Когда время штормит (СИ)

Глава 17

Соломон Моисеевич Розенфельд, известный в Калифорнии русскоговорящий адвокат, защищающий интересы богачей, вкладывающих свои капиталы, вывезенные из России, в экономику США, накануне напился в компании профессора Квасницкого. Сначала они просто играли в шахматы и потягивали коктейли, сидя на мягких диванах верхнего салона-бара за отдельным столиком. Потом разговорились о жизни и перешли к коньяку, даже не заметив, как перебрали лишнего. Причем, Валентин Андреевич разоткровенничался и рассказал Шломе, как Соломона ласково называли друзья, что именно заставило его бросить практическую хирургию.

— Понимаешь, Шлома, операции на сердце требуют большой точности. А у меня начали трястись руки. И я не мог уже скрыть этого от коллег. Потому и перешел преподавать теорию на кафедру, как кардиолог с большим опытом. Вот только не для меня такое занятие. Не люблю я, как выяснилось, преподавать.

Квасницкий отхлебнул коньяк и добавил:

— А еще я быстро заметил, что недолюбливаю современных студентов. Наверное, потому что просто не понимаю современную молодежь. Совсем они другие, не такие, как мы были в их возрасте. Не могу, например, спокойно смотреть, как молодые красивые девушки уродуют свои тела огромными татуировками. Это сегодня они молоденькие и видят в этом какую-то эстетику. Но, когда-то ведь и они станут бабушками с такими вот отметинами. А татуировки к тому времени расползутся по их обвисшей коже бесформенными уродливыми кляксами. Они об этом не задумываются. Вот только и предупреждать бесполезно. Не желают нынешние молодые люди слушать чужое мнение, считают это покушением на их свободу, понимаешь ли!

Розенфельд проговорил:

— Ничего удивительного в этом не вижу. Такая проблема непонимания между поколениями существовала во все времена. Дети очень часто не разделяют ценности отцов. Вот и формируются у новых поколений иные взгляды, другое восприятие не только культуры, но и морали. Мировоззрение свое собственное у молодых. И эстетика другая. И все это признанный факт, научный феномен, подтвержденный социологией.

Они просидели вдвоем с профессором половину ночи. И потом Соломону Моисеевичу сделалось нехорошо, а утром навалилась такая тяжесть, что было никак не подняться. Тут еще и шторм разыгрался, добавив неприятных ощущений на большую часть дня. Впрочем, таблетки от качки и от головной боли в конце концов помогли Розенфельду. Он окончательно протрезвел лишь ближе к вечеру, привел себя в порядок и оделся, собираясь выйти, чтобы подкрепиться чем-нибудь.

Так получилось, что Розенфельд подошел к двери каюты, чтобы открыть ее изнутри и выйти по направлению к трапу как раз к тому моменту, когда услышал в коридоре крики своего клиента Бориса Дворжецкого, призывающего адвоката на помощь:

— Помогите, Соломон Моисеевич! Это совковое зверье хочет меня арестовать!

И пожилой человек тщедушного телосложения, одетый в дорогой черный костюм классического покроя, но без галстука, выскочив из своей каюты, храбро бросился на выручку, что-то крича о международном праве и заявляя, что военные моряки нарушают законы и гражданские права его подзащитного, уподобляясь пиратам. Но, высокий рыжий моряк в бескозырке с надписью «Тихоокеанский флот» резко остановил Розенфельда, толкнув адвоката ладонью в грудь и грубо прикрикнув:

— Молчать, контра! Без тебя разберемся!

— Без меня никак нельзя! Я пойду с ним. Я — защитник! Я буду жаловаться и протестовать! — продолжал кричать Розенфельд.

Но, здоровенный рыжий матрос с простецким конопатым лицом оставался непреклонным:

— Чего разорался, как баба на базаре? Защитник нарисовался, понимаешь ли! Да я тебя двумя пальцами по переборке размажу, если мешать попробуешь. У меня приказ!

— Чей приказ? — попытался поинтересоваться адвокат. Но, ничего не ответив, матросы поволокли арестованного дальше вниз по трапу, не обращая внимания на вопли Дворжецкого и причитания Розенфельда.

