Когда говорит кровь

Глава шестая: Правильный выбор

Кровать монотонно поскрипывала, легонько ударяясь спинкой о стену. Лежавшая на ней девушка смотрела в сторону, заведя руки за голову. Ее черные глаза были пусты, тонкие губы сжаты, а через невысокий лоб пробегала маленькая морщинка, разделявшая напряженно-сведенные широкие брови. Она молчала. Не стонала, не кричала, не шептала. Даже дыхание её было ровным и тихим. Ее тело оставалось почти неподвижным, дергаясь лишь в такт движениям лежавшего сверху молодого мужчины, что крепко держал ее за плечи, уткнувшись лицом в ее растрепанные волосы. Он тоже молчал, и лишь скрип кровати и звуки слипавшихся тел нарушали предутреннюю тишину.

Он задвигался быстрее и резче. По его телу пробежала дрожь, с губ сорвался стон, а потом он обмяк, вжавшись на лежавшую под ним девушку, но почти сразу перекатился на бок. Она тут же села на край кровати и отвернулась в сторону. Мужчина легко дотронулся пальцами до ее руки, но она сразу ее одернула. Не резко, а плавно, как будто случайно или просто не заметив его прикосновения. Лицо мужчины исказила гримаса отчаянья, а его большие серые глаза посмотрели на нее с болью. Он тяжело вздохнул, встал, натянул через голову красную тунику, надел штаны и подпоясался широким кожаным ремнем.

Пройдя на другой край комнаты, мужчина достал из небольшого ящика восьмигранную свечу и бронзовую миску, в которую налил воды из кувшина. Запалив фитиль, он тихо зашептал слова молитвы, по очереди пронося руки над пламенем и окуная их в воду, после чего умывая лицо.

Девушка все также сидела голой на кровати. У нее было симпатичное лицо, но, несмотря на молодость, ее маленькая грудь уже успела обвиснуть, живот выступал небольшими складками, а на полных ногах виднелась тонкая сетка синих вен. На мужчину она не смотрела, оставаясь абсолютно равнодушной и безучастной к происходящему.

— Благослови и даруй продолжение, ибо угоден тебе род человеческий, — прошептал мужчина в конце молитвы и, затушив свечу, убрал ее вместе с блюдцем в ящик.

— Ты все ещё веришь, что твой бог поможет, Айдек? — проговорила она с нескрываемой иронией в голосе. Мужчина посмотрел на нее тяжелым взглядом. Девушка, громко вздохнув, скорчила притворно-обидную мину. — Ну ладно, ладно. Верь, во что хочешь. Я вот тоже Вечнородящей что-нибудь пожертвую.

— Быть может из-за твоего идолопоклонничества у нас ничего и не выходит, — огрызнулся Айдек.

— Или из-за твоих молитв однобожника.

Она поднялась с кровати и надела свободное зеленое платье. Затем сев за стол, на котором стояло большое зеркало из отполированной бронзы и несколько коробочек, зажгла свечи и начала приводить в порядок волосы. Мужчина же продолжил одеваться. Натянув высокие сапоги и кожаный доспех, он накинул на плечи красную накидку, закрепив ее на правом плече большой железной бляшкой с тесненным быком, и прицепил к поясу короткий меч.

— Я сегодня опять вернусь поздно.

— Ага.

— Ривна, в городе сейчас неспокойно, особенно в гавани. Там в любой час могут начаться беспорядки.

— Я уже поняла тебя, Айдек, — скучающим голосом проговорила она, подводя глаза кусочком уголька. — Не обязательно передо мной все время оправдываться.

Он подошел к ней и украдкой взглянул на себя в зеркало, немного поморщившись от увиденного. Недостатки его фигуры не мог исправить даже военный наряд: был высок, но худ, со слишком длинными руками и узкими плечами, а когда стоял то всегда сильно сутулился, отчего казался намного ниже ростом, чем был на самом деле. Его вытянутое лицо с тонкими носом, впалыми щеками и глубоко посаженными большими глазами, которые окружали темные круги, выглядело истощенным и усталым, а в короткой бороде уже серебрилась первая седина. Ему и самому не верилось, как он смог так постареть и осунуться за последние годы.

Мужчина положил рукудевушке на плечо, но она сразу же дернула им, скидывая ладонь.

— Не мешай, пожалуйста, а то я сейчас все лицо себе разукрашу.

Он отвел руку, с силой сжав её в кулак. Уголки его губ задрожали от бессильной злости. Ему жутко захотелось схватить это проклятое зеркало и хорошенько вмазать по её личику, чтобы кровь из лопнувших губ забрызгала и стол и одежду, а сама она упала к его ногам, как поверженный враг.

Копившаяся так долго внутри него злоба бурлила и жаждала выплеснуться наружу, чтобы отплатить за всё. За холодность и безразличие. За постоянные придирки, за то, как и каким тоном, она отвечала. За тянувшиеся мучительно долго годы брака, наполненные лишь пустотой, отчужденностью и неискренностью. За его собственную несостоятельность и трусость. За саму эту злобу. За то, что он так и не научился делать счастливой её и, кажется, сам разучился чувствовать счастье. За всё то, что он испытывал к ней сейчас.

Дикая, животная ярость прокатилась по его телу, требуя немедленного выхода. Но демоны должны были оставаться в своих клетках, и он лишь легко и сухо поцеловал ее в затылок. Она чуть дрогнула, но не обернулась и не сказала ни слова.

Вздохнув, Айдек побрел к двери, пытаясь вспомнить, когда же эта молчаливая отстраненность стала для них обыденной. Ведь так было не всегда.

Их семьи владели смежными полями и фруктовой рощей, обрабатывать которые было куда проще совместными силами. Когда его отец, покончив с военной службой, а потом и с городской жизнью, перебрался на почти запустевшие тогда родовые земли, он быстро смекнул, что Исавиям и Мэладиям будет проще и лучше вести дела вместе. Поэтому встретившись с главой соседской семьи он и предложил ему породниться, скрепив общее дело общей кровью.

И их брак, организованный по договоренности, начинался не так уж плохо. Да, любви между ними так и не возникло, но были теплота и понимание. Поначалу. Им даже казалось, что они смогут обрести друг в друге счастье… но все изменили дети, а точнее их отсутствие. После первого выкидыша их покинула теплота отношений. После второго от понимания и уважения друг друга не осталось и следа. А потом начались годы, не принесшие больше ни единой беременности… и они окончательно превратили их совместную жизнь в нескончаемую муку. В камеру пыток, где двое запертых и не знающих как выбраться из нее людей грызли и сводили друг друга с ума.

Теперь они почти не разговаривали, а если и начинали, то быстро скатывались в нескончаемый поток ругани и взаимных претензий, не зная, как ещё докричаться друг до друга о своем общем и нескончаемом несчастье. В итоге единственный выход, который нашел для себя Айдек, — это выход на улицу. И стараясь как можно реже появляться дома, он все больше укреплялся в мысли, что все это, от их отношений до выкидышей, ни что иное, как божественное наказание. Наказание за малодушие, за страх перед отцом, который заставил его жениться на язычнице и совершить грех.

Покинув спальню и пройдя по узкому коридору, он торопливо спустился вниз по крутой темной лестнице, желая как можно быстрее оказаться на улице.

Вместе с женой они жили в небольшом двухэтажном доме на восточном краю квартала Фелайты, который достался Айдеку после решения отца перебраться с остальной семьёй за город. Кроме них тут жила лишь старая Виатна — кухарка и прислуга из блисов, которая отчаянно пыталась сохранить остатки уюта в этом опустевшем доме. В столь ранний час она обычно ещё спала, а потому Айдек постарался пройти мимо ее комнаты как можно тише, чтобы ненароком не разбудить эту добрую женщину, знакомую ему с самого рождения.

Выйдя за дверь и заперев ее на ключ, он зажмурился и втянул ноздрями утреннюю прохладу. Город только начинал просыпаться, и окутанные легкой утренней дымкой улицы были практически пусты. Такой малолюдный Кадиф больше всего нравился Айдеку. В нем ему было спокойно. Ради этого особого чувства он и старался выйти из дома как можно раньше, чтобы насладиться чистотой и простором пустынных улиц. И побыть, наконец, одному. Без Ривны.

Обычно его путь пролегал почти до самых Прибрежных ворот, к Хайладской крепости, где была расквартирована Вторая домашняя кадифарская тагма, фалагом которой он являлся. Но сегодня Айдек пошел в другую сторону. Пройдя немного по широким улицам квартала, он вышел на Царский шаг, который в этот первый рассветный час, был ещё почти пустым. Только редкие группки городских рабов то и дело сновали то тут, то там, убирая и приводя в порядок главную улицу столицы после недавнего триумфального шествия.

Рабы работали на удивление скоро и от грязи, мусора, цветов, веток и крови, которыми полнился Царский шаг после шествия победоносной армии, почти не осталось и следа. Как и от народного празднования. И там где недавно бесплатное вино лилось без всякой меры, а люди на радостях теряли всякое достоинство, теперь царили чистота и порядок. Даже в запахах города все больше чувствовалась свежесть моря.

Ступив на желтые мозаичные плиты, украшенные причудливым орнаментом, Айдек огляделся. По всей протяженности широкой улицы возвышались могучие стелы из красного гранита, блестевшие отмытыми бронзовыми барельефами, между которыми, обрамленные с двух сторон стройными линиями кипарисов, располагались узкие водоемы с чистой водой, в которой плавали маленькие разноцветные рыбки. Весь Царский шаг был прекрасен, но больше всего Айдеку нравились именно стелы, на бронзовых барельефах которых были увековечены все главные победы государства.

Когда ему выпадал такой шанс, он всегда обходил как можно большее их число и подолгу вглядывался в кованную память государства. Вот и сегодня его путь пролегал почти до самой площади Белого мрамора, а время совсем не поджимало и не подгоняло Айдека. Он мог гулять по главной улице города, наслаждаясь столь редкими тут тишиной и покоем, прячась от всех в глубинах великой истории государства.

Поворот, из которого он вышел, как раз находился возле самой первой стелы, расположенной за десять тысяч шагов от Прибрежных врат. В пятидесяти саженях от нее уже расчистили новую площадку, на которой вскоре должен был возвыситься новый монумент, возведенный в честь покорения харвенов. Но пока литая в бронзе история государства начиналась с победы над величайшим смутьяном в истории Тайлара.

«Стела Рувелии», как прозвали ее в народе, была в некотором смысле уникальной — ведь ее посвятили не завоеванию соседней страны или разгрому варваров, пусть даже уже покоренных, как все прочие триумфальные монументы, а победе над мятежниками, многие из которых были этриками и даже гражданами государства.

Отношение к этой стеле у Айдека было непростым. Слишком мрачные страницы истории застыли на ее бронзовых барельефах. Слишком уж неоднозначной была изображаемая здесь радость победы и последующий триумф с казнями бунтовщиков. И, насколько знал фалаг, даже в Синклите и Коллегии велись очень жаркие споры о том, стоит ли ее ставить.

История Тайлара знала много смут и гражданских войн, а восстание Квелла во времена Первого Союза и вовсе чуть не погубило молодое государство, но ни одному из этих эпизодов не было посвящено монумента. Даже для победы Палтарны над Абвеном, в результате которой тайлары завершили объединение, не нашлось места в этом ряду. Ведь воздвигнувшие Кадиф и Царский шаг Ардиши считали, что победы над соотечественниками, пусть даже и этриками, не несут доблести и славы. И потому сведения о них хранилась в памяти поколений, в свитках исторических хроник и на внутренних барельефах Яшмового дворца — как предупреждение потомкам, о возможных последствиях непродуманной политики и решений.

