Когда говорит кровь

Глава вторая: Гарпии и горести

К полудню базарная площадь столичного квартала Фелайты преобразилась до неузнаваемости. От многочисленных уличных торговцев, продающих все, от овощей и гвоздей, до тканей и заморских благовоний, не осталось и следа. Даже вездесущие продавцы лепешек-кефетты, неизменного атрибута улиц тайларских городов, и те укатили свои небольшие жаровни. Но стоило площади опустеть, как место обычных для этого времени толп покупателей и праздных зевак заняли мальчишки.

Не меньше двух сотен, по большей части немытых, с ссадинами и в заштопанной одежде, они шли со всех сторон, с каждой улицы и подворотни, сбиваясь вместе у большого каменного постамента, откуда обычно городские глашатаи объявляли новости.

Но сегодня, вместо крикливого сановника, на толпу с довольной ухмылкой взирал мужчина лет тридцати. Он был одет в добротную черную тунику, которую обхватывал кушак с серебряными и золотыми бляшками, за который были заткнуты четыре кинжала, а на его руках красовались массивные браслеты из серебра, выполненные в виде сплетенных змей. Роста он был среднего, а телосложения ни полного и ни худого. Из растительности на его голове были только густые черные брови, под которыми прятались ярко-серые глаза, смотревшие на толпу сквозь прищуренные веки. Казалось, что он изучает и оценивает каждого из мальчиков, уже заранее зная, на что они способны.

— И так, слушайте сюда дети улиц. Меня, если кто вдруг не знает, зовут Лифут Бакатария и я доверенный человек господина Сельтавии, — его сухой и скрипучий голос напоминал хруст ломающихся веток. Говорил мужчина не громко, но в царившей тишине, сказанные им слова доносились до самых краев площади. — В доброте своей господин Сэльтавия верит, что каждому из вас, уличных засранцев, надо дать шанс. Один, сука, гребанный шанс, чтобы вы могли показать, из чего сделаны на самом деле — из говна, как думаю я, или из золота, которое незаметно из-за налипшей на вас грязи. Как по мне, так все вы тут гниль и отбросы, но вот господин Сельтавия считает иначе. Он думает, что вам нужно немного помочь. Что вам, сучьим выродкам, необходимо испытание, которое поможет толковым вылезти из говна в лучшую жизнь. И знаете что, гребаные детки, он готов дать вам такую возможность. И так, как все вы, наверное, — наш прекрасный Кадиф, самый лучший город в этом долбанном мире. Жемчужина Внутреннего моря, и вся такая прочая херня, которую городят поэты в перерывах между долбежкой в задницы. И это мой город. Моя, сука, родина. И ваша тоже. Но его вечно портят всякие иноземные ублюдки. Они, сука, явились сюда без приглашения и возомнили, что имеют право командовать тут как в своих сраных горах, песках или лесах. Вот недавно стайка осевших в Аравенской гавани красножопых из вшивого Косхаяра стала обирать добропорядочных лавочников и нападать на почтенных граждан Тайлара. Они вбили себе в голову, что наш город, это гребанная портовая девка, раздвигающая ноги перед первым встречным мудилой.

Лысый резко замолчал и пристально посмотрел на толпу. Мальчишки слушали его так внимательно, что некоторые даже пооткрывали рты. Он явно производил на них сильное впечатление. Как раз такое, на которое и рассчитывал.

Если теневой правитель Каменного города был для уличных мальчишек чем-то недостижимым и далеким, то его доверенных людей они знали с детства. Они были важной частью их жизни. Защитниками, судьями, а иногда и палачами. Их держали за образец и мечту, к которой так отчаянно рвались эти мальчики. И потому стоявший на трибуне человек, виделся им почти кудесником. Высшей силой, что по своей воле могла изменить их жизнь в любую сторону.

Хищно улыбнувшись и облизнув губы, Лифут Бакатария, резко повысил голос.

— Так вот хер им в глотку по самые яйца. В этом городе мы, сука, власть. Мы защищаем наших купцов, наших торговцев, наших мастеровых и всякого гребанного гражданина! И всякий вшивый заморский сброд может катиться в самую глубокую бездну. И так, вот вам мое задание, детишки. Тот из вас, сопливых щенков, что до завтрашнего заката докажет, что он не трясущийся у мамкиных ног членосос, а настоящий мужчина, и сможет принести мне голову вожака долбаных косхаев по имени Газрумара, получит благодарность господина Сельтавии.

Лифут Бакатария замолчал, явно довольный полученным результатом: мальчишки смотрели на него не отрывая глаз и даже не смея перешептываться. Это было хорошим завершением его маленького выступления. Подобную уличную шпану нужно было хорошенько озадачить, чтобы расшевелить самых прытких и толковых. Он уже начал было поворачиваться, как неожиданно у безмолвной толпы прорезался голосок:

— А какой конкретно будет благодарность? — выкрикнул высокий и худощавый парень лет пятнадцати, стоявший в первом ряду.

Мужчина вонзился пристальным взглядом в дерзкого паренька. Но тот даже не отвел глаз, продолжив смотреть прямо на него. У него была широкая челюсть, прямой нос с небольшой горбинкой, тонкие сжатые губы, а на левой щеке виднелся тонкий шрам. Темные волосы юноши были коротко и неровно острижены, а в слегка сощуренных серых глазах пылал тот особый наглый огонек, которым боги часто награждают уличных сорванцов вместе с жаждой большего. Одет он был в светло-серую тунику из шерсти, такие же штаны и кожаные сандалии.

Бакатария одобрительно хмыкнул и кивнул парню:

— Тот, кто принесёт мне голову косхая, станет человеком господина Сельтавии. А люди господина Сельтавии получают все. А теперь, сука, все быстро брысь по своим норам и хорошенько подумайте, а по плечам ли вам цена лучшей жизни или у вас хер не дорос. Завтра на закате я буду ждать самого везучего в таверне «Бычий норов». И помните, что если для меня вы пока все говно, то господин Сельтавия в вас верит. Уж не разочаруйте его, детки.

Сказав это, мужчина слез с постамента и в сопровождении ещё троих бандитов покинул площадь. А следом за ними, почти сразу, начали разбредаться и уличные мальчишки. Совсем скоро рынок вновь обрел свой привычный вид и только четверо пареньков, включая того единственного, что рискнул задать вопрос Бакатарии, так и остались стоять посередине.

— Ну, что скажешь Мицан? — обратился к нему невысокий, слегка пухлый паренек, с щеками залитыми румянцем и оттопыренными ушами. — Неужели справимся? Он нам человека убить поручил.

— Не просто человека, Ирло, — проговорил длинноволосый юноша с худощавой фигурой, красивым узким лицом и большими, скорее подходящими девушке, глазами, которые к тому же обрамляли длинные ресницы. — Главу шайки бандитов из-за моря. Это не шуточки, парни. Тут скорее нас самих прикончат, чем мы что-то сделать успеем. Мицан, может ну его, а? Ну ведь глупости же все это. Ну не для наших зубов орешек.

— Возможно не для твоих, Киран. А вот я за право стать человеком господина Сельтавии и камень сгрызу, — зло ответил ему высокий паренек. — Такой шанс раз в год дается и хер я его выпущу. Ладно, пойдемте уже. Времени у нас мало.

Покинув площадь, мальчишки пошли по петляющим улочкам квартала Фелайты. Жившие тут люди, преимущественно из сословия блисов, вели сытую, но простую и незамысловатую жизнь, работая на рынках и в мастерских. Все вокруг, каждое здание и каждая улица, были пропитаны духом скромного, но уверенного достоинства, а зачастую и достатка. Мальчики шли между четырех и пятиэтажных доходных домов. Между мастерских дубильщиков, ткачей, красильщиков и гончаров. Между фонтанов, статуй полководцев, богов и царей. Между небольшими, зажатыми с трех сторон каменными домами, садов, полных груш, персиков, инжира и граната. И этот путь они легко могли проделать, даже если бы их глаза завязали повязкой. Ведь четверо парней шли по родным для них улицам, частью которых были они и сами. Рожденные в домах, имевшие семьи и кров, но воспитанные и выращенные непосредственно Кадифом.

Они добрались почти до самой северной оконечности города, где на стыке кварталов Фелайты, Паоры и Аравенской гавани высились многочисленные склады. Местные даже в шутку называли их отдельным кварталом — Лежалым городком. Ведь тут, на бесконечных полках, в ящиках, сундуках и бочках, лежали бессчётные товары, свезенные со всего Тайлара и Внутреннего моря. Складов тут было так много, что некоторые из них простаивали годами, а то и десятилетиями. Но эта пустота и заброшенность редко была настоящей, ведь очень скоро такое местечко обзаводилось новыми жильцами или временными постояльцами.

Дойдя до одного из дальних, обветшалых зданий, первый этаж которого был построен из красного кирпича, а второй сколочен из досок, четверо парней зашли внутрь. Почти весь зал был заставлен пыльными ящиками, доходящими до самого потолка — по большей части пустыми, хотя в некоторых из них до сих пор попадалась пеньковая веревка.

Это помещение пустовало уже довольно давно, и пару лет назад его облюбовала компания местных мальчишек. Мицан понятия не имел, что же такого приключилось с хозяином или хозяевами, если даже их наследники не предъявили никаких прав на довольно просторный склад, но частенько благодарил богов за все те напасти, что они обрушили на головы этих неизвестных.

Ведь теперь это было их место. Их убежище. Считай что дом, в котором они, и ещё с десяток парней и девчонок проводили куда больше времени, чем в своих родных жилищах. Тут они пили вино, играли в кости, ночевали, а иногда просто прятались от семей или других уличных шаек. Вообще, склад пустовал редко, но сегодня тайник принадлежал лишь им четверым, и друзья могли поговорить без лишних свидетелей.

Дойдя до лестницы, четверка поднялась наверх, где их ждал большой стол, весьма грубо сбитый из досок разобранных ящиков, около десятки табуреток, несколько лежанок, с соломенными тюфяками и прибитые к стенам полки, на которых стояли глиняные горшки и кувшины.

Оказавшись у ближайшей лежанки, Мицан рухнул на нее и, заложив за голову руки, закрыл глаза. Со стороны могло показаться, что он уснул, но в голове юноши ворошились десятки противоречивых мыслей, связанных с заданием Лифута Бакатарии.

Убить Газрумару. Вот тебе и испытание для достойных.

Конечно, большинство мальчишек плюнет на него, не рискнув связываться с заморскими головорезами. Но в этой толпе было несколько смелых и дерзких парней. Почти таких же, как он сам. И именно они внушали больше всего опасений Мицану. Что если другие успеют раньше него отрезать вожделенную голову? Или же наведут шуму, и этот самый Газрумара заляжет на дно или сам начнет охоту на своих охотников? Да и если Мицану вдруг повезет оказаться первым, то как совладать с бандой? Или как отделаться от нее так, чтобы вожак не заметил подвоха?

Мысли роились в его голове, менялись, перерождались, исчезали и возникали вновь, принося с собой лишь новые вопросы. Вопросы, вопросы и ещё раз вопросы. И почти никаких ответов. Мицан не был настоящим бандитом. Да и убийцей тоже. У него не было такого опыта. Не было знаний. И он плохо понимал, как ему быть.

Приподнявшись на лежаке, он посмотрел на своих парней, сидевших за столом. Они так боялись потревожить ход мысли своего негласного предводителя, что говорили почти шепотом. Пухлый Ирло, симпотяжка Киран, над которым всегда подшучивали из-за его внешности, и костлявый, с вытянутым лицом и маленькими, глубоко посаженными глазами Амолла. Самые надежные и самые проверенные люди в его жизни. И каждому из них предстояло сыграть свою роль в плане Мицана.

Хотя слово «план», было слишком сильным для того еле уловимого контура из событий и действий, что только начинал проступать в голове юноши. Но Мицан не сомневался, что уже к вечеру он придумает, как быть. Перед его глазами маячил шанс на лучшую жизнь, шанс выбиться в важные люди, и он не желал его упускать. И для начала, ему нужны были сведения.

— Киран и Амолла, — окликнул парней Мицан. — Надо бы побольше выяснить про этого Газрумару. В западной части гавани есть не то таверна, не то притон, в котором ошиваются местные фальты. Кажется, оно называется «Котелок шафрана». Потритесь там, поспрашивайте, может свезет и услышите что-то ценное.

— Что узнать то нужно? — спросил вечно серьезный Амолла. Его взъерошенные волосы как всегда падали на глаза, отчего казалось, что их покрывает густая тень, скрывая истинные мысли и желания этого паренька.

— Ну не знаю, может есть места куда он один ходит, или может у него есть странные или полезные для нас привычки. Может, кто-то знает, где он живет или где по вечерам сидит. В общем, что угодно, что полезным для нас будет. Только во имя всех богов, уж постарайтесь не нарваться на неприятности. А то я же без вас со скуки подохну.

— Мы все сделаем Мицан. Только не волнуйся так сильно, а то я смущаюсь немного, — улыбнулся Киран.

— Сделаем, — сухо подтвердил Амолла.

— Так, а мне тогда что делать? — заволновался пухлый Ирло.

— А ты дуй за вином и хлебом. И брынзы ещё притащи.

— Это пока ты валяться на тюфяке будешь? — паренек недовольно насупил брови. Мицан вечно посылал его за едой, выпивкой, или с различными мелкими поручениями и ни разу не соизволил дать ему хотя бы самую мелкую монету авлий.

— Именно.

— Нормально ты так придумал Мицан. Справедливо очень.

— Конечно, справедливо. Я ведь не просто лежать буду, а думать, как завалить Газрумару. План придумывать, детали всякие. Или думаешь, лучше меня справишься? — его слова прозвучали с недвусмысленным вызовом.

— Да куда уж мне. Ты у нас башковитый. А хлеб с брынзой, так хлеб с брынзой, — улыбнулся Ирло, признавая свое поражение. Пухляк всегда бунтовал против их вожака, но бунтовал понарошку, только чтобы потом уступить. И каждый из них давно привык к этому маленькому ритуалу.

Когда парни ушли, Мицан вновь откинулся на лежанке. Раньше он никогда не убивал человека. А в том, что убить придется именно ему, он даже не сомневался. Задание от самого господина Сельтиавии было слишком важным, слишком судьбоносным, чтобы передоверять его хоть кому-нибудь. Даже его парни, бывшие с ним почти что с самого рождения, могли дрогнуть или подвести. Так что рассчитывать ему нужно было лишь на самого себя.

Юноша встал и, подойдя к полкам, проверил стоявшие там кувшины. Нужно было как-то разжечь пожар мыслей, и его внутренности отчаянно требовали для этого выпить. Хоть что-нибудь. Но похоже вчера кто-то допил все остатки и даже тайные запасы.

Немного походив по этажу и обойдя вокруг стола, в тщетной попытке забыть про свербящее внутри чувство, он вернулся на лежанку и попытался выудить из своей памяти все, что уже слышал об этом Газрумаре и его людях.

Их шайка целиком состояла из косхаев — жителей заморского государства Косхояр, о котором Мицан знал только то, что находилось оно в земле именуемой Фальтасарг, жители которого отличались красной кожей, молились каким-то совсем уж диковинным богам и торговали по всему Внутреннему морю.

Вообще фальтов, как называли всех жителей Фальтасарга, в городе было не много, а приезжая они старались особо тут не задерживаться. Тайлары никогда не любили этих странных людей из-за моря, и за пределами гавани и торговых площадей, красная кожа вполне могла оказаться поводом для убийства. Но время от времени, какой-нибудь купец из Косхояра, Белраима, Масхаяра или ещё какой страны по ту сторону Внутреннего моря, разорялся или погибал, а команда его корабля застревала в Кадифе. И те, кому не удавалось наняться на другой корабль, быстро пополняли армию бездомных и безработных Аравеннской гавани.

Впрочем, гавань редко встречала их теплом: фальтов там их постоянно били и резали. Причем делал это другой иноземный сброд, но уже клавринский. Жившим в Аравенах вулграм, харвенам, валринам и всем прочим северным дикарям, очень не нравилось, когда кто-то посягал на разгрузку судов или переноску купеческих товаров — их традиционной вотчины. А это, не считая проституции и торговли едой, были основные способы заработка в Аравеннах. Так что отчаявшиеся и никому ненужные фальты быстро опускались, спивались и лишались всякого достоинства, занимаясь совсем уж мерзкими и недостойными делами.

Но порою среди брошенных корабельных команд попадались и весьма опасные и рисковые люди. Люди, вроде бывшего наемника Газрумары, который смог найти среди своих земляков достаточно крепких отморозков, чтобы сколотить собственную банду. Первую банду фальтов в Аравеннах.

Раньше гавань держали клаврины, которым в затылок дышали выходцы из далекого южного гористого края, именуемого Айберу. Но где-то с год назад, две крупнейшие шайки северных варваров что-то не поделили между собой, устроив настоящую резню, в которую постепенно втянулись и остальные банды. В чем там был спор, Мицан не знал, да и никогда особо и не стремился выяснить. Может, снова не поделили улицы или право обслуживать купцов на разгрузках. Может дали о себе знать старые племенные раздоры, о которых не забывали даже тут, в Кадифе. А может один варвар отнял у другого свиную печёнку.

Но как бы там ни было, вскоре после войны клавринских банд, в гавани освободилось очень много свободных мест для новой поросли. И одним из таких росточков как раз и стала банда Газрумары. Она быстро росла, набирая застрявшую в тайларской столице молодежь из Косхояра, и обирая мелких купцов, шлюх и носильщиков из числа фальтов, промышляя разбоем, убийствами, похищениями и вымогательством. За короткий срок люди Газрумары стали большой силой в трущобах. Но пока они не покидали пределов гавани, на их дела всем было плевать. Аравенны всегда были для Кадифа другим, чуждым миром. Черным гнилым пятном, полным грызущихся между собой шаек чужаков и варваров. Граждане Тайлара и свободные этрики старались избегать кривых и мрачных закоулков, отходящих от главной дороги, ведущей из порта в остальную часть города, а власти и вовсе делали вид, что этого места просто не существует.

Но неожиданный успех видно вскружил косхаям головы, и они нарушили самый главный запрет для жителей Аравенн: полезли за пределы гавани, в Фелайту. Дней восемь назад их головорезы заявились в торговавшую рыболовецкой снастью лавку двух братьев-арлингов, находившеюся на самом краю Морского базара, который считался своеобразными «воротами», ведущими остальную часть города. Бандиты Газрумары потребовала от них постоянной дани и братья, естественно, отказались. Они находились в Фелайте, тайларском квартале, и тут были иные законы и правила. Но люди Газрумары либо решили, что на этриков, свободных, но лишенных гражданства жителей государства, правила не распространяются, либо и вовсе возомнили, что могут переписать негласные законы города. Получив отказ, они устроили в лавке погром, а братьям переломали ноги.