Как только Дворжецкого увели, и Яков Ефимович Соловьев осмотрелся в его каюте, намереваясь позвать понятых, чтобы произвести выемку документов и обыск, как положено, зафиксировав все в протоколе, он, конечно, не мог не заметить огромный экран, на который выводилось изображение, похожее на телевизионное, только цветное, гораздо более четкое и большое. И Яков Ефимович сразу понял, что сквозь этот экран можно было следить за многими помещениями яхты.

— Впечатляет! Это ж надо, какой контроль, оказывается, у капиталистов, что нашему КГБ пока и не снилось! — поделился он с Давыдовым.

— Сюда выведено видеонаблюдение с камер, — объяснил Геннадий.

— А, может быть, у вас даже изображение записывается? — спросил оперуполномоченный.

— Так и есть, информация сохраняется на жестком диске, — кивнул Давыдов.

— Ну, тогда вот и доказательства! Да с подобной записью мы быстро установим, кто из моряков с английского парусника участвовал в убийствах! Это же нам сэкономит массу времени! Какая полезная техническая новинка! — обрадовался Соловьев.

И, забыв обо всем остальном, Яков Ефимович уставился в цветной экран, заставляя Геннадия снова и снова прокручивать эпизоды абордажного сражения с разных ракурсов, что-то записывая к себе в блокнот остро отточенным простым карандашом и даже рисуя там какие-то схемы.

— Вот, возьмите, этим писать получше, — сказал Геннадий, протягивая кэгэбэшнику шариковую ручку.

Соловьев покрутил необычную для себя канцелярскую принадлежность в пальцах, потом попробовал написать что-то, затем, быстро приноровившись к шариковой ручке, сказал:

— Да у вас тут сплошные новинки, как я погляжу.

Давыдов уточнил:

— Для вас новинки, но не для нас. Ваш доктор с эсминца уже сказал, что у вас там 1957-й год.

— Представьте, мне тоже уже доложили, что у вас на борту «Богини» год 2023-й, а на английском паруснике 1579-й. Похоже, путаница со временем произошла после природного явления, которое все мы наблюдали недавно, — ничуть не удивился особист. Впрочем, он добавил:

— Конечно, с таким смешением дат мы пока никогда не встречались, но разберемся. В конце концов, с точки зрения советского законодательства все даты, которые еще не наступили — ничтожны. То есть, они не могут рассматриваться, как реальные. Следовательно, на яхте вообще ничего не существует с юридической точки зрения.

— Это только в том случае, если мы находимся сейчас в вашем времени, а если вы в нашем, то тогда юридически не существуете для нас как раз вы, — заметил Геннадий, который, конечно, читал книги про всяких попаданцев, а потому тоже не особенно удивился создавшейся ситуации, будучи к ней морально готовым. По его мнению, раз книги о таком писали, значит и явления подобные где-то и с кем-то уже происходили. Совсем без огня и дыма не бывает. Так Давыдов считал. А теперь подобное событие с попаданием произошло и с ним самим.

Но, особист возразил безопаснику:

— Почему же? Мы все равно существуем объективно, потому что представляем собой ваших предков. И, заметьте, предки существуют независимо от потомков, которые пока даже не родились. То есть, потомков еще нет, а предки уже есть.

— Да, интересные юридические коллизии получаются, — согласился Давыдов. И вдруг спросил:

— А скажите, если следовать этой логике, то тогда выходит, что пираты из шестнадцатого века, как предки и для нас, и для вас, существуют объективно в качестве правового субъекта?

Внезапно замечательное пение, которое с восторгом, несмотря на боль, слушал Френсис Дрейк, заглушило ужасное стрекотание. И прямо на него, загородив свет, надвинулась не совсем молодая темноволосая женщина в синем платье и с черным предметом в руках. Своей большой грудью она нависла над ним и, бесцеремонно взяв за подбородок, приставила жуткий предмет прямо к его лицу. Дрейк не отличался робостью, но, увидев непонятную вещь, которую он принял вначале за какое-то оружие, он дернулся всем телом, инстинктивно пытаясь отстраниться от ужасной дамы с наклонностями мастерицы пыток.

