Когда мертвые оживут

Келли Линк НЕ ТА МОГИЛА

Келли Линк — признанный мастер фантастических рассказов. Ее произведения вошли в три сборника: «Stranger Things Happen», «Магия для „чайников“» («Magic for Beginners») и «Милые чудовища» («Pretty Monsters»). Рассказы Линк появлялись на страницах «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Realms of Fantasy», «Asimov’s Science Fiction», а также включались в сборники «The Dark», «The Faery Reel» и «Best American Short Stories». Линк вместе с мужем, Гэвином Дж. Грантом, владеет издательством «Смолл биэр пресс» и издает журнал «Lady Churchill’s Rosebud Wristlet». За свои рассказы писательница получила грант от Национального фонда поддержки художников, а также она становилась обладательницей множества наград, включая премии «Хьюго», «Небьюла», «Всемирная премия фэнтези», Брэма Стокера, Типтри и «Локус».

Включенный в нашу антологию рассказ повествует об убитом горем молодом человеке. Он хоронит единственный экземпляр своих стихотворений вместе с девушкой, которую любит. Поэт и художник Данте Габриэль Россетти из числа прерафаэлитов совершил точно такой же поступок, после того как его супруга Элизабет Сиддел, служившая моделью для многих картин мужа, умерла от передозировки опия. И, так же как в публикуемом рассказе, позднее Россетти пожалел о своем излишне драматическом жесте, вскрыл могилу жены и извлек из нее захороненные работы. В 1870 году эти «эксгумированные» стихотворения были опубликованы. Прерафаэлиты ставили перед собой задачу вернуть в искусство классические понятия позы, цвета и композиции, которые, по их мнению, были преданы забвению пуританами и ханжами из художественных академий. Кстати, сестра Россетти, Кристина, известна как автор большой поэмы «Рынок гоблинов» — она стала источником вдохновения для целых поколений писателей, работающих в жанре фэнтези.

В последующие годы Россетти увлекся различными экзотическими животными, а особенно его привлекали вомбаты. В конце концов ему удалось приобрести одного, и эксцентричный поэт приучил его сидеть вместе с ним за ужином. В проходившие в его доме вечеринки вносил разнообразие другой домашний любимец, ручной тукан. Россетти надевал на птицу ковбойскую шляпу и заставлял скакать верхом на ламе вокруг обеденного стола. Довольно странные были у него развлечения. Зато, по крайней мере, Россетти, когда выкапывал обратно свои произведения, был уверен, что не ошибся с могилой.

Главный герой нашей истории оказался не таким удачливым. И если вы полагаете, что жизнь Данте Габриэля Россетти была полна странностей, то, значит, вы ничего еще не видели.

Вся эта история случилась из-за того, что один мой знакомый парень по имени Майлз Сперри решил податься в расхитители гробниц и раскопать могилу своей девушки, Бетани Болдуин, которую похоронили менее года назад. Майлз решился на это, чтобы извлечь из гроба пачку своих стихотворений — он положил их туда в качестве эдакого красивого и романтичного жеста. Хотя, возможно, то был просто дурацкий поступок. В свое время он не оставил себе копии, но Майлз всегда действовал импульсивно.

Думаю, вам стоит знать некоторые подробности. Листки со своими виршами, написанными карандашом, с многочисленными исправлениями и со следами пролитых слез он засунул между рук Бетани. Пальцы ее на ощупь были как свечи — жирные, мягкие и приятно прохладные. Не сразу и сообразишь, что на самом деле это пальцы. Еще Майлз обратил внимание на грудь покойной девушки — она казалась больше, чем при жизни. Если бы Бетани знала, что умрет, проводила бы она все свои последние дни с ним? Одно из стихотворений рассказывало как раз о том, что теперь им уже не быть вместе, что теперь уже слишком поздно. Наслаждайся, пока есть возможность.

Глаза Бетани были закрыты. Кто-то прикрыл их, так же как сложил на груди руки, и даже губы разошлись в улыбке. Вот этого Майлз не понимал: как можно сделать так, чтобы мертвый человек улыбался? В общем, Бетани была совсем не похожа на себя при жизни, хотя прошло всего лишь несколько дней. Сейчас она казалась меньше — и в то же время странным образом больше. Никогда прежде Майлз не находился так близко к покойнику; он стоял возле гроба, смотрел на мертвую подругу и желал, во-первых, тоже умереть, во-вторых, чтобы можно было раздобыть где-нибудь записную книжку и карандаш. Ему необходимо было перенести на бумагу свои ощущения. Ничего более значительного с ним в жизни еще не случалось. В нем буквально с каждой секундой происходили серьезные перемены.

Поэты, считается, живут мгновением и в то же время находятся как бы вне времени и смотрят на все со стороны. Так, Майлз никогда раньше не замечал, что уши у Бетани немного разные. Одно — меньше и поднято чуточку выше. Не то чтобы сие обстоятельство сильно его тронуло, вряд ли Майлз написал бы об этом стихотворение, он бы даже не стал ничего говорить девушке, чтобы не вводить ее в смущение; однако факт оставался фактом, и Майлз вдруг подумал, что сойдет с ума, если не отметит его. Он склонился над телом и поцеловал холодный лоб, вдыхая запах любимой. Пахла она как новая машина. А в голове у Майлза крутилась вереница поэтических образов. «Каждое облако отсвечивает серебром», например, хотя, вероятно, существовал более интересный и выразительный способ передать свои ощущения. Да и смерть не похожа на облако. На что же она похожа? Скорее, на землетрясение, пожалуй, или на падение с большой высоты и болезненный удар о твердую землю, от которого темнеет в глазах, тяжело спать по ночам и просыпаться, есть и беспокоиться о таких пустяках, как домашняя работа или телевизионная программа на вечер. А еще смерть представлялась чем-то вроде тумана, колючего тумана, так что, возможно, правильнее будет сравнить ее не с облаком, а с туманом, состоящим из маленьких острых предметов. Иголок, например. Всякий смертельный туман состоит из множества серебряных иголок. Имеет такая аналогия смысл? Отражает ли суть смерти?

