Когда я встречу тебя вновь. Книга 1: Любить нельзя забыть

Глава восьмая

Когда очнулась, первое что ощутила – сильную боль справа на голове. Попыталась открыть глаза, но все кружилось, и я вновь их закрыла. О том, что я инстинктивно потянулась к источнику боли, поняла, когда кто-то схватил мою руку и прижал ее к месту, на котором я лежала. Где я? Что произошло?

Болела не только голова, левая нога ныла, будто ее вывернули наизнанку. Слышала голоса, но не могла разобрать речи. Что со мной? Я умерла? Но разве чувствовала бы я боль, будь я мертвой? Вероятно, жива. Но отчего болит все тело, а особенно голова? Я попыталась что-то произнести, но кроме как пошевелить губами, ничего другого не смогла.

– Лежите, не шевелитесь. Мы везем вас в больницу.

И я снова провалилась в беспамятство.

Проснулась я в больнице, лежа на спине, голова на левом боку. Я подняла руку и притронулась к ней. Ее перебинтовали, хвост распустили. Пульсирующая боль справа стала слабее, но не ушла совсем. Нога стянута эластичным бинтом, не гипсом, а значит, не перелом. В руке капельница, на плечах ссадины. Что произошло? Почему я в больнице?

Аккуратная чистая палата с выкрашенными в светло-зеленый цвет стенами, деревянным окном и выбеленным потолком дышала свежестью. Будто ее только что вымыли и сбрызнули освежителем воздуха. На окне – прозрачный тюль, призванный создать домашний уют. Он колышется от легкого ветерка из приоткрытой форточки, но прохлада не ощущается. Слева от кровати белая металлическая тумбочка и моя сумка сверху, в ногах – квадратный столик на стальных ножках с придвинутыми к нему двумя стульями. На противоположной стороне маленький холодильник, на нем – электрический чайник. Кроме входной двери в палате мною обнаружена еще одна. Видимо, в санузел. Расположилась с комфортом. Еще бы телевизор, и как в санатории.

Хотелось в туалет. Но капельница не позволяла этого сделать. Увидела около кровати кнопку для вызова медсестры. Нажала. Через несколько секунд вбежала молодая хорошенькая сестричка в белом халатике. На лице радушие. Она мне сразу понравилась.

– Вы проснулись, – подтвердила она очевидный факт. – Как самочувствие?

– Лучше, чем было. Хочу в туалет.

Она посмотрела на капельницу, поправила ее.

– Вам пока лучше не вставать. Могу дать «утку».

– О нет. Потерплю тогда. Как вас зовут?

– Мария.

– А я Лиза.

– Да, я знаю. Скоро подойдет ваш лечащий врач, он вам все расскажет.

– Мне что-то делали? – указывая на голову, спросила я.

– Олег Васильевич вам все расскажет, – повторила она.

– Хорошо. Ко мне можно на «ты».

Мария улыбнулась и вышла. Не слишком разговорчивая оказалась у меня медсестра. Олег Васильевич действительно пришел «скоро». На вид ему было лет тридцать-тридцать пять. Такой же радушный и улыбчивый, как медсестра. Они всем пациентам так улыбаются?

– Как ваше самочувствие? – спросил он, представившись.

Он не стал садиться, а, положив мою карту на стол, подошел к моей кровати. Достал из кармана халата фонарик и, раздвинув поочередно одной рукой мои глаза, второй посветил им во внутрь.

– Немного кружится голова, и тошнит.

– При травме головы такое бывает. Вы помните свое имя?

– Да, Лиза… Елизавета Костолевская.

– Верно, мы нашли ваши документы в сумке. И предупредили вашего отца, что вы у нас.

– Вы его знаете?

– Я же врач.

– Да, разумеется. Что случилось? Почему я здесь?

– Вы не помните?

Я в который раз попыталась напрячь свою память. Я знала свое имя, значит, должна помнить и события, приведшие меня на больничную койку. Но… я не помнила.

– Вас сбила машина. Вы переходили дорогу в неположенном месте.

– Где это произошло?

– На Ставропольской. Около университета.

Пазлы, рассыпавшиеся в моей голове, вдруг собрались в единую картинку. Я вспомнила. Но лучше бы мне это забыть.

– Двери в отделение атакует мужчина, который вас сбил. Он очень интересуется вашим самочувствием. Боится, что ему предъявят обвинение. Что вы можете сказать в свое оправдание?

– Он не виноват. Скажите, пусть идет домой. Я не имею к нему претензий. Я просто задумалась.

– И часто у вас такое?

– Нет. Впервые. Что с моей головой?

Оказалось, у меня черепно-мозговая травма. При падении на асфальт я ударилась головой. Мой хвост смягчил удар, без него последствия могли оказаться более удручающими. Мне назначили препараты и терапию, которую я буду проходить в ближайшие семь дней. Если через неделю я буду чувствовать себя удовлетворительно, меня выпишут под домашний контроль. В течение трех недель мне запрещено читать, смотреть телевизор, слушать музыку, больше лежать и отдыхать. Ограничить посещения родственников и друзей, либо сократить их визиты до нескольких минут, чтобы не напрягать головной мозг. Если будут беспокоить головные боли, головокружения, обмороки и тому подобное сообщать медсестре. Когда «лекция» закончилась, я поинтересовалась, как скоро смогу вставать и самостоятельно передвигаться.

– Ваш отец обещал достать вам костыли, чтобы вы могли перемещаться по палате, в коридор пока не выходите, все необходимое у вас есть здесь.

– Что с моей ногой?

– Обычный вывих, но передвижение может быть болезненным, а так как прыгать сейчас нежелательно, то с костылями вам будет удобнее. А пока отдыхайте. Как капельница закончится, медсестра поможет вам дойти до туалета. Скоро вам принесут обед.

Вечером примчались родители. Оба в белых халатах, с тревогой и беспокойством на лице, сканируя глазами мое тело точно рентгеновский аппарат. От мамы сыпались один вопрос за другим, и я не успевала на них отвечать. Отец принес костыли, а мама – фрукты, домашнюю еду, пижаму, тапки, и я с удовольствием скинула больничную сорочку, облачившись в свою одежду. От резких движений у меня закружилась голова, и, покончив с переодеванием, я опустилась на подушку. Мама уселась возле меня на кровати, без конца теребя мои кисти, щупая голову и не переставая охать.

Когда первые переживания прошли, она принялась отчитывать меня за неосторожность, повлекшую к таким последствиям. Разве не учила она меня в детстве, как надо переходить дорогу? Почему я проигнорировала светофор и пешеходный переход, которые находились в нескольких метрах от меня? О чем я думала и куда шла, почему не смотрела по сторонам? И где виновник происшествия, почему он не наказан? И все в этом духе. А что я могла сказать в свое оправдание? Только «так получилось». А что еще скажешь? Не правду же.

Папе пришлось вступиться за меня, прервав поток маминых упреков и назиданий. Что толку причитать? Беда случилась, и теперь главное, чтобы все обошлось. Травма головы – вещь серьезная, и последствия от нее могут дать о себе знать даже спустя годы. Но он проследит, чтобы мне предоставили необходимый медицинский уход и сделали все необходимые обследования. Любую угрозу для будущего мы должны пресечь сейчас. В этом весь папа. Но я ему доверяю, и готова соблюдать все его рекомендации.

Они пробыли у меня еще какое-то время, и когда ушли, я вдруг поняла, как прав оказался врач, рекомендуя мне полный покой. От маминых возгласов и переживаний у меня разболелась голова, и я оказалась рада остаться в одиночестве.

Вот так и потекли, а точнее поползли мои дни в больнице. Запрещалось все, что могло бы меня отвлечь и скоротать дни до выписки. Оставалось лежать и смотреть в потолок. Иногда в окно. Для этого я вставала с кровати очень осторожно, чтобы не вызвать головокружение, брала костыли и передвигалась по палате.

Через два дня голова практически не болела, болели подмышки от костылей. Мне сняли повязку с головы, и я смогла заплести косу, мыть волосы пока не разрешали. Просили подождать несколько дней.

Днем ко мне приезжала мама, вечером приходил отец. Мама приносила из дома всякие булки и печенья, супчики и гарниры, участливо держала меня за руку, спрашивала о моем самочувствии и надеялась, что мое состояние позволит мне уйти из больницы хотя бы на выходные. Но отец не поддерживал ее в этих надеждах. Он считал, что лучше мне провести эти дни в больнице под присмотром врачей. Мне было все равно, где встретить свой день рождения. Оно не сулило мне радостных моментов, и я перестала ждать его. В какой-то степени меня привлекало мое состояние. Оно позволяло скрыться за ним, спрятав истинные причины недуга.

– Ты что-то неважно выглядишь, – сказал отец, когда пришел ко мне в среду вечером.

– Разве? По ощущениям как раз наоборот.

– Правда? Голова больше не болит?

– Немножко. Но уже не так часто. Даже могу лежать на правом боку.

– Расскажешь, как тебя угораздило попасть под машину?

Я сидела на кровати, опираясь спиной о ее изголовье, ноги подогнула в коленях и обхватила их руками. Ступня уже не тревожила, и я старалась обходиться без костылей. Вопрос отца заставил меня посмотреть ему в глаза.

