Когда говорит кровь

Глава двадцатая: Смерть благородного

Десятки тысяч голов людского моря окружали Скофу со всех сторон. Они стояли так плотно, что ветеран чувствовал локти, руки и ноги соседей. Чувствовал их дыхание у себя на затылке, оседавшее влажными каплями. Даже собственные мысли ему были почти не слышны, за нарастающим гулом голосов, который напоминал шум волн, бьющихся о скалы во время шторма.

И словно скалы, поверх этого людского моря, высились три исполина из камня и мрамора — три великих здания, что были самим сердцем города и государства. Синклит, Пантеон и Яшмовый дворец. В городе трудно было найти точку, если только ты не затерялся в тесных лабиринтах закоулков верхнего Кайлава, с которой было бы незаметно их устремленных в небо круглых куполов и башен. Но никогда прежде Скофа не видел их так близко. И уже давно его не окружало столько людей.

Нечто похожее он испытывал лишь раз, во время Битвы у двух холмов. Тогда, в самом начале войны, их тридцатитысячное воинство при поддержке двух тысяч вулгрианских всадников, окружили объединённые силы пяти племен. Не меньше пятидесяти тысяч, что атаковали тагмы с двух возвышенностей, и если бы не стойкость и мужество солдат, непременно закончили войну в самом её начале.

Но тогда Скофа был воином. Частью огромной армии. А среди этой толпы, стёкшейся к самому сердцу государства, он чувствовал себя муравьем. Ничтожным насекомым, которому не дозволено понять весь простор и размер окружавшего его мира.

Да и вообще вся площадь Белого мрамора была не для таких как он. Не для нищих блисов и уличного отребья. Но сегодня в это сосредоточение власти и величия государства, где проводились лишь важнейшие праздники для благородных и богатых, пришел, кажется весь свободный Кадиф. Бессчетное число горожан, оставив свои дела, стояли как на площади, подпираемые с трех сторон монументальными дворцами, так и за её пределами, растекаясь по Царскому шагу.

За свою недолгую жизнь в столице, ветеран убедился, что отвлечь от повседневной суеты местных жителей могут лишь бесплатные развлечения и бесплатное же вино. Как на прошедшие мистерии, или триумфальное возвращение армии из диких земель. Но видно новое, обещанное им развлечение, тоже будоражило умы пресытившихся горожан, заставляя их пускать слюнки и отбросив все дела и хлопоты, устремиться по зову сотен и сотен глашатаев и солдат сюда, на площадь Белого мрамора.

А посмотреть тут и вправду было на что: ведь сегодня при всем народе, собирались судить предателей-старейшин. И это уже само по себе было неслыханным делом.

За нарушение законов сановники могли приговорить тебя к штрафу, изгнанию, казни или рабству. Но в рабов свободных граждан обращать запрещалось, а казнь полагалась лишь за государственную измену и особые злодеяния. Впрочем, штрафы были велики, и тех, кого не приговаривали к выселению в дальние колонии или даже изгнанию, часто ждала долговая кабала, не многим лучшая рабства. Да, твоё тело и твоя жизнь оставалась в твоей собственности, а вот твой труд отныне принадлежал долгу.

Но мантии и прочие благородные если и отвечали по закону, то только среди своих и в своём же Синклите. И, насколько слыхал Скофа, обычно они просто выплачивали формальный штраф изсвоих несметных богатств и жили себе дальше.

И тем необычнее было назначенное на сегодня действие. Ведь сегодня сразу четверо глав благородных семейств должны были предстать перед публичным судом, ответив за всё, прямо на глазах всего города. И большой деревянный помост, возведенный возле широких ступеней Яшмового дворца, недвусмысленно говорил об ожидавшей их судьбе.

Впрочем, пока он был пуст. Ветеран задрал голову и, щурясь от нестерпимо яркого света, прикинул, сколько ещё оставалось до полудня. Судя по солнцу — совсем немного. Он стоял тут уже довольно давно и не первый час беспощадное огненное светило, зависшее над Кадифом, жгло его плечи и голову и высушивало рот. Но такова была цена, которую он платил. Ведь иначе он бы, как и прочие опоздавшие, толпился бы сейчас на Царском шаге без малейшей надежды пробиться в начало толпы.