И этим заморские головорезы невольно бросили вызов человеку, который защищал каждого купца и каждого лавочника в Каменном городе — господину Сэльтавии. А такое он не прощал никогда и никому. Всякого, кто волей или не волей смел перейти ему дорогу, очень скоро настигал злой рок. И Мицан искренне надеялся, что в этот раз именно ему выпадет честь стать орудием возмездия, и получить за это обещанную награду.

Он потянулся на своей лежанке, поиграв слегка затекшими мышцами.

Стать человеком господина Сельтавии было пределом мечтаний для любого мальчика-блиса из северной части Каменного города. Его люди, которых ещё называли клятвенниками, получали все блага и все радости этой жизни. Они не знали голода, бедности или любой иной нужды. Их все уважали и боялись, ведь именно они, а не сановники или городские стражи, именуемые в народе меднолобыми, за свои шлемы из начищенной меди, были в кварталах настоящей властью.

Господин Сэльтавия подмял под себя весь Каменный город ещё до рождения Мицана. Как рассказывали старики, частенько коротавшие вечера в саду недалеко от его дома, когда пала царская династия Ардишей, то охватившая государство Смута вышла как раз из Прибрежных врат столицы. Великий город, раньше послушный крепкой власти Яшмового дворца, неожиданно оказался предоставлен сам себе и его улицы и кварталы погрузились в пучину хаоса. В один миг их наполнили банды, которые все время грызлись, а то и всерьез воевали между собой. За право собирать дань с торговцев и мастерских, за право воровать на той или иной улице, за право сбывать краденое и перевозить товары, и даже — за разные политические силы, охотно привлекавшие их к своей постоянной борьбе.

Весь Кадиф тогда больше походил на Аравенны. Не внешне, конечно, но по своему духу. На его нарядных улицах, между садами и фонтанами, дворцами и храмами, вечно лилась кровь. Закон, забытый и отторгнутый, больше не имел никакой власти, и каждая улица сражалась с соседней. Положить конец этой войне не мог никто. Синклит и благородные были слишком заняты убийством друг друга и усмирением провинций, а сами городские банды были слишком малы, чтобы взять под контроль хотя бы один квартал, и в тоже время слишком велики, чтобы их могли до конца вырезать другие.

Так продолжалось годами, пока о себе не заявил один человек по имени Кирот Сэльтавия. Хотя сам он и был родом из столицы, все детство и юность он провел на северном побережье Внутреннего моря, где вместе с другими лихими людьми ловил рабов для продажи на рынках Нового Тайлара. Сколотив состояние, он вернулся в родной город, где поначалу занялся ростовщичеством.

Как рассказывали старики, ещё помнившие те времена, процент у него был ниже чем у других, срок ссуды дольше, да и дела он вел без подвохов, а потому люди к нему шли охотно. Но вот с должниками он расправлялся без всякой жалости, забирая при малейшей просрочке себе все их имущество и убивая особо упрямых. Кроме того, на него работали наемники, которые за небольшую плату начали защищать прочих купцов и лавочников. Так, приумножив свое состояние и набрав небольшую армию из уличных головорезов, Кирот Сэльтавия начал подминать город под себя, расправляясь со всеми соседними бандами. Причем, как и с ростовщичеством, действовал он жестоко, устраивая скорые расправы над всеми посмевшими ему сопротивляться или бросать вызов.

О тех временах ходили самые разные слухи. И верить доброй половине из них явно не стоило. Говорили даже, что везение Сэльтавии было отнюдь не случайным, а связанным с Первым старейшиной Шето Тайвишем, который примерно в то же время утвердился в Синклите. Но вот что было точным, так это то, что Кирот Сэльтавия, которого со временем все стали именовать господином Сэльтавия, подчинил себе все банды Каменного города и уже почти два десятилетия заправлял его теневой жизнью.

Ход мыслей Мицана прервал скрип ведущей на второй этаж лестницы. Он привстал на одном локте, чтобы получше разглядеть гостя и тут же рухнул назад, тяжело выдохнув.

Из люка показалась худенькая девчушка четырнадцати лет. У нее было круглое лицо с волосами, опускавшимися чуть ниже щек, большой рот с крупными зубами между которыми зияла щель, маленький подбородок и широкие ноздри. Ее крупные глаза прямо таки святились какой-то детской наивностью, а пышные ресницы вечно хлопали. Одета она была в легкое белое платье с зеленой каймой, которое удивительным образом только подчеркивало все недостатки ее фигуры — от плоской груди до узких костлявых бедер. Увидев его, девочка смущенно улыбнулась, опустив свои большие темно-серые глаза.

— Ой, привет Мийан, — тихо проговорила девчонка. Она вечно стеснялась своих зубов и когда говорила, старалась прикрывать их верхней губой или ладошкой. — Я думала, что тут сейчас нет никого.

— Я тоже так думал, Ярна.

Она смутилась ещё сильнее, и на щеках ее проступил легкий розовый румянец.

— Можно я тут побуду, Мицан?

— Да делай что хочешь, только меня не дергай!

— Спасибо! — радостно взвизгнула она и тут же смущенно прикрыла ладошкой рот. — Я тихонько тихо буду. Обещаю.

— Ты сегодня что-то совсем рано. Неужели в таверне работы нет?

— Я… я сегодня утром работала. Все дела сделала, вот хозяин меня и отпустил пораньше.

Она врала. Это можно было понять едва взглянув на ее смущенный и растерянный вид, но Мицану было все равно. Он не был ей братом, отцом или мужем, чтобы указывать, чем заниматься, куда ходить или как строить свою жизнь.

Небрежно махнув рукой, давая понять, что ответ его вполне устраивает, он откинулся на своей лежанке, и закрыл глаза.

Эту девчонку он знал почти всю свою жизнь — он жила в доме напротив и в детстве даже играли вместе. А лет с семи или восьми она постоянно увивалась за ним и его компанией, следуя повсюду как тень, а точнее как крохотная неприметная мышка. Вот и сейчас он сильно сомневался, что она пришла сюда случайно. Случайно, ага. Небось следила за ними с самой площади.

Отойдя от лестницы, девчонка подошла к столу и начала приводить его в порядок. Перемещалась и работала она почти бесшумно, держа данное Мицану обещание, но появление Ярны все равно окончательно спутало и перемешало его мысли.

Никакого плана у него не было и близко, сколь он и не напрягал свою голову.

Мицан невольно начал наблюдать за незваной гостьей. Вначале она подметала, потом расставляла кувшины и протирала стол и табуретки, не пойми откуда взявшейся тряпкой. Ярна всегда пыталась придать этому логову хоть какой-нибудь уют. Время от времени она приносила цветы, или старые коврики и покрывала, а однажды даже притащила статуэтку богини Венатары — покровительницы и защитницы всякого дома. Правда, кто-то утащил ее через два дня. Но Ярна не сдавалась и с завидным упорством продолжала облагораживать их заброшенный склад, словно и вправду пытаясь превратить его в полноценное жилище.

Хотя это странное стремление девочки можно было понять — ее собственный дом был не самым приятным местом. Особенно после того как умерла ее мать, а отец, старый бездельник и пьяница, притащил домой не то беглую рабыню, не то вольноотпущенную из какого-то клавринского племени.

Мицан плотно закрыл глаза, прислушиваясь к тихому шелесту веника в руках девочки. Он хорошо помнил мать Ярны — высокую, худую, словно бы высушенную, поседевшую ещё в ранней юности, тихую голосом и нравом. Она никогда не кричала и не ругалась, безропотно терпя все, чтобы с ней не происходило. Когда ее бил муж, когда ее обсчитывали на базаре, когда над ней издевались соседские дети, норовя кинуть в нее камешком или сорвать платье на улице. Даже когда однажды Мицан с пьяной дури швырнул в нее кувшином вина, она и слово ему не сказала. Лишь вытерла кровь с разбитой губы и пошла застирывать заношенное платье.

Кроме Ярны у нее было ещё трое детей. Двое сыновей, один из которых пошел служить в походную тагму, и, кажется, сгинул где-то на севере, а второй жил тут, но пил ну просыхая. Ну и старшая дочь Мирея, торговка, обладавшая скорее мужицким характером. Именно она и тянула на себе всю эту семью. Особенно после того, как год назад их мать умерла от лихорадки.

Когда это случилось, Ярана, раньше следившая за домашним хозяйством, стала мыть полы и посуду в ближайшей таверне и, как поговаривали злые языки, оказывать и некоторые другие услуги владельцу заведения. Но Мицан точно знал, что все это враки и наговоры — здоровенный джасурский бугай Урпано Сойви всегда больше засматривался на мальчиков, чем на невзрачную и тихую поломойку.

Вот только обидным разговорам про Ярну это не мешало и однажды Мицану, пожалевшему беззащитную девчонку, даже пришлось проучить одного уж слишком неудачно пошутившего паренька. После чего тут же поползли слухи, что Ярна стала его девчонкой. К большому неудовольствию самого Мицана.

Лестница вновь заскрипела, и из проема показался слегка запыхавшийся Ирло. В левой руке он держал пузатый кувшин, а в правой большой мешок. Следом за ним поднялся Патар — крепкий, широкоплечий паренек, державший в мускулистых руках сразу четыре кувшина. Его длинные немытые волосы были собраны в хвостик, а верхнюю губу покрывал легкий пушок, которому вскоре предстояло стать усами. Вся его одежда была в муке и маслянистых пятнах — он подрабатывал подмастерьем у пекаря и сегодня как раз не смог прийти на площадь из-за неожиданно свалившейся на него работы.

— Привет Патар, — окрикнул его Мицан. — Освободился, наконец?

— Ага, — отозвался он. — Задолбал меня Даория уже в конец. В край просто. День ото дня работы все больше и больше, а что до денег, так вечно какие-нибудь отговорки. Вот сегодня я хренову тучу мешков с мукой перетаскал, а что в награду? Семь лепешек и обещание, что уж в следующее шестдневье он точно со мной расплатиться. В который раз.

— Ну, лепёшки то ты с собой принес, я надеюсь?

— А то, конечно принесли! — потряс мешком Ирло. — Брынзу я тоже захватил. И вина вон смотри сколько, так что ты у меня в должниках теперь будешь.

— Ага. В следующее шестидневье сочтемся.

Они засмеялись. Мицан встал со своей лежанки и подошел к столу, на котором уже раскладывали свои гостинцы Патар с Ирло. Пухлый парень не без гордости вытащил из мешка семь крупных, ещё горячих лепешек, а следом за ним большой кружок брынзы, завернутой в тряпочку. Они достали с полки глиняные чаши и разлив в них вино выпили, закусив хлебом. Вино было слабым, сильно разбавленным водой и отдавало кислятиной, а вот лепешки как всегда были хороши. Все же Рего Даория был славным пекарем, хотя и скупым до неприличия. Но и Патар не оставался у него в долгу, время от времени прихватывая с собой что-нибудь ценное из лавки. Мицан вспомнил, как пару месяцев назад он утащил большой кувшин с маслом и пока искал, кому бы его продать, умудрился поскользнуться и облить себя с ног до головы, а потом три дня не показывался на глаза Даории.

Трое парней выпили ещё и съели по полоске сухой и пересоленной брынзы. Потом налили ещё.

Мицан поискал глазами Ярну, но ее нигде не было видно. Он совсем не заметил, как девочка успела уйти. Хотя, может она никуда и не уходила — временами девчушка могла забиться в какой-нибудь дальний уголок и сидеть там словно мышка.

Через пару часов, когда трое парней разделались с одним кувшином и бодро налегали на второй, из люка показались Киран и Амолла. Поздоровавшись с Патаром, они сели за стол. Киран тут же взял себе чашу, а Амолла отщипнул небольшой кусочек хлеба.

— Ну, рассказывайте что узнали, — улыбнулся друзьям Мицан.

— Узнали мы, если честно, немного, — голос Амоллы прозвучал мрачнее обычного. — С нами там особо никто и разговаривать то не хотел, мы ж тайлары.

— Но нам удалось подпоить одного косхайского грузчика, — заулыбался Киран,

— Ага, только тайларен он знал мало, а про Газрумару и того меньше, — его компаньон явно не разделял веселого настроя.

— И все же язык у него после второго кувшина неслабо так развязался.

— Ну, хоть что-то ценное он вам рассказал? — Мицан помрачнел. Он искренне надеялся, что парни упростят ему задачу.

— Смотря, что считать ценным, — Амолла налил себе вина, посмаковал его, а потом заел хлебом. — Грузчик болтал много и не всегда по делу, но из его слов мы поняли, что Газрумара почти весь день по гавани шляется. Ну там лавочников обирает, встречается с кем-нибудь, запугивает, или просто щеголяет важностью и страхом. А вот по вечерам он часто сидит со своими парнями в заведении «Новый Костагир». Там вроде как готовят такое особое блюдо, что-то вроде рыбного бульона с пряностями, в который кидают лапшу, овощи, мясо, гадость всякую морскую, орешки и ещё кучу всякого. Косхаи и белраи это чуть ли не каждый вечер едет, усевшись в кружок. У них это что-то вроде обязательного ритуала. Запамятовал, как называется…

— Парлабасата, — проговорил Киран.

— Что?

— Блюдо и ритуал так называются. Парлабасата.

— А, ну да, точно. Параба… Парсата… ну, это самое, в общем. Так вот, Газрумара и его люди обычай этот чтят и порою до самой полуночи из «Костагира» не выходят. Причем местечко, это, как я понял, довольно дорогое. Особенно по меркам гавани. Оно даже построено не из кирпичей и досок, как почти все там, а из обтесанного камня. Охрана у него хорошая, так что всякий сброд с улиц там не появляется, а главное — на входе там всех шманают, чтобы с оружием не заходили. Так что пока Газрумара внутри, он считай в крепости.

— Ещё что узнали?

— Ещё грузчик нам все уши прожужжал про то, как тут тяжело фальтам, и что большинство из них в нищете и бесправии живет. Работы у них мало или вообще нет, вулгры и прочие клаврины их постоянно бьют, а портовые сановники обирают до нитки при любом поводе. Ну а те из них, что хоть как то поднялись, никак не защищают и не помогают своим землякам. Вот, к примеру, носильщик с месяц назад решил просить Газрумару с работой ему помочь. Ничего особенного, так просто чтобы его на постоянку взяли в лавку или на склад какой. Увидел его на улице, бросился в ноги и давай молить. Но тот ему только под ребра сапогом дал и в лицо плюнул. И, говорят, у многих косхаев и прочих фальтов на Газрумару зуб есть. Кому в помощи отказал, кому дорогу перешел, кого без денег оставил, кого покалечил, а у кого родню или друзей прирезал. Так что не любят его в гавани ни свои, ни чужие.

— Охеренно важные сведения, — Мицан тяжело вздохнул. — Теперь мы знаем, что Газрумара — жадный ублюдок, который хер клал на своих соотечественников. Парни, я вроде посылал вас разузнать о его привычках, об окружении, о том, где он живет или хотя бы ночует часто, а вы возвращаетесь и пересказываете сопли всякого иностранного сброда. Эка невидаль — жизнь у них тяжелая. Тоже мне откровение. Будто бы у нас она сладкая, что медовая коврижка. Ну же, парни, напрягите память. Не верю я, что это все что вам удалось выведать!

— Ты прав, не все, — Киран подставил стакан и Мицан налил ему до краев. — Самое интересное я напоследок приберечь решил. Когда косхайский носильщик совсем напился, он нам рассказал об одной слабости бандита. Газрумара-то падок на молоденьких, едва-едва созревших девочек. Как видит таких — так сразу голову теряет. Особенно его манят те, что с фигуркой как у мальчика, а кожей побелее. Поэтому в гавани от него в основном вулгринки и прочие северные варварки страдают. Вот на днях, говорят, девчонку лет десяти от роду, оприходовал. Вулгрианку кажется, но не суть. Встретил он ее на каком-то дворе, зажал в углу и бросил на землю ситал. Она, дура такая, тут же за ними нагнулась, а он платье ей задрал, рот рукой зажал и давай свое дело делать, а когда ее мать выбежала, так он даже глазом не повел. Только пару монет ей в зубы сунул. И что ты думаешь? Эта баба ему потом ещё и в ноги кланялась и почаще заходить уговаривала. А вот девчонка, как говорят, умом тронулась. Сидит теперь целыми днями голышом на улице, в навозе палочкой ковыряется и мычит как корова. В общем мерзкое и дрянное место эти Аравенны. И люди там такие же живут.

Мицан помассировал виски, сосредотачиваясь. Его мысли, постепенно начали собираться, цепляясь за новые сведения. Теперь он знал, где можно найти Газрумару, кое-что о его пристрастиях и что местные его ненавидят, а значит, если увидят как бандиту в переулке отрезают голову, то на помощь не придут и трепаться тоже особо не станут. Этого было немного, но всяко лучше чем ничего.

— И? Нам-то что с его пристрастий? — встрял в разговор Ирло. — Да пусть хоть мальчиков, хоть овечек, хоть дружков своих сношает. Или они его все толпой. Нам-то до этого дело какое? Вроде что он мразь и ублюдок мы и так тут все догадывались. Великие горести! Да будь он хоть евнухом — мне вот вообще по херу. Лифут Бакатария приказал его кокнуть, а не его любовные желания выяснить.

— Эх, Ирло, все же ты тугодум, каких поискать ещё надо, — Мицан приобнял его одной рукой, а другой плеснул вина из кувшина в опустевшую чашу. — Раз уж тебе все разжёвывать надо, то слушай меня сейчас внимательно и лови суть. И так, мы знаем, что по вечерам он сидит в определенной таверне и при виде малолеток у него в штанах торчком, а голову сносит. А это уже дает нам кое-какие возможности. Вот, к примеру, как думаешь, он вместе с охраной будет девку трахать? Вряд ли. Скорее захочет наедине с ней побыть и отведет куда-нибудь, где мешать не станут. А вот куда именно он пойдет всегда проследить можно. Сечешь теперь?

— Теперь то секу, но сколько нам ждать придется пока он цыпанет себе кого? Да и где это случится, тоже вопрос. По тавернам, знаешь ли, малолетки не особо шляются. А Лифут времени только до следующего заката дал. И не одни мы в охотниках.

