Когда я встречу тебя вновь. Книга 1: Любить нельзя забыть

Глава первая

Меня разбудил запах выпечки, который проник ко мне в комнату через полуоткрытую дверь. В смешении ароматов я отчетливо ощутила ваниль и корицу. Не открывая глаз, я стала фантазировать, чем меня решила удивить мама. Обычно с ванилью она пекла булочки или пирожки с ягодой, а корицу добавляла к яблокам – могло ли это означать, что она приготовила яблочный пирог? Он у нее получался плотным и рассыпчатым, а сметанная заливка придавала ему нежности и мягкости, и нам с папой он очень нравился. Я открыла глаза и улыбнулась. Как замечательно, когда твоя мама домохозяйка и с утра тебя ожидает свежий и аппетитный завтрак!

Я бы повалялась в кровати дольше, но мой взгляд упал на компьютерный стол с новым монитором, и поняла, что времени на безделье не осталось. Я не подготовила доклад к конференции, которая состоится уже завтра, и чтобы с ним закончить, надо ехать в библиотеку.

Я скинула с себя одеяло, потянулась, зевнула и села на кровати. Две недели назад мы закончили ремонт в моей спальне, но я до сих пор не могла привыкнуть к переменам в ней. Новая мебель, белая и компактная, молочные тисненные обои с вплетенными серебряными нитями, мягкий серый ковер с рисунком в виде извилистых линий и легкие мерцающие шторы – вот и всё убранство отведенных мне десяти квадратных метров. Комната стала светлой и просторной и дышала свежестью и чистотой.

Раньше в моей комнате был магнитофон, и я любила послушать поп-музыку, напевая любимые хиты перед зеркалом, используя вместо микрофона флакон из-под лака, но после ремонта мы перенесли его в зал, а на полку, надстроенную над столом, поставили принтер, который мне нужнее. Я не обладала вокальными данными и представьте, как обрадовались соседи, когда вопли из моей комнаты прекратились и ничто больше не тревожило их чувствительный слух.

Я заправила кровать, накрыв ее стеганым покрывалом голубого цвета, и выровняла складки. На полу сидел мой любимый плюшевый медведь, которого мне подарили на восьмой день рождения, и сколько бы не менялся интерьер моей комнаты, медвежонок оставался единственным неизменным его атрибутом. Его черные бусины глаз смотрели мне прямо в душу, и хоть у него и не было рта, но мне казалось, что он мне улыбается. Его шерсть свалялась, глаза несколько раз отрывались и мне приходилось их приклеивать, но это был кусочек моего детства, и расставаться с ним я не собиралась.

Я усадила бурого медведя на кровать и, оставшись удовлетворенной ее убранством, подошла к окну открыть шторы. Гладкие и нежные занавески, сшитые из того же материала, что и покрывало, легко распахнулись в разные стороны, и солнечные лучи озарили часть обоев на стене. Они засверкали разными цветами, словно граненные бусины.

Поправив складки на тюли, к которым мама относилась весьма придирчиво, я взглянула на свое отражение в зеркале. С дверцы плательного шкафа на меня смотрела невысокого роста девушка двадцати лет с небольшим вздернутым носом и яркими голубыми глазами, обрамленными густыми светлыми ресницами. Короткая атласная сорочка черного цвета на бретелях с кружевной вставкой на груди подчеркивала все мои прелести и высвечивала округлую упругую грудь и стройные ноги. Длинные золотистые волосы, ниспадающие по моим плечам, прикрывали ягодицы и не безосновательно являлись нашей с мамой гордостью. Мы растили их больше десяти лет, и наши ожидания оправдались. Их блеск, густота и мягкость вызывали всеобщую зависть и выделяли меня в любой компании. Я люблю, когда мама их расчесывает и заплетает в красивые косы. Пусть они уже не в моде, но я редко ей следую и в своем образе ценю удобство и комфорт.

Я давно отказалась от челки, которую в школьные годы начесывала и укладывала на левый бок. Она напоминала птичье гнездо, и, разглядывая фотографии тех лет, я смеялась, не понимая, как такое могло быть модным. Без челки сердцевидная форма моего лица стала заметнее, и казалось, сама любовь участвовала в моем сотворении. А, впрочем, в этом я нисколько не сомневалась.

Я обратила взгляд на свои чуть впалые щеки и заостренный подбородок, по которым никто бы не сказал, что мой завтрак состоит из сдобных булок, провела по ним пальцами и насладилась гладкостью кожи. Как чудесно быть молодой и красивой!

Я переоделась в майку и шорты, в которых ходила дома, умылась и вошла на кухню.

– Доброе утро, Лиза, – сказала мама. – Не ожидала, что ты так рано встанешь.

– Доброе утро, мама. Уже девять часов, разве это рано?

Я опустилась на диванчик мягкого кухонного уголка. Мама суетилась около плиты. Она вооружилась толстыми прихватками, вынула из духовки форму с шарлоткой и поставила ее на стол. Все-таки я ошиблась. Она испекла пирог, но не тот, о котором я подумала.

Небольшой телевизор, забравшийся на холодильник, транслировал бразильский сериал, но мама практически его не смотрела, вероятно, потому что видела эту серию накануне вечером. Подтверждала это и рябь на экране, которую она не пыталась устранить, как случалось при просмотре новой серии.

– Куда-то собралась?

– В библиотеку. Нужно закончить с докладом к конференции. Она уже завтра.

Мама достала из шкафа большое круглое блюдо и стала перекладывать пирог из формы.

– Как обычно дотянула до последнего?

– Надеялась, на меня снизойдет озарение.

– Зачем ты вообще вызвалась на эту конференцию? Насколько я знаю, на них ходят особо одаренные студенты. Ты разве из их числа?

– Спасибо, мама, за высокую оценку моих умственных способностей. Но я не вызывалась. Мне предложили выступить, и я решила рискнуть.

– Откуда такое рвение?

– Тем, кто будут выступать, Дмитрий Сергеевич обещал экзамен автоматом.

– Ясно, тогда дерзай.

Мама достала из шкафа баночку с сахарной пудрой и посыпала ее на пирог.

– Кашу будешь? – спросила она.

– Да, положи, пожалуйста.

– Накормлю тебя, и хочу на кухне генеральную уборку сделать. Давно не убиралась в шкафах, и фартук надо помыть.

Я пробежала глазами по кухонному гарнитуру. Мама ежедневно протирала стены и дверцы шкафов, когда заканчивала готовить, и в их чистоте сомневаться не приходилось. Внутри она тоже следила за порядком, и чем вызван ее порыв прибраться – непонятно.

– Мама, ты делала это две недели назад.

– Разве? Нет, это было перед восьмым марта, уже больше месяца прошло.

– И все равно не так давно. Ты трешь кухню каждый день, откуда грязи взяться?

– В шкафах пыль. Я так не люблю.

– Подожди до выходных, я тебе помогу.

– Ерунда, сама справлюсь. Чем мне еще заниматься?

Вот такая она – моя мама. Ни минуты покоя. Дом основа основ и она не устает за ним следить. При этом не забывает ухаживать и за собой.

Ей всего сорок два года, морщинки едва тронули ее серые чуть вытянутые к вискам глаза, и многие удивляются, что ей больше тридцати пяти. Однажды кто-то даже принял ее за мою сестру, хотя внешне мы не похожи, и только в каких-то жестах и мимике обнаруживалось сходство. Год назад мама состригла свои длинные русые волосы, которые ничуть не уступали моим, сначала до плеч, а потом и вовсе коротко, обнажив уши, потому что решила, что в ее возрасте уже негоже носить такую шевелюру. Это как-то легкомысленно. В чем легкомысленность я не поняла, но с короткой стрижкой мама мне тоже нравилась. В чертах ее лица на было изъянов, и оно заслуживало того, чтобы сделать на себе акцент.

Мама подала мне кашу, я нарезала к ней сыр и стала завтракать. Между тем спросила у нее, не слышала ли она прогноз погоды.

– Дождь обещали.

– Дождь? – я посмотрела в окно.

Сквозь полупрозрачные шторки я видела голубое небо и ни единого намека на облака, не говоря уже о тучах.

– Сказали, что будет во второй половине дня. Ты лучше возьми зонт. Он у тебя маленький, места много не займет.

Закончив с завтраком, я заплела косу и накрасила тушью глаза. В шкафу я выбрала синее платье из хлопка с широкой юбкой, V-образным вырезом на груди и с молнией на левом боку. Моя любимая длина рукава в три четверти согревала плечи и оставляла запястья открытыми, придавая простоватому прикиду изюминку. Подобрав к платью светлые капроновые колготки, я посчитала свой образ завершенным и поехала в библиотеку.

Я планировала сделать ксерокопии с нескольких источников и вернуться с ними домой, чтобы сформировать доклад на компьютере, и распечатать на принтере. Задача была ясна, и сложностей не предвиделось.

Но, как любит говорить мой отец: «Мы полагаем, а бог располагает». Ксерокс в читальном зале сломался, о чем извещала табличка с рукописной информацией о его технической неисправности, и я, вооружившись тремя набранными мною источниками литературы, поспешила найти свободный стол, и приступить к поиску необходимой информации по теме: «Екатерина II и ее роль в истории России».

В просторном помещении читального зала находились четыре ряда светлых деревянных столов. Возле окон небольшие квадратные столики с тремя венскими стульями, а по центру длинные столы, рассчитанные на десятерых человек, и, приходя в библиотеку одна, я обычно занимала место у окна, но в этот раз свободного не оказалось, и я пристроилась в центральном ряду, положив свою сумку на соседнем стуле.

На другом конце стола обосновалась еще одна девушка, вероятно, тоже студентка. Она мельком взглянула на меня, словно хотела удостовериться, не близко ли к ней я расположилась, и, убедившись, что я не собираюсь сидеть с ней рядом, снова погрузилась в свои тетради.