Скофа был привыкший и к палящему солнцу, и к жажде и к долгому стоянию. Во время службы на его долю выпадало и не такое. И ради того, чтобы увидеть своими глазами, как Верховный стратиг заставит мантий заплатить за всё, можно было и потерпеть.

Когда им поручили похитить сына Верховного понтифика, Скофа сразу понял, что в городе назревает что-то очень большое и важное. Но сидя тогда с этим мальчишкой на заброшенном складе, он и представить себе не мог размах грядущих событий. Он-то думал, что речь идёт о пусть дерзком и крупном шантаже, а тут… всё сходилось на том, что Скофа и его ветераны невольно приняли участие в по-настоящему великих свершениях.

С пленником они провели ещё день. Лишившись пальца, парень совсем замкнулся в самом себе, и только и делал, что бормотал молитвы. Даже от еды отказывался. А когда за ним пришли, ветеранам принесли жареного мяса, вина, лепешек и передали новый приказ от Лифут. «Сидеть, на хер смирно, и грёбанный нос никуда не совать». Так они и поступили, а ещё через два дня, когда смирное сидение подошло к концу, и прибежавший на склад паренек сообщил, что они вольны выходить наружу, город было не узнать.

К удивлению ветеранов, оказалось что за эти дни их бывшие тагмы успели вернуться в Кадиф, захватить Синклит и арестовать лидеров алатреев. Идя по улицам и наталкиваясь на глашатаев и бывших сослуживцев, они жадно выспрашивали всё, что только могли узнать о минувших днях. И все выходило так, что алатреи замыслили украсть их победу над варварами. Что они решили признать их войну незаконной, а их полководца, их Лико Тайвиша, обвинить в беззаконии и тирании, чтобы предать позорной смерти.

Но армия этого не стерпела такой дерзости. Две ближайших походных тагмы вернулись в столицу, разметали наёмные алатрейские шайки и защитили своего командующего. А теперь он созывал всех свободных граждан, чтобы судить подлых заговорщиков из числа старейшин. И Скофа, пропустивший разгром и падение этого гнилого болота под названием Синклит, не мог пропустить такого зрелища. Они все не могли.

И Мицан Мертвец, и бывший фалаг Кирот Энтавия, и Тэхо Аратоя, и всё «братство» Красной накидки, да и все осевшие в городе ветераны. Они все были тут, пусть и разнесенные постоянно движущийся толпой. Ведь каждый из них мечтал вновь увидеть своего полководца и разделить с ним хоть так его великий триумф. А заодно и посмотреть, как он придаст справедливой каре всех тех, кто попытался отнять у них победу.

Позади вновь началось движение, но куда более сильное, чем раньше. Ветеран обернулся и вытянул голову, но тысячи и тысячи затылков не давали ему разглядеть, что там происходит. Толпа начала двигаться, вжимаясь и стискиваясь. Её явно кто-то давил или теснил, прокладывая дорогу посреди этого плотного человеческого моря. И вскоре Скофа увидел причину этого движения: разрезая толпу людей, словно усиленный тараном нос триремы волны, по площади шел конвой солдат. Они окружали тяжелую колесницу, на которой в красных ритуальных доспехах, с накинутой на плечи шкурой льва, ехал Верховный стратиг Лико Тайвиш. А следом за ним, на обычной повозке запряженной двумя быками, ехали прикованные к поручням трое мужчин, одетых в белые мантии старейшин.

Первый, полный, коренастый, с жестким ежиком коротких волос на голове, и лицом, которое не сильно отличалось от харь доброй половины его новых знакомцев. Второй — средних лет, длинный, немного худоватый и бледный как смерть, вполне мог сойти за лавочника или ростовщика, ну а третий, с тонким испуганным личиком и вовсе был совсем ещё мальчишкой. Таких как раз только начали брать в тагмы.

Люди и люди. Ничего интересного в них не было. Наверное, если бы не их одежды — расшитые жемчугом и серебром белые мантии с черной каймой, то ветеран и не подумал, что по городу везут настоящих хозяев жизни и властителей государства. Единственное, что его удивляло — так это число. Глашатаи точно говорили о четырёх главах семейств, которых обещали предать публичному суду. Но на повозке стояли лишь трое. И среди них не было самого важного.