Но испуганные рувелитами старейшины все же решили пренебречь этим негласным заветом. Как и многими иными законами, во время усмирения восстания и последующей расправы. Говорили, что этой стелой ларгесы желали показать незыблемость сословий и Синклита. Что созданный им порядок, далекий как от царской власти, так и от народных собраний и избираемых владык, будет вечным. Как сам гранит, из которого был воздвигнут этот монумент.

Айдек подошел почти вплотную, проведя рукой по холодной бронзе литой поножи тайларского воина, которого протыкал копьем кричащий арлинг. История восстания Мицана Рувелии была ему хорошо знакома — его отец прошел всю эту войну, снискав на полях ее сражений почести и посты в тагме. И он частенько рассказывал сыну о тех днях.

Все началось в Кере, за два года до рождения Айдека. Тогда Синклит, отчаянно пытаясь найти деньги после разорительного восстания Милеков, в очередной раз поднял налоги для купцов-этриков, сильнее всего обобрав арлингов из прибрежных торговых городов. Вот только они слишком уж хорошо помнили долгую историю независимости и отказались с покорностью принимать этот новый грабеж. Вначале в Керре местные жители напали на сборщиков податей и забили их до смерти, а потом сожгли виллу наместника, разорвав его самого двумя колесницами. Изгнав гарнизон, с помощью перешедших на сторону восставших союзных отрядов, арлинги на народном собрании провозгласили об отделении от Тайлара.

Узнав о мятеже, стратиг Арлинга направил к городу домашнюю тагму, но бунтари смогли застать ее врасплох во время ночной стоянки и перебить почти полностью.

Посеянные этой случайной победой зерна бунтарства дали свой бурный рост. Мятеж быстро перекинулся на другие арлингские города, взбудоражив даже Мефетру и Сэфтиэну. Повсюду на юге, в землях бывших когда-то Союзом Арлингов, этрики начали нападать на сановников и военных, сколачивая сначала банды, а потом и в целые армии, которые становились все больше и организованнее.

Наученный горьким опытом промедления с восстаниями царицы Дивьяры и Милеков, Синклит решил задавить новый мятеж в зародыше. Собрав огромную армию под руководством полководца Кирана Олиша, они направили ее на юго-восток, с единым приказом — любой ценой усмирить неверные города. Впрочем, сам Олиш мало подходил для такой роли, ведь единственным его достоинством было родство с Ягвишами и ещё доброй половиной алатрейских семей. Однако при нем оказался один очень талантливый стратиг — Мицан Рувелия. Будучи простым блисом, он сделал просто головокружительную карьеру и, по сути, руководил всй той войной. Вначале кампания против бунтовщиков шла успешно: их армии были разбиты, в трех из восьми больших арлингских городах был восстановлен порядок, а сама Керра находилась в осаде. Но тут неожиданно умер Верховный стратиг и Олиш, уверовавший в неизбежную и скорую победу своих войск, снялся с частью тагм, отправившись к Кадифу, чтобы принять участие в выборах нового главнокомандующего.

Но старейшины, опасаясь, что быстрая победа над повстанцами сделает Кирана Олиша слишком популярным и он захочет большей власти чем ему было положено, заблокировали всякое снабжение оставшихся под Керой войск и даже отозвали все поставки продовольствия, обрекая их на голод, ведь все в окрестностях давно было вычищено. Оставшийся вместе с солдатами Мицан Рувелия посчитал это предательством и неожиданно для всех вступил в переговоры с бунтовщиками. Своим солдатам он заявил, что истинный враг не за стенами Керы, а в Синклите. Он говорил, что все они — жертвы воров и предателей из числа ларгесов, что наживаются на простых людях и сталкивают между собой народы. Что жизнь без сословий и рабства возможна. Что можно жить без постоянных поборов и податей. И ради этой возможной жизни он призвал своих солдат и мятежников объединиться и вступить в войну с Синклитом.

И его послушали. Большая часть простых солдат, измученных, голодных, забывших когда последний раз получали жалование, и таких же истерзанных мятежников, перешла под знамена новой армии. Всего за пару месяцев они отбили Арлинг, и заняли южную часть Мефетры, а потом и Сэфтиэну, освобождая повсюду рабов, отменяя сословные ограничения, разграбляя имения благородных и разделяя их земли и богатства между собой. Как рассказывал Айдеку отец, когда тайларские войска, наконец, обратили бунтовщиков в бегство и вновь вернулись в захваченные ими провинции, то не нашли там ни одной целой виллы или конторы сановников. Все было сожжено и разграблено, а повсюду висели истлевшие скелеты, принадлежавшие прошлым владельцам.

Поначалу Синклит не мог оценить истинный масштаб начавшегося бунта и послал на его усмирение небольшую армию, считая, что на юге ещё остались верные ему тагмы. Но она была разбита в первом же сражении. Такая же судьба постигла и вторую и третью армии. Только когда рувелиты вторглись в Нижний Джессир, Синклит понял, что на юге страны назревает настоящая катастрофа. Думая, что Киран Олиш талантливый полководец, старейшины доверили ему вести войну, передав под его начало все войска. Но в первых же сражениях он проиграл своему бывшему подчиненному и уступил почти весь восток Нижнего Джесира, а в решающем сражении не только погубил почти половину войск, открыв путь на Кадиф но и сам погиб во время отступления. Испуганный Синклит уже был готов уступить Мицану Ревелии Арлинг, Мефетру и Сэфтиэну, но тот отверг их предложение и пошел прямо на столицу. Однако в этот момент к Кадифу подошли свежие части из Старого Тайлара под руководством Убара Эрвиша, который успел зарекомендовать себя во время войны с царицей Дивьярой. Возглавив армии Синклита, он наголову разбил рувелитов в сражении под Афором.

Отец рассказывал, что они и сами не верили в свою победу. Рувелию считали непобедимым, эдаким демоном войны и проклятьем, посланным на Тайлар разгневанными богами. Но Убар Эрвиш смог не просто сокрушить бунтарей, но и пленить самого Мицана Рувелию. После того боя великого мятежника в цепях доставили в Кадиф где предали позорной и мучительной смерти, посадив на кол. Но война была не окончена. Мятежники крепко держали захваченные земли, сплотившись под началом лучшего полководца Рувелии Фенагригора, и потому, восхищенный столь невообразимым триумфом Синклит, передал Эрвишу всю полноту власти. Всего за год он полностью уничтожил все армии бунтарей и усмирил все захваченные ими земли, лично сразив Фенагригора в последнем крупном бою под городом Садумом.

Но возвращение Тайлара на захваченные мятежниками земли шло трудно и поддержки солдаты почти не встречали. Этрики видели в рувелитах братьев и заступников. А от воинов Синклита ждали лишь мести и расправ, а потому в лучшем случае встречали их сдержанно. А вот освобожденные рабы, которых по закону нужно было вернуть своим бывшим хозяевам, и вовсе часто дрались как взбесившиеся демоны, предпочитая смерть возвращению ошейника. Как вспоминал отец, им по сути пришлось заново завоевать эти земли, и на барельефе это было запечатлено массовыми казнями и горящими городами.

Возле этой стелы Айдеку всегда становилось как-то не по себе. Его вера учила, что всякий человек — суть творение бога. Каждая душа ни что иное, как проявление Всевышнего, что расколол себя на миллионы частей, дабы вдохнуть жизнь в созданный им мир. А посему каждый равен каждому и не может один человек владеть другим как вещью. Мицан Рувелия, хоть и был язычником, во многом следовал этому же принципу, стремясь уничтожить неравенство людей. Поэтому он и нашел поддержку в некоторых общинах праведников, объявивших его «Карой грешных» и сражавшихся под его знаменами. И им было за что сражаться, ведь на захваченных рувелитами землях провозглашалась веротерпимость и никто не преследовал единоверцев Айдека. Наверное, именно поэтому многие праведные до сих пор чтили мятежника в своих молитвах.

Познавший истину Лиаф Алавелия учил, что грехи и пороки убивают свет бога внутри человека и оскверняют мир. Они отвращают от него взор божественный и божественную волю. Посему смерть упорствующего грешника приближает Возвращение Всевышнего и обретение вечной жизни праведными. Но увидевшие в Рувелии божью волю праведные ошибались. Та война, не сократила, а лишь приумножила грех и пороки. Ведь сколь бы благими не виделись ее цели для некоторых единоверцев Айдека, ни одна из них не могла искупить всего того зла и всех тех страданий, что принесла она государству и людям.

Окинув прощальным взглядом ту часть барельефа, на которой Мицана Рувелию и его сподвижников сажают на колья и прикоснувшись ко лбу и губам в молитвенном жесте, он пошел дальше по Царскому шагу. Миновав стелу разгрома самозваной царицы вулгров, на которой очень подробны и с пугающим сладострастием были изображены ее пытки и казнь, он пошел среди побед династии Ардишей. Первой его встретило последние завоевание этого рода — покорение флотилией Лисара Айниша островитян Дуфальгары в самом начале правления Убара Алого Солнца. Потом было крайне успешное завоевание Сэфетского царства, которое теперь именовалось Сэфтиэной при Шето Воителе. Его сменяли победы над племенами кимранумов, захватившими западную часть Дейрисфены во времена правления Эдо Мудрого и изгнанных царем Эдо Первородным. Потом шло долгое и кровопролитное покорение городов-государств арлингов при Кироте Малом и легкое присоединение ослабевшего Мефетрийского царства, чей последний независимый правитель сам приполз на коленях в тайларский лагерь и сложил к ногам царя Лиафа Расширителя копье, умоляя завоевателей пощадить его народ.

Но все эти деяния царей павшей династии, меркли по сравнению со свершениями одного единственного человека — Великолепного Эдо Ардиша, которому было посвящено сразу семь стелл. Эта часть Царского шага всегда нравилась Айдеку больше всех остальных. Ведь именно она рассказывала историю превращения Тайлара в Великое государство.

Первая из стел, посвященных правлению Великолепного Эдо, повествовала о завоевании страны кэриданцев, вторая — о покорении отколовшегося от джасурского царства Хутадира и свержении местного деспота, которому удалось создать собственное государство из причудливой смеси джасуров и восточных вулгров. Потом шли две стелы описывающие войну с джасурскими царями и основание Кадифа на месте порта Каад. Ну а последние три были посвящены войне с могущественным в те годы царством Вулгров. В свое время Айдек несколько раз прочел трактат о войне с царём Кубьяром Одноглазым — человеком, что правил вулграми почти полвека и привел свой народ сначала к невиданному величию, завоевав все сопредельные клавринские племена, а потом погубил, ввязавшись в неудачную войну с тайларами за только что завоеванные джасурские земли.

Все эти семь стел и отраженная в них история были простыми и понятными. В них был виден враг. Видно, кто прав, а кто нет. Тут было место подвигу и свершению, а запечатленные на них войны казались благородными и осмысленными: болотники кэриданцы веками грабили окраины страны, вулгры были хищными и агрессивными дикарями, которых просто необходимо было приструнить, а джасуры должны были ответить за сорок лет зависимости и унизительной дани, которую пришлось когда-то платить тайларам.

Это были честные войны. И направляли их не только не жажда мести или старые обиды.

Царь Эдо мечтал создать самое великое государство из тех, что знал этот мир. Каждый его поход, каждое решение, каждый бой, служили лишь этой цели. И когда его враги оказались разбиты и покорены, он приложил все усилия, чтобы новые земли стали частью Тайлара. Чтобы на них пришли закон и процветание.

Такой историей было приятно гордиться. Она вселяла уверенность и даровала душе покой, напоминая, что он делает правильный выбор. Айдек подошел вплотную к одному из барельефов, на котором был изображён совсем ещё юный Эдо Ардиш во время первого Кэриданского похода, и прислонился к нему рукой. Хранившая остатки ночного холода бронза приятно бодрила и, казалось, наполняла силами молодого командира. Конечно, он всё делал правильно. Так, как нужно было поступить ещё пару лет назад.