— Мы тебе не сказали, — Киран понизил голос, словно опасаясь, что его кто-то услышит. — На Газрумару уже нападала сегодня парочка каких то дурачков. С ножами бросились, когда он по улице шел. Их его люди, конечно, так отделали, что живого места не осталось, но что-то мне подсказывает, что и сегодня ночью и завтра кто-нибудь точно попробует повторить их подвиг. И вряд ли единожды. Как бы Газрумара на дно не залег.

Мицан тяжело вздохнул и в несколько глотков осушил наполненную чашу. Время и вправду играло против них. Парни допили второй кувшин и доели третью по счету лепешку. От выпивки у юноши начала слегка кружится голова, но мысли пока оставались ясными.

— Может, сами ему кого подложим? — нарушил затянувшееся молчание Патар.

— А что, неплохая идея, — оживился Ирло.

— Кого подкладывать то будешь? — поинтересовался у него Амолла

— Ну не знаю… может Кирана в девку нарядить? Он как раз личиком похож. Вон ресницы какие, любая баба обзавидуется. Да и фигурка у него как раз как косхай любит.

— Да пошел ты ублюдок, — зашипел на него Киран, заливаясь краской.

— Сам иди! Я виноват, что ты на девку смахиваешь?

— Тихо вы оба, — прервал намечающуюся перепалку Мицан. — Не бойся Киран, не будем мы из тебя девку делать.

— Спасибо хоть на этом, — сквозь зубы процедил он.

— Не благодари. Но вообще идея то и правда стоящая. Только вот не соображу, кого бы нам для нее подрядить?

— Может шлюху какую купим? — предложил Патар.

— Нет, на шлюху он не клюнет, — холодно проговорил Амолла. Он как обычно не пил и даже к еде толком не притронулся. Только перекатывал по столу пустую чашу. — Грузчик говорил, что ему именно невинных портить нравится.

— Эх, тогда Киран тоже не подойдет, — заржал Ирло, лишь чудом увернувшись от брошенной в него чашки. Пролетев через весь зал, она угодила в стену, разлетевшись на мелкие осколки.

— Я пойду.

Мицан так и не понял, откуда появилась Ярна. Она словно возникла из пустоты, и теперь стояла перед ними опустив глаза и теребя в руках край своего платья.

— Опа, Мышь? А ты откуда взялась? — удивленно уставился на нее Ирло. — Мицан, ты знал, что она тут?

— Знал, она ещё пока вас не было пришла.

— То-то я смотрю, что прибрано кругом и стол чистый. Не дури, Мышь, ты же понятия не имеешь о чем мы тут говорим и на что подрядиться хочешь. Или домой лучше. Или в таверну полы мыть. Или другими бабскими делами займись.

— Я могу помочь, — упрямо повторила девчонка, злобно посмотрев на пухлого паренька. — И все я знаю и понимаю. Я у площади была. Слышала, о чем там говорили. Думаешь это такая великая тайна, что вы задумали убить Газрумару, чтобы попасть в банду Сельтавии? Сами же говорили, что он любит молоденьких девочек. Таких как я. И чтобы его выманить, вам нужен кто-то вроде меня. Так что же я не поняла, Ирло? Потрудись-ка объяснить!

Ярна насупилась. Ее и без того широкие ноздри раздулись ещё сильнее, а тонкие бровки сошлись, превратившись в гневную черточку. Мицан ещё ни разу в жизни не видел эту девочку такой. Он то искренне полагал, что она столь же безобидна и тиха как ее мать. Что в нее хоть камень кинь — только поблагодарит и поклонится. Мышка, одним словом. А оказывается, тот огонек, что боги замешали в кровь ее сестры, не чужд и ей тоже.

— Но-но, спокойнее подруга, — Ирло засмеялся и выставил перед собой руки в слегка наигранном примирительном жесте. — Разбушевалась как пьяная гарпия. Того глядишь глаза выцарапаешь. Слушай, Мышка, раз ты у нас такая боевая оказалась, то может, ты для нас и косхая убьешь?

— Если надо будет.

— Ба, да у нас тут даже не гарпия, а настоящая воительница! Прямо как в тех легендах о венкарских девках, что защищали город, переодевшись в доспехи своих мужиков, когда те от воинов палтарнского владыки сбежали. Эй, Мышь, может у нас тут где-нибудь и щит с копьем припрятаны?

— Захлопни пасть, Ирло, — Мицану совсем не понравилось охватившее его друга веселье. — Ярна, ты хоть сама-то понимаешь, на что соглашаешься?

— Понимаю, Мицан, — голос ее вновь стал тихим и кротким, а пальцы с силой впились в подол.

— А я вот что-то сомневаюсь. Давай ка я тебе ещё раз все повторю: ты хочешь в ночь пойти в гавань, в чужеземное заведение, там подойти к уроду, которого даже свои ненавидят и который на мелких девках двинут и выманить его. И в это время ты будешь там одна. И если он тебя, к примеру, в чулан потащит, мы никак тебе не поможем. Даже не узнаем об этом. Это ты понимаешь?

— Понимаю.

Она подняла свои больше глаза и посмотрела на Мицана с какой-то удивительной теплотой и преданностью, от которых ему стало немного не по себе. Может все эти шуточки, что Ярна на него запала, были не такими уж и глупыми? С того самого дня как он заступился за нее, дав пару раз по зубам ее обидчику, она все время старалась оказаться с ним рядом. Она стирала его одежду, готовила и приносила ему еду. А порой, когда он ночевал на складе, она тоже приходила, сославшись на очередные проблемы дома, и ложилась в дальнем уголке. Раньше Мицан особо не придавал этому значения, но вот сейчас…

Девочка вновь опустила взгляд. Она стояла перед ним, закусив губу. Ее пальцы, державшие край платья, впились ногтями друг в друга, а по ее хрупкому телу прокатывалась легкая дрожь. Было видно, что сейчас ей страшно. Очень страшно. Наверное, она уже тысячу раз пожалела о своих словах, но всеми силами старалась не показывать этого.

«Бедная глупышка», — подумал Мицан. Принятое им решение было непростым. Тяжелым. Но он просто не мог поступить он иначе.

— Ярна, только во имя всех богов — береги себя. И спасибо тебе большое, — от его слов она вздрогнула, и с её губ слетел тихий вздох. Мицан же продолжал. — Парни, времени у нас в обрез, так что идти надо прямо сейчас. Надеюсь, что ваш носильщик не соврал, и мы застанем Газрумару в «Костагире».

Собрались они быстро. Мицан напоследок залпом выпил чашку вина, достал пращу с несколькими свинцовыми снарядами, а Ирло вытащил откуда-то маленькую статуэтку закутанной в серый саван костлявой фигуры с двумя волками — белым и черным, лежащими у его ног. Это был Моруф — владыка загробного мира, проводник и последний утешитель всякой души, покидающей этот мир. Положив перед фигуркой кусочки хлеба и брынзы, Ирло полил их вином и, шлепнув сверху рукой, прошептал:

— Прими мою скромную жертву Путеводник и обойди меня стороной.

— Ты чего, Моруфу только живая жертва нужна, — взволновано проговорил Патар, схватившись за висящий на его шее защитный амулет. — Это же не Бахан или Лотак. Утешитель и обидеться может.

— Да где я тебе сейчас живую жертву то найду? Тебе что ли кровь пустить надо было? — раздраженно ответил Ирло.

— Лучше тогда вообще без жертвы, чем его гнев кликать. Если он услышал твою просьбу и являлся за даром, а он ему не понравится… — парень сложил руки в защитном жесте. — Убереги нас все другие боги от его гнева.

— Пойдемте уже, — прервал их Мицан. — Сделанного не воротишь.

— Ага, не воротишь. Только и от проклятья тоже не отделаешься, — пробурчал Патар.

Пока они спускались по лестнице и шли через склад, Патар и Ирло постоянно зло переглядывались, шипели, так и норовя толкнуть друг дружку локтем.

Мицан никогда не был набожным или суеверным. Как и все блисы и палины, он любил пышные торжества на Летние и Зимние мистерии, участвовал в ритуальных гаданиях, приносил жертву на первый день года и держал дома парочку статуэток богов. Но в остальном же весь его жизненный опыт даже не говорил, а кричал истошным воплем, что богам нет никакого дела до большинства их творений. И Мицан был точно уверен, что даже если он однажды разбогатеет, купит белого быка, которого потом принесут в жертву служители храма, измазав его кровью священного животного, единственное что с ним случиться — так это он испортит одежду и обеднеет примерно на две тысячи ситалов.

Но вот Патар искренне верил в промысел богов. И Ирло тоже, хотя и по-глупому. И сейчас эти двое вполне могли убедить самих себя, а следом и доверчивую Ярну, что из-за дурной выходки с даром на них легло проклятье Утешителя. А с таким настроем их дело было почти обречено. У Мицана то и плана как такового не было, так, смутные намётки, в которых самую большую роль играла удача. А если ещё и его люди начнут в себе сомневаться? Нет, такого он допустить не мог.

— Киран, а где этот «Новый Костагир» находится?

— Прямо на главной улице. Ну, на той, широкой, что от причалов прямиком к Морскому рынку ведет. Там ещё Бронзовый истукан рядышком, так что мимо мы точно не пройдем. Да и здание это не с чем не спутаешь.

— Тогда через Фелайту пойдем. Неохота мне что-то портовую вонь нюхать.

На улице уже вечерело. Солнце упрямо катилось к горизонту, обещая вскоре скрыться от глаз людей, и передать мир во власть своей бледной сестры. Мицан глубоко втянул запахи города, и постарался сосредоточиться. Ночью и без того неспокойная гавань становилась крайне опасным местом, выплескивая наружу самых худших представителей всех тех народов, что набились в это уродливое преддверье Кадифа. Даже недолгая прогулка по ее извилистым и тесным улочкам могла кончиться скорой и кровавой трагедией.

Аравенская гавань совсем не походила на остальную часть города и даже Тайларом считалась лишь отчасти. Граждане государства, если не считать парочки портовых чиновников, никогда тут не жили, и даже этрики, кроме разве что вулгров, предпочитали селиться где-нибудь подальше. Зато тут можно было встретить уроженцев всевозможных клавринских племен, белобрысых, с кожей цвета молока, асхельтанов, которые соседствовали со смуглыми айберинами и краснокожими фальтами и даже коренастых саргшемарцев с миндалевидными глазами и волосами, похожими на толстые нити. Казалось, что весь сброд, изгнанный с обоих берегов Внутреннего моря набился в эти гнилые трущобы. И окружающая атмосфера очень этому соответствовала.

Большая часть зданий были построены из дерева и лишь изредка превышали два этажа, напоминая избушки, что больше бы подошли варварской деревне, чем столице великого государства. Вместо мостовых тут были вытоптанные тропинки, в которых с трудом просматривались булыжники или побитые кирпичи. Вместо фонтанов — лишь редкие колодцы, воду из которых пили лишь самоубийцы. Вместо прудов — выгребные ямы, а обычные для Кадифа полные фруктовых деревьев сады, заменяли огороды местных. Даже красная и оранжевая черепица, покрывавшие почти все тайларские здания, здесь не встречались.

Кадиф был могуч и прекрасен. Он поражал своей красотой и роскошью. Своими дворцами, храмами и многочисленными памятниками. Аравенны же поражали грязью, низостью и глубиной человеческого падения. Гавань чем-то напоминала гнилую хворь, пожирающую конечность могучего атлета. И как и в случае с хворью, ее давно нужно было отсечь, пока она не успела расползтись и убить всё тело.

Увы, царь Убар Ардиш, который полностью перестроил Кадиф, превратив его из кирпичного в мраморный и каменный, так и не успел снести эти уродливых хибары. Его сына, ставшего последним из царей, прирезали раньше, чем он успел взойти на престол. А все последующие годы, когда страна сначала рвалась на части в гражданских войнах и мятежах, а потом медленно зализывала раны, ни у кого так и не нашлось денег или желания, чтобы избавиться от этого уродливого рассадника всевозможных мерзостей. И совсем не исключено, что дело было все же в желании.

Для всех приличных и состоятельных купцов в западной части города была открыта Ягфенская гавань. Чистая, безопасная, с отделанными мрамором и гранитом причалами, аккуратными тавернами, постоялыми дворами и торговыми конторами. Вот только там нужно было платить пошлину за товары, а все корабли внимательно осматривались сановниками. А это устраивало далеко не всех. И как бы не была убога, страшна и мерзка Аравенская гавань, ежедневно через неё текла полноводная река серебра. И текла она мимо цепких рук и зорких глаз сановников, исправно наполняла карманы очень важных и влиятельных людей. А они, в свою очередь, защищали и оберегали эту дыру, бывшую для немногих избранных настоящей золоторудной шахтой.

Пройдя по пустынным улочкам квартала до самого Морского рынка, Мицан остановился оглядеться.

Хотя рынок и назывался морским, торговали тут чем придется. Среди его рядов и лавок можно было найти специи, ткани, краски, оружие, снасти, рога и кости зверей и саргшемарские золотые безделушки. С краю был даже небольшой постамент для рабского аукциона. Правда сейчас большая часть лотков уже была закрыта, а уличные купцы расходились по домам, укладывая нераспроданные товары на телеги и тележки.

Мицан вытащил из-за пазухи кошелек, пересчитал лежавшие там монеты и поискал глазами нужного торговца. Как раз недалеко от них высокий мужчина в серой тунике и заляпанном кровью фартуке грузил на запряженную волом телегу клетки с курицами, рябчиками, гусями, перепёлками и фазанами.

— Почем курица будет, уважаемый? — проговорил юноша, подойдя к торговцу.

Мужчина откинул со лба посидевшие пряди жидких волос и, смерив его взглядом, проговорил:

— Двух по двадцать отдаю.

— Ты чего это? Не время сейчас отовариваться, — удивленно зашептал ему Ирло, но Мицан лишь раздраженно махнул на него рукой.

— Ты цены то до небес не задирай, я же у тебя не гуся и не фазана беру, а курицу. Да и две мне не нужны. Одну за пять возьму.

— Мало это. Да ведь и я с клетками отдаю, а они тоже денег стоят. Одну за двенадцать отдам.

— А ты мне без клетки отдай. За шесть.

— Говорю же тебе пацан, мало это. Клетку не хочешь брать — не бери. Твое дело. Но себя я грабить не позволю, а все прочие торговцы живности ушли уже, так что нет у тебя выбора. За десять отдам.

— Семь дам и то лишь потому, что час уже поздний.

— Восемь.

— По рукам.

Мицан вновь достал кошелек и с деловитым видом пересчитал мелкие монеты авлии, пока купец вытаскивал из клетки раскудахтавшуюся курицу. Парень перехватил ее, взяв за ноги и горло, и быстро пошел прочь, пока купец пересчитывал деньги.

— Эй, стоять пацан, где ещё три ситала, сучий ты выродок!

Купец выхватил большой нож из недр своей телеги и кинулся за парнями и девчонкой, но пока он добежал до края площади, они уже скрылись в лабиринте улиц.

— Чтобы эта курица тебе глаза выклевала! Чтобы у тебя отросток загноился, псина ты недорезанная! Слышишь меня ты — осел хряком поиметый! — торговец погрозил им ножом и с досадой пошел обратно к своим клеткам.

Забежав в пустой дворик между домами, Мицан остановился и протянул Ирло курицу.

— На, исправляйся.

Пухлый паренек неуверенно принял птицу. Она слегка наклонила голову и посмотрела на него изучающе.

— В смысле исправляйся? — осторожно проговорил он.

— Уже успел забыть, о чем Патар говорил? Вот тебе курица, задобри ей Моруфа, а то нам сейчас только богов прогневить не хватает. Нож то у тебя есть?

Ирло чуть растерянно кивнул и покрутил в руках курицу. Встав на колени и прижав одной рукой птицу к земле, он покрутил в руке небольшой, примерно с ладонь нож, замахнулся и замер в нерешительности.

— У меня же с собой статуэтки нету. Я ее там, на складе оставил. Как же без статуэтки-то?

— Как, как. А как путешественники жертвы приносят? — Мицан начинал злиться. Мало того, что он расстался с последними ситалами из-за дурацких суеверий, так ещё и Ирло начал строить из себя дурочка. — Боги и без всяких статуэток всё, что им надо узнают. А если Моруф на тебя и вправду обиделся, как Патар говорит, то значит, он сейчас за тобой очень пристально наблюдает. Так что давай, задобри уже Утешителя, пока на нас всех его проклятье не легло.

Ирло судорожно кивнул, сглотнул подступивший к горлу ком, от чего его кадык смешно дернулся. Рука с ножом поднялась вверх в замахе, но тут же замерла. Невозмутимая курица только повернула в его сторону голову и посмотрела немигающим черным глазом.

— Гарпии тебя раздери, Ирло! Ты что курицу убить не можешь?!

— Да все я могу! Просто я, я… — голос парня предательски сорвался, перейдя на визг.

— Давай, кому сказал! Или вместо этой курицы я сейчас тебя в жертву принесу!

Нож резко опустился, пригвоздив птицу к земле. Она истошно завопила и забилась в конвульсиях, разбрызгивая кровь по мостовой. Несколько крупных капель попали на одежду Ирло и расползлись по ней красными пятнами.

— Прими наш дар, великий Утешитель и обойди стороной, — спокойным и ровным голосом проговорил Патар, крепко схватившись за висящий на его шее оберег. — Пусть не настанет наш час встречи раньше отмеренного срока.

Нагнувшись, он обмакнул пальцы в куриную кровь и провел по лбу сначала себе, а потом Ирло. Пухлый парень вздрогнул, словно к нему приложились горячим угольком и отвернулся в сторону. Подмастерья пекаря вопросительно посмотрел на остальных. Первой к нему подошла Ярна. Сложив руки в благодарственном жесте, она подставила лоб.

— Прими дар и обойди.

Следом за ней тоже самое сделал Киран. Мицан тяжело вздохнул, и тоже принял благословение бога. В жертвы он верил не шибко сильно, зато надеялся, что смерть курицы успокоит его маленькую банду.

— Ну, надеюсь, что теперь Моруф задобрен. Пойдемте что ли, нам бы поторопиться.

— Через площадь мы, я так понимаю, не пойдем? — спросил Киран.

— Не пойдем.

Четверо парней и девушка двинулись дальше по улице, но Ирло так и остался стоять подле трупа жертвенной птицы.

— Что на этот раз случилось, Ирло? У тебя что, сапог между камней застрял?

— Да я это… так, подумал тут, может мы курицу с собой возьмем, а? Жалко бросать то. А ее сварить можно или на углях пожарить.

— Великие горести, ты совсем спятил или жизнь вообще ничему не учит? — Мицан начал свирепеть. Ему непреодолимо захотелось съездить кулаком по этой пухлой физиономии. — Это же жертва богу. И не кому-нибудь, а Моруфу. Ты нас погубить решил?