Хотя память на лица у ветерана была скверной, он не сомневался, что сразу и без труда опознает четвертого заключенного. Слишком уж много памятников, фресок и барельефов с его изображением он видел за свою жизнь. Ведь на повозке, среди прочих старейшин, должны были вести самого Убара Эрвиша. Легендарного и прославленного полководца. Из всех троих, по возрасту и сложению, на него немного подходил коротко стриженный здоровяк, но это видно был Кирот Кардариш. Глава заговора, как говорили глашатаи и солдаты тагм, с которыми успел пообщаться Скофа.

Так что выходило, что Убара Эрвиша не было среди отправленных на суд арестантов. Интересно, что же с ним случилось? Помилован? Сбежал? Успел покончить с собой? Скофа пообещал себе, что обязательно выяснит его судьбу. Да и всё равно, скоро о ней растрезвонят либо глашатаи, либо сами солдаты.

Сразу за повозкой с арестованными старейшинами, тянулась большая пешая колонна, четко разделенная на две части. В первой половине явно шли местные жители. Причем, судя по виду, такие же люди улиц, каким стал теперь и сам Скофа. А вот за ними уже шли рабы или вольноотпущенники — пестрая толпа чужеземцев в грязных и окровавленных одеждах. Их руки был связанны не веревками, как у громил рядом, а скованны тяжелыми железными цепями, которые лязгали и громыхали от каждого движения.

Процессия прошла через всю площадь, раздвигая толпу, которая вначале помалкивала, а потом начала провожать повозку с пленными старейшинами свистом и выкриками. Люди заводились, входили в раж, подначивая друг друга и Скофа и сам не заметил, как тоже начал кричать всякие оскорбления и проклятья.

Когда процессия поравнялась со Скофой, он кое-как пристроился к ней следом. Толкаясь и уворачиваясь, пусть и не всегда удачно, от толчков толпы, он только пошёл следом за воинами, услышал сквозь гул толпы до боли знакомый ему бас:

— Скофа? Великие горести, ты что ли Бык?

Ветеран завертел головой, ища голос среди колонны солдат, и увидел могучую фигуру Басара Глыбы. Один из его братьев по десятке шел совсем рядом с ним, держа щит и копье.

— Басар! Глыба! — не веря своим глазам, выкрикнул Скофа и ломанулся к бывшему сослуживцу.

— Скофа! Ха, дери меня гарпии на все стороны! И правда ты. Эй, народ, а ну пропустили ветерана великой войны! Давай сюда, пойдешь рядом.

Кое-как продравшись сквозь разделявших их людей, Скофа поравнялся с конвоем солдат. Многие из них были ему знакомы по тагме, а чуть вдали, кажется, шёл ещё один его брат по десятке — Лиаф Щепа.

— Рад вас видеть братья! Хоть и не думал, что так встретимся.

— И я тебя, Бык! Что скажешь, знатно мы поваляли этих мантий, да? Но ты сам, небось, тоже всё видел. Может и помогал с другими ветеранами, а?

— Нет. Меня… не было в городе эти дни, — замявшись ответил Скофа. Объяснять чем именно он занимался во время низложения власти Синклита, по крайней мере, вот так, перекрикивая шум многотысячной толпы, ему совершенно не хотелось.

— Ну даёшь брат, такое дело пропустил! С нами многие ветераны в городе вместе были. А заварушка-то интересная была. Не трудная. Даже не битва толком. Считай, размялись и всякую шваль погоняли. Но теперь город наш и никто не посмеет тронуть полководца!

— Наши все целы?

— Да у этих ублюдков зубы не выросли нас, славных воинов Тайлара, поцапать. Все живы и здоровы, брат.

— Хвала Мифелаю! Вас где расположили? В Хайладской крепости?

— В ней самой.

— Может, выпьем как вас отпустят?

— Выпьем? Нет брат, не выпьем. Мы ужремся в смерть со всеми братьями и слюнки пускать будем. Ну всё, бывай брат, скоро свидимся!

Колонна солдат начала строиться у деревянной платформы в линию и расставлять арестованных наемников и рабов. А Скофе, так удачно к ней прибившемуся, посчастливилось оказался в первом ряду, почти у самого помоста. Лучшего места и представить было нельзя. Теперь ему будет видно и слышно все.

Толпа позади и вокруг ревела и неистова. Скофа даже не мог разобрать отдельных слов или выкриков. Он не понимал, славят ли они полководца, проклинают старейшин-заговорщиков, а может просто кричат во всё горло. Всё смешалось в единый рык оголодавшего зверя, который чувствовал скорую расправу. И он тоже стал частью этого лютого зверя, подарив ему свои чувства и свой голос.