Пристально посмотрев на барельеф, словно пытаясь как можно точнее запечатать в своей памяти каждую фигуру и каждый отлитый в бронзе сюжет, он зашагал в сторону квартала Авенкар. Солнце уже успело довольно высоко подняться над крышами домов, мастерских, дворцов и храмов, сообщая всем жителям огромного города о начале нового дня. И улицы Кадифа, отвечая на этот безмолвный призыв, начали оживать, наполняясь суетливой и пестрой толпой. Тысячи людей покидали свои дома, отправляясь по делам. Они важно шествовали, толкались, бежали, толкали тележки, переругивались, смеялись, болтали, шептались и кричали во весь голос, порождая знаменитую кадифскую суету. Город пробудился. Он, отгоняя сон и остатки затянувшегося праздника, вновь вставал в привычную свою колею.

Город жил. Торговал, боролся, заключал сделки, рушил судьбы и дарил новую жизнь. Величайший из городов этого мира и того, что называли Паолосой. Исполин на восточном побережье. Жемчужина Внутреннего моря. Он вновь становился самим собой под лучами палящего летнего солнца.

Айдек шагал все быстрее и быстрее, то и дело, сбиваясь на легкий бег. Не то чтобы он торопился, скорее наоборот. Просто бесконечная толкучка и вечно галдящая толпа, действовали ему на нервы. Они портили величественную красоту этого города. А он так хотел запомнить его пустым и спокойным.

Пройдя Царский шаг и углубившись в Авенкар, где суета главой улицы сменилась размеренностью и достоинством кварталов Мраморного города, он сбавил темп. Среди этих добротных домов, населённых преимущественно сановниками, всегда было тихо и спокойно. Да и люди тут не толкались, не спешили, не бегали и не орали на ухо.

Дойдя до Площади законов, на которой располагалось семь величественных дворцов, он сразу поднялся по широкой мраморной лестнице в здание Военной палаты.

Пройдя под большой аркой перед распахнутыми воротами, которую украшали две огромные бронзовые статуи полуобнаженных воинов в остроконечных шлемах с копьями в руках, Айдек вошел внутрь большого зала. Как и во всех палатах, тут уже было битком набито различных просителей — в основном военных, ожидавших вызова на аудиенцию к тому или иному чиновнику, возможности подать жалобу или прошение. Сам принцип работы был давно отлажен и доведен до состояния ритуала — приходя в палату, проситель обращался со своей проблемой к дежурным чиновникам-привратникам, которые сидели на другом конце зала отгородившись от толпы, словно баррикадой, непомерно большим столом. Выслушав его и записав в глиняную табличку, они сами определяли к кому именно адресовано дело просителя, а потом передавали нужному сановнику, прося человека «немного подождать». И хотя в теории всё это звучало весьма разумно, на практике же оборачивалось абсолютным хаосом.

Привратники постоянно путали и искажали просьбы, жалобы и обращения, часто умудряясь полностью изменить их смысл. Посыльные путали чиновников и регулярно били таблички, сами чиновники вступали в заочную перепалку с привратниками и весьма очную с курьерами, доказывая, что именно по этому вопросу обращаться нужно не к ним, а в соседнее крыло, ну а даже приняв обращение, зачастую откладывали его на дальнюю полку, вспоминая о нем через день или шестидневье.

К счастью был и другой, обходной путь, которым умело пользовались многие из просителей и на который недвусмысленно намекали и сами сановники. За несколько ситалов привратник мог подозвать курьера, который, примерно за половину той же суммы, мог проводить до нужного сановника, минуя все ритуалы и слабо прикрытый ими хаос. Ну а тот, уже за большие, но все ещё терпимые пожертвования в пользу благосостояния его детей, быстро и качественно решал все вопросы. И именно этим путем Айдек и собирался сегодня воспользоваться. Да, конечно, мздоимство было грехом. Порочным и недостойным праведника делом, но Айдек слишком хорошо знал, сколь труден, тернист, а порою и просто непроходим путь честности. Поэтому, встав в очередь к приемной и дождавшись когда перед ним окажется маленький и бледный человек в красных одеждах и круглой шапочке, он без лишних слов выложил перед ним на столе маленькую башенку из серебряных монеток.

— Я бы хотел попасть на прием к распорядителю тагм или его поверенным сановникам.

Мышеподобный писарь устало поднял на него свои непропорционально большие бесцветные глаза и несколько раз моргнул, а потом опустил их на стопку монет. Собрав их медленным, даже ленивым движением, он позвал посыльного тонким и весьма громким голоском. Высокий и крепко сложенный смуглый здоровяк с пышными усами и явно военной выправкой, появился почти сразу, вытянувшись и высоко задрав подбородок.

— Махаловетто, будь добр, проводи сего почтенного господина к… — он немного замялся и посмотрел что-то в стопках листов, лежащих прямо перед ним. — К господину старшему нотарию учета тагм Лисару Питойе.

Махаловетто поклонился и, взяв Айдека за локоть, повел через зал. Ряд стоящих в очереди воинов и командиров тут же зашептались, снабдив фалага неодобрительными взглядами, отчего ему захотелось провалиться под землю или исчезнуть. Увы, командирские жалования в тагмах были небольшими, солдатские — и того меньше, а проматывались они уж слишком просто и быстро. Так что у многих присутствующих банально не было денег на «обходные пути» к сановникам и их честность была вынужденной мерой. У Айдека их бы тоже не было, если бы не та помощь, что ежемесячно присылал ему отец вместе с коротким и сухим письмом, напоминавшим скорее военную сводку.

— Вы только не злитесь господин, что на вас так смотрели, — проговорил посыльный, когда они миновали большие дубовые ворота зала просителей и начали подниматься по лестнице. — Тут многие и по много дней ни как на прием попасть не могут, вот и бычатся всякий раз, когда рядом с ними кого-то внутрь проводят. Я-то привык уже, даже внимания не обращаю, так что и вы тоже не обращайте.

Не зная, что на это ответить Айдек кивнул. Посыльный, видимо, счел это жестом одобрения и заулыбался.

— Я вот вообще так считаю, что если денег нет, то и приходить сюда бессмысленно. Только время впустую потратишь и ни с чем уйдешь. Все же тут взрослые, все знают, как жизнь устроена. Дай монетку — дверки и откроются. Но ведь нет же, находятся такие… кхм… упрямцы, что хотят нас измором взять. Только гиблое это дело, господин, мы тут, самая что ни на есть неприступная крепость и осадой нас не проймешь. Всегда так было и, хвала богам, всегда будет. Так зачем тогда на публику кочевряжится, а? Зачем вот?

Айдек неопределенно пожал плечами.

— Вот верно, не зачем. Только себе кровь портить, а дело свое так все равно решить не удастся. Да-да. Не удастся. У нас знаете, по секрету вам скажу, если кто вдруг на принцип идет и простую человеческую благодарность проявлять не желает, то потом сам не рад оказывается. Мы-то всегда видим, что не по бедности человек, а именно из-за дурного характера монеты не подает. Так он от нас потом такой принцип в ответ получает, такой принцип, что сам потом себя, дурака, и всех предков своих клянет, за то, что ума ему не дали. Но вот вы, сразу видно, господин достойный и традиции уважаете. Экую горку монеток Скофе отвалили! Вот все бы так, честное слово.

Айдек где-то предполагал, что несколько обсчитался с вознаграждением привратника, но только сейчас начал понимать на сколько именно. И самым паршивым тут было то, что теперь он просто не сможет дать болтливому Махаловетто меньше, не попав в его список врагов и… «кхм… упрямцев».

Миновав длинный коридор, они вышли в продолговатый зал, уставленный массивными столами за которыми, пригибаясь почти к самой поверхности, сидели несколько десятков писцов. В зале царила абсолютная тишина, которую нарушал лишь монотонный скрип перьев и стилусов.

Его провожатый тут же жестом дал понять, что шуметь тут не стоит. Подведя Айдека к одной из дверей, он постучался, зашел ненадолго внутрь, а потом, вновь появившись, произнес шепотом:

— Господин, вы пока тут постойте. Господин старший нотарий скоро вас примет.

— Спасибо, — сказал Айдек и перетянул Махаловетто пригоршню монет.

— Это вам спасибо большое, — заулыбался здоровяк. — Поклон вам, всех благ и благословений и скорейшего разрешения всех ваших вопросов. Ну, а мне пора. Служба. Обратную дорогу, думаю, легко найдете. Тут заплутать при всем желании не получится. Выведут.

Проводив взглядом посыльного, Айдек присел на небольшую лавку у двери за которой находился сановник. Вот и все. Он тут и до того шага, к которому он готовился столько лет, остается всего ничего. Он был уверен, что его имя и та сумма, что ждала старшего нотария Лисара Питойю легко, а главное быстро, решат заветный вопрос и именно так, как нужно. Да и сложно было представить ситуацию, в которой ему могли бы отказать.

Скрип, издаваемый писарями, действовал на него усыпляюще и очень быстро фалаг начал клевать носом. Кажется, он даже успел ненадолго задремать, когда из-за двери послышался хриплый голос.

— Войдите.

Айдек тут же вскочил с лавки и прошел внутрь небольшого темного кабинета, в котором, у заваленного свитками и дощечками стола, сидел седой мужчина, одетый в красную тунику, вышитую черным орнаментом накидку и красную шапочку. Он смотрел на Айдека хмурым тяжелым взглядом, словно бы изучая, а его тонкие сжатые губы слегка подрагивали. Фалаг заметил, что на шее сановника виднелся краешек уходившего под складки накидки рваного шрама, а на левой руке не хватало двух пальцев. Да и сам его вид, его поза, говорили, что меч и доспехи были совсем не чужды этому человеку.

В военной палате часто оказывались образованные ветераны и даже бывшие командиры, которые, выйдя в отставку, так и не нашли в себе сил или желания расстаться с тагмой. И сидевший перед ним сановник явно принадлежал к их числу.

— Представьтесь, — сухо проговорил он.

— Айдек Исавия, фалаг шестнадцатого знамени второй домашней кадифарской тагмы.

— Исавия? — левая бровь сановника изогнулась дугой, а правая, напротив, превратилась в прямую линию. — Мне знакомо это родовое имя. Вы…

— Я сын Кирота Исавии, бывшего стратига первой походной кадифарской.

— Ваш отец доблестно проявил себя во время войны с рувелитами. — Лисар Питойя одобрительно кивнул головой. — Я лично не знал его, но слышал много достойных слов, от людей которых я уважаю. Говорят, именно он удержал натиск предателей на правом фланге в битве под Афором.

— Так и есть. Насколько я знаю.

— Славная была битва. Моя самая первая. А ее, как и первую женщину, никогда не забудешь, — мечтательно проговорил сановник. Черты его лица на мгновение сгладились, а в уголках губ проскочила легкая тень улыбки, но почти сразу он вновь принял свой прежний строгий вид. — Впрочем, я отвлекся. Лисар Питойя, старший нотарий учета тагм, а в прошлом фалаг четвертой походной кадифарской. Чем я могу вам помочь, Айдек Исавия?

Вот и он, долгожданный момент истины. Айдек открыл было рот, но неожиданно понял, что заготовленный и сотню раз отрепетированные слова застыли в его горле. Они стояли плотным комком и не желали вырываться наружу, затягивая паузу до неприличных размеров. Лисар вопросительно поднял бровь. Айдек тут же сглотнул, закашлялся, а потом выпалил скороговоркой:

— Я желаю перевестись на службу в другую тагму.