А потом на Майлза, словно звон огромного, тяжелого колокола, обрушилась простая мысль: Бетани мертва. Это может показаться странным, но я скажу по опыту: это действительно странно. И дело обстоит именно так. Вы просыпаетесь утром и вспоминаете, что самый дорогой для вас человек умер. Вы поначалу не верите: неужели это правда?

И вы думаете, как же это странно, что теперь придется постоянно напоминать себе, что человек, которого вы любили, мертв. Вот вы обмозговываете эту мысль, и вдруг снова в голову лезет настойчивое напоминание: человек, которого вы любили, мертв. И опять — тот же дурацкий туман, те же иголки или удар под дых, или с чем еще вы сравните самую страшную вещь, что с вами приключилась. Все однажды проходят через это.

Майлз стоял у гроба, погрузившись в воспоминания, когда к нему подошла мать Бетани, миссис Болдуин. Глаза ее были сухими, но волосы находились в полном беспорядке, а тени нанесены только на одно веко. На ней были надеты джинсы и старая футболка Бетани, не из числа ее любимых. Майлз несколько смутился.

— Что это? — спросила миссис Болдуин.

Голос звучал глухо и механически, словно она переводила с другого языка. Что-то индо-германское, пожалуй.

— Мои стихотворения. Которые я сочинил для нее, — ответил Майлз.

Он очень волновался, ведь момент был воистину исторический. Когда-нибудь его будущие биографы напишут: «Три хокку, одна секстина и две вилланеллы.[38] Несколько более длинных вещей. Никто их больше никогда не прочитает».

Миссис Болдуин внимательно посмотрела на Майлза своими жуткими, без единой слезинки глазами и промолвила:

— Вижу. Дочка говорила, что вы плохой поэт. — Она приблизилась к гробу и разгладила складки на любимом платье Бетани — с вышитой паутиной и дырочками, через которые виднелись черные колготки. Миссис Болдуин погладила руку дочери. — Ну что ж, прощай, голубушка. Не забудь прислать открытку.

Не спрашивайте меня, что она имела в виду. Мать Бетани порой говорила странные вещи. Буддистка в прошлом, она работала подменяющим преподавателем математики. Как-то раз она подловила Майлза за списыванием на контрольной по алгебре. Отношения между ним и миссис Болдуин за то время, что Майлз встречался с Бетани, не наладились, потому он не знал, верить или нет словам о том, что Бетани не нравились его стихи. Эти подменяющие учителя обладают странным чувством юмора. Если вообще обладают.

Он уже намеревался сунуть руку в гроб и забрать назад свое творчество. Но в этом случае миссис Болдуин решит, что была права, что она победила. Хотя кто бы в данной ситуации мог говорить о победе? Похороны — это вам не телевизионное шоу. Никто не сможет вернуть Бетани к жизни.

Миссис Болдуин смотрела на Майлза, а Майлз смотрел на нее. Бетани ни на кого не смотрела. Два человека, которых покойница любила больше всего на свете, на несколько мгновений обрели способность прочитать сквозь серый туман ненависти мысли друг друга. Поскольку вас там и не было — а даже если бы и были, то все равно не смогли бы узнать, о чем же они думают, — я вам все расскажу.

«Если бы только умер я, а не она», — думал Майлз.

А миссис Болдуин думала: «Вот именно — лучше бы помер ты».

Майлз сунул руки в карманы нового костюма, повернулся и оставил миссис Болдуин горевать у гроба дочери в одиночестве. Он опустился на скамью рядом с собственной матерью, которая изо всех сил старалась сдержать слезы. Она любила Бетани. И все любили Бетани. Сидевшая через несколько рядов от них девушка по имени Эйприл Лэмб яростно ковырялась в носу, сохраняя при этом скорбный вид. Когда все наконец прибыли на кладбище, там начиналась еще одна похоронная служба: хоронили девушку, находившуюся за рулем другого автомобиля. Люди, прибывавшие попрощаться с покойными, парковали машины и внимательно глядели друг на друга, чтобы определить, к какой могиле им идти.

Флористки умудрились неправильно указать имя Бетани на ужасно уродливых венках: БЕРТАНИ, а также БЕТОНИ — точно как участники реалити-шоу «Выживший» коверкают имена, когда голосуют друг против друга. Именно это больше всего нравилось Бетани в шоу. Сама же она была на редкость грамотной, но вот читавший проповедь лютеранский священник упомянуть про это забыл.

Майлз чувствовал себя неуютно. Он вдруг понял, что дождаться не может, когда приедет домой, позвонит Бетани и расскажет о похоронах и обо всем, что случилось за время, прошедшее после ее гибели. Он сел и стал ждать, когда это ощущение пройдет. Впрочем, он уже начал к нему привыкать.

Майлз нравился Бетани за то, что мог ее рассмешить. Я тоже над ним смеюсь. Майлз прикинул, что сам факт вскрытия ее могилы рассмешил бы Бетани. Девушка очень задорно смеялась, ее смех лился, словно звук кларнета. И он не раздражал. Это был дивный, прелестный смех — если вы, конечно, не имеете ничего против. Бетани, безусловно, расхохоталась бы, узнай она, что Майлз в порядке самообразования облазил весь Интернет, проходя по ссылкам «раскапывание могил». Он прочитал рассказ Эдгара Алана По, посмотрел несколько серий «Баффи — истребительницы вампиров» на эту тему и купил баночку крема «Викс вапораб», средства против затрудненного дыхания, которое наносят на кожу над верхней губой. В магазине «Мишень» он закупил снаряжение для предстоящей вылазки: специальная телескопическая лопата, работающая на батарейках, набор секаторов, фонарь, запасные батарейки к нему и лопате и даже налобный фонарик на ленте с липучкой, снабженный красными фильтрами — чтобы было не так заметно в темноте.

