Когда я встречу тебя вновь. Книга 1: Любить нельзя забыть

Глава третья

На выходных я встретила в подъезде нашу соседку тетю Валю. На вид ей лет шестьдесят, и сколько себя помню, она всегда жила в нашем доме. Это пышнотелая женщина с двойным подбородком и бородавкой на носу, большими круглыми глазами и высокими как будто удивленными бровями очень добродушная и с детства проявляет ко мне симпатию. Своих дочерей у нее не было, только сыновья, и я ни раз слышала, как повезло моим родителям, что у них такая славная девочка.

Отец тети Вали был ветераном войны, прошел ее от начала и до конца, принимал участие в битве за Днепр, дважды был ранен, но снова возвращался на фронт, получил множество наград и медалей. После войны числился без вести пропавшим, но в июне сорок пятого вернулся домой, и тетя Валя, будучи семилетней девочкой, очень хорошо запомнила этот момент. Как ее мать плакала на груди отца, как он прижимал жену к своему сердцу и осыпал макушку горячими поцелуями, как она сама смотрела на него, не веря своим глазам и не решаясь приблизиться. Она боялась, что это мираж, и стоит сделать хоть шаг навстречу, видение исчезнет, и рядом окажется только унылая, серая, исхудавшая мать и уголек ее глаз с выжженным взглядом пролитых слез. У всех детей в доме отцы погибли на войне, и она тоже была в их числе. Но вот он стоял перед ней живой, покалеченный, но – живой, и она впервые узнала, что такое настоящее счастье. И мама плачет не от горя. И в доме, хоть и инвалид с одной рукой, но все-таки живой отец. И она больше не сирота.

Тетя Валя им гордится, и с трепетом рассматривает и изучает его медали, которые он ежегодно надевает себе на грудь, празднуя День Победы. Она знает, за что отец их получил, после какого сражения, и кто ему вручил эту награду. Он говорит о войне лишь раз в год, на 9 Мая, в другие дни делится воспоминаниями неохотно, желает все забыть. Особенно как гибли его товарищи, с которыми он воевал плечом к плечу и без которых этот день был бы невозможен.

Ее мать хранит его письма с фронта долгие годы, и после его смерти, на тридцатую годовщину окончания войны передает их издательству, чтобы те напечатали их в своей газете. Тетя Валя трепетно относится к этой публикации, держит ее в особой коробке, и на 9 Мая перечитывает отцовские письма, вспоминает его рассказы, больше пронизанные человеческими чувствами – дружбой, взаимопомощью, состраданием, – нежели боевыми действиями. И в том, что мне доводилось от нее слышать, я чувствую героизм русского народа, гордость за нашу страну, за силу и отвагу наших солдат.

И встретив ее в эти дни, я вдруг вспомнила про ее отца и конференцию, посвященную Великой Отечественной войне. А что если мне принять участие в ней и рассказать о подвигах не своих дедов, воспользоваться архивами не из своих семейных альбомов, а поведать историю отца моей соседки? Ведь и материал для этого у меня есть. Он бережно хранится в воспоминаниях и коробках тети Вали. Если к ним присовокупить информацию из книг по сражениям, в которых участвовал ее отец, то это подойдет для целого доклада. И все кажется так легко. Даже без помощи Шандора. И так реально.

Мы ехали вместе с тетей Валей в лифте, и я заговорила с ней о ее здоровье. Она как обычно стала жаловаться на свой варикоз, на отечность и тяжесть в ногах, на усталость к концу дня. Врачи ей рекомендовали носить компрессионные чулки и сесть на диету. Но чулки ей особо не помогали, а для диеты не хватало силы воли. Я сказала ей пару ободряющих фраз, порекомендовала добавить в свой рацион больше фруктов, после чего спросила ее о семье. Дочерей у нее не было, но были внучки. И они часто навещали свою бабушку. Она рассказала мне об их последних проказах, и мы вместе посмеялись над детскими шалостями, за которыми я вспомнила и собственные.

Наше общение не уложилось в те несколько секунд, за которые мы проехали до пятого этажа, а мы продолжили разговор около наших дверей. В нашем подъезде не так давно сделали косметический ремонт, и вместо облезших бирюзово-грязных стен с надписями и рисунками, оставленными нерадивыми подростками, на выходе из лифта нас встретили наполовину выкрашенные в ярко-зеленый цвет стены. На потолке заменили лампы, и теперь в темное время суток нам не приходилось добираться до двери на ощупь.

– А как с учебой дела? На каком ты курсе?

– Четвертый заканчиваю. На днях выступала на конференции. Еще в одной предложили поучаствовать. Посвященной Великой Отечественной войне.

– О как! Что будешь готовить?

– Пока не знаю. Вам известно, героев у нас в семье нет, рассказать не о ком.

– А надо рассказать о каком-то герое?

– Необязательно. Можно о каком-то сражении, поделиться воспоминаниями участников этой битвы. Все в этом духе.

Я внимательно следила за тетей Валей. Предложит ли она мне выступить с докладом о ее отце? Или мне все-таки надо попросить разрешения?

– А где будешь выступать?

– В университете. Это внутри вузовская конференция.

– Хочешь рассказать о моем отце? Я дам тебе его письма, вырезки из газеты. За чаем можем поговорить о том, что рассказывал мне папа.

– Это было бы здорово. Вы уже много мне рассказывали о нем, но если повторитесь, буду вам благодарна.

Она протянула руку и взяла меня за запястье.

– Ты тогда забегай, как будешь свободна.

– Хорошо. Обязательно. Спасибо большое.

– Тебе спасибо. Я думаю, о таких вещах нужно рассказывать, чтобы память о тех событиях оставалась с нами дольше.

На следующий день я оставила заявку на участие в конференции на кафедре истории. Дмитрий Сергеевич просиял в ответ, коротко описал требования к докладу, выслушал мои соображения по теме будущей работы и одобрил мой предварительный план. Также дал пару рекомендаций, как сделать его наиболее ярким. Я тут же записала их на своих черновиках, чтобы не забыть, и обратилась с просьбой, не говорить ничего о моем участии Слободе. Пояснила, что хочу сделать ему сюрприз. Король обещал держать все в тайне, но заподозрил меня в романтических чувствах к Шандору – его насмешливый взгляд и фраза: «Ох, молодежь!» говорили именно об этом.

В коридоре меня ждала Юля. Я отправила ее вниз до гардероба, но она не ушла. Она не понимала моего интереса к кафедре истории, и мне пришлось поделиться с ней своими планами, что вызвало у нее еще большее недоумение.

– Что ты собралась сделать?!

– Буду участвовать еще в одной конференции.

– Ты ли это?

– Как видишь я. Пойдем домой.

Я потянула ее на выход к лестнице.

– Погоди, Лиза. Что происходит?

Она схватила меня за запястье и вынудила остановиться. Заглянула в мои глаза. Я видела любопытство и подозрительность в ее взгляде, граничащее с ощущением раскрытия какой-то тайны. Мы оказались на проходе и отступили к стене, чтобы не создавать помех.

– Что не так? – спросила я.

– Я знаю тебя сто лет, ты никогда не любила писать доклады. Откуда такие перемены?

– Ничего странного. Я попробовала себя в новом формате, и мне это понравилось. Это захватывает. Появляется уверенность в себе, в своих силах.

– Ты влюбилась?

Я рассмеялась. Ну вот, все довольно предсказуемо. Как после этого что-то рассказывать Юле? Ей кругом мерещится любовь.

– Юля, когда люди влюбляются, они, наоборот, «забивают» на учебу и летают где-то в облаках?

– Пожалуй, соглашусь. Но ты у нас уникальная личность. Может, у тебя все наоборот?

– Чем же я уникальна?

– Тем, что тебе может понравиться умный занудный тип, который не прочь поговорить о высоком. А конференция – это сборище умников и зануд. Ты уже познакомилась с таким на конференции? Из-за него ты снова хочешь участвовать?

Я освободилась из рук Юли. На первом курсе она заподозрила меня в неравнодушии к Слободе, когда я выразила восторг его уму и грамотности, и мне пришлось оправдываться, что никаких романтических чувств к нему я не испытываю. После этого я стала восхищаться им втайне от подруги, и ни слова не сказала ей о нашей встрече в библиотеке, и тем более о том, что последовало дальше. Не собиралась я открываться ей и сейчас. Она снова вообразит, что я влюбилась в Слободу, и не дай боже ее подозрения дойдут до него. С ним и так нелегко в общении, и не хотелось бы усугублять его настороженность домыслами подруги.

– Пойдем домой, – сказала я. – Я жутко хочу есть.

Я повернулась и пошла к лестнице. Подозрения Юли меня изрядно веселили. Нельзя сказать, чтобы она совсем шла в неверном направлении, повод моим стремлениям, разумеется, был, но точно не связанный с влюбленностью. Но разве Юля поверит, что мной движет только желание дружбы? Тем более сейчас, когда ее воображение разыгралось пуще прежнего.

