Когда сливаются реки

XVIII

Каспар Круминь после смерти Аустры долго не мог найти покоя. Не очень разговорчивый обычно, теперь он стал совсем нелюдимым, и даже дети редко слышали от него ласковое слово. Это очень тревожило старшую дочку Визму, которая боялась, как бы отец не заболел. Зато еще больше отдавался Каспар работе. Редко кто видел его отдыхающим. Вставал он до солнца, когда все еще спали, и ложился, когда все затихало вокруг. За день Круминя можно было увидеть всюду: и на току, и в коровнике, и в столярне Лайзана, но чаще всего наведывался он на свиноферму. Он никак не мог наладить ухода за свиньями, а именно они казались ему живым складом мяса и сала, без чего невозможно представить ни оладьев на сковородке, ни борща в миске, ни жирной каши в чугунке. Порода свиней у него была хорошая: «Леле-Балта». При должном уходе растут быстро. Но свиноферма была запущена. Прогнав оттуда Езупа Юрканса, он перебрал уже несколько человек, но все без толку. Корма хватало: и бураков, и картошки, и кукурузы. Не было энергичного человека, кто бы навел надлежащий порядок на свиноферме. В конце концов, посоветовавшись с Лайзаном, он решил назначить Марту Зибене. Далось это нелегко. Не то чтобы Марте вовсе уж не хотелось идти на такую работу, но ей жалко было разлучаться с Петером и оставлять его на строительстве одного. Тем более что, на удивление ей, Петер со многими подружился и слышать не хотел о том, чтобы уходить до конца стройки. Радовало Марту и то, что в последнее время Петер и про «свой куточек» говорил далеко не с прежней горячностью, как раньше. И все-таки Марта согласилась работать на свиноферме...

Круминь шел около сада, по стежке, усыпанной опавшими листьями. Морозное утро посеребрило их инеем. Воздух был чистый и прозрачный. Гонтовая крыша на свинарнике блестела, словно ледяная. Круминь еще издали увидел женщину в красном платке на голове, которая наблюдала за выпущенными на прогулку свиньями. «Не иначе, как Марта», — подумал он.

Председатель колхоза не ошибся. Марта встретила его такими задиристыми словами, какие только и можно услышать от людей, болеющих за колхозное хозяйство.

— Не подвезете нужных кормов, брошу все и уйду к Петеру на стройку! Дали одну картошку и хотите, чтобы сало росло... Дома своих так кормят, что ли? И гороха нужно, и соли... — и пошла, пошла.

Каспару Круминю понравилось, что Марта Зибене горячится и даже как бы отчитывает его. Значит, будет толк!

— Подожди, не кричи! — тронул он ее за плечо. — Будет завезено все.

Каспар обошел весь двор, расспрашивая о делах, присматриваясь. На дворе было чисто, в свинарнике открыты двери и форточки, успокаивающе тянул над закутами свежий ветерок. На кухне пахло только что истолченной картошкой, в корыте лежали мелко нарубленные капустные листья. Каспар остановился возле одного закута, где откармливались свиньи на сало, с удовлетворением отметил:

— Будет толк, Марта!

— Будет, будет, если не поскупитесь...

— Да не поскуплюсь...

— Посмотрю! — уже усмехаясь, кинула она.

От Марты Круминь шел успокоенный. «Все зависит от человека, — рассуждал он. — Тут у меня теперь дело наладится... Удивительная девчина эта Марта! Куда ее ни поставь — на косьбу, на стройку, на ферму — всюду управится. Счастливым будет Петер, если поженятся они. А меня еще Аустра ревновала к ней», — вспомнилось вдруг ему, и он еще острее почувствовал свое одиночество. На ум ему пришла Восилене. По правде говоря, она уже давно приглянулась Каспару, но, пока болела Аустра, он отгонял от себя подобные мысли. Теперь Восилене вспоминается ему все чаще и чаще. Вот и сейчас он словно живую видит ее перед собой — веселую, подвижную, неунывающую... «Ты, Каспар, совсем раскис», — как бы слышится ему голос Восилене, и лицо его вспыхивает краской. «Ну, что это я, как мальчишка какой», — пробует он урезонить себя. Но из этого ничего не получается, и Восилене, которая, казалось, минуту назад говорила с ним сочувственно, теперь посмеивается. «Ого, какая она боевая, любую девчину за пояс заткнет», — с удовольствием решает Каспар и тут же приходит к выводу, что без Восилене ему не жить. Очень уж тяжело одиночество, когда не с кем поделиться теплотой сердца. «А хорошо ли это будет перед памятью Аустры? — спохватывается Каспар и тут же сам себя утешает: — А что ж тут дурного? Нельзя же человеку весь свой век маяться в одиночестве...»