Майлз распечатал карту кладбища, чтобы без проблем отыскать дорогу к могиле Бетани от Випинг-Фиш-лейн даже, как выразился однажды мой знакомый, «глухой ночью, когда темно, как у негра в одном месте, и ни черта не видно». Хотя ночь была не такой уж черной. Майлз подгадал время так, чтобы луна находилась в фазе полнолуния. Кроме того, Майлз видел немало фильмов, в которых мертвецы вставали из могил, и на этот случай очень хорошо иметь под рукой карту с обозначением всех выходов с кладбища.

Матери он сообщил, что проведет ночь у своего друга Джона, а Джона попросил ничего матери не говорить.

Если бы Майлз набрал в Google не просто «раскапывание могил», а добавил еще «поэты», он бы обнаружил, что у него имелся предшественник. Поэт и художник Данте Габриэль Россетти также захоронил свои произведения вместе с умершей возлюбленной. Россетти тоже пожалел об опрометчивом решении и в конце концов решил раскопать могилу и вернуть стихотворения. Я вам все это рассказываю затем, чтобы вы никогда и ни за что не повторили их ошибку.

Не могу сказать, был ли Данте Габриэль Россетти более талантливым поэтом, чем Майлз. Правда, у Россетти была сестра по имени Кристина, и вот она действительно была талантище. Но вам неинтересно выслушивать мои взгляды на поэзию. Да-да, я хорошо вас знаю, пусть даже мы совсем незнакомы. Вы с нетерпением ждете, когда же я перейду к той части рассказа, где раскапывают могилы.

У Майлза имелась пара друзей, и он подумал было пригласить одного из них составить ему компанию в предстоящей ночной вылазке. Однако никто, за исключением Бетани, не знал, что Майлз занимается стихосложением, а Бетани давно уже была мертва. Если быть точным, вот уже одиннадцать месяцев — на месяц дольше, чем они встречались. Достаточно давно, так что Майлз начинал потихоньку выбираться из этого тумана, наполненного иголками. Достаточно давно, так что он уже мог снова слушать по радио некоторые песни. Достаточно давно, так что временами воспоминания о Бетани казались полузабытым фильмом, который он в далеком прошлом видел поздним вечером по телевизору. Достаточно давно, так что когда Майлз попытался восстановить в памяти стихи, написанные для Бетани, особенно одну вилланеллу, которая, по его мнению, была очень неплоха, у него ничего не вышло. Как будто, положив свои произведения в гроб, он не просто вручил Бетани единственные экземпляры, но вместе с исписанными листами похоронил и частичку божественного вдохновения и теперь уже никогда не сможет снова перенести те строчки на бумагу. Майлз знал, что Бетани мертва, и с этим ничего нельзя было поделать. Но поэзия — другое дело. Нужно постараться спасти что возможно, пусть даже поначалу вы решили навечно с этим расстаться.

Вероятно, в некоторых местах этого рассказа вам может показаться, что я слишком строга по отношению к Майлзу, что я не сочувствую его горю. Но это не так. Я люблю Майлза так же, как и всех остальных. Я вовсе не считаю, что он глупее, скажем, вас, или менее сообразителен, или еще в чем-то от вас отличается. Да кто угодно может случайно раскопать не ту могилу. Эту ошибку способен совершить каждый.

Полная луна светила ярко, и карта легко читалась даже без фонарика. На кладбище было полно котов. Только не спрашивайте меня почему. Но Майлз не боялся, он решительно продвигался к цели. Чудо техники, телескопическая лопата на батарейках, поначалу не желала раздвигаться. Предварительно он испытал ее во дворе своего дома. Но здесь, на ночном кладбище, казалось, что она работает невыносимо громко. Ее жужжание распугало котов, но, к счастью, больше ничьего нежелательного внимания не привлекло. Через некоторое время коты вернулись. Майлз убрал в сторону истлевшие венки и букеты и с помощью секатора обозначил прямоугольник на земле над могилой Бетани. Потом он взялся за лопату и начал вырезать большие куски дерна и складывать их в стороне аккуратными стопками.

К двум часам ночи Майлз приготовил веревку: завязал на ней через небольшие, равные расстояния узлы, чтобы удобнее было ставить ноги, когда он полезет назад из могилы вместе с драгоценными стихотворениями, и привязал веревку к дереву. Сейчас он стоял в вырытой яме по пояс. Ночь выдалась теплая, и Майлз сильно потел. Тяжелая это была работа — управляться с чудо-лопатой. Время от времени, в самый неподходящий момент, она вдруг начинала раздвигаться. Майлз позаимствовал у матери рукавицы, в которых она трудилась в саду, чтобы не натереть мозоли, однако это не особо помогло, и ладони все равно горели. Перчатки были слишком велики. Уставшие мышцы ломило от боли.

К половине четвертого из выкопанной ямы Майлз мог видеть только небо над головой. Огромный белый кот подошел к краю ямы и уставился на юношу, но через некоторое время зрелище ему наскучило, и кот удалился. Над головой медленно двигалась луна — словно небесный прожектор. Майлз начал работать более внимательно — ему не хотелось повредить гроб с телом Бетани. Когда лопата наконец наткнулась на что-то твердое, он вдруг вспомнил, что забыл баночку «Викс вапораб» на кровати в спальне. Пришлось воспользоваться вишневой гигиенической помадой, которая отыскалась в кармане. Лопату Майлз отложил и руками в перчатках аккуратно отгребал землю в стороны. Кроваво-красный луч света налобного фонарика периодически выхватывал из темноты причудливый силуэт отброшенной за ненадобностью чудо-лопаты, небольшие камешки, червей и червеобразные корни, торчавшие из стен импровизированного раскопа. А также появившуюся из-под земли крышку гроба.

