Когда я встречу тебя вновь. Книга 1: Любить нельзя забыть

Глава двенадцатая

Это случилось после Восьмого марта. Мы группой стояли около аудитории в ожидании преподавателя, который нам ее откроет. Приближались зачеты, и мы обсуждали, у кого каких лекций не было, чтобы иметь возможность откопировать тетрадь у тех, у кого они были. Разумеется, у Слободы имелись все лекции, но взяться за расшифровку его почерка никто не решался. Даже я. В результате проведенных исследований нашлось три других человека, у которых можно было позаимствовать недостающие лекции, и кто-то предложил сделать сразу несколько ксерокопий, чтобы не передавать тетрадь из рук в руки.

Вдруг мое внимание привлекли Кулагин и Тимирязева. Они стояли в холле второго этажа и тоже что-то бурно обсуждали. Их голоса звучали приглушенно, но сопровождались активной жестикуляцией и разъяренной мимикой. Лена то била Кулагина в грудь, то раз ударила по лицу, но и он не оставался в долгу. Он заламывал ей руки и что-то угрожающе шипел в лицо. Она вырывалась из капкана его рук, затем снова начинала молотить по его торсу. Потом я увидела, как он что-то вынул из кармана джинсов и сунул в лиф ее кофточки. Но видимо, на ней снова не было бюстгальтера и это что-то выпало снизу. Деньги?

Я сделала несколько шагов в их направлении в тот самый момент, когда Кулагин оттолкнул Лену и, выкрикнув: «Избавься от него, иначе тебе хуже будет», стремительно понесся к лестнице. Лена бросилась собирать деньги, на ее глазах я заметила слезы. Я уверенно направилась к ней. С другой стороны холла собралась публика, которая лицезрела эту сцену скандала, но после ухода Егора они потеряли интерес и загудели о чем-то своем.

– Лена, что случилось? – спросила я, приблизившись к подруге. – Тебе помочь?

Я присела рядом и, подняв с пола одну купюру, протянула ей. Она посмотрела на меня полными слез глазами и скривила губы. Тушь текла по ее щекам, и она часто шмыгала носом.

– О! Наконец-то для меня нашлось время! – ехидно процедила она.

Она собрала купюры, преимущественно зеленого цвета, выхватила ту, что я протягивала, из моих рук, и поднялась на ноги. Я тоже встала.

– Лена, что он сделал? Он тебя обидел? Скажи мне. Я могу чем-то помочь?

Она стала запихивать деньги в свою сумку.

– Отстань от меня! Ничего мне от тебя не нужно. Вчера было нужно, а сегодня уже нет. Проваливай к черту!

Вчера было нужно… Как же я забыла? Накануне она действительно подходила ко мне, хотела о чем-то поговорить, но мы с Юлей торопились, и я просила отложить разговор до завтра. Лена согласилась, и мы ушли. И я ни разу не вспомнила об этом, и не пыталась размышлять, что подруга хотела мне сообщить или что обсудить. В последнее время мы мало с ней общались, перестали интересоваться жизнью друг друга, и я не придала какой-либо значимости ее просьбе.

– Прости, Лена. Ты хотела о чем-то поговорить…

– Уже не хочу!

Она смерила меня ненавистным взглядом и побежала на выход. Я не стала ее преследовать, теряясь в догадках о странности ее поведения. Ко мне подошла Юля, а следом и Шандор.

– Что это с ней? – спросила подруга.

– Я не знаю. Они с Кулагиным ругались. А теперь оба ушли.

– Думаешь, стоит за нее переживать?

– Что-то произошло. Ты видела, в каком она состоянии? Но она не захотела мне ничего объяснить. Я впервые вижу ее такой.

– Не бери в голову. Милые бранятся, только тешатся.

– Нет, Юля. Это не просто перебранка.

– А что ты можешь сделать? Пойдем, уже аудиторию открыли.

На следующий день Лена не пришла в университет. Не было и Кулагина. Меня это тревожило больше, чем кого-либо. Тимирязева не славилась отличной учебой, но тем не менее редко ее пропускала. Даже умудрялась приходить на утро из ночного клуба. Что такого произошло между ней и Егором, из-за чего она плакала, и второй день не появлялась в университете? Или ее отсутствие никак не связано с их ссорой?

Я поделилась своими переживаниями с Шандором, и он предложил сходить к Лене домой, если мне известен ее адрес. Да, я знала, где живет Тимирязева. В Черемушках, недалеко от университета. Слобода хотел пойти вместе со мной, но я напомнила ему о занятиях в гончарной мастерской, которые у него были в этот день по расписанию, и заверила, что нет надобности идти со мной к Лене.

На улице шел дождь, но это меня не остановило. Я вообще о нем не думала. И даже не замечала. Было безветренно, и особого дискомфорта он мне не доставлял.

Дома не оказалось ни Лены, ни ее мамы. Я звонила несколько раз, но дверь так никто и не открыл. Была вероятность, что меня просто проигнорировали, но знать это наверняка я не могла. Я посматривала на двери соседей, но могут ли они быть в курсе местонахождения Лены, я сомневалась. И все же рискнула, и позвонила во все три двери по очереди. Ответа не последовало.

Не пришла Лена в университет и на следующий день, и через день тоже. Зато появился Кулагин. И мои ноги сами понесли меня к нему, едва он появился в пролете второго этажа. Он шел ленивой походкой, взъерошенный и помятый точно с похмелья. Через плечо у него была переброшена черная спортивная сумка.

– Егор, где Лена?

Он поднял глаза и с удивлением посмотрел на меня.

– Боже, кто снизошел до разговора со мной!

– Егор, я задала вопрос. Что произошло? Где Лена? Она не появляется уже с понедельника.

– А то, что меня не было с того же дня, тебя не беспокоит?

Егор не остановился, а продолжал идти по коридору к аудиториям. Я семенила рядом. Шандор хмуро наблюдал за нами со своего места около закрытых дверей кабинета.

– Тебя я вижу целым и здоровым. А Лена где?

– Откуда мне знать? Я не видел ее всю неделю.

– Но что-то между вами произошло? Где она может быть?

– Понятия не имею. Я ей не телохранитель.

Я схватила Кулагина за плечо. Его безразличие меня раздражало.

– Если с Леной что-нибудь случилось по твоей вине, ты лично мне ответишь.

Кулагин остановился и с усмешкой уставился на мою руку, сжимавшую его плечо.

– Считай, что я напуган. У тебя все? Отпусти меня, а то твой дружок решит, что ты ко мне пристаешь. А достанется мне.

Я разжала пальцы, и Кулагин пошел дальше. Ко мне подошла Юля и Шандор.

– Что он сказал? – спросила подруга.

– Ничего. Я сегодня опять пойду к Лене. Если никого не будет, снова буду стучаться к соседям. Может быть, они что-то знают.

– Лиза, может твои переживания яйца выеденного не стоят? Это же Лена. Встретила какого-нибудь богача в клубе и загуляла. Ты же ее знаешь.

