Когда говорит кровь

Глава восемнадцатая: Белые камни

Мраморная колонна за спиной Великого логофета источала странный холод. Она казалась ему выструганной изо льда, или же пролежавшей несколько дней на морозе, пробираясь потоками холода, под его одежду и кожу. Это было странное чувство. Ведь все в зале собраний Синклита изнывали от жары. Старейшины заливались потом и обмахивались, тряся воротами туник и краями белых и черных мантий. Но Джаромо совсем не чувствовал этой жары. Его пробирал это странный всепроникающий холод, от которого его тело уже било крупной дрожью. Мороз источала колонна позади, пол под ногами. Даже сам воздух. Но больше всего — маленький мешочек, который Великий логофет сжимал в кулаке.

Этот красный кулек из плотной ткани, перевязанный верёвочкой, источал чистый холод. Он оплетал его целиком, создавая плотный кокон, который глушил звуки и словно замораживал сам ход времени. Своим видом, кулëк чем чем-то напоминал амулеты, которые носили на шеях вулгры. В них они прятали кости предков и ритуально забитых зверей, коренья священных растений и фигурки богов, вырезанных из дуба или ясеня, которые, по их поверьям, должны были защитить от сглаза и злых духов. И в некотором роде этот мешочек тоже был амулетом. Ведь, как предполагал Джаромо, он должен был защитить всё то, что было ему так дорого.

Сановник обратился к своим чувствам и понял, что дело именно в них. Весь этот холод, этот сковывающий морозный кокон, были не более чем страхом. Страхом, рожденным в сердце Великого логофета, который, сжимая кулек всё больше боялся, что скрытое в нем колдовство, на которое он возлагал столь многое, не сработает.

Великий логофет тряхнул головой, отгоняя наваждение. Нет, он не имел права на страх и сомнения. Только не сейчас. Не сегодня. Он закрыл глаза и, досчитав до сотни, заставил себя успокоиться. Дрожь постепенно прошла. А вместе с ней внутрь его тела, к костям и органам, отступил и колдовской мороз, развеяв кокон оцепенения. Тело сановника тут же оказалось в удушающее пекло Синклита, от которого кровь в жилах логофета начала бурлить выгоняя остатки морозного наваждения. Но закипала она отнюдь не от жары.

Сегодня старейшины должны были избрать из своих рядов нового Первого и главный претендент, самодовольный бугай с жестким ежиком слегка посидевших волос, сидел как раз напротив Великого логофета, улыбаясь во весь рот довольной улыбкой.

Его снова окружал свет алатрейской партии. Справа от него сидел великий полководец прошлого и новый предстоятель Убар Эрвиш, слева молодой, но быстро создающий себе имя вещатель Лиаф Тивериш. Рядом были Мицан Литавиш, один из богатейших людей Тайлара, чьих земель вполне хватило бы на страну, юный Тэхо Ягвиш, унаследовавший лишь славное имя своих предков, эпарх Хутадира Энай Гатриш, и Эпарх Касилея Киран Миндевиш. А ещё целый ворох знатных и очень богатых глав древних семейств, которые перешептывались, посмеивались и переглядывались, в ожидании начала Собрания.

А вот сам Кирот Кардариш сидел молча, смотря прямиком в сторону Джаромо. Он разглядывал Великого логофета, даже не пытаясь спрятать злорадства. Вся его поза, весь его взгляд, выражали только одну мысль: «Я победил, сановник».

Джаромо отвел глаза, не желая видеть эти самодовольные рожи. Алатреи напоминали ему свору шакалов, что сбилась вокруг вожака, ожидая разрешения полакомиться умирающим быком. Даже слюни, кажется, текли из их голодных ртов, а глаза светились жаждой скорой расправы. Вот только бык был совсем не таким мёртвым, как они надеялись, и ещё мог преподнести им пару очень болезненных сюрпризов.

Наконец тяжелые врата заскрипели и в зале воцарилась благоговейная тишина. Сквозь большую арку, ступая так тяжело, словно на ноги ему были надеты колодки, вошел Верховный понтифик Лисар Анкариш. Он медленно пересёк зал, дойдя до трибуны и остановившись у её подножья. Следом за ним вошли двое жрецов Радока, которые внесли золотую жаровню, украшенную самоцветами. Воздух над ней слегка дрожал от жара, а сама она источала тонкие пряные запахи. Пока слабые, едва уловимые ароматы, оставшиеся в самих её стенках от прошлых ритуалов.

Установив церемониальный чан перед Лисаром Анкаришем, жрецы подали ему несколько свитков, амфор и сундучков. Воздев руки, Верховный понтифик по очереди призвал в свидетели каждого из двенадцати богов, кидая в пламя положенные подношения, травы, маленькие брикеты и вливая жидкости. Жаровня то шипела, то вспыхивала ярким огнём, пока из её недр не повалил густой белый дым.

Вначале он спустился вниз, растекаясь по мозаики Внутриморья, скрывая в своих клубах и без того скрытный Саргшемар и окружавшие его воды, но затем резко устремился вверх, наполняя зал собраний сладко-терпким ароматом, в котором мешались запахи цветов, гари, благовоний и пряностей.

— Услышьте, что знамения добры, — проговорил Верховный понтифик, поднимая руки над жаровней. Его голос прозвучал куда тише обычного, а слова напоминали заученный текст, вложенный в уста не самого радивого ученика. — В сей день, наши Боги, что превыше каждого и направляют каждую нить судьбы, благоволят всякому свершённому делу и даруют благословение для деяний человеческих. Насытившись радостью и дарами, коими почитали их в священные дни мистерий граждане Тайлара, они объявляют о своём покровительстве сему собранию, именуя его угодным. По закону и обычаю, я, как Верховный понтифик и высший толкователь их воли, объявляю собрание открытым. Во славу богов и народа, да вершат старейшины дело своё.