Майлз только сейчас сообразил, что стоит прямо на крышке. Наверное, следовало рыть яму больших размеров, а теперь трудновато будет открыть гроб, стоя непосредственно на нем. Еще очень хотелось отлить. Сходив по нужде, Майлз вернулся к могиле, посветил фонариком, и ему показалось, будто крышка самую малость приоткрыта. Но возможно ли это? Может быть, он повредил петли своей чудо-лопатой? Или задел крышку ногой, когда выбирался из могилы по веревке? Он медленно втянул носом воздух, но почувствовал лишь запахи сырой земли и вишневой губной помады. На всякий случай Майлз еще подмазал губы и полез в яму.

Крышка зашаталась под ногой. Майлз решил попробовать, держась за веревку, просунуть ногу под крышку — тогда, возможно, удастся сдвинуть ее с места.

Очень странно. Майлзу показалось, будто кто-то держит его за каблук. Он попытался высвободиться, но бесполезно — нога была крепко зажата, словно в тисках. Тогда он опустил вторую ногу, обутую в тяжелый туристский ботинок, и попытался просунуть носок в щель между крышкой и гробом — тоже безрезультатно. Придется отпустить веревку и поднимать крышку руками. Балансируя при этом на узеньком крае деревянного ящика. Можете себе представить его состояние.

Непростая это была задача — одновременно удерживаться на краю и поднимать тяжелую крышку. Одна нога, правда, по-прежнему была крепко зажата в невидимых тисках. Майлз очень ясно слышал собственное хриплое дыхание, слышал, как громко трется о гроб свободная нога в ботинке. Казалось даже, что красный луч фонарика скачет по тесному пространству — вверх-вниз, взад-вперед с невыносимым шумом. Майлз вполголоса чертыхался, а иначе уже давно бы закричал. Он широко расставил руки, ухватился за край крышки и согнул дрожащие колени, чтобы не надорвать спину. И тут что-то дотронулось до пальцев правой руки.

Нет, это его пальцы дотронулись до чего-то. Не дури, Майлз. Он со всей силы потянул вверх крышку гроба — так же, как вы срываете повязку, если подозреваете, что под ней завелись жучки.

— Черт! Черт! Черт!

Майлз рванул, и кто-то помог ему изнутри. Крышка соскочила и упала на кучу земли. Мертвая девушка, которая до того держала Майлза за ногу, теперь разжала пальцы.

Это было всего лишь первое из многих неожиданных и неприятных потрясений, которые Майлзу предстояло испытать искусства ради. Второе оказалось еще более сильным: осознание того, что он раскопал не ту могилу, откопал не ту мертвую девушку.

«Не та» мертвая девушка лежала в гробу и улыбалась Майлзу, глаза ее были открыты. Она казалась на несколько лет старше Бетани. Еще она была выше ростом и могла похвастаться значительно более выдающимися буферами. У нее даже имелась татуировка.

Как я уже сказала, мертвая девушка улыбалась, обнажая белые, идеально ровные зубы. Бетани носила скобки, так что целоваться с ней было сродни подвигу. Приходилось долго искать место для поцелуя, просовывать язык над скобками, под ними или сбоку — все равно что пробираться через ограду из колючей проволоки на нейтральной полосе. Перед тем как поцеловаться, Бетани всегда складывала губы трубочкой, а если Майлз забывался и слишком решительно припадал к ее рту, она била его по затылку. Сейчас, стоя и глядя на «не ту» мертвую девушку, Майлз очень отчетливо припомнил эту подробность из их с Бетани отношений.

Девушка в гробу заговорила первая:

— Тук-тук.

— Чего? — не понял Майлз.

— Тук-тук, — повторила мертвая девушка.

— Кто там? — отозвался Майлз.

— Глория. Глория Полник. А ты кто такой и что делаешь в моей могиле?

— Это не твоя могила, — заявил Майлз, сознавая всю абсурдность происходящего: он спорил с мертвой девушкой, к тому же с «не той» мертвой девушкой. — Это — могила Бетани. Что ты делаешь в могиле Бетани?

— Ну уж нет, — сказала Глория Полник. — Это моя могила, и я тут буду задавать вопросы.

До Майлза постепенно начала доходить чудовищная истина: похоже, он совершил досадную и, более того, опасную ошибку.

— Стихи, — вымолвил он наконец. — Я некоторые свои стихи положил… ну, в общем, они случайно оказались в гробу моей девушки. А скоро начинается конкурс среди молодых авторов, и поэтому мне действительно очень-очень нужно вернуть их.

Мертвая девушка недоуменно уставилась на Майлза. Что-то у нее было не так с волосами, и юноше это не нравилось.

— Прости меня, но ты это всерьез? — спросила она. — Звучит как никудышное оправдание. Типа «мою тетрадь с домашним заданием съела собака». «Я случайно похоронил стихи вместе со своей подружкой».

— Послушай, я ведь проверил надпись на надгробной плите и все такое. Это должна быть могила Бетани. Бетани Болдуин. Мне правда жаль, что я тебя, типа, побеспокоил, но это в самом деле не моя вина.

Девушка в задумчивости смотрела на Майлза, а он очень хотел, чтобы она моргнула. Она больше не улыбалась. Ее волосы, черные и прямые, в то время как у Бетани они были каштановые и летом завивались, слегка шевелились — точно змеи. Еще Майлзу пришли на ум сороконожки с черными щупальцами.