Верховный стратиг и его воины подняли на помост арестованных старейшин, а всех прочих поставили на колени прямо на площади, перед стройным рядом солдат. В это время к ним присоединилось ещё два человека. В первом, одетом в чёрное джасуре, Скофа опознал Великого логофета, а вот второй — седой старик, опиравшийся на резной посох, был ему совсем не знаком. Когда все они заняли свои места на возведенной утром деревянной платформе, толпа начала понемногу умолкать. Выкрики стихли, сменившись на приглушенное перешёптывание, а сами люди застыли, перестав даже толкать и пинать друг друга. Каждомухотелось услышать и увидеть всё, что вот-вот должно было начатся.

Верховный стратиг шагнул вперёд и, воздев над головой руки, заговорил громким и сильным голосом. Тем самым голосом, которым он поднимал войска на битвы во время войны и который уже не раз слышал Скофа.

— Вольные граждане Тайлара и жители нашего прекрасного Кадифа! Пред ликом богов и людей я Верховный стратиг Тайлара и Великий стратиг Харвенской войны, Лико Тайвиш, сын Шето Тайвиша и новый глава своего рода, взываю к вам ради правосудия! Позади меня стоят трое глав благородных семейств. И трое преступников, презревших все законы и обычаи! Это Кирот Кардариш, Лиаф Тивериш и Тэхо Ягвиш. Они стояли во главе заговора против меня, моей семьи и всего государства! Опьяненные завистью и ненавистью к моим победам над варварами, они все два года войны пытались всеми силами устроить поражение наших войск. Их черные языки и грязные деньги добились того, что тагмы под моим началом, бившиеся с дикарями на севере, не получали подкреплений, обозов, и даже жалования. Они были готовы скормить нас варварам лишь бы не допустить моей победы. Но моя семья и мой благородный отец взяли на себя все расходы по защите наших рубежей. Пока Синклит зажимал каждый авлий, мы платили. Мы платили за всё, и этой ценой, мы купили победу Тайлара. Я разбил харвенов, покорил их земли, расширил границы и подарил вам заслуженный триумф, который Кадиф не знал уж много лет. Но видно моя победа и ваша любовь, совсем лишили их сна. И когда меня утвердили Верховным стратигом, эти отступники от законов решили уничтожить мою семью! Они убили моего отца, Первого старейшину Шето Тайвиша, что дал вам всем мир и процветание. Они позорно отравили его вместе с логофетом имущества Арно Себешем! А после решили обвинить меня в самоуправстве и тирании! И знаете за что? За мою победу над харвенами и пресечение мятежа в Аравеннах! Это гнилую язву, что я выжег огнем и мечем, они стали ставить мне в упрек! Но и этого им показалось мало. Наняв всякую шваль и вооружив своих рабов, они хотели захватить город. Но я был предупрежден об их коварстве. Верные граждане Тайлара раскрыли мне их планы, и тогда я обратился за защитой к той силе, что клялась служить лишь Тайлару. К нашим доблестным тагмам. К простым солдатам, что тянули и тянут на себе всё бремя охраны государства и вашего покоя! И они защитили меня от этих предателей чести, богов и обычаев. И не только меня, но всё наше государство. Всех нас! И теперь я предаю их на суд вам — свободным гражданам Тайлара! Знайте, что я обвиняю их в убийстве своего отца. Я обвиняю их в сговоре против войск нашего государства. Я обвиняю их в желании установить тиранию. Люди Великого Тайлара. Как велит древняя традиция и древнее право, несправедливо отнятое у вас много лет назад, вы должны судить их своим голосом! Ибо вы — народ, а значит и власть. Так что свободные граждане Тайлара, как и ваши славные предки, решайте судьбу этих старейшин: жизнь их ждет, или смерть!

Толпа замолчала, словно обдумывая сказанные слова. Скофа покрутил головой и увидел повсюду удивленные и хмурые лица. Конечно, они уже слышали про заговор алатреев. Да и как было о нем не знать, когда сотни глашатаев на каждом углу перечисляли злодеяния благородных и рассказывали, как они хотели захватить Синклит и расправиться с победившим дикарей полководцем? И всё же до последнего момента люди не очень понимали, что именно за публичный суд их ожидает. Они-то думали, что их зовут на зрелище. Почти на праздник, пусть и с кровавой развязкой.

