Когда-то там были волки

22

На опытных делянках нет свежей поросли. Я прихожу на участок, где ботаники тщательно наблюдают за ходом эксперимента, надеясь на прогресс, но ничего не появилось ни на холме, ни в долине, где трава объедена до самой земли. Зелень не пробивается к солнцу из-под бурой невзрачности. Я знаю, еще рано, и сезон не тот, нужно дать время естественному ходу вещей, позволить волкам сотворить свое волшебство, — все это я знаю, но все равно брожу по этому клочку земли, словно наказывая себя. Из головы у меня не выходит Рэд и его ружье. Он даже менее терпелив, чем я.

Эгги оставляет мне рисунок в виде неровного круга с подписью внизу: «Грейпфрут. И теперь она тебя слышит».

На этой неделе она величиной с цукини. Может, это и не девочка, но в моем мозгу она обрела собственную форму, независимо от меня. Мое тело работает и ждет. Наступит ли день, когда Лэйни передумает?

Яркие языки осеннего костра лижут лесной полог. Гиацинтовый красный, цвет пятен на теле земляного клопа Lygaeus apterous. Голландский оранжевый, как полоска на голове желтоголового королька. Лимонно-желтый, как брюшко шершня. Сочные, трепещущие краски ласкают воздух и до неузнаваемости преображают эти места. Когда свежий ветер качает ветви, листья искрятся. В городе говорят, что зима придет рано и будет в этом году суровой. Сейчас еще только октябрь, но в воздухе уже чувствуется ее ледяное дыхание.

Номер Восемь давно принесла приплод, и детенышам уже исполнилось четырнадцать недель. Они покинули нору и начали питаться мясом; в отличие от волчат Абернети, у них есть здоровая стая, которая охотится, чтобы накормить их. Их глаза становятся золотыми. Они превращаются в хищников.

А моя малышка сейчас размером с баклажан.

Сначала на ферме около Глен-Троми убили корову. Места здесь, на западе национального парка, невзрачные. В воздухе висит серая морось, что-то среднее между дождем и туманом. В глухих пустошах не обитает ничто живое, и все же тут пасутся неухоженные коровы. Куда ни глянь, повсюду скот. Мы все ждали этого дня. Если некоторое время и стояла хрупкая тишина, то теперь все переменится: поднимется шум.

Мы с Эваном едем в лощину, чтобы осмотреть тушу и подтвердить, что корова стала жертвой волка. Вся туша разодрана, и нет сомнений, что только крупный хищник с чрезвычайно мощными челюстями мог нанести такие раны. Лисы исключены, они не охотятся в столь суровой местности и не обладают такой силой.

Владельцы — пожилая пара, Шеймус и Клэр. Шеймус безутешен: убитая корова — одна из лучших племенных особей, жившая на ферме много лет. У нее остался теленок, которого теперь придется растить без матери. У меня возникает впечатление, что хозяин оплакивал бы так любого из своих питомцев.

— Это ваша земля? — спрашиваю я, оглядывая пригибаемую ветром траву.

— Наши земли заканчиваются далеко к западу, — признается Шеймус.

— А ограда где-нибудь есть?

— Конечно, нет, эта пустошь никому не принадлежит.

Я поворачиваюсь к нему.

— Хотите совет? Отгоните скот на свою территорию и поставьте забор. Мы же предупреждали об этом несколько месяцев назад, и не раз. А теперь Фонд спасения волков должен возмещать вам ущерб?

Я качаю головой и направляюсь к машине. За моей спиной Эван извиняется перед фермером и объясняет ему меры предосторожности — снова. Мне стыдно за свой выпад; бедняга потерял животное, к которому привязался. Впрочем, он мог предотвратить несчастье, однако даже пальцем не пошевелил.

Я вижу приближающийся пикап Дункана и спешу дойти до своей машины, пока он не подъехал. Он стучит мне в окно, когда я уже завожу мотор. Я неохотно опускаю стекло, понимая, что живот уже округлился. Надеюсь, что пальто скроет это.

— Привет.

— Волк? — спрашивает он.

— Да.

— Что будем делать?

— С чем?

— С волком.

Я хмурюсь.

— Ничего, Дункан. Это всего лишь одна корова. Хозяевам за нее заплатят. Будут еще нападения. Тебе нужно приучить жителей к этой мысли, а не потакать их жалобам.

Я поднимаю стекло.