— Да все равно ее собаки съедят, или подберет кто.

— Вот пусть это их проблемами и будет. Все, не доводи меня Ирло, а то не сдержусь ведь.

Пухлый паренек тяжело вздохнул, с тоской взглянув на лежащую у ног тушку, и пошел следом.

Обогнув базар дворами, они пошли по широкой улице между стремительно беднеющих и ветшающих зданий. Вскоре дерево окончательно вытеснило кирпич, а привычные тайларом архитектурные стили превратились в нагромождение из дешёвой безвкусицы. Да и сами прохожие все меньше напоминали кадифцев — смуглые, краснокожие, или же, напротив, с молочно-белой кожей и волосами всех оттенков, они были одеты в длиннополые льняные рубахи, пестрые тряпки, обмотанные вокруг тела, длинные и короткие платья, причудливые туники разных цветов, кожу и даже меха. Пожалуй, единственное, что было у них общего, так это печать нищеты и ломанный, искаженный от чужеродных слов тайларен, на котором общались между собой эти люди.

На идущих по улице подростков внимания особо никто не обращал. Лишь раз в их сторону раздалось улюлюканье, да какая-то сгорбленная старуха, тащившая мешок на спине, обругала их на клёцкающем наречии когда они преградили ей дорогу.

Неожиданно Ирло, который плелся на небольшом отдалении, догнал идущею рядом с Мицаном девушку.

— Слышь Ярна, а ты придумала, что будешь внутри-то делать?

— А что тут придумывать? Поломойка я. Раньше в тайларской таверне работала, только вот хозяин ее захотел, чтобы я не только полы натирала, но и ему ещё кое-что. А когда отказ получил, то сразу выгнал и стал в отместку на каждом углу болтать, что дескать я подношения Златосердцего бога Сатоса из храма украла и теперь всякому делу беду приношу. То враки, конечно, я бы ни в жизнь не посмела богов гневить, но тавернщики народ суеверный и тайлары меня теперь брать побаиваются. Вот я и решила у иностранцев работу поискать.

Ее голос звучал непривычно уверенно. Мицан с удивлением посмотрел на девушку, но она тут же смущенно улыбнувшись спрятала глаза.

— Ба, да ты у нас оказывается с воображением! Такую историю с ходу придумала. Или про натирания тавернщика не выдумки, а, Ярна?

Он злобно подмигнул и тут же вскрикнул, схватившись за затылок, по которому звонко треснула рука Мицана.

— Ай! ты чего это, сдурел что ли совсем?! Больно же!

— Я тебя, кажется, просил пасть захлопнуть? Девочка ради нас всем рискует. Всем, понимаешь? Если мы провалимся и нас люди Газрумары сцапают, то либо прирежут, либо отхерачат, а вот что они с ней могут сделать, я даже представлять не хочу. Так что будь с ней повежливее и уважение прояви. Понял меня?

— Да понял я, понял. Руки то не распускай.

— Ты лучше за своим языком следи, чем за моими руками. Я-то их только по делу использую. Ярна, — повернулся к девушке Мицан. — А как ты с Газрумарой познакомишься, тоже уже придумала?

— А я пока хозяина ждать буду, рядышком сяду, так чтобы ему меня видно было. Может и платьице с бедра одерну. Вот он сам ко мне и подойдет. Я знаю как это важно для тебя. Я не подведу тебя Мицан, обещаю, — последние слова она произнесла почти шепотом. Её пальцы потянулись к его руке но так и не коснувшись, резко отпрянули, а сама девушка тут же пошла чуть быстрее.

Наконец впереди появилась крупная статуя, отлитая из бронзы.

— О, а вот и наш истукан, — заулыбался Киран. — Считай, пришли.

Бронзовым истуканом называли статую некого воителя, одетого в панцирь, остроконечный закрытый шлем и державшего в руке копьё. Никто точно не знал, в честь кого и когда был воздвигнут этот памятник, но пытавшихся объяснить это историй блуждало множество. Лично Мицан помнил три таких. Самая популярная версия утверждала, что это был памятник всем морякам, защищавшим когда-либо воды Кадарского залива, на берегу которого стоял Кадиф.

Согласно второй, это была статуя какого-то морского стратига, жившего не то при Великолепном Эдо Ардише, не то при его сыне Патаре Удержителе, а может и ещё при каком Ардише. Флотоводец, как рассказывали, одержал пару крупных побед, за что и был удостоен прижизненных почестей, но потом впал в немилость и его лицо на статуе решено было закрыть глухим шлемом, а имя сбить.

Но больше всех Мицану нравилась другая версия. Как-то ему рассказали, что на самом деле это был памятник жившему лет сто назад начальнику гавани. Тот установил его в честь самого себя, собрав мзду с иноземных купцов. Когда он умер, то новый начальник тоже прошелся по кошелькам торговцев и приказал мастерам переделать статую, изменив ее лицо и фигуру на его собственные. Следующий поступил также. В итоге городская коллегия поставила точку на этом обычае приказав переделать памятник в фигуру воителя. Впрочем, совсем с традицией они не порвали, ведь деньги на это снова изъяли из доходов прибывающих в город купцов.

Они прошли ещё немного вперед, пока не увидели искомую таверну.

«Новый Костагир», названный так в честь столичного города Косхояра — Костагира, сильно выделялся из всех окружающих зданий. Как и говорил Киран, он был построен из резных каменных блоков, насчитывал три этажа с маленькими, больше похожими на бойницы окнами и плоской крышей. Чем-то он напоминал одинокую скалу, окруженную лесным массивом, или сторожевую крепость на границе обжитых земель, которую облепил дикарский поселок.

Мицан остановился и осмотрелся. Прямо за каменным зданием, начинался лабиринт темных и тесных улиц. Часть домов показались ему заброшенными. По крайней мере окна у них были заколочены, а внутри явно было темно. Да и доски, служившие им стенами, выглядели совсем старыми и прогнившими, и что-то подсказывало Мицану, что и запертые двери этих построек легко можно будет открыть ударом плеча или ноги.

Все фрагменты мозаики окончательно сложились в его голове в целостную картину событий и терзавшие Мицана вопросы и неопределенности отпали.

Повернувшись к спутникам, он изложил им свой новорожденный план. Парни слушали его молча, только вот Ярна с трудом сдерживала дрожь. Мицан ещё раз подумал о том, как, наверное, сейчас страшно этой девушке и поразился мужеству, скрытому в этом хрупком теле. Все сейчас зависело только от нее. Весь успех их дела и дальнейшая судьба были в этих тонких ручках, что нервно теребили край платья. Когда он закончил, она выпрямилась, распрямила плечи и молча пошла к таверне. Было видно, что девочка храбриться, но вот шаг ее выдавал — за весь недолгий путь до «Костагира» она успела дважды оступиться.

Стоявшие у массивных резных дверей двое крепких краснокожих мужчин в желтых одеждах остановили ее, спросили о чем-то, и, выслушав ответ, который явно сочли удовлетворительным, пустили внутрь.

— Ну что парни, теперь за нами дело, — Мицан постарался улыбнуться как можно более хищной и отвязной улыбкой. — Надеюсь все всё запомнили?

— А то, — Ирло начал загибать пальцы — Пока Ярна Газрумару выманивает, вы с Кираном уходите в переулок и ждете их там. Амолла забирается на крышу ближайшего здания и когда Ярна с этим косхаем выйдут — сигналит нам. Ну а мы с Патаром у таверны устраиваем красочную потасовку, чтобы отвлечь охрану. А встречаемся уже на нашем месте.

— Верно, — Мицан взъерошил рукой волосы пухлого паренька. — А ты делаешь успехи мой дорогой друг. Уже смог с первого раза запоминать, что я только что сказал.

— Иди-ка та в жопу, Мицан.

— А вот это вряд ли. На встречу с Газрумарой тороплюсь, — они рассмеялись, и от повисшего напряжения не осталось и следа. — Ну все, парни, теперь по местам. И пусть сегодня боги явят нам свою милость.

Друзья разошлись. Мицан и Киран свернули в переулок, и пошли к расположенным за таверной зданиям. Дома здесь были жилыми, и тонкие дощатые стены пропускали крики, возню, стоны и ругань на незнакомых языках, а воздух полнился запахами гари, нечистот, рвоты и кислятины. Тут было довольно пустынно — лишь раз им встретился какой-то пьяный старик в рванье, который проковылял, опершись о стенку, да пара замотанных в тряпки женщин, что при их виде тут же шмыгнули в какую то дыру. Ночь была опасным временем и к ее приближению жители гавани предпочитали покинуть улицы.

Пока они шли до нужного переулка, обычно болтливый Киран молчал и напряженно хмурил брови, всем своим видом показывая недовольство.

— Что мрачный такой? — спросил его Мицан.

— Да предчувствие у меня дурное. И на сердце совсем неспокойно.

— А что так? Неужто сомневаешься, что дельце выгорит?

— Ещё как сомневаюсь. Слишком уж мы на удачу полагаемся. Почти как те парни, что кинулись на Газрумару с ножами.

— Мой план немного сложнее, чем у них был. Не находишь?

— Только в деталях, а так — всё тот же авось. Авось косхай заметит Ярну, авось они пойдут в подворотню, и авось мы сможем с ним расправиться. А что если его там нет, или они из главных ворот выйдут, или он охрану с собой позовет? А что, на него уже нападали сегодня, самое время насторожиться и лишний раз о безопасности подумать. В хорошем плане это все учтено должно быть, а ты одну удачу в расчет берешь. Те парни с ножами тоже, наверное, «планировали» и думали, что уж кому, а им точно повезет. Да и чем плох был их план? Пырнуть ножом на базаре, когда вокруг тьма народу толпится? Так ведь сплошь и рядом убивают. Главное только чтобы удача хоть немного улыбнулась. Но она этого не сделала. Вот и у нас финал вполне как у них может выйти. Только хуже ещё. Им-то просто кости поломали, а нас…

— То есть говно мой план?

— Ещё какое. Но ничего лучше у нас все равно нет. А Ярна уже внутри, да и мы, кажется, на месте.

Они остановились возле трехэтажного здания расположенного на небольшом отдалении позади таверны. Тут был удобный тихий тупик, который, как и сама таверна, должны были хорошо просматриваться с верхнего этажа. Мицан подошел к заколоченной двери, подергал, убедившись, что часть досок прогнила, и выбил ее несколькими ударами.

— Заходим, — проговорил он. Киран кивнул и они переступили порог заброшенного здания.

Внутри было темно и веяло сыростью. Дом, судя по всему, уже давно был покинут, и даже бездомные тут не ночевали.

Пройдя внутрь, парни нашли крутую лестницу, по которой поднялись на второй этаж. Дойдя до нужной стены, они выломали остатки ставень в окне, что выходило на переулок за таверной, и расположились с двух сторон. Судя по всему, эта комната когда-то была детской — на стенах ещё можно было различить простенькие рисунки, а в углу были свалены полуразвалившиеся остовы двух маленьких кроваток и одной побольше. Недалеко от них пол покрывали крупные, явно старые ржаво-коричневые пятна, думать о происхождении которых совершенно не хотелось.

Судя по состоянию всего дома, полного разбитой посуды и остатков мебели, жившие тут люди покинули его совсем не по доброй воле. И вполне возможно, что руку к этому приложили как раз владельцы таверны, которые очень не хотели, чтобы кто-то помешал их посетителям.

Мицан проверил нож на поясе, потом достал пращу и разложил перед собой пять свинцовых снарядов. Он неплохо пользовался этим оружием и мог даже сбить небольшой кувшин, стоящий за тридцать шагов, но сейчас ему нужно было попасть в висок не задеть при этом Ярну. А это было ой как не просто. Особенно сейчас, когда от солнца оставалась лишь багряная полоска над крышами домов, а взошедшая на небосвод луна постоянно пряталась за тучами. Если у него чуть дрогнет рука или впотьмах подведет глаз… он мог в мгновение ока погубить всё их дело и их самих.

— Мицан, — неожиданно прервал тишину Киран.

— Да?

— Можно вопрос задать? Только ответь на него честно.

— Ну, валяй, постараюсь уж не соврать.

— Скажи, а тебя не смущает, что мы, ну… — Киран немного замялся, то ли подбирая слово, то ли собираясь с мыслями. — Ну, убийцами станем.

— Нет. А разве должно?

— Ну не знаю… это же убийство все-таки. Одно дело ребра кому намять, или лавку обнести, ну или торговца на пару ситалов обсчитать, а тут речь о человеческой жизни идет. Об убийстве.

— И что с того?

— Думаешь, это так легко будет?

— Да, Киран, думаю. Люди всегда других людей убивали. Такими уж нас создали боги и нечего тут вздыхать и философствовать. Убийство. Ха! Тоже мне невидаль. Думай лучше о том, как наша жизнь поменяется, когда мы дело сделаем. Как мы станем людьми господина Сельтавии. Ты же видел, как они живут — ходят в серебре, пьют малисантийские вина, каждый день мясо едят и у каждого из них есть свой дом. Свой собственный дом, представляешь? Не жалкая конура, которую приходится делить с клопами и крысами, а настоящий дом. И бабы им сами на шею вешаются. И каждый их уважает, и пальцем тронуть не смеет. Разве не это настоящая жизнь? Разве не такого мы с тобой достойны? Не знаю как ты, Киран, а я вот очень хочу из грязи и нищеты вылезти. Другой жизни хочу. Надоело уже на досках спать. Надоело каждый день авлии пересчитывать, в надежде на лепешку и кувшин вина наскрести. А завтра опять крутиться и бегать как кипятком облитый, ради пары монеток. По горло мне такая жизнь, а ведь я, считай, только жить и начал. И раз мне выпал шанс все это поменять, я его ни за что не упущу! Будь уверен. Надо будет — так я зубами голову косхаю отгрызу и даже не поморщусь.

Ну а если тебя вдруг совсем совесть замучила, хоть и не пойму с чего бы, то подумай вот о чем — Газрумара подонок и мразь каких ещё поискать надо. Да по нему никто ни единой слезинки не прольет. Ни одна живая душа. Скорее уж целая толпа народа нажрётся на радостях и плясать пойдет, как узнает, что его к праотцам отправили. Ты мне сам пересказывал слова этого вашего носильщика, что в доках его все ненавидят и людям он немерено зла сделал. Да что там носильщик. Вспомни хотя бы про братьев лавочников, которым он кости переломал. Или про девочку эту дурную, о которой ты говорил. А сколько у него ещё таких девочек было? А сколько человек от его руки или по его приказу с жизнями расстались? Да если хоть половина того, что о нем болтают, правда, то мир от его смерти только чище станет. Считай, мы что-то на вроде судей, которые вершить справедливый суд собрались.

— Тебя послушай, так мы праведное дело делаем. А не боишься что подсудимый этот, раз уж ты в судьи себя назначил, по ночам приходить начнет?

— Нисколечко не боюсь. Сплю я хорошо и крепко. А если вдруг ко мне призраки начнут являться… ну что же, придется в храм Моруфа с овцой идти.

— И все? Так просто? Отвел овцу и никаких тебе теней прошлого?

— Да, Киран, вот так просто. Жизнь она вообще штука простая и незамысловатая. Те, что ее усложняют, и истины кроме общеизвестных ищут, только себе хуже делают. А я себе хуже делать не желаю. Я наоборот лучшей жизни хочу и если мне для этого надо одного мерзавца под нож пустить — так оно и будет.

Киран молчал. Казалось, что он больше не слушал его, а лишь напряженно всматривался в переулок.

— Или вот однобожников возьми, — продолжал Мицан, словно пытаясь убедить и самого себя тоже. — Они вот вообще верят, что тот, кто убьет грешника — благое дело сделает. Причем сразу для всего мира. Так как он, грешник, своим существованием мир портит и зло в нем множит.

— Слышал про такое. Но ты-то не однобожник.

— Нет, конечно. Зачем мне один бог, когда у меня целых двенадцать есть? Вот только с этой их идеей сложно спорить. Может и вправду в мире так много всего неправильного происходит, потому что в нем всякие злодеи живут и никакой кары не боятся.

— Мы с тобой тоже грешники. Особенно для однобожников.

— Может и так, — вздохнул Мицан. — А может это мир плохой и на нас дурно действует, а мы как были душой чисты, так и остались.

— Это ты-то душой чист?

— А что, сомнения есть?

— Ещё какие, Мицан! Ещё какие, — рассмеялся, наконец, юноша, но тут же нахмурился и вжался в стенку. — Тихо, идут.

Мицан осторожно выглянул. Между домов шли они. Высокий широкоплечий мужчина, с темно-красной кожей был одет в расшитую причудливым орнаментом тунику с глубоким вырезом на груди. Его пышные черные с проседью волосы были заплетены в шесть схваченных обручем косичек, под нижней губой виднелась тонкая полоска бороды, уши украшали с десяток золотых серёжек, разной вылечены и размера, а на скулах была выбита татуировка. Он вел Ярну, обхватив одной рукой за талию, а другой жадно наминая ее маленькие груди и постоянно целуя в шею. Девушка не сопротивлялась, но кожа ее, приобрела нездоровый бледный цвет, и даже отсюда было видно, как дрожало ее хрупкое тельце.

Когда они прошли немного вперед и остановились как раз напротив окна, из которого смотрели Мицан и Киран, Газрумара прижал Ярну к себе и впился в ее губы жадным поцелуем. Руки косхая начали блуждать по ее телу, хватая за груди и бедра, залезая в промежность и стягивая одежду. Девушка не отвечала ему взаимностью, но и не сопротивлялась, позволяя делать все, чего он бы не захотел.

Отстранившись, он резко отодвинул ее и, повернув, прижал к стене дома. Его правая рука схватила девушку за волосы, намотав их на кулак, а левая задрала платье, оголив ягодицы.

Больше ждать было нельзя. Мицан заложил в пращу снаряд и, размахнувшись, прицелился, стараясь попасть точно в висок косхая. Свинец со свистом рассек воздух и вошел в стену дома, лишь слегка задев затылок Газрумары. Взревев, он с силой ударил Ярну о доски здания и, схватившись за рану, бешено завращал головой, ища нападавшего. Его глаза тут же нашли Мицана, так и не успевшего скрыться в проеме окна.

— Аааарр! Рахтта варатта аттра! Убиюю вироодка!

С неестественной для такого здоровяка скоростью, он в несколько прыжков пересек переулок и вбежал в здание, в котором сидели Мицан с Кираном. Парни переглянулись и заложили снаряды в пращи, слушая, как громыхают ступеньки лестницы под тяжелой поступью бандита. Неожиданно шаги прекратились, и в доме повисла абсолютная тишина. Парни ещё раз переглянулись, а потом посмотрели в черный проём двери.