– Лиза, мы же подруги. Поделись со мной, что творится в твоей голове?

– Юля, я поделилась, а ты мне не веришь.

– Потому что я тебя слишком хорошо знаю.

– Мне интересна тема Великой Отечественной войны, поэтому хочу участвовать. И моя соседка меня поддержала. Это хороший повод рассказать о подвигах ее отца. Возможно, меня напечатают в сборнике, и я подарю его ей. Тете Вале будет приятно.

Мы спустились вниз в фойе и подошли к гардеробу. Женщина, здесь работавшая, едва справлялась с потоком студентов, пришедших одеваться. Она подала какому-то парню чужую куртку, и он возмутился ее оплошности. Он стал описывать, как выглядит его куртка, а мы тем временем замерли в очереди, потому что ни он сам, ни гардеробщица не помнили, какие цифры были на его номерке. В итоге она пошла искать куртку, соответствующую описанию, в ту сторону, откуда принесла чужую вещь.

– Ах! – воскликнула Юля. – Я поняла!

Сразу несколько человек обернулись в нашу сторону. Юля, сообразив, что привлекла лишнее внимание, оттащила меня от раздевалки, и так, чтобы никто не слышал, спросила:

– Ты влюбилась в Дмитрия Сергеевича?!

Я пару секунд смотрела в ее глаза, переваривая вопрос и серьезность, с какой она его задала, а потом прыснула со смеху.

– Что смешного? Разве так не бывает? Студентки часто влюбляются в своих преподавателей. А Дмитрий Сергеевич очень импозантный мужчина, да еще с такой фамилией.

– Юля, он старше моего отца, как ты могла такое подумать?

– Ну, знаешь, тех, кто младше твоего отца, ты тоже не особо жалуешь.

В этот момент к раздевалке подошел Аслан с двумя другими парнями и заметил меня.

– Лиза, привет. Как дела?

Юля отпустила мою руку и с любопытством посмотрела на молодого человека. Затем перевела взгляд на меня, и стала пытливо искать признаки волнения в моих глазах.

– Привет, Аслан. Все отлично.

– Слышал, у вашего факультета будет еще одна конференция, ты будешь участвовать?

– Возможно. Я еще думаю.

– В любом случае, желаю удачи.

– Спасибо.

Очередь вновь стала двигаться. Аслан забрал свою куртку и двинулся на выход. Юля приподняла брови, ожидая моих комментариев.

– Это физик. Он участвовал в прошлой конференции. Это все.

Юля продолжала молчать и пытливо смотреть на меня.

– Хорошо, – сказала я, – он предлагал сходить с ним в кафе, я отказалась. Сказала, у меня есть парень.

– И кто этот парень?

– Кроме Марка никого у меня нет, а про Марка ты все знаешь. Я так говорю, чтобы не клеились.

Я подошла к гардеробу и протянула свой номерок.

– Можно мне прийти на конференцию и послушать, как ты выступаешь?

Я улыбнулась. Юля продолжала проявлять подозрительность. Ей захотелось лично убедиться в отсутствии романтических побуждений моим действиям. Ее присутствие не входило в мои планы, но отказать ей, означало подтвердить ее догадки. Но над решением этой проблемы я хотела подумать позднее.

Прошла неделя после конференции. Шандор вернулся в прежнее состояние – не замечал меня. Это и огорчало, и в то же время подстегивало к достижению поставленной цели. С предвкушением ждала конференции, представляя, как удивлю его своим присутствием на ней.

Я ходила в библиотеку, подбирала литературу к своему докладу, делала выдержки из нее. В один из вечеров наведалась в гости к тете Вале, принесла к ней булочки, которые испекла мама, мы выпили чай, и женщина снова поделилась своими воспоминаниями об отце, дала его письма и вырезки из газеты, я обещала вернуть все в целости и сохранности. Мною был составлен план доклада, уже вырисовывался определенный объем и последовательность изложения. Все складывалось так легко, что порой мне становилось страшно. А то ли я делаю? Отчего прежде у меня были трудности с письменными работами? Почему сейчас все так ясно и понятно? У меня был хороший учитель? Не исключено, ведь во многом я руководствовалась рекомендациями Шандора. И чтобы быть уверенной, что двигаюсь в верном направлении и мои переживания напрасны, я спешила сделать первые наброски доклада, и показать их Дмитрию Сергеевичу.

У нас закончилась одна лента, и в этой же аудитории мы ожидали начала следующей. Как и во всем университете стены кабинета были окрашены голубой краской, из окон на них отбрасывались тени деревьев, колыхавшихся на ветру, под ногами скрипел паркетный пол, а сидели мы за партами, к которым были приставлены скамейки со спинками.

Рядом со мной Юля Войнович, а перед нами расположились Лена с Егором. Денис Кравченко, еще один наш одногруппник, сидел на соседнем ряду и посмеивался над своим соседом Сашей Мигуновым, который уставился в свою тетрадь и лихорадочно бегал глазами по написанным в ней строчкам. Денис выдвинул предположение, что сегодня Саша падет «жертвой» Лисицкой, и поэтому он так пытливо теребит свою тетрадь, пытаясь подготовиться к занятию и выдержать натиск Екатерины Сергеевны хотя бы правильными ответами. Мы поддержали его смехом и тоже стали подтрунивать над Сашей.

Волнение Мигунова было понятно каждому в нашей группе. Лисицкая Екатерина Сергеевна, аспирантка, которая ведет у нас семинары по истории России. Она немногим старше нас, и как мы успели обнаружить, весьма неравнодушная к противоположному полу. Когда она задает вопросы по пройденному материалу парням, мы замечаем, как меняется ее тон и взгляд – она будто бы оценивает не только их подготовленность к занятию, но и способность выдержать ее очаровывающий натиск. Объекты ее внимания постоянно меняются, и каждый раз мы гадаем, кого она одарит своим томным взглядом на следующем семинаре.

Денис продолжал шутить, и я с любопытством поглядывала на Юлю, которая заливалась смехом над его шуточками и не скупилась на собственные. Эти двое всегда были душой любой компании, и я гордилась тем, что могла назвать их своими друзьями. Внешне Денис напоминал богатыря из русских народных сказок, был рыхлого, но не толстого телосложения, очень активен и легок на подъем. Его оттопыренные уши, длинный крупный нос, карие круглые глаза и обаятельная улыбка не могли оставить никого равнодушными. И именно такого человека я называла харизматичным.

Я помню, как после первого курса мы ездили на ознакомительную практику на раскопки, и там Денис проявил себя во всей красе, играя у вечерних костров на гитаре и напевая походные песни. Мы отмечали у него приятный баритон и часто позволяли ему исполнять песни сольно, не желая портить звучание его голоса своим не идеальным вокалом. Денис нравился мне тем, что был простым парнем и легко находил способы поддержки в трудную минуту. Особенно она была полезна перед сдачей экзамена. Его ободряющие речи, часто сопровождаемые юмором, помогали расслабиться и настроиться на позитив.

Денис отличался отзывчивостью и добротой и первым реагировал на все просьбы Юли, связанные с выходными мероприятиями. Можно сказать, он был вторым старостой в группе, помогая Юле в решении организационных вопросов по проведению досуга, и она была благодарна ему за такую помощь. С чем это связано я поняла лишь спустя два года, когда моя подруга рассталась с Петром.

Денис заметил перемены в настроении Юли в начале третьего курса и поинтересовался у меня, в чем причина ее грусти и отрешенности, не случилось ли какой беды с ней летом. Юля не афишировала своего расставания с Петей, и я не знала, имею ли права выдавать ее секреты, но будь я на ее месте, мне бы не хотелось, чтобы о моих невзгодах подруга делилась с другими людьми. Поэтому я только сказала Денису, что Юля переживает нелегкий период в своей жизни, и лучше не пытаться выяснить, что ее печалит, а помочь выйти из этого состояния известными ему методами – шутками, помощью и поддержкой. Денис больше ни о чем не спрашивал, и я решила, он затаил на меня обиду за недоверие, но я не нашла этому подтверждения. Напротив, он последовал моему совету и окружил Юлю своей заботой и вниманием. Он практически стал ее тенью, и я поняла, что он в нее влюблен. И вероятно, не первый год.

Я наблюдала за ними несколько месяцев, особенно за Юлей, и мне показалось, благодаря ему она вернулась в свое былое расположение духа. Я думала, она ответила на его чувства. Но подруга не спешила поделиться со мной своими переживаниями, и тогда я сама заговорила с ней об этом. Впервые Юля с трудом находила слова для объяснения тому, что происходит. Она знала, что Денис в нее влюблен, о чем ей открыто признался, но ее сердце оставалось глухо на взаимность, и от этого она испытывала стыд и досаду. Ей было горько причинять ему боль своим отказом, ведь он так много для нее делал, но строить отношения на благодарности она тоже не хотела, считала, что это нечестно и неправильно.