— Может, мне просто уйти, — предложил смущенный Майлз. — Оставлю тебя покоиться с миром, что-то в этом роде.

— Не думаю, что извинения здесь прокатят, — оборвала его нахальная девица. Майлз обратил внимание, что она, произнося слова, почти не раздвигает губ, при этом дикция была отличной. — Кроме того, меня уже достало это место. Здесь скучно. Может, я вообще пойду с тобой.

— Что-о-о? — изумился Майлз.

Исподтишка он начал нащупывать за спиной веревку.

— Я сказала, что, возможно, уйду отсюда вместе с тобой.

Глория Полник села в гробу. Волосы ее теперь уже совершенно отчетливо шевелились, сворачиваясь в кольца. Майлзу даже почудилось, будто он слышит шипение.

— Но ты не можешь! — сказал он. — Извини, но — нет. Нет.

— Тогда ты останешься здесь и составишь мне компанию, — заявила Глория.

Ее волосы — это было действительно нечто.

— И это тоже невозможно. — Майлз хотел побыстрее покончить с разговором, пока волосы мертвой девушки не решили удушить его. — Я собираюсь стать поэтом. Если я не смогу опубликовать свои произведения, это будет огромной потерей для всего человечества.

— Понимаю, — протянула Глория. Как будто она в самом деле что-то поняла. Волосы опустились на плечи и теперь стали наконец больше похожи на нормальные волосы. — Ты не хочешь, чтобы я пошла вместе с тобой. Ты не хочешь остаться здесь со мной. Тогда как тебе другое предложение? Если ты такой великий поэт, напиши мне стихотворение. Напиши обо мне что-нибудь эдакое, чтобы все кругом грустили из-за моей кончины.

— Это я могу, — согласился Майлз. Он буквально почувствовал, как у него отлегло от сердца. — Давай поступим так. Ты ложись, устраивайся поудобнее, а я закопаю тебя обратно. Сегодня у меня экзамен по американской истории. Я собирался готовиться к нему в свободное время после ланча, но теперь я могу посвятить эти часы сочинению для тебя поэмы.

— Сегодня суббота, — сообщила мертвая девица.

— Ну да, — кивнул Майлз. — Тогда вообще никаких проблем. Пойду прямиком домой и сяду за работу. К понедельнику поэма будет готова.

— Не так быстро, — отрезала Глория. — Ведь чтобы сочинить обо мне поэму, тебе необходимо знать все обо мне и о моей жизни. И как я узнаю, что ты написал поэму, если ты закопаешь меня обратно? Как я узнаю, что она хороша? Так не пойдет! Я отправляюсь с тобой вместе и буду дожидаться, когда ты закончишь свою работу. Лады?

Она поднялась из гроба и оказалась на несколько дюймов выше Майлза.

— У тебя нет гигиенической помады? — спросила Глория. — Губы совершенно сухие.

— Вот, можешь взять ее себе.

— Ха-ха, боишься вошек мертвой девушки? — захихикала Глория и чмокнула его в щеку.

— Я полезу первым, — сказал Майлз.

Он подумал, что если сможет подняться по веревке, а потом достаточно быстро вытянуть ее за собой, то у него будет шанс добежать до кладбищенской ограды, где стоит привязанный велосипед, до того, как Глория выберется из могилы. Непохоже было, что девушка знает, где он живет. Она даже не знает его имени.

— Хорошо, — кивнула Глория.

Вид у нее был такой, словно она в курсе того, о чем думает Майлз, но ей на это наплевать.

Майлз быстро поднялся по веревке, вытянул ее из могилы, бросив там телескопическую чудо-лопату, секаторы и «не ту» мертвую девушку, отвязал велосипед и гнал теперь по пустой в пять утра улице. Луч красного света из налобного фонарика освещал выбоины и неровности асфальта, а Майлз к этому времени уже почти убедил себя в том, что все приключившееся — не более чем кошмарная галлюцинация. Вот только внезапно его талию обхватили холодные руки мертвой девушки, холодное мертвое лицо прижалось к спине, а влажные волосы обвились вокруг головы, полезли в рот и под воротник грязной рубашки.

— Не оставляй меня больше одну, — прошептала Глория.

— Не буду. Извини.

Майлз не мог привести мертвую девушку к себе домой. Как он объяснит все родителям? Нет, ни в коем случае. Но и к Джону идти он также не хотел. Это было бы слишком проблематично. Дело даже не только в девушке — Майлз сам с ног до головы был перепачкан в сырой земле. Джон не удержится и станет болтать на каждом углу.

— Куда мы едем? — спросила Глория.

— Есть одно место, — ответил Майлз. — Ты можешь не совать свои руки мне под рубашку? Они очень холодные. Да и ногти у тебя острые.

— Извини.

Дальше они ехали молча, но когда проезжали мимо магазина «Севен-элевен» на углу Восьмой улицы и Уолнат-стрит, мертвая девушка подала голос:

— Мы можем здесь остановиться? Хочу взять немного вяленой говядины и диетической колы.

Майлз нажал на тормоз.

— Вяленой говядины? Это то, что едят мертвые?

— Это средство предохранения, — туманно ответила девушка.

Майлз решил не продолжать расспросы. Они заехали на стоянку.

— Отпусти меня, пожалуйста, — попросил он.