Ещё перед началом собрания, когда на ступенях Синклита жрецы приносили в жертву двенадцати богам белого быка, Джаромо заметил, как изменился с их последней встречи в Пантеоне Лисар Анкариш. Он словно похудел и постарел лет на десять. Его кожа, хоть и была всё так-же загорелой, отдавала едва уловимой мертвенной бледнотой. Словно бы истинный цвет проступал сквозь тонкий слой краски. Губы напоминали бесцветную полоску испещренную трещинами, а глаза ввалились как у покойника. Таким Великий логофет ещё не видел главу жречества.

В стоявшем посреди Зала собраний старике было совсем мало общего с тем, пусть и усталым, но гордым человеком, что несколько дней назад столь бесцеремонно отказал ему в поддержке. И этот вид наполнял сердце Великого логофета приятным теплом, которое выгоняло остатки странного холода из внутренностей. Ведь сановник прекрасно понимал, чьими именно стараниями и заботами, вид жреца сделался настолько жалким.

Стоило Верховному понтифику покинуть трибуну, как из стайки истекавшей слюной шакалов отделился один — молодой, худой и подтянутый зверь, с безумно самодовольным видом. Он пошел через зал, высоко задирая голову, словно полководец во время триумфального возвращения в город. Да и шагал он соответствующе. Выстукивая сапогами по мрамору. Край его мантии покоился на левой руке, точно так-же, как любил держать её Сардо Циведиш, вечно теребивший и махавший тканью, словно хищная птица крыльями, во время своих выступлений. Видимо новый голосок алатреев понабрался этого у своего наставника и вольно или невольно копировал его манеры. Интересно, насколько глубоко дух Харманского змея проник в этого мужчину? Перенял ли он и другие привычки учителя? Вроде строго аскетизма, частых постов, сна на циновке, и, насколько это было известно Джаромо Сатти, воздержания?

Лиаф Теведиш поднялся на трибуну и оглядел собравшихся старейшин долгим пронзительным взглядом. Намного более долгим, чем того требовали приличия и уже скоро по рядам понесся удивленный или недовольный шелест шёпота. Но Теведиш молчал. Он стоял, озирая всех пришедших в этот день в Синклит, пока шёпот в зале усиливался, превращаясь понемногу в ропот, а затем и в гул. Наконец вещатель откашлялся и слегка, словно бы извиняясь, кивнул головой старейшинам. Причем сделал он это дважды, повернувшись как к алатреям, так и к алетолатам.

— Граждане Великого Тайлара. Благословенные старейшины. Главы избранных семейств, чьи корни, произрастая в самую глубь нашего прошлого и нашей земли, никогда от них не отрывались. Сегодня я обращаюсь к вашей родовой чести и достоинству, ибо нам предстоит избрать из своих рядов первого, но равного себе. Того, кто не домогаясь лишней власти и не прося о привилегиях, станет честным и искреннем судьей в наших спорах. Сегодня мы должны избрать достойного. Не того, кто интригами и коварством станет питать скверной наше государство, подминая под себя должности и богатства. И не того, кто отринув ради личной корысти и низости наши святые традиции, попробует вновь окунуть Тайлар в мрак тирании. Мы, изберем достойного и благородного мужа. Того, кто сам являя добродетели, будет поддерживать их в каждом из нас. На прошлом собрании эти стены едва не запятнали богохульством. Увлеченные полемикой и смущенные скоропостижной кончиной прошлого Первого старейшины, мы чуть не поставили дела людские выше дел божественных. Благо наш Верховный понтифик вовремя удержал всех нас от этой небрежной поспешности. И мы раскаиваемся в ней и благодарим высокочтимого Лисара Анкариша, что столь рьяно и бескорыстно оберегает законы богов от человеческого невежества. Хвала и слава ему, а также всех благ и благословений! Но сегодня все обряды соблюдены, а знамения получены. И они благоприятны. А посему, по воле богов, народа и Синклита, мы изберем нового Первого старейшину. Дабы в мудрости своей, он вел наши собрания, решал наши споры и оберегал чистоту традиций и законов Великого Тайлара. Сограждане, я вновь заявляю, что среди нас нет более достойного сего места мужа, чем Кирот Кардариш. Ибо сей благой господин принадлежит к славному роду, путь которого идет от самого Основания и ни разу не омрачался изменами и предательствами. Ещё…

— Не хотим Кардариша. Пусть Первым старейшиной станет сын ШетоТайвиша! — выкрикнул кто-то из алетолатской половины зала.

Повисшая было тишина, тут же распалась на сотни голосов. Одни выражали своё одобрение выкрикнутой кандидатуре, другие, напротив, яростное несогласие.

— Если юный господин Тайвиш того пожелает, мы поддержим его, — разрывая общий гул, прорезался могучий голос предстоятеля алетолатов Лисара Утериша. Старик, опираясь на свой окованный серебром посох, медленно и грузно поднялся со своего места и дошел до трибуны, встав рядом с Лиафом Тиверишем. — Отец сего юноши, был достойнейшим из достойных, чтобы не говорили тут алетолаты, помешавшиеся на своей зависти к покойному. Да облегчит Моруф его путь в край вечного утешения. Но и сам новый глава рода Тайвишей уже покрыл себя военной славой, доказав, что он мужчина, воин и стратег. Он, вопреки противодействию половины Синклита, смог покорить враждебных варваров, занять их земли, а сами их заковать в цепи. Он победитель. И народ любит его. Наша партия поддержит Лико Тайвиша, также, как поддержала в назначении Верховным стратигом. Ибо нет среди нас…

— Мести и справедливости! — прервал речь уже предстоятеля алетолатов звонкий, совсем ещё мальчишеский голосок. — Я требую мести и справедливости!

По залу пронесся удивленный ропот. Старейшины начали оглядываться, ища глазами того, кто столь бесцеремонно прервать речь главы партии алетолатов. Но наглец совсем и не думал скрываться. Поднявшись со своего места, вниз уже спускался подтянутый юноша с благородным лицом, которое портили мелкие, бегающие глазки. Тэхо Ягвиш шел с той же показной надменностью, что и Лиаф Тиведиш до него, также задирая высоко голову и смакуя каждый свой шаг. Словно главный актер пьесы, выходивший на сцену после долгого отсутствия, он даже не шел, но нёс себя вперед. Нёс так, чтобы каждый из пришедших на собрание запомнил его. Наконец, поравнявшись с вещателем и предстоятелем, он удивительно наигранно кивнул обоим, своему низко и медленно, чужому — коротко и дёргано. И от этих показанных жестов, ощущение театра усилилось многократно.