– Если бы она в понедельник не была вся в слезах, я бы тоже так подумала. Кроме того, она хотела со мной о чем-то поговорить, а я ей отказала. Помнишь, она к нам подходила?

– Я пойду с тобой, – поддержал меня Шандор. – Мы вместе все узнаем, даже если нам придется обойти всех соседей.

– У тебя занятия…

– Я позвоню с кафедры и отменю их.

– Шандор, это твой хлеб… Я могу…

– Перенесу на другой день. Не спорь. Я так решил.

– Ребята, подумайте сами, если бы что-то случилось, разве мы бы об этом ничего не знали? Наверняка, мать Лены сообщила бы в университет.

– Мне приходила такая мысль в голову, – согласилась я, – но я должна убедиться лично.

– Лену не очень-то встревожило твое отсутствие летом, когда ты попала под машину, – заметила Юля. – Она хоть раз пришла к тебе в больницу? Она ведь была в городе.

– Это не значит, что мне должно быть все равно.

Появился преподаватель, и мы зашли в аудиторию. Юля села со мной за одну парту.

– Ладно, – сказала она, – с тобой бесполезно спорить. Пойду с вами. Ты не возражаешь?

– Как хочешь.

После занятий мы втроем отправились к Лене. Сквозь кучевые облака проглядывало солнышко, дул небольшой ветерок, и прогулку можно было бы считать вполне уместной, если бы не цель, с которой мы шли. На нас с Юлей легкие плащи, которые не согревали, но защищали от ветра, вокруг моей шеи повязан шелковый пестрый платок, призванный добавить яркости моему незамысловатому образу, а на Шандоре бежевая хлопковая куртка, в которой он ходил со мной в кафе год назад.

Он шел между нами, и Юля, спросив разрешения, взяла его под руку. Если бы я не знала Юлю, то решила бы что она заигрывает с ним – так лучезарно она улыбнулась, обхватывая его предплечье. Шандор повернул голову в мою сторону и виновато проронил:

– К сожалению, не могу предложить тебе вторую руку, – и он взглядом указал на свой портфель, который держал подмышкой.

– Не бери в голову, я все равно хотела перевешать свою сумку на правое плечо. Было бы неудобно тебя держать.

И я демонстративно сделала то, о чем говорила. Я всегда носила сумку на левом плече и никогда на правом, а потому это было весьма некомфортное для меня положение, и зачем я так поступила – не понятно. Какое-то глупое ребячество. Как будто бы я обиделась на то, что мне не довелось взять Шандора под руку, и я всем своим видом показала, что такого намерения у меня и не было. И я не расстроена.

Я мало разговаривала, больше было слышно Юлю, которая завлекала внимание Шандора, рассказывая ему случаи из нашего детства, многие из которых я и сама забыла. Вот одни из тех, что я помнила. Нам было лет десять, когда мы выхаживали голубя, на которого напала кошка и повредила ему крыло и ноги. Он не мог летать, да и ходил с трудом. Мы устроили ему гнездо на дереве, каждый день его навещали и приносили еду. Я даже дала ему имя. Сизый. Так продолжалось две недели. Но однажды мы пришли, а голубя не было. Мы так и не узнали, куда он пропал, но я тогда горевала больше всех. Я еще долгое время приходила к дереву, где жила птица в надежде его там увидеть, но все было тщетно.

Юля предположила, что его умертвил дворник и выбросил в мусорные баки. Чтобы птица не мучилась. А я считала, что голубь выпал из своего гнезда и его съела какая-нибудь собака или кошка. Мы обнаружили около дерева одно перо, но принадлежало ли оно нашему подопечному, мы не знали. Я потом долго приглядывалась ко всем хромающим птицам, но своего Сизого среди них не узнавала. Их крылья повреждены не были.

Тем временем мы свернули со Ставропольской и пошли дворами, чтобы скоротать путь. На земле уже проглядывала сочная трава, на деревьях набухали молодые почки, птицы радостнее щебетали со всех сторон, и то и дело дорогу нам перебегали всех цветов и оттенков кошки, которых с наступлением весны стало в несколько раз больше.

Между тем Юля вспомнила историю, когда мы ходили с ней сдавать бутылки, чтобы купить себе мороженое, и я, выручив деньги за свое мероприятие, не стала тратить их по прямому назначению, а отдала какой-то беженке, сидевшей прямо на земле с младенцем на руках.

– Это было так… благородно, – сказала Юля, – и я просто не посмела не повторить ее поступок. И тоже отдала женщине свои монеты.

– Ее ребенок выглядел таким худым и голодным, – словно оправдываясь, сказала я, – что мне совесть не позволила купить мороженое, когда другие голодают. Отец всегда учил меня заботиться о тех, кому в этой жизни повезло меньше.

– А помнишь, как ты разорвала на себе футболку, когда в походе Лешка попал ногой в капкан?

– О, Юля, эту историю можно было и не вспоминать.

– Почему? – и, посмотрев на Шандора, Юля пояснила: – Мы тогда ходили в поход впервые, никакого опыта, не взяли с собой аптечку, и один из парней попал в капкан. Кто его там поставил и для какой цели непонятно, но кровищи было – мама, не горюй! Бедный Леха так орал! Не представляю, что было бы со мной, угоди в этот капкан я. Бррр! Жуть. Парни еле его разжали, Леха чуть не прибил их всех, пока они ему помогали. Девчонки в панике, да и я тоже, а наша Лиза, как истинная дочь врача, недолго думая, сняла с себя футболку и оторвала ее край так лихо, словно каждый день это делала. Этим лоскутом мы тогда и обмотали ногу пострадавшего. Поход пришлось свернуть, мы испугались, что может начаться заражение, поэтому вернулись в город. Парни его тащили на себе, мы даже не подозревали, что так далеко ушли от дороги. Все были встревоженные и злые одновременно. Единственным утешением для парней был полуголый стан нашей Лизы, открывавший все ее прелести.

– Перестань, Юля, – смутилась я, – все, что нужно, было прикрыто. И, кроме того, на мне был купальник.

– Да уж. Мы только в автобусе вспомнили, что с нами были полотенца, и можно было их использовать в качестве повязки. Потом по этому поводу было много шуток. И как понимаешь, Юра, весьма пошлых. Не буду травмировать твой слух подробным пересказом.

– Да, Юля, пожалуйста, – взмолилась я.

Мы перешли дорогу, и Юля махнула рукой, показывая Слободе, куда нам двигаться дальше.

– А что стало с парнем?

– С Лехой? Слава богу, все обошлось. Через две недели мы снова пошли в поход.

Шандор тихо усмехнулся.

Все рассказанное было правдой, но почему-то в устах Юли звучало, как преувеличение. Я никогда не относилась к этим случаям как проявлению героизма, но сейчас эти истории прозвучали, как некое восхваление моему милосердию. Могло ли мне так показаться, потому что ее слушателем был Шандор? Смущали бы меня эти рассказы, будь на его месте кто-то другой – Денис, например? Что она задумала? Что за неуместные дифирамбы? Неужели она все-таки решила вести свою игру и «заставить» Слободу полюбить меня? Не дай Боже, чтобы он догадался о ее намерениях. Надо бы добавить ложку дегтя в бочку с медом…

– Не все поступки в моей жизни заслуживают восхищения, Юля. Есть и вызывающие порицание.