Мы больше не были близкими людьми, как раньше. Между нами стояла другая женщина, и я чувствовала, что отец до сих пор с ней встречается. Его выдавал взгляд, когда он возвращался с работы. Он торопился его отвести и как будто бы смущался. Я четко могла определить, в какие дни он был с ней. Мы не говорили о Ларисе, но я незримо ощущала ее присутствие в нашей жизни. Иногда мне казалось, что только я и удерживаю его от решительного шага. В его отношении к маме я чувствовала смирение и снисходительность. Как раньше не будет уже никогда. Даже если отец расстанется с этой женщиной. Он больше не идеальный мужчина, каким виделся мне долгие годы. И как оказалось, идеальных вообще не бывает.

– Я уже рассказывала, что задумалась и не заметила, как оказалась на проезжей части.

– О чем были твои думы?

– Обо всем и ни о чем. Ничего конкретного.

Я отвела глаза и уставилась на свои колени.

– Ты заставляешь меня нервничать. Я в детстве переживал за тебя меньше, чем сейчас. Думал, ты уже в том возрасте, когда страхи за твою безопасность не будут меня беспокоить. Боюсь, ты не договариваешь. Что-то произошло, чего я не знаю?

Он потянулся ко мне, взял за руку. Наверное, случись это три месяца назад, я бы открылась отцу без всяких недомолвок. Я бы упала ему на грудь и плакала навзрыд, делясь своим душевным потрясением, первой неразделенной любовью. Но сегодня что-то останавливало меня от откровений, уже не хотелось плакаться в его «жилетку».

– Поделись со мной. Что тебя тревожит?

– Папа, все хорошо. Просто я переутомилась. Сессия, практика… Это был нелегкий семестр, ты же знаешь, у меня было две конференции. Столько напряжения в последнее время. Но теперь все позади. Отдохну, и буду как огурчик. Обещаю внимательно следить за дорогой.

Я выдавила из себя улыбку и, не моргая, посмотрела отцу в глаза.

– Ну… если так, то слава богу. Но если тебя действительно что-то тревожит, только скажи. Ты знаешь, чем могу, тем помогу.

– Конечно, папочка.

Я обхватила его руку двумя руками и еще шире улыбнулась.

– Может, ты хочешь поесть? Мама принесла столько еды, что мне одной не осилить.

– Сама ешь, а то глядя на тебя кажется, будто ты за эти три дня несколько килограммов скинула.

– Я практически не ела в понедельник. Меня тошнило.

Отец собрался уходить, и я вышла прогуляться по коридору, желая проводить его. Здесь же прохаживались другие больные, и еще нескольких я заметила около поста медсестры. Там стоял диван и пару кресел, а напротив них телевизор. Показывали новости и больные, кто с перебинтованной ногой, кто с гипсом на руке, смотрели их, вставляя свои комментарии, в основном неодобрительного характера.

Почти на выходе отец вспомнил новость, с которой шел ко мне, но из-за тревоги за меня, позабыл о ней.

– Ты знаешь, кто ко мне сегодня приходил?

– Приходил куда? В больницу?

– Да.

– Наверное, это кто-то необыкновенный, если ты говоришь таким тоном. Неужели сам губернатор?

– О, как ты высоко берешь!

– Мэр?

Отец рассмеялся.

– Нет, все гораздо прозаичнее. Юрий Слобода. Знаешь такого?

Я остановилась, перенеся тело на здоровую ногу.

– Зачем он приходил?

– Говорит, – тоже останавливаясь, сказал отец, – у вас была на сегодня назначена встреча, а ты не пришла. Он стал беспокоиться. Ни телефона, ни адреса он твоего не знает, но при этом ему известно, где я работаю. Позвонил на мой рабочий с вахты, и я к нему спустился. Я не стал по телефону пугать его своими вестями.

– Ты ему все рассказал?

– Разумеется. Он был очень встревожен. И вызвался навестить тебя. Я, конечно, отговаривал его, сказал, что тебе нужен покой. Но он обещал, что не будет долго занимать тебя своим визитом. Ты не против, если он тебя навестит? Кстати, Марк и Денис тоже хотели тебя проведать. Их еще не было?

– Нет.

– Может быть, придут в пятницу. День рождения все-таки.

– Что он говорил?

– Кто? Юра?

– Да.

– Сказал, что обязательно придет к тебе. Спросил, пустят ли его. Я заверил, что пустят. Я договорился, чтобы к тебе пропускали посетителей. Разумеется, ненадолго. Он так волновался о тебе.

Я снова сделала шаги к выходу. Отец последовал за мной.

– Ты как будто бы не рада, что он придет.

– Нет, – улыбнулась я, – отчего же? Я рада. Неудобно получилось. Я даже не знала, как его предупредить.

Хотя я, конечно, лукавила. Я могла попросить отца, чтобы он передал информацию обо мне через Дениса Слободе. Но я совсем забыла о запланированной на сегодня встрече.

– Он сказал, когда придет?

– Нет. Я просил его дать тебе восстановиться три дня. Может, в пятницу…

– Да, наверное.

Когда отец ушел, я вернулась в палату и стала думать о Шандоре. Я пыталась вспомнить, как покинула его квартиру, не выдала ли я своих истинных чувств. Я запуталась в замках, говорила незнакомым мне голосом, кажется, и попрощаться забыла. Заметил ли он мое состояние? Не заподозрил ли в неравнодушие к нему? Не для того ли желает меня увидеть, чтобы убедиться в своих подозрениях? Но, наверное, тогда бы ему лучше уехать и не показываться мне на глаза. Чтобы страсти улеглись. Однако он выразил желание меня навестить, и был весьма встревожен.

Ох, как бы я хотела отсрочить эту встречу. Я совсем к ней не готова. Что говорить? Как себя вести? Смогу ли я как прежде быть с ним дружелюбна и безмятежна? У него есть девушка, но он о ней промолчал. Может ли быть речь о доверии, когда он скрыл от меня ее существование? Почему? Боялся моего осуждения? Глупость! Он знал, что я за отношения, в которых присутствует любовь, и мне они близки и понятны. В отличие от тех, которые складываются у цыган. Тогда что удерживало его от доверительной беседы? Узнаю ли я об этом, когда он придет ко мне? Расскажет ли он мне о своих отношениях с Екатериной Сергеевной? И что будет со мной, когда узнаю всю правду? Как жить с ней, с этой правдой? Но как сказал Марк, еще не поздно удалить опухоль, которая подобралась к моему сердцу, и я снова задышу полной грудью. Да, еще не поздно. Если Шандор любит Лисицкую, я должна оставить всякие иллюзии относительно него. Если? Разве есть какие-то сомнения? Если не любовь, тогда что это?

Я плохо спала ночью, мне снились непонятные тревожные сны. Утром я не могла вспомнить, о чем они были, но однозначно в них присутствовал Шандор. Как будто бы мы с ним выясняли отношения… ссорились? Возможно… Кажется, он хмурился. Я проснулась с больной головой, и не знала причина этому травма или беспокойная ночь. Выпила назначенные таблетки, и через полчаса боль утихла.

Я стояла у окна и смотрела на улицу. Там протекала жизнь, а здесь в больнице она словно остановилась. Светило солнце, весело щебетали птицы, из приоткрытого окна дул легкий ветерок, который не приносил прохладу, но и не запускал жару. Я открыла дверь в палате, и сквозняк способствовал проветриванию помещения. Я наблюдала за прохожими и машинами и фантазировала, куда они могли спешить. Это занятие стало для меня самым увлекательным за эти три дня, потому что позволяло отвлечься от скучной одинокой палаты и мыслей личного характера.

Я не могла видеть тех, кто приходил в больницу – мое окно находилось на противоположной стороне от входа, и поэтому появление Шандора в моей палате стало не то, чтобы неожиданным, ведь я знала, что он собирался меня навестить, и все же я удивилась его визиту.

Он постучал в открытую дверь и привлек мое внимание. Я обернулась, и наши взгляды встретились. Он все тот же – с хвостом, в голубых джинсах, в белой футболке и серых кедах с перфорацией. И в то же время другой. Совершенно мне не знакомый. Или это белый халат, наброшенный на плечи, создал иллюзию перемен в нем? Но нет, что-то неуловимое и новое появилось в его взгляде. Или мне это только кажется?

– Привет. Можно?

Сердце завелось с пол оборота и принялось лихорадочно молотить в груди. Какой у него все-таки притягательный тембр голоса! Как он ласкает мой слух и будоражит кровь! А эти черные глаза… Ох, только бы опять не улететь в бездну. Но я сделала глубокий вдох и заставила себя успокоиться. Прочь, эмоции, я настроена провести с ним время без вас.

– Привет. Конечно. Заходи. И закрой дверь, пожалуйста… – но тут же поправилась: – Если твоему воспитанию не претит остаться со мной наедине за закрытыми дверями.

Шандор оглядел палату, ничего не ответил и закрыл за собой дверь. Мгновенно стало душно. Или меня бросило в жар от его присутствия? Я проковыляла к столу и тронула чайник. Он уже успел остыть.

– Будешь чай?