Они и вправду словно бы играли заготовленную пьесу, в кульминации которой Великий логофет уже не сомневался. Сказанное накануне юным Энаем Себешем, начинало исполняться. Такт в такт, действие в действие. Похоже, мальчишка и вправду не врал и не пребывал в плену собственных фантазий и обид, воспалившихся от смерти отца и навалившихся на его род проблем. Как и эта девочка, которая по воле брата решила предать будущего жениха.

Джаромо Сатти сжал в кулаке мешочек, почувствовав, как резной металл под тканью впивается в его руку. Ну что ж. Пусть будет так. Играйте свои роли, актеры театра заговора. Играйте и упивайтесь ими. Ведь скоро вы узнаете, что участвуете в постановки совсем не той пьесы, чем рассчитываете. Её писали не ваши руки. И пусть пока она точь в точь повторяет вашей, еë финал станет совсем не таким, как задумывали вы.

— Достопочтенные старейшины, стоя тут, перед вами, я требую справедливости и возмездия, как того предписывают законы богов и людей! — с торжественным злорадством произнес Тэхо Ягвиш. — Я не могу стоять под этими священными сводами и обсуждать насущные дела, пока рядом стоит подлый убийца. И не просто стоит, но желает захватить сам Синклит. Не иначе чтобы скрыть свои преступления и помножить их в будущем. Я требую немедленной мести!

На этих словах юный голосок всё же не справился с волнением и немного дрогнул, срываясь почти на визг, отчего пафосный запал речи юнца слегка затёрся.

— И кто же этот убийца, господин Ягвиш? Может назовёте нам его имя? Или так и будите нагонять туман дальше? — хмуро произнес предстоятель алетолатов Лисар Утериш. Его косматые седые брови сошлись так близко, что казались одной сплошной линией.

— Его имя известно вам, господин Утериш. Да и всем в этом зале. Ибо за именем этим следует бессчетная череда преступлений. Я не буду больше затягивать и назову его как есть. Это Лико Тайвиш. Обманом и подкупом получивший титул Верховного стратига, и повинный, как и его мертвый отец, в убийстве моего отца: досточтимого предстоятеля алатреев Патара Ягвиша! Я знаю все! Раб, подававший вино моему отцу, сознался, что был куплен Тайвишами и подсыпал ему отраву! Он сознался во всем!

По залу пронесся гул возмущения. Часть алетолатов повскакивали с криками «Ложь!», но с другой стороны, перекрикивая их, тут же понесся дружный рев алатрейских глоток, кричавших «Убийца!» и «К суду!».

— Он разграбил и сжег Аравенны! — орал кто-то, из облаченных в белую мантию мужчин.

— Вел незаконную войну. Против воли Синклита! — вторил другой.

— Он желал стать царем! Не допустим тирана! — кричал третий, размахивая руками во все стороны.

Голоса сливались в единый злобный рык, все меньше и меньше напоминавший человеческую речь. Вся алатрейская половина Синклита словно впала в безумие, выкрикивая всë новые и новые обвинения. А алетолаты, хоть и кричали что-то в ответ, явно были растеряны и смущены, а некоторые даже робко присоединяясь к обвинениям. Стоявший посреди этой бури безумия Тэхо Ягвиш расплылся в злорадной и самодовольной улыбке. Но улыбался не только он — краешки уголков кривились и у прочих руководителей его партии. Вся их шакалья стая скалилась и пускала голодные слюни, наблюдая как травят огромного быка их мелкие отродья.

Вот только назначенный ими «добычей» человек, словно и не замечал всей этой травли. Он стоял молча и неподвижно. Как скала, о которую разбивались мелкие волны. Лико Тайвиш, одетый в ритуальный красный доспех, держался отстранённо, стоя, скрестив на груди руки. Только его взгляд, холодный и напряженный, скользил по залу, а губы кривились, медленно превращаясь в подобие оскала.

Нет, это был не бык, затравленный и раненный. Посреди Синклита стоял молодой и гордый лев, примерявшийся к прыжку. Пока ещё скрытая ярость уже закипала в нём с каждым новым выкриком, с каждым обвинением, брошенным ему в лицо. Она была готова превратиться в поток могучего пламени. Что вполне мог выжечь весь Синклит целиком.

Джаромо видел это.

Но беснующаяся стая алатреев не замечала уже ничего. Она, опьяненная собственным заготовленным порывом, кричала в десятки глоток все более глупые и безумные обвинения, словно стремясь убедить даже самих себя в праведности всего этого действа. Она не чувствовала угрозы. Не чувствовала беды. А ведь она подступала к ним все ближе и ближе.

О, знали бы они, как сильна эта угроза, то их языки вряд ли посмели бы исторгать столько опасных и необдуманных слов. О, сколько бы из них предпочли благое молчание, или внезапную болезнь, помешавшую явиться в Синклит в назначенное время.

А вот Великий логофет знал обо всём. Знал, и чувствовал. Чувствовал самой кожей, волосками на своем теле, кровью, жилами и костями, приближение скорой беды. И оживавший в этом чувстве странный колдовской холод, обретал свою завершённую форму и своё имя.

Да, теперь уже можно было себе не врать. Великий логофет боялся. Боялся, словно маленький мальчик, впервые услышавший раскаты грома и увидевший сполохи молнии за окном, превращающие ночь в день. Боялся, животным, первобытным, неукротимым страхом. И этот страх был связан совсем не с мешочком в его руке. Не с тем, сработает или не сработает скрытый в нем секрет.

Великого логофета сковывал страх перед грядущим. Перед скорым и уже неизбежным событием, которое вот-вот должно было произойти.