— Чем это вас не устроила вторая домашняя? — удивленно проговорил сановник. — О службе в Хайладской крепости говорят либо хорошее, либо очень хорошее. Листарг там достойный и благородный человек, жалованье, насколько мне известно, платят повышенное и всегда вовремя. Да и служба — одно удовольствие. Даже город покидать не надо. Многие, особенно из числа тех, что не грезят военной добычей, сочли бы за счастье туда попасть. Так извольте объяснить, чем же она вас не устроила. Или дело в личном конфликте?

— Никаких конфликтов. Она не устроила меня тем, что служа в домашней тагме не покинуть Кадиф.

— Да? И куда же вы желаете тогда направиться, фалаг?

— Я хочу в пограничье. На север. В земли харвенов.

На этот раз Лисар Питойя посмотрел на него с интересом и, как показалось Айдеку, даже с некоторым уважением.

— Сколько вам лет? — спросил он.

— Двадцать шесть. Я уже пять лет командую знаменем. У меня вполне хватает опыта и знаний, чтобы достойно послужить государству на новых рубежах.

Сановник хмыкнул, а потом встал и расстегнул застежку накидки у горла, обнажив уродливый плохо затянувшийся рубец.

— Этот шрам остался у меня после удара кимранумской ромфеи. Они иногда делают их завершение зазубренными, чтобы рвать плоть своих врагов. И мне попалась именно такая. Вот скажите мне, фалаг, вы когда-нибудь встречали кимранума?

— Не уверен, что доводилось.

— Поверьте, если бы вы его увидели, то никогда бы не забыли. Это самые дикие, кровожадные и опасные варвары на всем свете. Свои тела они покрывают синими татуировками, а на скулах вырезают причудливые узоры. Из одежды предпочитают кожу и шкуры волков, за что их и прозвали волчьем семенем. Единственным достойным себя ремеслом их мужчины почитают войну и грабеж. Они не ведают страха и не проявляют жалости ни к кому. Даже к женщинам и детям. А что эти чудовища творят с пленными… скажу так: смотреть, как псы пожирают твои выпущенные кишки, это не самая дурная участь. Раньше мы редко сталкивались с ними. Ведь им приходилось пересекать Харланнские горы. Но теперь у нас появилась общая граница и боги мне свидетели, очень скоро эти демоны начнут проверять ее на прочность. Так скажите мне, сын Кирота Исавии, вы точно готовы к таким встречам? Готовы жить холодной глуши, где лишь дикие звери и ещё более дикие люди?

— Готов.

— К этому нельзя быть готовым, фалаг. Поверьте. Но ваш настрой мне нравится. Однако я не могу не спросить: зачем вам это? Речь же идет не о военном походе, где можно быстро сколотить состояние и прославиться, а о тяжелой и действительно опасной службе, которую не многие выбирают добровольно.

Айдек вздохнул. У него скопилось много причин для такого шага. И в некоторых он едва находил смелости признаться даже самому себе. Не то, что сановнику, которого он видел впервые в жизни.

— Мне кажется, что отправится туда мой долг, — произнес Айдек одну из многих правд. — В Кадифе и так безопасно. Тут нет врагов, и ничто не грозит государству и его покою. И у армии мало забот, в отличие от новых рубежей. Там я могу быть полезен.

— Всем бы так следовать своему долгу, фалаг, — Лисар Питойя одобрительно кивнул, возвращая на место застежку. — Хотя вы и не совсем правы: в столице кроется куда больше угроз, пусть и несколько иного толка, чем на любой, даже самой дикой и необжитой границе. Впрочем, это совсем иной разговор. Да, я хочу вас сразу предупредить, что пока ещё не ясно, какие тагмы будут служить в новых землях. Проклятье, там сейчас вообще одна неопределенность. Нет ни власти, ни сановников, ничего. Даже непонятно, как называть то эту территорию… Впрочем, как только вернувшиеся тагмы попрощаются с ветеранами, отдохнут и пополнят свои ряды, некоторые из них точно отправятся обратно. И тогда я позабочусь, чтобы вы оказались в одной из них.

— Спасибо! — выпалил Айдек и выложил на стол приготовленный заранее кошелек с монетами.

Военный сановник смерил его суровым взглядом, а потом решительным жестом отодвинул от себя взятку.

— Это лишнее, фалаг. Нет-нет, правда, уберите кошелек. Я его не возьму. Если бы вы просились о переводе в домашнюю тагму, разговор у нас был бы другим. Трусы должны платить за свою трусость. Но вы с теплого столичного местечка проситесь на границу. А это похвальное стремление, которое я, как ветеран, слишком сильно уважаю, чтобы взять за него хоть авлий. Так что служите и приумножайте славу государства фалаг. Во имя Великого Тайлара и да укроет вас нерушимым щитом Мифилай!

— Во имя Тайлара! — ответил Айдек, опустив вторую часть. Лисар Питойя чуть недоверчиво повел бровью, но если у него и появились какие-то вопросы или сомнения, вслух он их озвучивать не стал. Лишь протянул Айдеку стилус и лист пергамента, на котором тот написал прошение о переводе. Сановник быстро его просмотрел, сделал пару пометок и положил наверх одной из возвышавшихся на столе стопок.

— Хорошей службы на границе фалаг.

Когда дверь за его спиной закрылась, Айдек вжался в стену, глубоко вдохнув спертый воздух, пропахший гарью, пылью, потом и чернилами.

Вот и все.

Долгие сомнения, метания и муки теперь были позади. Его будущее наконец-то принимало простые и понятные формы. Все что оставалось теперь сделать, так это поговорить с командиром тагмы и заручиться его одобрением. Ну а потом… потом пройдет месяц или два и он отправится служить в новое пограничье. В дикий и необжитый край, где есть лишь дикари, холод, бескрайние леса. И такие же бескрайние возможности. Может быть там он исполнит своё подлинное предназначение.

Пусть Айдек и упустил свою войну, когда два года назад не послушал зов сердца и не нашел в себесмелости пойти против воли отца, поменяв тагму, Кадиф и пустой неуютный дом на жизнь походника. Пусть он просидел все сражения и избежал тягот, но новая служба давала ему шанс с лихвой искупить грех малодушия. И в этой новой земле, в этой новой провинции, которой ещё только суждено было принять тайларский закон и порядок, он мог обрести и новую жизнь и новую судьбу.

На мгновение он подумал, а что если чудо свершиться и Ривна вдруг забеременеет? Но нет, этого не могло произойти. Прожитые годы показали им обоим, что союз их проклят и чужд Всевышнему. А если вдруг чудо и свершится… ну что же, семья сможет позаботиться о ребенке.

Айдек торопливым шагом миновал зал писцов и большую приемную залу. Пройдя через высокую арку ворот, он спустился по лестнице, словно мальчишка перепрыгивая через ступеньки, и отправился в сторону Хайладской крепости.

Пройдя по спокойным улицам Авенкара и миновав бушующею человеческую реку на Царском шаге, он пошел через жилые кварталы. Конечно, по главной улице города дойти было проще и быстрее, но царившее там столпотворение уж слишком действовало на нервы.

Уже почти дойдя до Хайладской крепости, он вышел на Восточную базарную площадь квартала Хайладар. Хотя лавки уже давно открылись, почти все люди находились не возле торговых рядов, а у храма Радока, то и дело что-то возбужденно выкрикивая. И это было необычно, ведь все обряды Всевидящего бога времени совершались только на рассвете или закате, а не как не за два часа до полудня. Заинтересованный фалаг решил подойти поближе, осторожно пробираясь среди зевак.

Толпа вокруг явно была раздражена и взвинчена. Люди напряженно переговаривались и переругивались, а с другого её края доносились обрывки речи не то жреца, не то глашатая. К сожалению, из-за общего шума, Айдеку не удавалось расслышать ни единого слова. Съедаемый любопытством, он начал активнее пробираться сквозь толпу. Зеваки толкали его локтями, шикали и возмущались, но заметив военную форму, всё же давали дорогу, бормоча нечто похожее сразу и на извинения и на проклятья.

— Нет, ну вы слышите, что он несет! — запричитала полная женщина с корзинкой грязного белья в руках. — Да как же так можно! Да прямо перед домом богов! Люди, он же проклятье на всех нас наведет! На всю площадь порча падет! А как торговать и покупки делать?

— Да заткнуть его надо и дело с концом, — рявкнул в ответ лысый мужик с волосатыми как у зверя руками. — И так слишком много уже послушали бредней этих. Эй, народ, неужто и дальше будем слухать как богов поносят?

— А тебе если не нравится не слухай! — крикнул из толпы чей-то юный голос. — Да и нет твоих богов, истуканы одни каменные!

— Че? Эй, кто сказал? Кто сказал сейчас! Да я тебя! Эй, мужики, и тут на наши святыни пасти раскрывают!

— А он разве не дело говорит? — ответил ему ехидный девичий голос, от которого лысый вылупив глаза начал растерянно озираться.

— Да дайте уже послушать, что он там говорит-то!

Айдек с ужасом начал понимать причину столпотворения. Пройдя ещё немного вперед и распрямившись во весь рост, он увидел, наконец, того, кто заставил торговцев и их покупателей нарушить привычный ритм жизни базарной площади.

У закрытых ворот храма стоял длинноволосый старик, одетый в порванную серую рубаху. Судя по тому, что покрывали ее большие пятна от грязи и разбившихся яиц, публике не слишком нравилось его выступление. Но он, словно не замечая этого, продолжал говорить слегка севшим голосом.

— …В мире этом вы как дети, но лишены непорочности и чистоты душ. Вы грабите, лжете, предаете, распутничаете и усердствуете в каждом грехе своем и в каждом пороке. И тем навлекаете на себя гнев божий. Не тех каменных истуканов, коим вы в слепоте своей возносите мольбы и приносите многие жертвы, но гнев бога истинного. Бога единого, что сотворил всех и каждого и даровал нам мир этот. Но он отвернул от вас взор свой, ибо мерзки и противны вы ему стали. И хлещет он вас болезнями, войнами и бедствиями многими. И не иссекает чаша страданий ваших и не иссякнет вовеки. Но знайте, что суть всех горестей ваших — лишь в вашем грехе. В слабости и страхе, в неверии и жадности. Вы соткали себе покрывало мерзостей и мните, что укроетесь им от Божьего взора и гнева его, но знайте, что обернется оно для вас саваном. И не будетдля вас спасения, ибо жизнь вечная не примет грешников и лишь праведники ее познают!

— Да что вы этому безумному пасть-то открывать позволяете! — взревел здоровый мужик с огромным пузом и длинной бородой. — А ну заткнись урод! Заткнись, я сказал!

Брошенный им камень угодил старику в плечо. Толпа откликнулась гулом. Где возмущенным, а где одобрительным.

От удара проповедник чуть пошатнулся и, хотя его лицо исказила гримаса боли, он продолжал говорить.

— Человек есть творение бога. Часть бога. И поклоняясь ложным идолам, упорствуя в своем неверии и грехе, вы убиваете Божий огонь в себе и мире! Вы близите темные времена! Ибо отравленный скверной мир — суть мир темный. Мир горестей и торжества страданий!

— Ща я тебе устрою мир торжества страданий, выродок ты этакий! — выкрикнул лысый мужик с волосатыми руками, неожиданно оказавшийся прямо рядом с Айдеком.

Брошенный им камень рассек щеку старика.

— Бог один! — продолжал тот, морщась от боли. — И истина лишь одна. Его истина. Лишь она дарует жизнь вечную человеку!

— Вот и вали в свою вечную жизнь! — взвизгнула женщина с годовалым ребенком на руках, который испуганно жался к матери. Свободной рукой она бросила глиняный кувшин, точно попавший проповеднику в лоб. Старик рухнул на одно колено.