– О, я даже не рассчитывал…

– Брось. Мама столько всего мне привезла, что ты просто обязан составить мне компанию, и попробовать ее выпечку.

О, оказываются я умею владеть собой и говорить так, словно ничего не произошло. Будто мы расстались вчера, и сегодня собираемся пить чай не в больнице, а на моей кухне дома.

Я включила чайник, а Шандор поставил пакет, с которым пришел, на стол.

– Как твое самочувствие?

Его взгляд выразил тревожность и озабоченность, о которой говорил отец.

– С каждым днем все лучше.

– Твой отец сказал, что ты повредила голову. Насколько это серьезная травма?

Я указала ему на стул, а сама стала расставлять чашки и вынула из пакета булки, ватрушки и печенье, принесенные мамой. Шандор опустился на предложенное место (без всяких колебаний и размышлений), не отрывая от меня беспокойных глаз.

– Как видишь, я без повязки. Но вот здесь, – я повернулась к нему затылком, – еще есть следы. Но они меня практически не беспокоят. Обошлось без наложения швов и тому подобных манипуляций.

– Значит, идешь на поправку? Когда тебя выпишут?

– Наверное, в понедельник, – и, предваряя его возможные вопросы, пояснила: – Папа звонил Денису. Тот сообщил на практике о моем случае, и я буду закрывать ее в сентябре.

– Да, твой отец мне говорил.

Я положила в чашки пакетики чая и залила кипятком.

– Я принес немного фруктов. Тебе их можно?

– Да. Спасибо.

Я не задерживала на нем надолго свой взгляд. Особенно на его глазах. В них было столько участия и сопереживания, что если бы я не видела… того, что видела, то подумала бы, что он в меня влюблен и сильно волнуется за мое здоровье. Но ведь это не так. Нет, конечно, он переживает. Мы же друзья. Но только этим его волнение и продиктовано.

– Знаешь, я ведь слышал от соседей, что сбили какую-то девушку недалеко от моего дома, но, разумеется, не вник в подслушанный разговор. И даже когда шел в больницу к твоему отцу, волнуясь, что могло случиться, и почему ты не пришла, я и не предполагал, что той девушкой оказалась ты. Но все же какая-то тревога поселилась внутри, и я не находил себе места. Ты должна оставить мне свой адрес и телефон. Я чувствовал себя ужасно, когда не знал, куда пойти тебя искать.

Я опустилась на стул и невольно встретилась с Шандором глазами. Ох, лучше бы он не смотрел на меня этим проникновенным и страдальческим взглядом и не говорил таким волнительным тоном! В душе снова зарождалась надежда, что я все не так поняла, что увиденное мною не более чем удачно разыгранная трагикомедия одного актера.

Я назвала ему адрес и номер домашнего телефона. К сожалению, ручки ни у меня, ни у него не оказалось, поэтому ему пришлось их запоминать.

– Извини, я не подумала, что мое отсутствие может быть тобой воспринято с тревогой. Вернее, я вообще забыла о нашей встрече. Иначе бы попросила Дениса прийти вместо себя и все тебе рассказать. Время в больнице воспринимается иначе, чем за ее стенами.

Я пододвинула к Шандору тарелку с выпечкой, потому что он сам никак не решался ее взять. Он улыбнулся и потянулся к булочке. Я взяла печенье и стала его есть, запивая чаем.

С минуту мы молчали. На моих губах висел вопрос, который я не решалась задать. Я надеялась, Шандор сам заговорит на волнующую меня тему, но он продолжал таиться и вел себя так, словно Лисицкой в его жизни не существовало.

– Что произошло? Как случилось, что ты попала под машину?

– Папа не объяснил? Я задумалась. Сама не знаю, как это произошло.

Я уставилась в чашку с чаем и выдавила из себя виноватую улыбку. Под пристальным взглядом Шандора было нелегко сохранять спокойствие. И как будто бы случай был подходящий, чтобы задать свой вопрос, но что-то останавливало меня. Возможно, этот взгляд, каким он на меня смотрел. В нем как будто бы стало больше расположенности и привязанности.

Шандор съел одну булочку и допил чашку чая, поблагодарил за приглашение и похвалил мамину выпечку. Он взглянул на часы, и этот знакомый жест поднял волнение в глубине моей души. Сейчас он уйдет, и я так и не узнаю о том, что меня беспокоит. Придет ли он завтра? Смогу ли я еще сутки терзаться волнующими меня вопросами? Спроси, Лиза, спроси…. Развей сомнения и выброси его навсегда из головы.

- Я пойду. – Он поднялся со стула. – Тебе надо отдыхать. Твой отец просил не утомлять тебя.

– Шандор, подожди.

Невольно я коснулась его руки, которой он опирался на стол, когда вставал.

– Не уходи, пожалуйста. Ты не представляешь, какая здесь скука. Давай еще поговорим. Как твой отчет?

Слобода вздохнул, но опустился обратно на стул. Он как будто бы не обратил внимания на мою руку, накрывавшую его кисть, но я все равно отпустила его.

– Отчет готов. Ты бы удивилась, если бы я ответил иначе.

– Жаль, что я не смогу услышать, как ты проведешь экскурсию.

– Я повторю ее для тебя, когда вернусь с каникул.

– Почему не сейчас?

Бровь Шандора взлетела вверх.

– Здесь нет экспонатов, тебе придется их воображать… А впрочем… Давай воспользуемся тем, что есть.

Он поднялся со стула и окинул палату взглядом. Он протянул руку к холодильнику, и начал свою экскурсию. Указав его название и год выпуска, он поведал историю его изобретения, начав с цели его создания. Шандор описал его главные функции и устройство холодильного шкафа. Его экскурсия сопровождалась демонстрацией «внутренностей» и мне пришлось встать, чтобы увидеть описываемые им принадлежности. От холодильника он перешел к столу и стульям. Слобода назвал завод-изготовитель, материал, из которого они сделаны и в каком году. Затем он удостоил своим вниманием чайник, кровать и тумбочку. На ходу придумал какую-то невероятную историю их проникновении на территорию больницы, и впервые за эту неделю я смеялась искренне и заливисто.

– Боже, Шандор, ты здорово меня посмешил. Производители техники и мебели действительно те, которых ты указал, или ты все придумал?

– Частично. Мне известно, где делают такие холодильники, но с производителями мебели я незнаком. Конечно, в экскурсии нужно предоставлять достоверные факты, либо очень близкие к ним предположения, но давай представим, что все рассказанное мною правда. Во всяком случае, если мне зададут какой-нибудь каверзный вопрос, я смогу быстро найти на него ответ. Буду надеяться, что он будет близок к правде.

– Да, тут главное, не растеряться.

Я тронула чайник, и предложила Шандору еще чай.

– Мне неловко нарушать слово, данное твоему отцу.

– Я ему ничего не скажу.

Наши взгляды встретились, и на губах Шандора появилась улыбка. Как же она преображала его лицо! Сердце снова заходило ходуном.

– Но если тебе нужно идти… – опуская глаза на стол, сказала я. – Если тебя кто-то ждет… То, конечно, я не буду тебя задерживать.

Он должен был понять, что я говорила о Лисицкой. Кто бы еще мог его ждать, кроме нее?

– Нет, я совершенно свободен.

Он опустился на стул.

– Попробую печенье. Его тоже пекла твоя мама?

– Да. У нас не бывает дома покупной выпечки.

Я разлила по чашкам воды и бросила новые пакетики чая. Я села на свое место, и наблюдала, как Слобода пробовал печенье. Ему определенно понравилась мамина выпечка. Было бы замечательно похвастаться собственной, но в данных обстоятельствах это представлялось невозможным. Хотя у меня были мысли приготовить себе на день рождения торт самостоятельно. Ведь я думала, что встречу его дома. И ко мне придет Шандор. Однако…

– Очень вкусные печенья. Твоя мама отменный кулинар.

– Наверняка, то же самое ты можешь сказать и о своей маме.

– О да. Нам с братом всегда казалось странным, что нам удалось сохранить фигуру на маминой выпечке.

Я улыбнулась. Как это похоже на мою ситуацию!

Невольно Шандор опустил глаза на свои часы, и этот жест вызвал мое раздражение. Значит, не так уж он и свободен, как сказал. Зачем поддался на мою провокацию? Жалеет меня? Ох, только не это…

– Шандор, расскажи мне о Екатерине Сергеевне, – услышала я.

Господи, откуда у меня появился второй голос?

Мимолетный взгляд на меня, и он снова опустил его в чашку. Сделал глоток, не поднимая глаз. Я заметила капельки пота на его открытом лбу. Значит в палате действительно душно. Да еще горячий чай.

– Что ты хочешь знать? – спокойно спросил он.

– У вас с ней отношения?

Это самый глупый вопрос, который я могла задать. Я ведь не об этом хотела спросить.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты любишь ее… – скорее, как утверждение, чем как вопрос прозвучали мои слова. – Ты готов пренебречь своей семьей ради нее…

Скажи «да» и я навсегда вырву тебя из своего сердца, пока ты в нем не укоренился. Я пристально за ним наблюдала. Он не поднимал глаз, и напряженные скулы выдавали его нервозность.