Да он пытался его поменять. Он сделал всё что мог. Всё, что был в его силах. Лишь бы река судьбы потекла по иному руслу, и сам этот день был иным. Но клокочущий поток перемен лишь отмахнулся от его жалких потуг. Он сам наметил свой путь и, захватив ничтожного и смешного человечка, понёс его в неизведанное, сметая все привычное и обыденное. Всё то, что так долго ограждало его жизнь. И не только его, но и жизнь этого огромного города и всего государства. И этот поток, рожденный наследием Шето Тайвиша, вот-вот должен был сокрушить многие из его трудов и завоеваний.

Всё то, за что так держался Джаромо, оказалось не более чем ритуальной жертвой. Быком, отведенным на заклание, дабы явить людям волю высших и всемогущих сил. И воля эта была страшна и неизбежна.

— Старейшины, я вижу, как праведный гнев кипит в ваших сердцах, ибо явно нет числа законам, что были нарушены и попраны этим человек, — вновь перехватил речь Лиаф Тивериш. — Слушая каждое ваше слово, я тоже преисполнился ярости. И я каюсь перед вами, за слепоту. Ибо не смел раньше и представить как презрительно к богам и людям может относиться властолюбец, возжелавший любой ценой натянуть на себя порфиру и, поправ наши устои и завоевания, вновь низвергнуть нас во тьму деспотии и самоуправства. И я тоже не желаю более молчать, ибо никто из вас, почтенные и благородные мужи государства, не упомянули и ещё об одном преступлении, кое пока было скрыто, но которое лучше всего показывает нутро этого человека.

— И что же это за преступление, господин Тивериш? — недоверчиво, но и без прежней уверенности проговорил Лисар Утериш

— Весьма мерзкое преступление. Я говорю о преступном поругании самой нашей памяти! Знайте же, благородные сограждане, что по отданному этим человеком приказу, памятники нашим окрыленным вечной славой героям были осквернены и низвергнуты. Те статуи, что возвышались поверх гнили и мерзости Аравенн не пережили его чисток, как и сами жители, этого несчастного уголка.

— Что это за вздор? — впервые нарушил свое молчание Лико Тайвиш.

— Вздор? Так вы именуете нашу память, господин Верховный стратиг? Или вы, в порыве грабительской удали, явно подхваченной в диких землях, даже не смогли отличить статуи нашим героям от столбов, когда ровняли с землей целый квартал города и обращали в рабов его жителей, чье главное преступление было лишь в том, что они бедны и отринуты всеми?

— Что? Это безумие.

— Оно самое. Лишь безумием и обуявший вас жаждой власти, можно объяснить все эти низкие преступления, кои вы творили в нашей столице и за её пределами! Вам, тому, кто так кичится славой полководца, перечислить имена тех подлинно великих предков, чья память была попрана?

Верховный стратиг Тайлара смерил вещателя алатреев долгим и тяжелым взглядом. Великому логофету даже показалось, что сейчас он шагнет вперед, и несколькими ударами выбьет весь дух из Лиафа Тивериша. Но нет, сын Шето Тайвиша был всё так же неподвижен, и кипящи внутри него ярость и злость, не находили себе выхода. Пока не находили.

— Молчите? Ну-ну. Весьма красноречиво. И всё же я перечислю оскверненные святыни, дабы не слыть голословным и обратить на них внимание нашего благородного собрания. Всех тех, кто подлинно чтит и оберегает нашу память и наши традиции. Знаете ли вы, как согнанная вами в гавань солдатня поступила с монументом досточтимого морского стратига Мирдо Сутадиша, что осенил вечной славой свой род на все времена? Того самого мужа, что при покорении Сэфетского царства, именуемого ныне Сэфтиэной, командуя лишь Первой эстирской флотилией в двадцать трирем, запер в порту Фадлика сотню сэфтских и союзных им дуфальгарских судов. Он продержал их там девять дней пока возглавляемая лично царём Шето Воителем армия, пробившись к городу, не закрыла блокаду с земли, и не утвердила тем самым победу Тайлара. Того самого полководца волн, что после в тяжелой борьбе истребил и изничтожил дуфальгарских пиратов и сжег их гнездо, известное нам как порт Орша. А после именно он отвадил усматрианских дикарей нападать на берега Мефетры. Да так, что и по сей день эта земля не знает набегов и разорений. Он был достойный и благородный муж, чья слава неоспорима. Даже недостойные дикари, рабы и этрики, что ютились в своих жалких трущобах, не трогали сего величественного бронзового исполина, а ваши, так называемые воины, низвергли его в прах! Его правнук, уважаемый всеми и каждым Сардо Сутадиш, был так сокрушен сим низким и отвратительным известием, что слег с подагрой! Вот пример истинной славы и гражданской добродетели. С честью сражаться за государство и исполнять свой долг. Вы же, словно ночной вор захватили соседнюю страну лишь для того, чтобы ограбив её, захватить наше государство! Только взгляните, старейшины, как он распорядился победой: сжёг гавань, продал в рабство еë обитателей, себя же назначил Верховным стратигом, а теперь метит и в первые. Вы правда верите, что он остановится, пока не получит всю власть этого мира и не заставит вас вылизывать ему сапоги?

— Так называемые воины? Это так вы цените солдат Тайлара? — словно и не заметив всех прочих слов, проговорил Лико.

— Так мы ценим ваших наемников, что по глупому недоразумению подменили наши доблестные тагмы.

— Довольно! — взревел Лико Тайвиш, и голос его, отразившись от стен зала, усилился в десятки раз, словно мечом отсек все выкрики и весь шум беснующейся стаи. Удивленные и сбитые с толку старейшины в белых мантиях с черной каймой тут же притихли и уставились на него так, словно впервые заметили.