Насколько ранило Дениса Юлино решение нам неизвестно. Внешне он никак не проявлял своей обиды и печали, сохраняя к ней теплое дружеское расположение, и никто посторонний даже не догадывался, какие реальные чувства он испытывал к моей подруге. Но остальные два года я очень надеялась, что Юля все же разглядит в Денисе достоинства, которых нет в других парнях, и ответит на его любовь. Но пока этого не случилось. А мне так хотелось этого союза двух близких мне людей!

Вдруг Егор встал и на всю аудиторию предложил:

– Дорогие одногруппники, а не пойти ли нам завтра в кино?

Ребята, словно только и ждали такого предложения, воодушевились и стали спрашивать Егора, что идет в кинотеатрах. Из фильмов, заслуживающих внимания, оказалось только два – историческая мелодрама и триллер. Ребята оживились и поддержали идею Егора, но мнения разделились. Девчонки преимущественно хотели пойти на мелодраму, а парни на триллер. И только Шандор оставался безучастным, уткнувшись в свою тетрадь. Как обычно, он сидел на последней парте около окна.

– Лиз, ты со мной? – вновь опустившись на скамью, спросил Егор.

Со мной?! Куда его опять понесло?

– Тебе мало компании остальных? У меня другие планы на выходные.

– Да брось, скоро начнется сессия и некогда будет по кино ходить. Соглашайся. Разве ты не в восторге от «сопливых» мелодрам?

Я поморщила нос.

– Я не очень люблю кино. Театр мне нравится больше. Действия в нем происходят здесь и сейчас, и это я считаю наиболее ценным.

– Хорошо. Я пойду с тобой в театр, если ты сходишь со мной в кино. Только выбери жанр.

– Эй, – помахала между нами Лена, сжимая скулы, – мы вам не мешаем? Идем в кино или нет?

Ребята стали всерьез обсуждать выход в кино, рассуждая, в какой конкретно день, и на какой сеанс лучше пойти.

Я посмотрела на Шандора. Казалось, он не видел и не слышал нас, находясь в другом, параллельном мире. Такой одинокий… В стороне ото всех, точно изгой. Почему так? Разве ему, умному и красноречивому парню, не хочется присоединиться к нам и поучаствовать в этой дискуссии? Предложить что-то свое, более культурное и увлекательное, чем кино?

Я вспомнила, как он отреагировал на мое предложение неделю назад. «…ни сегодня, ни завтра… ни в этой жизни…» Нет, кино это последнее, что может его заинтересовать. Или дело не в кино, а в компании?

– Лиз! – услышала я Егора.

Вероятно, он не в первый раз позвал меня, а я не откликалась, и он обратился уже громче.

– Что ты выбираешь – мелодраму или триллер?

– Кто сказал, что я иду в кино? Я не хочу.

– Ну нет, – протянул Кулагин, – у нас разделились голоса, не хватает твоего. Он решающий.

– Неужели та часть, что выбрала триллер, пойдет на мелодраму, если мой выбор склонится в сторону мелодрамы? И наоборот? Не лучше ли выбрать тот жанр, который понравится всем?

– Ничего интересного кроме этих двух фильмов сейчас нет, – подвел итог Егор.

– Я выбираю мелодраму, но сама не пойду.

Мой голос не оказался решающим, потому что половина ребят отказалась идти на мелодраму, и поэтому голосование не имело смысла.

Егор предложил Юле пересесть на переднюю парту, а сам занял ее место. И сел так близко ко мне, что одна его нога едва ли не обнимала мою.

– Лиз, ты разобьешь мне сердце, если не пойдешь.

О, нет, началось… Лена отвернулась, и я поняла, что снова началась «молчанка». Юля, делай ставки.

– Кулагин, прекрати, я не хочу в кино.

– Может быть, ты не хочешь идти со всеми? Пошли только со мной.

Правая рука Егора скользнула по скамейке за моей спиной.

– О боже, как ты догадался? – подыграла я ему.

Боковым зрением я уловила взгляд Шандора в нашу сторону. Лишь мимолетный, как будто бы случайный. Что привлекло его? Отчего выражение его лица сделалось более жестким? Ему не понравилось, что Егор сидит так близко ко мне, почти обнимает (я чувствовала, как его рука ненавязчиво поглаживает мою спину)? Ревнует? Но – нет. Слишком самонадеянно думать, что Шандора волнует кто-то больше его книжек и тетрадок.

Егор продолжал настаивать на своем, и я молилась, чтобы Лисицкая скорее вошла в кабинет. Кулагин становился чересчур назойливым.

– Хорошо, я пойду в кино. На любой сеанс, только давай оставим эту тему.

– Отлично!

Егор выкрикнул так громко, что все обернулись к нему. Даже Шандор поднял глаза.

– Она согласилась! Я самый счастливый человек на свете!

В конце концов, мы пошли на мелодраму. То была суббота, 28 апреля. Нас собралось 15 человек из 23 возможных, и этой дружной компанией, состоящей в основном из девчонок, мы вошли в кинотеатр. Всем мест в одном ряду не нашлось, и мы разбрелись по залу.

Разумеется, Егор выбрал место рядом со мной. Хорошо, что не в последнем ряду. Он купил попкорн (причем, один на двоих), газированную воду, и мы расположились в центре зала. Позади нас места заняли Лена, Юля, Анжела и Таня, и соседство с ними меня порадовало. Чересчур навязчивым становился Егор в последнее время, его шутки плоскими, а вольность рук выходила за рамки дружеских пожатий. Я устала от флирта, пустая никчемная болтовня вызывала скуку, и я мечтала насытить свою жизнь новыми и увлекательными событиями.

Кулагин сделал все, чтобы я пожалела о своем решении. Весь сеанс он отпускал сальные шуточки, мурлыкал мне в ухо банальные комплименты, и однажды я ощутила его губы на своей шее. Его поведение меня раздражало, и пару раз я порывалась уйти, но Егор был начеку и не позволил. Он демонстрировал жестами, что «больше не будет так себя вести», и на какое-то время действительно оставлял меня в покое, но вскоре забывался, и все повторялось заново. Никогда три часа, проведенных в его компании, не казались мне такими долгими, как сегодня.

Когда фильм закончился, я оказалась первой, кто мчался на выход. Егор предложил подвезти меня, но я отказалась. Он стал мне неприятен, и я, не очень деликатно с ним попрощавшись, поспешила с Юлей на автобусную остановку.

Она пыталась шутить, сравнивая меня с Золушкой, бегущей с бала, но я была не в том настроении, чтобы воспринять ее юмор, а потому тему с Егором мы закрыли. И я рассчитывала – навсегда.

Когда я говорила Егору, что в субботу у меня есть другие планы, я не лукавила. Действительно, дома намечалось праздничное мероприятие по случаю дня рождения моего отца. Мама со «скрипом» отпустила меня в кино. Ей требовалась моя помощь в накрытии стола. Чтобы хоть как-то сгладить свое отсутствие, я помогла ей приготовить пару салатов с вечера. Отец накануне замариновал мясо, и едва я поднялась на пятый этаж, как меня встретил аромат специй и приправ, заставивший жалобно заурчать мой проголодавшийся желудок.

Я заскочила домой и включила в коридоре свет.

– Мама, папа, я дома.

На голос из кухни вышел отец. Он уже принарядился, но, чтобы не испачкаться, надел на себя один из маминых фартуков. На нем светло-серые брюки и белая рубашка, идеально отутюженные маминой рукой и превосходно сидевшие на его фигуре. Накануне отец постригся и с коротко выстриженными висками выглядел моложе своих пятидесяти лет. Я бы не дала ему больше сорока пяти. Даже несмотря на морщины, которые появлялись на его лице во время улыбки. Возможно, его моложавости способствовали светлые волосы, в которых едва замечалась седина, и отсутствие лишних килограммов в теле. Для меня он был самым красивым мужчиной в расцвете лет, и я с гордостью выслушивала комплименты в свой адрес, когда мне говорили, что я как две капли воды похожа на своего отца. У него были тот же широкий лоб, те же голубые глаза, тот же небольшой вздернутый нос, те же губы, что и у меня. Даже улыбка мне досталась от него. Он был чуть выше среднего роста, коренастого телосложения, и с мягким тембром голоса, который так убаюкивал меня в детстве.

– Как кино? – спросил отец.

– Сюжет затянувшийся, можно было бы уложить его и в полтора часа.

Отец улыбнулся. Я поцеловала его в гладко выбритую щеку, еще раз поздравила и извинилась за свое отсутствие.

– Все хорошо. Мы справились и без тебя.

На торцевом стеллаже шкафа зазвонил телефон, и отец взял трубку. Кто-то из коллег позвонил, чтобы его поздравить, и он рассыпался в благодарностях за теплые слова, звучащие на другом конце провода.

В гости к нам были приглашены Марина Федоровна, подруга мамы, ее сын Марк Савельев, за которого мама не переставала меня сватать, пару друзей и коллег отца, а также наши соседи с четвертого этажа, с которыми родители дружили много лет.

Мама и Марина Федоровна познакомились на пятом курсе института, когда тетя Марина вышла из академического отпуска, в котором находилась два года по причине рождения сына, а мама только родила меня. И так как у обеих были дети, то они быстро нашли общий язык. Помогал этому сближению и мой отец, потому что был педиатром, и стал личным врачом не только для меня, но и для Марка.

Наше общение с Марком началось в те далекие дни, когда я была совсем крохой, и первые семь лет своей жизни я считала его своим братом. Не родным, конечно. Двоюродным. А наши мамы родные сестры. Мы постоянно были вместе, и это казалось естественным. О том, что мы не родственники я узнала незадолго до своего семилетия, когда подслушала разговор наших матушек, мечтавших, чтобы однажды мы поженились. Я вышла к ним из укрытия с вопросом о возможности такого союза между близкими родственниками, и тогда они объяснили, что Марк мне не брат, а просто друг и ничто не препятствует нашему браку, когда мы станем взрослыми. В нашей с Марком жизни после этого ничего не изменилось, но ко мне закралась грусть от услышанного. Словно я потеряла брата.

И после этого я стала просить у родителей братика или сестричку, чтобы заполнить образовавшуюся пустоту в семейной ячейке. Они улыбались и говорили, что просят аиста выполнить мою просьбу, но прошли годы, а я так и осталась единственным ребенком в нашей семье. Я смирилась с такой судьбой и даже стала радоваться, что одна у родителей. Я уже не представляла, как смогла бы делить их любовь с другими детьми.

В детстве я посещала много разных кружков, в их числе рисование, плавание, французский язык, но дольше всего я задержалась на танцах. И туда нас отдали вместе с Марком. Мне было тогда одиннадцать лет, Марку тринадцать. Чтобы добиться каких-то результатов в этом виде, нужно начинать заниматься бальными танцами еще в детском саду, а мы пришли довольно поздно. Больших достижений за нами не числилось. Мы ездили на танцевальные конкурсы, побывали за границей, но победителями никогда не были. Мы не расстраивались по этому поводу, получая удовольствие от самих танцев, а не от их результатов.

Я училась на втором курсе, когда Марк, будучи за рулем своей машины, попал в аварию. Мы сильно перепугались за него, но худшее, что с ним случилось, это перелом ноги. На пару месяцев он вышел из строя, а я не захотела менять партнера, и потому с танцами было покончено. Когда Марк встал на ноги, он предпринял попытку вернуться в танцы, но особого рвения не проявил, и тоже бросил их. Так эта страница жизни оказалась для нас перевернутой.

Мне было около шестнадцати лет, когда я впервые поцеловалась в губы, и моим учителем стал Марк. Савельевы пришли к нам в гости, и пока взрослые сидели за столом в зале, мы с Марком уединились в моей комнате. Разместившись на диване, мы болтали о новом увлечении Марка. Он встречался уже с третьей девушкой, и делал это втайне от своей мамы, которая велела ему не водить девиц домой. И о причине этого мы догадывались. Тетя Марина желала видеть в доме только меня. Но Марк все равно умудрялся приводить девушек к себе, пока мать отсутствовала.

Я просила Марка не делиться подробностями этих встреч, покрываясь красными пятнами от смущения. Эта дурацкая особенность моего организма забавляла Марка, и он нарочно смаковал каждую деталь. Тогда же он и поинтересовался, а было ли что-то у меня, и очень удивился, узнав, что я даже всерьез не целовалась.

– А тебе хочется попробовать? – был его вопрос.

– Хочется – не хочется, мне не с кем.

– А как же я?

– Ты мне как брат.

– Перестань. Мы оба знаем, что это не так. Никакого греха в этом нет.

– А как же твоя девушка? Что она скажет, узнав, что ты целуешься с другими?

– Мы ей не расскажем.

Марк плотнее придвинулся ко мне, одна его рука скользнула к моей шее.

– Давай я тебя научу. А то встретишь своего суженого, он начнет тебя целовать, а ты не знаешь, как ответить. Чтобы ему понравилось.

– Я думаю, мой суженый захочет сам меня всему научить.

Я попыталась высвободиться из рук Марка, но делала это не слишком уверенно и настойчиво. На самом деле мне было любопытно попробовать, но я бы скорее откусила себе язык, чем призналась в этом.

Губы Марка совсем близко с моими, я чувствую его дыхание.

– Нужно чуть-чуть приоткрыть рот, – сказал Марк, – и обхватить мою верхнюю или нижнюю губу.

Марк продемонстрировал то, о чем говорил. Он нежно захватил мою нижнюю губу и стал ее слегка засасывать. Аккуратно, будто пил воду через трубочку. Его губы мягкие и нежные. И так странно чувствовать их на своих губах… Он и раньше целовал меня коротким дружеским поцелуем, но вот так… по-взрослому… с почти братом…

Надо представить, что это не Марк, а кто-то другой. Но кто? Мне же никто не нравится. Воображать Юлиных ухажеров это даже в мыслях неприлично, да и не в моем они вкусе. Но кого же тогда? Как выглядит тот, с кем бы мне хотелось целоваться? Я четко представляла его внутренние качества, его характер, но как он должен выглядеть внешне? Внешность не важна, но представить кого-то надо!

Не думайте, что прежде чем я ответила на поцелуй Марка прошло много времени, на самом деле не больше десяти секунд, ведь мысли так быстротечны, и порой столько ерунды способно прийти в голову, пока ты делаешь одно движение глазами, называемое морганием. Я смогла-таки вообразить себе высокого брюнета с крепкой фигурой и сильными руками. Кажется, он похож на какого-то актера из бразильского сериала, который смотрит моя мама. Да и пусть! Лучше уж представлять его, чем Марка. Да, так-то лучше. Даже захотелось обнять и крепче прижаться к его груди. Чтобы услышать биение его сердца. И я сделала это.

Ох, и что же произошло с моим партнером? Он осмелел и напрягся от страсти. Ну… наверное от страсти. Я почувствовала, как что-то твердое уперлось мне в бедро, и даже не имея сексуального опыта поняла, что это и есть то самое орудие его страсти. Он навалился на меня и прижал к спинке дивана, рука скользнула к моей груди поверх майки, а между зубов я ощутила поползновения его языка, пробирающего к моему языку точно змей, и воображение вмиг покинуло меня. «Мыльный» герой исчез, и передо мной вновь мой «почти брат».

Я оттолкнула Марка от себя.

– Марк! Не надо.

– Тебе не нравится с языком?

– Нет. Это уже слишком.

– Но поцелуи с языком так возбуждают.

– Марк! Мы – друзья, забыл? Спасибо за урок, я все поняла.

Он все еще не выпускал меня из своих рук.

– Давай еще разок, – сказал Марк, – для закрепления. Обещаю, что без языка.

– Марк, ты увлекся.

– Ты красивая девушка, как не увлечься. Я могу и не тому тебя научить…

Он опустил глаза на мои груди, ложбинка между которыми виднелась сверху моей майки.

– Марк, все остальное не для тебя. Отпусти меня.

В тот момент в комнату зашла мама, которая хотела пригласить нас к столу, и представленная ее взору картина – я в объятьях Марка – наверняка, пришлась ей по душе. Она тут же смущенно вышла, и из-за дверей озвучила цель своего прихода. Я рассмеялась, представляя, как она будет делиться с тетей Мариной увиденной сценой. Это должно было прибавить им уверенности, что все идет по их плану.

После того случая я целовалась с Марком еще один раз. Он тогда пребывал в подавленном состоянии, а я не знала, как выразить ему свое сочувствие, чтобы это выглядело убедительно и подбодрило его. И поцелуй – единственное, что пришло мне на ум. Я поцеловала его в щеку. Он повернул голову, посмотрел на меня страдальческим взглядом, и недолго думая, приник к моим губам жадным и отчаянным поцелуем. Так тонущие люди хватаются за соломинку, надеясь на спасение. Я не оттолкнула его, а позволила себя целовать, и сама отвечала на поцелуй. А перед глазами все тот же бразильский актер. Но ощутив под своим затылком диван, я ужаснулась. Марк повалил меня и стал стягивать одежду. Это вмиг отрезвило меня, и я уперлась ему в грудь. «Нет!» – вскрикнула я, и это подействовало на него как холодный душ. Марк встал с дивана, отошел к окну и долго пытался восстановить дыхание. Потом обернулся, виновато улыбнулся и попросил прощения. Он был не в себе, и, если бы не душевные переживания из-за поступка отца, этого бы не случилось. Мы друзья – и по-другому между нами быть не может.

Но что же натворил его отец, что так ранило Марка? Пожалуй, стоит рассказать обо всем, что этому предшествовало, и позволить вам самим оценить степень его помешательства. И так, приступим.

Владимир Петрович, отец Марка, среднего роста, но очень статный мужчина с невыразительными серыми глубоко посаженными глазами всегда вызывал у меня странные чувства. Но прежде всего – пугал. Своим прищуренным взглядом, холодным голосом и крепко сжатыми губами. Он постоянно находился в глубоком мыслительном раздумье и даже смотрел как будто бы не на нас, а сквозь нас. Когда мама говорила мне про «бабайку», который придет и заберет меня, если я буду вести себя плохо, я представляла именно Владимира Петровича. Он был отцом моего любимого Марка, но мне виделся чужим и страшным, как бабайка. Не помню ни одного случая, когда бы он улыбнулся или рассказал смешную историю. Он был немногословен и строг, и я не понимала, как Марк мог любить такого человека.

А Марк его любил. И не боялся. Во всяком случае в детстве. Отец часто находился в командировках, приезжал домой на неделю или две, иногда на месяц, а потом снова уезжал и мог отсутствовать до двух месяцев, и любое свидание с ним Марк воспринимал как праздник. Едва отец переступал порог дома, Марк кружил вокруг него, рассказывая, чем были наполнены дни в его отсутствие, что он за это время смастерил и, конечно, как он по нему скучал. Мужчина сдержанно выслушивал радостные щебетания сына, когда-то хвалил его, в другой раз хмурил брови и ругал, но Марк не обижался, а прислушивался к словам отца, старался исправиться и быть хорошим мальчиком.

Они выходили в парк, иногда брали с собой меня, но я не любила такие прогулки. Они заставляли меня нервничать. Мне казалось, что я не нравлюсь дяде Володе, хотя он никак не выдавал мне своего нерасположения. Просто один его вид наводил на меня страх и нервозность. С ним я боялась быть ребенком, мне не хотелось веселиться и резвиться, потому что я думала, Владимир Петрович этого не одобряет.

Но Марк воспринимал все иначе. Отец был его кумиром, и в этом заслуга прежде всего его матери. Марина Федоровна не говорила о муже плохо. На вопросы сына, почему папа постоянно в отъездах и почему не бросит такую работу, она объясняла, что работа папы очень важна и другой такой нет. Марк должен уважать его труд и быть ему благодарным, потому что все, что отец делает, он делает для него. И Марк почитал и уважал отца и его работу. Мы не знали, кем он работает, вернее, знали, но не понимали, что значит «адвокат», и в моем воображении это было что-то близкое к разведчику.

Когда началась школа, Марк показывал отцу свои тетради и дневник. Если он хвалил, то сухо, если ругал, то со всей строгостью. Ремнем не бил, конечно, но так отчитывал, что лучше бы раз жиганул. Марк брался за учебу, что-то читал, зубрил, закрывал двояки, но словесной порки хватало ненадолго. Лень брала верх, и он снова учился на авось. Возвращения отца ждал уже с другим настроением. Подмешивался страх, что отец снова заругает за учебу. Но ругал он не всегда. Иногда просто удрученно качал головой, а в глазах разочарование. И вроде и голос не повышал отец на него, а больно становилось, хоть вой. Разве нельзя гордиться и любить его просто за то, что он его сын? За то, что этот самый сын любит его и ждет с нетерпением домой? Даже несмотря на вероятность быть наказанным. Но Владимир Петрович не умел любить просто так, я сомневаюсь, что он вообще умел любить. Он ждал от сына определенных дивидендов, и главным вложением для их получения должны были стать старания и добросовестное отношение к учебе. Но Марк с этим не справлялся.

Марк подрос еще и стал драться с мальчишками. Они называли его безотцовщиной, и это задевало Марка. «У меня есть отец! И он самый лучший!» «Тогда где он?» «Он работает! Он адвокат, он вас всех посадит, если вы меня тронете!» «Ха-ха! Адвокат! Размечтался. С бабой он крутит, а не работает». Разве можно на такое спокойно реагировать? И Марк взрывался…

Да, к тому времени мы уже разбирались, кто такой адвокат. У Владимира Петровича было много дел, он был востребован в Москве и Санкт-Петербурге. Девяностые – лихие годы, его услуги нарасхват. В стране безработица, дефицит, а у Савельевых и работа, и деньги, и продуктов вдоволь. Только благодаря им и выживали мои родители в те годы – Владимир Петрович хоть и был разъездной, но даже издалека мог договориться, достать и доставить семье и нам все необходимое.

Когда Марк рассказал о стычке с мальчишками отцу, вернувшемуся с командировки, тот нахмурился и спросил, не сильно ли его поколотили? «Сильно», – ответил Марк, утирая нос. «Тебе не танцами, а самбо заниматься надо». Владимир Петрович сразу не одобрил выбор Марины Федоровны, отдавшей сына на танцы, а в этой ситуации и подавно. Что за бабское занятие трясти задом перед публикой? Мужик должен заниматься серьезным делом, уметь постоять за себя, прийти на помощь своей семье в трудную минуту. А какой толк в танцах? И Марк пошел еще и на самбо. Но танцы не оставил. Однако бить его не переставали. Только отцу он больше не жаловался. Он ждал от него помощи, но пришлось рассчитывать только на самого себя.

На самбо он проходил полтора года, а потом бросил. Мальчишки налетали на него гурьбой, и хоть он и пытался применить свои навыки на деле, в неравном бою его шансы были невелики.

Тогда за сына впряглась Марина Федоровна. Она работала в отделе народного образования и уже имела некоторую власть. Она призвала остановить беспредел в школе и наказать виновников. Эти мальчишки были хулиганами и мутузили не только Марка, но и любого другого беззащитного паренька, который был им неугоден. Их выставили на линейке на всеобщее обозрение, публично отчитали и отправили на перевоспитание в спец интернат. Их дальнейшая судьба нам доподлинно неизвестна, потому что Савельевы переехали в другой район, и Марк сменил школу, но по слухам, они пошли по наклонной и не раз привлекались к уголовной ответственности.

Владимир Петрович остался недоволен вмешательством супруги в дела сына. Кто из него вырастет, если мать будет за него решать проблемы и научит бежать от неприятностей? Он будущий мужчина – должен смотреть трудностям прямо в глаза и не бояться самостоятельно их преодолевать. Это закаляет характер и придает уверенности в себе. На что Марина Федоровна отметила, что если бы не вступилась за сына, то и закалять характер было бы некому. Рано или поздно эти отморозки угробили бы Марка, и с той же интонацией Владимир Петрович отчитывал бы ее за то, что не уберегла сына в его отсутствие. Наверное, это было преувеличением с ее стороны так думать, но как мать ее понять можно. Не каждая выдержит, когда ее сына без конца бьют. Тут и самой сломаться недолго, а что говорить о неустойчивой психике подростка? Конфликт был исчерпан, но каждый остался при своем мнении. После того случая Марина Федоровна стала заступаться за сына не столь явно, чтобы супруг вновь не заподозрил ее в излишней опеке над Марком.

Когда Марк оканчивал школу, Владимир Петрович спросил его, кем он хочет быть. Где-то глубоко в душе Марк хотел заняться танцами профессионально, выучиться на хореографа, но знал, что отец этого не одобрит и вслух свои мысли не выразил. Вместо этого он пожал плечами и неуверенно ответил, что может быть юристом. Он понимал, что отец ждет от него именно этого – чтобы сын пошел по его стопам. И поэтому особенно тщательно проверял тетради по русскому языку, и гонял по учебнику истории. «А потянешь?» – чуть скривив губы в некоем подобии то ли улыбки, то ли насмешки, спросил отец. «Я буду стараться».

Владимир Петрович мог бы подключить свои связи, и Марк без проблем бы поступил в университет. Но тогда бы это был не Владимир Петрович. Нет, он конечно помог сыну стать студентом юридического факультета, но никто из преподавателей в экзаменационной комиссии даже не знал, что он «сын того самого Савельева». Он оплатил Марку подготовительные курсы, и лично проверял их усвоение. Марк действительно старался. Как и обещал отцу. Он понимал, что если не сдаст экзамены на отлично, отец палец о палец не стукнет, чтобы ему помочь.

Но ведь можно махнуть рукой и пойти своим путем! В хореографию. Это тоже своего рода мужской поступок. В том плане, что сам захотел, сам поступил, сам сделал. Не об этом ли отец все время говорит? Чем не проявление характера? Но разве отец это оценит? А угодить отцу так важно для Марка. Ну хоть раз в жизни оправдать его надежды. И Марк поступает на юрфак. Сам – сдает все экзамены на отлично.

И что же отец? Он пожал ему руку, чуть улыбнулся и вымолвил короткое: «Молодец. Можешь, когда хочешь». И все. А чего ждал Марк? Что он обнимет его и расцелует брежневским поцелуем? Это уж слишком.

А через год все рухнуло. Марку исполнилось восемнадцать, и Владимир Петрович признался жене, что у него есть другая семья в Питере, и он уезжает к ним. Он позаботился о Марке, и теперь ему нужно взять на себя заботу о двух других детях. Он будет и дальше поддерживать связь со старшим сыном, но жить больше с ним не будет. Обстоятельства вынуждают его уйти в ту семью, но какие он не сказал. И никто не спросил. Уже всего сказанного оказалось достаточно, чтобы кумир был повержен в прах. Все фотографии с ним сожжены, и любое упоминание о нем под запретом.

Догадывался ли кто-нибудь о наличие у Владимира Петровича другой семьи? Когда я повзрослела, я даже с тетей Мариной его с трудом представляла в одной постели, что уж говорить о других женщинах? Как можно спать с камнем? Как вообще можно испытывать к нему хоть что-нибудь теплое, когда он сам так холоден? А тут любовница и двое детей – мальчик и девочка. Младше Марка на семь и девять лет.

Марина Федоровна была разбита горем, и после ухода мужа мы с Марком узнали обо всех обстоятельствах их брака. Они познакомились на судебном процессе, который вел Владимир Петрович будучи молодым начинающим адвокатом. Старший брат Марины Федоровны угодил за решетку по обвинению в убийстве своей сожительницы, и дядя Володя его вызволял. Мужчина был далек от идеала романтического героя, но именно своим неприступным и сдержанным видом привлек юное сердце студентки педагогического института. Она почувствовала в нем силу, волю и смелый дух. И влюбилась. Сделала первый шаг, и мужчина не устоял. Надо отметить этому поспособствовали пышные формы тети Марины, которые не оставили его равнодушным. Нет, она не пышечка, но с юности имела аппетитные округлости там, где надо. И еще до завершения судебного дела, она забеременела. Неизвестно, как в реальности к этому отнесся мужчина, но предложение руки и сердца последовало от него сразу же, как он узнал о ее положении. И они поженились.

Процесс будущий отец выиграл, и новоиспеченный шурин вышел из тюрьмы. Убийцей оказался бывший муж убитой, не вполне здоровый на голову, который решил ей отомстить за то, что она нашла ему замену. Несмотря на снятые обвинения брат Марины Федоровны, Сергей не смог реабилитироваться в глазах коллег и попал под сокращение. Соседи в доме тоже на него косились, будто он вымарал руки в крови, и мужчина не выдержал и переехал в другой город – подальше от всего случившегося и от воспоминаний. Но как-то перестало у него все складываться в жизни после судебного процесса, он стал пить, и спустя пять лет покончил собой. Но это уже совсем другая история.

Главное, что мы усвоили – брак родителей Марка был «по залету», и неизвестно, как сложилась бы их жизнь, если бы Марина Федоровна не забеременела. Владимир Петрович поступил благородно, взяв на себя ответственность за допущенную им вольность с сестрой своего подзащитного, но любил ли он ее? Пожаловаться на пренебрежение супружеским долгом Марина Федоровна не могла, заботу о себе и сыне чувствовала всегда, и хоть порой муж и бывал излишне строг с Марком, но иных разногласий между ними не было. Чем она заслужила такое предательство? Она, которая ценила и уважала его! Она отказывалась это понять, принять и поставила перед Марком ультиматум – он должен выбрать, с кем ему хочется общаться – с отцом или матерью. И если он выбирает отца, то она знать его больше не хочет. Он такой же предатель, как и его отец. И Марк сделал выбор.

Нелегкий. Но единственно возможный в сложившихся обстоятельствах. Он выбрал мать. Отец был его кумиром, но именно она всегда и во всем поддерживала своего сына. Хоть прав он был, хоть неправ. Она любила его безусловно, и за это он ее ценил. И не мог предать. Он перестал общаться с отцом и не отвечал на его звонки. Хотел даже бросить университет, но я его отговорила. Да и тетя Марина не позволила. Юридическим образованием не раскидываются. Тем более, когда она добыто таким трудом. И Марк кое-как доучился.

Сейчас он работает по специальности в крупной торговой компании, набирается опыта и мечтает стать профессионалом своего дела. Но особого рвения к карьерному росту я за ним не замечаю. Он так и остался мальчиком с огромным желанием угодить отцу, но леность по-прежнему берет над ним верх.

К приходу гостей я переоделась в белое шелковое платье в черный горох с широкой юбкой, переплела косу и надела на ноги летние босоножки. Вошла в зал. Здесь слева от входа около углового дивана темно-синего цвета уже стоял накрытый стол, который мы раскладываем для гостей. В другое время он находится в сложенном состоянии около окна, и на нем восседает какой-нибудь горшок с цветами. Но в последнее время на нем стоит магнитофон, который перекочевал из моей комнаты. Стол разложили, магнитофон временно поместили на пол.

На столе белая скатерть. Я поняла, что после ухода гостей нас с папой снова ждет возмущение мамы по поводу пятен, оставленных на ней, вывести которые возможно только белизной. По всей поверхности расставлены салатницы. Из хрусталя. Сейчас такого уже нигде не купишь. А если и найдешь, то очень дорогой. Одни салаты приготовила я, другие мама, также здесь мясная нарезка, бутерброды с икрой, сыр и красная рыба. Центр стола свободен, в ожидании горячего. Сегодня это картофельное пюре, говядина, приготовленная отцом, а также нежные куриные котлеты, которые сделала мама. Среди горячительных напитков водка, красное сухое и белое полусладкое вино. Отдельный кувшин с ягодным морсом для тех, кто любит алкоголь запивать. По периметру расставлены белые тарелки, слева вилка, справа нож. На тарелках лодочкой сложенные салфетки для того, чтобы застелить их на ноги. В салфетнице – салфетки для рук. Все на месте? Ах, как обычно забыли хлеб. Мама спешит на кухню, чтобы исправить упущение.

Мои ноги проваливаются в ковер, и я подумываю, чтобы снять босоножки. Какой в них толк? Но нет, мама хочет, чтобы я оставалась в обуви. Так я выгляжу презентабельно. Будто день рождения у меня. Но придет Марк, и этим все объясняется.

Напротив стола темная лакированная стенка, купленная еще в советские времена и до сих пор служившая верой и правдой нашему дому. В ней два отсека за стеклянными дверцами – за одними стоит посуда (выставлять ее на показ – это тоже откуда-то из Союза), за вторыми – книги. Наша библиотека. На ней все произведения, изучаемые в школе. И даже больше. В стенке не была предусмотрена ниша для телевизора, в моем детстве он стоял на отдельной подставке, но отец разобрал один из центральных отсеков и в ней мы поместили наш телевизор. Новый, японский. Диагональю 54 сантиметра. С пультом управления. Нашлось даже место для антенны, которую мама постоянно крутит, чтобы поймать четкое изображение. По центру комнаты окно с балконом. Шторы висят на металлической гардине с прищепками. Мама хочет ее заменить, но пока руки до этого не дошли. Шторы голубые с крупными красными маками. Они добавляют темному интерьеру комнаты яркости, но мама мечтает о ремонте. Особенно, когда приходит в гости к Савельевым.

Тетя Марина на новой волне и сделала современный ремонт в квартире, сменила старые деревянные окна на пластиковые. Говорят, они при нагреве выделяют какие-то вредные вещества, но смотрятся красиво. И красить не надо.

Возле окна кондиционер. Жаркими летними вечерами без него совсем тяжко. Когда-то пользовались вентилятором, но прогресс не стоит на месте, и мы установили кондиционер. Советовала тетя Марина, она была первопроходцем. Испытывала все на своей квартире.

На потолке хрустальная люстра. Ей много лет, отдельные сосульки уже разбиты, но мама от нее не готова отказаться. Слишком дорого она стоила им с отцом. В советские времена люстра и посуда были главными показатели хорошего достатка. Мы не были богаты, но мама любила пустить пыль в глаза.

За диваном фотообои с горным пейзажем и озером, а остальные стены оклеены светло-бежевыми обоями без рисунка. С двух сторон от дивана висят большие семейные фотографии, сделанные пару лет назад на моем дне рождения. Я в центре экспозиции, родители по бокам. В моих руках букет красных роз, на лицах счастливые улыбки. На одном снимке мы смотрим в камеру, на втором – родители целуют меня в щеки с двух сторон. Эти кадры умиляют и делают меня счастливой. И комната как будто бы наполняется солнечным светом.

Первыми среди гостей оказались тетя Марина и Марк. Они приехали на машине, одеты налегке. На тете Марине зеленый костюм с юбкой, который она шила на заказ, потому что не может подобрать себе одежду в магазинах. Ее круглое лицо и пухлые щечки обрамляет стрижка каре, темно-русые волосы выкрашены в каштановый цвет и приподняты у корней. У нее узкий открытый лоб, короткий широкий нос, серо-зеленые чуть навыкате глаза, дугообразные брови, и пухлые губы. Она не красавица, но относится к тому типу женщин, которые становятся привлекательными с годами – их черты становятся мягче, а взгляд мудрее. Она моя крестная, и это определяет мое отношение к ней. Я люблю ее, и знаю, что эти чувства взаимны.

Марк выше тети Марины на целую голову, и с первого взгляда сходства между ними не заметишь. У него овальное лицо с заостренным подбородком, и это досталось ему от Владимира Петровича, узкий лоб и пухлые губы от матери. Глаза серые, глубоко посаженные, их внешние уголки чуть приспущены, над ними свисают широкие низкие брови, нос длинный, прямой с узкими ноздрями. Он улыбается, и его сходство с матерью становится очевидным. Та же мимика, та же улыбка.

Мы с Марком немного посидели «со взрослыми», произнесли свои поздравительные тосты, вручили отцу подарки, а затем улизнули в мою комнату, прихватив с собой магнитофон. Марк еще не был у меня после ремонта и оценивающе осмотрелся вокруг. Особенно задержал взгляд на кровати.

– Теперь и посидеть негде, – сказал он. – Только полежать.

– На кровати тоже можно сидеть.

Я включила радио на магнитофоне и потянула его за руку, предлагая сесть на кровать. Немного поговорили о его работе. Его компания взяла курс на освоение новых направлений в бизнесе со всеми вытекающими отсюда последствиями – новые поставщики, новые контракты, внеурочная работа. Из-за этих обстоятельств я была лишена «удовольствия» послушать интимные подробности его встреч с девушками, на которых у Марка нет времени, и удивилась, что игры на приставке оказались в приоритете и для них время находится.

– После насыщенного трудового дня мне надо как-то расслабляться. И игры мне в этом помогают.

– Как они расслабляют? Ты всегда такой нервный и напряженный в них.

– Мозг отключается от реальности, и ты уже не думаешь о работе.

– А с девушкой все не так?

– Чтобы девушка расслабила, надо сначала ее «завести», а сил на это уже нет. Но ты ведь ничего об этом не знаешь, да?

Ох, все-таки мы не избежали интимных тем. Я откинулась на стену, и сдвинулась на кровати глубже, пытаясь скрыть свое смущение. Но Марк все равно его заметил и, усмехнувшись, тоже пододвинулся к стене и взял меня за руку.

– Обожаю, когда ты краснеешь.

– Я не краснею.

– Лиза, выходи за меня замуж, – вдруг выпалил Марк.

Я хохотнула. По радио заиграла лирическая композиция в исполнении какой-то англоязычной певицы, имени которой я не знала, и только шампанского не хватало, чтобы обстановка стала более романтичной.

– Марк, ты, кажется, не пил, а говоришь ерунду.

– Почему ерунду? Нашим мамам это бы понравилось.

– Марк, я не хочу, чтобы это нравилось нашим мамам. Это должно нравиться мне. Ты знаешь, я выйду замуж только по любви. А тебя я не люблю… – но тут же поправилась: – Нет, люблю, конечно. Но не как мужчину. Только как друга… как брата.

– Все еще веришь в любовь?

– Что значит – все еще? Я всегда в нее верила, верю и буду верить. И для меня брак возможен только по любви.

Марк невесело усмехнулся.

– Думаешь, – сказал он, – любовь определяет, будешь ты счастлив в браке или нет?

– Безусловно, кроме любви должно быть уважение друг к другу, взаимопонимание, взаимопомощь. Умение выслушать партнера, найти компромисс. Любовь без всего этого не любовь.

– Но она проходит.

– Значит это не любовь, – сказала я, – любовь не может пройти.

– Думаешь, мой отец никогда не любил маму?

Я сжала крепче руку Марка, накрыла ее своей второй рукой и посмотрела на него.

– Я не знаю, Марк. Они были так молоды, когда поженились. И… их брак был по «залету».

– Это точно. Выходит, любви и не было.

– Сам видишь, чем заканчивается брак без любви. Зачем нам проходить тот же путь?

– А как же твои родители?

– Ты о чем?

– Они тоже женились по «залету», но до сих пор вместе.

Я вырвала руку у Марка.

– Ты о чем?! – повторила я. – Мои родители женились по любви.

– Правда? Зимой?

– Причем здесь это?

– Кто женится зимой? Только «залетчики». Пока живота не видно.

Я хотела возразить. От волнения забыла, когда мы праздновали последнюю круглую дату свадьбы родителей, отчего-то подумала, что это была осень. Это должна была быть осень. Потому что я родилась летом. Но потом собрала мысли в кучу и вспомнила, что двадцатую годовщину бракосочетания родителей мы отмечали в прошлом феврале. И мне исполнилось двадцать в прошлом июле.

– Это ничего не значит, Марк. Мои родители женились по любви. Пусть мама и была уже беременной.

Странно, почему я никогда не замечала столь очевидный факт? Почему всегда считала, что я появилась на свет как минимум через девять месяцев после свадьбы? Откуда возникла уверенность, что брак моих родителей был основан на любви… и только на любви! Потому что меня всегда любили, и я не чувствовала недостатка в родительском внимании? Потому что никто и никогда не попрекал меня в том, что если бы не я, жизнь сложилась бы по-другому? Любовь точно была. Просто мое появление немножко ускорило их брак. Они бы все равно поженились.

– Конечно, – согласился Марк. – Так бывает.

– Марк, у моих родителей действительно была любовь.

Марк снова взял меня за руку и мягко спросил:

– Лиза, ты хочешь меня в этом убедить… или себя?

– Я вообще в этом никогда не сомневалась, Марк! А ты пытаешься подорвать веру в неоспоримых фактах.

– Извини. Наверное, я просто тебе немножко завидую. Твой отец всегда был рядом. А мой… где-то в командировках.

Я сжала руку Савельева.

– Марк, ты уже большой мальчик. Прости его.

– Не могу. Лучше бы он сразу бросил маму, чем столько лет жил на две семьи. Это было бы честно.

– Он хотел, как лучше. Чтобы ты рос в полноценной семье.

Марк усмехнулся.

– Какая семья, Лиза? Я его так редко видел.

– Значит, нужно взять это на вооружение и свою жизнь построить так, чтобы у твоих детей не было такого печального опыта. Женись по любви, будь рядом со своим ребенком и никогда его не бросай.

– Дядя говорит, что мой отец сейчас живет именно по этому сценарию. Он больше не мотается по командировкам, а осел на месте. Работает в какой-то крупной фирме юристом, а с адвокатурой покончил.

Марк не общается с отцом в открытую, но поддерживает отношения со своим дядей, братом Владимира Петровича. Марк не задает ему вопросов об отце, но они написаны на его лице, и дядя с ним делится тем, что известно самому. Но Марина Федоровна об этом общении не знает.

– Марк, иногда быть рядом не значит находиться в одном доме. Присутствие человека в твоей жизни можно чувствовать и на расстоянии. Ничто не мешает тебе общаться с отцом. С твоим братом и сестрой.

– Я обещал маме. Она мне не простит.

Марк вздохнул. По радио заиграла песня, текст которой повествовал историю брошенной женщины. Словно кто-то подслушивал наш разговор и ставил те песни, что точно соответствовали нашей беседе. Я поднялась и переключила волну. Выбрала зарубежные песни – хотя бы слов не разобрать.

– Марк, прошло пять лет, неужели тетя Марина по-прежнему запрещает тебе с ним общаться?

Я не любила Владимира Петровича, но Марку он был дорог. Я чувствовала, что первая боль и обида, вспыхнувшие в нем после ухода отца, улеглись, и он готов пойти на примирение, но между ними стояла мать, и Марк из уважения к ней не смел.

– Мы не говорим о нем. Мне кажется, она до сих пор страдает. Иногда я слышу, как она плачет.

Я снова села на кровать, сдвинулась к стене.

– Думаешь, из-за него?

– В доме осталась одна его фотография – свадебная. Она лежит в ее спальне в тумбочке. Она вся измята и в разводах, как после воды. Я думаю, она плачет над ней.

– И ты никогда больше не встретишься со своим отцом только потому, что твоя мама этого не хочет? А как же твои брат и сестра? Разве ты не хочешь с ними познакомиться?

– У меня есть ты, зачем мне другие? – усмехнувшись сказал Марк, сжимая мою кисть.

– Но это ведь не одно и то же.

– Разве? Тогда почему ты все время твердишь, что я тебе как брат?

– Марк, я серьезно.

– Я тоже. Мне кроме тебя никто не нужен.

Я положила голову на плечо Савельева, погладила его по руке, сжимавшей мою другую руку. Мне были приятны слова Марка. Если честно, когда я узнала, что у него есть брат и сестра, я испытала укол ревности. Они ему настоящие, пусть только по отцу, но настоящие брат и сестра. И если бы он вдруг, когда перед ним стоял выбор между отцом и матерью, выбрал отца и уехал с ним в Питер, что обязательно произошло бы при таком исходе, я бы этого не пережила. Хотя нет, пережила бы… Но мне было бы очень обидно. И больно. Я с ним с рождения, между нами не кровная, но какая-то особенная связь, и прервать ее – все равно, что лишиться частички своего тела.

– Значит, не пойдешь за меня замуж? – вдруг сменил тон и настроение Марк.

Я хохотнула.

– Нет, Марк, не пойду.

– А как он выглядит?

– Кто?

– Твой суженый-ряженый.

– Его нет, Марк.

– А каким он должен быть, чтобы покорить твое сердце?

– Самым лучшим.

– И что это значит?

– Интересным… с ним должно быть интересно. Он должен меня чем-то удивлять… В хорошем смысле этого слова. Должен заполонить все мое сознание собой… Быть добрым… заботливым… Много знать и уметь о том рассказать. И выслушать… И чтобы мурашки по коже только от одного его взгляда…

– А я тебе уже не интересен… Я не удивляю… не добр и не заботлив…

– Все это есть в тебе, но…

– …нет мурашек. Я понял, – Марк вздохнул и продолжил: – Эх, вот если бы мы были цыганами, ты бы уже давно была моей женой.

– Цыганами? Причем здесь они?

– Потому что их браки устраивают родители, и женятся они совсем юными. Чтобы девочка была «чистенькая», нетронутая.

Я с удивлением и любопытством посмотрела на Марка. Откуда такая информация?

– Ага! – воскликнул Марк. – Я вызвал твой интерес!

– Разумеется. Я никогда не замечала, чтобы ты занимался изучением цыган.

– Я и не занимался. Просто на днях посмотрел одну передачу, случайно глазом зацепился. О цыганах. Там рассказывали об их обычаях. И один из них – это ранние браки… Они женятся лет в тринадцать-пятнадцать… И в тридцать они уже бабушки и дедушки. Ты представляешь?

В голове возник образ Шандора и его «ни сегодня, ни завтра, ни в этой жизни…». Меня осенила догадка. Я думала, у него есть девушка… А что если это не девушка, а… жена? Вдруг я отчетливо вспомнила слова цыганки, которая гадала мне когда-то, о том, что цыгане рано женятся. Шандор женат? Поэтому любое сближение со мной его так пугает? Вспомнила разговор в кафе, что у цыган не принято говорить о своих женах. Почему – я так и не узнала. Наверное, именно потому, что не принято. Он не носит кольцо, но вдруг у них нет таких обычаев. Может ли наличие жены быть основанием всех странностей, что связаны с ним? Как будто бы да. Это многое бы объяснило.

– Лиза! – Щелкнул Марк пальцами перед моими глазами. – Ты куда пропала?

Я вернулась мыслями к Савельеву.

– Прости, задумалась… Странные обычаи. Хорошо, что у нас все по-другому.

Когда мы встретились с Леной, она прожужжала мне уши рассказом о том, как Егор подвозил ее домой после кино. И, конечно, это послужило поводом для прекращения игры «в молчанку». Юля отошла в деканат, Егора тоже не было – он опаздывал на семинар из-за тренировки – и восторженные дифирамбы Тимирязевой я выслушивала одна. Она нахваливала его «классную машину», его «крутое вождение», и его «фантастические поцелуи». Но когда она начала рассказывать, какого размера его «дружок» в штанах, я прервала поток ее откровений. Господи, как можно рассказывать такие вещи постороннему человеку? Даже подруге. А как же сокровенность любовных отношений?

– Какая же ты дура, Лизка, – подвела она итог, – упустила такого парня. Ты знаешь, что осенью он поступает на заочное отделение на эконом? Подумать только, он будет экономистом! Куда лучше, чем историком. Зачем он вообще сюда пошел?

– Кажется, он провалил экзамен на юрфак, – напомнила я. – Почему на эконом, а не на юриспруденцию?

– Его отец говорит, что юристов у него хватает, ему нужен толковый экономист. Ой, Лизка, да какая разница – юрист или экономист? Всяко лучше какого-то историка. Завидный жених, не находишь?

– Кому как. Значит, вы теперь вместе?

– Типа того.

– Поздравляю, – равнодушно сказала я.

– Что-то не слышно радости в твоем голосе. Неужели ревнуешь?

Я фыркнула.

– Ты же знаешь, он никогда меня не интересовал.

– Ну, конечно, у тебя же есть Марк. Тоже ничего вариантик, и любит тебя по уши.

Да, Лена тоже прониклась нашей с Маркой игрой перед Егором, и поверила, что между нами любовь. Для собственного спокойствия разубеждать ее в этом я не стала. Она и без того ревновала меня к Кулагину, а наличие Марка хоть как-то ее остужало.

– Марк звал тебя замуж?

– Да, буквально на днях.

– Здорово, и ты согласилась?

– Ну… да, только мне надо сначала доучиться.

– Ну разумеется, у тебя же все по плану. А как он тебе в постели?

– Лена! Перестань. Я не стану обсуждать с тобой такие вещи!

– Ну скажи хоть, хорош? – толкнула она меня в бок, расплываясь в игривой улыбке.

– Тебя это не касается.

– Нет, но я же за тебя переживаю. Сейчас тебе кажется, что тебя в нем все устраивает, а потом замуж выйдешь и поймешь, что он тебя не удовлетворяет. Вот будет разочарование. Ну я же подруга, скажи, как у вас с ним?

– Лена! – насупила я брови. – Я не буду с тобой говорить на эту тему.

К счастью, в этот момент в кабинет вошел Кулагин со спортивной сумкой на плече, и Лена быстро ускользнула с моей парты, побежав встречать его. Она повисла у него на плече и вытянула шею, подставив губы для поцелуя. И Егор поцеловал, но прежде убедился, что я это вижу. Да уж, эта парочка друг друга стоит.

С того дня Лена и Егор стали неразлучны. На лекциях и семинарах сидели вместе, постоянно о чем-то шептались, на переменках целовались на глазах у всех, и ребята окрестили их влюбленной парочкой. Я не понимала этих отношений, но уже за то, что Лена отвлекла внимание Кулагина от меня, я была ей весьма благодарна. И ей приятно, и мне полезно.

Наступил май и приближались зачеты. По некоторым предметам не были написаны работы, и, закончив с докладом к конференции, я снова стала посещать библиотеку. Иногда встречала там Шандора, но мы не пересекались и не здоровались. Я с нетерпением ждала двадцатое мая, чтобы прервать молчание между нами. Очень рассчитывала, мое участие в конференции станет для него приятным сюрпризом.

Однажды вечером перед сном я зашла в ванную, чтобы помыться. До меня здесь был отец, принимал душ, и поэтому зеркало запотело. Пока я чистила зубы, успела протереть его сухой тряпкой, а также удалить загрязнения с раковины и кафеля около нее. Увлеклась и вымыла обе мыльницы, висевших на присосках. Одна под туалетное, другая под хозяйственное мыло. О, Господи, становлюсь как мама – нет бы заниматься тем, за чем пришла, а вместо этого взялась за уборку.

Я отбросила в сторону тряпку и стала раздеваться. Сняла с себя майку и шорты и повесила их на крючки, служащие для одежды. Сняла с себя белье и бросила в корзину. На глаза попалась отцовская белая рубашка. В памяти всплыл разговор с мамой и ее подозрения касательно аромата женских духов на одежде отца. Я взяла сорочку и боязливо поднесла к носу. Было стыдно за недоверие к отцу, но не могла мама спутать запах порошка с духами. Я солгала ей, сказав, что тоже чую порошок на своей одежде. Я лишь хотела отвести подозрения от отца. Принюхалась. Чувствовался запах пота и что-то больничное, возможно запах лекарств, но только не духов. С облегчением вздохнула и бросила рубашку обратно в корзину. Но вдруг заметила какие-то красно-бордовые полосы на воротнике и снова взяла ее в руки. Размазанные следы могли принадлежать, как женской помаде, так и крови. Поднесла к носу. Никакого запаха, выдававшего тот или иной след, не было. Я взяла кусок мыла и застирала пятно, оно легко поддалось трению моих рук. Слишком легко для крови. Ополоснула воротник водой, отжала и бросила рубашку в машинку. Решила, что с утра поставлю стирку вместе со своим бельем. Надо только опередить маму.