– Ты все не так поняла…

– Не так? Она вышла из твоей ванной совершенно голая, у вас была расправлена постель… Разве это не указывает на то, что вы вместе… спали до моего прихода? Как это иначе можно трактовать?

Сердце застучало в ушах. Надежда открыла в нем дверь и пристроилась на самом краешке. Я приготовилась выслушать какую-то нелепую историю, подобную той, что сочинила сама, и она бы объясняла, почему Екатерина Сергеевна оказалась в его квартире обнаженной, да еще с расправленной постелью.

– Это ты все верно поняла. – Ох, пляшите, демоны, на моей могиле. – Но с чего ты решила, что за этим скрывается любовь?

– А чем тогда это продиктовано? – снова кто-то заговорил моими губами.

Он поднял на меня глаза. На его переносице появилась складка. Во взгляде легкое недоумение, растерянность и… усмешка?

– Мужчины не всегда делают это по любви, – сказал Слобода, – и женщины тоже.

Он думает, я совсем наивная дурочка?

– Я знаю, – с легким раздражением сказала я. – Но мне показалось, ты невысокого мнения о таких женщинах…

– Я – мужчина. А мужчинам нужно периодически… удовлетворять свои инстинкты. Нам не избежать… встреч с такими женщинами.

Боже, что я слышу?

– Погоди, ты хочешь сказать, что не только не любишь Лисицкую, но… и не уважаешь ее?!

Ох, лучше бы он признался, что любит Екатерину Сергеевну. Это бы я приняла с большим пониманием, чем то, что слышала на самом деле. Да, я знала, что так бывает. Мужчины спят с женщинами, которых не любят и не уважают. Бывает и наоборот. Но по рассказам Шандора, я сложила о нем мнение, как о человеке, который выше таких низменных страстей.

– Тебе меня не понять. Для этого надо быть мужчиной.

Я разозлилась не на шутку.

– Чем ты лучше Кулагина?

– Не сравнивай меня с ним! – Подался в мою сторону Шандор. – Он без разбора ведет всех в постель…

– А ты значит разборчив?!

– Пойми, Лизавета, – уже менее эмоционально произнес он, снова откидываясь на спинку стула, – есть женщины, на которых мужчины женятся. Они надёжные, верные, им доверяют, с ними хотят создать семью и растить детей. У цыган к таким девушкам особое отношение. От них ждут невинности, послушания и учтивости по отношению к мужу и его семье. А есть женщины, с которыми мужчины… проводят время, чтобы…

– …удовлетворить свои инстинкты, – закончила я за него, так как он замолчал, подбирая слова. – Как животные! Без любви, без уважения, руководствуясь только своей похотью.

Если бы взглядом можно было убить, Шандор упал бы замертво.

– А где любовь, Шандор? Или может быть существует еще третья категория? Женщины, которых любят! Здорово, когда к ним относится хотя бы одна из вышеназванных групп. Только в твоей жизни такой нет и не будет. Ведь ты не любишь ни свою будущую жену, ни свою любовницу.

Он еще плотнее свел брови к переносице.

– Ты все перевернула с ног на голову.

– Вот как?! Разве я не права?! Ах, погоди. Кажется, ты не упомянул еще одну категорию женщин. Женщин, с которыми… дружат. Хотя Марк сомневается, что такая категория женщин имеет место быть в мужском мире. Потому что рано или поздно один из этой пары влюбляется во второго…

О, Господи, Лиза, что ты несешь?! Если он и не догадался о твоих чувствах раньше, то сейчас ты прямо об этом заявила…

Я встала из-за стола и как могла быстро отошла к окну, уставилась на улицу невидящими глазами. Будучи не в силах выносить более его общества, я сказала:

– Извини, у меня разболелась голова. Тебе лучше уйти.

Я потянулась рукой к голове, подтверждая свои слова действиями. Он резко подскочил со стула, так что тот с грохотом упал навзничь. Я чуть обернулась и заметила, как он сделал пару шагов в мою сторону, попытался заглянуть в мои глаза, протягивая ко мне руки, но не касаясь.

– Тебе плохо?! Вызвать врача?

– Нет, просто уйди! – отвернулась я.

Я накрыла уши своими ладонями, свела локти друг к дружке и зажмурила глаза. Если он скажет еще хоть слово, мой мозг просто взорвется.

– Хорошо, я уйду. Но все-таки скажу на посту, что тебе нехорошо.

Я не ответила. Когда дверь за ним закрылась, я легла на кровать лицом к стене и закрыла глаза. Их жгли слезы, но не знаю, чем они были вызваны. Вероятно, меня ранило очередное развенчивание мифа о мужской моногамности.

Пришедшая медсестра удовлетворилась моими ответами, что у меня ничего не болит, что я просто устала, и оставила меня в покое, пообещав заглянуть ко мне через полчаса, либо просила меня вызвать ее к себе раньше в случае необходимости.

Я все-таки заплакала. Тихо и тоскливо. Мне не быть женщиной, на которой Шандор женится. Эта роль отведена цыганке Раде. Мне не быть женщиной, с которой Шандор спит. Место занято аспиранткой Лисицкой. Да и нужно ли мне это место? Мне не быть женщиной, которую Шандор любит. Такого понятия, как любовь вообще нет в цыганском словаре. Мне позволили быть другом, но и эту роль я не удержала. Я влюбилась, и наверняка за моим поведением он это разглядел. В его праве порвать со мной дружбу. И, пожалуй, это было бы правильно. Нам не быть вместе. Да у него и нет таких мыслей. И он не станет внушать мне надежду. Это конец. Он больше не придет.

Вечером пришел отец, но я притворилась, что сплю. Не хотела с ним разговаривать. Я слышала, как он подошел к моей кровати, коснулся моего лба. Я даже представила, как он нахмурил брови, думая, отчего я вздумала спать в шесть вечера. Возможно, стал переживать за мое состояние. После этого он ушел. Еще какое-то время я сохраняла видимость сна, думая, что отец вернется, но его не было, и я позволила себе подняться с кровати.

А через полчаса пришел Марк. Он явился с работы в классических бежевых брюках и белой рубашке, и наверняка, в машине оставил свой галстук и пиджак. На ногах светло-коричневые туфли. Как и у всех моих посетителей, сверху наброшен белый халат.

– Лиза, привет!

Я поднялась ему навстречу. Его встревоженный взгляд пробежал по моему телу, после чего он обнял меня и в самое ухо сказал:

– Как мы с мамой за тебя испугались! Ты прости, что я приехал только сегодня. У нас на работе полный дурдом, половина офиса в отпусках, приходится работать за троих. Я только сегодня и смог вырваться.

– Марк, не стоило беспокоиться. Я знаю, как ты не любишь больницы и все, что с ними связано, мог и не утруждать себя поездкой сюда.

– Ну нет. Как же мог я проигнорировать тебя, когда ты торчала около моей кровати после аварии чуть ли не каждый день?

Я отстранилась от Марка.

– Будешь чай?

– Ты тут уже как дома?

– Сам видишь, мама и здесь не могла оставить меня без выпечки. Сегодня ее не было, но думаю, завтра она снова пополнит мои запасы.

– О, это безусловно. Значит, ты застряла здесь на свой день рождения?

– Да.

Марк сел на стул, на котором несколько часов назад сидел Шандор. Я налила свежей воды, и поставила кипятиться чайник. Затем пристроилась с ним рядом. Марк тут же завладел моими руками.

– И дядя Андрей даже не позаботился, чтобы тебя отпустили домой?

– Папа считает, что лучше мне провести пятницу и выходные здесь.

– Тебя что-то тревожит? – обеспокоенно спросил Марк.

– Иногда еще болит голова.

– Не думай, что если ты в больнице, то минуешь наших поздравлений.

– О, я и не думала.

Марк крепче сжал мои кисти, потер их большими пальцами, а потом поцеловал правую руку.

– Значит, твой план срывается и мне не удастся изобразить твоего жениха?

Ах, если бы Шандор зашел в палату в этот момент, как бы убедительно мы с Марком разыграли перед ним влюбленную пару! Особенно Марк, в глазах которого отражались страсть и обожание.

– Боюсь, что не завтра.

– Жаль. Твой цыган был у тебя?

– Да, сегодня.

Я вспомнила слова Шандора: «Я – мужчина. А мужчинам нужно периодически… удовлетворять свои инстинкты». Передо мной сидел другой представитель мужского пола, и мне захотелось докопаться до истины, понять то, что, по мнению Слободы, мне не дано постичь по причине принадлежности к другому полу.

– Марк, ты любил девушек, с которыми спал?

Брови Марка взлетели вверх.

– Смотря, что ты вкладываешь в понятие «любовь».

– Тебе хотелось быть с ними на миг или на всю жизнь? Думал ли ты о браке с ними, о детях?

– Лиза, мои первые девушки появились, когда мне еще и восемнадцати не было. Разве мог я в столь юном возрасте думать о браке? И тем более о детях.

– Что же тебя влекло к ним, если не любовь?

– Лиза, ей богу, ты как маленькая! – усмехнулся Марк. – Видно, ты серьезно повредила голову.

– Марк, я просто пытаюсь понять мужчин. Так почему ты спал с девушками, которых не любил?

– Они, в общем-то, не возражали. Природа позвала и все такое…

– Что значит «природа позвала»?