— Слепцы, вы не понимаете, что мои страдания ничто, в сравнении с Забвением, на которое вы себя обрекаете! — прокричал проповедник, зажимая рану, из которой сочилась кровь.

— Это мы ещё посмотрим! — раздался из толпы чей-то голос и сразу несколько камней попали в живот и ноги старика. Ещё один выбил ему передние зубы. Следующий — разбил бровь. Старик рухнул на каменные ступени, закрывая окровавленное лицо руками, но все новые и новые предметы летели из бушующей толпы, попадая ему в спину и голову.

— Да что же это вы делаете, люди, вы же человека убиваете! — запричитала прилично одетая женщина с седеющими волосами, уложенными в высокую прическу.

— А нечего было на богов и на нас хулу наводить, — ответил ей маленький мужчина в мясницком фартуке. — Тьфу, тоже мне праведник. Богохульник он и все тут. Хвала, что хоть не у храма Златосердцего своё выступление устроил. А то ежели бы он его обидел…

Мужичок испуганно схватился за висевшие на его шее обереги и поплевал себе под ноги. Тело старика билось от попадающих в него камней, горшков, костей и всякого мусора, а каменные ступени и резные колонны храма заливала его кровь. Неожиданно позади толпы раздался свист и громкая ругань. Сквозь зевак, бесцеремонно толкаясь и работая деревянными дубинками, двигались семеро стражников, одетых в оранжевые рубахи, кожаные нагрудники и медные шлемы.

Увидев их, несколько заводил тут же скрылись в притихшей толпе, переставшей бросать камни в скрючившегося и завывающего старика. Старший из стражников, шлем которого украшалоранжевый конский волос, оглядел сурово толпу, а потом, ткнув проповедника дубинкой, строго произнес.

— Что за непорядок у вас тут? Чем провинился этот старик?

— Хулу на богов возводил, господин, — выкрикнула из толпы какая-то женщина. — И нас, добрых кадифцев, поносил всякими словами. Однобожник он!

— Правда, правда! — загудела толпа. — Богов клял! Все слышали! Нас оскорблял! Было!

— Понятно. Что конкретно-то говорил?

— Много чего, господин страж. Ой много чего и одно другого гаже. Что богов нет и молимся мы истуканам, — начала перечислять женщина. — Нас нечестивцами звал и говорил, мол от нас все зло, так как мы тут все лжецы, воры и распутники. А какая я распутница? Я честная тайларская женщина и только своего мужа знала. Детишек вот четверых рощу, а он меня в блудницы записывает и проклятиями грозит. Ну разве можно так и о честных людях? А?

— Нельзя! Нельзя! — загудела толпа.

— Но гаже всего, что он о богах так отзывался, господин страж, — не унималась она. — И где только, вы посмотрите: у храма самого Радока!

Стражник грозно посмотрел на корчившегося старика, а потом ударил его окованной палкой по ребрам, от чего тот завыл, словно больная собака.

— Ясно, — проговорил он. — Так, парни, у нас тут явно оскорбление богов и граждан, а так же крамола на государство. Берем его парни.

— А в толпе его слова кое-кто поддерживал, господин страж, — неожиданно заорал волосатые руки. — Я сам слышал. Парень, щупленький такой был. И это, девка ещё. Да ещё…

— Как точно выглядели?

— Да я что, помню что ли? Людей то вона сколько!

— Раз не помнишь, то и рот не разевай, — строго ответил ему страж. — Что я теперь каждую девку, что ли схватить должен? Нет? Ну вот и ладно. Так, кто в свидетели пойдет?

— Я пойду, — отозвалась родившая четырёх детей женщина, выступая вперед из глубины толпы.

— И, это, я тоже, — сказал волосатые руки.

После них в толпе нашлось ещё несколько свидетелей.

— А вы, господин, не желаете ли засвидетельствовать хулу на богов и государство? Слово воина, оно бы весомым было. Для судейских сановников.

Айдек не сразу понял, что командир стражей обращается именно к нему. А когда сообразил, замотал головой.

— Не могу я. Срочная служба.

— А, понятно. Жалко, конечно, но понятно. Дела военные. Не чета нашим, поди. Ну, не смею вас тогда отвлекать господин. Парни, берите этого под руки, только аккуратнее, чтобы по дороге его Моруф… ну или как там у этих однобожников верится. Короче, чтобы не подох он.

Стражи подняли едва живого старика и понесли сквозь редеющую толпу, которая постепенно начала разбредаться по своим делам. Айдек так и остался стоять возле храма бога судьбы, пока площадь возвращалась к своей обычной жизни, вновь заговорив сотнями голосов и звуков. Но фалаг почти их не слышал. Он был зол и злился все сильнее. Зол на старика, который погубил себя это дурной проповедью, но ещё больше — на самого себя.

Глупый, несчастный старик. Кого он хотел тут просветить? Кому хотел открыть глаза на истину? Этой толпе? Так ей нужны лишь хлеб и развлечения. И одно из них, причем самое излюбленное, кровавое, он сегодня им и устроил. А ведь для них, для алавелинов, сейчас были не самые дурные времена. Праведных уже давно не преследовали, не устраивали облав и публичных расправ, как это происходило ещё каких-нибудь лет тридцать назад. Сегодня, если не кричать о своей вере и хранить ее в сердце, оставляя между собой и богом, как делал это сам Айдек, можно было жить спокойно и даже многого достичь. Но нет же, постоянно находились те, что шел проповедовать к толпе, примеряя роль мученика.

И все же, совершенное им было поступком. Деянием веры. А что сделал Айдек?

Промолчал. Как и всегда.

Он спокойно стоял и наблюдал, как его единоверца забивают камнями. Но разве мог он сделать хоть что-то? Разве мог он хоть как-то повлиять на участь этого несчастного? Конечно, можно было встать рядом с ним, и принять мученическую смерть за их общую веру. Но Айдек не был мучеником. И не желал им становиться. Он хотел жить. Жить по своей вере и убеждениям, но жить.

Неожиданно его мысли были прерваны настойчивым подергиванием за край рукава. Он обернулся и увидел стоявших перед ним девочку лет одиннадцати и мальчуган, которому на вид было от силы лет девять.

Русые волосы заплетенные в косы, круглые лица и широкие носы, выдавали в них вулгров, а чумазые лица и грязная, местами порванная одежда говорила, что живут они на улице.

— Господин! Любовь, господин! — обратилась к нему на ломаном тайларен девчонка. — Чистая. Нет хворь. Любить ртом три ситал, любить внизу пять ситал! Десять ситал и любить везде!

— Пошла прочь! — процедил он сквозь зубы, с отвращением отдëрнув руку. Девочка попыталась снова поймать его рукав, продолжая упорствовать.

— Господин хочет мальчик? Брат любить ртом за три ситал! И сзади! Брат любить сзади! Семь ситал господин! Пятнадцать ситал и любить нас вместе!

— Прочь я сказал!

Айдек с силой оттолкнул еë, от чего девочка упала на мостовую, и зашагал прочь, слыша, как вдогонку ему несутся грозные слова на шипящем наречии. Пройдя немного вперед, он не в силах сдержать любопытство обернулся. Рядом с детьми стоял крупный смуглый мужчина в шерстяной тунике и соломенной шляпе. Переговорив с девочкой, он сунул ей серебряные монеты и взяв под руку мальчика, повел в сторону одного из переулков. Довольная проститутка тут же спрятала полученные монетки, и начала выискивать новых клиентов, дергая за рукав и края накидок мужчин у торговых прилавков.

Фалаг скривился и произнес короткую молитву очищения от греха. Безлюдным и пустым этот город нравился ему куда больше.

Словно желая обогнать собственные мысли, он почти бегом отправился к Хайладской крепости.

Бывшая частью внутренней городской стены, она была намного старше современного Кадифа и, несмотря на многочисленные перестройки, её архитектура до сих пор носила четкий отпечаток древнего царства. Невысокие, широкие внизу и сужающиеся к вершинам круглые башенки, лишь немного возвышались над крышами окружающих ее домов, а толстые стены с раздвоенными зубцами и вовсе скрывались за ними, словно признавая превосходство поглотившего её города.

Когда-то давно тут был расквартирован джасурский гарнизон, охранявший покой порта Каад и сдавший его почти без боя Великолепному Эдо. Теперь же крепость служила домом Второй домашней тагмы. Полутора тысячи воинов, что обычно коротали свои дни за тренировками, редкими патрулями по городским улицам и частыми играми в составные кости или «колесницы». Но вот уже как два шестидневья от привычной размеренной жизни не осталось и следа. И дело тут было совсем не в недавнем триумфальном возвращении армии или затянувшихся народных гуляниях.

Стоило Айдеку миновать ворота, как внутренний двор встретил его суетой строившихся в ровные линии воинов. Хвала Единому, он все же не опоздал к общему полуденному смотру. Бегом преодолев оставшееся расстояние, фалаг встал возле своего знамени, кивком поприветствовав солдат.

Листарг Эдо Хейдиш появился почти сразу. Он вышел из главной башни крепости в сопровождении трех арфалагов, дюжины сановников и нескольких незнакомых воинов, а рядом с ним, одетый в кольчугу, белый панцирь и такой же белоснежный плащ, шел молодой мужчина. Он был высок, хорошо сложен, красив, а его длинные черные волосы слегка колыхались на ветру. Это лицо, осанка и твердый шаг сразу узнались фалагу. Он уже видел этого человека — причем недавно и совсем близко, когда нес со своими воинамикараул, во время триумфального возвращения армии. Правда, тогда Лико Тайвиш был одет в ритуальные красные доспехи.

Командиры шли медленно. Грузный и уже разменявший пятый десяток лет Хэдиш шагал с явным трудом, прихрамывая на левую ногу, от чего молодой и порывистый полководец постоянного его обгонял, а потом останавливался и ожидал листарга тагмы. Хотя он и пытался не подавать виду, но Айдек слишком хорошо знал своего командира, чтобы сразу понять, насколько его раздражала эта ситуация.

Поравнявшись со знаменем Айдека, командиры вновь остановились.

— Как видите, господин Тайвиш, — проговорил листарг, обводя рукой строй воинов. — Вторая домашняя тагма исправно несет свою службу и в нашем великом городе как всегда мир и порядок. Так что беспокоиться тут не о чем.

— Правда? А мне рассказывали, что Аравенны нынче неспокойны. Поговаривают, что там разгул банд и льëтся кровь. Стычки происходят чуть ли не каждый день. Повсюду насилие и грабежи…

— Там всегда неспокойно, господин Тайвиш. Всегда было и всегда будет. Как по мне, так боги прокляли это место и поменять там что-то можно только спалив до головёшек. А что до бунта — так его уже как два месяца как ждут, чуть ли не каждый день пророчат. И год назад пророчили. Да только все не начинается он и не начинается. И это неудивительно — местные там друг дружку больше чем нас ненавидят, а потому к объединению и организации неспособны. Так что беспокоится не о чем. Как я и говорил — у домашних тагм все под контролем и мы…

— Бунт! — словно в издевку над его словами, раздался чей-то истошный вопль.

Полторы тысячи воинов как один развернулись на раздавшийся окрик. В ворота крепости вбежал взмыленный человек в разорванной и окровавленной военной рубахе. Почти сразу он рухнул на колени, подняв небольшое облачко пыли и песка, и проорал, задыхаясь, охрипшим голосом.

— В Аравеннах… напали на стражей, сановников. Убили. Там толпа. Толпа идет! Все громит. Прямо в гавань. Не меньше тысячи. От восточного рынка.