Город знал, что ларгесы не выставляют на показ свои склоки и почитал это за должное. Да, благородные постоянно резали друг друга, а порою даже изгоняли из государства, что было немыслимым для блисов, но всё это вершилось в стенах Синклита. Ведь судить благородных могут лишь благородные. Таков был закон и старая традиция. Видеть, как она исчезает прямо у них на глазах, было странно и непривычно для кадифцев, никогда не знавших времен народных собраний. И они только начали понимать, что Лико Тайвиш позвал их не ради забавы. Он призвал их, чтобы наделить властью.

И постепенно по сжатым рядам людей понесся гул осознания. Сначала слабый, но набиравший силу с каждым мгновением. Тысячи и тысячи голосов начали повторять одно слово, которое, словно заклятье, преображало их и надело силой. И слово это было «Смерть»!

— Смерть! Смерть! Смерть!

Поначалу неуверенно, словно стесняясь звука собственного голоса, кричали жители Кадифа.

— Смерть! Смерть! Смерть!

Повторяли они, и каждый раз произнесенное вслух это слово становилось крепче.

— Смерть! Смерть! Смерть!

Звучало уже не как просьба и даже не как требование, но как приговор. Прямо здесь и сейчас сказанное толпой слово рождало власть.

— Такова ваша воля, сограждане? Достойны эти заговорщики смерти? — обратился к толпе Верховный стратиг.

— Да! — взревела толпа, уже без сомнений.

— Тогда, по древнему обычаю, приговор народа должен быть исполнен.

Лико Тайвиш обернулся назад и положил руку на рукоять висевшего на поясе меча. Он начал обнажать заточенное лезвие, как вдруг стоявший с краю коренастый мужчина поднял вверх руку и выкрикнул:

— Стой, Тайвиш. Я требую слова!

По толпе пронесся неясный гул. Люди не знали, как им быть, ибо не понимали правил столь необычного для них действия. И все же, что то внутри, что то очень старое и древнее, говорило, что даже обреченный на смерть, не теряет право быть услышанным. Толпа притихла и подалась вперед, но юный полководец продолжал доставать меч, смотря лишь вперед, на пленника. Он словно не слышал его слов, но тут к стратигу шагнул седой старик и что-то зашептал, замахав руками. Полководец выслушал его, а потом с силой ввернул обратно в ножны так и не вытащенный меч.

— Вам позволено говорить, Кардариш, — проговорил Лико Тайвиш, не скрывая злобы и раздражения.

— Позволено? Да это мое право, щенок. Если уж ты решил созвать собрание, то потрудился бы хоть выяснить, как положено его проводить. Я-то знаю, как это делается, ибо именно мои предки стояли у самого истока государства. Хэй, вольные граждане Тайлара. Я Кирот Кардариш, глава славного рода, что принес вам много побед и свершений. Я потомок первого из Владык, Арано Кардариша, истребившего в первые годы Основания дикарей хэегг, что сожгли нашу первую столицу Палту. Я, потомок Мирдо Кардариша, верного друга Патара Основателя, что выкрал его из джасурского полона, а потом собрал под его знаменами армию, которая изгнала тиранов-наместников, и вернула Тайлару свободу. Во мне течет та же кровь, что и в Лико Кардарише — правой руки Великолепного Эдо, грозе и усмирителе вулгров. Я наследник многих героев, сановников и полководцев, которыми все вы по праву гордитесь, ибо они творили это государство. Так что если вы думаете, что я буду скулить, умоляя о пощаде или снисхождении, то не ждите этого. Я знаю свои деяния и не отрекаюсь от них. Что совершил, то и совершил. Что, сопляк, а ты думал я обосрусь как мальчишка укравший курицу на базаре, да? Думал, буду скулить и вымаливать себе жизнь? А вот хер тебе. Я не какой-то там вшивый блис, этрик или раб. Я ларгес. Глава благородной династии, чье имя неразрывно связано с Тайларом. Так, что я знаю, как надо умирать ларгесам. Эй, добрые граждане Тайлара! Раз вы желаете моей смерти, то я подчинюсь вашей воле. Не тебе, сопляк, но им. И как ларгес и глава рода, обвиненный в преступлениях, я хочу принять на себя всю тяжесть вины. Да, Тайвиш, ты знаешь, что это значит. Всё мое имущество останется у моей семьи и ты не посмеешь их тронуть, не явив всему миру и собранному тобой же народу своё подлинное лицо — лицо тирана. Так что слушайте меня, вольные люди Тайлара: Я Кирот, сын Келло и глава рода Кардаришей. Перед лицом богов и людей, объявляю, что принимаю на себя всю ответственность за всякое деяние моей семьи, каюсь в каждом своём и их преступлении и добровольно вершу над собой суд своей же рукой. Кровью и смертью да отмоются их и мои деяния. А теперь дайте мне меч или хотя бы ножек, что бы я ни грыз себе жилы зубами.

