Кокаин

XI.

Море было спокойно.

На палубе Тито сейчас же познакомился с известным венгерским ученым и полиглотом, который во время разговора плевался так, как это обычно делают портьерши да взбудораженные гусеницы. Этот ученый занимался исследованием веса органов женщин разных стран и народов.

Немка: сердце — один килограмм; мозг — 825 граммов; рост — 1,70…

Австриячка: сердце — 950; мозг — 850; волосы — 65 сантиметров.

Южная американка: селезенка…

Затем он познакомился с одной испанкой из Гренады, которая по ошибке зашла в его каюту.

Ошибка эта стоила Тито двести пезет.

— Хорошая печень у этих испанок! — сказал Тито ученому венгерцу.

— Почти два кило, — ответил ученый.

У этого ученого, как у сказочного короля, было две дочери, которые были очень похожи одна на другую: сразу было видно, что это дочери одной матери. Одна довольно полная, цветущая, круглая; другая — поменьше и тоньше; в общем они походили одна на другую, как апельсин на мандарин.

Тито вел обыкновенную жизнь пассажиров океанского парохода: высчитывал местонахождения судна, расспрашивал команду о широте и долготе, наблюдал за тучами на небе, сверял свои часы с пароходными, приставал с пустыми вопросами к радиотелеграфисту, вдыхал морской воздух и пил коктейль. Когда пароход проходил мимо Бразилии, он искал бабочек, которых видел у прекрасной армянки; под экватором принимал участие в празднестве, а у берегов Сенегалии сошел на сушу, чтобы посмотреть на потомков негров под открытым небом.

У одного чилийского торговца обезьянами, попугаями в щеглами Тито купил в первый же день обезьяну, которую затем возвратил ему, а торговец принял ее с благодарностью. Говорят, что есть обезьяны, которые таким образом совершали по нескольку раз переходы из Америки в Европу, потому что почти все путешественники возвращают их к концу морского пути.

Тито представляли одной даме, с которой он вел, как в подобает для первого знакомства, серьезные разговоры.

— Как это могло случиться, сударыня, — спросил он ее, — что у вас есть уже такой большой сын?

— О, я вышла замуж, когда была еще ребенком.

Барышня, голландка, с которой познакомился затем Тито, тоже по ошибке зашла в его каюту и облегчила ему переход через экватор.

Дама, имеющая взрослого сына, тоже пополнила список его временных спутниц жизни на океанском пароходе.

Несмотря на то, что Тито чувствовал некоторое угрызение совести, что покинул Мод, все же ел он с большим аппетитом. Есть люди, которые, страдая нравственно, лишаются аппетита: нравственные страдания отражаются у них на желудке; Тито же, наоборот, когда страдал от любви, ел за двоих.

В минуты раздумья Тито вспоминал свои печальные одинокие прогулки по Парижу и представлял себе Мод, которая все еще занимала его сердце.

Однажды вечером он сидел в курительной комнате против дамы, ноги которой, облаченные в тонкие светло-серые чулки, сверкали точно только что вытащенные из воды рыбки.

— Что вы делаете? — спросила его дама.

— Молюсь, — ответил Тито.

— Мне кажется, что смотрите на мои ноги! — запротестовала дама, делая ему l’oeil en coulisses[19].

— Мы, атеисты, так именно молимся.

В этот вечер Тито пошел молиться в каюту дамы с чулками гри-перль[20].

Море продолжало быть спокойным.

— Вы, кажется, ухаживаете за всеми дамами, — сказал ему сосед по табль-д'оту, раввин из Варшавы, который возвращался из Америки с собранными деньгами на дело сионизма.

— Да, — ответил Тито. — Дуэль воспрещается офицерам, но еще хуже, если они от нее уклоняются. Так же обстоит дело в смысле ухаживания: если выскажешь женщине свое восхищение ею — обидишь ее, но еще больше обидишь, если не выскажешь этого.

— Я думаю, вы прекрасно должны знать женщин, — продолжал раввин.

— Знать многих женщин, — возразил Тито, — еще не значит знать их психологию. Это все равно, что думать, что сторож музея может критиковать искусство. Впрочем, что нужно для того, чтобы покорить женщину? Ничего. Довольно позволить себя покорить. Мужчина никогда не выбирает. Он только думает, что выбирает, на самом же деле его выбирают. Хотите пример? Посмотрите на животных. Самец почти всегда красивее самки. Что это обозначает? Что самец подлежит выбору. Самку не ищут, поэтому ей нет надобности быть красивой; самец же, наоборот: посмотрите на райскую птицу, какая она разноперая, а самка одета очень просто.

— Правда! — признал раввин. — Но не так трудно покорить женщину, как покинуть ее.

— Ошибаетесь! — запротестовал Тито. — Мужчина никогда не бросает женщину, а ставит себя в такое положение, что его покидают. Если же бывают такие исключительные случаи, что мужчина хочет бросить женщину, то для этого имеется верное средство: сказать ей в упор, угрожающим тоном: «Мне все известно!»

— Что — все? — удивился раввин.

— Поверьте мне, что самая невинная женщина имеет в своем прошлом, настоящем или будущем что-либо такое, что может быть этим «все», на которое вы намекаете.

Когда они приближались уже к земле, Тито пожалел обо всех своих мимолетных знакомствах и о приятно проведенном времени в обществе женщин разных рас, возрастов, культуры и воспитания.