Глория послушно убрала руки. Майлз слез с велосипеда и оглянулся. Всю дорогу он гадал, как же мертвая девушка умудряется сидеть на велике, и теперь увидел как: она расположилась над задним колесом на подушке из своих жутких блестящих волос. Ноги в тяжелых черных армейских ботинках свешивались по обеим сторонам и не доставали до асфальта, однако велосипед стоял и не падал. Какая-то сила удерживала его. В первый раз за последний месяц Майлз поймал себя на том, что думает о Бетани, как будто она жива, как будто никогда не умирала. Он подумал, что Бетани ни за что бы не поверила в эту историю. Но, впрочем, Бетани вообще никогда не верила в призраков и прочую чертовщину. Она в школьный дресс-код и то верила с трудом. Нет, она бы точно высмеяла Майлза: где это слыхано, чтобы мертвая девица буквально парила в воздухе верхом на своих волосах, словно это фантастическое антигравитационное устройство?

— Я еще и по-испански здорово шпарю, — не к месту вставила Глория.

Майлз полез в задний карман, извлек оттуда бумажник и обнаружил, что в него набилась земля.

— Я не могу пойти в магазин, — сообщил он. — По одной причине: я еще несовершеннолетний, а сейчас пять часов утра. Кроме того, вид у меня такой, будто я чудом спасся от стаи голодных кротов. От меня воняет.

Девушка внимательно посмотрела на Майлза. Он произнес заискивающе:

— Надо тебе идти. Ты старше. Я дам тебе все деньги, что у меня есть. Ты иди, а я подожду здесь, начну сочинять поэму.

— Ты укатишь отсюда и оставишь меня одну.

Глория не сердилась, она просто констатировала факт. Однако ее необычные волосы зашевелились, приподняли ее с велосипеда и опустили на землю, после чего улеглись на спину в аккуратной прическе.

— Не укачу, — пообещал Майлз. — Вот, возьми. Купи все, что захочешь.

— Какой ты щедрый.

— Да никаких проблем. Буду ждать тебя здесь.

И он действительно подождал. Пока Глория Полник войдет в супермаркет. Затем досчитал до тридцати, постоял еще пару секунд, прыгнул в седло велосипеда и покатил прочь. Когда Майлз добрался до беседки для медитаций в лесу за домом миссис Болдуин — в этой беседке они с Бетани любили сидеть и играть в «Монополию», — ему уже казалось, будто все более или менее пришло в норму. Нет ничего такого же умиротворяющего, как беседка для медитаций, в которой проходили долгие и под конец надоедающие игры в «Монополию». Там можно будет умыться и, возможно, немного поспать. Мать Бетани туда никогда не заглядывала. В беседке до сих пор оставались вещи ее бывшего мужа: одеяние для медитаций, колючий мат для молитв и прочие буддистские штучки вроде старинных манускриптов и подставок под курительные палочки, а также плакаты с изображениями Че Гевары. После того как умерла Бетани, Майлз несколько раз пробирался в беседку, чтобы посидеть в темноте, послушать тихий плеск воды в фонтане и подумать о разных вещах. Он был уверен, что мать Бетани, узнай она о его визитах, не стала бы возражать, но на всякий случай разрешения не спрашивал. И это было весьма мудро с его стороны.

Ключ от беседки хранился на балке над дверью, но оказалось, что в ключе необходимости нет. Дверь была открыта. Изнутри доносился запах благовоний, но не только. Пахло также вишневой гигиенической помадой, сырой землей и вяленой говядиной. Перед входом стояла пара тяжелых армейских ботинок.

Майлз расправил плечи. Должна признать, что наконец-то он вел себя разумно. Наконец-то. Потому что — и на этот раз мы с Майлзом придерживаемся одинакового мнения — раз мертвая девица способна так легко его выслеживать, хотя он и сам не сразу решил, куда поедет, то нет никакого смысла пытаться убежать. Куда бы он ни направился, чертова Глория Полник уже будет поджидать его там. Майлз снял ботинки — входить в беседку для медитаций можно было, только разувшись; это был своего рода жест благоговения. Обувь он поставил возле берцов и прошел внутрь. Вощеный пол из сосновых досок под босыми ногами казался шелковистым. Майлз посмотрел вниз и увидел, что ступает прямо по волосам Глории.

— Извини, — пробормотал он.

В этом «извини» было сразу несколько смыслов. Майлз просил прощения за то, что шел по ее волосам, за то, что уехал и оставил девушку одну в магазине, хотя и обещал подождать, за то, что раскопал чужую могилу, но больше всего он сожалел о том, что вообще поплелся на это чертово кладбище.

— Забей, — отмахнулась Глория. — Мяса хочешь?

— Конечно.

А что еще ему оставалось?

Майлзу начинало казаться, что при других обстоятельствах ему бы понравилась эта девушка. Даже несмотря на ее пугающие, неприятно-живые волосы. Она была уверена в себе, обладала чувством юмора. Мать, наверное, назвала бы Глорию упертой, но Майлзу больше нравилось определение, приводимое в учебнике английского языка: «с твердой волей». Еще она держалась с достоинством — качество, которым сам Майлз похвастать не мог. Кроме этого, девушка была чрезвычайно хороша собой, если, конечно, не обращать внимания на волосы. Возможно, вы посчитаете, что со стороны Майлза было не слишком пристойно думать так о незнакомой мертвой девушке, что он таким образом предавал Бетани. И Майлзу казалось, что он предает любимую. Но в то же время он полагал, что Бетани тоже понравилась бы Глория. Уж татуировку она бы определенно оценила.

— Как продвигается поэма? — поинтересовалась Глория.

— Трудно подобрать рифму к слову «Глория», — сообщил Майлз. — Или к «Полник».

— А чем плох «полдник»? — активно работая челюстями, спросила девушка. — Или «акватория»?

— Ты хочешь получить дурацкую поэму?

Последовала неловкая пауза, нарушаемая только почти беззвучным шорохом ползущих по сосновым доскам волос. Майлз сел, предварительно — на всякий случай — протерев пол ладонью.