– Ты наступила на ногу партнеру по танцу?

– Ха-ха, очень смешно. Таких случаев масса, но вот вспомнила один. Это произошло до знакомства с тобой, – сказала я, взглянув на Юлю. – Мне особенно за него стыдно, потому что он остался непрощенным.

– Сейчас она скажет, что утопила котенка, и мое сердце разорвется на кусочки, – разыгрывая трагедию, сказала подруга.

– О, нет, все не настолько жестоко, но я была осуждена отцом за свой поступок, а вернее за слова, и поэтому мое поведение выглядело чрезвычайно скверно. Отец редко ругал меня в детстве, и это один из тех случаев. Потому я и запомнила его на долгие годы, хоть и не во всех деталях.

Шандор с любопытством посмотрел на меня, на его губах застыла загадочная полуулыбка.

– Что же ты натворила? – спросил он.

– Я назвала одного мальчика дураком.

Юля прыснула со смеху.

– Лиза, ну ты шутница. Кто из нас не называл так другого в детстве? Мне кажется, с моих уст постоянно слетало это слово. Я называла так любого мальчишку, который мне не нравился. Или наоборот… очень и очень нравился.

– Согласна. Но тот случай был особенным. Мальчик не заслужил такого обращения к себе. Его вина лишь в том, что он был значительно выше меня ростом, вероятно старше на год или два, и не умел читать и считать. Мне тогда было семь лет, я собиралась идти в первый класс, и всем и каждому хвасталась своими способностями. И любой, кто был глупее меня, выглядел дураком. Тот мальчик сильно обозлился на меня за такие слова, мне кажется, что не будь мы разделены забором, он мог бы меня ударить. Я видела, как он сжимал кулаки. Наверное, мне бы хорошо досталось, потому что я была совсем мелкая рядом с ним. Когда я рассказала отцу об этом мальчике и о его неграмотности, а делала я это выпятив грудь, в надежде, что отец похвалит меня, скажет, какая я у него умная и смышленая, но вместо поощрения получила строгий выговор. Он так меня пристыдил, что я глаза боялась поднять. Мне показалось, что я совершила самый гнусный поступок в жизни, и папа никогда больше не будет любить меня так, как любил раньше. Я рассчитывала, что на следующий день встречу того мальчика снова и извинюсь перед ним, надеялась, что он меня простит, потому что на самом деле он был добрым, и даже исполнил мою просьбу, но, к сожалению, я его больше никогда не видела.

Я посмотрела в глаза Шандору. Он тихо смеялся.

– Тебе смешно? – удивилась я. – А вот мне нет. С этим грузом вины я живу -сколько уже? – четырнадцать лет. Помнишь, ты говорил, что кто-то что-то тебе когда-то сказал, и это перевернуло всю твою жизнь? Я уже не помню точной формулировки. А вдруг эти слова тоже перевернули жизнь того мальчика, и он навсегда укоренился в мысли, что он глуп и никчемен, стал вором или наркоманом?

– И, конечно, – смеясь, сказала Юля, – он четырнадцать лет живет жаждой мести и ищет ту дерзкую девчонку, чтобы показать ей свое превосходство над ней, пусть не в умственном плане, но в физическом, и помышляет хорошенько тебя отшлепать.

Шандор посмеивался вместе с Юлей, и оказалось очень сложно не поддаться общему настрою, поэтому я тоже рассмеялась.

– Как вы могли из такой трогательной истории превратить все в фарс? Мне действительно было стыдно, и я больше никогда и никого не называла дураком.

– Прости, не хотел тебя задеть своим смехом. На самом деле даже эта история не принижает твои достоинства, а наоборот, восхваляет их. Ведь ты осознала, как некрасиво поступила и собиралась покаяться перед тем мальчиком. Я думаю, где бы он сейчас не был, все у него сложилось замечательно. Потому что я склонен верить, твои слова дали ему толчок что-то изменить в себе и стать лучше. Чтобы никто и никогда больше его не назвал этим ужасным словом.

– Да ты оптимист.

Мы обменялись с Шандором проникновенным взглядом, от которого по моему телу прошла легкая дрожь, и снова устремили взор вперед.

– А ты помнишь…. – начала Юля, но я ее прервала:

– Мы пришли. Вот дом Лены.

Это было сказано прежде всего для Шандора. Мы вошли в панельную пятиэтажку и поднялись на третий этаж. Стены по всей лестничной клетке были исписаны нецензурными словами и изрисованы неприличными рисунками, окна в пролетах разбиты, перила местами покорежены, но на лестничных маршах не было ни соринки, и хотя бы это радовало глаз.

На третьем этаже, как, впрочем, и на двух предыдущих, было четыре квартиры, нужная нам в правом углу. Я нажала на звонок. Из-за выкрашенной синей металлической двери донеслась легкая трель, но иных звуков мы не услышали.

– Неужели снова никого нет?

– А что ты хотела? Мать у Лены вообще редко дома бывает. Все старается для своей Леночки. Да и Лена на домоседку не похожа.

Я приложила ухо к двери. У меня возникло подозрение, что нам могут не открывать, но при этом находиться дома. Как это было несколько месяцев назад с Шандором. Интересно, изменилось бы что-нибудь в моей жизни, если бы он тогда не открыл? Но я отогнала эти мысли прочь, сейчас им не место. Изнутри ничего не было слышно. Никаких шагов и скрипов половиц.

Шандор снова нажал на звонок. Тишина в квартире сохранялась. Или мне так казалось. Я убрала ухо от двери.

– Кажется, действительно никого нет. Где же она?

– Давай попробуем уточнить у соседей.

Шандор повернулся к двери напротив и нажал на звонок. Он прозвучал довольно резко и громко. Но нам никто не открыл. Тогда мы позвонили в двери слева от лестницы. Через несколько секунд мы услышали из-за двери детский голос:

– Кто?

– Здравствуй, – сказала я. – Мы ищем твою соседку из 22 квартиры. Ее зовут Лена. Ты не знаешь, где она может быть?

– Нет. Я ее не видела.

– А из взрослых кто-нибудь есть дома?

Девочка молчала, и я поняла, что должно быть вызвала волнение своим вопросом. Если бы меня в детстве о таком спросили, я бы напугалась и сказала, что мама дома, но спит. Даже если бы была одна.

– Я не прошу тебя открыть дверь, я просто хотела узнать у кого-то из взрослых, не видели ли они Лену в эти дни.

– Нет, не видели.

И мы услышали, как хлопнула дверь. Видимо, вторая, внутри квартиры.

– Звоним в двадцать третью? – спросила Юля, стоя около звонка.