Новость об убитой корове быстро, если не сказать мгновенно, облетает окрестные фермы. И, словно идет война, ответный огонь следует незамедлительно. Тишина заканчивается.

Сначала, еще не успев ничего увидеть, я улавливаю запах. Мне он внушает отвращение, зато хищников привлекает. Я знаю, что это физиологическая реакция, но меня все равно охватывает ужас, и больше всего хочется развернуться и рвануть в противоположном направлении. Но я продолжаю идти вперед и наконец вижу источник вони.

Коттедж, где находится наша база, весь покрыт ярко-красной глазурью. Кто-то с диким восторгом, иначе не назовешь, разбрызгал по стенам и окнам полукруглые дорожки крови. Я пугаюсь, а ведь именно так и было задумано, и это меня злит, впрочем, как и все здесь происходящее.

Я тянусь к телефону, хотя еще только рассвело. Связи нет. Тут никогда нет связи. Приходится выйти в поле, чтобы поймать сигнал, но голос Дункана все равно периодически пропадает. Мне удается донести до него, что ему нужно приехать.

Дункан является полусонный. Я не подумала предупредить его, чтобы он не брал с собой Фингала, и теперь пес носится от одной кровавой лужи к другой, дрожа от радости.

— Кто-то постарался на славу, — бормочет Дункан. Я жду, пока он хромает вокруг дома, делая телефоном фотографии. — Внутрь вламывались?

— Нет.

— Уверена? Оборудование на месте?

— Ничего не взяли. И дверь была заперта.

— Тебя просто пытались напугать.

— Ясен перец, Дункан.

— Предоставь это мне. Ты держишься?

Я киваю, и он прыгает в машину. Фингал не откликается на зов, поскольку истерично лакает кровь животных, поэтому я подбегаю к нему и осторожно оттаскиваю за ошейник.

— Пойдем, чудище.

Пес восторженно тявкает и сам забирается в кузов пикапа.

— Я позвоню, если будут новости, — обещает Дункан.

Он смотрит на меня, и мне приходится сознательно останавливать себя от прикосновений к раздувшемуся животу. Беременность долгое время не бросалась в глаза. Теперь, когда я в голом виде, мое состояние совершенно очевидно. Но я уверена, что в толстых шерстяных джемперах и свободном пальто ничего не заметно. Выгляжу я неряшливо, но нельзя сказать, что это для меня нехарактерно.

— Спасибо, — отвечаю я.

Когда приезжают коллеги, мне удается отскрести только входную дверь, и по всему телу бегут реки пота.

— Что за паскудство, — произносит Зои. — Меня сейчас стошнит.

— Кто это сделал? — спрашивает Эван.

— Этого можно было ожидать, — замечает Нильс.

— Да? И никто меня не предупредил? — удивляется Зои.

— Ну, не конкретно такого.

— Здесь побывал какой-то зверь? — спрашивает она.

— Ты имеешь в виду, кроме… — Эван указывает на кровь.

— Да, живой.

— Тут была собака Дункана, — говорю я ей.

Зои стонет и чешет руки.

— Так и знала, у меня сыпь. Я не приспособлена для этой дикости. — Она вбегает внутрь, вероятно, чтобы взять антигистаминные препараты против аллергии на шерсть животных. Из-за двери она кричит: — Я не выйду, пока все не будет вымыто. А может, и тогда не выйду. Я теперь буду здесь жить.

— Вот удивила, — бормочет Эван и подходит ко мне. — Давай я все сделаю, босс. Мы с Нильсом тут управимся, а ты иди внутрь и начинай работать.

Я качаю головой и продолжаю скрести стены.

Эван понижает голос:

— Думаю, в твоем положении не стоит этого делать.

Я замираю.

— Что?

— Больше никто не знает. Просто у меня три сестры и целая куча племянниц и племянников.

Не то чтобы я держу это в большом секрете, просто изо всех сил пытаюсь не думать об этом, а значит, и не говорить. Поэтому никто, кроме миссис Дойл — а теперь еще и Эвана, — не догадывается.

Я отдаю ему губку и молча вхожу в коттедж. На мгновение я останавливаюсь, положив руку на плотную выпуклость живота. Внутри целая вселенная.