— Ты собиралась рассказать мне о своей жизни, — нарушил молчание Майлз.

— Скучная. Короткая. Закончилась.

— Из этого много не насочиняешь. Если не хочешь получить хокку.

— Расскажи о той девушке, которую ты пытался откопать, — попросила Глория. — Для которой ты писал стихи.

— Ее звали Бетани. Она погибла в аварии.

— Она была красивая?

— Да.

— И она тебе очень нравилась.

— Да, — снова кивнул юноша.

— А ты уверен, что ты поэт? — спросила вдруг Глория.

Майлз молчал и со свирепым выражением на лице жевал говядину. На вкус она напоминала сырую землю. Возможно, он действительно сочинит поэму. Про Глорию Полник.

Он проглотил кусок и спросил:

— Почему ты оказалась в могиле Бетани?

— Откуда мне знать? — огрызнулась Глория. Она сидела напротив Майлза, прислонившись к бетонному Будде ростом с трехлетнего ребенка, но значительно более упитанному и благочестивому. Волосы закрывали ее лицо, и картина напомнила Майлзу японские фильмы ужасов. — Ты что, думаешь, мы с Бетани махнулись гробами просто забавы ради?

— Бетани такая же, как ты? У нее тоже жуткие волосы и она преследует людей и пугает их шутки ради?

— Нет, — помотала мертвая девушка волосами, — не ради шутки. Но что плохого в том, чтобы немножко повеселиться? А то так скучно. И мы, по-твоему, должны перестать веселиться только потому, что умерли? Не все же время распивать дьявольские коктейли и играть в «Эрудит» в старом добром бардо.[39] Понимаешь меня?

— Знаешь, что странно? — спросил Майлз. — Ты говоришь, как она. Как Бетани. Те же самые вещи.

— Глупо было пытаться достать свои стихи из могилы, — заявила Глория. — Нельзя отдать кому-то вещь, а потом просто забрать ее назад.

— Мне ее не хватает, — с трудом произнес Майлз и заплакал.

Спустя некоторое время мертвая девушка встала и подошла к Майлзу. Она взяла в руку большую прядь волос и вытерла лицо молодого человека. Волосы оказались очень мягкими и быстро впитали в себя слезы. По коже у Майлза поползли мурашки. Он перестал плакать, чего, вероятно, и надеялась добиться Глория.

— Иди домой.

Майлз покачал головой.

— Нет, — наконец выдавил он из себя.

Его трясло, как безумного.

— Почему? — спросила Глория.

— Потому что я пойду домой, а ты останешься здесь и будешь ждать.

— Не буду. Обещаю.

— Правда? — не поверил Майлз.

— Честное слово. Извини, что я тебя доставала.

— Все в порядке.

Майлз поднялся и некоторое время просто стоял и смотрел сверху вниз на мертвую девушку, будто хотел ее о чем-то спросить, но затем передумал. Глория видела его сомнения и понимала причину. Майлз знал, что должен идти, и девушка желала, чтобы он ее оставил. Он не хотел все испортить, задав очевидный или глупый вопрос или вопрос, на который нет ответа. Ее это устраивало. Глория опасалась, как бы он не сказал что-нибудь такое, что приведет в ярость волосы. Не говоря уже о татуировке. Пожалуй, парнишка не просек тот момент, когда татуировку начало все раздражать.

— Прощай, — сказал наконец Майлз.

Казалось, он хочет, чтобы Глория пожала ему руку перед расставанием, но, когда девушка протянула прядь своих волос, Майлз развернулся и побежал. Она разочарованно вздохнула. Глория также не могла не заметить, что он в спешке оставил ботинки и даже велосипед.

Мертвая девушка прошлась по беседке. Она подбирала различные вещи и клала их на место. Коробку с «Монополией» она пнула ногой — эту игру Глория всегда ненавидела. В этом заключалось одно из преимуществ нахождения среди мертвых: никто никогда не предлагал сыграть в «Монополию».

Наконец она подошла к статуе святого Франциска, чья голова была давным-давно отбита во время игры в крокет прямо здесь, в беседке. Бетани Болдуин как могла компенсировала утрату: приделала на ее место вылепленную из глины слоновью голову Ганеши.[40] Если поднять ее, то можно обнаружить небольшой тайник, в котором Майлз и Бетани оставляли друг для друга секретные послания. Глория сунула руку под рубашку в полость, где некогда находились ее наиболее важные органы (она была донором органов). Именно туда она положила для лучшей сохранности листки со стихотворениями Майлза.

Сложив листки в несколько раз, мертвая девушка запихнула их внутрь статуи и приставила на место голову Ганеши. Быть может, в один прекрасный день Майлз их там найдет. Интересно было бы увидеть выражение его лица в этот момент.

Нечасто нам выпадает возможность увидеть наших умерших родных. Еще реже мы узнаем их, когда увидим.

Глаза миссис Болдуин широко раскрылись. Она подняла голову, увидела мертвую девушку и улыбнулась:

— Бетани.

Бетани села на кровать матери, взяла ее за руку. Если миссис Болдуин и подумала, что у дочери холодная рука, вслух она ничего не сказала, а только крепко ее сжала.

— Ты мне снилась. Будто ты ходила на рок-оперу Эндрю Ллойда Уэббера.

— Это был всего лишь сон, — покачала головой Бетани.

Другой рукой миссис Болдуин дотронулась до волос мертвой дочери.

— Ты сменила прическу. Мне она нравится.

Некоторое время обе женщины молчали. Волосы Бетани спокойно лежали у нее на спине. Видимо, им было хорошо.

— Спасибо, что вернулась, — молвила наконец миссис Болдуин.

— Я не могу остаться, — покачала головой Бетани.