Скофа не видел лица полководца, но готов был поклясться, что оно побагровело от гнева. Да, такой речи он точно не ждал. Никто не ждал. Ветеран даже проникся уважением к этому человеку. Сохранять лицо и не выказывать страха перед неотвратимой смертью, более чем достойное качество, за которое можно простить очень многое.

Лико Тайвиш долго стоял не двигаясь, словно бы боги обратили в камень, а потом резко махнул рукой. Один из ближайших солдат тут же развязал руки пленнику. Достав кинжал, он протянул его благородному алатрею. Тот взял клинок, покрутил осматривая, а потом быстрым движением вспорол себе верны сначала на одной руке, а потом и на другой.

— Смотри на меня вшивый щенок! Ибо так умирает благородный ларгес! А вы, добрые граждане, знайте, что вместе со мной умирает и право в этом государстве! — выкрикнул старейшина, протянув к толпе окровавленные руки.

— Вместе с тобой умирает беззаконие, — сухо ответил Верховный стратиг.

Алая кровь сочилась из рубленных ран ларгеса, стекая по локтям и плечам, превращаясь в большие красные пятна на его белой тунике и мантии. Он стоял прямо, постепенно бледная, но, не желая падать. Казалось, что весь этот человек соткан из одного упрямства и даже смерть не посмеет к нему прикоснуться.

— Я тоже желаю взять слово, — проговорил стоявший рядом старейшина, поднимая связанные руки. В отличие от Кирота Кардариша, его голос дрожал, а сам он выглядел белее своей мантии.

Лико Тайвиш кивнул, даже не посмотрев в его сторону. Взгляд полководца был прикован только к истекающему кровью Кардаришу. Они словно боролись. Лико давил, желая поскорее вышвырнуть из этого тела жизнь, а тот, назло ему, упрямо отказывался умирать.

Второй арестант шагнул чуть вперед и сбивчиво заговорил. Было видно, что он боится, боится смертельно, но пример соратника по партии, столь презрительно шагнувшего в объятья Моруфа, казалось, наполнил и его силой и мужеством.

— Я, Лиаф Тивериш, глава своего рода и вещатель алатреев. Пусть и недолгим было моё служение голосом партии, это то кем я был. Я не предавал никого, не нарушал законов и не посягал на них. Но видно боги желают для меня такой судьбы и кто я такой, чтобы спорить с их волей. Сограждане, не веря в свою вину, я принимаю ответственность, ибо как глава рода, я должен защитить его. А потому, я приму смерть. Приму, как велят традиции, ибо своей добровольной смертью глава семьи защищает её и её имущество от посяганий. Свободные граждане Тайлара, я… я каюсь в каждом преступлении своём или своего рода и сам вершу над собой суд. Кровью и смертью, да отмоются все деяния.

Стоявший рядом солдат поднял окровавленный нож, выпавший из рук Кардариша и, разрубив веревки, вложил его в руки Лиафа Тивериша. Тот взял клинок и, полоснув по левой руке, взвизгнул от боли. Старейшину затрясло, а брызнувшая кровь окропила помост перед ним. И всё же, уже не гнущимися пальцами он перехватил кинжал и завыв как ошпаренная собака, разрезал вены на правой руке.

— Желает ли и Тэхо Ягвиш принять вину и самому вершить над собой суд? — холодно произнес глава рода Тайвишей.

— Я… я не виновен! — взвизгнул юноша. — Они подговорили меня! Заставили клеветать и лжесвидетельствовать перед Синклитом!

— Сопляк, — с трудом выдавил из себя Кирот Кардариш. Повернув голову, он плюнул в сторону мальчишки, после чего качнулся и рухнул на одно колено.