— Как всегда мир и порядок, говорите? — Лико Тайвиш резко развернулся к побелевшему Эдо Хейдишу. В глазах юного стратига заблестел недобрый огонек азарта, а губы расплылись в хищной улыбке. — Кажется, аравенский сброд, вопреки всем вашим заверениям, решился-таки побунтовать. Листарг, я желаю участвовать. Знаю, что вам нужен приказ, но ваша тагма сейчас ближе всего, а время ждать не станет. Пусть пять знамен третьей линии отправятся напрямую к гавани, ещё пять заблокируют главную улицу. Бойцов первой линии расставьте на всех выходах из квартала, а вторая линия в полном составе пусть направляется к источнику мятежа. Так мы успеем пресечь беспорядки, пока они ещё не охватили всю гавань.

— При всем уважении, но у домашних тагм свой стратиг и я не обязан подчиняться вашим приказам.

— При всем моем уважении, листарг, подумайте вот о чем: я великий стратиг, сын Первого старейшины и на днях стану главнокомандующим, то есть и вашим непосредственным командиром. Но если для вас это не аргумент, то напомню что я только что покорил целую страну. А сколько стран покорили вы, листарг? Возможно я просто слишком долго отсутствовал, и пропустил все организованные в вашу честь триумфы. Так ведь листарг?

По рядам солдат пронеслось удивленное перешептывание, сменившееся полной тишиной. Никто и никогда не позволял себе говорить с их командиром в таком тоне. По крайней мере, публично. Командующий тагмы смерил Лико Тайвиша тяжелым взглядом. Айдек видел, как задрожали его губы, а пальцы сжались в побелевшие кулаки. Казалось, что сейчас он, потеряв остатки самообладания, выхватит из ножен меч и ринется в атаку. Безнадежную и самоубийственную атаку. Все в армии были наслышаны о боевых навыках юного полководца, что не раз лично водил своих воинов в наступление и дрался с ними плечом к плечу в самых жарких битвах. Ну а Эдо Хейдишу последние лет десять доводилось сражаться лишь со слишком жёстким куском говядины на тарелке.

Уловивший настрой командира тагмы стратиг повернулся к нему и чуть раскрылся, словно приглашая исполнить задуманное. Его рука еле заметно шевельнулась, потянувшись к висевшему на поясе мечу, но Хейдиш уже признал своë поражение. Опустив глаза, он произнес слегка охрипшим голосом.

— Арфалаги, фалаги, вы слышали приказ нашего будущего главнокомандующего. Исполняйте.

— Правильный выбор, листарг.

— Учтите, что я этого так не оставлю. Синклит ещё узнает о вашем поведении, — последние слова он проговорил в полголоса, явно не желая превращать их тему для вечерних пересудов тагмы.

— Очень на это надеюсь, — улыбнулся ему в ответ стратиг. — А заодно там мы обсудим как же вы допустили, чтобы в столице произошел бунт.

Фалаги и старшины уже раздавали приказы, выстраивая колонны солдат сначала к оружейным, а потом к выходу из крепости. Покинув еë, они почти сразу разделились, выполняя замысел Лико Тайвиша, и направились к своим позициям.

Пока они шли через казавшуюся вымершей Аравенскую гавань, Айдек судорожно вспоминал всë, что ему рассказывали во время обучения. Он ещё не был в настоящем бою, да и во всем, что хоть отдаленно, напоминало бы настоящий бой. Да, за время его службы случались беспорядки, но ни одно из подобных происшествий ещё не приходилось разгонять домашним тагмам. Обычно уже одного вида солдат хватало, чтобы разгоряченная толпа тут же успокоилась и, вступив в переговоры с чиновниками, разошлась по домам. Но сегодня всë могло обернуться совсем непредсказуемым образом. Ведь среди аравенского сброда не было граждан, и они успели убить нескольких сановников. А стало быть, у тагм было полное право действовать любым, даже самым жестким из возможных методов.

Но сама мысль, что ему придется отдавать приказ колоть копьями и рубить мечами не защищенную доспехами плоть носильщиков, торгашей и рабочих мастерских, вызывала у Айдека оторопь.

Война — какой она должна быть — это состязание воинов. Подготовленных духом и телом мужчин. И бунты, особенно зашедшие не слишком далеко, не имели с ней ничего общего. В них не было чести и славы. Не было возвышающего воинское ремесло достоинства. Не было равенства. Только ненависть. Ненависть людей, что ещё недавно уживались по соседству. И кровь, которую, возможно, предстояло пролить и ему самому.

Дойдя до восточного рынка, воины остановились. Небольшая площадь оказалась почти полностью разгромленной. Повсюду валялись перевернутые лотки торговцев, остатки товара, который не унесли с собой погромщики, сломанные тележки и искореженные тела убитых. Местных, судя по виду и остатками одежды. А на противоположном крае, возле здания, которое было лавкой ростовщика, лежали пятеро мужчин, одетых в кожаные доспехи и медные шлемы.

Недалеко от них, на балке с вывеской, висел связанный человек, одетый в желтую накидку и круглую шапочку сановника торговой палаты. Его лицо напоминало один сплошной кровоподтек, из разорванной штанины торчала сломанная кость, а на животе зияла глубокая рваная рана, из которой свисали облепленные мухами кишки.

Из рядов воинов вышел Лико Тайвиш и в полном молчании подошел к подвешенному телу. Перевернув валявшуюся неподалёку бочку, он подставил ее рядом, взобрался наверх и перерубил веревку. Безжизненное тело рухнуло у его ног.

— Унесите отсюда тела погибших граждан, приведите их в должный вид и отдайте родственникам. Передайте им, что великий стратиг Лико Тайвш разделяет с ними боль и оплатит похороны. Воины, мы обязаны догнать этих преступников и остановить царящее здесь насилие! Таков наш долг.

Определить куда направилась бушующая толпа, не составляло особого труда. Одна из улиц ощутимо отличалась следами свежего разрушения: у некоторых домов были выломаны ставни и сбиты двери, а внутри явно успели похозяйничать. Временами на стенах попадались пятна крови, пару раз солдаты встречали трупы, валявшиеся прямо в канавах. А вскоре улица наполнилась сотнями кричащих на разных наречиях голосов.

Бойцы второй линии догнали толпу как раз на небольшой площади со старым разбитым фонтаном посередине. Погромщиков на вид было несколько сотен — в основном мужчин, со смуглой, молочно-белой или отдававшей красным кожей, скрюченных, с испещренными оспинами и опухшими лицами. Они были одеты в разное грязное тряпьё, вооружены, если это можно было так назвать, ножами, палками, топорами, а то и просто камнями.

И, похоже, вся эта толпа была пьяна. Вонь немытых тел, крови и гнили, мешалась с запахами кислого вина, браги и пива.

Одного взгляда на эту кричащую массу было достаточно, чтобы понять, что это даже не бунтовщики. Это действительно был сброд. Худшее из того, что могло явить человечество. Даже тут, в трущобах Аравеннской гавани, они были отбросами. Такие как они жили в вонючих норах и подвалах, не смея показаться наружу при дневном свете, выползая лишь по ночам. Но пролитая сегодня кровь и начавшиеся беспорядки, похоже, разбередила их, опьянив безнаказанностью. Вот и сейчас в толпе кого-то убивали, насиловали, или просто избивали, потрошили лотки купцов, а близлежащие дома взламывали, вынося оттуда все, что казалась хоть немного ценным.

Айдек поймал себя на мысли, что от вида этой смрадной массы человеческих отбросов, ему стало легче. Терзавшая его всю дорогу сюда совесть обретала покой. Его душа успокоилась. Свербящее чувство несправедливости и неправильности происходящего перестало рвать и выворачивать наизнанку его нутро. Он больше не жалел их и не боялся того момента, когда ему придется отдать приказ своим солдатам. Ему уже было неважно, что сподвигло тех людей на площади учинить самосуд над тайларскими властями. Ведь перед ним стояли не люди, но мерзкий и свирепый зверь. Худшие из худших, жаждавшие лишь крови. И фалаг был готов к любой развязке.

Эти люди были порождением скверны. В них не осталось и крупицы света Всевышнего, если он вообще у них был. А посему, жалость к этим отродьям сама по себе была грехом. Аравенны выпустили своих демонов и их нужно было усмирить.

Увидев вышедших на площадь солдат, что перестраивались в боевой порядок, бесчинствующая толпа тут же замерла и сжалась. На воинов домашней тагмы сотнями полных страха и ненависти глаз взирало чудовище из трущоб. Ещё недавно оно считало, что ему удалось захватить кусочек мира. Что оно вольно делать с ним все, что ей вздумается и никто не посмеет ему противостоять. Но теперь, ощетинившись копьями и отполированными щитами, на неё напирал Тайларский бык. И в его поступи слышалась неминуемая смерть.

Некоторые стоявшие по краям побежали, или пытались бежать: кое-кого хватали за одежду и тащили обратно. Другие же, напротив перехватывали покрепче оружие, явно готовясь к бою, но Айдек кожей чувствовал, как ужас и безумие сковывает этих людей. И они должны были бояться. Должны были почувствовать всю глубину своего грехопадения и неизбежность кары, за все совершенное ими.

— Сегодня вы убили сановника и пятерых стражей города, — прокричал вышедший из рядов солдат Лико Тайвиш. Сделав пару шагов навстречу толпе, он остановился и, скрестив руки на груди, оглядел ее с полуулыбкой. — Пролив их кровь, вы поставили себя вне закона. Ведь подняв руку на них, вы подняли ее на сам Тайлар. А всякая рука, что замахнется на государство, должна быть отсечена. Таков наш закон. Но я хочу дать вам шанс сохранить свои жизни. Я позволю вам искупить те страшные преступления, что были совершены сегодня. Слушайте меня, я, великий стратиг Лико Тайвиш, обещаю, что всякий, кто прямо сейчас бросит оружие и встанет на колени, останется в живых. В наказание за свои поступки он будет заклеймен и продан в рабство. Так что решайте, жизнь вас ждет, или, — стратиг обвел рукой ряды своих воинов — смерть.

Трущобный сброд зашептался и попятился. С их стороны площади была лишь одна улица, по которой можно было уйти, но вела она, насколько помнил Айдек, напрямую в гавань, где уже стояли воины третьей линии. И погромщики их видели. Должны были видеть. А значит, понимали, хотя бы на уровне чутья, что и отступать им некуда. Конечно, кто-то из них мог бы убежать через переулки или спрятаться в домах и подворотнях, но местные хибары так плотно жались друг к другу, что у большинства просто не было ни единого шансов на спасение. И толпа это знала. Знала и цепенела от ужаса перед своей судьбой.

Неожиданно повисшую тишину прервали женские крики — какая-то чумазая и измазанная кровью полная женщина, из одежды на которой остались только сандалии, пролезла под ногами погромщиков и даже не пытаясь прикрыться, пошла в сторону солдат. Воины расступились и она, заламывая пальцы, дергая головой и что-то безумно бормоча себе под нос, прошла сквозь их ряды.

Следом за ней, вспарывая погромщиков как плуг мягкую землю, из толпы вышел огромный мужчина. Он был на две головы выше каждого из толпы, широкоплеч, с могучими мускулистыми руками в которых сжимал кузнечный молот. Белая кожа, усы и русые волосы, заплетенные в косы, выдавали в нем представителя клавринских народов.

Выйдя ровно на середину площади, великан исподлобья оглядел солдат, остановившись взглядом на Лико Тайвише.

— Ты! — произнес он громоподобным голосом. — Член благородный, вздумал меня ставить на колени? Ты, червь! Слышишь меня? Я, Озар сын Грумьява бросаю тебе вызов и называю тебя трусом и бабой перед твоими людьми! Ну же сразись со мной тайларин и я докажу что все вы тут — тухлое дерьмо, а не воины!