— Довольно! — вновь сокрушил их львиным рыком юный покоритель харвенов. — Я слышал достаточно и больше не намерен ни единое мгновение выслушивать этот поток безумной лжи и оскорблений. Я уже понял, что вы, убившие моего отца, напавшие на мой дом и мою семью, плетущие заговоры против меня, возомнили, что можете вот так просто, по желанию и прихоти, учинить надо мной судилище! Но нет, вы ошиблись. У вас нет такой власти. Вы решили, что можете обвинив меня, того, кто своей кровью доказал верность Тайлару, кто приумножил его силу и славу, в тирании, самим превратиться в тиранов. Но нет. Я не позволю вам этого сделать. Не ради моей семьи, моего сына или памяти моего отца. Не ради самого себя. Я не позволю запятнать эти стены ложью и беззаконным судом вам ради богов и нашего государства. Я Верховный стратиг, а значит верный страж Тайлара. И не только его внешних рубежей, которые я расширил и уберег от кровожадных варваров, но и рубежей внутренних. И как велит мне мой долг стража, я пресеку учинённое вами беззаконие. Вы поправшие волю народа и богов, возжелавший невинной крови, сами теперь узнаете, что происходит, когда говорит кровь и каков у неë голос!

Стоявший у парадных ворот зала собраний Синклита Великий логофет давно ждал этих слов. Ждал со страхом и смирением. С покорностью раба, или набожного жреца, получившего недвусмысленное пророчество. Он и был именно таким рабом и жрецом одновременно. Рабом своей верности и жрецом своей любви.

Он дал клятву Шето, обещая, что сделает всё, дабы защитить его мальчика. Его единственного сына, коего он так сильно любил. Его кровь и его наследие. И Джаромо Сатти, палин и джасур из Барлы, чья судьба не должна была, да и не имела права вознести его выше купца, или сановника средней руки, но приняв однажды лицо и имя Шето Тайвиша, принесла его сюда, в самое сердце государства, не смел и не желал ей более противиться. Он был покорен ей. Покорен и верен. Как и всегда.

Быстро развернувшись, одним рывком с невиданной даже для себя силой, он сбросил с ворот тяжелый засов окованный серебром и тут же в зал, красным потоком плащей, блеском железных доспехов и мечей, хлынула река солдат. Сотни мужчин, разбиваясь на ровные десятки, распределялись по всем рядам, заходя за спины старейшин, не давая им бежать, скручивая и затыкая тех, кто сопротивлялся, или просто пытался это сделать.

Всего за пару мгновений весь зал Собраний Синклита, эта святая святых величественного государства тайларов, изменил свой цвет. Черное и белое, что так долго делили его на две неравные части, были сметены красным. Солдатский плащ из простой овечьей шерсти теперь возвышался над искусно расшитым шелком, украшенным жемчугом и самоцветами. А возле глоток, что так долго крича и споря, вымогая и интригуя, обманывая, и, конечно же, предавая, правили самой огромной страной в изученном мире, теперь красовался солдатский меч. Полтора локтя стали, что не раз защищали, расширяли, и приумножали славу Великого Тайлара.

Верховный стратиг, что всё это время стоял, словно бы боги превратили его в статую, расправив плечи, и откинув львиную шкуру, шагнул вперед. Пройдя по мраморной мозаике Внутреннего моря, по городам и странам, горам и рекам, он дошел до первого ряда алатрейской половины, где с мечом у горла, прижатый и согнутый солдатскими руками, полулежал Кирот Кардариш.

Даже с приставленным к горлу лезвием, этот человек не выглядел поверженным. Он зло и тяжело дышал, а в его глазах не было страха. Только ненависть. Он напоминал бешеного пса, что только и ждет возможности вонзиться клыками в шею. Ну что же. Тем хуже было для него. Ведь бешеных зверей всегда было принято убивать.

— Ты виновен в смерти моего отца, — произнес Лико Тайвиш.

— Увыфф, — неразборчиво прохрипел прижатый к сидению мужчина.

— Не спорь. Я знаю это. И тебе мало было отравить его самого, ты решил отравить и всё его наследие. Весь созданный им порядок. И сделать ты это решил убив мой род и захватив власть в государстве. Я, Лико Тайвиш, глава древнего и благородного рода, старейшина и Верховный стратиг Тайлара обвиняю тебя, Кирота Кардариша, в убийстве и покушении на тиранию. Тебя будут судить перед лицом народа и богов.

Вместо ответа Кирот Кардариш зарычал совсем по-звериному. Он дернулся было вперед, но стоявший позади него воин удержал старейшину, сильнее заломив ему руки и вжав в его спину колено. Верховный стратиг отошел от прижатого врага и оглядел ряды алатреев. Часть из них явно боялась. Другая не верила в происходящее, вращая головами по сторонам, словно деревенские мальчишки, впервые попавшие на городской праздник. Вся их великая партия, что так много о себе мнила, выглядела жалко и раздавлено.

— Именем моих предков и перед взором всех богов я клянусь, что всякий, кто принимал участие в этом позорном заговоре не уйдет от возмездия. А всякий непричастный не пострадает. Воины, слушайте мой приказ: выведете из этих священных стен всех алатреев и препроводите их по домам. Пусть там они и остаются под надежной стражей и присмотром, до моего распоряжения. Всех, кроме Кирота Кардиша, Убара Эрвиша, Тэхо Ягвиша и Лиафа Тивериша. Их сопроводите в Хайладскую крепость.

— Беззаконие! — выкрикнул кто-то из прижатых к сидениям старейшин. — Боги проклянут тебя и всех причастных, Тайвиш!

— Верховный понтифик! Вмешайтесь! Вы что не видите, что происходит?! — издал отчаянный визг другой старейшина.

И это были вторые слова, которых так ждал Великий логофет. Слова заклятья. Теперь они уже не казались ему страшными. Поток судьбы нёс его с такой бешеной силой, что всё, что оставалось Джаромо Сатти, это вверить себя ему без остатка. Пройдя через зал, он подошел к сбитому с толку Лисару Анкаришу и протянул маленький красный мешочек. Высший жрец удивленно посмотрел на кулек ткани, подняв глаза на первого сановника.

— Настоятельно рекомендую развязать ленту и разглядеть содержимое, достопочтенный господин Анкариш. Вероятно, оно укажет вам верный путь.