Тишину в зале нарушали шелест страниц и легкое шептание двух девиц, которые отвлекались на болтовню чаще, чем обращались к своим работам. Они сидели в двух рядах от меня, и я замечала, как посетители библиотеки косились на них, не решаясь сделать замечание. Когда девушки обнаруживали на себе взгляды, они откидывались на свои стулья и, делая умный вид, погружались в книги, но вдруг одна из них что-нибудь вспоминала и вновь склонялась к подруге, начиная нашептывать ей свои воспоминания. И так без конца.

Я постаралась отключиться от их болтовни и взялась за просмотр книг. Две из них были полностью посвящены Екатерине Великой, ее биографии, политике, реформам и любовным романам, а третья содержала одну главу с краткой информацией по теме. Короткие выдержки из литературы я уже набросала на черновики в свои прошлые выходы в библиотеку, но ни своих взглядов на изучаемую тему, ни анализа, ни выводов я не сделала. И как связать все воедино в своем докладе я не понимала.

Еще одним препятствием для меня был регламент в десять минут, в который я должна уложиться со своим выступлением, и дополнительно пять минут отводится на вопросы и ответы. Итого за пятнадцать минут мне надо раскрыть свою тему, при этом звучать ярко и интересно, чтобы слушатели не заскучали и не начали зевать.

Я не умела выделить главную мысль и коротко обрисовать ее на бумаге. Мне казалось важным все, и, опустив какие-то незначительные детали, я будто бы делала содержание своего доклада усеченным и неинформативным. Я писала и зачеркивала, писала и зачеркивала. То мне казалось, что я чересчур углубляюсь по какому-то пункту своего плана, то не добираю по-другому, то листы исписанной бумаги увеличивались, то после очередного зачеркивания, резко сокращались. Через час я зачеркнула все и начала заново. Решила писать и не заморачиваться по поводу объема. Я запишу все, а потом подумаю, что выбрать из этого и оставить в своем докладе. Но исписав несколько страниц и не видя им конца, я удрученно откинулась на спинку стула и тяжело вздохнула.

Я неплохо училась. Все зачеты и экзамены сдавала вовремя и без троек. Изучение конспектов по лекциям, начитываемых преподавателями, сложностей не вызывало. Все, что я записывала с их слов, я легко усваивала и возвращала устными ответами на семинарах. Сложности возникали у меня с письменными работами – рефератами, докладами или курсовыми. В этих работах требовалось проводить анализ, искать причинно-следственные связи, делать выводы и отражать собственное мнение. А с этой частью я справлялась с трудом. И лучше бы я сдала на два экзамена больше, чем написала одну письменную работу. Но я рискнула и согласилась подготовить доклад. Однако, по всей видимости, переоценила свои силы, и теперешние мучения как расплата за самонадеянность, спровоцировавшую меня откликнуться на предложение одного из наших преподавателей выступить на студенческой конференции с докладом.

Вновь зашептавшиеся девицы оторвали меня от рукописей, и я решила поискать среди посетителей библиотеки знакомые лица. Возможно, кто-то поможет. Или хотя бы наведет на мысль, как соединить материал из разных источников с моими мыслями и изложить их на бумаге. Я пробегала глазами по посетителям, и сидящих ко мне лицом, я не знала, а чтобы разглядеть остальных, требовалось пройти в конец зала и повернуться к ним. И в отчаянии я уже собиралась так поступить, прикрываясь необходимостью сдать ненужную книгу, но вдруг увидела его и замерла на месте. Вот он – источник моих нынешних терзаний.

Шандор сидел за последним (или первым – это как посмотреть) столом у окна с солнечной стороны и что-то строчил на бумаге. Я не заметила, как он пришел, и поэтому удивилась его присутствию. Словно небесные силы откликнулись на мои мольбы и послали его в читальный зал. Что он пишет? Доклад к завтрашней конференции? Сомнительно. У такого круглого отличника, наверняка, доклад уже готов. Очевидно, идет с опережением и пишет какую-нибудь курсовую работу. Он сосредоточен и полностью абстрагирован от окружающей обстановки. Казалось, что солнце, светившее ему в глаза, его не беспокоит, и он его даже не замечает.

Я вспомнила, как он впервые обратил на себя мое внимание. Когда на первом курсе мы с одногруппниками стали друг с другом знакомиться, общаться, Шандор держался от нас в стороне и не стремился войти в наш круг. Мы списывали это на его скромность и необщительность, и не проявляли рвения к знакомству с ним, вокруг было полно других ребят, охотнее шедших на контакт и больше располагавших к общению.

Но для меня все изменилось на втором семинаре по истории, когда мы готовили рефераты о любой из национальностей Краснодарского края, об их истории, обычаях и традициях, которые сохранились до наших дней. Тогда Шандор впервые рассказал о себе, и мы узнали, что он цыган. Настоящий чистокровный цыган. Я помню, как прошла волна удивления по аудитории. Как бы мы не любили фильмы о цыганах, их музыку и не были очарованы их танцами, этот народ нас настораживал и вызывал подозрения – мы понимали, за дружелюбным и улыбчивым обликом может скрываться настоящий мошенник.

Он начал рассказывать свой реферат со слов: «Я – цыган и мой доклад будет о моем народе», и перед моими глазами сразу возникли мальчик и его мать-цыганка, с которыми я встретилась много лет назад на отдыхе в санатории города Сочи. Они перевернули мое представление о цыганах, сложенное со слов мамы, особенно женщина, и я расстроилась, что больше их не увидела. Потому что, поделившись с папой подробностями той встречи, получила от него выговор за то, как пренебрежительно отнеслась к мальчику, и хотела перед ним извиниться. Я устыдилась своего поведения, и сожалела о сказанных мною словах в его адрес. Но мои переживания длились недолго, потому что скоро мы уехали домой, и я редко вспоминала ту встречу. Воспоминания настигали меня, когда на моем пути попадались другие цыгане, но новые встречи отталкивали меня от этого народа, и со временем я вернулась к мысли, что эти люди не заслуживают моего снисхождения и уважения, потому что соответствуют тому мнению, которое о них сложилось.

И вот состоялась очередная встреча с настоящим цыганом. И где?! В стенах университета, в которых я и не ожидала увидеть представителей этого народа. Тогда в голове успела промелькнуть мысль, что без связей не обошлось. Но стоило Шандору продолжить чтение реферата, проникнув своей речью – грамотной речью – и страстностью изложения в самую глубь моей души, тогда я осознала, он здесь не случайно и не по блату. Он исключение из правил и заслуживает того, чтобы учиться в университете.

От него мы узнали, что цыгане родом из западной Индии, оттуда началась их миграция в Европу и Азию в разные периоды истории при различных обстоятельствах. Он коротко описал, как протекало это движение по странам, и как первые цыгане появились в России. Этот народ живет по всему миру и при этом не имеет своего государства. Цыганский язык отличается среди разных этнических групп, и даже внутри одной страны существуют различные диалекты цыганского языка, из-за этого цыгане одной этнической группы могут не понимать языка другой, и поэтому в России они говорят на русском языке, который для них общий. В своем рассказе Шандор упомянул, что сейчас цыгане стали оседлыми и живут в поселениях с другими нациями, но в стороне от них, и при этом сохраняют традиции и обычаи, которые следовали с ними веками.

Он коротко описал их суть, но я, очаровавшись тембром его голоса, и сконцентрировавшись на грамотности изложения его доклада, не вникла в само содержание рассказа и прослушала большую часть информации о традициях и обычаях его народа, и к четвертому курсу помнила только две вещи. Главный в семье мужчина, и у цыган два имени. Одно дается им при крещении, и это имя в его паспорте, второе – это прозвище, которое он получает, когда подрастает. Так, по документам Шандор – Юрий Георгиевич Слобода. Но среди своего народа имеет другое, цыганское имя, которое закрепилось за ним уже после двенадцати лет. Я хорошо его запомнила. Шандор. Оно означает на его языке – гордый. И хотя вслух мы называли его Юрой, мысленно для меня он был именно Шандором.

И, обнаружив его в читальном зале, я поняла, что он тот, кто может мне помочь. Шандор лучше всех на нашем курсе разбирался в истории, был готов к каждому семинару, легко отвечал на вопросы преподавателей и, казалось, нет темы, которую бы он не знал. Почти четыре года он поражал меня своими докладами и рефератами, которые читал страстно и вдохновенно, словно от его выступления зависела чья-то жизнь. Он редко смотрел на аудиторию, направляя своей взгляд вперед – будто говорил не для нас, а для невидимого нам слушателя, и для него звучали эти пламенные речи. Я проникалась его выступлениями, заслушивалась звучанием его бархатного голоса и расстраивалась, когда Шандор читал свои доклады в числе первых. После него остальные докладчики звучали скучно и уныло.

Он редко общался с парнями нашей группы, ограничиваясь короткими диалогами в рамках учебы, и никогда – с нами, девчонками. Казалось, он даже не знает наших имен. За четыре года учебы я поняла, что Шандора невозможно завлечь короткой юбкой или глубоким декольте. Он человек другого склада, и произвести на него впечатление можно только умом и активной позицией в учебном процессе. И поэтому я решила выделиться и сразить Шандора, выступив с ярким докладом и блеснув ответами на самые неожиданные вопросы. Конечно, я и раньше делала доклады на семинарах и участвовала в коллоквиумах, и Шандор много раз слышал мою речь, но конференция – событие другого масштаба, и не всякий студент может на нее попасть. И если мне выпал этот счастливый билет, как я могла от него отказаться? Вот только выяснилось, что ума у меня не много, а при его недостатке справиться с поставленной задачей затруднительно.

Наш первый контакт с Шандором, состоявшийся три недели назад, сложно назвать дружеским. Я читала на семинаре по истории доклад о Мао Цзэдуне и его политике середины двадцатого века. Я написала его по одному источнику, упомянув в списке используемой литературы пять книг, и не ограничивалась строго по времени в своем выступлении – в этом состоял успех моей работы. Я справилась с выступлением, прочитав доклад легко и непринужденно, без заминки ответила на вопросы Дмитрия Сергеевича Короля, нашего преподавателя, и уже планировала вернуться на свое место, когда Его Величество Король, как мы за глаза его называли, обратился к остальной группе студентов, предлагая, задать мне вопросы по моей теме. Редко кто-то откликался на такие призывы, а если и случалось, то это был заранее подготовленный вопрос с готовым к нему ответом. Помню, как я улыбнулась своим мыслям, понимая, что «валить» меня никто не станет, одну ногу уже занесла вперед, чтобы пройти к своему столу, как вдруг с задней парты я услышала: «У меня есть вопрос», вызвавший легкую волну недоумения в рядах моих одногруппников.

Я резко перевела взгляд на Шандора, улыбка на моем лице растворилась, уступив место волнению. Он не делал этого прежде, хотя я не сомневалась, что ему было, о чем спросить. Мне казалось, он знал по каждой теме больше, чем нам давалось на лекциях, и «завалить» любого из нас ему не составило бы труда. Но он молчал, и мы привыкли отделываться ответами на вопросы только от преподавателей. И вдруг он решил заговорить. И ни с кем-нибудь, а со мной. Словно почувствовал, что мой пламенный доклад, прежде всего, был рассчитан на его уши. Он достиг цели, но я не ожидала такой реакции.

За пару секунд, что последовали между его «у меня есть вопрос» и самим вопросом, я успела помолиться о том, чтобы у меня нашелся ответ, и я достойно его преподнесла. В какой-то степени это был шанс, о котором я грезила, и упустить его было бы глупо.

– Какую роль сыграла «красная книжечка» в истории Китая?

Этого не было в моем докладе, но, слава богу, я знала ответ и, расслабившись, дала его в развернутой форме, пояснив о какой «красной книжечке» идет речь, что она собой представляла и какое значение носила для каждого революционера во времена «культурной революции». Шандор спрашивал о цитатнике Мао Цзэдуна, в котором были собраны тексты, речи и лозунги председателя, и его были обязаны иметь при себе все граждане Китая. Для этого он был издан в карманном формате, и любой китаец начинал и заканчивал свой день коллективным чтением цитат «великого кормчего».

Ответ удовлетворил Шандора, он сдержанно улыбнулся, и других вопросов далее не последовало. Дмитрий Сергеевич отпустил меня на место, но просил подойти к нему после семинара. Меня взволновала эта просьба, и я решила, что она связана с моим выступлением. И даже пятерка за доклад меня не успокоила, и я продолжала искать причину этого приглашения.

Кроме того, я, да и мои подруги, озадачились тем, что заставило Слободу задать свой вопрос. Он не был сложным, и, имея цель «засыпать» меня, он бы выбрал другой, позаковыристее, из раздела «неизвестные факты об известной личности», но он этого не сделал. Значит, цель была другая. Но какая? Мы не знали, но я надеялась, что настанет день, когда я найду этому объяснение.

После семинара я подошла к Дмитрию Сергеевичу, и он объяснил свой интерес ко мне, предложив выступить на внутри вузовской конференции через три недели. Тему доклада я могла выбрать сама, но он рекомендовал подобрать такую, которая бы перекликалась с темой будущего дипломного проекта. Чтобы в дальнейшем эти наработки использовать при написании выпускной работы. Он дал мне время подумать, но рассчитывал, что я откликнусь на его призыв. На его взгляд, моя хорошо поставленная речь и способность доносить информацию до слушателей заслуживала публичного выступления. Я полюбопытствовала, будет ли участвовать в этой конференции кто-то из моих одногруппников, мысленно желая услышать только одно имя, и получила удовлетворивший меня ответ, что Юрий Слобода. Это и сыграло решающую роль в моем согласии на участие в конференции.

И сейчас, сидя в библиотеке в нескольких метрах от Шандора, я не знала, как подойти к нему и попросить о помощи. Не испытывая сложностей в знакомстве с новыми людьми, я быстро шла на контакт с ними и легко находила общие темы для разговора, но впервые у меня возник страх. Я боялась показаться Шандору странной и назойливой, боялась обнаружить свой интерес к нему, боялась быть отвергнутой. Если бы он сделал первый шаг навстречу, это бы облегчило мою задачу, но кроме того вопроса на семинаре, других попыток к сближению он не проявлял, и способов преодолеть этот барьер в общении я не находила.

Вдруг Шандор засуетился на месте, стал рыться в своем портфеле. Он что-то искал. А потом оторвал взгляд от сумки и направил его в зал. Огляделся по сторонам. Невольно я сделала то же самое. В читальном зале сидели человек пятьдесят, в основном, студенты, и в большинстве – девушки. Еще около десяти человек стояли на раздаче, ожидая своей очереди к получению учебных пособий.

Когда я вновь посмотрела на Шандора, он уже двигался к противоположному ряду у окна. Мне стало любопытно, куда он направляется, и я следила за ним, вместе с тем замечая, как другие реагирует на его передвижение.

Так уж генетически сложилось, что где бы он не появлялся, он резко выделялся своим высоким ростом, смуглой кожей и длинными черными волосами, которые собирал в хвост. Мне нравились короткие мужские стрижки, и первый год нашей учебы я не принимала прическу Шандора, усматривая в ней небрежность и леность, но постепенно к ней привыкла, и уже не представляла Шандора без хвоста. Он не был красавцем, но привлекал внимание своими выразительными чертами лица. Четкая линия нешироких прямых бровей, нависающих над близко посаженными черными, как смоль глазами, длинный широкий с небольшой горбинкой нос на вытянутом худощавом лице, пикантная ямочка на подбородке и пухлые зажатые губы – и во всем этом сквозит напряженность, твердость и непримиримость. Словно его лицо отливали из стали и смягчить его другими сплавами не потрудились.

Кому-то – вероятно, моей лучшей подруге Юле – могло бы показаться (знай, она о моих тайных желаниях и стремлениях выделиться среди остальных девчонок), что я влюблена в Шандора. Но я очень серьезно относилась к этому чувству, и не считала себя способной влюбиться только за внешние данные и умение говорить. Но однозначно я была им увлечена как умелым рассказчиком, как человеком, с которым было бы, о чем поговорить, если бы мы стали друзьями. И чем дольше мы учились вместе, чем чаще он выступал перед нами с докладами, тем сильнее мне хотелось познакомиться с ним ближе.

Шандор о чем-то спросил парней – одного, второго, третьего, – они отрицательно покачали головами. Меня распирало от любопытства, и я ждала, что будет дальше. Он отвернулся от них, как мне показалось, удрученно вздохнул и челюсти его заиграли. Словно от негодования. Слобода снова огляделся вокруг и направился по моему ряду в конец зала, прошел мимо меня, я потупила взгляд и не решалась оглянуться назад, чтобы посмотреть, что творится за моей спиной. Девицы напротив меня снова о чем-то зашептались, и мне показалось, что объектом их разговоров стал Шандор. Я не видела, где он, но что-то мне подсказывало, их взгляды и речи складывались о нем.

Слобода долго не возвращался, и я, не выдержав, повернулась. Он стоял возле маленького стола, за которым сидел один молодой человек, тот рылся в своем рюкзаке, но потом удрученно покачал головой, и по его губам я прочитала: «Извини». В этот момент я догадалась, что Шандор ищет ручку, вероятно у него закончилась паста, а запасного стержня с собой не оказалось. Не было его и у парней. Я стала соображать, могу ли помочь ему в решении его проблемы, есть ли у меня то, что он ищет. Разве можно упустить шанс быть ему полезной, быть им замеченной!

И вдруг он повернул голову и…наши взгляды встретились. Хмурость сошла с его лица и уступила место чему-то необъяснимо притягательному. Он смотрел на меня не моргая, и я чувствовала, как меня засасывает в пучину черного омута его глаз – небольших, но таких глубоких. Я не шевелилась, но ощущала, как покинула свое тело и устремилась в бездну. Мне показалось, я услышала его голос где-то в своей голове и легкое покалывание в висках просигнализировало мне о сильном перенапряжении. Что это? Магия? Так цыгане проникают в твое сознание и вынуждают совершать безумные поступки, объяснения которым найти невозможно?

Невероятными усилиями я заставила себя моргнуть и колдовство пропало. Я резко отвернулась от него и уставилась в книгу. Сердце бешено колотилось в груди, словно я пробежала стометровку, меня потряхивало и в животе возник резкий спазм. Ох, Лиза, ты уверена, что хочешь дружить с таким человеком?

И вот Шандор уже рядом. Его длинные пальцы распластались по столешнице, и он навис надо мной, заполонив собой все пространство.

– Привет, – тихо, почти шепотом произнес он.

Я сглотнула и боязливо подняла на него глаза. Он слегка улыбнулся, и я увидела перед собой другого человека. Его взгляд просветлел, морщинка между бровей разгладилась и в лице появилось больше мягкости и дружелюбия.

– Привет, – ответила я.

– Ты Лизавета, верно? Не найдется ли у тебя запасной ручки, Лизавета? – он улыбнулся шире, и взгляд потеплел еще больше.

Надо же – он знает, как меня зовут! А Юлю знает, а Лену? А что еще ему обо мне известно? Он помнит, что я – та самая студентка, которой он задавал вопрос на семинаре несколько недель назад? Могу я сейчас спросить, для чего он это сделал? Ой, а почему он меня назвал Лизаветой? Лизавета… Боже, как странно это звучит. Пожалуй, меня впервые так назвали. Лизой, Лиз, Лизком, Лизонькой, Елизаветой я была, – но Лизаветой не помню. Что за чудно́е произношение? Он откуда – из девятнадцатого века?

Его бровь чуть приподнялась. Что такое? Ах, да, он же задал вопрос, а я молчу и ищу ответ на какой угодно вопрос, но только не на тот, который озвучил он. Хм, а о чем он спросил? О Господи, Лиза, соберись, а то ведешь себя как влюбленная дурочка, а ты же не такая.

– Прости, что ты спросил?

Он повторил вопрос. Я оказалась права в своих подозрениях, потянулась к своей сумке, моля бога, чтобы запасная ручка у меня нашлась. И – о чудо! – ручка оказалась на месте.

– Возьми, только она черная.

Мы продолжали говорить шепотом, стараясь не нарушать тишину в зале.

– Спасибо, мне подойдет. Я обязательно верну. Если уйдешь раньше, завтра принесу.

Он стал разгибаться во весь рост с намерением уйти, но я накрыла его запястье своей рукой, призывая остановиться. Сама судьба привела его ко мне, и упустить свой шанс я не могла.

– Ша́ндор, погоди.

Он посмотрел на меня с удивлением, словно изумляясь, что я помню его цыганское имя, потом резко перевел взгляд на мою руку, удерживающую его, и вновь между его бровей пролегла складка. Жгучий уголь его глаз прожег мою кисть насквозь, и я ощутила, как моя ладонь взмокла. Он не предпринимал попыток высвободиться, но всем своим видом демонстрировал недовольство от моего касания. Я поспешила отпустить его, опасаясь, что проявила непозволительную вольность и гореть ему теперь за это в адском огне. Да и мне, видимо, тоже.

Его реакция выбила меня из колеи, и я растерялась. Как теперь озвучить свою просьбу? Не слишком ли самонадеянно думать, что он удовлетворит ее? Но пребывая в крайней степени отчаяния, я собралась с духом и положилась на судьбу. Будь что будет. Хуже – только отказ от выступления на конференции и разочарование во мне Дмитрия Сергеевича.

– Прости, – сказала я, – мне нужна твоя помощь.

Я взмахнула в сторону учебников и продолжила:

– Я в тупике. Не знаю, как систематизировать всю информацию в короткий десятиминутный доклад.

Он посмотрел на мои книги.

– Какая тема? – спросил он.

Я протянула листок с темой. Затем он сам взял мои наброски. Пробежал по ним глазами. У меня красивый округлый почерк, и он без труда понял их содержание. Поднял одну книгу, посмотрел оглавление, вторую и потом последнюю.

– Может, ты сядешь?

Я подхватила свою сумку и пересела на соседний стул, приглашая его сесть рядом. Шандор оторвался от книг и напряжено посмотрел на освободившееся место. Его брови почти сомкнулись на переносице, и в лице вновь появилась жесткость, которую мы часто у него наблюдали. Затем Слобода покосился на стул напротив, долго буравил его, будто вел с ним немой разговор, и в заключении кинул взгляд на девушку, сидевшую в конце стола. Она водила пальцем по книге и замирая на каком-нибудь слове, переписывала текст из нее в свою тетрадь и не обращала ни на кого внимания. О чем он думает? Переживает, что мы можем помешать ей? А другие его не заботят? И, в конце концов, он обратил свой взор на меня. Что было в этом взгляде? Что я сделала не так? Не понимая причин его молчания, и почему он не садился, я разволновалась, что навязываюсь ему, и у него нет желания мне помогать.

– Прости, – сказала я, – если ты занят и не можешь… Не буду тебя отвлекать…

Шандор вышел из оцепенения и оглядел зал. Особенно задержался на девицах, не перестававших шушукаться, даже невзирая на сделанное им замечание, затем посмотрел на свое место и снова склонился ко мне, не сильно низко, но так, чтобы я слышала:

– Ты можешь пересесть за предпоследний стол на том ряду?

Он указал на столы возле окна, освещаемые солнцем.

– Там удобнее всё обсудить, – пояснил он.

Значит, он согласен?! Он мне поможет?! Ох, ну тогда я пойду за ним хоть на край света! Он взял мои книги, я собрала свои черновики, схватила сумку, и мы направились к его столу.

Следуя за ним, я отметила, насколько он крепче и выше меня. Туфли на низком каблуке лишь немного приподнимали меня над его широкими покатыми плечами, и на каждый его шаг я делала два своих, чтобы не отставать. Эдакая суматошная пигалица, боящаяся наступить на пятки и заслужить выговор от грозного учителя.

Шандор предложил мне сесть за соседний стол и развернуться к нему. Тихо, чтобы не привлекать к нам внимания, он указал на мои ошибки, и возникшие из-за них сложности. Мой доклад лишен живости и интереса, потому что перечислены голые факты без ссылок на первоисточник, а именно они оживляют доклад и отображают проведенную над ним работу. Он предложил мне найти сочинения государственных деятелей, состоящих на службе у императрицы, записи иностранных дипломатов, труды известных историков, и свести воедино мои выдержки из разных источников с воспоминаниями и очерками современников Екатерины, и тогда доклад сразу обретет достоверность и живость.

Я последовала его совету и через полчаса вернулась за стол с двумя новыми источниками литературы. Шандор пробежал глазами по моим рукописям, затем заглянул в одну из книг. Я тем временем с любопытством рассматривала учебники на его столе и пыталась понять в его черновиках, что он пишет. Но в его записях я не смогла разобрать ни слова, и у меня мелькнула мысль, что с таким почерком ему надо было бы стать врачом.

Шандор нашел в книге воспоминания статс-секретаря императрицы Гавриила Романовича Державина, провел параллель с моими записями, и на примере показал, как соединить их в единое целое. Затем предложил сделать то же самое мне. У меня это заняло больше времени, но, когда я выдала ему результат, он похвалил меня и сказал действовать также по остальным пунктам моего плана. Я озадачилась тем, что и без того не малый объем, возрастет в разы, но Шандор просил не зацикливаться на этом.

– Это нормально, – сказал он, – что на бумаге будет большой объем. Ограничения действуют только на устное изложение доклада. Записывай всё, что у тебя есть, а что из этого осветить на конференции, мы обсудим позже.

И в этом тоже была моя ошибка. Я так озадачилась регламентом в десять минут, что решила весь устный доклад уместить на двух листах, и совсем не подумала, что в печатном варианте ограничений по страницам нет.

Я поблагодарила Шандора за помощь и развернулась к своему столу. Солнечные лучи изрядно нагрели мне спину, и я хотела пересесть на другой ряд, но, заметив в небе облака с характерными для дождя кудрями, которые скрыли от нас солнце, подивилась точности прогноза погоды и осталась на месте.

Закончив с набросками, мы покинули читальный зал, потому что людей в нем прибавилось, и наше шептание вызывало недовольство. Шандор предложил спуститься в фойе и внизу доработать мои записи, разделив доклад по ним на несколько частей. Его участливость казалась искренней, и я не стала скромничать и согласилась.

В холле Шандор отказался сесть на лавку, и мы пристроились возле окна, потупив взоры в мои бумажки. Он начал объяснять, что я должна осветить в каждой из частей, и как выделить в них главную мысль, чтобы заинтересовать слушателя. Я доверяла его богатому опыту и жадно вникала всем рекомендациям, делая на весу поправки в тексте и расставляя акценты.

Мы перешли к выводам и анализу, когда послышался стук в окно. Одновременно повернув голову, мы обнаружили, что на улице пошел дождь.

– Вот это сюрприз, – произнес Шандор.

– Ты с зонтом?

– Нет.

– Может, он ненадолго.

Вместо ответа он пожал плечами и вернулся к моему докладу.

Непогода разыгралась не на шутку, и в здание то и дело забегали молодые люди, у которых не оказалось при себе зонта. Одни из них злились на стихию, нервно стряхивали с одежды капли, словно избавляясь от назойливого жука, другие хохотали и не выглядели пострадавшими. Они сдавали намокшие плащи и куртки в гардероб, и его работница недовольно бурчала, что ей некуда вешать их мокрые одежды. И пока они разбирались, как им поступить, уборщица вооружилась тряпкой и стала махать ею из стороны в сторону, смывая следы грязи, которую нанесли вновь прибывшие.

Добравшись до нас, она стала ворчать, что шли бы мы лучше в зал или куда подальше и не мешали ей работать. Это была женщина предпенсионного возраста с пышными формами, одетая как типичная уборщица: синий халат, белый платок на голове и резиновые тапки – с отображением всех тягот жизни на лице и вступить с ней в конфликт – всё равно, что накликать на себя беду.

– Шандор, может, мы сходим в кафе и там закончим? Я жутко проголодалась, и не отказалась бы от обеда.

Он напряжено посмотрел на меня и насупился, словно я предложила что-то непристойное. Что не так? Думает, я с ним заигрываю?

– У меня есть зонт, если твои сомнения в этом. Я провожу тебя до остановки, если дождь не закончится. Тебе в какую сторону?

– До университета.

– Ты живешь в общежитии?

– Нет, рядом. Нам не по пути.

Неужели ему известно, где я живу? Откуда?

– Ничего страшного. Я провожу сначала тебя, потом уеду сама.

Он не спешил соглашаться и посматривал в окно. Нет, кафе определенно не входило в его планы. Да и я, по всей видимости, тоже. В своей попытке сблизиться с ним, я очевидно, перегнула палку. Его хмурый взгляд с ярко выраженным неодобрением блуждал с уборщицы на окно, и снова на меня, и я, осознав, что выгляжу чересчур навязчивой, стала гадать, как вернуть ему радушие и расстаться добрыми друзьями.

– Молодые люди, – снова подала голос уборщица, – вы определились, уходите вы отсюда или остаетесь?

– Мы уходим, – сказал Шандор.

Получив в гардеробе одежду, мы стали одеваться. Я привыкла, что парни помогали мне с верхней одеждой, и подсознательно ждала этого от Шандора, но он даже не смотрел в мою сторону – быстро накинул свою бежевую куртку из хлопка, и взял в руки свой коричневый портфель из кожзама. Я сама безропотно надела свой плащ, застегнула все пуговицы и завязала пояс на талии.

– Я провожу тебя до остановки, – сказала я.

– Ты же хотела в кафе!

– Мне показалось, тебе эта идея не понравилась. Я не хочу навязываться. Ты и так мне сильно помог, за что я тебе очень благодарна, но дальше я справлюсь сама. Спасибо за помощь.

– Ты уверена? Мы еще не отсекли лишнее.

– Я не хочу злоупотреблять твоим временем.

Уборщица встала в нескольких шагах от нас, уперлась в бока и ждала, когда мы освободим помещение. Шандор метнул на нее взгляд и сказал:

– Давай выйдем.

Я вынула зонт из сумки.

– Ты извини, зонт маленький…

– У меня и такого нет. Давай его буду держать я.

Мы вышли на улицу, Шандор открыл зонт, и тяжелые капли дождя застучали по его поверхности. Сверкнула молния, и я мысленно стала отсчитывать время до того, как прогремит гром. Но Шандор сбил меня со счета своими словами:

– Мы идем в кафе. Веди, где оно?

– Шандор, ты не обязан…

– Не обязан, – перебил он и чуть улыбнулся, – но я тоже голоден.

Зачем он это делает? Ему же совсем неохота идти со мной в кафе!Однако его взгляд уже смягчился, и казалось других намерений у него и не было.

– Кафе на углу Красной и Советской, – сказала я. – Называется «Вареник». Может, видел его?

– Да, видел. Но не бывал.

Мы поспешили по указанному адресу. Гром прогремел где-то вдалеке, из чего я заключила, что гроза только надвигается, и быстрого избавления от нее ожидать не стоит. Ветер швырял нам в лицо капли дождя, и мой маленький зонт от его порывов норовил выгнуться в другую сторону. Рискуя вымочить руку, я схватилась за спицу и с силой удерживала ее от прогиба. Чтобы защитить свои сумки, мы прижали их к своей груди свободной рукой, и мне приходилось подстраивать свои шажки под широкий шаг Шандора, чтобы не отставать и быстрее добраться до укрытия. Ноги погружались в воду по самые щиколотки, как я не старалась перепрыгивать через лужи. Кажется, я даже издала визг, когда в очередной раз угодила в холодную воду. Тогда же мысленно я попрощалась со своими новыми туфлями. Подол плаща тоже изрядно намок, и особой защиты в зонте я не видела.

Джинсы Шандора с потертыми коленями тоже стали мокрыми, и я боялась даже предположить, что он думает о создавшейся ситуации. Ведь если бы не я, он мог бы покинуть библиотеку еще до того, как начался дождь…

В кафе мы скинули намокшие куртки и расположились за столиком возле окна. Я первая опустилась на стул и взяла меню, которое нам поднес официант. Шандор продолжал стоять, и я была вынуждена поднять на него глаза. И снова в его глазах напряжение. Он будто бы не решался сесть и размышлял, как избавить себя от этой необходимости.

– Что-то не так? – спросила я. – Тебе не нравится это место? Можем пересесть на другое.

Он неуверенно сел на стул напротив меня.

– Нет, все нормально. Я знал, на что иду.

Он с опаской пробежал глазами по другим посетителям кафе, и я машинально повторила за ним его действия. Молодые люди, которые сидели за соседними столиками, вели между собой дружеские беседы, смеялись и на нас не смотрели. Что его беспокоит? Боится, нас могут увидеть вместе? Почему? Это как-то связано с его верой, традициями и обычаями? И что значит фраза: «Я знал, на что иду»? Будто он отважился на грехопадение. Узнаю ли я ответы на эти вопросы за нашим обедом? Готов ли он приоткрыть завесу таинственности, которой окружен на протяжении четырех лет?

Я подумала о том, как бы отреагировали мои подруги на странности в поведении Шандора, и мысленно усмехнулась. Девчонки даже не стали бы выяснять их причины, приняли бы его за чудака и списали все на цыганскую кровь. Но я была не такая. Он представлял для меня интерес, и я надеялась, наше общение не ограничится сегодняшним днем, а потому решила вести себя с ним осторожно и деликатно, чтобы не вспугнуть своим любопытством и не потерять его расположение.

Кухня в кафе была незамысловатая и не отличалась особыми изысками, но нам того и не требовалось. Мы просто хотели утолить голод. Поэтому я выбрала небольшую порцию вареников с творогом и сметаной, и на десерт пирожное «Наполеон», а Шандор заказал себе борщ с пампушками и блинчики с мясом. От сладкого он отказался. Из напитков наш выбор пал на зеленый чай. Согреться им после дождя было в самый раз, пока нам готовили горячее.

Ожидая свой заказ, мы вернулись к моему докладу и его доработке. Шандор снова пустился в объяснения, и я слушала его как завороженная. С его помощью я выделила главные мысли в своих записях, сделала ссылки на первоисточники, озвучила выводы по своему докладу, быстро записала их на свободных листах, и удовлетворенно улыбнулась, когда работа была окончена. Оставалось только переписать доклад в чистовом варианте.

Нам принесли чайник и посуду, и я разлила чай. Слобода добавил в него сахар и размешал ложкой, стуча по стенкам чашки.

– Шандор, спасибо тебе огромное. Не знаю, что бы я без тебя делала.

– Ерунда, ты сама его написала. Я только направил и объяснил. Кстати, то же самое мог сделать Дмитрий Сергеевич. Почему ты не консультировалась с ним?

– Я консультировалась. В самом начале своей работы. Заходила на кафедру, мы с ним пообщались, я показала то, что написала на тот момент. Мы это обсудили, он дал мне рекомендации, и казалось, я все поняла. Но когда снова взялась за работу, что-то пошло не так, и я позабыла все подсказки Дмитрия Сергеевича. А сейчас слушала тебя и поймала себя на мысли, что он говорил те же вещи, что и ты. Наверное, мне нужно было сразу закрепить информацию на бумаге, а я протянула несколько дней и тем самым себя наказала.

– У тебя проблемы с памятью?

– Нет. Но есть сложности с письменными работами. Они даются мне с трудом.

– Даже если так, по твоим выступлениям я этого не заметил. Нареканий они не вызывали.

Он следил за моей учебой? Мне стало приятно от его слов. Если он обратил внимание на меня, значит, я шла в верном направлении.

– Спасибо. Я старалась.

Шандор окинул помещение взглядом, будто только сейчас зашел в него. А посмотреть было на что. Непривычные глазу неокрашенные кирпичные стены, искусственно состаренные – со сколотыми краями и неровной укладкой раствора, деревянные балки на потолке, выкрашенные в темно-коричневый цвет, свисающие над столами небольшие металлические светильники, по форме напоминающие мегафон и темные квадратные столики на металлических ножках придавали помещению брутальности и строгости, но вместе с тем обладали суровым шармом и простотой.

– Интересная обстановка, – сказал он. – Ты бывала здесь раньше, Лизавета?

– Да, с отцом. Он работает неподалеку отсюда, мы часто с ним здесь пересекаемся.

– Вы живете раздельно?

Я усмехнулась.

– Нет, вместе. Но иногда нам удобнее пообщаться за пределами от дома.

– Кто-то мешает вам это делать дома?

– Нет, не мешает. Но мы любим уединиться, если это можно так назвать, в кафе, где нет мамы. Здесь другая атмосфера.

– У вас с отцом есть секреты от нее?

– Не то чтобы секреты. Просто у меня с отцом более доверительные отношения, чем с мамой.

Я взяла чашку и сделала небольшой глоток чая. Он все еще был горячим, и приятно согревал тело своим теплом.

– Я люблю делиться с ним своими переживаниями, – продолжила я, – потому что знаю, он искренне порадуется моим успехам, словно это его личные достижения, приободрит, если меня постигнет неудача, и сделает все от него зависящее, чтобы помочь мне ее преодолеть.

Шандор опустил взгляд в свою чашку и с грустью улыбаясь сказал:

– Это здорово, что у вас с отцом такие теплые отношения. Многие об этом могут только мечтать.

Я услышала подтекст в его словах и хотела уточнить, не о себе ли он говорит, но Шандор стряхнул с себя печаль и опередил мой вопрос:

– С мамой у тебя нет такого единодушия?

– Ты не подумай ничего плохого, мама у меня хорошая, добрая и заботливая, и я ее очень люблю, но порой чересчур требовательная и придирчивая, с ней тяжело делиться своими чувствами, она часто подвергает их критике и сомнению.

– Ты не любишь критику?

– Конструктивную я готова выслушать. Может быть не сразу, но приму ее. Но такой она бывает не всегда.

Девушки, которые сидели в соседнем ряду, неожиданно громко засмеялись, и все посетители кафе к ним обернулись. Видимо, они и сами не ожидали от себя такого, потому что тут же смутились и стыдливо посмотрели на нас. Мы с Шандором переглянулись, улыбнулись друг другу, и он вновь вернулся к разговору о моем отце:

– А где работает твой отец?

– В детской краевой больнице. Он врач.

– Врач…

Шандор как-то странно посмотрел в мои глаза, затем перевел взгляд куда-то в сторону – то ли на мое плечо, то ли на косу – и о чем-то задумался. Смотрел на меня, но как будто бы сквозь меня.

– Что-то не так? – не выдержала я его немого созерцания.

Шандор вернулся из прострации и улыбнулся:

– Извини, кое-что вспомнил.

– Поделишься?

– Не о чем говорить. Пустяки. Скажи лучше, какой врач твой отец?

– Педиатр и гематолог-онколог в одном лице.

– О! Серьезная профессия. Он лечит больных детей? Рак?

– Да, в основном рак.

Это была грустная тема, на которую мне не хотелось говорить, но Шандора она очень заинтересовала.

– И каков процент спасенных жизней?

– Статистики я не знаю. Мы нечасто говорим о его работе. Но я вижу, когда день был удачный, когда нет. Он работает с детьми уже много лет, казалось, должен бы привыкнуть, но порой ему сложно остаться невозмутимым. Случается, что маленькие пациенты уходят, как бы за их жизнь не бились врачи. Отец воспринимает это как личную трагедию. Это тяжело. Но он не видит себя никем другим.

– Почему он выбрал эту профессию?

– Много лет назад у папы был старший брат. Между ними была разница в три года, и они очень дружили. Для отца он был примером, папа во всем ему подражал. А потом брат заболел, и его не спасли. Он был еще жив, когда мой папа пообещал ему, «что вырастет и станет врачом, и будет спасать детей. И не останется ни одного ребенка, который сделает своих родных и близких несчастными. Потому что он их всех спасет, и они будут жить долго и счастливо». С этой клятвой он живет всю жизнь. Можешь представить, как нелегко ему терять своих пациентов? Словно он нарушил слово, данное любимому брату.

– Да, это тяжело, – согласился Шандор.

Он поднес чашку к своим губам, подул в нее и сделал небольшой глоток.

– А чем занимается твоя мама? – спросил Слобода.

– Она домохозяйка.

– Давно? – и тут же поправился: – Я хотел спросить, она всегда была домохозяйкой или чем-то еще занималась?

– Можно сказать, что всегда домохозяйкой.

На лице Шандора промелькнуло легкое недоумение, словно он не ожидал такого ответа.

– Конечно, мама училась в педагогическом институте, окончила его, и это несмотря на то, что я родилась у нее на четвертом курсе, но проработала она совсем мало. Из-за меня. Сначала со мной сидела бабушка, пока мама училась, а потом она умерла, и меня отдали в детский сад. Я часто болела, и родители приняли решение, что мама будет сидеть дома со мной, а зарабатывать деньги станет папа.

– На кого она училась?

– На учителя русского языка и литературы.

Шандор улыбнулся. Его интерес ко мне и моим родным подпитывал надежду на дружеские отношения между нами, которые и мне позволят узнать его лучше. А пока я отвечала на его вопросы, получая основание задать свои. Как говорится, откровенность за откровенность.

– Что тебя насмешило? – спросила я.

– Я ожидал такой ответ.

– Почему?

– У тебя очень аккуратный и красивый почерк, и у меня возникли именно такие ассоциации.

Я посмеялась.

– Тогда я боюсь предположить, кто твои родители, – вырвалось у меня.

Шандор сдержанно улыбнулся. Я тут же поняла, что сказала лишнее. Необдуманно, не со зла, даже забыв, что он чистокровный цыган, я как будто бы посмеялась над его родными и его происхождением.

– Прости, Шандор. Я не то имела в виду.

– Ты права. Я из семьи людей, которые окончили только пять классов, и о моем почерке никто не заботился.

– Шандор, прости…

Для человека, желавшего стать ему другом, я повела себя чересчур бестактно. И готова была провалиться сквозь землю от стыда за свои слова.

– Я даже не думала об этом, когда говорила. Это случайно сорвалось. Прости.

– Я понимаю. Не кори себя. Все хорошо.

– Правда? Мне так неловко…

– Перестань.

– Я уверена, твои родители хорошие люди, и неважно, сколько классов они окончили. Главное, что они вложили в тебя.

Шандор опустил глаза, и на его лице снова появилась хмурость. Он сделал несколько глотков чая и поставил пустую чашку на стол. Я предложила ему налить еще, и он согласно кивнул. Неужели я снова что-то не то сказала? Отчего он нахмурился?

- Чем ты болела в детстве? – сменил он тему. – Надеюсь, ничего серьезного?

– Всем тем, чем обычно болеют дети. ОРЗ, ОРВИ, ветрянка…

– Я думал, у врачей дети не болеют.

– Открою тебе секрет, – тихо, как заговорщик, сказала я, – дети врачей тоже люди и ничто человеческое им не чуждо.

Мы посмеялись, и я порадовалась, что смогла своей незамысловатой шуткой вернуть ему былое радушие.

– Поэтому, – сказала я, – мы часто с родителями в детстве ездили в санатории и пансионаты на море. Отцу давали путевки на работе.

– Ты быва́ла в Сочи? – спросил он.

– На моей памяти был один раз. Но чаще мы ездили в Анапу или Геленджик. Почему ты спросил про Сочи?

Он не успел ответить, потому что нам принесли заказ и столовые приборы. Правда, Шандору подали только блины, а борщ пообещали донести через десять минут. Я, позабыв о своем вопросе, с любопытством воззрилась на Шандора, желая узнать, владеет ли он ножом и вилкой в совокупности. Он отложил нож и стал кромсать свой фаршированный блин одной вилкой. После этого мне стало неловко воспользоваться ножом самой, и я стала насаживать вареники на вилку, макать их в сметану и есть, откусывая половинку.

– Приятного аппетита, – сказала я.

– Спасибо. Тебе тоже приятного аппетита.

Шандор макнул часть своего блина в соус, поданный в отдельной соуснице, с осторожностью попробовал его, нашел приемлемым и уже увереннее закончил с пережевыванием своего блина. Я тем временем съела половинку своего вареника и, вспомнив терзавший меня вопрос, решила наконец-таки получить на него ответ.

– Шандор… – но осеклась, – прости, я даже не уточнила… Ничего, что я называю тебя цыганским именем? Может, ты хочешь, чтобы я обращалась к тебе по имени Юра?

Шандор пробежал языком за закрытым ртом по своим зубам, и мне показалось, он попытался за этим жестом скрыть улыбку, вызванную моим вопросом. Мне осталась непонятна ее суть, но я не стала размышлять по этому поводу.

– Называй меня так, как тебе удобнее. Я привык к любому имени.

– Хорошо, спасибо. Я хотела спросить… Тот вопрос на семинаре… Почему ты его задал?

– Проверял твою готовность на неожиданные вопросы.

– Что это значит?

– Я заметил, что в последнее время ты проявляешь рвение к учебе – особенно на предметах Дмитрия Сергеевича – и подумал, ты хочешь произвести на него впечатление. Поэтому помог тебе в твоих стараниях.

Он заметил… Боже, я действительно обратила на себя его внимание. Только он все неверно истолковал. И от этого хотелось засмеяться. Если бы он только знал, на кого я производила впечатление… Но мне проще согласиться с его версией моего рвения, чем объяснить реальную его причину. Я подавила в себе смех и сказала:

– Но ты задал легкий вопрос. Не думаю, что ответом на него можно отличиться.

– Суть была не в самом вопросе. Он действительно был легким. И я знал, что ты на него ответишь. Я хотел проверить твою способность быстро и четко формулировать ответы на неожиданные вопросы. И в данном случае не сам вопрос был неожиданным, а тот, кто его задал. Ты ведь не ожидала услышать его от меня. И то, как ты не растерялась и быстро и непринужденно дала ответ, пошло тебе в зачет. И если завтра ты выступаешь на конференции, значит, твоя цель обратить внимание Короля достигнута.

Я съела очередную порцию вареника.

– Только бы оправдать его ожидания, – прожевав, сказала я. – И не впасть в ступор от неожиданных вопросов.

Мы посмеялись. В этот момент официант принес борщ с пампушками, пожелал нам приятного аппетита, и Шандор, отставив в сторону блины, принялся за суп.

– Интересно, – сказал Шандор, – кафе называется «Вареник» из-за того, что здесь большой выбор этого блюда?

Я улыбнулась.

– Я тоже так думала. Но однажды мы с отцом задали этот же вопрос официанту, и он разубедил нас в этом.

– Что он сказал?

– Жену хозяина зовут Варвара, а он ласково называет ее Вареник, и кафе назвал в честь нее.

– Надо же! – удивился Шандор. – Неожиданно.

– Почему неожиданно? Я знаю много заведений, названия которых носят женские имена, и нередко это имена жен или дочерей.

– Возможно, это неожиданно для меня. У цыган так не принято.

– Как – так?

– Цыгане не говорят о своих женах. Даже в такой скрытой форме… Мой отец редко упоминает имя моей матери в присутствии других мужчин. А если такое случается, то ему приходится извиняться перед собеседниками.

– Почему они избегают таких разговоров?

Я вся обратилась вслух. Я готовилась узнать для себя что-то новое о Шандоре и его обычаях, и это ожидание взбудоражило меня. Но он не спешил удовлетворить мое любопытство. Устремив взгляд в свою тарелку, он поддел ложкой кусок мяса и зажевал его.

– Извини, мне немного неловко с тобой об этом говорить…

– Потому что я женщина?

– Именно.

– Давай абстрагируемся. Представь, что ты на семинаре рассказываешь о своих обычаях и традициях.

Шандор прожевал мясо, зачерпнул ложку борща и поспешно съел ее.

– Ты рассказывал об этом на семинаре прежде, на первом курсе? Прости, я тогда не очень внимательно тебя слушала.

– Об этом я не упоминал. Русским такого не понять.

– Ты доходчиво объясняешь, может, все-таки поделишься?

Шандор посмотрел в окно. В его взгляде некоторое раздражение и досада. Дождь был уже не таким обильным, но все еще стучал по лужам, и затянутое тучами небо не предвещало перемен в ближайшее время. Мне показалось, Шандор торопился уйти, и я не исключала, что мое любопытство было тому виной.

Я потянулась за чашкой чая, нервничая, что испортила радушный настрой, который между нами установился, и переживая, что он больше не захочет со мной общаться. Я поспешила вернуть его расположение к себе и извинилась:

– Прости, я слишком любопытна.

Я сделала несколько глотков чая, затем взялась за чайник, добавила себе горячего.

– Тебе подлить еще? – спросила я.

– Да, спасибо.

Я наполнила его чашку, указала на сахар, спрашивая, подсластить ли новую порцию чая, он отказался. Я вернула чайник на место и решила сменить тему:

– Как тебе блины?

– Вкусные. Очень сытные.

– Ты любишь печень? Мне у них с печенью нравятся. Вкус специфический, но это на любителя.

– Я всеядный.

– Если будешь здесь еще когда-нибудь, попробуй, думаю, тебе понравится. А вот с мясом моя мама готовит вкуснее, чем здесь. Я не знаю, в чем ее секрет, но они у нее получаются нежнее и прямо тают во рту.

– Твоя мама хорошо готовит?

– Да. Годы практики дают о себе знать. Особенно хорошо у нее получается выпечка.

– А ты умеешь готовить?

Я смутилась. Врать я не умела, а реальность не заслуживала похвалы. Я редко стояла у плиты – готовила крем или какой-нибудь соус, которые требовались маме для ее блюд, а до готовки чего-то серьезного мама меня не допускала.

– Исторически сложилось, что мама у нас главная на кухне, и она всем заведует. Я лишь изредка ей помогаю. В основном по праздникам.

Мне стало стыдно за себя, потому что я заметила неодобрение во взгляде Слободы. Желая возвыситься в глазах Шандора, я вдруг поняла, как ничтожны мои старания. С докладом самостоятельно не справилась, готовить не умею, слишком любопытна и неосторожна в словах. Неудивительно, что он так часто поглядывает в окно и наверняка ждет избавления от моего общества.

– Я несколько раз пыталась посягнуть на мамину территорию, – стала оправдаться я, – но что бы я ни делала, мама не одобряет. То ей кажется, что я пересолила, то переварила. Она трепетно относится ко вкусу блюд, поэтому не терпит, когда что-то в них не так.

– Она тебя балует. И в данном случае это тебе вредит. Ты чья-то будущая жена, а мужчины высоко ценят женщин, которые умеют готовить… Во всяком случае так у цыган. Но думаю у русских точно также.

– Ты прав. Передам маме твои слова. Мне кажется, разговор о моем браке способен изменить ее мнение о моем присутствии на кухне.

Я улыбнулась и вспомнила, как мама грезит моим замужеством с сыном ее любимой подруги, и обе поощряют нашу дружбу, которая, как они надеются, перерастет в любовь.

– А твоя мама вкусно готовит? – спросила я.

– Очень. Возможно, я необъективен, но вкуснее нее никто не готовит в нашем селе. Ее борщ – выше всяких похвал! Этот, – Шандор ткнул в свою тарелку, – его слабая пародия. А как она готовит мясо! Лучше всякого мужчины, – и шепотом добавил: – только моему отцу об этом не говори.

Я посмеялась и съела очередной вареник.

– Чем еще занимается твоя мама, кроме приготовления борща и мяса?

– А чем еще может заниматься цыганка?

– Гадает?

– Да.

– По руке или на картах?

– И по руке, и на картах.

– Она гадала тебе? – спросила я.

– Да, но уже давно.

– И что она тебе нагадала?

– Уже не помню. Я весьма скептически отношусь к гаданиям цыганок.

– То, что они гадают, неправда?

– Боюсь, что да, – сказал Шандор. – Мы сами строим свою судьбу, и никакие линии на руке нами не управляют.

– Но линии меняются. В детстве они не такие как сейчас. Разве это ничего не значит?

Шандор улыбнулся, откусил пампушку, зачерпнул ложкой порцию борща и спросил:

– Тебе когда-нибудь гадала цыганка?

– Да, кажется, однажды. Мне тогда было всего семь лет.

– И что она сказала?

– Я уже плохо помню.

Я проткнула вареник вилкой и макнула его в сметану.

– Кажется, она сказала что-то о непредсказуемости детской судьбы, потому что рука еще не сформировалась. И где сегодня нет линий, завтра они появятся.

– А что она увидела на тот момент?

– Что я буду здоровой.

– Ты избавилась от своих недугов?

– Сейчас я редко болею.

– Что-то еще?

Я смутилась. Вспомнила, какой вопрос меня интересовал больше всего, и озвучить его Шандору – все равно, что показать себя с легкомысленной стороны. Как будто кроме брака меня ничего не заботит.

– Неважно. Ты всё равно думаешь, это неправда.

– Потому что я цыган и знаю, о чем говорю.

– Ты считаешь цыганок мошенницами? Даже свою мать?

– Нет. Она хороший психолог. И часто считывает по лицам, а не по руке. Линии на наших руках – это только указатель, а реальную картину она видит в лицах людей. А иногда люди сами помогают с ответами, задавая вопросы о своих ожиданиях в той или иной области. Например, женщину интересует, позовет ли ее замуж человек, с которым она встречается год или больше. И если ее заботит такой вопрос, очевидно, она ждет брака, а вторая половина не торопится. Возможно, есть какие-то препятствия. Страхи, сомнения… Цыганка задает встречные вопросы, которые как будто бы и не вопросы, а проверка, в какую сторону пойти, чтобы наткнуться на ключ к ответу. Она говорит своей клиентке: «Ты красивая, и переживаешь из-за таких пустяков, разве ты сомневаешься в любви твоего мужчины?» Обычно в этом месте женщины выдают, в чем состоит их тревога. Если нет, цыганка копает глубже. Она тыкает по линиям на руке и озвучивает какие-то моменты, видимые ей, а сама тем временем проверяет, как реагирует на ее слова клиентка. И если она видит реакцию, то идет в том направлении. Тут главное грамотно прочитать чувства на лицах. Мама владеет этим в совершенстве.

– А если клиентка так и не выдаст своих эмоций?

– Значит, ей надо стать чуточку чувствительнее и все у нее наладится. Обычно мама выходит из положения подобными советами. И знаешь, иногда советы или слова, сказанные другим человеком в твой адрес, особенно обидные и задевающие за живое, способны изменить твое мироощущение и направить совсем по другому пути, чем тебе было предначертано судьбой изначально. И ты видишь в этих словах больший смысл для себя, чем в гаданиях по линиям.

Шандор произнес эту речь проникновенно и смотрел на меня так пристально, что невольно мне стало неуютно от его взгляда. Будто бы я виновата в смене его мироощущения, и он остался недоволен, как сложилась его жизнь.

– Это что-то из личного опыта? – спросила я.

Слобода улыбнулся и опустил глаза в свою тарелку. Он о чем-то думал и не спешил этим делиться со мной, а так хотелось проникнуть в его мысли и знать о нем все.

– Я думаю, – сказал он, – у каждого человека в жизни звучали слова, которые тем или иным образом влияли на его судьбу и меняли ее. И я не исключение. В моем случае эти слова помогли мне окончить школу, поступить в университет и стать тем, кто я есть сейчас.

– Значит, это были нужные и правильные слова. И я рада, что человек, который произнес их, встретился на твоем пути…

Шандор как-то странно посмотрел на меня, и я, решив, что он вообразил о моем неравнодушии к нему, поспешила добавить:

– Иначе как бы я написала свой доклад без тебя?

Мы посмеялись. Я не стала пытать его, что это были за слова и кто их сказал, понимая, что и так чересчур любопытна и болтлива, но надеялась, что со временем обязательно это узнаю. Ведь это не последняя наша встреча. Я рассчитывала на продолжение.

– А чем занимается твой отец?

– Он выращивает и разводит лошадей.

– Для чего? – спросила я.

– На продажу. И для личного хозяйства.

– Кому нужны лошади в наше время? – удивилась я.

– Мы живем недалеко от Хостинского района Сочи, это туристическая зона, а Сочи богат на развлечения, связанные с лошадьми. Состоятельные люди покупают лошадей для скачек.

Я поняла, почему он спросил, бывала ли я в Сочи. Оказывается, там его дом. Пусть не в самом городе, но в его окрестностях.

– И насколько этот бизнес прибыльный?

– В сезон лошади весьма востребованы. Главным образом из-за нашего географического положения. Зимой, конечно, наступает затишье.

– И чем живет твоя семья зимой? Я так понимаю, лошади – это не единственный источник дохода твоей семьи.

– Ты права. В городе есть несколько павильонов, где мы продаем глиняную посуду.

– Вы сами ее делаете?

– Да, в доме моего отца и дяди есть гончарные круги и на них мы делаем горшки, кувшины, тарелки и прочую утварь.

– Глиняную посуду покупают?

– У любой вещи есть свои покупатель. Бешеного спроса нет, но этот бизнес скорее для удовольствия, чем для прибыли.

Я съела последний вареник и запила его остатками чая. В кафе вошла молодая девушка с букетом алых роз и парень. С его зонта стекали капли воды, но на их одежде я не заметила следов дождя. Молодые люди оглядели помещение, увидели свободный столик справа от нас в другом углу и направились к нему. Они держались за руку, и я предположила, что они пребывают в конфетно-букетном периоде, потому что все их действия пронизаны любовью и заботой друг о друге. Меня умиляли такие пары, и я фантазировала, как долго они знакомы, и когда он позовет ее замуж. Реального подтверждения своим фантазиям я не получала, но цель состояла не в этом. Я просто любила сочинить маленькую историю чужой любви и довести ее до счастливого финала.

– Ты их знаешь?

Я обернулась к Шандору. Он заметил мой интерес к молодой паре, и не удержался от вопроса. Я смутилась, потому что не знала, как объяснить ему свое внимание к вновь прибывшим.

– Нет. Просто засмотрелась на цветы, – нашлась я с ответом, и решила вернуться к разговору о глиняной посуде: – Ты тоже умеешь работать за гончарным кругом?

– У нас все мужчины этим владеют.

– Твои изделия тоже продаются в Сочи?

– Я не так часто в последнее время бываю дома, поэтому моих, наверное, уже нет.

– Продали?

– Надеюсь.

– Тебе что-то с этого перепадает?

– Деньги ты имеешь в виду? – Я согласно кивнула. – Я на это не претендую. Мне важнее, чтобы они были у родных.

Шандор доел свой борщ и вернулся к блинам. Чай закончился, и я спросила у Шандора, нужно ли нам еще. Он бросил взгляд на мое пирожное и ответил утвердительно. Мы пригласили официанта и попросили принести нам еще чай. Когда официант ушел, я спросила:

– Почему ты не пошел учиться на ветеринара? Наверняка это востребованная профессия в бизнесе твоего отца.

– Получение мною высшего образования никогда не рассматривалось в семейном кругу, – начал Шандор. – Продолжение учебы после школы – мое личное решение. Чтобы ты лучше понимала, о чем речь – не все цыгане имеют хоть какое-то образование. Я уже озвучивал, что мои родители окончили только пять классов, в нашем селе и по сей день многие цыганские дети ходят в школу только до окончания начальной школы. Я своего рода исключение. Я окончил десять классов и не хотел останавливаться на достигнутом. Поэтому поступил в университет.

– Почему на исторический факультет?

– У меня есть друг в селе, Глеб, он русский. Однажды я увидел у него дома целую библиотеку книг по истории, они были такие яркие – с золотыми буквами на переплете, с позолоченными торцами. Мне захотелось их прочитать. Не столько из-за интереса к истории, сколько из-за оформления. У нас дома никогда не было книг, даже самых обычных, не говоря уже о таких ярких и дорогих. Эта коллекция из двенадцати томов досталась им по наследству от какого-то интеллигентного родственника из Ленинграда. Они сами не читали их, книги пылились на полках, пока их не обнаружил я. Родители моего друга сомневались, давать ли мне, цыганскому голодранцу, столь ценные экземпляры, но Глеб смог их убедить, что я не причиню книгам вреда. Дал под свою ответственность. И я очень благодарен ему за доверие и дружбу.

Нам принесли чай, и я разлила его по чашкам. Шандор добавил в него сахар и снова застучал ложкой по стенкам чашки. Но, к счастью, длилось это недолго.

– Книги оказались не только красивыми, но и интересными. Так я увлекся историей. И стал мечтать поступить в университет. И сделал это… Даже вопреки воле отца.

– Почему он возражал?

Шандор ответил не сразу. Я подозревала, он не хотел говорить всей правды и искал, как выкрутиться.

– По его мнению, образование нам ни к чему. Семья – главное, к чему должен стремиться человек. Он считает, что внешний мир развращает наши умы и направляет по ложному пути. Я не могу тебе всего объяснить, ты не поймешь.

Он протер губы салфеткой и посмотрел на часы на своей руке, давая понять, что разговор окончен. Я опустила глаза на свое пирожное, чтобы скрыть разочарование. Прежде всего, в самой себе. Он уже сложил мнение обо мне, и его «ты не поймешь» – круче любой оценки. Хорошее начало – ничего не скажешь. Есть ли у меня шансы реабилитироваться?

Я осмелилась поднять глаза, и заметила, как Шандор переводил взгляд с часов на окно, и его желание уйти стало очевиднее. Дождь утих, и идти под зонтом не представляло опасности.

– Будешь заказывать что-то еще? – спросил Шандор.

– Нет. Я наелась.

– Тогда я попрошу счет.

Я потянулась к сумке, чтобы достать кошелек. Отыскала его на самом дне за бумажками и вынула наружу. Шандор нахмурился.

– Зачем это? Я рассчитаюсь.

– Я пригласила, я плачу.

– Еще чего?! – возмутился Шандор. – Чтобы женщина за меня платила! Нет, я рассчитаюсь.

– Мы можем рассчитаться каждый за себя.

– Нет, я плачу и закроем тему, – твердо закончил Шандор и достал свой кошелек из портфеля. – Слава богу, его я не забыл сегодня.

Словно мы только встретились, я бросила взгляд на его одежду и портфель. Полиняла черная футболка без рисунка, джинсы с потертыми коленями, простая куртка из хлопка и обычные кварцевые часы на левой руке с трещиной на стекле. Портфель потрёпанный в местах сгибов и на швах. Недорогой и обветшалый прикид должен был бы насторожить меня, когда я звала его в кафе, но я не привыкла оценивать людей по одежке и не подумала, что Шандору такой выход мог быть не по карману.

Я вдруг вспомнила того мальчика-цыгана, которого когда-то назвала дураком, и как отец отчитал меня за эту грубость. С детской наивностью я полагала, что все дети в моем возрасте должны уметь читать и считать и любые отклонения от этой нормы заслуживают порицания. Но отец разъяснил мне, что отсутствие каких-то навыков у моих ровесников не повод для осуждения и оскорбления. Жизненные условия у всех разные и нельзя всех мерить по шаблону. Наоборот, мы должны помогать тем, кому повезло в этой жизни меньше нас, не смеяться над их слабостями и быть достойным примером для подражания.

И сейчас я вновь ощутила себя провинившимся ребенком, который невольно принудил человека из низших социальных слоев к тратам, которые у него явно не были запланированы, но гордость не позволяла ему в этом признаться. Ах, папа, что бы ты сказал на это?

Мы с родителями не жили богато, но я никогда не чувствовала нужды. Деньги всегда водились в нашем доме, и я видела в этом заслугу не только моего отца, но и бабушки, матери моей мамы, которая живет в Витязево и имеет небольшой туристический бизнес. Она сдает несколько комнат в своем доме отдыхающим, и в сезон на этом имеет достаточную прибыль, чтобы частью ее поделиться с нами. Отцу неловко пользоваться такой помощью от тещи, но ради моего благополучия, он способен закрыть глаза на многие вещи. При этом он и сам зарабатывает дополнительные средства, соглашаясь на ночные дежурства. Карманные деньги, которые он мне выделяет, я трачу по своему усмотрению, и не считаю накладным для себя пару-тройку раз за месяц выйти с друзьями в кафе. С друзьями, которые могут себе это позволить. Но Шандор… Как я могла?

Когда официант принес счет, Шандор открыл свой портмоне, и я с любопытством вытянула шею, всматриваясь в его содержимое. Мысленно я молилась, чтобы он не оказался пустым, или почти пустым. К моему облегчению, в кошельке я разглядела купюры разных достоинств, включая и купюры розового цвета. Деньги у него были, и немало. Но насколько дней рассчитан этот бюджет? На неделю, месяц или… полгода? И все-таки моя совесть немного успокоилась, когда я поняла, что не лишила его последних средств к существованию.

Как Шандор не сопротивлялся, я проводила его до остановки под своим зонтом. Автобус подошел быстро, и в очередной раз обменявшись благодарностями, мы расстались.

Я перешла на другую сторону, дошла до своей остановки и села в троллейбус. Пока он неспешно добирался до моего дома, я прокручивала в голове события этого дня. Вроде бы ничего такого не произошло, но вместе с тем я чувствовала – моя жизнь уже не будет прежней, что-то в ней изменилось навсегда.

Потому что в ней появился Шандор. Пусть пока не как друг, но с претензией на этот статус. Оказалось, что он может быть не только хмурым и угрюмым «ботаном», но и отзывчивым и дружелюбным парнем. И я рада, что не обманулась в своих ожиданиях. Он действительно приятный собеседник. В его поведении и недосказанности много странного, но тем он для меня и привлекательнее.

В его рассказах об отце чувствуется напряженность и сдержанность, граничащие с грустью и болью. Что-то у них не ладится, но пока Шандор не готов об этом рассказать. Мне сложно поверить, что разногласия возникли из-за стремления сына к учебе. Есть что-то еще на пути их взаимопонимания, и я обязательно это узнаю.

А вот о своей матери он говорит с теплотой и любовью. И невольно мое воображение рисует образ милой улыбчивой женщины, так похожий на ту цыганку, которую я встретила в Сочи. Нет, я не могла помнить ее лица спустя столько лет, но мне казалось, ее улыбку мне не забыть никогда. Отчего-то мне чудилось, что у Шандора она точно такая же – мягкая и добродушная. Может, потому что он тоже цыган?

Он не открылся мне полностью – то ли от недоверия, то ли из боязни быть непонятым, но я не теряла надежду однажды проникнуть во все его тайны. Конечно, задача не самая легкая. Шандор привык жить «в домике» и открываться, кому попало он не станет. Но я – никто попало. Я готова стать ему другом. Только как этого добиться? Как не оттолкнуть Шандора от себя своим любопытством? Готов ли он пойти на сближение? И почему он должен этого хотеть?

Он не собирался знакомиться со мной, тем более обедать. Лишь стечения обстоятельств привели Шандора ко мне. Он выделил меня среди других девушек в библиотеке не потому, что я какая-то особенная, а потому, что знал только меня. Никаких иллюзий по поводу симпатии ко мне. Мои прикосновения были ему неприятны, он не помогал мне ни накинуть на себя плащ, ни снять его в кафе, конфузился от близости со мной под одним зонтом, и даже как будто бы находиться со мной за одним столом ему было неуютно. Но почему? Эта загадка подогревала мой интерес к этому чудаковатому парню, и я хотела ее разгадать.