— Я не виновен! — вновь выкрикнул самый молодой из тройки. — Я никогда не убивал свободных! Только рабов! Я не был старейшиной в войну! Я мал, мне только семнадцать! Я… я… я приму изгнание, я заплачу всё! Дайте мне корабль и отправьте в Айберу или Фальтасарг! Да хоть к северным варварам! К клавринским племенам! Я хочу жить! Молю!

Юноша рухнул на колени. Его трясло, а из глаз брызнули слезы. Лико Тайвиш подошел к нему и одним резким ударом вогнал меч сверху вниз слева от шеи. Тот дернулся, захрипел, а потом обмяк. Стоило воину выдернуть клинок, как тело, бывшее ещё мгновение назад старейшиной и главой древнего благородного рода, чья славная история исчислялась столетиями, рухнула на доски, словно опрокинутый мешок.

— Народ вынес свой вердикт, Ягвиш, — проговорил Лико Тайвиш, вытирая клинок о белоснежную мантию казненного юноши.

Толпа взревела, подбадривая стратига, и в этом всеоглушающем рёве, потерялся стук ещё одного упавшего тела. Лиаф Тивериш рухнул на помост прямо лицом вниз, и только Кирот Кардариш, продолжал держаться. Стоя на одном колене и стиснув зубы, он держал окровавленные руки перед собой. Но жизнь утекала даже из его крепкого и массивного тела. Старейшина поднял голову и посмотрел на Лико Тайвиша.

— Ты не победил, — прохрипел он и тут же качнулся, а потом рухнул на доски.

Верховный стратиг подошел к распластавшемуся алатрею и, перевернув его на спину, закрыл опустевшие глаза мертвеца.

— Суд свершился, — сухо проговорил Лико Тайвиш.

Толпа взревела бодрым ликованием. Они, простые люди Кадифа, только что вынесли приговор старейшинам, и он оказался исполнен. Никогда раньше у них не было такой власти и никогда раньше они не чувствовали себя такой силой. Они, мелкие люди огромного города, лавочники и купцы, рабочие и слуги, стражи и бандиты, неожиданно оказались гражданами наделенными правом. Словно их далекие, почти легендарные предки эпохи Союза, что вершили судьбу молодого государства на общих собраниях, они подали голос, и голос был услышан.

— Свободные граждане Тайлара, трое заговорщиков, что мечтали подмять под себя государство, мертвы, — прокричал Лико Тайвиш, когда гул толпы немного стих. — Но остались те, кто служил им, кто по их воле обнажил оружие против Кадифа и Тайлара, в безумной попытке захватить над ними власть. Я говорю о наёмниках и рабах. По древнему закону, раб несет ответственность вместе со своим господин, а потому всякий из них будет немедленно предан мечу. Что же до наёмников — они лишь взяли деньги за работу, да так и не смогли её выполнить. Они бились, точнее — пытались биться с моими войсками, но больше сдавались и бросили оружие. Они не воины и не армия. Они просто получили серебро за то, чтобы казаться грозной силой. Мы проучили их. И я думаю, что урок ими усвоен. Посему я, как Верховный стратиг и их победитель, дарую им свою милость. И если вы, о люди Кадифа, согласны со мной, то они вольны идти по своим домам.

Толпа вновь притихла, но совсем ненадолго, родив из своих глубин новый громкий клич: «Отпустить!» Это слово понеслось по рядам, отзываясь тысячами и тысячами голосов. Ведь в отличие от рабов или старейшин, наёмники были такими же кадифцами как и они сами. Простыми людьми, крови которых они не желали. И вместе с этим толпа постигала ещё одну сторону власти. Сторону, неразрывно связанную с правом лишать жизни. И именовалась она «милость».

— Воины, граждане Тайлара сказали свою волю.

Солдаты тут же принялись исполнять приказ. И не только своего командира, но и собрания. На глазах толпы, они начали освобождать наёмников и резать рабов. Невольники кричали, дергались, пытались встать, но тяжелые железные цепи надежно держали их, пока воины Лико Тайвиша делали свою кровавую работу. Пара сотен скованных человек падали под ударами мечей и копий, пока другие спешили раствориться в толпе, которая встречала их все больше свистом и насмешками. Да, она даровала им жизнь и свободу. Но разве могла она отказать себе в удовольствии заклеймить позором проигравших? Конечно же нет. Ведь это слишком сильно противоречило бы её природе.