– Когда встречаешься с девушкой, это неизбежно приводит к сексу, Лиза. Я мужчина. Девушки возбуждают. Мы не можем иначе.

– Почему?

– Почему девушки возбуждают?

– Нет, почему вы не можете иначе? Почему не можете без секса?

– Лиза, что за вопросы?!

– Считай, что у нас урок анатомии. Хочу понять, как устроен мужчина. Так почему вы не можете без секса?

– Мужчине нельзя долго без женщины, это нехорошо для его здоровья. Возникает дискомфорт, болезненность в паху. Ну… ты понимаешь, о чем я…

Мне показалось, что я докопалась до сути. Именно это Шандор мне не смог сказать. Слишком интимная тема для разговора с женщиной. Оправдывало ли услышанное мною от Марка поведение Шандора? Оправдывало ли это моего отца? Возможно, с мамой сексуальные отношения стали редкими, или их нет вовсе, а мужские гормоны в нем по-прежнему играют? А как же любовь и моногамность? Видимо, для мужчин это что-то кратковременное и необязательное.

Наступило 13 июля. День, которого я так ждала. Хотела, чтобы он стал особенным, только, посылая импульсы в космос, я не рассчитывала, что проведу его в больнице. Сегодня никто не мог мне запретить встречать гостей. Олег Васильевич дал свое согласие, персонал был предупрежден. Но как обычно доктор убедительно просил ограничивать продолжительность приема друзей, чтобы избыток эмоций не навредил мне.

С самого утра я получила презент от медицинского персонала, подавшего мне индивидуальный завтрак из омлета и сосиски. На омлете нарисованы глазки и улыбка, и получилась очень милая рожица. После завтрака – прием лекарств и капельница.

Через час после этого пришла мама. Она принесла торт. Без этого атрибута не обходился ни один праздник, будь то день рождения, Новый год или 8 Марта, и даже нынешние обстоятельства не могли изменить традиций. Она готовила его сама, и еще не видя самого торта, я догадалась, что это «Рыжик». Я очень любила этот медовый торт с заварным кремом в мамином исполнении. Он всегда получался нежным и вкусным.

Мама привезла мне ярко-красную летнюю пижаму, и я в нее переоделась. Между тем она заметила отсутствие на мне всяких повязок и порадовалась улучшению моего состояния. При этом поворчала, что могла бы этот день провести и дома, если угроза миновала. Никакой врач не позаботится о дочери лучше, чем собственная мать. Но Олег Васильевич не разделял ее энтузиазма и оставил меня в больнице до понедельника. Но я и не сопротивлялась. Мне стало все равно.

Поездку в Турцию родители хотели отменить, и вот здесь мне было не все равно. Видите ли, они не могли оставить меня одну после такого происшествия. Но до поездки еще три недели! Это достаточный срок, чтобы я окрепла окончательно, и они могли спокойно уехать и не беспокоиться за мое самочувствие. Ведь я буду не одна, а поеду к бабушке, буду рядом с морем, и морской воздух восставит не только мои силы, но и успокоит мои нервы. Кажется, мама прониклась моими убеждениями, и собиралась еще раз обсудить это с папой. Но как убедить папу, я знала и без нее.

Мама помогла мне вымыть голову, и когда она высохла, я снова заплела волосы в косу. Появилось ощущение чистоты, исчезли следы крови с волос. Я немного подкрасила ресницы и удовлетворилась полученным результатом. В конце концов, у меня праздник. Мне исполнился двадцать один год. Если я не могу быть достаточно счастливой, то буду хотя бы красивой.

Когда мама ушла, вместе с ней как будто бы ушла вся больница. Наступила тишина и покой. Я любила маму, но иногда ее было слишком много.

День выдался пасмурным, и он принес прохладу в палату – для проветривания даже не требовалось открывать дверь. Если бы также можно было прогнать дурные мысли из головы, как духоту и спертость. Наутро вчерашняя истерика (а я воспринимала ее именно так), показалась глупой и безосновательной. Сама не понимала, что меня побудило вести себя несдержанно и наговорить оскорблений, которых Шандор не заслужил. Я сравнила его с животным. Какое я имела право осуждать его за отношения с Лисицкой и давать им оценку? Я ему никто, он был вправе оградить себя от моих нападок, сказав, что это меня не касается, и тема была бы закрыта. Но он отвечал на каждый мой вопрос, и вместо того, чтобы остановиться и удовлетвориться ответами, я вдруг оскорбилась его отношением… к кому? К Лисицкой? Разве мне есть до нее какое-нибудь дело? Тогда что меня так разозлило и заставило наговорить всего того, что я наговорила? Глупость, только моя глупость.

Можно ли ожидать его визита сегодня, когда я прогнала его вчера? Он гораздо разумнее и сдержаннее меня. Нарушенное мною обещание не влюбляться в него автоматически освобождает его от обещания, данного им, что он будет присутствовать на моем дне рождения. Если бы я заподозрила, что в меня влюбился человек, которому я запретила себя любить, то я бы ограничила свое с ним общение. Если невозможно ответить на чувства, то разве стала бы я истязать другого, чтобы продолжать его муку? И Шандор не будет. Но отчего я снова стою у окна и мечтаю, что он придет?

Сегодня все истории, которые я сочиняла о прохожих, были с печальным концом, не было привычных окончаний: «И жили они долго и счастливо». Героини оставались в одиночестве с разбитым сердцем и невоплощенными мечтами. И погода как будто бы подыгрывала моим сюжетам, пролив после обеда над городом дождь.

В открытое окно я слышала, как капли воды стучат по карнизу, и брызги долетали до моих рук, упертых в подоконник. Я вытянула ладони вперед и подставила их под дождь. Он безжалостно захлестал меня по пальцам. Это был не просто дождь. То был ливень. Где-то загромыхал гром.

– Привет!

Я резко обернулась и вздрогнула. Не сразу узнала сквозь полупрозрачную шторку Дениса. Но это был именно он, с букетом цветов. Из-за шума дождя я не услышала, как он вошел. Я вышла из-за шторы.

– С днем рождения! Извини, что напугал.

Я улыбнулась и принялась принимать поздравления. Выразив свои пожелания, Денис обнял меня. Я забрала у него цветы.

– Спасибо, ты, наверное, вымок?

– Я под зонтом.

Он указал на зонт, который висел в сложенном виде на стуле. Под ним довольно быстро образовалась лужа. На холодильнике я заметила сумку, с которой Денис ходил в универ и на практику. Неужели пришел прямо с музея? Мне принесли вазу, я заполнила ее водой и опустила туда цветы. Три белых розы на длинной ножке.

Я предложила Денису чай и торт с конфетами. Кравченко был, пожалуй, единственный человеком, к которому я не испытывала романтических чувств, и который не испытывал того же ко мне, а потому теория Марка, что дружба между парнем и девушкой невозможна, в наших отношениях с Денисом терпела крах.

Он принес мне фотографии. Я совсем забыла о них, и тем приятнее оказался сюрприз. Денис каждый год брал фотоаппарат на практику, и на этот раз он запечатлел нас на фоне картин и экспонатов. Все фото цветные, выполнены на бумаге форматом десять на двенадцать. Я пролистала все десять фотографий, но понравилась мне только одна. На ней я с Шандором. Мы не смотрим в кадр, нас поймали исподтишка, но вышло очень удачно. Живо и естественно. Мы смотрим друг на друга и улыбаемся. О чем мы тогда говорили, я припомнить не могла.

– Я возьму эту?

– Бери все, они твои.

– Спасибо.

Денис быстро навернул один кусок торта и принялся за второй, я подлила ему чай. Пододвинула ближе к нему коробку конфет.

– Как ваш зачет? Ты сдал его?

– Да. Но боже упаси когда-нибудь работать в музейной сфере. От такого обилия информации моя голова просто разрывается.

– А Слобода сдал?

– Самый первый. Ты же его знаешь.

Я подлила себе чай и стала помешивать, хотя сахара в нем не было.

– Он приходил? – спросил Денис.

– Сегодня нет. Он что-нибудь об этом говорил?

– Что придет к тебе? Нет. Мы с ним особо не общаемся. Это ты́ нас удивила.

Денис внимательно посмотрел в мои глаза.

– Откуда эта дружба? Не замечал, чтобы ты проявляла к Слободе интерес.

– Он нравился мне с первого курса.

– А теперь ты влюблена?

Я посмотрела в глаза Дениса, но подумала не о том, как ответить на его вопрос, а о том, что он именно тот человек, с которым бы я хотела поделиться тем, что накипело во мне за эти дни. Только он и способен меня понять. Он не станет меня жалеть, насмехаться или отговаривать от отношений со Слободой. Он просто выслушает… и научит, как находиться рядом с человеком, который тебя не любит.

– Ты знал, что он встречается с Лисицкой?

– Лисицкая – это кто?

– Екатерина Сергеевна, наша преподавательница по истории России, ведет семинары.

– Молодая? Которая всем строит глазки?

– Она.

– В каком плане встречается? Я думал, он встречается с тобой.

– В том самом, в каком мужчины встречаются с девушкой, которая не прочь завести легкую интрижку без обязательств.

– Нет, я не знал. А с тобой у него что?