Сказав это, он смачно плюнул в сторону стратига. Толпа одобрительно загудела, а по рядам солдат пронесся возмущенный ропот. Линия подалась вперед, готовясь немедленно залить кровью этих подонков базарную площадь, но Лико Тайвиш остановил их жестом. Сделав шаг навстречу великану, он вытащил из ножен меч и указал им в его сторону.

— Я — великий стратиг Лико Тайвиш, сын и наследник Первого старейшины Шето Тайвиша, и я принимаю твой вызов. Щит!

Из рядов воинов тут же выбежали двое его телохранителей, но вопреки ожиданиям Айдека не попытались увести командира, уберегая его от явного безумства, а протянули ему большой круглый белый щит с выгравированным черным быком и остроконечный шлем с гребнем. Одев их, стратиг встал в боевую стойку и поманил к себе мечом клаврина.

— Ха, ты не трус. И возможно даже не баба. Но все равно умрешь!

Погромщик бросился на Тайвиша с истошным воплем. Размахнувшись молотом, он направил его в голову стоявшего неподвижно полководца, но в последний момент тот ловко поднырнул под руку противника, ударив его краем щита под колени, а потом, резко развернувшись, рубанул по спине. Клаврин рухнул на землю, выронив свой молот. Перебирая опустевшими руками воздух, он уставился на него так, словно впервые увидел тяжелую железку.

Лико подошел к нему сзади и небрежным движением перерезал клаврину горло. Великан опустился на камни площади и под ним тут же расплылась лужа крови. Стратиг с холодной улыбкой повернулся к застывшей в немом изумлении толпе. Вытерев меч о рубаху мертвеца, он указал им на погромщиков.

— Вы сделали свой выбор. Воины, убивайте всех, кто не встанет перед вами на колени! Вперед!

Услышав его слова, толпа забилась. Словно затравленный зверь, которого кололи копьями или прижигали огнем, она металась в отчаянной попытке спастись. Одни пытались бежать, другие пытались сражаться, но большинство погромщиков просто падали на колени, в мольбе протягивая руки к солдатам. И воины Тайлара били их древками копий и кулаками. И сопровождая пинками, оттаскивали вглубь рядов.

А впереди шла резня. Ножи, дубинки и тряпки, служившие одеждой оборванцам из аравенских подворотен, были плохой защитой от мечей и копий гарнизонных войск. Бандиты падали, словно спелые колосья под ударами серпа в руке землепашца, а кровь лилась ручьями по старым камням площади.

Знамя Айдека находилось на задних рядах, и бой, если это можно было назвать боем, доносился до них лишь в форме истошных воплей, рева толпы и лязганья железа о железо. Их заботой были сдавшиеся преступники.

Айдек раздавал команды свои людям, ходя между связанными бунтовщиками. Вблизи они казались ещё уродливее. От вони их тел резало глаза, а содержимое желудка отчаянно просилось наружу. Одетые в грязное тряпье, искалеченные, завшивленные, беззубые и покрытые оспинами, они сидели молча, уставившись в землю глазами выброшенных на берег рыб, и лишь тихо, совсем по животному, поскуливали.

Это были обитатели самого дна. Самой глубокой и самой страшной пропасти, в которую только мог упасть человек. И стоя рядом с ними, единственное чего хотелось Айдеку, — так это сжечь собственную одежду, а потом долго-долго мыться в самой горячей воде, которую только смогло бы выдержать его тело.

— Командир! — обратился к нему один из старших солдат. — Может мы их это, по трое вязать будем? Ну так, знаете, бочок к бочку и ноги промеж собой. А то больно много их что-то, как бы верёвки не кончились.

— Действуйте, — нарочито безразлично проговорил фалаг, стараясь сдержать очередной приступ тошноты, подступившей к горлу.

Дальнейшая судьба всей этой смердящей массы, что добровольно или не очень сдавалась сейчас солдатам, была хорошо известна. Таких как они не брали в домашнюю прислугу, не покупали для развлечений или работы в мастерских или в поле. Им не доверяли прокладывать дороги, строить дома или мести улицы. Единственное место, где подбирали подобные отбросы рода человеческого, находилось на востоке от города — в Барладских горах. Там, в родящих серебро и железо копях, рабство было лишь отстроченной, причем не на слишком большой срок, смертью. Смертью от голода, от болезней, от кнута надсмотрщика или обвала, что мог каждую минуту заживо похоронить сразу пару десятков человек, а то и просто от усталости и изнеможения.

И жители Аравенн знали про это. Не могли не знать. И сидя сейчас связанными на камнях площади, они понимали, какая судьба их ждет.

Неожиданно кто-то из пленников схватил Айдека за край плаща и резко потянул. Фалаг обернулся, схватившись за меч. Прямо перед ним сидел поджарый мужчина средних лет с бледной кожей и немытыми русыми волосами, заплетенными в две косы.

— Господин, послушайте меня господин! Ошибка тут! Отпустите меня, пожалуйста. Не при делах я совсем. Не из этих я. Не пришлый какой. Этрик из вулгров. Не громил я ничего. Никому зла не делал. Ошибка это!

— Если ты невиновен, то не пострадаешь. Власти разберутся.

— Ага, как же. Разберутся. Я же знаю куда вы нас. В шахты эти, в Барладах которые. Всем скопом туда. А оттуда ходу нет. Знаю. Слышал. Я ж сгину там. Живьем сгнию. Понимает, господин? Сгнию! Я же не из этих — он кивнул в сторону своих связанных соседей. — Я ж нормальный. Как это, за-ко-но-по-слу-шный, вот. В доках работаю, суда разгружаю, тележку вожу до рынка али складов. Честный я. Случайно меня взяли. Ну совсем случайно. Просто не там оказался. Всеми богами и кровью предков клянусь — никого я не громил не резал. Ну отпустите вы меня. У меня же дети! Жена. Мать старая, больная. Сыновья. Дочка скоро замуж выйти должна. Как они… да как я… боги!

Он зарыдал, уткнувшись головой в колени. Его тело забилось в судорогах, а потом, резко откинув назад голову, мужчина завыл. Завыл громко, словно стараясь вложить в этот крик всю боль, страх и отчаянье, что были внутри него. Стоявший рядом солдат дернулся от неожиданности. Выругавшись, он с силой ударил его в живот древком копья, отчего представившийся носильщиком мужчина захлебнулся криком, упал на землю и, поджав ноги, тихо заскулил.

Айдек пристально на него посмотрел. Из одежды у пленника остались лишь порванные штаны из зеленой шерсти и сапоги из грубо выделанной кожи. Хотя тело его и покрывали свежая грязь и кровь, оно было довольно чистым — ни струпьев, ни расчесов или язв, да и шрамов почти не было заметно. Вполне возможно, что вулгр и не соврал. Тем более, что говорил он на весьма сносном тайларене, а среди обитателей Аравенн такое встречалось не так уж часто. Он вполне мог оказаться случайной жертвой, этой скорой и быстрой расправы. А мог и соврать — и под шумок, присоединившись к громящей всё и всех толпе, тоже успеть пограбить.

Но фалаг не мог ему помочь. А главное — не хотел этого делать. Вся эта кричащая, стонущая и ревущая масса вызвала у него только брезгливость и тошноту. Единственное, о чем он мечтал сейчас, чтобы все это побыстрее закончилось и воды памяти размыли все воспоминания об этом мерзком дне.

О Единый! Как он вообще мог тревожиться о судьбе этих проклятых? Все они, все до одного, были грешниками, что своим существованием отвращали от этого мира взор Всевышнего. И очищая эту человеческую скверну с улиц Кадифа, они очищали мир.

Когда все бунтовщики были связаны, бежали или погибли, воины соединившихся двух линий отконвоировали их в Хайладскую крепость, проведя по улицам города раздетую и избитую толпу. Горожане смотрели на нее со смесью страха и любопытства, кто-то подбадривал солдат, иные кидались всяким мусором в связанных, а один раз какой-то пьяный мужик в кожаном фартуке даже бросился на пленника из фальтов и несколько раз ударил его дубиной, разбив тому голову. Но в целом, путь до крепости был без происшествий.

Остаток дня Айдек провел как в тумане. Вместе со своими людьми он, как и все командиры тагмы, распределял будущих невольников по камерам в подземелье, принимал военных и городских сановников, что-то рассказывал им, показывал арестованных. Конвоировал жителей Аравенн до дознавателей. Приводил их на организованный прямо в крепости суд и отводил обратно. Менял веревки на железные кандалы. Отправлял гонцов и посыльных. О чём-то докладывал и передавал команды своим солдатам.

Лишь глубокой ночью всех командиров тагмы собрали в зале совета. За большим столом, в изголовье которого устало склонившись над табличками и листами пергамента сидел листарг Эдо Хейдиш и три арфалага, расположились около двадцати сановников военной палаты, дюжина дознавателей, трое чиновников из торговой палаты и все тридцать фалагов. Хотя стол и был большим, рассчитанным как раз на такие собрания, сидели они весьма плотно, прижимаясь друг к другу, толкаясь локтями и негромко переругиваясь.

Айдек поискал глазами Лико Тайвиша, но стратига нигде не было видно. Похоже, что он так и не вернулся в крепость после стремительного подавления бунта.

Вернувший себе бразды правления над тагмой Эдо Хейдиш, сидел нахмурившись и постоянно о чем-то переговариваясь с арфалагами. Он выглядел очень уставшим и словно бы постарел на пару лет. Даже седины в его волосах, казалось, стало немногим больше, а глаза ввалились, окрасив веки темной синевой.

Когда все заняли свои места, а гул несколько поутих, листарг поднялся, тяжело опершись кулаками о стол, и проговорил охрипшим и усталым голосом.

— Командиры, сегодня вам удалось подавить бунт в Аравеннах и подавить его в зародыше. Хотя моей заслуги в том и не было, ничто не мешает мне выразить вам свою благодарность и признательность. Спасибо вам, воины, — фалаги одобрительно застучали кулаками по столу. Командир тагмы дождался пока они закончат, а потом продолжил. — Как я уже сказал, вы сохранили мир и порядок в этом городе, хорошо почистив его от всякой швали. Надеюсь, что теперь у нас станет поспокойнее. Впрочем, все это общие слова. Теперь перейдем к конкретике. Фелтараимо, зачитайте нам итоги дня.

Худой и длинный словно ветка старший писарь тагмы поднялся со своего места и, достав несколько табличек, начал зачитывать их содержимое скрипучим и невероятно тонким голоском.

— Как удалось доподлинно установить в ходе дознания, беспорядки на Восточном рынке Аравенской гавани начались примерно за полтора часа до полудня, когда у сборщика податей Риветоно Айфаси возник конфликт с мясником Гунзараварой. Как утверждают очевидцы, на законное требование уплатить долг за третий месяц торговли, мясник, являющийся выходцем из Косхояра, грубо его обругал, а потом ударил козлиной ногой по лицу. Сопровождающие стражи тут же скрутили мясника, но на крики косхая сбежались его многочисленные родственники также работающие на этом рынке. Дальнейшие описания, как следует из протоколов дознания, впрочем, расходятся. Часть очевидцев клянется, что один из стражей ударил престарелую мать Гунзаравары, отчего у старушки начался припадок. Вторая же половина заявляет, что женщина сама бросилась на стража с половником и тот, отмахнувшись, нечаянно уронил её на землю. Как бы то ни было, после сего события родня мясника напала на стражей и сборщика податей, а следом к ним присоединились и многие другие работники рынка, его посетители и члены местных банд, что вероятно и учинили самосуд. В дальнейшем, уже в самой толпе, начались ссоры и склоки, переросшие в погромы и грабежи лавок. Как утверждают очевидцы, дело было в том, что возможностью пограбить решили воспользоваться всякие отбросы, кои и пошли дальше, сея смуту и разрушения которые и были пресечены тагмой. В результате же непосредственно событий на северной базарной площади, среди солдат было убито трое, ранено семеро, в том числе один серьезно. Среди погромщиков погибло сто двадцать девять человек, семьдесят три ранено тяжело. Всего же арестовано было четыреста девять человек. Как было установлено позднее, среди них оказалось тридцать четыре этрика кои смогли подтвердить свое сословие. Все они отрицали свое участие в беспорядках и клялись богами, что оказались задержаны случайно. В силу невозможности установления их причастности или же непричастности к бесчинствам и убийствам сановника, каждый из них был высечен кнутом и оштрафован на триста ситалов. Остальные же, не имеющие сословий или принадлежащие к палагринам, будут в скором времени выставлены на аукцион без компенсаций, как впрочем, и штрафов, для их семей. Ущерб, нанесенный городу и гражданам, пока подсчитать не удается.