Когда стены отмывают, насколько возможно, я отправляю Эвана и Нильса в лес искать стаи и скачивать последние данные с джипиэс-ошейников. Нужно узнать, который из волков убил корову. Стая Танар занята охотой на пятнистого оленя с огромными рогами очень далеко от фермы Шеймуса и Клэр. Сомневаюсь, что это были они. Стая Гленши находится ближе всех к пустоши, но, пока волчата молодые, в полном составе держится около логова и, скорее всего, останется там еще на несколько месяцев. Нужно придумать, как надеть на детенышей ошейники. Сведения с ошейника Номера Десять показывают, что она осталась со стаей, чего я не ожидала. Я могла бы поспорить на деньги, что корову уложила именно она. Тем временем стая Абернети счастливо укрывается в своем лесу, расположенном на севере. То есть загадка так и не получает объяснения.

Следующее нападение гораздо хуже, чем первое.

Приближается Хеллоуин. Улицы увешаны гирляндами в виде цепочек и паутины. Фонари из тыкв с вырезанными гротескными гримасами стоят на крыльцах и углах домов. Бесовские фигуры пялятся из окон, и костлявые руки высовываются из-под земли. Шотландцы любят свои легенды о чудовищах и наслаждаются кошмарами и страшилками.

Я еду по городу и останавливаюсь около толпы людей на дороге. Моя первая мысль: это уличная вечеринка. Но когда они расступаются, пропуская меня, я замечаю что-то висящее на знаке с названием города, и это не похоже на другие побрякушки, украшающие улицы к празднику. Какое-то серое пятно. Высунутый язык. В животе у меня все ухает вниз.

Отрубленная голова старого Номера Четырнадцать, серого волка, пережившего всевозможные перипетии и приведшего свою семью из загона в безопасное место, висит в петле; все четыре лапы отрублены и прилажены на стрелки, указывающие направление.

Я перестаю быть женщиной, человеком, животным, чем бы я ни была. Я превращаюсь в ярость, одетую плотью.

Вечером с полей приходят голодные духи, ища убежища от приближающейся зимы. Угости их едой и позволь погреться, чтобы умиротворить их жажду мщения. Тонка граница между этим миром и тем светом. Таковы поверья, лежащие в основе Самхей-на, гэльского праздника урожая, знаменующего собой начало темного времени года, наступление холодов. В сумерках в поле за городом зажигается огромный костер. Жители со всего Кернгормса съезжаются сюда, одетые в жутковатые костюмы. Раньше они убивали корову; я почти чую в воздухе запах крови, оставшийся от этого примитивного языческого обычая. Я брожу между ряженых тел, обуреваемая собственным голодом.

Оказывается, что монстр, которого я ищу, безмозглый баран. Он сохранил труп Номера Четырнадцать, вероятно, чтобы нелегально продать шкуру или в качестве трофея, не догадавшись снять с волка радиоошейник. Очевидно, он его разорвал или опустил в воду и счел, что этого достаточно. Но такие ошейники почти невозможно вывести из строя, и потому джипиэс продолжает подавать на наши приборы код смерти. Так я и нашла преступника.

Его зовут Кольм Макклеллан. Тридцать один год, разведен, имеет двоих детей, которые с ним не живут. Он даже не фермер — но ему доставляет удовольствие охота. Я слежу за ним сегодня от самого его дома и вижу, как он ведет детей на праздник, угощает их конфетами и позволяет побегать вокруг потрескивающего огня.

На нем маска в виде волка.

Есть много способов убить человека. Например, незаметно толкнуть его в костер.

Кто-то задевает меня в толпе. Меня берут за руку, отвлекая от кровожадных мыслей. Я перевожу глаза с Кольма на скрытое тенью лицо Дункана.

— У тебя все хорошо? — спрашивает он меня.

Я пытаюсь пройти мимо него, но он меня останавливает.

— Инти. Мне жаль, что так случилось.

Я смотрю ему в лицо.

— Правда? Я думала, ты, так же как все они, хочешь, чтобы волков здесь не было.

— Не говори так. Ты же знаешь, что я изменился. Ты изменила меня. Я не сразу это понял, но теперь не сомневаюсь.

— В чем ты не сомневаешься?

— В том, что ты пришла сюда с добром.

Подобное заявление заставляет меня остановиться.

— Что же тебя в этом убедило?

— Ты, — говорит он.