Прогремел гром, а через несколько секунд сверкнула молния. В палате стало совсем темно, и я поднялась, чтобы включить свет. Правда, Денис тут же усадил меня на место и сам дошел до выключателя. Когда он вернулся на свой стул, я ответила:

– Мы просто друзья. Мне сразу дали понять, чтобы на большее я не рассчитывала.

И я рассказала Денису о невесте Шандора и его обязательствах перед отцом.

– Боже, какое средневековье! – разворачивая конфету, сказал Денис. – И что ты собираешься делать?

– Вчера я устроила ему сцену, и думаю, он понял, что я влюбилась в него. Расскажи, как мне жить с этим чувством и не потерять его дружбу?

– По-твоему я похож на знатока натуры Слободы?

– Нет, но ты четыре года живешь с безответным чувством и умеешь управлять своими эмоциями.

Впервые Денис отвел глаза. Он прожевал конфету, запил ее чаем. На его лице появилась легкая усмешка.

– Значит, заметила. Или Юля сказала?

– Сначала заметила, а потом получила подтверждение от Юли. Мне жаль, Денис…

– Не надо, это уже в прошлом.

Его усмешка переросла в улыбку.

– Ага, я что-то пропустила? Юля все-таки откликнулась…

Я радостно улыбнулась. Ну хоть какие-то приятные новости. Если бы Денис только знал, как я ждала такой развязки.

– Нет. Я встретил другую девушку. И у нас завязались отношения.

– О!

Я испытала дикое разочарование. Юля и Денис казались мне прекрасной парой – он мягкий и добрый, она энергичная и жизнерадостная. Этот союз виделся мне весьма удачным и счастливым. И вот, всем моим надеждам конец. Хотя, конечно, я должна порадоваться за Дениса. У него начался новый этап в жизни, и судя по улыбке, он весьма доволен. И вероятно взаимно влюблен.

– Когда это произошло? И где?

Я заставила себя растянуть губы в улыбке. А в голове тревога, что Юля может слишком поздно осознать, кого потеряла.

– В последнем походе, в который ты не пошла.

– Даже так? И кто эта девушка? Я ее знаю?

– Она сестра подруги вашего одноклассника Мити. Ее зовут Люся.

– Да, кажется, Юля упоминала это имя. У вас все серьезно?

– Думаю, да.

Он стал мне рассказывать о Люсе, и вмиг преобразился. Он назвал ее милой и хрупкой девушкой, очень веселой и искренней. Ее вокальные данные вызвали у него восторг, как и знание походных песен, которые она затягивала вместе с Денисом.

– Юля заметила вашу взаимную симпатию?

– Да. Она даже благословила меня на новые отношения.

Денис рассмеялся, в чем я его поддержала, надеясь, что поощрения Юли были чистосердечными, и она ни о чем не пожалела.

– Я рада за тебя, Денис.

– Что я могу посоветовать тебе? Если ты хочешь остаться Слободе другом, то нужно убрать все лишние эмоции, быть терпеливой и верить, что однажды все изменится. Ты готова к таким испытаниям? Я могу ошибаться, но мне кажется твой случай не безнадежный.

– Что заставляет тебя так думать?

– Только то, что между красивой неглупой девушкой и полным лопоухим парнем есть существенная разница.

Я улыбнулась.

– Денис, ты думаешь, Юля не полюбила тебя из-за твоей внешности? Ты ошибаешься.

– Нередко она намекала, что мне стоило бы заняться спортом.

– Я не думаю, что в этом причина ее безответности.

– Что бы там ни было, это уже история. И я этому рад.

Я пожала Денису руку.

– Можно я съем еще кусочек торта? У Елены Ивановны самые вкусные торты.

– Конечно, Денис, ешь.

Я наложила ему еще порцию, долила чай.

– Денис, могу я попросить тебя никому не говорить о том, что ты услышал от меня о Слободе? Ни о Лисицкой, ни моих чувствах к нему.

– Конечно, я – могила. И кстати. Хоть мы особо и не общаемся, но сегодня Юрка спрашивал о Марке.

Вот сейчас бы гром за окном был бы очень кстати. Но я заметила, что стук дождя стал тише, и видимо скоро он закончится. Выдумывая легенду, я упустила из виду действующих персонажей второго плана. И это грозило разрушить всю легенду.

– О чем конкретно? – настороженно спросила я.

– Он догадался, что я с ним знаком и его интересовало, в каких ты отношениях с Марком.

– Что ты сказал?

– Что я мог сказать? Я видел Марка три раза в жизни. Сказал, что вы друзья детства. Ваши матери спят и видят вас мужем и женой. Вот и все. Кажется, добавил, что он неплохой чувак.

По сути, Денис не сказал ничего, что могло бы развенчать мою легенду. Это успокаивало. Дружба имела место быть, а от дружбы до любви – рукой подать. Жаль, что не в случае с Шандором.

После работы забежал Марк. Он принес букет красных роз и подарил мои любимые духи. Но долго не задержался – выпил чай, съел пару кусочков торта и, пожелав мне скорейшего выздоровления, ушел. А я снова осталась одна.

Я стояла у окна. Дождь прошел, но небо оставалось хмурым. На асфальте образовались лужи, и я равнодушно смотрела, как прохожие их перепрыгивали, переступали или обходили по проезжей части. Какой-то мальчик в резиновых сапогах пронесся по воде, заливаясь радостных смехом. Его мать немного отставала от него, позволяя сорванцу проказничать, бегая по лужам.

Стук в закрытую дверь вывел меня из прострации. На часах шесть тридцать. Он все-таки пришел. И у нас впереди целых полчаса до закрытия больницы. Нельзя терять ни минуты.

– Войдите, – как можно громче сказала я, отворачиваясь от окна и направляясь к столу.

Поразительно, как сердце реагирует на его появление. Оно словно болид набирает скорость за считанные секунды, работает на пределе, его стук слышен в ушах, и остальные звуки уже не различимы. Тело горит, и на щеках румянец. А он только и сделал, что вошел. В темных джинсах, черной футболке с коротким рукавом, знакомых темных кроссовках неопределенного цвета, с небольшим пакетом. На левой руке часы. Поверх наброшен белый халат.

Нервничать меня заставила одна-единственная роза в его правой руке. Желтая. Что это означает? Почему желтая? Разве ему неизвестно, что желтый цвет – цвет разлуки? Или как раз потому, что знает, выбор пал на нее? Ах, лучше бы он тогда не приходил вовсе…

– Привет, – сдержанно улыбнулся Шандор.

– Привет.

Он сделал ко мне несколько шагов.

– Как твое самочувствие? Как голова?

Я смутилась, отвечая на его вопросы и надеясь, что он не заметил, как я покраснела, вспоминая свою вчерашнюю ложь.

– Спасибо, все хорошо.

– Рад слышать.

А дальше он произнес поздравительные слова, перечислив лучшие мои качества и желая, чтобы они всегда оставались при мне, и никакие невзгоды не влияли на мой дружелюбный и открытый характер. Но лучше, конечно, чтобы невзгоды обходили меня стороной, и я точно знала, куда иду – во всех смыслах этого слова. Он назвал меня единственным другом в этом городе и в знак нашей дружбы символически подарил единственную розу, солнечную и свежую, чтобы в эту ненастную погоду она озарила мою палату светом и теплом, как само солнышко.

– Спасибо… – принимая розу, поблагодарила я. – Я думала, ты не придешь…

– Я обещал. Но я ненадолго… чтобы снова не утомить тебя своим присутствием.

Я поставила розу в вазу к остальным цветам. Ее желтый распустившийся бутон не потерялся в общей массе, и в какой-то степени даже затмил пять роз Марка.

– Проходи, будем пить чай.

– У меня есть для тебя небольшой подарок, – подходя ближе к столу, сказал Шандор.

– О, даже так.

Продолжая стоять, Слобода протянул мне небольшую прямоугольную коробку высотой в три сантиметра, перевязанную красной лентой. Под стать моей пижаме. Как обычно интрига. Я развязала ленточку и открыла коробку. Передо мной брошюра – сборник статей и докладов с конференции, в которой я участвовала. Той самой конференции, с которой все началось. Я недоверчиво посмотрела на Шандора. Неужели в ней напечатали мой доклад о Екатерине II? Он взглядом предложил открыть брошюру. Я нашла нужную страницу и пробежала по ней глазами. Да, это был мой доклад. Автор – Костолевская Елизавета Андреевна, студентка 4 курса факультета истории и так далее.

– Шандор! Это невероятно, – с волнением в голосе произнесла я. – Где ты ее достал?

– У Дмитрия Сергеевича. Конверт помнишь?

Конверт? Неужели тот самый, что я принесла Шандору домой в тот злополучный день? Конечно, помню. Но лучше всего я запомнила то, что последовало после вручения конверта. Смогу ли я когда-нибудь стереть из памяти этот эротический эпизод?

Я вернулась к оглавлению и увидела, что здесь также напечатан доклад Шандора. Было бы странно, если бы его не оказалось.

– Здорово! Это так приятно и… неожиданно. Спасибо.

– Особо не за что. Ты бы все равно его получила. Будет еще брошюра с конференции, посвященной Великой Отечественной войне, но это позже.