Но прежде чем мы это сделали, дверь приоткрылась, и я услышала пожилой голос. Я подошла к Юле и заглянула в щель. Дверь была открыта на цепочку, и оттуда на меня смотрела невысокая старушка лет семидесяти или старше с седыми волосами, собранными в пучок на макушке, и с очками в пластмассовой темной оправе на кончике носа.

– Что вы шумите? Кто вам нужен?

– Мы подруги вашей соседки Лены, – сказала я (о Шандоре решила промолчать, потому что женщина его все равно не видела), – мы ее ищем. Вы не знаете, где она может быть? Она пропала на несколько дней, и мы волнуемся.

Дверь закрылась. Мы с Юлей недоуменно переглянулись. Она потянулась к звонку, но вдруг мы услышали бряцание по металлу, и дверь снова открылась. Женщина сняла цепочку.

– Заходите, девоньки.

Я бросила через плечо взгляд на Шандора.

– Я подожду вас здесь, – тихо сказал он.

Мы с Юлей вошли. Чистая и аккуратная прихожая, в которую мы попали, освещалась яркой «лампочкой Ильича», которая свисала с потолка на толстом проводе. На стенах светлые обои в цветочек, справа дверь в санузел, слева крючки под одежду. Под ними металлическая подставка под обувь, на которой стояло несколько пар обуви. На вид они все принадлежали старушке.

– Здравствуйте, – вспомнила я о правилах приличия. – Вы извините, что мы вас беспокоим. Но Лена не дает о себе знать…

– Да, я поняла. Увезла вашу Лену скорая. Еще… Господи, помоги, что же это за день был? Я тогда смотрела вечерние новости… Сын ко мне приходил. Значит, выходной у него был. Ах, точно. Во вторник. Девочка шум подняла, кричала, вот я и услышала ее. Стены-то совсем тонкие.

– Вы знаете, что случилось? – встревожилась я.

– Я тогда в подъезд-то выглянула. Смотрю, несут ее на носилках, она за живот хватается, плачет, от боли корчится. Мать ее, Валька, рядом бледня-бледней. Я спрашиваю, что случилось-то. А она только рукой махнула, и зло так буркнула: «Все-то вам баба Маня знать надо». И все, больше я их не видела. И вы, значит, не знаете, что с девкой-то? Но жива поди, раз похорон не было.

Меня передернуло.

– А где у вас скорую можно вызвать? – спросила я.

– Да на углу есть автомат. Только он не всегда работает. И у Мишки из двадцать первой квартиры.

Это была та самая квартира, где нам не ответили. Значит, от тех соседей мы сейчас ничего не узнаем.

– Хорошо, баба Маня, – так вас зовут? – мы пойдем, спасибо за информацию. Теперь мы ее найдем. До свидания.

И Юля повернулась, чтобы открыть дверь. Мы спустились вниз и уже на улице поведали Шандору то, что узнали.

– Значит, ты все-таки была права, – сказал он.

– Да, только от этого не легче.

– Где мы будем ее искать? – спросила Юля. – В какой больнице?

– Нам нужен справочник, – сказал Шандор. – Лизавета, у тебя есть дома?

– Да, но думаю, через отца будет быстрее.

Я подняла левую руку Шандора и посмотрела на часы.

– Он еще на работе. Пойду к нему. Вам идти со мной не обязательно. Как только я что-то узнаю… – Ни у кого из них не было телефона, поэтому я закончила: – Но видимо, вы узнаете об этом завтра.

– Я забегу к тебе вечером, – сказала Юля, – скажешь, что узнала.

– Хорошо.

– Я бы хотел пойти с тобой. Если ты не возражаешь…

Мы вместе дошли до остановки на Ставропольской, и Юля поехала домой, а мы с Шандором в центр. Мы практически не разговаривали. Я вспоминала сцену ссоры между Леной и Кулагиным и тщетно боролась с самыми худшими подозрениями. Что-то подсказывало мне, эта ссора имела прямое отношение к тому, что произошло с Леной после нее. И в этих догадках Кулагин упал в моих глазах еще ниже.

Когда мы вышли из автобуса, Шандор предложил мне взять его под руку, и я с благодарностью оперлась на нее. Ветер стал сильнее, я подтянула узел на платке плотнее к шее, и невольно прижалась к Шандору своим правым боком. Облака стали передвигаться быстрее, и солнце реже выглядывало из-за них. Мне показалось, что стало прохладнее. Наверное, будет дождь. Мы двинулись в сторону больницы спешным шагом.

– О чем думаешь? – первым решил заговорить Шандор.

– О Лене, конечно.

– У тебя есть предположения, что с ней могло случиться?

– Может быть, у нее перитонит… или аппендицит… Или… в остальном мне бы хотелось ошибаться.

– В остальном? В чем именно?

– Кулагин дал ей денег. И мне кажется не для того, чтобы она прикупила себе модных тряпок. Я слышала, как он сказал Лене, чтобы она от кого-то… или чего-то избавилась, иначе ей будет худо. О чем он говорил, как ты думаешь?

Я взглянула на Шандора. Он нахмурился, и даже как будто бы разозлился – его ноздри вздрагивали.

– Я думаю, – продолжила я, потому что Шандор молчал: – он мог дать ей денег на аборт. И, если предполагать худшее, она его сделала. Если я права, то все прошло не так гладко, как хотелось бы.

Несколько секунд мы прошли молча.

– Надеюсь, ты предусмотрительнее в… таких вещах?

Шандор повернул ко мне голову. Конечно, он хмурился. Неужели я и правда задала этот вопрос? Как я могла?

– Не сомневайся, – ответил он.

– Отлично, мне стало легче.

Видимо, мой тон пришелся ему не по душе, и он угрюмо спросил:

– Надеюсь, ты всерьез не подозреваешь меня в подобной подлости? Даже если бы имелись последствия… моей неосторожности, я бы никогда не допустил аборта.

– Даже если бы это шло вразрез с планами твоего отца?

– Я должен отвечать за свои поступки. И думаю, мой отец ждал бы от меня того же.

– Извини, пожалуйста, если своим вопросом я вызвала твое негодование. Ты меня знаешь, я часто неосторожна в словах, когда расстроена.

– Я не обижен. Но, надеюсь, это в последний раз, когда ты сравнила меня с Кулагиным.

– Конечно. Иначе бы мне пришлось признаться, что я влюбилась в подлеца.

Остальную часть пути мы проделали молча. Я снова упрекала себя за неосторожность в словах и рассчитывала, что Шандор на самом деле не придал им значения. Но, Господи, Лиза, молчание – золото, воспользуйся хоть раз этой истиной.

Шандор не пошел со мной в больницу, а предложил дождаться меня в Екатерининском сквере. И когда я пришла на обозначенное место, то не сразу обнаружила Слободу. Сквер был практически пустынным, лишь случайные прохожие пересекали его, не останавливаясь и тем более не присаживаясь на лавку.