Глаза верховного понтифика округлились, а тусклые зрачки вспыхнули, как только его пальцы коснулись красной материи. Потянув за ленту, он развязал простенький узелок и, взглянув внутрь ахнул, осев и обмякнув на своем сидении. Краем глаза Джаромо Сатти заметил, как полыхнул крупный рубин в пасти золотого льва, что красовался на ободке вокруг отрубленного пальца.

Круглые глаза жреца впились в Джаромо с немым, но крайне красноречивым вопросом: «Он жив?». «Цел, не считая легкого, и не смертельно увечья, но далее судьба его всецело в ваших руках, многоуважаемый господин Анкариш», — ответил полузаметным кивком Великий логофет.

Кровь окончательно отлила от лица главы всех жрецов и смотрителя Пантеона. Он стал похож на полежавший труп, что по чьей-то злой воле продолжал двигаться. Но с Великого логофета было достаточно и того, чтобы этот труп смог произнести нужные им всем слова, ну а потом пусть хоть обращается в труп обыкновенный. «Спасайте же своего драгоценного отпрыска, милейший господин Анкариш!» — произнесли уголки глаз высшего сановника и жрец, сглотнув, опустил голову.

Кое-как поднявшись и подойдя на негнущихся ногах к жаровне, Лисар Анкариш заглянул в дым.

— Б… б… Боги… не вмешиваются, — слова с трудом вырвались из его горла. Он словно потратил на них все свои последние силы, и тут же осел прямо на ступенях постамента, охватив голову руками.

— Что? Да как вы смеете так нагло врать Анкариш! — выкрикнул Лиаф Тивериш. — Старейшины, вы же видели это! Этот джасурский ублюдок что-то ему дал! Господа, это истинное преступление против… кх… а-а, о-ох.

Договорить он не смог. Воин рядом прервал речь вещателя алатреев одним мощным ударом локтем в живот, заставив того согнуться и рухнуть на колени.

— Господин Лико Тайвиш, я надеюсь, вы не запятнаете тайларские войска убийством старейшин в стенах Синклита, — спокойным, даже слишком спокойным тоном произнес Убар Эрвиш.

Предстоятель алатреев и герой войн прошлого сидел, сложив руки у подбородка, словно и не замечая меча у своего горла.

— Я тоже на это надеюсь, господин Эрвиш, — ответил ему Верховный стратиг.

— Тогда предлагаю не доводить этот день до позорной трагедии. Наши потомки вряд ли станут вспоминать о ней с теплом или гордостью. Я пойду в Халадскую крепость и вы, господа старейшины, тоже пройдите по своим домам. Синклит не лучшее место для бойни.

Сказав это, победить Мицана Рувелии поднялся и, повернувшись к стоявшему позади него крупному воину, протянул ему руки.

— Выполняй приказ своего командира, солдат.

Явно смущенный и слегка растерянный, тот обмотал руки старейшины веревкой, а следом за ним то же самое принялись делать и остальные солдаты, поднимая глав великих семейств и формируя из них колонну, словно из захваченных в бою врагов.

Великий логофет смотрел словно бы в дрёме, как старых и молодых мужчин в белых мантиях с черной каймой выводят из зала.

Вот и всё. Они сделали это. Синклит пал.

Когда последний алатрей прошел через ворота, Лико Тайвиш вышел на середину зала и, оглядев оставшихся алетолатов и два десятка солдат, что стояли между ними словно полноправные члены собрания благородных, произнес холодным голосом.

— Старейшины, привычный всем нам порядок собраний отныне стал невозможен. Алатреи, или как минимум часть их, вступила в заговор и предала те законные основы, на которых покоился порядок Тайлара со времен окончания смуты. Они, отринув так долго создаваемый моим отцом мир, возжелали превратить всё наше государство в свою личную вотчину, которой собирались править как тираны. А посему нам нужно восстановление законности. И единственная сила, что может нам её дать — это народное собрание. Старейшины, я призываю вас, как мужей государства, объявить о сборе в Кадифе, свободных граждан Тайлара, что явив свою волю, предадут заговорщиков суду и восстановят справедливость. Господин Лисар Утериш, ваша партия поддержит это решение?

По рядам алетолатов пронесся изумленный вздох, тут же сменившийся шепотом, перетекающим в споры. Никто из них не знал, какую роль им предстояло сыграть сегодня. Даже Лисар Утериш, старый и верный предстоятель партии был извещён этим утром лишь о том, что станет свидетелем больших перемен. Но мог ли он представить, насколько они окажутся большими? Едва ли.

Задуманное Лико после рассказа юного Эная Себеша, было слишком смелым, слишком безумным и дерзким, чтобы посвящать в это тех, кто мог пошатнуться в своей уверенности. Да, Утериш был верен Шето. Вот только своим торговым интересам, имениям и землям он был верен куда больше. И ни Джаромо, ни Лико, не могли положиться на то, что страх за них, не пересилит старые клятвы и обещания. Чего уж говорить об остальных алетолатах.

Даже сам Джаромо, вероятно счел бы всё это капканом, брошенным им под ноги алатреями, если бы накануне к нему домой не пришла одна гостья. Она появилась глубоко за полночь, явившись без предупреждения. В этот час Джаромо сидел в своих покоях, разбирая письма и донесения, когда дверь неожиданно открылась, и молчаливый Аях Метей провел внутрь фигуру, закутанную в плотный плащ с капюшоном. Как только раб закрыл дверь, она тут же скинула свою накидку, и Великий логофет увидел встревоженное лицо Ривены Мителиш.

— Ты в очень большой опасности, милый, — проговорила она без всяких приветствий. Джаромо заметил, что её прекрасное лицо изменилось — на нем добавилось морщин и складок, а в волосах заметно прорезалась седина.

— Злой рок ежечасно нависает над всяким из нас, моя бесконечная услада, — улыбнулся он в ответ, но женщина оставалась серьезной.

— Я не шучу, сладкий, всё очень и очень серьезно. Ты просил меня выяснить, не спелся ли наш главный жрец с новой верхушкой алатреев. Так вот, они поют одним голосом! В партии, которую ты играешь, Лисар Анкариш поменял сторону.