– Да, и мне бы хотелось получить две штуки. Вторую для моей соседки. Дмитрий Сергеевич обещал, что позаботиться об этом.

– Это еще не все подарки.

Я огляделась. Больше Шандор ничего не приносил с собой.

– Это не материальный подарок. Его невозможно принести сюда. Я подарю его после своего возвращения в сентябре. Сейчас ему не время и не место.

– Что это?

– Нет, пусть это останется для тебя сюрпризом, – улыбнулся Шандор, заметив мое недовольство.

– Так долго ждать!

– Ерунда, лето быстро пролетит.

– Раз с подарками все, давай я тебя чаем напою. Мама испекла торт. Надеюсь, ты любишь торты?

– Мне бы не хотелось тебя напрягать, – вместо ответа сказал Шандор. – Я зашел только поздравить.

– Это из-за вчерашнего? – спросила я, вглядываясь в его глаза. – Поэтому ты торопишься уйти?

Он отвел взгляд и сдержанно улыбнулся.

– Я подумал, тебе и самой не захочется долго находиться в моем обществе.

– Ты ошибся. Давай сядем и поговорим, – указывая на стулья, предложила я. – Не переживай, я больше не буду устраивать истерики.

Он замер в нерешительности, и мне пришлось проявить настойчивость, легонько подтолкнув его к столу. Шандор взглянул на часы на своей руке – как же без этого? – и, мысленно договорившись с самим собой, опустился на стул. Я засуетилась над чайником и тортом. Большая часть его уже была съедена – за что спасибо Марку и Денису, – но и оставшейся доли было достаточно, чтобы Шандор не скромничал, а вдоволь им насладился. Я положила кусочки торта на тарелки и пододвинула одну из них к Шандору, затем налила чай, бросила пакетики чая, и опустилась на свое место.

Слобода не торопился приступать к чаепитию, помешивая воду в чашке, помогая окрашиванию кипятка в насыщенный коричневый цвет, и украдкой поглядывая на меня, вероятно ожидая, когда же я начну разговор.

А я все собиралась с мыслями и думала, как начать и что сказать, чтобы звучать вразумительно. Пока я ждала Шандора около окна, я прокрутила в голове несколько сценариев этого разговора, и пришла к выводу, что только правда может прозвучать из моих уст убедительно. Пусть не вся правда, но очень к ней приближенная. Главное, не торопиться. Торопливая речь – верный признак волнения. А если волнуюсь, значит, есть что скрывать… Ох, Лиза, и раздула же ты из мухи слона. Начинай уже.

– Я должна извиниться, Шандор, – были мои первые слова. – Я не имела права тебя осуждать. Я не твоя невеста, не твоя жена, и по сути меня не должно задевать, как ты проводишь время с другими девушками. У тебя есть свои потребности, которых мне не понять, но видимо они составляют мужское начало, и оно руководит твоими поступками. Но ты свободный человек, и связан со своей невестой только уговором родителей. Ты не давал ей никаких клятв и в общем-то ничего не нарушил. В чем я могу тебя упрекнуть? Да и имею ли право?

Я поразилась как легко и непринужденно эти слова слетели с моих уст. Никакой дрожи и волнения. Словно мне действительно нет дела до того, свидетелем чего я стала.

– Я просто немножко вообразила тебя другим, – продолжила я. – Ты много говорил о чести и чистоте отношений в цыганском таборе, и подсознательно я решила, что ты выше всех этих инстинктов и серьезно относишься не только к женскому целомудрию, но и к своему собственному. Я сейчас чувствую себя немножко глупой, что так думала. Но я женщина и мне простительно. Вот также я считала своего отца идеальным мужем, а на деле он оказался обычным человеком со своими слабостями. Мне свойственно ошибаться. А все потому, что я помешана на любви. Мне она везде мерещится, даже там, где ее совсем нет. Я не читаю любовных романов и не смотрю «мыльные оперы», я их придумываю сама. И обязательно со счастливым концом. Помнишь тех молодых людей в «Варенике», которые пришли с цветами и очень нежно держались за руки? Нет? А, впрочем, это ведь я повернутая на романтике, а не ты. Я тогда сочинила историю их любви и довела ее до счастливого финала. И здесь, стоя около этого подоконника и наблюдая за прохожими, я придумала столько романтических историй, что можно было бы по ним написать целую книгу. Я романтик и люблю саму любовь, и неудивительно, что меня ранят любые отклонения от моих фантазий. Но тебе, наверное, сложно меня понять. Для цыган любовь роскошь и только избранным суждено ее познать. Я желаю, чтобы ты оказался в числе этих избранных… И, конечно, вместе со своей невестой. Иначе выглядит все как-то печально.

– Спасибо за пожелания, – спустя несколько секунд вымолвил Шандор. – Неожиданные слова… учитывая, что сегодня все пожелания должны быть для тебя.

– Мне не жалко поделиться частью из них с тобой, – улыбнулась я. – Ты еще одна моя романтическая история, которая должна закончиться счастливым концом. Ведь ты же мой друг, – я сделала паузу, чтобы акцентировать внимание на этом слове, – а я друзьям желаю только счастья… и взаимной любви. А теперь давай пить чай, а то он остывает, да и время к нам беспощадно.

После моего откровения мне показалось, что Шандор стал менее напряженным и как будто бы успокоился. Он вынул ложечку из чашки и приложился к сегменту торта. Бережно, чтобы не повалить всю треугольную конструкцию, он отделил кусочек и направил в рот, и сразу распробовал в нем привкус меда.

– Как он называется?

– Это «Рыжик». Мой любимый торт. Мама всегда его печет мне на день рождения. Все мои друзья его любят. И надеюсь, тебе он тоже понравится.

– Очень вкусный. Респект твоей маме.

– Жаль, что приходится угощать тебя вот в таких условиях.

– Да, жаль. Мне так и не посчастливилось познакомиться с твоим Марком. Он был у тебя сегодня?

– Да, эти красные розы от него.

– Красивые. А белые?

– Это от Дениса.

– А отец был?

– Нет, – и с грустью добавила: – где-то задерживается.

– Наверняка, что-то случилось с его пациентами. Он ведь у тебя очень ответственный…

Я снова улыбнулась. Какой же он милый! Понимает, чем вызвана моя грусть, и пытается найти отцу оправдание. Я и сама склонна думать, как говорит Шандор – опаздывать из-за любовницы в день рождения дочери, это уж слишком. Скорее всего, действительно что-то случилось… на работе.

Шандор встревоженно посмотрел на часы:

– А его пропустят?

– Нет в больницах таких дверей, которые бы он не открыл…

– Да, я как-то не подумал.

Шандор съел еще пару ломтиков, и я подлила ему чай. Он поблагодарил и вдруг, словно боясь передумать, поспешно сказал:

– Расскажи мне о Марке.

Легкая дрожь пробежала по моему телу. Значит, он расслабился не до конца. Все еще ищет подвох в моем поведении.

– Что ты хочешь о нем знать?

– Где он учился, кем работает?

– Он оканчивал юридический, сейчас работает юристом в торговой компании.

– О, хорошая профессия, – и один уголок его рта чуть приподнялся, будто он усмехнулся… но чему? Наверное, мне показалось. – Расскажи мне свою романтическую историю… с Марком.

Я растерялась. Вот эту историю я точно не придумывала. Но рассказать есть, о чем, а романтику добавим, чем я не фантазер?

– Марк – это вся моя жизнь, – сказала я.

Да, Лиза, именно так и говори о Марке – поэтично и вдохновенно – и добавь слащавости на лицо. И розы… смотри на них, пусть он думает, что ты погрузилась в мир своих романтических… нет, не фантазий – реалий.

– Я родилась, а он уже был почти двухлетним малышом. И всегда рядом. Мама говорит, он учил меня ходить. Мне было восемь месяцев, когда я стала подниматься на ножки, и Марк протянул мне руку, не до конца понимая, что я еще не могу последовать за ним. Но я вложила в его маленькую ладошку свою крохотную и пухлую ручонку и сделала первый шаг, неуверенный, но без страха и волнения. А затем второй шаг, третий… и только потом шлепнулась на попку. Моя мама и тетя Марина, мама Марка, которые наблюдали за этой сценой, до сих пор умиляются, когда об этом рассказывают. А потом я подросла и стала колотить Марка. За любое неповиновение и пренебрежение мною, – я рассмеялась, вспоминая то немногое, что осталось в моей памяти. – Он конечно не мог мне ответить тем же. Ему строго-настрого запретили бить девочек, и он хмурился, но терпел. Больше всего я злилась, когда приезжал из командировки его отец, и Марк только о нем и говорил. Я страшно ревновала. Вот только вчера он был весь мой, а сегодня мне приходится делить его с этим странным и угрюмым человеком, который зовется его отцом. Где справедливость? Я обижалась и не переставала дуться до тех пор, пока Владимир Петрович снова не уезжал. А потом мы пошли на танцы… Я тебе еще не говорила, но мы с Марком шесть лет занимались танцами.

– Как интересно! Какими?

– А какими еще могла заниматься такая романтическая натура как я? Конечно, бальными.

– Действительно, – поддержал меня Шандор, – как я не догадался сразу.