Невольно внимание привлекла находящаяся в центре сквера огромная клумба, на месте которой много лет назад стоял памятник Екатерине II и ее сподвижникам. Автором памятника считается Михаил Осипович Микешин, однако во время работы над большой глиняной моделью в 1896 году он умер, и спустя несколько лет по микешинским моделям были отлиты семь огромных бронзовых статуй другим известным скульптором Борисом Васильевичем Эдуардсом. Открытие памятника состоялось лишь в 1907 году, однако простоял он всего тринадцать лет. В 1920 году с приходом новой власти памятник был демонтирован и до 1955 года на оставшемся монументе стояли «кумиры» разных лет, в том числе и памятник Якову Михайловичу Свердлову, именем которого сквер назывался несколько послевоенных лет. Лишь в прошлом десятилетии решением Краснодарского Совета народных депутатов скверу было возвращено название Екатерининский, постамент монумента снесен и на его месте установлен памятный камень с барельефом творения Михаила Осиповича Микешина.

У меня теплилась надежда, что однажды здесь снова появится знаменитый в нашем городе памятник Екатерине II, как вещественная память, относящая нас к истокам основания нашего города. Мне как историку и жителю Краснодара такое возрождение было бы крайне желательно.

Я обнаружила Шандора на той же лавке, где год назад мы скрепили нашу дружбу устным уговором. Я пребывала в скверном настроении, и ухудшающаяся погода только усугубляла мое состояние. Я поджала плечи, словно хотела спрятаться внутри себя от ветра, который стал более промозглым. В пальто сегодня было бы комфортнее. Только сейчас я подумала, как было жестоко оставлять Шандора на таком ветру. Ему бы следовало подождать меня в холле больницы.

Но приблизившись к нему, я не заметила признаков того, что он продрог. Шандор был задумчив и даже отрешен, и пройди я мимо него, то наверняка осталась бы не замеченной. Его портфель стоял за спиной, а он сам, как и год назад, склонился над своими коленями, уперев в них локти. Ветер слегка растрепал его хвост, и короткие волоски разметались вокруг головы.

Я села слева от него на некотором расстоянии. Сумка соскользнула с моего плеча, и я отставила ее назад. Только тогда он повернул голову и заметил меня.

– Лизавета, как ты сходила? Узнала что-нибудь?

Шандор придвинулся ближе, соприкоснувшись со мной коленом. Я уставилась перед собой и не знала, с чего начать.

– Это ужасно, Шандор, – с горечью произнесла я.

Я обхватила свои плечи руками, словно пытаясь защититься от новостей.

– Тебе холодно? Позволь…

И он обнял меня своей рукой за плечо.

– О, – протянула я, наблюдая, как его пальцы сомкнулись на моем левом плече, – это лишнее…

Мне в одно мгновение стало жарко, и я забыла обо всем, кроме этого будоражившего кровь касания. Он впервые обнял меня сам. И хоть это было всего лишь продиктовано заботой обо мне, мое воображение разыгралось не на шутку.

– Что с ней? – словно бы не заметив моего смущения, спросил Шандор.

Вопрос вернул меня в реальность. Бог ты мой, о чем я думаю, когда с Леной такое творится? Я заставила себя собраться и придать голосу твердость.

– У нее были противопоказания к аборту, но она заплатила какой-то акушерке, которая с закрытыми глазами делает аборты за деньги тем, кто не хочет ждать, а желает поскорее избавиться от плода. В тот же день, как Лена обратилась к этой женщине и сделала аборт, ей уже дома стало плохо, началось кровотечение… Видимо, мать Лены вызвала скорую, и ее увезли.

Шандор тяжело вздохнул, осознавая, что и здесь я оказалась права.

– Как она сейчас?

– Я не знаю, Шандор. Врачи сказали, что кризис миновал. Они смогли спасти ей жизнь.

То ли от ветра, то ли от нахлынувших на меня эмоций я закрыла глаза. Невольно моя голова опустилась на плечо Шандора. Грудь сильно сдавила боль. Я вспомнила, как чуть больше часа назад мы смеялись и болтали всякую чепуху, в то время как Лена лежала в больнице, балансируя на грани жизни и смерти.

– Шандор, это ужасно, – сдавленно повторила я, открывая глаза. – Зачем она это сделала?

– Возможно, не нашлось никого, кто бы смог ее переубедить.

– Я могла ее переубедить. Она хотела со мной поговорить, а я торопилась и просила отложить разговор до следующего дня. А может быть ей был нужен мой совет или моя помощь… И ладно бы мы с Юлей торопились по какому-то важному делу, а мы просто опаздывали на концерт к ее двоюродному брату. Почему я не выслушала ее? Почему она не захотела поговорить со мной на следующий день? Ведь еще не было поздно… Я чувствую себя такой виноватой.

Я вцепилась в его куртку и еще плотнее прижалась к нему.

– Вот это лишнее. Ты точно не виновата. Если кто и виновен, так это Кулагин, который толкнул ее на этот шаг. Разве решилась бы она на аборт, если бы он поддержал ее и принял этого ребенка?

– Он ничтожество, Шандор! Он испортил ей жизнь. Она, конечно, сама обрекла себя на такую участь, но так бездушно с ней поступить!

Я разозлилась. В голове выстроились самые неприглядные эпитеты, которыми я наделила Кулагина, и окажись он сейчас передо мной, я бы… ох, я бы как минимум ударила его. Как можно быть таким бесчеловечным и заставить избавиться девушку от его собственного ребенка!

Я почувствовала, как левая рука Шандора крепче обняла меня, а правой он обхватил мою кисть, сжимавшую его куртку. Я подняла голову и посмотрела ему в глаза.

– Шандор, это еще не все. – Я выдержала паузу, борясь с комком в горле, и продолжила: – У нее больше никогда не будет детей. Чтобы спасти ее жизнь, врачи были вынуждены удалить ей матку… Это ужасно…

И я снова уткнулась ему в грудь. На глаза напрашивались слезы, и я не хотела, чтобы Шандор их увидел.

– Это точно?

– Да, так сказали моему отцу. Я не представляю, что она сейчас чувствует. Если бы я была на ее месте… я бы, наверное, умерла, узнав эту новость. О, Господи, зачем она это сделала?!

Я действительно восприняла эту новость как страшную трагедию. В молодом возрасте стать бездетной и никогда не узнать радости материнства – это худшее наказание для любой женщины. Как должно быть сейчас Лена укоряет себя за столь опрометчивый шаг, приведший к таким последствиям. И ничего не исправить, обратного пути нет.

Где-то вдали мы услышали сирену скорой помощи и ей в унисон вторили вороны, вспорхнувшие с веток деревьев. Было что-то зловещее в этих звуках, придававших сложившейся ситуации еще более трагический оттенок.

– Лизавета, я понимаю, что для женщины получить такое известие, это как страшный приговор, но давай посмотрим на это с другой стороны. Врачи спасли Лену, и она жива. Наверное, для ее матери это имеет первостепенное значение. Ты согласна?