— На его верность я и не полагался, моя безмерно обожаемая Ривена.

— А я разве говорю про верность? — она тяжело вздохнула, и села на край кровати Великого логофета. — Ох, мой бедный, бедный Джаромо. Если бы речь шла о верности, всё было бы проще. Верховный жрец сговорился с Киротом Кардаришем, что на собрании Синклита боги пошлют благословение для вашего низложения, а потом и казни.

— Ты уверена в этом? Если речь идет про тривиальные игрища тайларской политики…

— Никаких игрищ, милый, вас хотят скинуть, а потом убить. И они сделают это, как только ворота Синклита вновь откроются. Я не знаю как именно, и кто будет в этом участвовать, но всё случится именно на первом собрании Синклита после мистерий. Так что молю тебя, солнце, доверься моим словам — ты в огромной опасности.

— Могу я узнать, как именно эти знания попали к тебе, моя ненаглядная Ривена?

— Один из моих милых благородных мальчиков служит богам в Пантеоне. Он видел Анкариша с Кардаришем и немножко подслушал их разговор.

— Не мог ли он быть послан алатреями, дабы пустить нас по ложному следу? Враги семьи, коей я поклялся в верности, весьма коварны, любимая.

— Тут я спокойна. Этот мальчик бесконечно в меня влюблен. Его желания уже давно были весьма плотскими и сводили его с ума. Ради их исполнения он был готов даже прыгнуть со скалы или запереться в клетке с голодными львами. Так что узнав нужные мне сведения, он выдвинул условия. И я отблагодарила его так, как он того и желал.

Великий логофет прошел через комнату и сел возле женщины. Она положила ему руку на колено и облокотилась головой об его плечо.

— Значит, боги перешли на сторону алатреев.

— Не дай им себя уничтожить, милый. Молю тебя, — еле слышно произнесла вдова. — Они знают, что я на твоей стороне и придут за мной, как только твоя голова окажется на пике. Я не брошу тебя, но и умирать я не хочу. Сокруши их. Заклинаю.

Джаромо научился верить Ривене уже очень давно. За все годы их странной и необычной дружбы, она ни разу не подводила и не предавала Великого логофета. Она была не просто соглядатаем или искусной шпионкой, но его подругой. Близким и почти родным человеком. И все же, сомнения не покидали Великого логофета. Ведь даже Ривеной Мителиш могли воспользоваться втемную. А как проще всего погубить гневливого полководца, как не спровоцировать его на глупость? Джаромо и сам не раз обрекал людей на погибель их же собственными руками.

И всё же, её слова удивительно походили на рассказ юных Себешей. А в столь сложную интригу Джаромо просто не мог поверить. Против Лико зрел заговор. И окончиться он должен был его смертью, а вместе с тем, и смертями всех его близких.

И пусть путь, к которому тяготело сердце полководца, пугал сановника и заставлял всё его естество противиться, он сохранял верность. Верность до самого конца. Как и обещал Шето.

В день после разговора с Себешеми, они собрались в саду Лазурного дворца. Не считая Джаромо, Лико позвал туда только двух человек — своего верного друга Патара Туэдиша, а также наставника и учителя Эная Сантурию. Именно этот сухой старик, одержимый более чем странными идеями, и предложил им созвать народное собрание. Джаромо хорошо помнил, как он, выслушав пересказ слов юного главы рода Себешей, произнес, после долго молчания:

— Нам даст ответы наша старина.

— Что ты имеешь в виду? — удивился Патар.

— Заешь ли ты как возникло и управлялось изначально наше государство?

— Конечно, свободные мужи Палты и сопредельных городов собрались вместе и заключили договор о союзе, который отлили в бронзовых дощечках, установленных на высокой стеле.

— Именно. Первый закон, положивший начало государству, возник на народном собрании. Сто двадцать семь лет свободные граждане правили своей землей, в согласии или благородном споре рождая истину и избирая владык, что вели их в бой и судили по высшей правде! В том была чистота и триумф достоинства человеческого, ибо отбирали они Великих! Так и нам, поправшим и предавшим лучшие из традиций, надлежит к ним вернуться. Ибо только в воле народа рождается правда!

— Но как собрать народное собрание вопреки Синклиту? — спросил своего наставника Верховный стратиг. — Старейшины никогда не поделятся даже самой мелкой крупицей своей власти.

— А для чего боги вложили в руку твою меч, как не для борьбы за правду? Для чего боги сделали тебя полководцем и поставили над военными людьми? Лико, послушай меня, вот твой шанс доказать что ты Великий герой, равный всем героем прошлого. Что ты — благословлён богами! Яви волю правды этому городу и всем недостойным, что захватили над ним власть! Твоя судьба, твое предназначение и есть твой путь. Ты воин, Лико, так поступай же как воин. Ибо в этом твоя суть.

— Ты призываешь меня обратить против них меч?

— Я призываю тебя показать им меч и ту власть, что рождает смелость!

Юный полководец смерилучителя долгим и пристальным взглядом. Его крепкие плечи, что были уже много дней согнуты скорбью, расправились. Его глаза, уставшие и переполненные болью, вновь полыхнули свирепым огнем. Он в мгновение ока стал тем прежним воителем, что словно живое воплощение бога войны Мифилая, вступал с триумфом в восторженный Кадиф.

— Да будет так, — произнес он, и каждое его слово отлилась сталью в окрепшем голосе.

— И помни, что власть дарует право вершить месть!

— Месть… да, у меня определённо есть на неё право.

Великий логофет хотел было возразить, отговорить, переубедить, указать иной, изящный путь… но взглянув в эти новые глаза, понял, что не посмеет ему перечить. Он был раздавлен свой покорностью этому человеку. И всё же была одна вещь, о которой сановник просто не мог промолчать. Ради памяти Шето.

— Лико, я верен тебе без остатка, но именно моя верность жаждет быть услышанной. Молю и заклинаю, если ты решил пойти путем войны и меча, покарай лишь самых виновных и пощади всех остальных, дабы даже самый черный язык не смел извернуться против тебя обвиняя в тирании.