За окном застонала Ярна. Мицан, сам того не желая обернулся, краем глаза увидев как девочка пытается встать, опершись о стену. И тут в их комнату влетел косхай. Он ловко увернулся от пущенного Кираном снаряда и, подбежав к нему, ударил кулаком в челюсть, повалив на пол, а потом развернулся к Мицану.

— Давай тварь! Ко мне! — крикнул ему парень, перехватывая поудобнее нож.

Газрумара заулыбался, вытаскивая из-за пояса широкий кривой кинжал, почти локоть в длину. Рванув на груди тунику и обнажив покрытую татуировками грудь, он бросился на Мицана. Парень отпрыгнул, перекатившись по полу, и выхватив из кучи поломанной мебели ножку детской кроватки, встал в боевую стойку.

— Курраат тарр гатта. Сэиичас тебя бууду ррэзать, пуутхек!

— На нож свой не упади, резальщик!

Газрумара опять взревел и бросился вперед, но Мицан отвел удар кинжала своим ножом, а ножкой от кровати ударил косхая по ребрам. Тот поморщился, отступил на шаг, а потом вновь атаковал, целя ножом по ногам Мицана. Парень отпрыгнул, больно ударившись щиколоткой об остов кровати. Косхай шагнул к нему и сделал прямой выпад. Мицан попытался защититься ножкой, отведя удар, но кинжал задел таки его предплечье, оставив неглубокую царапину, из которой засочилась кровь.

— Ах, чтоб тебя!

— Йето тоолико наччало, вишиивы пуутхек!

Комната была небольшой, и места для отступления почти не осталось. Мицан было ринулся к двери, но Газрумара его опередил, перегородив дорогу и сделав несколько коротких выпадов, которые парню еле удалось отбить. Мицан вновь кувыркнулся, оказавшись недалеко от Кирана, который, похоже, пришел в себя и пытался приподняться на локтях. Увидев это Газрумара подскочил и с размаху ударил того ногой в живот, отчего юноша скрутился и жалобно завыл.

— А можэт отррэза ушши твеиму париньку, э? Что скааже? Или лучшее сраазу хер, а потом затаалкате в глоотку?

Косхай недобро заулыбался и наклонился к Кирану, но в этот момент Мицан с криком запустил в него ножкой детской кроватки, попав прямо в лицо. Бандит отпрянул, с ревом схватившись за левый глаз. Из-под его ладони потекла кровь. Похоже, бросок оказался ещё удачнее, чем он надеялся. Не желая терять неожиданное преимущество, Мицан бросился к нему и начал колоть косхая ножом, стараясь попасть в живот или бедро. Все также закрывая левой рукой подбитый глаз, тот отбивал удары и отступал, злобно рыча.

Неожиданно он выбросил свой кинжал и перехватил летевшую к его груди руку Мицана, больно заломив ее, отчего нож парня тут же звякнул о пол. Мицан закричал. Газрумара притянул его к себе и левой рукой вцепился в горло парня. Тот выгнулся и с силой лягнул его ногами, угодив пяткой прямо в пах. Косхай взвыл и схватился за причинное место, выпустив Мицана. Тот вновь кувыркнулся и, подхватив с пола кинжал Газрумары, рубанул его не глядя. Лезвие с хрустом вошло в плоть, и комнату вновь сотряс истошный вопль. Мицан отпрыгнул, вовремя увернувшись от удара.

Из левого предплечья бандита торчал кинжал, а левая же бровь была рассечена и хлыстающаяся из нее кровь заливала лицо косхая. Газрумара тяжело дышал. Поднявшись, он вытащил из руки застрявший кинжал, и уже не говоря ни слова, прыгнул на Мицана.

Его нож был слишком далеко и единственное что успел сделать парень, так это упасть на спину, выхватив из кучи ещё одну ножку и выставив ее перед собой острым концом. Раздался звук рвущейся ткани и плоти. Газрумара захрипел, встал и отшатнулся назад: прямо из его живота торчала деревяшка.

Не теряя ни мгновения, Мицан рванулся к своему ножу и начал колоть косхая, вгоняя лезвие в его живот и грудь, нанося удары по плечам и бедрам. Бандит рухнул на колени, а потом безвольно завалился на спину. Мицан победно наступил на него, с наслаждением смотря как из ран и рта Газрумары толчками сочиться кровь, и вогнал кинжал прямо в сердце своего противника. Но тот уже ни издал и звука — главарь косхайской банды был мертв.

Отойдя назад на пару шагов и вытерев рукавом пот и кровь с лица, он огляделся. Киран постанывая поднялся и, держась за живот, подошел поближе.

— Надо проверить Ярну, — с болью произнес он, но Мицан, казалось, его не слышал вовсе. Крутя в руке кинжал, он примерялся не зная с чего начать.

— Нужно голову отрезать. Может подержишь его за волосы?

— Ты оглох что ли? Ярне помощь нужна!

— …горло то я легко перережу, а вот как с позвонками быть? Рубить или пилить? Не решу что лучше.

Кирана замутило. С отвращением посмотрев на своего друга, он сплюнул кровь из разбитой губы, и пошел прочь из комнаты. Мицан даже не посмотрел в его сторону. Подойдя к трупу косхая, юноша начал монотонно наносить удары по его шее, каждый раз погружая клинок все глубже и глубже. С позвонками действительно пришлось повозиться, но вскоре и они поддались, отделив голову Газрумары от тела.

Мицан вновь огляделся. Неожиданно он понял, что понятия не имеет в чем ее нести. Конечно, можно было сделать своеобразный мешок из туники мертвеца, но рваная и заляпанная кровью ткань привлекала бы не намного меньше внимания, чем просто отрубленная голова в руках.

Ничего подходящего в комнате не нашлось, и Мицан пошёл обыскивать остальную часть дома. К счастью удача вскоре ему улыбнулась — в одной из комнат ему подвернулась большая плетеная корзина с крышкой. Вернувшись назад, он немного подумав сорвал с мертвеца тунику и сложив ее в несколько слоев уложил на дно плетенки.

В этот момент в дверях показались поддерживающие друг друга Киран и Ярна. На лбу у девушки была заметна крупная ссадина, а левая скула уже заплыла от кровоподтека. Увидев Мицана, державшего за косы отрубленную голову, она тут же изогнулась и опустошила желудок.

— Прости… — тихо произнесла девушка и даже попыталась улыбнуться, но получившаяся у нее гримаса не могла спрятать отвращения.

Мицан убрал голову в корзину и, обхватив ее двумя руками, поднялся на ноги.

— Ну что, Киран, кажется мой дерьмовый план сработал, что скажешь?

— Угу, сработал. Может, теперь пойдем отсюда?

— Да, ты прав, надо сваливать пока этого не хватились. Ярна, сколько там с ним было людей?

— Дюжина, кажется.

— Тем более стоит поторопиться.

Мицан наклонился и снял с пояса покойника кошелек. К его большому разочарованию он оказался значительно легче, чем надеялся парень. Похоже, Газрумара не очень-то любил за что-то платить, пользуясь вместо денег угрозами, страхом и насилием.

Уходя, Мицан ещё раз оглядел исколотое ножом тело с торчащей из живота ножкой от кроватки. К его большому удивлению, этот вид совсем не будоражил в нем никаких чувств. Ни страха, ни отвращения, ни триумфа. С таким же успехом он мог смотреть на тушу забитого быка на базаре.

Это показалось ему странным, но времени на размышления у него не было. Да и привычки такой тоже. Только краткая мысль, что вот он и стал убийцей, проскочила в его голове и тут же уступила место совсем другим, куда более практичным заботам.

Покинув заброшенный дом, они пошли по главной улице в сторону Морского базара. Конечно, идти с отрезанной головой в корзине было страшновато, но переулки Аравенской гавани таили в себе куда больше угроз и опасностей. Ночь уже вступила в свои права и город казался пустым и безлюдным. Только в Фелайте им повстречался первый патруль меднолобых, но и они прошли мимо, даже не обратив никакого внимания на трех подростков с корзиной.

Дойдя до склада и поднявшись на второй этаж, двое парней и девушка застали сидящих за столом Патара, Ирло и Амоллу. Мицан сразу заметил, что глаз у пухлого паренька подбит, а туника у пекарского подмастерья порвана.

— О, а вот и наши грозные убийцы пожаловали! — Ирло явно был пьян. Стол перед ним был залит вином, а один опустевший кувшин валялся под ногами. — Ну как, удачно в засаде посидели? Или нам ждать скорой и кровавой расправы от толпы заморских уродцев?

Не говоря ни слова, Мицан подошел к нему в плотную и поставил у его лица корзину. Ирло с наигранной небрежностью снял с нее крышку, но стоило ему заглянуть внутрь, как он отпрянул, перевернув стул на котором сидел. Парень побелел. Его пальцы начали судорожно перебирать висевшие на шее защитные амулеты, а губы задрожали.

— Великие горести, да это же…

— Газрумара. Точнее его голова. Остальное в корзинку не поместилось.

Мицан как ни в чем не бывало, вернул на место крышку и, поставив рядом с собой корзинку, сел за стол.

— Ирло, раз ты все равно на ногах, то будь добр, сходи вниз и запри двери покрепче. Мне что то совсем не хочется сегодня гостей принимать.

Пухлый паренек, вопреки обычному, препираться не стал и молча спустился вниз.

— А с вами то, что случилось? — Мицан кивнул на порванную одежду Патара. — Я же вроде говорил, чтобы вы понарошку подрались. Сдержаться, что ли не смогли?

— Да… это… охранники нас отделали, — махнул рукой подмастерья. — Мы как только начали громко отношения выяснять и руками друг на друга замахиваться, эти уроды сразу налетели, и давай колотить без разбору. Ирло вот глаз чуть не вышибли, а мне тунику, сучьи твари, разодрали. А ей ведь и полугода не было.

— Ну, ничего. Новую купишь. Раза в три дороже, — Мицан широко улыбнулся.

— Очень на это надеюсь. А то у меня, знаешь ли, только одна на смену и осталась. А эту так порвали, что только на тряпки и пустить.

— Можно перешить и кройкой прикрыть порванное. Давай я сделаю.

Патар удивленно посмотрел на Ярну, кажется только сейчас заметил лоб и скулу девушки.

— Ох, Ярна, твое лицо…

— Ничего страшного, меня и отец сильнее бил. А тут я сама на ногах не удержалась, когда он меня толкнул. Ну, так что, перешить тебе тунику?

Патар чуть смущенно кивнул и, стянув одежду через голову, скомкал ее, отдав Ярне. Девушка тут же расправила тунику и внимательно осмотрела.

— Не так уж все и страшно, я быстро и аккуратно сделаю. Только я тебе завтра отдам, ладно? А то у меня тут ни иглы, ни ниток нету… ты же дойдешь до дома, ну… в одних штанах?

— Дойду. Спасибо тебе Ярна. Я тебе три, нет, четыре лепешки принесу. И вина ещё.

— Лучше бы масла, конечно. А то я вино не очень…

— По рукам, будет тебе масло.

Вернувшийся Ирло тихо сел с краю и придвинул к себе последний кувшин с вином. Молча налив полную чашку, он выпил ее в несколько глотков. Потом налил ещё, выпил не отрываясь, и начал наливать третью

— Но-но, полегче давай, а то сейчас всё вино вылакаешь!

Мицан отодвинул от него кувшин, но Ирло опять придвинул его к себе. Он поднял голову и на юношу уставились полные ужаса глаза.

— Прости Мицан, но я это, кажется, если не надерусь сегодня, то уснуть не смогу. Только глаза прикрою — сразу голова эта отрубленная появляется. Можно я допью что осталось?

— Ладно, хер с тобой. Пей, раз по-другому не можешь. Но с тебя вино.

Ирло судорожно кивнул, даже не сказав ничего о том, что и это вино было куплено за его деньги.

— Завтра-то как? Толпой пойдем? — спросил Амолла.

— Можно. А могу сам отнести и договориться обо всем, — ответил Мицан.

— Давай лучше ты, — проговорил Киран, под одобрительные кивки остальных.

Они посидели ещё немного, даже не пытаясь завести беседу, а потом Патар, Киран, Ирло и Амолла, сухо попрощавшись, покинули склад. Ярна же пока не спешила уходить, начав приводить в порядок стол. Мицан немного понаблюдал за девчонкой, а потом переместился на лежанку в дальнем углу. Поставив перед собой корзину с головой, он почувствовал, как на него наваливается усталость и боль. Его побитое тело начало напоминать об ударах и порезах, но уже совсем скоро все чувства пропали, а юноша провалился в глубокий сон.

Проснулся он уже ближе к полудню. Голова была там, где он ее и оставил, а вот Ярна куда-то делась. Зато он обнаружил, что его предплечье перевязано чистым отрезом ткани, а на столе лежало прикрытые тряпочкой пол лепешки, кусок брынзы с четверть ладони и маленький кувшинчик с водой. Вероятно, все это было делом рук девушки. Поев, он вернулся на свою лежанку, прикидывая, чем бы себя занять.

Лифут Бакатария говорил, что ждать победителя Газрумары он будет на закате, а шляться по улицам с головой в корзине явно было не лучшей идеей.

От скуки он начал прокручивать в голове воспоминания прошлого дня, разбирая свой бой с косхаем. Все указывало на то, что Мицан очень везучий по жизни. Его противник был сильнее, крепче и явно намного опытнее. Не прыгни он тогда, а сделай пару шагов в сторону, и сейчас без головы был бы Мицан. Причем голова его валялась бы не в корзине, а в какой-нибудь грязной и вонючей канаве.

Другой бы, наверное, решил, что всё дело в принесенной накануне жертве. Что именно благодаря благословению Моруфа смерть прошла мимо, но Мицану как-то совсем не нравилась мысль, что его победа принадлежит не ему самому, не его удаче или ловкости, а забитой в подворотне курице. Патар бы его сейчас, конечно, обругал за такие мысли, а Киран наградил долгим осуждающим взглядом, но этой победой Мицану не хотелось делиться ни с кем. Даже с богами.

С великим трудом дождавшись того часа, когда солнце начало клониться к горизонту, он покинул склад и почти бегом отправился в оговоренную таверну.

«Бычий норов» находился на юге Фелайты, недалеко от Царского шага — самой большой, широкой и красивой улицы, что разделяла весь Каменный город на две части. Заведение явно было из приличных и дорогих. Мицана даже отказались поначалу пускать внутрь и лишь весьма грубое объяснение, что идет он к самому Лифуту Бакатарии заставило передумать стоявшего у дверей вышибалу.

Оказавшись внутри, Мицан ненадолго застыл, оглядываясь. Это было добротное заведение для людей, у которых водились деньги — все стены были покрыты причудливыми фресками, колонны украшала лепнина в форме цветов и обнаженных девушек, а столы и стулья были с резьбой в виде быков и кувшинов с вином.

Людей внутри было немного — во всем зале он насчитал лишь три стола, за которыми сидели посетители, и ни в одном из них он не узнавал людей господина Сельтавии. Был, правда, ещё один стол в углу, на котором стояли несколько медных кувшинов, кубков и большой поднос с наполовину съеденными бычьими ребрами, но их владельцев нигде не было видно. Пройдя через весь зал к стойке, Мицан поздоровался с невысоким лысым мужчиной.

— Вечер добрый уважаемый, да дарует тебе Сатос свое благословение.

— И тебе всех благ и благословений, парень, — хозяин таверны смерил его изучающим взглядом, остановившись на большой корзине в его руках. — Только зря ты сюда пришел. Не покупаем мы ничего у уличных торгашей. У нас тут место солидное, знаешь ли, и поставщики все тоже люди солидные. С проверенной репутацией. Так что без обид, братец, но шел бы ты лучше в какое другое место. Вон на соседней улице есть одно дешёвое местечко, попробуй там удачу попытать. А тут тебе клиентов не найти.

— Да какие тут обиды, тем более что не угадал ты совсем, братец. Не торгаш я. Мне Лифут Бакатария нужен. Знаешь такого?

Трактирщик нахмурил лоб, посмотрел ещё раз на корзину, потом перевел глаза на Мицана с недоверием.

— Были они тут, но освежиться вышли. Вроде на улице должны быть. В переулке за углом посмотри, раз при входе не встретил.

Мицан помахал трактирщику ручкой и покинул заведение. Направившись в указанный переулок, он сразу же наткнулся на людей господина Сельтавии.

Лифут Бакатария отливал, опершись рукой о стену. Рядом с ним стоял Лиаф Гвироя — невысокий худой мужчина средних лет, с жесткой, похожей на щетку коричневой бородой и карими глазами-бусинками — верным знаком, что в крови его была чужая примесь. Двое других, которых звали Арно и Сардо, во всем могли сойти за родных братьев: крепкие, пышущие здоровьем, хорошо сложенные с темными волосами и густыми бородами, даже одеты были почти одинаково — в красные туники из тонкой шерсти и серые накидки. Только у Арно на шее висела золотая цепь, а Сардо носил почти такие же как у Бакатарии серебряные браслеты. С Арно Туария Мицан был немного знаком — он жил неподалеку, а его младший брат, Келот, временами приходил на заброшенный склад скоротать вечерок за вином и игрой в кости.

Мужчины что-то оживленно обсуждали, яростно жестикулируя, и лица их прямо-таки светились от радости. Мицан подошел к ним и демонстративно поставил на землю корзину.

— Здорово мужики. Что радостные такие. Неужто хорошее что случилось?

— О, привет Мицан, — подмигнул юноше Арно. — А ты же, наверное, ещё не слышал ничего, да? Ну верно, на площадях то пока не объявляли — война окончена. Великий стратиг Лико Тайвиш покорил-таки харвенов!

— Слава ему! Да не покинет его благословение Мифилая! — прогремел Киран

— И слава Великому Тайлару! Да захлебнутся наши враги в говне и позоре! — довольно улыбнулся Лифут Бакатария, поправляя край туники и кушак.

Мицан уставился на них с неподдельным удивлением.

В мире, в котором жил юноша все свои пятнадцать лет, за пределами четырех ближайших кварталов почти ничего не существовало. Люди Фелайты, Паоры, Кайлава и Хавенкора жили сами по себе и если до них и доходили новости из «Большого мира», то они слушали их, многозначительно кивая, а потом возвращались к своим повседневным делам. «Большой мир» не касался их жизни, так к чему и им было обращать на него внимание? «Говорят в Хутадире сейчас чума бушует!», «Ага, чума», отвечали городские блисы. «А вы слышали? Слышали? Сэльханских пиратов знатно потрепал новый морской стратиг. Сжёг тринадцать кораблей, между прочим!», «Потрепал, ага», — кивали они, забывая к концу фразы, с чего она начиналась. «Харвены опять пересекли Сэвигрею и вместе с вероломными вулграми разграбили пять колоний!», «Разграбили, да», — все так же невозмутимо говорили жители Каменного города.