Я оторвалась от груди Шандора и посмотрела ему в глаза. Его рука все еще сжимала мою руку, вторая обнимала за плечо. Несколько секунд мы взирали друг на друга молча, и я вдруг поняла, что он никогда не смотрел на меня так раньше. В этом взгляде появилось что-то новое, доселе мне неведомое, и оно проникло до самых пяток, заставив встрепенуться все мое нутро. Ох, что же он со мной творит? И это в самый неподходящий момент.

– Да, ты прав, – сказала я, опустив глаза. – Она очень ее любит. Для счастливого будущего своей дочери она работает на двух работах и мечтает, чтобы жизнь Лены сложилась лучше, чем у нее. Только пока она складывается совсем не так, как ей мечталось.

– Лена еще молода. Возможно, она найдет себя в чем-то другом. Она всегда может усыновить ребенка, если захочет. Главное, что она жива. Не забывай, что для кого-то важно именно это.

Я все еще находилась в объятьях Шандора и больше не чувствовала ни ветра, ни холода. И даже на душе стало как будто бы спокойнее. Он прав. Лена жива, и это главное.

– Шандор, мне надо к ней. Отец договорился, чтобы меня пропустили. Я хочу проведать ее сейчас. Ты можешь ехать домой, я сама доберусь. Тебя все равно не пустят, да и это женское отделение. Сам понимаешь…

– Да, понимаю, но я все равно пойду с тобой. Подожду на улице. Я не оставлю тебя в таком состоянии.

Мы поднялись, и мне пришлось высвободиться из объятий Шандора. Сразу стало холодно и неуютно.

– Ты как? – наблюдая за тем, как я безнадежно кутаю шею в шелковый платок, который совсем не согревал, спросил Шандор. – Может сначала нужно съездить домой и одеться теплее? Или отложить визит на завтра?

– Нет, Шандор, я хочу сегодня. Мне надо ее поддержать, ведь кроме матери ее никто не навещает. Не переживай, я не замерзну.

Я посмотрела на его куртку. Там, где я сжимала ее в своих руках, она сильно помялась, и я протянула руку к его груди, чтобы разгладить складки.

– Шандор, прости, я тебя измяла.

Мои старания не дали особого результата, но пока я пыталась придать Слободе ухоженный вид, я чувствовала, что он не сводил с меня глаз. И даже не отвечая на его взгляд, мое сердце отбивало такую барабанную дробь, что я испытывала стыд от того, как несвоевременно возникло это волнение, которому и порадоваться невозможно, не испытав укора совести. Где-то страдает моя подруга, а я ищу наслаждение от непривычной близости Шандора под его пронзительным взглядом. Ох, лучше бы Юля поехала с нами.

– Оставь, Лизавета. Это ерунда. Почти незаметно. Нам нужно идти, если не хотим окончательно замерзнуть. Давай я обниму тебя за плечо и…

– Нет, давай лучше я возьму тебя под руку. Так будет удобнее.

И успокоит мою нервную систему.

Я вошла в палату, где лежала Тимирязева Елена. На мне был синий халат, на ногах бахилы. По дороге мы с Шандором купили немного фруктов, об остальном я решила позаботиться на следующий день. Больничная кухня никогда не славилась изысками, и я сама знала, как хорошо поесть нормальную еду из дома.

Меня поразили размеры помещения. Мне не доводилось лежать в общих палатах и мыслимое мною количество коек в ней превысило все ожидания. Вместо четырех я увидела семь кроватей с панцирной сеткой – по три около стен с двух сторон от двери и одна напротив входа между двумя окнами. Около каждого места по тумбочке, в углу умывальник и рядом квадратный стол с двумя табуретками. Один большой холодильник и чайник я заметила на этаже. И все удобства тоже на этаже. Никаких штор, только белые занавески посередине окна.

Некоторые женщины в палате были беременными, я с ужасом представила, как должно быть тяжело находиться в одном помещении с ними, понимая, что сам никогда не сможешь оказаться в этом прекрасном положении. Кровать Лены оказалась по центру палаты. Я едва узнала подругу. Она была бледной, с темными кругами под глазами, еще более худая, чем мы привыкли ее видеть. Казалось, между одеялом и матрасом совсем нет тела.

Она посмотрела на меня пустым взглядом и отвернула голову. Но ей некуда была спрятаться – стены́ перед ее взором не было, куда бы она ни повернулась. Я поздоровалась с окружающими и, взяв табуретку, присела к кровати Лены, ближе к ее изголовью. Разумеется, с той стороны, куда было обращено ее лицо. Пакет с фруктами поставила на ее тумбу. Присутствие стольких людей – ведь все кровати были заняты -смущало и не располагало к интимному общению, но конечно я не могла просить всех выйти и дать нам поговорить наедине. Оставалось рассчитывать лишь на то, что другие женщины не станут вслушиваться в наш разговор, занявшись беседами между собой.

– Привет, Лена. Ты как?

– Зачем ты пришла? – холодно спросила девушка, не глядя на меня – Тебе ма́ть сказала, где я?

– Это неважно. Как ты себя чувствуешь?

– Так словно из меня вынули все внутренности.

Ни одной эмоции не отразилось на ее лице при этих словах. Она продолжала смотреть в пустоту. Мое сердце сжалось от боли и обиды за нее, и, желая согреть ее своим участием, я протянула к ней руку. Но едва я коснулась ее, она одернула руку, словно я прокаженная.

– Пришла пожалеть меня? Не надо, обойдусь как-нибудь.

Я убрала руку.

– Лена, мне очень жаль. Почему ты мне не сказала о своей беде?

– Я хотела. Но ты торопилась. Зачем ты здесь? Целый год игнорировала меня, а теперь вдруг вспомнила о моем существовании.

Что я могла ответить на такое? Любые слова звучали бы как оправдание. Я и сама не понимала, почему между нами пробежала кошка. Словно я была в обиде на Лену, за то, что Кулагин переметнулся к ней. Но я была этому только рада. Хотя и не понимала, как она может встречаться с таким… ничтожеством. Он был ярким примером того, как большие деньги меняют личность. Хотя слово «меняет» здесь неуместно. Ни одного добропорядочного человека деньги не способны изменить, изменить в худшую сторону. Вероятно, он всегда был таким, а деньги лишь раскрыли его суть.

– Прости. Но почему ты оказалась от моей помощи, когда я ее тебе предложила? Мой отец врач. Мы бы что-нибудь придумали, помогли тебе.

– Чем? Сделали мне аборт чуточку безопаснее?

На лице Лены отразились первые эмоции. Я увидела в них насмешку.

– О чем ты хотела со мной поговорить? – спросила я. – Не об аборте ведь?

– Мне нужны были деньги. Но ты отвернулась от меня, и мне пришлось просить их у Кулагина.

– Я тебе не верю. Из вашей ссоры я поняла, что это он подтолкнул тебя к аборту. Ты не хотела этого.

Лена так громко хохотнула, что взоры всех в палате обратились на нее.

– Что бы я делала с этим ребенком? Зачем он мне?