И Каспар направился к Лайзану.

Уже несколько дней Ян Лайзан работал на своем прежнем месте — в столярне. Алесь Иванюта предложил ему делать двери и рамы для здания станции. Размеры их были известны, а где их делать — все равно. Зато старик гораздо лучше чувствовал себя здесь, где уже несколько десятков лет простоял за фуганками.

Придя в столярную спозаранку, Лайзан несколько часов работал не разгибая спины и теперь с удовольствием отдыхал на своем любимом месте — на дубовой колоде у двери. Тоненький дымок вился из трубки, медленно растекаясь в чистом холодном воздухе. На сердце у Лайзана было спокойно, и думал он о строительстве, о детских игрушках, которых в последнее время маловато стало на полке, вспомнился сын Каспара Томас, вспомнилась Аустра и, наконец, сам Круминь… И как раз в это время, заслышав шаги и обернувшись, увидел он Каспара.

— Э-э! Да и легок же ты на помине! — встал ему навстречу Лайзан.

— А что такое? — заинтересовался Каспар и, присев рядом со стариком, тоже начал закуривать.

— А такое, — вздохнув и неторопливо выпустив дым, ответил Лайзан, — что губишь ты себя...

— Я и сам так думаю, дед Ян, а выхода не вижу,

— Это как же?

— А так... Не везет мне в жизни, вот и все.

— Эге, не туда ты загибаешь, Каспар! Знаешь ли ты, что такое счастье? Нет, видимо, не знаешь. Что работаем мы для своих близких, для детей, меняем все вокруг, разве это не счастье? Я знаю, что тебе грустно. Но нельзя же так вечно. Растить своих детей, учить их, делать полезное для людей — вот в чем твое счастье!..

Каспар только вздохнул.

— Тяжело одному? — спросил Лайзан, положив руку ему на плечо.

— Тяжело…

— Знаешь, что я надумал? Нельзя тебе одному оставаться.

Каспар удивился: откуда мог старый так угадать его мысли? Но чтобы не выдавать себя сразу, спросил:

— А что же делать?

— Жениться.

— А дети?

— И детям будет лучше. Визма уже большая — все поймет. А маленькие, если будет разумная женщина, привыкнут, как к матери.

— Много в тебе мудрости, дед Ян, — усмехнулся Каспар. — Если признаться, то и шел я к тебе с этой думой. А ты будто отгадал... Не для себя — только для детей, им нужно...

— Только им? — с хитринкой переспросил Лайзан.

Каспар смутился, но, взяв себя в руки, сказал:

— Признаться, и для себя. Я же не дерево, у меня тоже сердце есть.

— А к кому же твое сердце лежит, если не секрет?

— Если сказать по совести, так нравится мне Восилене...

— Что ты говоришь?

— Правда.

— Скажу я тебе, что губа у тебя не дура…

— Шутишь, дед.

— Нет, брат, я серьезно. Она — женщина что нужно. Притом же эта литовка — вдова, одинокая, как и ты. Из вас получится толковая пара.

Разговор с Лайзаном еще больше утвердил Каспара в его намерениях. Выйдя из столярни, он долго не мог успокоиться. Когда проходил мимо тока, где женщины трепали лен, показалось, что услышал голос Восилене.

Вздрогнул... «Нет, это не шуточки, Каспар», — сказал самому себе, и ему так захотелось именно сейчас повидать Восилене, что он решил сделать это, не откладывая.

Среди почти мертвой, побелевшей от заморозков отавы на лугу, который простирался вокруг, виднелась одинокая фигура аиста. Он стоял недвижимо, точно окаменевший, на одной красной ноге и грустно смотрел на юг. Временами на него налетал ветер, ерошил и задирал перья на крыльях, и от этого его вид становился еще более унылым...

«Остался один, не полетел», — пожалел его Круминь. И слезы чуть не покатились из глаз. Желание ласки и человеческого тепла стало для него непереносимым.

В обычный день, когда он проходил по двору, ни одно упущение в хозяйстве не могло укрыться от его острого глаза. А сегодня, решив поехать к Восилене и спеша домой, чтобы собраться, он не замечал ничего. Среди улицы стояла телега, и тут же валялся неприбранный хомут. Каспар даже не поглядел на него. Если бы прежде увидел гусей на озими, он поднял бы крик на весь колхоз, а теперь прошел мимо, словно их и не было. К одному тянулась его дума...

Опамятовался он только в хате. Когда маленький Томас, подбежав к нему, обнял за ноги, ему стало не по себе. «А доброе ли дело задумал я?» — засомневался он.

Дети редко видели отца, и когда он бывал дома, этот час был для них праздником. Они старались ничем не обеспокоить его. Каспар посадил Томаса на колени и будто новыми глазами посмотрел на свою хату, Визма суетилась около печи. Не успела она еще и расцвести, а уж приходилось ей гнуться около тяжелых чугунов. Ничего не поделаешь — хозяйка в семье, хотя и маленькая. Она никогда не подавала виду, что ей тяжело, но Каспар считал себя виноватым перед ней.

— Садись, дочушка, — ласково обратился он к Визме.

— Я только горшки перемою, — посмотрела она на отца и продолжала свою работу.

— Утомилась ты... отдохнула бы.

— Нет, тату, я ничего...

Каспар видел, что нелегко ее детским рукам. Сколько ни старалась она, а надлежащего порядка в хате не было, — сиротливо выглядели незастланные кровати, среди хаты лежало брошенное кем-то полотенце. Каспар посмотрел на Томаса — курточка его была измазана, а сквозь продранный рукав на локте виднелась грязная рубашка. Каспар вздохнул и прижал Томаса к груди.

— Бедный мальчик, — сказал он, и голос его задрожал.

— Что, тату? Тебе холодно? — посмотрел на него синими доверчивыми глазами Томас.

— Холодно, сынок! — пожаловался Каспар, но тут же попытался утешить дочку: — Ты, Визмочка, не горюй, устроится все как-нибудь...

И стал снаряжаться в дорогу. Отец уезжал так часто, что Визма даже не поинтересовалась, куда он едет. Она только отметила, что одевался он особенно тщательно и долго чистил задубелые сапоги, чего никогда не делал среди дня.

— Так я поехал, — словно бы спросил позволения у дочки Каспар.

— Хорошо, тату! — ласково отозвалась девушка, и в голосе ее Каспару послышалось как бы благословение.

Заложив в рессорную бричку вороного жеребца, Круминь покатил по долговской дороге. Всем сердцем стремился сейчас он туда, где за пригорками поднимал длинную стрелу кран и откуда долетало мерное постукивание мотора. Вскоре увидел он и площадку строительства. Когда бы ни приезжал он сюда, ему, сельскому жителю, казалось, что здесь творятся чудеса: он привык видеть медленно переворачиваемый плугом пласт земли, незаметно растущую рожь, спокойно текущую воду и неспешно бредущие с выпаса стада. Время и труд десятилетиями жили в одном ритме, и теперь на глазах у него это соотношение ломалось, вызывая удивление. «Быстро же!» — подумал он, глядя на красные кирпичные стены, выраставшие над котлованом. Затем он вдруг вспомнил, чего ради едет сюда, и придержал жеребца. «Если приехать вот так в Долгое, еще и в самом деле чего подумают, — смутился он. — День будний, явился без причины, да еще и вырядился... Чего доброго и сама Восилене посмеется. Поеду-ка я лучше в «Пергале», — передумал он и повернул жеребца на пергалевскую дорогу. Тот фыркнул, не понимая нервозности ездока, но подчинился. Потом уже Каспар не раз оглядывался и, ругая себя за нерешительность, подумывал, не повернуть ли назад, да так и доехал до мешкялисовой хаты...

Алесь Иванюта бродил по лесу как раз в тех местах, где состоялось первое свидание с Анежкой. Его тревожило, что девушка так долго не подает никаких вестей. «Не похоже на нее, — размышлял он. — Может, случилось что?..» Алесь по складу характера не мог быть психологом, иначе он задал бы вопрос самому себе: а не случилось ли чего-нибудь со мной? И понял бы, что случилось. В лес, подальше от людских глаз, гнала его не только тоска по девушке, но и все нараставшая тревога. В свое время он пошел на риск, закрыв, вопреки советам Березинца и Захара Рудака, земляной плотиной речушку. Если бы он построил мост и оставил сток, только бы удлинились сроки работ. А если бы теперь вода сорвала плотину или хлынула через нее, она затопила бы котлован и натворила больших бед и убытков. Каждый день ходил он на плотину, и медленно, сантиметр за сантиметром прибывавшая вода, казалось, поднимается не в озере, а в его груди, захлестывая холодком сердце. Вода, синяя и прозрачная осенняя вода, наступала на его мечты, дерзания, на его будущее, и никому в этом он не посмел бы признаться, особенно Анежке. Это обстоятельство и обостряло его раздражение против девушки. «Кто ее знает, — размышлял он, — может быть, Паречкус с паном клебонасом уже вернули ее в костел и теперь она кается и замаливает грехи, отрекаясь от меня? Беда не приходит одна... Ну и пусть себе киснет над молитвенником!» — в который раз храбрился он.

Он походил по той же полянке, где они стояли с Анежкой. Мохнатая, вечно зеленая и спокойная ель тихо шумела над головой, неторопливо повторяя сказку проведенного ими вместе вечера. Посидел на стволе поваленного дерева, где Анежка впервые ласково и доверчиво прижалась к его плечу. Вдруг налетел ветер, взлохматил вершины деревьев, и Алесь ощутил грусть. Им снова овладела тревога за Анежку. Он встал и уже просто бродил стежками.

Таким его и увидела Аделя Гумовская.

В последние дни у Адели настроение было плохое: она видела, как терзается отец после возвращения из Долгого. Особенно подействовала на него встреча с Янкой Никифоровичем.

— Загубит... Чует мое сердце, съест он меня, дочка, — жаловался старик.

— Да что это за человек такой? — И Аделя решила взглянуть на него сама.

А чтобы не бросалось людям в глаза ее появление на стройке, прихватила с собой кошелку, будто шла в магазин. Уже почти пройдя лес, на самом краю его, она увидела Алеся. Девушка вздрогнула от неожиданности... «Так это он, Алесь... Ходит и ходит по стежке взад-вперед, словно заведенный. Пришел на свидание? Не похоже, с таким кислым видом девушку не ожидают. Может, неприятности на стройке? — лихорадочно перебирала она различные предположения. — Может, обдумывает что? Но для этого незачем выбирать такие места. Влюбился, что ли? В кого?.. Если бы в меня!.. — И сердце ее обдало жаром от одной этой мысли. — Какой он интересный... Куда уж там Казюку! И на черта была бы мне эта Малиновка...»

Решив, что надо быть посмелее, Аделя вышла из-за кустов, откуда наблюдала за Алесем, воскликнула удивленно и задорно:

— Кого я вижу!

Алесь удивился. Подобной встречи он не предполагал, а кроме того, его поразила такая восторженная радость Адели Гумовской. Она уже протягивала ему руку, возбужденная и раскрасневшаяся, ее синие глаза смеялись и поблескивали. Алесь молчал, растерянный, а она сыпала и сыпала словами:

— Ах, как хорошо, что я вас встретила… Только отчего вы такой грустный?

Однако заметив, что это не производит на Алеся впечатления, притихла.

— Я, наверное, мешаю.

— Нет, почему?

По врожденной застенчивости Алесь не мог ее оборвать, хотя встреча и была ему неприятна.

Между тем Аделя, очень быстро оценившая обстановку, решила вызвать к себе сочувствие:

— Вы не знаете, Алесь, как мне тяжело.

— Я бы не сказал этого... судя по вашему виду.

— Можно быть с вами откровенной? — не отставала Аделя. — Я погибаю через отцовский хутор. Посоветуйте, что мне делать? Я молодая, хочу жить, хочу быть вместе со всеми, с вами, Алесь, и с вашими друзьями... Разве я придумала хутора, границы, прошлое? Мне хочется работать, как все, и песни петь... Чем я виновата, что мой отец такой? Я живой человек, а там у нас, как в могиле: совы кричат ночью, лес под самыми окнами, того гляди черти с болота в окошко стучать начнут... Лежишь ночью, слушаешь, как ветер шумит, и так страшно становится.

Алесь не знал, что ей ответить. В словах ее было много правды.

— Что-то я не замечал раньше, чтобы вы тосковали, — заметил он.

— Ах, Алесь, Алеська... Не знаете вы за вашими делами моего горя...

Он начинал злиться, напомнил:

— В войну на вашем хуторе было веселее, когда немецкие офицеры танцевали.

— Где хотели, там и танцевали... В Долгом тоже! Но и партизаны приходили на хутор за хлебом и салом… А мы с вами в это время были еще маленькими… Разве не так? — заигрывала Аделя.

Сославшись на неотложные дела, Алесь попрощался с ней и ускоренным шагом направился на строительство.

— Не злитесь на меня, Алесь! — не то попросила, не то посоветовала она вслед, когда он уходил.

В это же время в Долгое из «Пергале» ехали Каспар Круминь и Мешкялис. Говорили они о колхозных делах. Круминь заинтересовался планами постройки Дома агрикультуры, и на некоторое время это оттеснило думы о Восилене.

Мешкялис, всегда возбужденный и вечно торопливый, непрерывно говорил, а Каспар Круминь поддакивал короткими репликами.

— Ты видел мой лен? — наседал Мешкялис на Каспара. — Ну правда, в самую пору для выставки?

— Смотреть будут...

— Что? Смотреть? Как тебе не стыдно, Каспар, — не смотреть, а удивляться будут!

— Будут и удивляться, — спокойно соглашался тот.

— Ну и говоришь ты, словно заживо в гроб человека кладешь! — горячился Мешкялис. — Ты же знаешь, что такого льна, как мой, в целом сельсовете нету.

— Нету...

— И во всем районе...

— И в районе...

— Эх! С тобой поговоришь! — плюнул огорченный Мешкялис. Он не знал, что мысли Каспара были заняты Восилене. — А кто это так спешит? — показал Мешкялис кнутовищем на девичью фигуру впереди. — Кому надо быть в Долгом, так тот уже там, а кому не надо... Э, да это Анежка! — удивился он, когда они подъехали ближе.

Остановив лошадь, они помогли девушке сесть в телегу.

Каспар Круминь обрадовался этой встрече. Он знал, что Анежка работает и живет вместе с Восилене, и надеялся кое-что разведать о ней у Анежки...

Показалось Долгое, и каждый из них подумал о предстоящих встречах. Захара Рудака в правлении не нашли, и Каспар Круминь остался доволен этим.

— Поехали на строительство, — с необычной поспешностью предложил Каспар. — Видно, он там...

Колеса застучали по каменистой дороге, и долговские хаты с цветами на окнах начали убегать назад. У Анежки часто и тревожно стучало сердце. Вот и последняя хата села скрылась за бугром, показался барак с желтой крышей. Анежка неожиданно для себя испытывала такое чувство, словно возвращалась домой. Это удивило ее. Даже рокот бульдозера, к которому она долго не могла привыкнуть, не раздражал, а радовал ее. Глазами искала она Алеся, с которым ей хотелось как можно скорее поговорить.

Однако больше всех повезло Каспару Круминю. Когда они подъезжали к столовой, их весело приветствовала Восилене.

— Целый обоз председателей колхозов! — смеялась сна. — Анежка, я ж по тебе соскучилась!

— Конечно, нас ты не ожидала! — укорил Юозас Мешкялис.

— Вас ждать — глаза проглядишь... А приехали — милости просим...

— Ну, если так, то принимайте! — вставил свое слово Каспар Круминь.

— А где Рудак? — спросил Мешкялис.-

— Там! — махнула рукой Восилене в направлении котлована.

— Так я пошел к нему, — кинул уже на ходу Мешкялис.

— И я с вами, Юозас! — крикнула Анежка и побежала догонять его.

Она надеялась там найти Алеся.

Каспар и не ожидал, что все так удачно сложится. Но, оставшись с Восилене наедине, растерялся. Он топтался около воза, пока Восилене не позвала его:

— Идите в дом... Что вы крутитесь около телеги, как черт возле церковного старосты?

— Спасибо за комплимент! — усмехнулся Каспар. «Все пойдет на лад, побольше смелости», — подбадривал он себя.

Восилене привела Каспара в маленькую комнатку, где они жили вместе с Анежкой. «Сразу видны женские руки», — заметил Каспар. Кровати аккуратно застланы белыми покрывалами, в изголовьях — взбитые подушки с загнутыми уголками, на окнах — занавески, на белой скатерти стола — глиняный горшочек с цветами...

— Садитесь, — пригласила Восилене. — Может, хотите попить с дороги? — И она поставила бутылку квасу.

— Это можно, — согласился Каспар.

Пить ему не хотелось, но и отказаться он не посмел.

Он тянул время, чтобы подыскать слова для начала разговора, и, вероятно, успешно справился бы с этой задачей, если бы не побаивался острого языка Восилене. К тому же он вдруг почувствовал себя неловко в этой чистенькой и прибранной комнатке.

Каспар посмотрел на свой неуклюжий костюм, тяжелые сапоги и застеснялся еще больше.

Выручила его сама Восилене.

— Как ваши дети? — спросила она с искренним сочувствием.

— Спасибо, здоровы, — ответил он, радуясь, что разговор переходит к тому, ради чего он сюда приехал. — Только сами знаете, плохо им, некому досмотреть.

— А что ж вы не подумаете об этом?

— Что ж тут придумаешь…

— Ну, не маленький, сами знаете.

Каспар вздохнул и решился:

— Если уж зашла об этом речь, то я осмелюсь просить вас стать хозяйкой в моем доме...

Он подошел к ней и взял ее за руку, но Восилене мягко высвободила руку.

— Что вы, Каспар? Это вы серьезно?

— Серьезно...

— Нет, как же это так — ни с того ни с сего? — удивилась она.

— Почему это ни с того ни с сего? А если я об этом давно думаю? — признался он и сел, опустив голову.

Восилене, несмотря на свой боевой и решительный характер, растерялась. Она давно знала и глубоко уважала Каспара, но даже подумать не могла о том, что произошло. К тому же все было так внезапно.

— Вот не думала, что вы такой шутник, Каспар! — смущенно улыбнулась она, избегая ответа.

Каспар хотел сказать, что он, конечно, не молод и не умеет говорить, но что он не раз об этом думал, словом, хотел сказать многое, но скрипнула дверь и вошли Рудак с Мешкялисом.

— Ишь ты, недурно устроился! — выпалил Рудак,

Каспар боялся одного, что Восилене расскажет председателям колхозов все, что здесь происходило, приняв его предложение за шутку. Но она промолчала, и это обрадовало его.

Мешкялис развивал свои мысли о постройке Дома агрикультуры. Все знали, что, загоревшись какой-нибудь новой идеей, он лез, как трактор, напролом, пока не израсходует горючее. Каспар подготовил едкое замечание относительно того, что для выставки его льна хватит и амбара, но воздержался, не рискуя обострять разговор в этих условиях. Что касается Рудака, то, как говорится, на костер вдохновения пергалевского председателя он лил воду сомнения.

— Да справимся ли мы? — рассуждал он. — Все сразу — и станцию и дом... Как думаешь, Каспар?

— Да что ты его спрашиваешь? Он мне за дорогу всю душу измотал. По сравнению со станцией этот дом стоит копейки...

— То-то и оно... Копейку побережешь — рубль найдешь, — не сдавался Рудак.

— Товарищ Рудак, меня даже злость берет, — наседал Мешкялис. — Ты, видно, у Самусевича этому научился! Ведь все одним заходом и сделаем. Прикинь: лес будет, кирпич на месте, гонта хватит тоже, мастера под рукой, собирать не надо. А какое большое дело сделаем!

— Это я знаю, — не сдавался Рудак. — Да боюсь того, что на трудодень у нас и копейки не останется...

— Ну, подумаешь, один год денег не получите! — легко отмахнулся Мешкялис.

— Нет, этого я один решать не буду... Тут советоваться надо...

— Против этого ничего не скажешь, — согласился Каспар и посмотрел на Восилене, словно желая узнать, насколько интересует весь этот спор ее. Встретив ее умный и спокойный взгляд, он почувствовал себя совсем хорошо.

— Я думал, сегодня все и решим, за тем и мчался сломя голову... Ну что ж, можно еще посоветоваться, а теперь поехали! — предложил Мешкялис Круминю.

И хотя Каспару хотелось остаться, чтобы продолжить начатый разговор с Восилене, он покорно согласился. Все вышли на улицу. Когда лошадь тронулась, Каспар оглянулся на окна столовой, но никого не увидел.

Начинало смеркаться. Голые деревья у дороги, казалось, дрожали от холода перед наступающей ночью. Нигде ни души. Только на строительстве, на высоком столбе, светился фонарь, похожий на месяц в тумане. А когда подъехали к берегу озера, Каспару показалось, что на тропинке виднеется пара.

— Кто бы это?

Мешкялис, прищурившись, вгляделся в сумрак и уверенно заявил:

— Начальник наш... с Анежкой.

— Видать, дела не шуточные! — сказал Каспар. — Всему свой час! — прибавил он, думая о том, что делается в его собственной душе.

Уже около двух часов ходили Алесь и Анежка. Побывали они на месте своего первого свидания, ходили под самую Малиновку, а теперь возвращались в Долгое. Алесь уговаривал Анежку зайти к нему домой, но она отнекивалась, ссылаясь на то, что стыдится его матери. О многом переговорили они за это время, но одно особенно тревожило Алеся, и он в который раз переспрашивал девушку:

— Так ты сама слышала?

— Сама... Так же, как сейчас тебя слышу.

— Как называл он его?

— Езуп... Я возвращалась из Дравы с лекарством для матери, — не в первый раз повторяла девушка, прижимаясь к Алесю, — присела у часовенки около леса. Вдруг слышу разговор. Я перепугалась. Обычно никого в часовне не бывает... Узнаю голос Паречкуса. «Езуп», — говорит он. И тогда я стала прислушиваться.

— Что же они говорили?

— Я тебе уже сказала.

— Ну еще раз... Это очень важно, Анежка!

— Всего я разобрать не могла... От страха уши будто заложило!.. Только слышала, как Езуп настаивал, чтобы Паречкус отнес куда-то еду, потому что «сам» теперь боится выходить. Милиция кругом не спит.

— А что Паречкус?

— Он говорил: «Это ты должен сделать, Езуп! Я живу у чужих». — «У родни», — сказал Езуп. «Подумаешь, родня — десятая вода на киселе», — засмеялся Паречкус.

— Это опасный след, Анежка, — волновался Алесь. — От них, надо думать, все беспорядки... Но теперь они никуда не денутся! Только ты молчи, никому ничего не говори — я сам все сделаю.

— Они тебя убьют! Алеська, я боюсь, — целовала Алеся девушка, и на глаза ее навертывались слезы.

— Руки у них, пожалуй, коротки... А вот ты не ходи домой, мало что может случиться...

— А как же мать?

— Пусть она лучше приходит сюда. А теперь давай зайдем к моей матери, увидишь, какая она добрая,

— Нет, Алеська... Пока не могу,

— Ну, чего ты трусишь?

Она вздохнула в ответ и свернула в сторону бараков. Алесь шел, не выпуская ее руки, словно боялся потерять в этом мраке. А может быть, этот Паречкус поджидает их где-нибудь на дороге? Что будет тогда?