Дункан отпускает мою руку, но только чтобы провести пальцем по лицу. Я трепещу; он знает, что я это чувствую. Кончик его пальца пробегает, вызывая лихорадку, от моего лба по щеке к губам. Это не похоже на обман, в отличие от пространства между нашими телами, потому что у нас общие кожа, мышцы, кости и нервные окончания. Я так легко могу потерять голову; волна чувств вот-вот накроет меня. На долю секунды кроме него ничего не существует, он весь мир, и малышка внутри меня — вселенная для нас обоих, но много лет назад я уже посвятила себя другой вселенной, той, где есть только моя сестра и я, и не знаю, как переживу это. Думаю, Дункан видит во мне то, чего на самом деле нет.

— Ты выяснил, кто это сделал? спрашиваю я.

— Еще нет. Но выясню. — Дункан наклоняется ближе к моему лицу. Я его достану.

Нет, не достанет. Потому что я его опережу.

Кольм завозит детей к их матери и направляется домой. Я еду за ним на некотором расстоянии. Он живет на краю города. У него есть большой ангар на заднем дворе, но он ставит машину на подъездной дорожке и идет в дом.

У меня с собой ломик. Я купила его в хозтоварах.

В темноте я направляюсь к машине Макклеллана и разбиваю ломом ветровое стекло. Опускаю его, нанося удары снова и снова. Потом крушу стекла дверец, одно за другим, и заднее тоже. Хозяин выскакивает на улицу. Кричит на меня. Пока он обзывает меня всеми возможными грязными словами, я замахиваюсь на его ногу и чувствую, как трещит калено. Кольм орет от боли, я ору от боли. Я чуть не падаю, в глазах вспыхивает фонтан искр. Но я дышу, опираюсь на лом и, когда мука заканчивается, ощущаю себя другим человеком. Я осознаю, что сделала, и испытываю кайф, головокружительный, шокирующий. Я могу продолжить, но вместо этого иду мимо Кольма на задний двор. С помощью лома открываю плохо закрытый ангар, но не нахожу внутри останков Номера Четырнадцать, только его радиоошейник, выброшенный в ведро с мусором.

Я звоню Дункану.

— Записывай адрес. И фамилию.

— Инти, надеюсь, что ты не…

Я говорю ему, куда ехать, и отключаюсь, потом стираю отпечатки пальцев с лома — зачем, не знаю, — бросаю его на пол, он со звоном падает, и я уезжаю.

— Сучка! — кричит Кольм.

В зеркало я вижу, как он распластался во дворе и становится все меньше и меньше.

Дома я беру из шкафа бутылку вина и выхожу с ней в загон для выгула лошадей. Делаю несколько глотков и ложусь спиной на холодную траву, глядя на гигантскую луну над головой. Небо такое чистое, такое беспредельное, что я падаю в него.

Слезы затекают мне в волосы.

Шаги по траве, кто-то опускается рядом со мной. Сестра берет у меня из рук бутылку и пьет, потом ставит ее так, чтобы я не дотянулась, и тоже ложится в темноте.

Наши пальцы переплетаются. Где-то рядом слышен тихий храп приближающейся лошади.

— Как ты думаешь, — спрашиваю я, — человек властен над самим собой?

Она не убирает руку, чтобы ответить, а продолжает держать мою.

— Кажется, большая часть меня осталась в отцовском лесу. А сейчас я полностью состою из того, что ненавижу.

Я закрываю глаза, волосы влажнеют от слез, и теперь я вся из соли.

Рука Эгги быстро двигается. «Нет, — показывает она и повторяет: — Нет».

Я поворачиваюсь к ней, скручиваясь в клубок. Яд вытекает из меня, так я не плакала с тех самых пор, потому что не имела права, ведь это моя сестра пострадала, а даже она не могла плакать.

Эгги обнимает меня, она обнимает меня так крепко, прижавшись губами к моему виску, и целует снова и снова, и когда кончики ее пальцев отстукивают ритм по моему позвоночнику, я возвращаюсь в наши маленькие тела в отцовском сарае, когда она вернула меня к жизни самый первый раз, как возвращает сейчас.

Она издает восклицание, поворачивает мне голову, и мы обе смотрим, как небо переливается зеленым, лиловым и синим — оттенками, слишком прекрасными, чтобы включать их в справочник Вернера, и я продолжаю плакать, но уже над красотой мира, над его тихим притяжением, над его тайной и тем, что все происходит в свое время, над его глубокой, неизбывной мудростью, ведь я была так близко к самому краю, а теперь вернулась. Не так ли чувствует себя Эгги каждый раз, когда возвращается ко мне?