Она заговорила на повышенных тонах, и мне стало неуютно из-за осуждающих взглядов, какими женщины, находившиеся в поле моего зрения, посмотрели на Лену. Я бы и сама присоединилась к ним, если бы не пришла сюда с иной миссией.

– Ты ведь не думаешь так всерьез, правда?

– Конечно, не думаю, – язвительно произнесла она, – и именно поэтому сделала уже третий аборт за свои двадцать лет.

Она как-то истерично засмеялась, увидев ужас на моем лице.

– Но видимо, это был последний, – добавила она. – И слава богу. Теперь хотя бы можно не бояться последствий после занятия сексом.

Я услышала оханья от нескольких женщин, а затем одна из них не вытерпела и приблизилась к кровати Лены. Женщина была с покрытой головой, в цветных шароварах, и разноцветном халате с пуговицами до самой шеи. Ее черные глаза метали гром и молнии. Она встала в ногах кровати и призвала Тимирязеву посмотреть на себя. Женщина говорила с легким акцентом.

– Слушайте, девушка, не произносите таких слов в моем присутствии. Как можно быть такой бесчувственной и жестокой к собственной судьбе? Вам бог дал возможность быть матерью, а вы трижды от нее отреклись. Есть ли у вас вообще сердце? Если вы не хотели ребенка, почему не предохранялись? Но если забеременели, то как можно отказаться от собственного дитя? Бог вас накажет. Я десять лет замужем и не могу забеременеть, а мы так с мужем хотим ребенка. А вы… Да как вас земля носит?

Я встала и подошла к женщине, легонько коснулась ее руки и сочувственно посмотрела на нее.

– Вы простите ее, она не такая. У нее стресс… Она не думает, что говорит. Это как защитная реакция на боль. Не вините ее.

– Пусть держит все в себе. Мы тут все не от хорошей жизни.

И женщина вернулась на свою кровать. Я снова опустилась на стул.

– Не надо за меня заступаться. И вообще уходи. Я от тебя устала. Строишь из себя святую, аж тошнит. Пришла, посмотрела, и иди домой, радуйся жизни и забудь обо мне.

– Лена, я пришла как подруга, и приду снова. Хочешь, тебя переведут в отдельную палату? Папа договорится…

– Мне ничего от тебя не надо. Оставь меня в покое! Уйдешь ты, наконец?

Спорить было бесполезно, мы были не одни и поднимать шум в палате не хотелось. Я поднялась на ноги и указала на пакет на тумбе.

– Я принесла фруктов, поешь.

– Мне нельзя фрукты.

– А что можно?

– Ничего не надо, бульонами меня и здесь накормят. Уходи.

– Я завтра снова приду. Тебе нужен друг, и я им буду, как бы ты не сопротивлялась.

Я, обернувшись к выходу, извинилась перед женщинами, поставила пакет с фруктами на стол и предложила угощаться. После этого я вышла.

Я выразила отцу желание о переселении Лены в отдельную палату, пояснив, с чем это связано, но он отсоветовал мне это делать. Если Лена не желает получать от меня такого рода помощь, то будет лучше, если она останется в общей палате. В ее психологически неуравновешенном состоянии такое проявление заботы может усугубить ситуацию. Другое дело, если бы она согласилась или сама предложила оказать ей услугу по выделению отдельной палаты. Но вместо этого отец предложил найти ей психолога, который бы помог ей справиться со стрессом и вернуться к нормальной жизни. Я одобрила эту идею, только просила, чтобы наши имена не упоминались в этой психологической поддержке. Лена не должна знать, что помощь исходит от нас.

Я ездила к ней каждый день после занятий. Юля тоже рвалась пойти со мной, но я посчитала, что это будет лишним. Лена плохо шла на контакт, и не хотелось лишний раз ее раздражать. Шандор сопровождал меня до больницы, сам оставался на улице. К счастью, погода наладилась, и ему не приходилось мерзнуть.

Первые дни она встречала меня с раздражением и продолжала гнать от себя. Что бы я ни предлагала, она все воспринимала в штыки, о своем здоровье не рассказывала, мне приходилось узнавать все от врачей. Она приводила меня и своих соседок в шок своими словами и, казалось, ей это доставляло удовольствие. Она не жалела о содеянном, и, если бы могла вернуться назад, то поступила бы точно также. Может, не стала бы обращаться к той акушерке, но все равно сделала бы аборт. Ей не нужен ребенок, она вообще не любит детей и единственное, о чем сожалеет, что потратила кучу денег на услуги сомнительного специалиста, приведшей ее на эту койку. В одном из ночных клубов сейчас такая потрясающая программа, а она вынуждена коротать дни и ночи в этих четырех стенах.

Я выходила от нее в более подавленном состоянии, чем заходила, и Шандор уже переживал не столько за Лену, сколько за меня. По пути домой я делилась с ним о том, чем Лена шокировала меня на этот раз.

– Шандор, я не верю, что она говорит правду. Это защитная реакция. Она просто не хочет, чтобы ее жалели. Ей проще выставить себя бездушной… гадиной, чем признаться в том, как она несчастна.

– Что говорит психолог?

– Она не особо идет с ним на контакт, грубит, как и всем. Одна женщина из ее палаты сказала, что она и с матерью не церемонится, повышает на нее голос и просит не скулить, когда приходит к ней.

Когда в университете объявился Кулагин, я прямиком направилась к нему. Я просила Шандора не вмешиваться, но видела, как он настороженно следил за нами на расстоянии и был готов в любой момент броситься на выручку. В коридоре было довольно многолюдно, и я попросила Егора выйти в холл, чтобы нас никто не слышал. Он шел ленивой походкой и все своим видом выражал безразличие. Я еле сдерживала себя в руках, чтобы не ударить его.

– Ты знаешь, что Лена в больнице?

– Нет, – безучастно сказал он. – Что с ней?

– Она сделал аборт, как ты просил, и у нее начались осложнения. Она больше не сможет иметь детей. И это по твоей вине!

Я ткнула Кулагина пальцем в грудь и с ненавистью посмотрела ему в глаза.

– Разве я сделал ей некачественный аборт?

– Нет, но ты толкнул ее на этот шаг.

– А она значит сущий ангел.

Я несильно стукнула Кулагина по груди кулаком.

– Как ты можешь быть таким жестоким?! Это же был твой ребенок!

– Это она тебе сказала? – усмехнулся Егор. – А то, что претендентов на роль отца может быть как минимум три, она не упоминала?

– Что ты несешь?

– Да она из своих клубов не вылезает, таскается с каждым, кто на ее дохлый зад клюнет. А я должен отвечать за каждого, кого она приголубит?

Я ошарашено смотрела на Кулагина. Неужели это правда?

– Удивлена? Ты думала, она стала смирной девочкой и ограничила свои аппетиты одним мною? Ты плохо знаешь свою подругу, если так думаешь. Так что не надо приписывать мне детей, отцом которых я могу не являться.

– Допустим не ты отец ребенка, но денег на аборт ей дал ты.