Да, они радовались победам Тайлара, ведь, чаще всего, одерживали их такие же блисы. Но всё же «Большой мир» — был уделом и заботой благородных ларгесов и дутых палинов, гордящихся своим полноправием. А городской блисской бедноте до всего этого просто не было дела. Вот цены на репу, это да. Это важно. От них зависела жизнь и достаток. Пожар у мастерских мефетрийца Казайнхара Токи? Там же рядом склады со смолой! Парни из Паоры избили сына мясника? Кликай всех, проучим ублюдков!

Когда вокруг тебя и так много боли и страданий, чужие и далекие беды не кажутся уж очень значимыми. Жизнь — она вот тут. На твоих улицах. А войны, пираты, разные города и тем более чужие народы и страны, все это было далеко. В иной жизни. И блисских шкур напрямую не касалось. Конечно, выпить и погулять на праздниках в честь побед в кварталах любили. Но Мицану всегда казалось, что любили они именно сами праздники. И он был удивлен тому, как искренне звучала радость в словах людей господина Сельтавии.

— А у тебя-то че рожа камнем? — спросил его Арно.

— Да я просто не знаю даже. Ну, победили и победили.

— А надо радоваться, пацан! — произнес Лифут. — Мы, сука, граждане Великого Тайлара и мы, охеренно гордимся своей родиной и ее успехами. Впрочем, есть у нас и другие поводы для веселья. Ну-ка, парень, покажи свою соображалку, и ответь, почему это мы так радуемся успехам тайларского оружия?

— Праздник же теперь будет. Да и товары всякие новые привезут.

— Близко, но не попал.

Мицан ненадолго задумался, и почти сразу все встало на свои места, вернув его в прежние и привычные границы.

— У вас связи с армией.

— А вот теперь в точку, пацан, — на этот раз Лифут расплылся в улыбке. — И очень тесные. Почти, сука, родственные. Но все это — не твоего гребанного ума дело. А теперь скажи-ка мне парень, в этой твой корзинке то, что я думаю? А то на улицах поговаривают, что вчера ночью один косхай зарезался на хер. И так крепко зарезался, что его гребанную голову до сих пор по всей гавани ищут.

Мицан ждал этого вопроса и с довольным видом пододвинул плетеную корзинку к ногам бандита. Лифут открыл ее и без тени смущений достал, взяв за косички, голову мертвеца. Проходившая мимо женщина тут же вскрикнула и отшатнулась в сторону. Мицан затравленно оглянулся, но Бакатария даже глазом не повел, продолжая разглядывать сильно посиневшее лицо.

— Хе, а вот и нашлась голова. Вот интересно, сука, на хера они эти косички заплетают? А, как думаешь Лиаф?

— Наверное, затем же, зачем в уши сережки вставляют и какую-то херню на скулах себе пишут.

Только сейчас Мицан обратил внимание, что татуировки на лице покойника были совсем не узорами, а фальтской клинописью.

— И зачем же? — Лифут перехватил голову и поднес почти вплотную к себе, смотря прямо в глаза мертвецу.

— Да чтоб я знал. Мудилы заморские.

Лифут хмыкнул и положил голову обратно в корзину.

— Пойдем-ка, пацан, посидим и поговорим. Кто у нас тут поблизости живет?

— Из клятвеников то? В пятистах шагах дом Убара Здоровяка.

— Сойдет. Корзинку только тут оставь. Тяжелая же, небось, да и не пригодится она нам больше. Вся в этой гребанной крови вымазана.

Они прошлись вниз по шумной улице и свернули в переулок, остановившись у двухэтажного дома из пожелтевшего кирпича. В доме было три двери и Лифут открыл среднюю. Сразу за ней начинался просторный зал с низким потолком, в котором из мебели был лишь огромный стол с лавками и по краям. Ровно посередине сидел выбритый налысо здоровяк с огромным брюхом и ел что-то блестящими от жира пальцами, запивая прямо из глиняного кувшина. Подняв глаза на гостей, он растекся в улыбке и даже попытался вылезти из-а стола, обтирая руки о лежавшую рядом тряпку.

— Лифут Бакатария! Ого, вот это честь! Очень рад видеть тебя, давно….

— Чем это здесь пахнет? Жареным салом что ли? — бесцеремонно прервал его Лифут — Что за херню ты там жрешь?

— Зажаренная до хруста свиная грудинка с чесноком и луком. Вулгрианская закуска такая. Лучшая жратва к пиву, между прочим, — немного смущенно ответил здоровяк. Было видно, что он озадачен словами своего гостя.

— Ну и херню же ты в себя пихаешь.

— А ты круглыми сутками лопаешь финики и заливаешься вином. Это что, лучше?

— Конечно лучше Убар! Это пища достойная цивилизованного человека, а ты жрешь как, сука, долбанный дикарь. Скоро в грязи валяться начнешь и шкуру носить.

— Эй, я такой же тайларин как ты! Отвяжись Лифут!

— Ты грязное и дикое животное, раз любишь эту варварскую херню. Убери эту гадость немедленно и не позорься больше.

— Ну Лифут!

— Я Лифут. И кажется, я тебе только что сказал, что нужно сделать. Жопой шевели!

— Мужики, ну что он придрался то ко мне! Лиаф, ну хоть ты ему скажи!

— Э не, брат, меня не втягивай. Я спорить с командиром не стану, особенно если он прав. Пить пиво и есть жареное сало? Убар, серьезно, ты вулгр что ли?

— Да пошли вы! — Здоровяк обиженно стукнул кулаками по столу, отчего деревянная плошка и кувшин из которого он пил подпрыгнули.

— Иди лучше ты. И прихвати с собой свою дикарскую херотень. — Лифут прошел внутрь комнаты и сел за стол, а потом демонстративно поморщил нос и принюхался. — Я все ещё чую сало.

— Это же мой дом, Лифут!

— А я его у тебя и не забираю. Просто говорю, чтобы ты свалил отсюда и погулял пока мы тут разговариваем, раз как цивилизованный человек есть не научился. Или хочешь на ножечках поспорить?

Лифут Бакатария со зловещей улыбкой коснулся рукоятки одного из своих ножей. Убар вскочил из-за стола. Ноздри его раздувались, глаза налились кровью как у быка, а кулаки сжались так, что костяшки побелели. На мгновение Мицану показалось, что сейчас он броситься на Бакатарию, но вместо этого только схватил свою плошку и выбежал из комнаты.

— А пиво все-таки оставил — брезгливо проговорил Лифут. — Так, запомните все: если кто-то ещё здесь хочет жрать жареное сало, носить шкуры или сношать свиней — то на хер следом за Убаром. Желающих есть? Нет? Вот и славно. Пацан, будь любезен вылей ка это пойло подальше на улице, а когда вернешься — открой окна настежь.

Эти слова Бакатарии относились уже к Мицану. Неожиданно он понял, что если сейчас ничего не сделает, то скоро станет таким же жалким убожеством как этот здоровяк. Он взял пиво, дошел до ближайшего окна и выплеснул его, после чего показал неприличный жест рукой. Лифут ухмыльнулся, одобрительно покивав головой.

— Поаккуратнее с жестами, пацан. Руки ломаются легко, а отрубаются ещё проще. А остальные окошки все же открой. А то воняет тут как в избе у варвара.

На этот раз Мицан сделал так, как его просили без всяких выходок. Характер он показал, а артачиться дальше было не только глупо, но и просто небезопасно. Чутье подсказывало, что слова про руки были не совсем шуткой. Когда он вернулся к столу, Бакатария уже положил перед собой мешочек с финиками и складывал косточки шалашиком. Мицан подумал немного и сел напротив. Лифут поднял на него глаза:

— Тебе разве кто-то разрешал садиться?

— Ты и разрешил.

— Я? — в его голосе прозвучало искреннее удивление.

— Сам же сказал — пойдем в дом, посидим, поговорим.

— Хе, а ведь точно! — засмеялся Арно — А парень то соображает.

— Других и не берем, — протянул Лифут, обсасывая финиковую косточку. — Хотя, судя по Убару, раньше вот и такую херню брали.

— Может его бабку или прабабку вулгр какой оттрахал и в нем дикарская кровь замешена? — предположил Сардо.

— Может быть…. Это многое бы объяснило. Так, ладно. О том, какие члены побывали в бабушке или дедушке Убара в другой раз поговорим, а сейчас речь о тебе пацан пойдет, — Лифут навис над столом впившись в Мицана очень пристальным взглядом.

Юноше сразу же захотелось отвести глаза, а ещё лучше спрятаться под стол. Но он пересилил себя. «Если ты покажешь им слабость, они тебя сожрут», — мысленно убеждал себя Мицан. «Сожрут и выплюнут, превратив в такое же ничтожество как этого Убара, а то и во что похуже». Неожиданно губы Лифута растянулись в улыбке и он протянул Мицану высушенный коричневый плод.

— Финик?

Мицан взял предложенный ему плод и положил в рот. Финик оказался мягким и сладким, почти приторным.

— И так, — Бакатария чуть отстранился, скрестив руки на груди. — С заданием ты справился и считай, свой счастливый ключик уже вытянул. Двери нашей компании для тебя теперь открыты и очень скоро ты поймешь, что мы не просто банда, пусть даже и крупнейшая в Кадифе. Мы — это долбанная семья. Охеренно крепкая семья, между прочим, которая любит и чтит нашего отца господина Сельтавию больше всего на свете. Быть с нами — честь. Ведь если ты один из нас — перед тобой все двери открыты. Будешь хорошо работать и верность хранить — начнешь очень быстро зашибать так, как другие и не мечтают. Всякая уличная мразь не посмеет даже ссать в ту сторону, в которую ты идешь, а от желающих твой хер пососать отбоя не будет. Но если начнешь халтурить и лениться, проявишь неуважение к старшим и, особенно, к господину Сельтавии, или, упаси тебя Великие боги, крысятничать — то наши пути разойдутся самым драматичным образом, — на этих словах Бакатария многозначительно провел большим пальцем по горлу. — Все понятно?

Мицан кивнул:

— Только один вопрос остался: мои ребята. Вместе со мной ещё четверо было. Они в деле помогали. Что с ними то, возьмете?

— Ааа, так к тебе ещё и долбаная свита полагается. Скажи мне, пацан, задание выполнил ты или они? Потому что если всю работу сделали они, а ты все это время у угла член надрачивал, то ты нам на хер не нужен. Мы тогда лучше кого-то из твоих ребятишек к себе возьмем, если они все такие толковые оказались.

— Косхая убил я.

— Ну, вот тебе и ответ на твой вопрос. Награду получает тот, кто работу сделал. Не они, ты. Запомни Мицан, сейчас ты — очень мелкая сошка, а ей подпевалы не положены. Пройдет ещё очень много времени, в которое ты будешь очень много и упорно работать и из кожи вон лезть, чтобы ты снова начал кем-то командовать кроме своего члена. Но когда это случится — поверь, ни о чем не пожалеешь. Короче, теперь ты с нами и про них забудь. Может в следующем году кому из них повезет, и он вытянет свой счастливый ключик, но пока этого не случилось — на хер их. А если тебя вдруг что-то не устраивает — иди сам на хер. Можешь и дальше кошельки с кушаков тырить или жопами своих дружков торговать — мне-то срать, чем именно ты занимался — но двери в настоящую жизнь для тебя закроются наглухо. Так что решай, только, сука, поживее, пожалуйста.

Лифут уселся поудобнее и занялся финиками. В это время к столу подошел Арно с кувшином и четырьмя кружками. Он разлил вино и поставил рядом с каждым, демонстративно пропустив Мицана. Тот понял, что пока он не ответит Бакатарии, для остальных его как бы и не существует.

Он открыл рот и… не смог произнести ни слова. Казалось — вот он, тот шанс, которого Мицан ждал всю свою жизнь. Достаточно только сказать пару слов и вся его судьба переменится. Вот только эти слова стояли у него комом в горле, не желая вылезать наружу. Проклятье, он же вырос с этими ребятами. Без них у него ничего бы не получилось. Они верили ему. Помогали ему. Сделали за него почти всю работу. А он их, стало быть, кидает.

Мицан попробовал себя успокоить мыслью, что это пойдет на благо всем. Скоро он поднимется, наберет вес и влияние и тогда уж и подтянет своих парней. Поможет и им всплыть со дна и встать на ноги…. Это же так и делается. Если несколько человек сидят в яме, то сначала вылезает один, а уже потом протягивает руку остальным… «Брехня», — услышал он собственный внутренний голос и понял, что это действительно так. Двери в лучшую жизнь открывались только один раз, и пройти сквозь них мог тоже только один. Да, Мицан любил этих ребят. Любил всем сердцем, но выбор им был уже сделан.

— Я с вами, — голос юноши прозвучал очень тихо и хрипло, а слова наполовину застряли в горле.

— Чего это ты там бубнишь?

— Да с вами я! С вами!

— Вот и молодчинка. Правильный выбор.

В этот момент к юноше подошел Арно и поставил перед ним глиняную чашу, наполнив её вином. Мицан почувствовал, что в горле пересохло и выпил залпом отдающий кислинкой напиток. Бандит ухмыльнулся, и налил ему ещё.

— Так, какое твое родовое имя?

— Квитоя.

— По отцу?

— По матери. Отца я не видел ни разу, даже имени его не знаю. Мать только говорила, что он солдатом был, из походной тагмы. Может и врала, конечно, но только кто же это сейчас проверит.

— Ладно, сойдёт. И так, — Бакатария выстучал короткую дробь костяшками пальцев по столу. Что-то в его облике неуловимо поменялось. Ухмылка исчезла, взгляд хоть и остался таким же пристальным, но перестал колоть, а обычно сутулые плечи расправились. — Слушай меня Мицан Квитоя. Сегодня твой второй день рождения и только он по-настоящему важен. Запомни его хорошо. А сейчас — замри.

Неожиданно Арно схватил Мицана за правую руку и прижал ее к столу. В ладони Лифута блеснул кинжал и Мицан дернулся, но бородач был намного сильнее его, легко удержав на месте. Бакатария смерил его пристальным взглядом, а потом сделал два неглубоких пересекающихся разреза на его ладони. На столе быстро образовалась небольшая лужа крови и Мицан закусил губу, чтобы не вскрикнуть.

— Эта кровь — дар богам и жертва, которой мы призываем их в свидетели. Феранора, молчаливая покровительница тайн, да услышь слова наши и даруй свое благословение всякому взятому обещанию. Радок всепомнящий, хранитель ключей, свидетель прошлого и будущего — внеси слова нашей клятвы в летописи мироздания. Лотак, опалённый бог ремесленников и заклинатель металлов — скуй нам цепь и свяжи меж собой давших эту клятву. Жейна, вечнородящая мать, заступница всякой жизни — свяжи узами клятвы кровь и семя. Морхаг, владыка вод, — расскажи морям и ветрам о сказанных тут словах и призови их в свидетели. Бахан плодородный — обрати всякий хлеб в пепел и всякое вино в уксус тому, кто пойдет против слов своих, Сатос златосердцей, опустоши сундуки и карманы отступника от сказанного, а Мифелай Великокровный, обойди защитой в бою. Сладострастная Меркара — лиши чресла удовольствий о тех, кто забудет о словах своих. Моруф, проводник и последний утешитель, закрой три реки и четыре поля для поступившего против сказанного и обреки его на вечные мытарства. Пусть каждый из двенадцати богов станет свидетелем сказанного и свершённого. Сегодня, Мицан Квитоя, сын неизвестного нам воина, дает перед людьми и богами клятву верности господину Сельтавии и всем его клятвенникам. Он будет служить преданно, слушать господина и людей его, и унесет с собою в Пепельный удел все тайны и секреты его. На том свидетели боги и люди. Клянешься ли ты в этом?

— Клянусь! — выпалил изумленный Мицан.

— Мы же клянемся, что у тебя всегда будет кров и стол. Что в карманах твоих не переведется серебро, а всякий поднявший на тебя руку ее лишиться. Клянемся знать тебя как нашего клятвенника!

— Клянемся! — хором ответили остальные.

— Да будет клятва эта страшна и нерушима. Да налетят гарпии на того кто нарушит ее. Да заберут они язык, глаза и печень его. Да нападут великие горести, и обратиться прахом всякая еда и питье его. Да станет серебро в руках его трухой, а сами руки покроются волдырями и язвами. Да поселяться черви в брюхе его. Да сломается каждая кость в теле. Да не будет конца горю и мукам, всякому, кто предаст эту клятву. Да иссякнет семя его, а вместе с ним — и весь род его. На то свидетель каждый из богов и перед каждым мы в ответе. Встань же Мицан Квитоя и стань клятвенником. Пусть все среди людей и богов знают — ты теперь наш. На то воля и вечная клятва.

На этих словах Арно отпустил его руку и Мицан сразу же зажал кровоточащую рану. Лифут, чье выражение лица вновь приняло привычный вид, ухмыльнулся и протянул ему чистую белую тряпку. Юноша перевязал как мог руку, слегка запачкав в крови одежду. Хотя рана и болела сильно, он старался не подавать вида.

— И так, пацан, с ритуалами покончено. Теперь ты наш клятвенник и боги на то свидетели. Так что добро пожаловать в новую гребанную жизнь Я смотрю, ты прихирел чутка? Что не ожидал такого?

— Есть немного.

— Запомни одну вещь, пацан, и запомни хорошо: боги — это серьезно и ни одно стоящее дело не должно вершиться без их на то благословения. Цивилизованный человек чтит и уважает божьи заветы. Он приносит им жертвы, воздаёт почести и просит благословение на каждое свое дело. И это, сука, одно из тех правил, по которым мы живем. Скоро ты поймешь, что их несколько больше чем может показаться со стороны. Но все они — мудрые и правильные. И куда лучше той чуши, что нам диктуют мантии в Синклите. Но всему свое время, а пока поговорим о твоей новой жизни в более мелких деталях. Я не знаю, что то там себе напридумывал, но хочу обломать сразу — пока ты никто и звать тебя никак. Да, ты один из нас и да, ты отныне человек господина Сельтавии. Но пока на этом всё на хер и уважение тебе придется заслужить. Как и, сука, право на серьезную работу и серьезные деньги. Скажем так — сейчас мы на тебя только смотреть будем. Так что поплясать придётся.