Всё было закончено быстро. И когда последний раб пал, пронзенный ударом копья, а последний наемник, лишившись веревок, затерялся в человеческом море, Лико Тайвиш вновь поднял руку и заговорил с площадью.

— Вольные граждане Тайлара, заговор против нашего государства раскрыт и предотвращен. Старейшины алатреи не смогли захватить власть. Но Синклит, всё ещё полниться теми, кто желает подчинить себе всех нас. Часть заговорщиков бежала, часть скрыта и прячется среди нас. И они ещё попробуют взять то, что считают своим. А своим они считают Тайлар! И я, ради памяти своего отца, ради своей семьи, ради своих побед и преданных мне воинов, ради всей нашей страны, наших богов и традиций, ради каждого из вас, прошу у вас права защитить государство! Сограждане, стоя тут перед вами, я, Лико Тайвиш, покоритель земель харвенов и Верховный стратиг, прошу о праве защитить то, что дорого всем нам. Я прошу о праве восстановить законы, попранные жадными лицемерами, мечтавшими растащить все государство по своим мелким уделам и обратить вас в рабов. Я прошу о праве вершить суд над изменившими законам богов и людей старейшинами и их приспешниками. Я прошу о праве вернуть на эту землю закон и справедливость! Свободные люди Тайлара, я прошу об этом праве вас. Так что, вы доверите мне такое право?

Стоявшие вокруг люди растерянно переглядывались. Им уже дали право решать вопросы жизни и смерти. Казнить и миловать. Но теперь их просили о большем. Их просили о власти. Просили о доверии, как просят равных, и они не знали, как им быть. Точнее знали, ибо этому человеку они и вправду хотели довериться. Но вековая привычка слушать мантии и их сановников сковывала их, зажимая в глотках нужные слова. Выученная покорность, запирала их волю и не давала ей вырваться наружу. Они просто стояли, изумленно смотря то друг на друга, то на полководца, не решаясь дать ему ответить.

И вдруг у толпы прорезался голос. Одинокий и не очень громкий охрипший голос:

— Мы с тобой, командир! Бери власть в свои руки!

Он прозвучал так близко от Скофы, что тот вздрогнул и закрутил головой, ища его источник. Все люди вокруг были похоже друг на друга, но его взгляд почему-то сам собой зацепился за седого одноглазого мужчину, в потертом и плохо залатанном кожаном доспехе. Вместо левой руки, у него был косой обрубок по локоть, борода на левой же щеке расходилась, обнажая уродливый зарубцованный ожог, а уши были срезаны.

Скофа не был уверен, что голос принадлежал именно ему, но он точно подошел бы этому человеку, явно отдавшему всё войне и тагме. Да, может Скофа и не видел его в «Красной накидке», но чувствовал особым чутьем прошлое этого человека. Он точно был ветераном. Крепким, несломленным и верным до самого конца. Именно такие как он, привыкшие к приказам и грубой прямоте, не умели сомневаться. Их отучали от этого война и годы тренировок. И если они что-то хотели сказать, то говорили искренне.

Если у кого-то и была смелость стать глашатаем перемен — то только у такого человека. У взращённого битвами и болью ветерана. Искалеченного телом, но не сломанного внутри.

Армия уже изменила Тайлар. Она, перестав терпеть и повиноваться обезумившей от власти и привилегий своре врагов в мантиях, открыла дверь для нового государства. И именно её сыну и должно было сказать об этом первым. Ему, выброшенному на дно жизни калеки, что так и не отрекся от своей верности. И та прямота, с которой были сказаны эти слова, словно заклятье, развеяла сковавшую людей нерешительность.

В мгновение ока, у всей толпы, у всех пришедших сюда граждан Тайлара, прорезался голос. Они, вкусившие власть, начинали понимать обретённую ими сегодня силу. И высвобождая эту власть, толпа превращалась в могучую бурю, укрывавшую столицу. Из тысяч и тысяч глоток рвалось наружу сокрушительно громкое «Да!». Оно неслось волнами, усиливаясь и превращаясь в боевой клич. Вся огромная толпа, собравшаяся сегодня на площади Белого мрамора, единым ревом, единым порывом, наделяла воина в красных доспехах всем, о чем он их попросил. Они были властью. Они были силой. И они отдавали эту силу и власть одному человеку.

— Да будет так, — проговорил молодой полководец. — По воле народа и богов, я, Верховный стратиг Лико Тайвиш, клянусь защитить государство!

Конец первой книги