— И чтобы меня заподозрили в слабости?

— Чтобы в тебе увидели правду и справедливость, а не палача, алчущего лишь крови!

— Да, в этом есть смысл, Джаромо. Даю тебе своё слово, — мрачно произнес полководец.

Так заговор породил заговор.

И в этом заговоре, Джаромо занялся тем, что мог сделать лучше всего — интригой. Тайной и невидимой властью, которую давали ему знания и хитрый ум. Ну а Патар Туэдиш, этот лихой и бесстрашный юноша, что словно пёс был предан Лико, занялся своим делом — и, командуя введенными на рассвете в город воинами первой и второй походными кадифарскими тагмами, расправлялся сейчас с рабами и наёмниками алатреев, захватывая Палатвир и весь город.

Солдаты были сейчас и возле Лазурного дворца, и возле Хайладской крепости и у Ягфенской гавани и у Прибрежных врат. Город, могучий столичный город, был занят силами двух тагм и сотен примкнувших к ним ветеранов. Джаромо и сам до последнего не верил, что это вообще возможно. Что столь дерзкий и безумный план сработает, но он исполнялся на его глазах.

Их путь был выбран. И они прошли по нему слишком далеко, чтобы поворачивать.

Вот и открывавший рот, словно выброшенная волной на берег рыба, предстоятель алетолатов тоже не мог противиться силе этого пути. Наверное, впервые этот угрюмый и резкий старик, что с одинаковой легкостью управлял как партией, так и пятью торговыми компаниями, перевозившими зерно, кожу, вино, керамику, железо и рабов по всему Новому и Старому Тайлару, был так растерян. Он, один из первых союзников Шето Тайвиша, что разделял его видение, его мечту о преображении и обновлении Тайлара, с ужасом наблюдал, как эта мечта, пусть и одетая совсем в иные одежды, начинала обретать свою форму.

Да, все алетолаты вечно говорили о благой роли народных собраний, которые они желали использовать как таран, дабы выбить из городских коллегий и провинций алатреев. Да, они говорили о правильности раздела власти с палинами, о воле народа, о новом законе, об ослаблении сословных границ… но разве кто-то из них мог представить, что все их слова начнут сбываться? И сбываться, обернувшись в суровые, обветренные лица солдат, обнаживших в Синклите оружие? Едва ли. Это было за гранью их представления. Но это происходило.

Здесь. Сейчас. С ними.

И всё, что им оставалось, так это следовать за нежданными переменами. Дабы их могучий поток, не унес и их самих прочь по течению на острые камни.

— Я, кхм, ну да. Поддержим, — выдавил из себя Лисар Утериш. Слова давались ему трудно, застревая в горле и заставляя хмурить и без того испещренный глубокими морщинами лоб. — Старейшины, мы давно выступали за учреждение народных собраний. В городах. И… и вот время пришло. Иного не будет. Проведем же голосование.

Пара старейшин тут же спустились вниз и поставили большие серебряные подносы с белыми камнями на одном и черными на другом, а следом и большой чан, на котором были выгравированы двенадцать богов Тайлара.

Предстоятель алетолатов взглянул на них так, словно перед ним из земли выросли мифические чудовища, а потом перевел взгляд на Лико, словно спрашивая у того разрешения. Полководец кивнул, и Лисар Утериш, тяжело вздохнув, воздел кверху руки:

— Старейшины! Мы голосуем за созыв народного собрания Кадифа и всего Тайлара. Пусть, как в старые времена, свободные граждане решат судьбу государства.

Сказав это, он спустился вниз и взяв с правого подноса белый камень, поднял его над головой. Показав всем, он понес его к общему чану. Высоко задрав руку, предстоятель алетолатов отпустил белый отполированный кругляшек. В повисшей тишине, тот упал с гулким, тяжелым стуком, словно большой валун, сорвавшийся с отвесной скалы и рухнувший на дно пропасти.

Джаромо Сатти показалось, что вместе с этим камнем упала и сама эпоха, частью которой был он и все окружающие его старейшины. Эпоха, в которой политика была тонким и изящным искусством. Лебединым перышком, с которым играли, подбрасывая его на легком ветру. Теперь, вместо перышка, всё отчетливей маячил тяжелый солдатский меч. И Великий логофет не знал, найдется ли ему место в этой эпохе. В эпохе, в которой говорила кровь.

— Таков мой голос, старейшины. Я голосую за, — произнес предстоятель алетолатов и вереница людей в черных мантиях потянулась вниз.

Они шли молча, словно намеренно стараясь не шуметь и не говорить, и только стук камней, стук об металл, стук друг о друга, нарушали эту гнетущую тишину.

Стук-стук-стук.

Сыпались камни.

Стук-стук-стук.

Рушился привычный всем мир.

Стук-стук-стук.

Бил молоточек по наковальне, выковывая новую историю.

Стук-стук-стук.

Последним камень отнес вещатель алетолатов Амолла Кайсавиш. Этот балагур и краснобай, что обычно заливался смехом и готов был разглагольствовать часами, выглядел так, словно его огрели поленом и окотили кипятком. Он шел медленно, сгорбившись и ссутулившись, втянув свою полную шею в хилые плечи и озираясь по сторонам, словно деревенский воришка, укравший у соседей гуся. Даже камень он взял почти украдкой. Потянувшись было к черному, его рука тут же дёрнулась, словно наткнулась на пламя и, схватив белый, быстро кинула его в чан.

Вот и всё. Голосование свершилось. Все оставшиеся в зале собраний старейшины сделали свой выбор, и оставалось лишь подвести и так понятный итог.

Верховный понтифик начал уже вставать, но Лико Тайвиш сам прошел к чану и, взявшись двумя руками, перевернул вместилище выбора ополовиненного Синклита. На мраморную мозаику выпали белые камни, среди которых глаз Джаромо Сатти приметил только три черных кругляшка.

— Народному собранию быть, — сухо произнес Верховный стратиг и, развернувшись, покинул зал собраний Синклита.