Он замолчал, перебирая таблички и пристально в них всматриваясь. Казалось, что он вот-вот продолжит свой отчет, но покопавшись в записях, сановник сел, не проронив больше ни слова. После него выступали арфалаги, каждый из которых подробно описал действия своей линии. Так арфалаг первой линии отчитался как проходила блокада квартала, а командир третьей — о том, как была блокирована гавань и пути отступления для преступной толпы. Громко посмеиваясь арфалаг Беро Шатрия поведал собравшимся о том, какой переполох среди купцов начался как только у кораблей показались солдаты.

— Видели бы вы их панику, господа командиры. Суетились и бегали как крысы на пожаре, у которых хвосты заполыхали. Несколько торговцев при виде нас начали выбрасывать за борт ящики и бочки с товаром, как минимум трое прыгнули в воду и поплыли вплавь в сторону моря, видать прямиком в свои заморские дыры. А один экипаж и вовсе попытался поджечь суденышко. Клянусь богами, давно я так не смеялся. Особенно когда поджог у них не удался и они побежали на перегонки друг друга закладывать. Один, кстати, обещал даже привезти мне из Ирмакана сорок три наложницы, если я закрою глаза на его делишки. Уж не знаю, на что именно мне надо было закрывать глаза, но я все равно приказал его арестовать. Для порядка, так скажем. Ну а что было дальше, вы все уже знаете. Мои бравые ребята перекрыли улицу и знатно всыпали этому трущобному сброду. Потерь среди моих молодцов не было. Только одному какой то подонок откусил три пальца на левой руке.

После него слово взяли несколько городских сановников, в меру подробно рассказавших о последствиях погрома в Аравеннах, и наконец, итоги подвел листарг, кратко повторив всё, что уже было сказано.

Собрание было окончено. Командиры начали расходиться — большинство группками, явно желая завершить этот день парой кувшинов крепкого вина. Звали даже Айдека, но он лишь отмахнулся, пробурчав что-то об усталости и ожидавшей его жене.

У него был ещё один разговор. И он не желал его откладывать.

Дождавшись пока большинство покинет зал, он подошел к так и сидевшему над стопкой табличек и свертков Эдо Хейдешу.

— Да, чего тебе Айдек? — устало проговорил листарг, массируя пальцами седые виски.

Вблизи было хорошо видно, что его серые глаза стали почти бесцветными, а кожа приобрела мертвенно-бледный оттенок. Он и вправду постарел за этот день. И Айдек готов был поспорить, что истинная причина столь быстрых перемен командира была совсем не в подавленных за пару часов беспорядках. На минуту он заколебался, а стоит ли тревожить его именно сегодня? Может лучше подождать более светлого и спокойного дня? Но Айдек понимал, что такой идеальный день мог никогда и не наступить, и задуманное нужно было исполнять сразу. Пока решимость не успела его покинуть.

Вытащив из-за пазухи свернутый листок пергамента, он протянул его своему командиру. Тот взял, пробежался глазами, а потом посмотрел на фалага.

— В походники, значит, собрался переводиться. В пограничье, — проговорил он мрачным голосом. — Вот скажи мне, Айдек, ты хоть раз за пределами Кадифара то бывал?

— Нет, не бывал, — ответил фалаг после непродолжительного молчания.

— И что, правда думаешь, потянешь такую службу?

Айдек кивнул.

— И с чего это ты так в этом уверен?

Айдек молчал, опустив глаза. Он не мог ни как объяснить свою уверенность. Просто он знал, что там, в той дикой глуши, он будет на своем месте. Ему было плохо в Кадифе. Плохо во всем и особенно рядом с навязанной отцом язычницей, что даже не могла подарить ему ребенка. Его столичная жизнь была несчастливой. Она была пустой. Глупой. Бессмысленной. И он мечтал с ней расстаться. Он чувствовал всей своей душой, что именно там, вдали от этого гигантского города, его суеты, страстей и человеческой изнанки, что марала и пачкала любую красоту, он сможет лучше слышать голос бога и может поймет наконец его волю…

— Чего молчишь? Неужели даже сказать нечего? Как же ты собираешься отправиться на границу, если даже не способен объяснить мне, своему командиру, на кой ляд она тебе сдалась?

— Я знаю, что там моё место, — выжал, наконец, из себя Айдек, тут же поняв, как по наивному глупо звучат эти слова. Это были слова ребёнка. Мечтательного мальчика живущего в мире своих грез, а никак не мужчины и воина. Надо было сказать про возможные перспективы, которые открывала новая провинция. Про желание обогатиться или прославиться. Такие мотивы были бы понятны старому воину. Они бы сняли почти все вопросы. Но он сказал про место.

— Место. Хым. Тоже мне придумал. Место. Ещё скажи, что таково твое предназначение. Айдек, мальчик мой, ты ведь уже не ребенок. Тебе ведь уже сколько? Двадцать пять, если не ошибаюсь? В таком возрасте ищут не место, а пост и должность. И тут они у тебя будут. Со временем, конечно, но будут. А что тебя ждет в пограничье? А? Да ничего хорошего. Вот скажи мне, а много ли ты знаешь о варварах? Готов поклясться всеми богами, что ты и видел их только тут, уже усмирённых и послушных. В ошейниках и цепях. Низведённых до статуса рабочей скотины, коей они все и являются. Но там, на границе, да и вообще в диких землях, они совсем другие. Они злые и необузданные. И все они жаждут нашей крови. Жаждут поквитаться за свежие раны и проигрыш. За потерянную землю и свободу. Так что скоро там снова будет война. Не такая как была. Другая. Но продлится она многие и многие годы. Пока мы окончательно, кнутом и мечом, не выбьем из них всю дурь и не научим слушаться приказов, как это было с вулграми. Но для этого придется приложить ещё столько сил… уверен, что они у тебя найдутся? Это не в Кадифе подвальную шваль разгонять. Ты молод, Айдек, на твой век ещё большая война не выпадала, а я вот её повидал. И совсем-совсем близко повидал. Так что послушай старого ветерана. Не твоё это. Тут твоё место. В Кадифе. Вот тут и служи.

Листарг взял в руки одну из табличек, всем своим видом давая понять, что разговор окончен, но Айдек так и остался стоять перед ним.

— Ты все ещё тут? — поднял бровь Эдо Хейдиш.

— Я принял решение, командир. Я менять его не намерен, — процедил сквозь зубы фалаг.

— Великие горести! Вот ты как заговорил. Что, насмотрелся на этого щегла Тайвиша, что из диких земель вернулся и готов чуть ли не порфиру на плечи напялить? Неужели его слава покоя не дает? Так он то из Тайвишей. По сравнению с ними даже мой род так — мелочь и нищета, что уж про тебя, палина, говорить. Тебе его славу все одно никогда не сыскать. Ни здесь, ни на войне, ни ещё где. Но в Кадифе тебе рост обеспечен. Я твоему отцу слово дал и держать его дальше буду. А там ты только сгинешь без следа. И кончится на этом твоя история. Так что кончай уже из себя ребенка строить. Здесь живи.

— Я не согласен. Я воин. Мой долг защищать государство. А от кого я буду его защищать в столице? От пьянчуг и грабителей?

— Значит, поспорить хочешь, — губы листарга разошлись в грустной улыбке. — Ну что же давай — спорь. Убеждай. Докажи, что мне нужно отправить тебя на верную смерть в дикие земли, у которых пока даже названия то нет.

Айдек тяжело вздохнул, опустив глаза. Не хотелось ему, чтобы все закончилось именно так. Совсем не хотелось. Эдо Хейдиш был старым другом его отца и Айдек знал его с детства. О Всевышний, да он и был ему почти как отец, особенно после того, как вся остальная семья Исавиев перебралась за город.

Но иного пути, похоже, просто не оставалось. Да и кого он пытался сейчас обмануть? С самого начала он прекрасно знал, что все закончится именно так. Поэтому он и пошел сначала к сановникам.

— Мне не придётся убеждать, командир.

— Что значит, не придется? Ты что, в военной палате уже побывал?

— Да, командир. Сегодня утром я продал прошение о переводе. Меня пообещали отправить в первую походную тагму, которая отправится на границу.

Эдо Хейдиш откинулся на спинку стула, и устало помассировал седые виски.

— Проклятое право первенства. Хотя и оправданное. Эх, Айдек, не думал, что ты так со мной поступишь. Мог бы хотя бы из вежливости, хотя бы в память обо всей доброте, что я к тебе проявлял, сначала со мной поговорить. Великие горести, видать и вправду пора мне на покой, раз мои же фалаги через мою голову действуют, а какой-то сопляк моей же тагмой как своей собственной командует, — листарг надолго замолчал, уставившись куда-то вдаль. Когда он продолжил, голос его стал тихим и безразличным. — Ладно, задержать или как то помешать тебе я уже не в силах, раз ты прошение написал. Право первенства походников незыблемо и не мне его оспаривать. Езжай на свою границу, если так припекло. Но только именем всех богов, Айдек, выживи там, пожалуйста, и целиком вернись. А то как мне тогда твоему отцу в глаза смотреть? Я же и так, получается, крепко его уже подвел, раз ты вместо службы в Кадифе, на саму Мисчею отправляешься.

— Вы его не подводили, командир.

— Как же не подводил? Ещё как подвел. И прямо сейчас подводить продолжаю, раз его сына от безумств оградить не могу. Знаешь, он ведь меня спас тогда, под Афором. А потом, спустя много лет, только об одной вещи попросил: чтобы его единственный сын в люди выбился. А в какие люди можно в диких землях выбиться? А? Только одичать, разве что. Нет, иные то, те, что духом погрубее, хорошо в такой глуши служат и много достигают, но ты то иного склада. Понимаешь, ты же молодой ещё, горячий. Ну и наивный по-своему. Тебе война героическим эпосом видится, а граница — землей чудес, где всякие разные подвиги совершаются. Но жизнь — она совсем иная. Поверь старому воину. И война — тоже другая. И когда ты всё это поймешь, то по ночам выть станешь и по столичной службе плакаться. Помяни мое слово. А дорог оттуда только две: смерть или отставка. И если с одной там проблем не будет, то до другой долгие года!

— Я выдержу. Поверьте, командир. Не мое тут место.

— Вот ведь заладил. «Не моё», «не моё». Упрямый же. Вот прямо как твой отец, честное слово. Он тоже, если, что в голову втемяшит — всё, ножом оттуда не выковырять.

— Знаю, — улыбнулся Айдек и тут Эдо Хейдиш впервые посмотрел на него с теплотой.

— Ты пойми, я ведь не от скверного характера все это говорю. Добра я тебе желаю.

— И это я тоже знаю. Прошу вас, командир, поверьте. Я справлюсь. Со всем справлюсь.

— Эх, пусть боги тебя услышат.

«Бог» — мысленно поправил его Айдек.