Миссис Болдуин крепче сжала руку дочери:

— Я пойду с тобой. Ты ведь именно поэтому пришла? Потому что я тоже мертва?

Бетани снова покачала головой:

— Нет, мама. Извини. Ты не мертва. Это вина Майлза. Он выкопал меня из могилы.

— Он сделал — что?

Лицо миссис Болдуин вытянулось. Она моментально забыла, что еще секунду назад расстраивалась из-за того, что, как выяснилось, еще не умерла.

— Он хотел забрать свою поэзию. Те стихи, которые похоронил вместе со мной.

— Вот идиот! — с чувством произнесла миссис Болдуин. Именно подобной выходки она и ожидала от Майлза. Правда, задним умом мы все сильны — ну и действительно, как можно ожидать от человека такого поступка. — Что ты с ним сделала?

— Я сыграла с ним хорошую шутку, — улыбнулась Бетани.

Она никогда не пыталась объяснить матери сущность своих отношений с Майлзом. Сейчас же это казалось и вовсе бессмысленным. Девушка пошевелила пальцами, и мать моментально выпустила ее руку из своей.

Как бывшая буддистка, миссис Болдуин понимала: если слишком сильно удерживать возле себя детей, в конце концов ты их, наоборот, оттолкнешь. Хотя после смерти Бетани она как раз сожалела, что не пыталась покрепче привязать к себе дочь. Сейчас она сидела и буквально пожирала Бетани глазами. С неодобрением и одновременно восторгом она рассматривала ее татуировку. С неодобрением — потому что однажды дочь может счесть скоропалительным и досадным решение вытатуировать кобру, которая целиком опоясывала бицепс; с восторгом — так как сама эта татуировка говорила о том, что Бетани действительно находится здесь. Что это не просто сон. Да, она видела во сне, как дочка смотрит мюзикл, но никогда бы миссис Болдуин не приснилось, что ее девочка снова жива, что у нее есть татуировка и длинные, извивающиеся, словно змеи, черные, как сама ночь, волосы.

— Я должна идти, — сказала Бетани.

Она чуть наклонила голову к окну, как будто прислушивались к каким-то далеким звукам.

— Да-да, — рассеянно произнесла миссис Болдуин.

Она пыталась делать вид, будто слова дочери ее ничуть не расстроили. Не хотелось спрашивать: «Ты вернешься?» Все-таки миссис Болдуин была в прошлом буддисткой, а отчасти оставалась ею и поныне. Она до сих пор работала над тем, чтобы отказаться от всех желаний, надежд, вообще — отказаться от себя. Когда такие люди, как миссис Болдуин, внезапно обнаруживают, что в их жизни приключилась грандиозная катастрофа, они цепляются за свою веру, как за спасательный плот, даже если основной постулат веры гласит: нельзя ни за что цепляться. Миссис Болдуин в свое время очень серьезно относилась к своему увлечению буддизмом — до тех пор, пока преподавательская деятельность не вытеснила все прочее из ее жизни.

Бетани встала.

— Извини, что разбила машину, — сказала она, хотя в этих словах не все было правдой.

Если бы она была жива, то могла бы испытывать раскаяние. Но девушка была мертва. Она больше не ведала, что значит такое чувство. И чем дольше она здесь остается, тем более вероятно, что волосы совершат нечто действительно ужасное. Волосы Бетани не обладали буддистским смирением. Они не любили мир живых и все, что происходит в мире живых. Они ненавидели все с ним связанное мрачной ненавистью, в них не было и намека на светлое и доброе начало. Им было неведомо слово «надежда», но желаний и амбиций в них было предостаточно. И лучше не говорить об этих амбициях. Что касается татуировки, то она хотела одного: чтобы ее оставили в покое. И чтобы позволяли время от времени есть людей.

Когда Бетани встала, миссис Болдуин внезапно сказала:

— Я подумывала о том, чтобы бросить работу в школе.

Бетани молча ждала продолжения.

— Я могла бы поехать в Японию и преподавать там английский. Продать дом, собрать только самые необходимые вещи и улететь. Как тебе эта мысль? Ты не против?

Бетани не возражала. Она нагнулась и поцеловала мать, оставив на лбу след вишневой гигиенической помады. Когда девушка ушла, миссис Болдуин встала и надела купальный халат с белыми журавлями и лягушками. Потом спустилась на первый этаж, сделала себе кофе и долго сидела за кухонным столом, глядя в никуда. Кофе давно остыл, но она этого даже не заметила.

Мертвая девушка покинула город, когда солнце уже вставало. Не буду говорить, куда она направилась. Может быть, она присоединилась к бродячему цирку и участвовала в опасных акробатических трюках, так что волосы ее постоянно находились при деле, им стало некогда скучать и вынашивать мрачные планы по уничтожению всего, что есть в мире доброго, чистого и прекрасного. Может быть, она побрила голову наголо и отправилась в паломничество в какой-нибудь Шаолинь, откуда затем вернулась легендарным супергероем с темным прошлым и знанием улетных приемчиков. Возможно, периодически она посылала матери открытки. Возможно, сам процесс их написания был, по сути, цирковым номером: она макала кончики волос в чернильницу и выводила слова и предложения. Эти открытки, написанные, кстати, каллиграфическим почерком, в наши дни пользуются бешеным спросом у коллекционеров. У меня тоже есть две.

Майлз на несколько лет перестал писать стихи. За брошенным в панике велосипедом он так и не вернулся. От кладбищ держится подальше, так же как и от девушек с длинными волосами. Последнее, что я слышала о нем, что Майлз сочиняет хокку для тематических программ на Всемирном канале погоды. Одно из его наиболее известных хокку повествует о тропическом урагане «Сьюзи». Текст, насколько я помню, следующий: