Когда-то там были волки

13

— Как вы знаете, мисс Флинн, мы опрашиваем всех, кто контактировал с пропавшим в течение двадцати четырех часов до его исчезновения.

Окно маленькой комнаты для допросов выходит на сосняк, и никакого зеркала-шпиона, как в кино. Есть камера и диктофон, но они не работают. Дункан устроился за столом напротив меня. Рядом с ним сидела женщина-полицейский, которую мне представили как Бонни Пател, но она ушла за чаем для нас и не вернулась. Похоже, он решил начать без нее.

— Можете рассказать мне, как провели субботу? — спрашивает меня Дункан. Я, видимо, выгляжу удивленной, потому что он добавляет: — Это не официальная беседа, мы просто собираем сведения, чтобы составить маршрут перемещений Стюарта.

Я неловко ерзаю на стуле. Он говорит сухо и отчужденно, словно мы видимся впервые.

— Я была на работе.

— В выходные?

— У волков нет выходных.

— Хорошо, а после работы?

— Поехала в город, в аптеку.

— Для чего вы поехали в аптеку?

Я с недоумением смотрю на него.

— Ладно, что случилось потом? — спрашивает он.

— Встретила там Лэйни. Вошел Стюарт, злой как черт, и мы поговорили.

— Почему он был зол?

— Потому что он мудак.

Дункан поднимает на меня глаза. Возможно, подстраивается к моей манере поведения. Я напоминаю себе, что надо быть вежливой и поскорее расквитаться с этим делом. Дункан всего лишь выполняет свою работу, и все же я чувствую укол обиды за то, что он вообще притащил меня сюда.

— В какое время примерно это было?

— Где-то перед самым закрытием аптеки.

— Ясно, около семи. Что потом?

— Я вышла на улицу вместе со Стюартом и Лэйни и еще перекинулась с ним парой слов. А потом появились вы.

— А какого характера были эти слова?

Ну, пожалуй, с моей стороны это была провокация.

Дуглас ждет, выгнув дугой брови. Он действительно хочет заставить меня произнести это?

— Я пыталась вывести Стюарта из себя, — признаю я. — Хотелось посмотреть, что он сделает, если на него надавить.

— Какой реакции вы от него ждали?

— Что он набросится на меня. Ударит. Как бьет свою жену.

— Зачем вам это нужно?

— Чтобы заявить на него в полицию.

Дункан откидывается на спинку стула и складывает руки. Вздыхает.

— Откуда вы знаете, что Стюарт ее бил?

— Вы сами мне сказали.

— Я?

— Не напрямую, но дали понять.

— Что-то еще можете добавить?

— Да много чего могу.

Он размышляет над моим ответом, изучая меня.

— Не будет ли преувеличением сказать, что вы со Стюартом враждовали?

— Нет, не будет.

— Вы ведь должны ему деньги, так?

Да, две тысячи фунтов за лошадь, которую у него купила.

— Он угрожал вам из-за этих денег?

Я подумываю рассказать правду, но лучше не навешивать на себя еще один мотив устранить Стюарта.

— Нет. Просто просил рассчитаться.

— Он когда-нибудь признавался, что бьет Лэйни?

Я, нахмурившись, наклоняюсь вперед.

— Вы серьезно пытаетесь представить дело так, будто он ее и пальцем не тронул?

Дункан не отвечает.

— Вы испугались, — говорю я. — Поджали хвост, потому что Стюарт исчез.

— Но почему вы так уверены, что он бьет жену, Инти? — снова спрашивает он.

— Да потому, — рявкаю я, — что прежде уже такое видела. Это ясно как день, тут и думать нечего. И вы тоже это знаете.

— Что произошло потом? — спрашивает он.

Я пытаюсь справиться с беснующимися мыслями. Субботняя ночь.

— Я уже сказала. Пришли вы и заставили меня уйти в паб. Так что вам лучше знать, что там произошло.

— Больше вы Стюарта не видели?

Я мотаю головой.

— Вы не замечали, чтобы он конфликтовал с кем-то еще в тот вечер?

Только с тобой. И лицо у тебя было разбито. Правда, я сама этого не видела, так ведь? Понятия не имею, что случилось у аптеки. Я отрицательно качаю головой.

— Вы знаете еще кого-нибудь, кто имеет на него зуб?

— Какой еще зуб?

— Кто на него злится.

У меня вырывается смешок.

— Можете ли вы назвать человека, которого можно заподозрить в причастности к исчезновению Стюарта? — перефразирует Дункан свой вопрос.

— Нет. Меня здесь окружают только мои коллеги, и я уверена, что они ни сном ни духом, кто такой Стюарт.

Дункан снова откидывается на спинку стула, лениво поигрывая ручкой.

— Что привело вас в Шотландию, Инти?

— Я возглавляю проект «Волки Кернгормса». Ваши вопросы, ответы на которые вы знаете, имели бы смысл при включенном диктофоне. А так я что-то не могу понять, для кого весь этот спектакль.

— Это не спектакль. Я просто люблю ясность. Вы ведь пытались осуществить другой проект, правда?

Он навел справки.

— Да, в Юте. Возвратить волков в Пандо, чтобы возродить лес, который называют трепещущим великаном.

— Так почему вы не отправились туда?

— Проект встретил слишком большое сопротивление со стороны местного населения. Вы думаете, что здесь люди плохо нас принимают, но в Юте мы не смогли даже приблизиться к осуществлению своей цели.

— Но разве в Йеллоустоне проект не оказался успешным?

— Да, но вот только осуществление его все время сопровождалось ожесточенным противостоянием. Тамошние жители больше заботятся о фермах и охоте, чем о сохранении деревьев.

— А почему должно быть иначе?

— Потому что эта планета не принадлежит людям, — рявкаю я. — Мы не имеем на нее права, это не наша собственность.

Некоторое время он молчит, изучая меня. А потом замечает:

— Обрабатывать землю — очень тяжелый труд.

— Я и не отрицаю.

— Вы никогда не задумывались, почему борцы за сохранение природы склонны рассматривать вещи с высоких социоэкономических позиций? Да потому, что у них есть деньги. Им не приходится полагаться на землю, чтобы выжить, они не перебиваются кое-как изо дня в день.

— Я понимаю, что последствия мероприятий по охране природы неравномерно ложатся на плечи сельского и городского жителя и что мы должны делить бремя перемен поровну, — говорю я. — Я понимаю это, Дункан. Здесь, похоже, все считают, будто я задумала кровную месть, но единственное, что меня отталкивает в фермерах, — их очевидная недоброжелательность по отношению ко мне.

— Ваш проект ставит под угрозу источник их дохода.

— Вообще-то нет. Они просто не хотят делиться. — Я думаю об отце. — Можно питаться с земли и обрабатывать ее и одновременно кормить ее и заботиться о ней. Можно уменьшить вред, наносимый окружающей среде. Это никак не связано с деньгами. Мы обязаны сокращать влияние нашей деятельности на природу. Возрождение лесов — это способ борьбы с изменением климата, и, кажется, все забыли, что сейчас это самая важная задача. Мы, люди, определенно не имеем никакого значения. — Помолчав, я добавляю: — Не исключено, что человеческую расу вообще следует стереть с лица земли, проявив милосердие по отношению к нашей бедной искалеченной планете.

— Это какой-то экофашизм.

Я удивляюсь и смеюсь.

— Должно быть, это досадно, — говорит Дункан, и я жду, когда он пояснит, что имеет в виду. — Когда ты умнее других, а тебя никто не слушает.

Я закатываю глаза.

— Я серьезно, — продолжает Дункан. — Вы приехали сюда из благородных побуждений, а встречаете одну только враждебность. — Он снова наклоняется к столу. — Вы имеете право злиться. Я бы на вашем месте просто из себя выходил. — Пальцы его переплетаются, и мне кажется, будто он берет мою руку. — Вопрос в том, насколько сильно вы злитесь.

— Злюсь ли я настолько, чтобы убить кого-то? — проясняю я вопрос.

— Никто не говорил об убийстве.

— Но мы оба об этом думаем. И оба знаем, что мужик был ублюдком.

— Довольно смелое мнение о человеке, которого вы едва знали.

— Смелое, — соглашаюсь я.

— А я знаю этого человека всю свою жизнь, — говорит мне Дункан. — В таких местах живут демоны, которые порой влезают в голову.

Я изумленно смотрю на него.

— Можете оправдывать его поведение как угодно, господин полицейский, но мужчины бьют жен по всему свету, и место жительства здесь ни при чем, и вовсе не важно, по какой причине они это делают.

— Если мы не знаем, почему они это делают, то нет надржды помочь им остановиться.

Я складываю руки на груди.

— Сдается мне, Стюарта остановили.

Дункан молча смотрит мне в глаза.

— Вы и так выявили достаточно мотивов. Зачем приплетать к этому делу меня и моих волков? — спрашиваю я.

— Вот в том-то и беда. Никто здесь не умирал, пока не появились вы со своими волками.

— Кажется, вы сказали, что никто не говорил об убийстве.

Он улыбается своей редкой кривой улыбкой.

— Я ошибся. — Он замолкает, и я надеюсь, что разговор на этом и закончится, однако Дункан произносит: — Вы были замужем, Инти?

— Нет.

— А в серьезных отношениях состояли?

Я чуть не ерзаю на месте, но заставляю себя сидеть спокойно.

— Нет.

— Ваши родители применяли насилие по отношению друг к другу?

— Мои родители жили в разных частях света и едва знали друг друга.

— Я пытаюсь понять, почему вы так стремитесь защищать женщину, которую почти не знаете.

— Потому что кто-то должен это сделать. — Я вытягиваю руки на столе; они дрожат. — Мне странно, что ее судьба никого не заботит. Сколько женщин должно погибнуть от рук мужей, чтобы вызвать всеобщее возмущение? — Мой голос дрожит. — Почему мы все до сих пор не бьем тревогу? Почему мы до сих пор не пришли в бешенство, Дункан?

Ничего не отвечая, он рассматривает мое лицо. Я делаю глубокий вдох.

— Я не убивала Стюарта, — ровно произношу я. — Я не имею представления, что с ним случилось, но, сдается мне, этот тип, скорее всего, слинял в какое-то теплое местечко, где не придется думать о загибающейся ферме и где собственный стыд не смотрит на тебя каждое утро с соседней половины кровати.

— Может, и так. А может, он лежит где-нибудь мертвый.

— Не исключено.

— Мне неизвестно, где вы находились после половины второго в ночь с субботы на воскресенье.

Я больше не в силах выносить этот допрос, я хочу уйти отсюда к чертовой матери. Я глубоко вздыхаю и говорю ему то, что не могла сказать во время ласк, я мечу в него свои слова, как оружие:

— Я не убивала Стюарта, потому что вообще не способна причинять физический вред.

— Как это?

— Я страдаю неврологическим расстройством под названием синестезия зеркального прикосновения, когда мозг заставляет тело ощущать то, что видишь.

Дункан озадаченно сдвигает брови.

— Я пришлю вам свои медицинские документы.

Их немало: учитывая, что заболевание это редкое и малоизученное, на диагностику ушло много времени. Но и постановка диагноза не сыграла большой роли, поскольку лечение неизвестно и избавиться от этого синдрома невозможно; просто теперь я знаю причины своей чувствительности. Только мама проявила заботу и помогла мне научиться жить с этой патологией. Как ни странно, я почти не помню своих визитов к врачам во время обследования.

Дункан переваривает сказанное, глядя на меня, прокручивает в мозгу новые сведения. Вероятно, думает о ночах, которые мы провели вместе, о том, как я отреагировала на его разбитое лицо… Он поднимает ручку и стучит пальцем по пластику.

— Вы все ощущаете?

Я киваю; настроения проводить демонстрацию у меня нет.

— И это чувствуете? Где?

— В пальцах, словно ручка у меня в руках.

Он чуть расширяет глаза.

— Черт. Вы ощущаете все, что видите?

— Именно.

Все-все, Инти?

— Абсолютно.

Следует долгая тишина. Я ожидаю, что он станет испытывать меня дальше, коснется где-нибудь своего тела, чтобы проверить, как я буду себя чувствовать, и тогда я возненавижу его.

Но он только спрашивает:

— Значит, это все-таки не исключено?

— Что именно?

— Причинить кому-то боль для вас тяжело, но не невозможно, так? Если вы заберете чью-то жизнь, это не убьет вас?

Я удивленно таращу на него глаза. Неужели я ошиблась, не принимая этот разговор всерьез? Он действительно хочет повесить на меня убийство Стюарта?

— Ты в самом деле думаешь, что я на такое способна? — спрашиваю я, пытаясь не выдать голосом обиду.

— Я уверен только в том, — отвечает Дункан, — что все мы на это способны. Давайте пока закончим, Инти, я узнал все, что мне нужно. Спасибо, что пришли.

Эгги поддерживает огонь. В маленьком коттедже тепло, она сидит спиной к камину и читает книгу. Я опускаюсь около нее на старый ковер; он видел лучшие времена, ворс тут и там прожжен угольками, брызжущими из очага. В углу красное пятно, надеюсь, от пролитого вина. Весь дом не мешало бы подновить, и я не против купить сюда новую мебель (с рисунком в цветочек), но все же я начинаю привязываться к нашей уютной берлоге. Эгги, не поднимая головы, тянется ко мне и быстро пожимает руку. У нее сегодня хороший день, и меня это радует, потому что я совсем без сил; я устало падаю на пол, ложусь на спину и смотрю в низкий потолок. Завитки дыма вырываются из камина и змеятся вверх. Я наблюдаю за ними, и зрение ненадолго мутнеет. Руки машинально ложатся на живот; осознав это, я убираю их. Представляю, как отреагировал бы Дункан, проговорись я во время допроса о беременности.

— Исчез человек, — сообщаю я Эгги и краем глаза вижу, как она опускает книгу. — Полиция собрала волонтеров, и завтра они будут обыскивать лес.

«Ты пойдешь?» — знаками спрашивает сестра.

Я киваю, и у меня подводит живот. Отвратительно притворяться, что я хочу его найти. Это почему-то кажется еще более страшным преступлением, чем закапывать найденный труп.

«Хочешь, пойду с тобой?»

Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть в лицо сестре.

— А ты сможешь?

Эгги не отвечает, и я знаю: она хочет составить мне компанию, хочет быть со мной, точно так же, как и я отдала бы все на свете, только бы она была рядом, но какие-то невидимые замки не выпускают ее из этого маленького коттеджа, а другие замки не выпускают ее из тела. Да и предприятие слишком жуткое, чтобы можно было подвергать сестру таким испытаниям. Я не могу просить ее пойти со мной. Что, если труп обнаружат?

— Не надо, — говорю я, — лучше я одна.

«Ты думаешь, он мертв?»

Я открываю рот, но ничего не говорю, только скованно киваю. Кажется, все мышцы у меня свело судорогой; я чувствую себя древней старухой.

«Почему?»

Я хочу признаться ей во всем. До Аляски я бы так и сделала. Все, что я знала, Эгги знала тоже. Но теперь мне нужно защищать ее от окружающего мира, не подпускать к ней насилие.

— Потому что такие мужчины просто так не исчезают, — объясняю я. — Не бросают свое имущество. Раз он исчез, значит, умер.

По лицу Эгги пробегает дрожь воспоминания. Она тяжело глотает, и я тяну к ней руку, желая задержать сестру, прежде чем она уйдет в свой мир снова, и слишком поздно понимая, что совершила ошибку.

— Все хорошо, — говорю я. — Не волнуйся.

«А он пойдет?» — спрашивает сестра, и каждый раз, задавая этот вопрос, она становится похожа на ребенка, и у меня разрывается сердце.

«Нет», — знаком отвечаю я, потому что нашему языку она доверяет.

Мы встречаемся на ферме Бернса на заре. Около шестидесяти местных жителей, а также толпа полицейских с несколькими собаками-ищейками. Хотя волчица Номер Тринадцать еще в загоне и мы с коллегами волнуемся, почему она не уходит, моя команда тоже здесь — Нильс, Эван и Зои пришли по собственному почину. Вокруг Лэйни, которая стоит с непроницаемым лицом, я вижу нескольких молодых мужчин, вероятно ее братьев, приехавших из других городов, Амелию и Холли, Рэда Макрея и мэра Оукса. Дункан и его коллеги выходят вперед, чтобы дать нам инструкции — идти на расстоянии не больше полуметра друг от друга и внимательно оглядывать землю впереди, обращая внимание на любые признаки присутствия человека: следы, предметы одежды, личные вещи. О каждой необычной находке необходимо докладывать. Дункан не упоминает, что мы ищем еще и тело, но это всем известно.

Мы как один направляемся к зарослям деревьев, и лес, которому положено быть тихим местом, быстро наполняется людскими криками. Ноги безжалостно топчут подлесок, руки ломают низко висящие ветви, чтобы убрать их с пути. Услышав этот гвалт, любое животное сбежит куда глаза глядят. Норы и гнезда будут затоптаны.

Только бы волки были далеко отсюда.

К сумеркам мы все замерзли и утомились, но тела не нашли. Стюарт Бернс лежит к югу от того участка, который мы обследовали. Я хочу спросить, долго ли будут продолжаться поиски, насколько велика территория, которую Дункан хочет прочесать. Но не спрашиваю. Мне удается притвориться перед самой собой, что я знаю не больше, чем остальные волонтеры; видимо, в своем сознании я похоронила тело гораздо глубже, чем в земле.