– Танец – это язык тела, это эмоции, это страсть… Вот так мы и поняли, что любим друг друга.

Я не выдержала и опустила глаза в свою чашку. Нет, эта фантазия как-то не желает раскрываться. Пусть додумывает все сам. Ох… Я вдруг поняла, что на мои щеки накатил румянец, и чтобы отвлечь от себя внимание, я предложила Шандору еще один кусочек торта. Он не возражал.

– Ты сказала, что Марк не верит в дружбу между мужчиной и женщиной…

Я так сказала? Когда? Неужели вчера? Ах, да, конечно, не такими словами, но смысл тот же. Господи, и какие же он сделал выводы?

– Как на самом деле он относится к нашей дружбе? И знает ли он о ней?

Ах, как я была неосторожна! Эта фраза изобличала и наши отношения с Марком, и его отношение к нашей с Шандором дружбе.

– Не стоит придавать большое значение произнесенным мною вчера словам. Я выражала их с таким апломбом, что даже самые невероятные вещи показались бы явными. Просто однажды Марк с сомнением спросил, а бывает ли дружба между мужчиной и женщиной, не то, чтобы в это не веря, а выражая лишь некоторую неуверенность в таких отношениях, но мои дружба с Денисом и Егором… хотя, пожалуй, Егора лучше убрать из повествования, убедили Марка, что исключения существует. И о тебе я ему говорила. Я сказала, что ты помог мне написать доклад, и что ты положительно влияешь на мое образование… и самообразование. В общем, во всех отношениях выгодный друг. – Я улыбнулась. – Прости, не удержалась от шутки. И признаюсь, я немножко слукавила. Марк чуточку ревнив.

Я показала на пальцах, насколько мизерна его ревность.

– Если бы он всерьез ревновал меня к каждому, мы бы, наверное, давно с ним расстались. И кроме того Марк меня слишком хорошо знает, чтобы не заметить во мне перемен, случись мне вдруг увлечься другим. Такие вещи видно сразу. Ты так не думаешь?

– Пожалуй, соглашусь.

Я вспомнила о фотографиях с практики, которые припрятала в тумбочку, и показала их Шандору. На всех присутствовал и Шандор, но только на одной из них мы были вдвоем. На ней он задержался своим взглядом дольше.

– Хорошая фотография, – подытожил он.

– Да, мне тоже нравится, – а про себя подумала, как здорово, что теперь у меня есть его фото. – Привезешь мне фотографии своей семьи?

Этот вопрос возник внезапно и удивил меня саму.

– Зачем? – удивленно спросил он.

– Любопытство. Хочу увидеть твоего брата-близнеца, сестру, родителей. Что в этом странного?

– У нас не так много фото. И качество их оставляет желать лучшего.

– Все равно. Привези, пожалуйста.

– Хорошо, посмотрю, что есть.

Вошла медсестра, она принесла мне лекарства. Напомнила, что надо их принять и просила уже закругляться с гостями. Я лишь мило улыбнулась ей в ответ. Она вышла, и Шандор сразу засобирался.

– Я, наверное, пойду. Тебе надо отдыхать.

Мне хотелось его остановить, но время было ко мне неумолимо. Шандору действительно нужно уходить. Но как же с ним расстаться? Полтора месяца – это такой длительный срок!

Мы поднялись.

– Спасибо, что пришел. И спасибо за цветок. И еще раз прости…

– Не будем об этом. Мне не за что тебя прощать.

Я не знала, как отпустить его. С Марком на прощание мы целовались в щеку, с Денисом пожимали друг другу руку, или он мог меня слегка обнять, но как попрощаться с Шандором? Ни на день, ни на два, на полтора месяца – до осени! Не мало ли одних только слов? Если бы я могла обнять его на прощание, почувствовать его теплое дыхание у себя на макушке, услышать биение его сердца! Ощутить его по-настоящему, своей кожей… Увы, это по-прежнему оставалось для меня непозволительной роскошью. Такой близкий и такой далекий. Он еще не ушел, а я уже скучала. Впервые хотела, чтобы лето поскорее закончилось.

И вдруг он протянул ко мне руку. Его глаза улыбались.

– Полагаю, у вас принято на прощание пожимать друг другу руку. Ты позволишь?

Позволю ли я?! О, Шандор, если бы ты только знал, что я готова тебе позволить!

– Конечно.

И вот моя рука в его руке, его длинные пальцы оплетают мою кисть – некрепко, боязливо, без тени интимности, но при этом четко осознавая, что это рука девушки, а не парня. А я смотрю в его глаза и жду, что он притянет меня к себе и поцелует, что рукопожатие это всего лишь предлог, чтобы дотронуться до меня, сделать первый шаг, проверить мою готовность ответить на его порыв. Но мне не суждено было узнать, ждало ли меня продолжение, потому что дверь в палату резко распахнулась, и на пороге возник отец.

Шандор резко отпустил мою руку и отскочил в сторону, словно его окатили ледяной водой.

– О, я думал, я последний, – чуточку смутившись, обронил отец.

Он принес букет цветов. Ставить его некуда, но наверняка у медсестер найдется еще какая-нибудь емкость.

Мужчины поприветствовали друг друга, и Шандор не стал более задерживаться. Я бросила на него тоскливый взгляд, он улыбнулся и ушел. Я сделала глубокий вдох и распростерла отцу свои объятья. К своему стыду призналась себе, что с появлением Шандора об отце почти не думала. «Что у нас с твоим сознанием? Он его заполонил собой?» – спросил Марк на даче. О да, – ответила тогда я. И сейчас я лишний раз нашла этому подтверждение.

– Поздравляю, мое солнышко, с днем рождения! Извини, что так поздно. На работе возникла экстренная ситуация, пришлось задержаться.

Все, как и сказал Шандор. Так, наверное, и было.

– Ты побудешь со мной?

– Ну, конечно. Что у тебя тут? «Рыжик»? Мама, как всегда, постаралась.

Он сел на стул, и я стала его обслуживать. Себе я уже не стала ничего накладывать.

– Хороший мальчик, да? – спросил отец, с любопытством поглядывая на меня.

– Кто? Шандор?

– Как ты все-таки странно его называешь. Разве он не Юра?

– Юра, по документам. Но среди своих он Шандор. И мне кажется, это имя ему больше подходит.

– Среди своих? Кто он по национальности? Он хорошо говорит по-русски. Словно это его родной язык.

– Он цыган, папа, – садясь на стул, сказала я.

– Цыган?!

Бровь отца взлетела вверх. Я не могла разобрать, какого рода было его удивление.

– Ты имеешь что-то против цыган?

– Нет. Ты знаешь, я не имею никаких предубеждений к кому бы то ни было. Я просто… приятно удивлен. Он располагает к себе. А как он за тебя переживал.

И снова недвусмысленная улыбка на лице отца.

– Моя девочка ничего не хочет рассказать своему отцу?

– Что ты хочешь от меня услышать? Мы с Шандором просто друзья.

– Я видела, как ты на него смотрела. И еще помню, как ты за него заступалась. Больше инцидентов с Егором не было?

– Нет… Шандор мне нравится. Он очень интересный… и умный. И добрый… Но мы просто друзья. Не воображай ничего.

Отец испытующе смотрел в мои глаза, и я поспешила отвлечь от него взгляд, чтобы выпить таблетки, которые мне принесла медсестра. Пока я суетилась, наливая себе стакан воды и вскрывая упаковку с таблеткой, отец ковырялся ложкой в тарелке, разламывая кусок торта на мелкие части, но не спешил их пробовать. Обиделся, что я таюсь от него? Но как ему все рассказать? У Шандора есть невеста, и это обстоятельство отца определенно расстроит. Как он тогда станет к нему относиться? Не пропадет ли симпатия, которую я замечаю по отношению к нему? Нет, пока я не готова говорить с отцом о Шандоре. А буду ли когда-нибудь готова, неизвестно. Меньше всего мне хотелось, чтобы меня жалели.

– Была у меня пациентка пару лет назад, – заговорил отец. – Девочка шести лет. Она была цыганкой. Такая славная. Огромные черные глаза, маленький крючковатый нос, и очень обаятельная улыбка. Немногие выглядят с лысой головой такими очаровательными, какой была она. Девочка лежала в больнице с матерью. А под окна к ним приходил целый табор. Они пели песни, танцевали, всячески подбадривали девочку. Она не плакала и не боялась смерти. А ведь ей было всего шесть лет.

Отец замолчал, и я предположила худшее.

– Она умерла?

– Да. Они поздно обратились за помощью, мы могли только чуть отсрочить ее кончину, но не спасти. Цыгане очень жизнелюбивый народ, и даже когда она умерла, они тоже пели. Хоть я и видел слезы на глазах женщин.

Я протянула руку к отцу и сжала его запястье.

– Ты не должен себя винить.

– Да, я знаю. Но все равно в такие минуты думаю, что работаю недостаточно хорошо, что-то упускаю.

Отец встряхнул головой.

– Ой, о чем это я сегодня? Прости, Лизонька. У тебя праздник, а я о грустном.

– Ничего, папа, я понимаю. Жизнь не только праздник. Давай ешь, мама непременно захочет узнать, понравился ли тебе торт.