— И все-таки, чем же я заниматься то буду? Не горшки же вам чистить!

— Может и горшки. Смотря на что сгодишься. А вообще по началу — передавать всякие сообщения и приносить что попросят. Иногда — показывать город правильным людям. Ну а что ты хотел? Как я уже сказал — нормальная работа сама с хера не падает.

Мицан насупился. Конечно, не о такой работе он мечтал. Стать мальчиком на побегушках, когда уже вкусил власти, пусть и самую ее малость, пусть даже власть грязную и уличную, было тяжело. Но любая работа у господина Сельтавии была лучше всего того, на что он мог рассчитывать оставаясь вожаком беспризорных мальчишек. Так что со своей гордостью он как-нибудь разберется. Да и Мицан был уверен, что посылки — это всего лишь первый шаг на большой дороге. Не приятный. Да. Но необходимый. И он сделает его.

— Ну, ноги у меня крепкие, город знаю считай что наизусть, да и язык боги вроде правильным концом подвесили. Справлюсь.

— Так, а читать ты умеешь?

— Откуда? Я ж на улице рос, там грамоте не учат.

— А вот это херово. Это только для дикарей и животных в свитках и на табличках непонятные крючки начертаны. Учиться будешь.

— Не вопрос. Надо учиться — значит буду. Глядишь, если с вами не сложится, в писари пойду, — Лифут Бакатария смерил его недобрым взглядом, явно намекая, что шутка не удалась, и Мицан поспешил сменить тему. — Так, бегать по посылкам, служить провожатым и учить буковки — это понятно. А как насчет… ну — кровь кому пустить?

— А этим тебе придется заниматься очень не часто. Если вообще придется. Тебя это может удивить, но большинство вопросов у нас, сука, словами решаются. Это уличные быки кого-то постоянно громят и херачат, чтобы на страх взять, а нам город и так покорен и податлив. Мы — продавцы мира и спокойствия, а не громилы и отморозки. Да и для добрых граждан мы вообще, сука, главная надежда и опора, — на этих словах он заулыбался. Мицану показалось, что эта мысль забавляет Бакатарию. — Знаешь, мы — как государство. Берем деньги и даем взамен защиту и справедливость. Только работаем мы честнее. Ну и быстрее, само собой. Спросишь, зачем же мы тогда просим желающего к нам присоединиться грохнуть кого-нибудь? Да просто нам нужны решительные люди, а не всякая сыкливая херота. Ну а ещё — в город вечно лезет всякая мразь, то из провинций, то вообще из-за моря. Как будто нам своих ублюдков не хватает. Боги свидетели — прут как крысы из всех щелей, а осев тут, начинают херней страдать. Грабить, насиловать и убивать. Вот и приходится их выводок сокращать понемногу.

— Знаю. Я же родился на границе Фелайты и Паоры. Всю жизнь дрался с вулграми и прочим клавринским сбродом, — сам не зная зачем вставил Мицан. Хотя, пожалуй, знал — ему хотелось понравиться Бакатарии и остальным клятвенникам. Но тот, кажется, просто пропустил его слова мимо ушей.

— Так что в основном ты будешь, скажем так, по городу гулять. А начнешь уже завтра. Знаешь таверну «Латрийский винолей» рядом с Мясным базаром?

— Знаю.

— Вот завтра на третьем часу от рассвета зайдешь туда за своим первым заданием, — Лифут высыпал на стол остатки фиников и придвинул малую их часть Мицану. Юноша благодарно кивнув отправил в рот самый мясистый из них. — Там найдешь меня или Арно. Если вдруг никого не окажется — в уголочек забейся и посиди чуток. Мы обязательно придем. Ладно, засиделись мы тут что-то. На воздух пора.

Сказав это, Лифут встал и направился к выходу. Его примеру последовали и остальные. Мицан заметил, что косточки и чаши они так и оставили на столе, даже не попытавшись за собой убраться. Оглядевшись и убедившись, что на него никто не смотрит, он выпил оставшееся в кувшине вино, сгреб финики, положив их за пазуху, и догнал остальных. Они немного прошли вместе, после чего попрощались, причем Лифут крепко пожал ему раненную руку и юноше пришлось закусить губу, чтобы не закричать.

Когда люди господина Сельтавии пошли дальше по улице, растворяясь в потоке прохожих, Мицан потрогал набухшую от крови повязку и пошевелил пальцами — к счастью они спокойно гнулись и разгибались, не доставляя ему особой боли. «Заживёт», — подумал он и пошел дальше, насвистывая прилипчивую мелодию, услышанную пару дней назад.

Солнце уже катилось к закату, окрашивая небосвод ярким багрянцем, и вскоре город обещал преобразиться, показав миру свое второе, ночное лицо. Как раз к тому времени как он дойдет до дома. Впрочем Мицан этого лица никогда не боялся, а теперь, после того как самая крупная и могущественная банда Каменного города признала его своим, бояться полуночных обитателей Кадифа стало и вовсе смешно.

Мицан шел, прокручивая в голове все события последних часов. Всё прошло… гладко, хотя и немного странно. Вот уж кто бы мог подумать, что люди Сельтавии так серьезны в ритуалах и почитании Богов. Почти как всякие там благородные. Сам-то он к богам относился проще и прохладней. Да, он воздавал им хвалы, любил гуляния на Мистерии и порой приносил жертвы… но всё же боги никогда не играли в его жизни особой роли. Но ничего. Если надо, Мицан пересмотрит свои взгляды. Ради той новой жизни, которую сулило ему служение господину Сэльтавии, он был готов на очень многое.

Дойдя до перекрестка у своей родной улицы, Мицан остановился, прикидывая, куда бы ему пойти. Видеться с ребятами решительно не хотелось, и он направился туда, где не был уже третий день — в свой дом.

Они с матерью жили на первом этаже четырехэтажного здания из желтого кирпича, большая часть которого сдавалась внаём. Их дом почти не отличался от окружающих зданий, только у него был ряд обшарпанных колонн, а на стенах лицевой части когда-то красовались фрески. Сейчас большая их часть потрескалась и выцвела на солнце, оставив от нарисованных львов на цветочных полях лишь смутные контуры. Когда Мицан был совсем маленький, он обожал их и мог разглядывать часами. Всякий раз, когда к маме приходил очередной любовник, его выгоняли на улицу, где он садился на пол и долго-долго изучал орнаменты, нарисованных животных представляя, как они оживают. В его фантазии они бегали по этим цветочным полям, охотились и играли с ним, пока он сидел на циновке, вжавшись в стену.

Увы, но новый владелец доходного дома, купивший его пару лет назад, совсем не интересовался фасадом и не желал тратить на него деньги. Немудрено, что дом ветшал, покрываясь трещинами и всякими похабными рисунками. Ну а фрески гибли. И было уже понятно, что пройдет всего пару лет и от некогда предмета гордости жильцов не останется и следа. Мицан подумал, что обязательно однажды их восстановит. А уж этого жадного до денег джасура, что так искалечил дом его детства, проучит как следует.

Он подошел к крайне правой двери и легонько ее толкнул проверяя. Она поддалась сразу, открываясь со скрипом. Похоже, мать опять забыла ее запереть. Годы шли, а ничего не менялось.

Мицан прошел внутрь темной комнаты, передвигаясь скорее на ощупь и по памяти, и почти сразу замер. В его нос ударил резкий запах дешевого вина, рвоты и мужского семени. Мицан нащупал масленую лампу, которая всегда стояла на небольшой полочке по левую руку от двери, взял огниво и, повозившись с искрой и трутом, зажег ее. Тусклого желтого света едва хватило, чтобы осветить их небольшую прихожую заваленную всяким старым хламом. Но его было достаточно, чтобы Мицан увидел главное.

Ровно посередине лежала она.

Он помнил, хотя, быть может, это его детская память играла с ним в злую игру, что когда-то давно мать была даже красивой. Да полной, но с приятным и добрым лицом. Сейчас от этой красоты не осталось и следа. Перед ним лежала заплывшая жиром женщина, с седыми прядями в спутанных волосах. Ее губы были разбиты, под глазом сиял свежий кровоподтёк. Одежда же, некогда бывшая шерстяным платьем, превратилась в рванину заляпанную вином и рвотой, в луже которой она собственно и лежала. Мерзкая, отвратительная, опустившаяся старуха… которой не было даже тридцати.

Преодолевая отвращение, Мицан пошел на кухню где взял бадью с водой и пару относительно чистых тряпок. Вернувшись в их крохотный зал, он перевернул мать, снял с нее одежду, стараясь особо не смотреть на тело, и вытер ее саму и пол. Потом, хотя и не без труда, он оттащил ее в жилую комнату и положил на кровать. Ее нужно было одеть. Мицан постоял, немного соображая, а потом открыл стоявший возле окна сундук. Порывшись в вещах, он нашел относительно приличное платье из шерсти. Кажется, когда то оно было белым, но сейчас пожелтело и выцвело. Впрочем, и такое сойдет.

Когда он начал ее одевать мать зашевелилась.

— Сначала дай на вино, — прохрипела она, не разлепляя глаз. — Потом делай что хочешь.

«Боги, боги, боги. Только не это», — мысли Мицана лихорадочно забились внутри головы. Нет, его мать не могла пасть так низко. Да, она всегда была гуляшей и через ее постель прошло множество мужчин, но она не была шлюхой! Может у нее просто новый любовник и она принимает Мицана за него? Да, наверное, так. Она не могла перейти этой черты. Не могла опозорить его ещё сильнее. Боги, только не сегодня. Не в день, когда он добился так многого!

Или могла? Поверить в это было слишком тяжело и страшно.

Он затряс ее за плечи:

— Мама! Очнись! Это я — Мицан! Твой сын!

Но она уже не слышала его слов. Что-то пробурчав, она вновь провалилась в тяжелый хмельной сон, громко захрапев и пуская слюни. Мицан почувствовал, как на него волнами накатывает отвращение. Он закончил ее одевать, поставил рядом ведро, на случай если она все же проснется перед тем вырвать и поспешил выйти на улицу.

Небо уже окрасилось серебряным светом ночного светила, а воздух наполнился свежестью, которую Мицан вдыхал так жадно, словно провел последние пару лет в подземелье.

Конечно, запахи города никуда не исчезли. Он и сейчас чувствовал эту неповторимую смесь из специй, вина, пота, соленой рыбы, жареного мяса, дыма, уксуса, гнили, грязи и нечистот, которая пропитывала каждую улочку его родной Фелайты. Но по ночам они чуть слабели, приглушенные прохладой и свежестью моря.

Мицан стоял на пороге своего дома и вдыхал этот воздух, закрыв глаза и отгоняя все неприятные мысли. Его ноздри ещё раздувалась, а кулаки сжались до белизны, но постепенно гнев начал уходить, а спустя ещё немного времени дыхание стало ровным и он открыл глаза.

Этой ночью его нога больше не переступит порога родного дома. А может и в другие ночи тоже. Хватит с него всего того, что он видел.

Юноша огляделся и прикинул, куда бы ему пойти. Раньше он не задумываясь пошёл бы к одному из парней, или в заброшенный склад. Но так было раньше. В другой жизни, от которой он отрекся. Теперь он человек господина Сельтавии, клятвенник, а они — уличный сброд, с которым ему не по пути. Вот только одна беда — другого дома и других друзей у него пока не было.

Без всякой цели юноша пошел вверх по улице в сторону базарной площади, где днем сосредотачивалась почти вся жизнь их квартала, а ночью всегда можно было отдохнуть возле центрального фонтана. На улице было довольно пустынно. Лишь время от времени ему встречались шатающиеся компании полузнакомых людей, но, не желая ни с кем общаться, он ограничивался сухим кивком, если его замечали, после чего шел дальше. Слева и справа от него поднимались трех, четырех и пяти этажные дома из выбеленного кирпича и камня, с крышами покрытыми оранжевой и красной черепицей. Некоторые из них украшали колонны, небольшие башенки и даже фрески с быками, воинами и танцующими среди цветов девами, как было когда то и в его родном доме.

Кадиф был красив. А ещё он обладал особым характером. Каждый миг этот город стремился напомнить всякому гражданину или приезжему, что идет он по улицам самого главного города самого могущественного государства в мире, щедро бросая в лицо доказательства своего величия и богатства. Даже здесь, в глубинах квартала, в котором жили в основном блисы, у развилок улиц возвышались прекрасные бронзовые статуи и небольшие мраморные фонтанчики. По краям дорог росли аккуратные кустарники, а между домами располагались небольшие сады, в которых росли персики, груши, инжир, гранаты и кизил.

Но как бы не старался Кадиф, переделать людей не получалось даже у него. А потому то тут, то там стены покрывали пошлые рисунки и различные надписи, которые, как предполагал Мицан, не сильно отличались по содержанию от соседствующих с ними картинок. Что же до статуй то у каждого мужчины до блеска были натерты чресла, а у женщин — груди и ягодицы. Ну а в садах вечно ваялись разбитые кувшины из-под вина и перебравшие его люди.

Но именно такой Кадиф ему и нравился. В нем чувствовалась жизнь. А вылизанные и ухоженные богатые кварталы всегда казались юноши мертвыми и лишенными всякого человеческого тепла. Тут же, он чувствовал себя по-настоящему дома.

Мицан почти дошел до базарной площади, когда услышал, как кто-то произнес его имя, а потом несколько голосов дружно засмеялись. Он развернулся. Звуки раздавался из небольшого сада, в котором на каменной лавке сидели трое мальчишек, примерно одного с ним возраста. Мицану они были смутно знакомы: один, худощавый и покрытый прыщами с вытянутым лицом, был, кажется, сыном мясника из соседней родному дому Квитои лавки. Второй, чернявый и коренастый, был в той же лавке зазывалой, а третий, с откровенно девчоночкой внешностью и длинными волосами до плеч, был Мицану не знаком. Неожиданно он понял, что все трое смотрят на него и хихикают перешептываясь.

— По какому поводу веселитесь, парни? — окрикнул он сидевших на лавочке. Парни явно были пьяны, особенно сидевший с левого края сын лавочника, и, кажется, не ожидали, что он их услышит.

— Да так, вспомнили веселую историю. Ничего важного. Доброй ночи тебе Мицан, — быстро проговорил коренастый паренек, явно бывший самым трезвым из троицы, но сидевший рядом с ним худощавый расплылся в улыбке

— Да это же он… ик! Сука, ик… точно он! Умора, — у парня сильно заплетался язык, а глаза затянула мутная пелена.

— Да, это я. А ты видимо что-то сказать мне хочешь?

— Керах очень пьян, Квитоя, — продолжил его друг. — Ты, пожалуйста, не обращай на него внимания. Говорит что-то невпопад постоянно.

Мицан пристально посмотрел на этого Кераха. Да, он был смертельно пьян, и явно плохо соображал, но смеялся он все-таки над ним. Ошибки быть не могло. Впрочем, Мицан не знал, что именно такого смешного показалось в нем сыну лавочника, и решил оставить их в покое. Но стоило ему развернуться и сделать один шаг, как худощавый Керах вновь заговорил.

— Да не, ну забавно же… ик… только мы вспомнили, что Мирна Квитоя, ик, за кувшин вина у нас троих отсосет, как тут же её сынок нарисовался… видать знак небес… Ик. Ой.

— Что ты сейчас сказал? — Мицана затрясло от гнева и ярости. В Фелайте его хорошо знали и никто среди мальчишек квартала не рискнул бы его так оскорбить. Но видно выпитое вино окончательно помутило разум сына мясника, продолжавшего смеяться и показывать на него пальцем.

— Он пьян, Квитоя! Не понимает что говорит! Не слушай его! — залепетал коренастый, но было уже поздно.

Мицан быстро подошел к ним и что было силы ударил ногой в грудь сидевшего на крою лавки худощавого парня, отчего тот кувыркнулся через голову назад.

Коренастый вскочил и попытался защищаться, но Мицан был сильнее, быстрее, а, главное, в сто крат злее. Легко увернувшись от его неуклюжих движений, он несколькими ударами, попавшими тому в нос и челюсть, заставил парня зашататься, а потом, повалив на землю, ударил со всей силы по лицу ногой, выбив несколько передних зубов. Повернувшись к лежавшему на земле сыну мясника, Мицан с разбега ударил его под ребра, с удовольствием отметив, как захрустели кости и как завыл его обидчик. Паренек даже не пытался драться, а только закрывался руками, пропуская большую часть ударов, и истошно вереща и визжа.

От обиды и ярости кровь бешено стучала в его висках. Сам не понимая, что он делает, Квитоя схватил за шиворот худощавого мальчишку и подтащил к каменной скамейке.

— На колени, мразь, — проорал он. Парень испуганно сжался и попытался отползти, но Мицан ударил его под ребра ногой, от чего тот завыл, словно собака в которую всадили нож, а потом пинками и ударами загнал обратно к лавке.

— Встал на колени или покалечу, — повторил он ещё раз, тяжело проговаривая каждое слово.

На этот раз мальчишка не посмел его ослушаться и, рыдая поднялся, держась за край каменной скамейки. Мицан обратил внимание, что его тонкие, словно веточки, пальцы дрожали на ровной поверхности, будто пытаясь выбить бойкий ритм.

Квитоя ещё раз огляделся — улица была пуста, а коренастый мальчуган толи ещё не пришел в себя, толи усердно делал вид, что прибывает в забытье. Мицан поискал третьего из обидчиков, но женоподобного тоже нигде не было видно. Похоже, он предпочел просто бросить своих дружков и сбежать. Ну что же, тем было лучше и для него и для Мицана.

Подойдя ещё ближе, он приспустил штаны.

— Что, хотел, чтобы тебя приласкали? Открыл рот!

— Что?!

— Рот открыл! — проорал Мицан, с размаху ударив пару раз обидчика кулаком по челюсти.

Сын лавочника подчинился, испуганно зажмурив глаза, из которых ручьем потекли слезы. Мицан скривился в злой усмешке, и в лицо парня ударила желтая струя. Паренек задрожал, но даже не попытался закрыться руками или отвернуться. Закончив, Мицан смачно плюнул на него и, взяв со скамейки большой глиняный кувшин вина, пошел прочь, оставив позади паренька, который так и стоял на коленях с зажмуренными глазами, жадно глотая ртом воздух.

Завернув за угол улицы и скрывшись от возможных и лишних глаз, Мицан начал жадно пить из кувшина. Он пил большими глотками, проливая часть вина на свою одежду, давясь, но не останавливаясь ни на мгновение. Вино было кислым и теплым, да к тому же почти не разбавленным, но это не волновало юношу. Главное, что оно пьянило и туманило разум. Когда последние капли упали ему на язык, он с диким криком швырнул пустой кувшин и несколько раз ударил об стену кулаком.