К счастью, коснувшись кожи лица, незнакомый предмет не причинил боли, а лишь срезал волосы, действуя наподобие бритвы. Быстро поняв суть экзекуции, Дрейк перестал дергаться. Конечно, его оскорбляло, что кто-то осмелился сбривать его бороду и волосы без его позволения, пользуясь его беспомощным положением после ранения. Но, с другой стороны, проклятые блохи настолько уже замучили, что он смирился с происходящим, подумав, что, таким образом, возможно, сможет избавиться от вредных насекомых.

Поднявшись в ходовую рубку «Богини», мичман Федор Яровой сразу удивился большим экранам, отображающим пространство впереди, сзади и по бортам яхты, даже несмотря на темноту. Молодой капитан в белой форме неизвестного образца сидел в высоком удобном кресле напротив этих экранов, необычного пульта управления с маленькими разноцветными кнопками, обеспеченными внутренней подсветкой, и небольшого штурвала. Как оказалось, звали капитана Сергеем Самойловым. Выглядел он уставшим и каким-то растерянным. Увидев мичмана и двоих матросов с оружием, он зачем-то сразу начал оправдываться:

— Я не имею никакого отношения к судовладельцам. Я наемный судоводитель и нахожусь на вахте, выполняя свою работу.

Почувствовав слабину, мичман спросил строго:

— А где вы находились в момент сближения с английским парусником? И какие меры принимали, чтобы не допустить абордажа?

— Машины не действовали, и «Богиня» дрейфовала. Трудно было помешать англичанам приблизиться к нам. Но, я пытался связаться с капитаном парусника по радио, а потом, поняв, что он не реагирует, посигналил ему прожектором, как полагается. Когда они не изменили курс, приказал швартовой команде выйти на корму, со стороны которой подходили англичане. Одновременно об изменении курса парусного корабля и о нежелании англичан реагировать на все мои сигналы я проинформировал командира вашего эсминца с помощью радиосвязи. А потом, как только они начали стрелять, попросил помощи, — промямлил Самойлов.

Мичман сказал:

— Ладно, разберемся. Сейчас яхта считается арестованной до выяснения всех обстоятельств. А вы будете находиться здесь под охраной. Так что показывайте судовые документы, журналы, списки членов экипажа и пассажиров. И свой паспорт тоже предъявите.

Отсмотрев видеокадры абордажного штурма яхты несколько раз и прояснив для себя картину произошедшего, Яков Ефимович позвал еще двух советских матросов в качестве понятых и хотел начать с выемки документов, но, они оказались в сейфе, тщательно замаскированном в тайнике за панелью каютной отделки из красного дерева. Но, Соловьева, имеющего опыт арестов довольно значительных фигур на флоте еще в сталинские годы, провести было сложно. Тайник в каюте он нашел быстро даже без помощи Давыдова. Профессиональное чутье подсказало. Вот только сразу открыть этот сейф из прочной стали с неизвестным кнопочным замком, вваренный в самую настоящую довольно толстую бронированную переборку, не представлялось возможным. Потому пришлось начать не с изучения документов Дворжецкого, а с обыска его каюты. Впрочем, кое-какие документы быстро обнаружились. В обычной деревянной тумбочке, привинченной к полу возле кровати, лежали два паспорта: синий паспорт гражданина Израиля и бордовый заграничный паспорт Российской Федерации.

Вот только какой-то мужчина в этот момент устроил такой скандал в коридоре, что помешал дальнейшим поискам. Он так орал прямо возле двери в каюту, требуя впустить его, что Соловьев все-таки решил разобраться, в чем дело, приказав одному из вооруженных матросов:

— Узнай, что еще там за цирк?

Но, едва этот матрос открыл дверь, как, невзирая на направленный на него автомат, внутрь ворвался человек небольшого роста, субтильного телосложения и с длинным носом на губастом лице, крича:

— Я адвокат Дворжецкого! Моя фамилия Розенфельд, и вся Калифорния обо мне знает! Я этого так не оставлю! Вы похитили моего клиента, словно пираты! И вы не имеете никакого права проводить обыск в его каюте!

Но, оперуполномоченный смерил юриста взглядом и спокойно сказал:

— Адвокат, говорите? Ну, ну. Тогда, может, подтвердите мне, что эти паспорта принадлежат вашему клиенту?