– Я не вел ее туда за руку. Она пошла сама. Я только предложил. Окончательное решение было за ней. Мне жаль, что у нее больше не будет детей, но я в этом не виноват. Своя голова должна быть на плечах.

И Кулагин двинулся к аудиториям.

Лена к тому дню уже могла передвигаться за пределами палаты, но все равно отказалась выйти за ее стены, когда я пришла к ней с визитом. Ей нравилось эпатировать окружающих своим поведением, и она не собиралась отказывать себе в этом удовольствии. Ведь других на данный момент она себе позволить не могла. Я заметила, что некоторые женщины сами выходили из палаты, когда я приходила. Намеренно или случайно я не выясняла.

Я села на табурет около кровати Лены. Она находилась в полусидящем положении, опираясь лопатками на подушку.

– Что говорят врачи? Когда тебя выпишут?

– Говорят, если все будет в норме, в конце недели.

– Это хорошо. Значит, в понедельник сможешь вернуться на учебу?

– Я не собираюсь возвращаться.

Я удивленно уставилась на подругу.

– В смысле? Ты шутишь?

– Я на полном серьезе. У меня куча долгов, я не успею их закрыть за две недели. А еще зачеты… Я к ним не готова.

– Мы поможем тебе. Мы дадим тебе все лекции, которых у тебя нет. И с долгами поможем. Скажи, по каким предметам ты задолжала, и мы сегодня же начнем собирать материал. Глупо бросать учебу за три месяца до диплома.

– Опять ты со своим благородством! Чего ты ко мне привязалась? Тебя мать попросила?

– Я ее даже не видела. Кстати, как она?

– Как обычно, ноет, что ей тяжело, а сама еще третью работу ищет.

– Скоро у тебя представится возможность ей помочь…. Когда ты получишь диплом.

– Ты меня не слышишь? Я бросаю учебу. Может, возьму академ, а может, заберу документы. Не мое это. Не хочу я быть учителем.

– Учителем быть необязательно. Я хочу попробовать себя в музейной сфере.

– Фу, скукотища.

– Лена, в любом случае нужно получить диплом. Даже если ты будешь работать не по специальности. Ты училась пять лет, чтобы бросить все на финишной прямой? Я попрошу Шандора, он поможет.

– Это кто такой?

– Слобода. Шандор это его цыганское имя.

– Так ты с ним пришла? Я видела его в окно.

– Да.

– И как он? – подмигивая мне, спросила Лена. – Круче Кулагина?

Не надо было уточнять, что она имела в виду. Мне кажется, это поняли даже соседки за моей спиной.

– Лена, не вздумай бросать учебу, – проигнорировала я ее вопрос. – Ты потом пожалеешь. Скажи, какие у тебя долги?

– С начала семестра, я не написала ни одной работы. Тебе виднее, какие там были задания.

– Хорошо, я поняла. Я сделаю ксерокопии лекций, и ты сможешь по ним готовиться к зачетам, а работы мы напишем. Не переживай. Я думаю, преподаватели пойдут тебе навстречу, ведь у тебя уважительная причина.

– Я поняла, – прищурившись, сказала Лена. – Ты перед Слободой рисуешься? Эдакая добрая самаритянка. Ему нравятся такие, да?

– Я не рисуюсь, Лена, я правда хочу помочь.

– Чем же я буду рассчитываться со Слободой? Все деньги ушли на аборт.

– За это не переживай. Я все решу.

– Хорошо, я согласна. Жаль, что это не случилось на первом курсе. Не пришлось бы напрягаться все пять лет.

– Но ты должна понимать, что за тебя зачеты и экзамены никто не сдаст. И диплом ты будешь писать сама. Мы только поможем тебе закончить этот семестр и получить допуск к экзаменам.

– Печалька. А может, все-таки договоришься со Слободой на диплом для меня? Я могу рассчитаться с ним чем-нибудь другим, не деньгами.

Она ведь не была такой. Зачем она себя так ведет?

– Лена, Шандор может только подсказать какие-то нюансы по диплому, он не будет писать его за тебя. Кто тогда напишет его диплом?

– Ерунда, он наверняка его уже написал.

Тимирязева рассмеялась.

– У тебя такой вид, будто я уже уложила Слободу в койку. Ревнуешь, да? Не переживай, мне пока нельзя. Но если честно, секса хочется. Странно, правда? Я всегда думала, что либидо после удаления матки уменьшается, а у меня наоборот. Врач говорит, месяц или полтора лучше воздерживаться от сексуальных отношений, но мне уже невтерпеж. Завидую тебе. У тебя-то небось каждый день, а, подружка?

Я смутилась, не столько от слов Лены, сколько от взглядов ее соседок. Что они обо мне подумают? Что я такая же как она? Я хотела поговорить с ней о разговоре с Кулагиным, но после этого поняла, что продолжать эту тему все равно, что поддерживать ее в стремлении шокировать остальных женщин.

– Я принесла тебе легкий супчик, – ушла я от ответа. – Врач сказал, тебе такой можно. Я вчера сама его варила. Поешь, пожалуйста. Тебе нужно набираться сил.

Я поставила баночку с супом перед ней на тумбе.

– Выглядит не очень аппетитно. Ты точно умеешь готовить?

– Я пробовала, вышло неплохо.

– Ладно, поем. Это все? А то я от тебя устала.

Она махнула рукой на дверь, словно королева, и тем самым известила меня об окончании аудиенции. Пока я спускалась вниз, я себя спрашивала, зачем я это делаю? Зачем терплю Тимирязеву столько времени? Я пытаюсь ей помочь, вытащить из ямы, в которую она сама себя затащила, а в ответ никакой благодарности, да еще навлекаю на себя ее пошлые насмешки. Но мне хотелось верить, что за этой маской отчужденности и бесстыдства скрывается ранимая и раненая душа. И как бы она не сопротивлялась, я помогу ей окончить университет и получить диплом, а дальше пусть поступает, как знает. Моя совесть будет чиста.

Я вышла к Шандору и рассказала ему о нашем с Леной разговоре, опустив детали, о которых ему знать необязательно. Если бы ему стало известно, что она думает о наших отношениях, он бы поразился моему стремлению помочь человеку, который столь низкого обо мне мнения. Но я верила, что это не со зла, а только в целях самозащиты, из боязни показать свою боль и страдания.

– Шандор, ты поможешь? Мы можем поделить работы, которые надо написать, что-то напишешь ты, что-то я. Я тебе заплачу. Скажи, сколько?

Он сдвинул брови к переносице и обиженно сказал:

– Я не пишу работы друзьям за деньги.

– Лена подруга мне, а не тебе.

– Я помогу ей бесплатно.

– Шандор, на это потребуется время, которого у тебя нет. Ты должен хотя бы на этом заработать.

– Позволь мне самому решать, на чем зарабатывать. Я не возьму у тебя деньги. И давай закроем тему. Я напишу ей курсовые.

– Хорошо, в таком случае не нужно больше меня сюда сопровождать.

– Договорились.

Я улыбнулась.

– Спасибо.

– Пока не за что.