Его туника покрылась большими винными пятнами, которые соседствовали с каплями крови. Мицан сорвал ее с себя, швырнув прочь с диким, звериным криком и сел на землю, обхватив руками голову.

Она все-таки испортила ему этот день.

День, который он ждал так долго. С того самого мгновения как только начал понимать как на самом деле устроен этот мир. Ради которого он убил человека, чуть не погиб сам и предал своих самых близких друзей. И теперь этот день будет навсегда омрачен и испоганен в его памяти.

Вместо говорящего ритуальную клятву Бакатарии, он будет вспоминать лишь валяющеюся в луже собственной рвоты мать и этих ржущих над ним мальчишек. И даже если он сейчас вернется назад и размозжит голову этому Кераху булыжником, это уже ничего не изменит. Ведь этот прыщавый урод говорил правду. Чистую правду. И Мицан знал её.

Никакой он не сын прачки и героически сгинувшего в дикой глуши солдата, который до последнего мечтал вернуться к своей возлюбленной и новорожденному сынишке. Он сын шлюхи. Обычной гуляшей бабы, что придумала все эти бредни про воина походной тагмы лишь потому, что так и не смогла вспомнить, после чьего именно излитого в неё семени у нее поперло брюхо.

Но одно дело знать это где-то там, в глубине души, скрывая от всех и каждого. И совсем другое — услышать от случайных встречных, смеющихся над тобой на улице.

Его внутренности завыли, требуя ещё выпивки. Он постарался припомнить, где находилась ближайшая винная лавка. Кажется, это было через две улицы. Поднявшись на ноги, Мицан побрел между домами, не обращая внимания ни на ночной холод, ни на редких прохожих. Остановившись у лавки, он с тоской посмотрел на закрытые двери и ставни. Людей вокруг не было и Мицан попробовал открыть одно из окон. Ставни не поддались. Он дернул сильнее. Потом ещё. Оглядевшись, он попытался вышибить дверь ногой, но она ответила лишь гулким звуком, недвусмысленно давая понять, что поддастся он только топору или тарану. Выругавшись, он вернулся к ставням.

Упершись ногами в стену, он с силой рванул их на себя. Раздался треск, и ставни вроде как немного поддались. Он попробовал ещё, что есть силы потянув на себя деревянные створки, а потом несколько раз дернув. Одна из них поддалась и Мицан, потеряв равновесие, рухнул на спину, больно ударившись о мостовую. Поднявшись на ноги, он пролез внутрь и схватил четыре первых попавшихся под руку кувшина, после чего быстро пошел прочь, на пути срывая сургуч и выдергивая зубами пробку.

Вино оказалось очень сладким, даже приторным. Юноша выпил его, почти не отрываясь от горлышка, вновь изрядно облившись и запачкав теперь ещё и штаны. Следующий кувшин был уже значительно лучше — напиток оказался терпким и приятно пощипывал кончик языка, но и он почти моментально отправился в желудок Мицана, вызвав столь желанное им состояние.

Следующий кувшин он пил уже небольшими и не очень частыми глоточками. Земля под ногами и так с каждым новым шагом все больше походила на палубу попавшей в шторм триремы, а мир перед глазами был размыт и немного двоился. Продолжи он налегать на вино в заданном темпе и завтра точно проснется заблёванным в какой-нибудь грязной канаве. А это было поступком недостойным человека господина Сельтавии.

Главное, что все мысли, что мучали и изводили его, утонули в вине. Он был пьян. Сильно пьян. И ему это нравилось.

Мицан бродил без всякой цели по родному кварталу, пока с удивлением не понял, что вновь пришел на свою родную улочку. От вида его дома юношу замутило, и он с трудом сдержал подкатившую к горлу тошноту. Сделав ещё пару больших глотков он уже было развернулся, чтобы идти прочь, но потерял равновесие и упал на землю, разбив недопитый кувшин в дребезги. Поднявшись с немалым трудом и с ещё большим сохранив свой последний глиняный сосуд, Мицан мотнул головой. Похоже, с прогулками нужно было заканчивать.

Шатаясь и балансируя руками, как акробат на канате, он перешел улицу и остановился у дома напротив. Подняв с мостовой небольшой камешек, он швырнул его в окно второго этажа, а потом свистнул. Точнее попытался это сделать — руки его слушались не лучше ног и заложенные в рот пальцы постоянно выскакивали.

— Ппфффф… Ярна, это я. Мицан. Открой.

Створки распахнулись, и на улицу выглянула девушка. Увидев его, она тихо вскрикнула и тут же скрылась в глубине дома. Парень чуть покрутил ногой, нащупывая достаточно твердый участок мостовой, который не попытался бы его уронить, и развернулся.

— Ну и ладно, — сказал он с досадой и шагнул прочь.

Но тут дверь дома скрипнула, а из темного проёма показалась одетая в одну легкую тунику Ярна. Она подозвала его, жестом попросив не шуметь, и Мицан пошел внутрь. Он уже бывал тут и знал, что их семья занимала всю восточную часть этого небольшого двухэтажного здания. Похоже, раньше у ее рода водились деньги, но сейчас средств, чтобы поддерживать в чистоте и порядке такое помещение, явно не хватало: мебели почти не было, стены покрывала облупившаяся и пожелтевшая от времени краска, на потолках виднелась копоть от дешёвых масляных ламп, а в воздухе стоял запах затхлости и гари.

Мицану вспомнилось, что раньше, когда мать Ярны ещё была жива, а сама девушка занималась домашними делами, вместо того, чтобы мыть полы в таверне, тут было значительно чище и уютнее. По крайней мере, пыли и паутины по углам тогда точно было не найти.

Ярна взяла его за руку и потянула за собой по лестнице на второй этаж. Пройдя почти на цыпочках рядом с закрытыми дверями до конца коридора, она пропустила Мицана внутрь и закрыла за собой дверь. Небольшая комната, в которой жила Ярна, была не в пример чище и опрятнее остального дома. Здесь даже было свежо, чуть прохладно и приятно пахло благовониями.

Пол покрывал аккуратно заштопанный в паре мест потертый ковёр. Из мебели была кровать, стул, стол на котором лежали различные шкатулочки, свечи в каменных подсвечниках, отполированный бронзовый диск, служившей зеркалом, и постиранная перешитая туника Патара. В углу расположился старый, обитый позеленевшей бронзой сундук, над которым висела полочка, где перед небольшой дымящийся жаровней, стояли статуэтки богов — Жейны, Бахана и Радока.

Мицан сел на ковёр, чуть не завалившись на бок, и опёрся спиной о кровать.

— Я пьян, — признался Мицан в очевидном и, распечатав последний кувшин, сделал пару глотков. Девушка молча прошла через комнату и села на кровать рядом с ним, коснувшись его плеча ногой. — Ты извини, что я вот так, ночью заваливаюсь, тем более голый по пояс, но мне бы поспать пару часов, а домой идти или на наш склад… в общем, можно я тут у тебя на ковре вздремну?

— Конечно Мицан, оставайся сколько нужно. Только лучше ты на кровать ложись, а я вниз пойду, на лавку. Можно я только сначала с туникой Патара закончу? А то сегодня так много работы было, что не успела совсем доделать…

— Да брось ты Ярна, какая лавка. Сдурела что ли? Это же твой дом, твоя постель, а меня даже гостем то не назвать. Так, приблуда ночная. И бухая вдобавок.

— Нет, нет, нет, ложись сюда, пожалуйста. Ты меня совсем не стеснишь, правда. Мне так только спокойнее будет. А с одеждой я тогда завтра утром закончу.

Мицан скривился. Как всегда мила, добра и безотказна.

Проклятье, да попроси он ее сейчас отдать ему все деньги и украшения, если такие у нее имеются, она бы ещё долго извинялась, что получилось мало.

А ведь он ее предал. Да, да, именно что предал. Променял на господина Сельтавию и свою новую жизнь. Жизнь, которая вообще-то была невозможной без ее отчаянного поступка. Не вымани она Газрумару, не заведи его в ту подворотню, и ничего бы не было. Ни встречи с Бакатарией, ни клятвы перед богами, ни раны на руке. Ничего. И пусть она и не требовала для себя никакой награды, не просила ничего за свою помощь, легче ему от этого не становилось. Скорее наоборот. Он чувствовал себя неблагодарной сволочью и от этого начинал злиться. На себя, на Ярну, на саму его судьбу и ту жизнь, в которой он не мог поступить иначе.

Мицан отхлебнул вина и протянул кувшин девушке. Она взяла его двумя руками, выпила, поперхнулась, закашлялась и вернула обратно.

— А знаешь что, а ведь меня сегодня приняли.

— Прости, что ты говоришь Мицан?

— Приняли, говорю. Я поклялся в верности господину Сельтавии и теперь, стало быть, я его человек и работаю на него. Вот так вот.

Девушка радостно взвизгнула и обняла его за шею, но тут же отстранилась, засмущавшись и опустив глаза.

— Поздравляю тебя!

Он помрачнел. Почему-то эти слова очень больно резанули по его сердцу.

— С чем поздравляешь то, Ярна? Ты не поняла, наверное. Взяли только меня. Одного. Я один клятву принес, а все остальные и ты тоже, ни с чем остались.

— Но ведь это ты его… ну… убил, — последнее слово далось ей нелегко. Она вытолкала его из себя словно застрявший в горле комок.

— И что с того? Ха, тоже мне — герой-победитель. Да мне просто повезло, Ярна. Если бы этот бугай на деревяшку не напоролся, хрен бы мы с тобой сейчас разговаривали. Зарезал бы он меня и все дела. А потом Кирана и тебя тоже, если бы смыться не додумалась.

— Но ведь не зарезал. И дрался с ним ты. И Кирана тоже спас ты. Он мне рассказывал.

— Чушь он тебе рассказывал, а ты и слушала уши развесив. Я ему ни как не помог. Вообще. Только порадовался, что косхай сначала на него бросился и мне время дал.

— Не наговаривай на себя, пожалуйста. Ты не такой.

— Ты дура что ли? Нашла из кого благородного защитника делать. Ещё скажи, что меня Мифилай своим нерушимым щитом укрывал. Нет, ты или совсем тупая или не видишь ни хера. Да если бы не ты и мои парни, я бы к Газрумаре даже не подобрался. Все вы за меня сделали. А я себя как последний гад повел. Всех кинул. На всех наплевал! Патара, Амоллу, Кирана, Ирло. Всех с кем с пелёнок дружил, с кем хлеб и кров делил, кто за меня хоть в огонь был готов полезть — всех на хер послал не раздумывая, стоило передо мной лучшей жизнью помахать. Да и тебя тоже. Ты вон за меня в бездну полезла, а я даже спасибо не сказал. Вместо этого пьяный как свинья приперся и из собственной кровати гоню. Нет, знаешь что — выгони меня отсюда. Гони к херам тряпками и на порог не пускай больше. А если вдруг опять завалюсь, — водой окати или кинь чем-нибудь. Горшком там, или сковородкой. Что молчишь то? Сказать нечего своему «герою»? А, в бездну все. В бездну и на хер. Самому от себя уже тошно. Сейчас ещё на твой ковер вывернет.

Мицан начал подниматься, но тут же почувствовал, как на его запястье сжались тонкие пальчики Ярны. Он поднял голову и увидел застывшие в глазах девушки слезы.

— Не ори на меня, пожалуйста. Может я и дура, только тебе ничего плохого не сделала, чтобы ты меня обзывал.

Ярна сидела сжавшись, втянув голову и крепко сведя свои костлявые коленки. Мицан посмотрел на нее и внутри юноши что-то шевельнулось. Жалость? Сочувствие? Симпатия? Он точно не мог понять, какие именно струнки его души затронул вид этой расплакавшийся девчонки. Но одно он знал точно — он был неправ.

В гневе на самого себя он случайно, а может быть и намеренно, задел чувства той, что всю жизнь дарила лишь добро. Ему вспомнилось как будучи совсем малышом, он играл в ее игрушки, как она кормила его, когда ушедшая в загул мать вновь забывала оставить в доме еду. Как прятала, когда за ним охотились парни с соседней улицы или меднолобые. Как штопала порванные в драках штаны и туники и мазала целебными мазями ушибы и раны.

Он не должен был на нее орать. Не должен был называть тупой дурой за ее собачью верность и веру в то, что Мицан Квитоя — хороший человек. А хорошим он не был. Он вор, лжец, гуляка, а теперь ещё и убийца, но только не ее в том вина и нечего на ней зло вымещать.

— Прости меня. Видимо вино совсем голову задурманило, — эти слова дались ему трудно. Они царапали горло, не желая вылезать наружу. Но он вытолкал их. И следующие уже понеслись сами собой. — Я на себя орал, не на тебя. Тошно мне Ярна. Тошно, что так дешево друзей своих ценю. Но разве мог я иначе поступить, а, Ярна? Разве мог? Такая возможность, она же один раз в жизни дается. Нельзя ее упускать. Чтобы не произошло — нельзя. Ведь если наверх не карабкаться, то утонешь во всей этой грязи. С головой в неё уйдешь и не выберешься уже никогда. А я так хочу сыто жить. Так хочу, чтобы меня уважали, чтобы о деньгах не думать. Неужели я не достоин всего этого? А, Ярна?

Она не ответила. Только вытерла слезы.

— Вот что у меня сейчас есть? — продолжал юноша. — А что дальше будет? Какая жизнь меня ждет? Я же босота, голь уличная. Ни наследства, ни имени. Боги, да я даже отца то своего не знаю, ну а мать… такую лучше и не знать вовсе. Мне все самому выгрызать у судьбы надо. Самому добывать. Вот я и кручусь, как могу и умею, а то, что других задеваю… так ведь нельзя иначе. Мир так устроен. Боги его таким сделали. Его и нас. Понимаешь Ярна?

— Понимаю, — ели слышно произнесла она.

— А если понимаешь, то и осуждать не станешь.

— Мицан, милый мой, я никогда тебя не осуждала.

«Милый»? Это слово стало неожиданностью для него. Мицан повернулся, сам не понимая, что делает, он положил на бедро девушки руку. Она вздрогнула, но не отстранилась и не противилась ему, напротив, подвинувшись вперед. Почувствовав неожиданную власть над ее телом, он проскользнул рукой под край туники, сорвав стон с ее губ.

Мокрая. Все эти шутки были совсем не пустыми. Похоже, она и вправду влюбилась в него и желала всё это время.

Хотя у Мицана ещё никогда не было женщины, его не влекло к Ярне. Она казалась ему слишком тихой, слишком серой, чтобы ее хотеть. Ему нравились уже созревшие девушки, с налившейся грудью, округлыми бедрами и красивым лицом. Такие, которыми можно похвастаться как трофеем и вспоминать потом с гордостью.

Ну а Ярна… разве ей можно было впечатлить хоть кого-то? Едва ли.

Он отстранился, невнятно пробурчав какие-то извинения, но Ярна с неожиданной силой схватила его за руку. Глубоко дыша, она посмотрела ему в глаза и в этом взгляде были даже не желание или страсть, а… мольба. Она умоляла его остаться, умоляла быть с ней. И неожиданно для себя он понял, что все же не хочет уходить.

Мицан сел рядом и обнял ее за плечи. Он вновь попытался найти внутри себя хотя бы похоть, но попрежнему чувствовал лишь пустоту. Его не влекло к Ярне. Единственное чего ему сейчас действительно хотелось, так это выпить. Нагнувшись, он поднял с пола кувшин с вином и сделал пару глотков. Чуть замявшись, он предложил его Ярне. Девушка взяла кувшин и припала к нему, словно измученный жаждой путник к долгожданной чаше воды. Она пила жадно, не отрываясь, пока полностью не опустошила кувшин, в котором было не меньше половины. Потом поставила его на пол и вновь посмотрела на Мицана очень странным взглядом, в котором решительность и отчаянье смешивались с нежностью. Ярна потянулась к нему. Мицан не отстранился и губы их встретились, сначала в робком, а потом во всё более страстном и пламенном поцелуе.

— Ярна…

— Молчи, прошу тебя, только молчи….

Она стянула тунику через голову, обнажив маленькую, едва наметившуюся грудь с небольшими розовыми сосками, обтянутые кожей ребра, поросший тонкими черными волосами лобок и узкие бедра на которых виднелись старые синяки.

Он был у нее первым. Это было видно по тому, как дрожало ее тело, как сбилось дыхание, как прятала она глаза, избегая его взгляда.

Мицан подумал, что она, вероятно, так и будет сидеть неподвижно, ожидая действий от него, не менее растерянного и неопытного, но тут девушка с силой толкнула его на кровать, и, прильнув к нему, начала целовать его в губы и шею. Она покрывала поцелуями грудь и живот, дыша так громко и сильно, что могло показаться, будто девушка задыхается.

Мицан закрыл глаза, полностью отдавшись непривычным ощущениям. Он поглаживал ее, шептал какие-то слова, наслаждаясь лаской и долгожданной тишиной внутри. Впервые за все последние часы мысли оставили его в покое, подарив блаженное забытье. Чувство вины и злости на самого себя, образ матери, лежащей в луже из рвоты, смеющиеся парни на лавке, лицо Лифута Бакатарии и отрезанная голова Газрумары… все исчезло. Все что мучало и сводило его с ума, все, что так и не смогло затопить выпитое за день вино, растворилось в ласках Ярны и неожиданно для себя, Мицан почувствовал себя счастливым.

Девушка отстранилась от него, и резко села сверху, вскрикнув от боли и крепко зажмурив глаза. Чуть подождав, она начала двигать бедрами, сначала медленно и осторожно, явно избегая лишней боли, а потом все сильнее и глубже, кусая со стоном губы и впиваясь пальцами в свои маленькие груди.

Ярна двигалась все быстрее и быстрее, а стоны ее становились все громче и громче, пока судорога не прокатилась по всему ее телу и она не упала ему на грудь, крепко обняв и поцеловав в шею.

— Любимый, мой любимый, мой… мой! Мой! — шептала она, двигая бедрами и наращивая темп, пока тело её вновь не задрожало от удовольствия, а слова не превратились в стоны.

— Ярна, я… уже…. почти.

— Не вынимай… молю всеми богами, не вынимай, я хочу… чувствовать… хочу… хочу… ах!

Они переплелись телами, превратившись в единое целое. В пульсирующее наслаждение, в котором растворились Мицан и Ярна, постель и дом, гигантский каменный город со всеми его бесчисленными жителями и весь окружавший их мир.

Они были счастливы.