И Соловьев сунул под нос Соломону Моисеевичу оба найденных паспорта, показав их в раскрытом виде.

— Да, это его паспорта. Оба паспорта принадлежат Борису Дворжецкому. И вы обязаны отдать их мне, как его адвокату, — сказал Розенфельд, тоже немного успокоившись, во всяком случае, перестав кричать.

На что особист, быстро убрав паспорта к себе за спину, чтобы адвокат даже не подумал их выхватить, сказал:

— Разрешите с вами не согласиться. Сейчас у нас на эсминце 1957-й год. Израиль, как государство существует, конечно. А вот такой страны, как Российская Федерация, нету. Да и какие даты в этих паспортах? То-то. С юридической точки зрения эти паспорта для нас ничтожны, потому что годы, указанные в них, еще не наступили, да и государства Российская Федерация не существует. Получается, что даже английские пираты юридически более легальны, чем ваш клиент и вы сами.

Но, адвокат не собирался сдаваться, воскликнув:

— Но, позвольте! Если этот ваш корабль находится в 1957-м году, а мы на яхте находимся в 2023-м, то у нас на борту должны действовать законы нашего времени, а у вас на борту — вашего. И ваша юрисдикция не может действовать на нашей территории. Потому что у нас свое суверенное время!

На что Соловьев возразил:

— Да? А у пиратов, значит, тоже свое собственное суверенное время с дикими законами шестнадцатого века? Ну, тогда, что же, по-вашему, может быть надо извинить их за убийство нескольких человек из команды яхты и нескольких из нашей, потому что у их капитана имеется патент капера, подписанный королевой Англии?

Адвокат замялся, лихорадочно подыскивая в своей голове правовые нормы, применимые к подобному случаю, а особист продолжал:

— Потому я считаю, что ко всем обладателям подобных недействительных паспортов следует относиться, как к лицам без гражданства. Всех необходимо временно ограничить в свободах, чтобы провести фильтрационные мероприятия до полного выяснения их статуса.

— Вы не правы! Почему, например, вы считаете только свой 57-й год истинным временем? Ведь достоверно неизвестно, какой сейчас год, раз по причине природного явления произошла подобная путаница! — воскликнул Розенфельд. Но, Соловьев осадил его:

— В данный момент сила на нашей стороне. Значит, правы мы. А дальше поглядим, когда точно определим наше положение.

Во всех отсеках машинного отделения яхты работы не прекращались, даже несмотря на перестрелку наверху. Главная палуба, покрытая противопульной броней, как и борта яхты, а также некоторые из переборок, надежно защитила от выстрелов всех тех людей, которые в момент абордажного сражения находились в глубине корабля. «Богиня» представляла собой весьма защищенное на случай террористической атаки судно с продуманной системой живучести и задублированной силовой установкой, оснащенное, помимо дизелей, экспериментальными компактными турбинами, сконструированными японскими инженерами специально для того, чтобы при весьма неплохих скоростных характеристиках расход топлива оставался бы очень экономичным. Этим и обеспечивалась огромная дальность хода, позволяя за один рейс обогнуть земной шар, не останавливаясь ни в одном из портов.

Все процессы управления на яхте были не просто автоматизированы, а компьютеризированы до такой степени, что управление этим прогулочным кораблем для очень богатых людей не представляло собой никаких сложностей даже для не слишком опытного экипажа, численность которого, благодаря применению всех этих новейших технологий, была сведена к минимуму. Собственно, именно то, что слишком многое на этом корабле японской постройки было завязано на работу электроники и электротехники и сыграло злую шутку с людьми на борту, когда из-за сильнейшего природного электромагнитного импульса электрические цепи вышли из строя одна за другой, обездвижив и обесточив в итоге всю яхту. Но, специалистам все-таки удалось выявить и устранить все замыкания, заменив блоки, вышедшие из строя. К счастью для них, наборы всех необходимых запчастей на яхте нашлись. Вот только восстановление заняло много часов. Но, еще до наступления ночи судовые электрики Вадим Ростоцкий и Николай Ферзев доложили, что все готово к тому, чтобы вновь дать «Богине» ход.