Но как только он попал в поезд, который увозил его в Турин, от всей морской поездки осталось воспоминание в виде нескольких папирос, предложенных ему каким-то щедрым пассажиром, да солено-морской запах на коже.

Мысли его снова понеслись к Кокаине, оставленной по другую сторону океана: Кокаина, Мод, женщина, от которой убегаешь и снова возвращаешься; женщина-отрава, которую ненавидишь и любишь, потому, что она одновременно и погибель, и возрождение, страдание и опьянение, упоительная смерть и полная страданий жизнь.

В Турине он встретил нескольких старых знакомых, несколько женщин, которые когда-то были к нему близки, а быть может и дороги. Но теперь в каждой из них Тито искал того, что так привлекало его в Мод, и не находил. Ревность его стала теперь еще ужаснее, чем раньше, когда он видел и знал всех ее поклонников.

Бродя без всякой цели по Турину, как он когда-то ходил по самым отдаленным окрестностям Парижа, Тито зашел в монастырь, в котором нашел приют его приятель и бывший лакей.

В монастырском саду бедный монах бросал хлебные крошки таким же бедным воробьям, кружившимся стаями над его головой.

Приятель-монах пошел ему навстречу с простертыми руками и тепло приветствовал брата во Христе. Потом на расспросы Тито сказал:

— Да, я доволен.

Потом посоветовал и ему вступить в монастырь.

— Но ведь это не легко…

— Даже и очень! Ты масон?

— Нет.

Это все равно, что вступить в масонскую ложу. Тогда в стадо Христово вернется заблудшая овца.

— Знаю, — ответил Тито. — Иначе, если она не найдется, то одной будет меньше для того, чтобы доить их и стричь.

Они побывали в келье монаха-приятеля, зашли в библиотеку и в лабораторию, где старый монах трудился над изучением насекомых и бабочек. Под конец зашли в церковь.

— Мне очень жаль, — сказал приятель-монах, — что я не могу предложить тебе вермуту, как бывало в Париже, когда я служил лакеем. Но, если хочешь, отслужу тебе службу…

— Хорошо, — согласился Тито. — Отслужи.

— Хочешь простую или с пением?

— А которая короче?

— Это одно и то же.

— А петь будешь ты…

— Конечно.

— Ну, тогда пой.

И он выслушал службу.

— Хочешь подойти под благословение?

— Нет, спасибо. Мне и так хорошо.

Потом они долго гуляли под сводами колонн и зашли в столовую.

— А как здесь едят?

— За table d’hote’ом. По карте едят только больные.

Монах объяснял Тито, что необходимо любить Христа, потому что Он пожертвовал собой ради спасения человечества. На это Тито ответил, что тогда крысы и кролики, которых уничтожают тысячами в разных лабораториях ради пользы людей, превзошли подвиг Христа.

Возмущенный монах, умолял Тито не поносить веры христианской и объяснил ему, что крыса никого не спасает, тогда как Христос искупил всех людей.

— Тогда пожарный, который умирает при спасении одного человека, более достоин восхищения, так как смерть за одного человека более достойна похвал, чем при спасении миллионов людей.

Но монах не дал себя убедить этими доводами (или он и раньше не был убежден) и не нашел ничего лучшего, как начал настаивать на том, чтобы и Тито принял обряд посвящения. Он говорил так убедительно, что Тито на прощание не решился сказать ему, что он сумасшедший, а обещал спросить свою совесть.

Он сказал это таким тоном, как говорят дамы, уходя из магазина, ничего не купив:

— Зайду вместе с моим мужем.

Два или три вечера Тито ходил в то кафе, в котором проводил большую часть свободного времени в бытность студентом. Здесь он встретился снова с поэтом, который по каким-то высшим соображениям вечно пил черный кофе, и со старым художником, специализировавшимся на пейзажах с Марса и фантастических цветках с Сатурна, так как не мог рисовать то, что видел в нашей природе. Все артисты таковы. Люди очень щедры на удостоверения. Когда кому-нибудь удастся вылепить из земли нос, этого уже достаточно, чтобы дать ему звание артиста; другой является обладателем четырех книг и микроскопа, и за это слывет ученым. К счастью, так же легко, как создается слава, она и разрушается.

Ему сказали, что в Турине же находится и коллега его по журнальной работе в Париже, Пьетро Ночера. И действительно, через несколько дней Тито встретил его.

— Да, я знал — сказал ему Ночера, — что ты свистнул полмиллиончика. Но, признаться, я этому нисколько не удивился. Что тут удивительного, что человек ворует? Я удивляюсь тогда, когда он не ворует. Потому, что в каждом человеке сидит, быть может, в недоразвитом состоянии вор, и вот, в силу этого я не делаю различие между тем, кто украл, и тем, который еще уворует.

— Это случайно, — извинялся Тито. — В прошлом я всегда был честным человеком.

— Знаю. Мой приятель Марко Рамперти говорит, что честность это долгосрочная хитрость. А что ты теперь делаешь?

— Живу в меблированной комнате; имею еще несколько грошей в запасе. Когда лишусь и этого, кончу жизнь самоубийством или пойду в монахи.

— Становишься верующим?

— Нет. Религия напоминает мне большие акционерные общества, поддерживаемые правительством, эксплуатирующие рудники, которые никто никогда не видел. Некоторые религии ведут кой-какую борьбу, но не особенно открыто, чтобы никто не заметил, что они основаны на несуществующих рудниках. Но так как почетным председателем является Отец Небесный, то все принимают это всерьез. Быть может и я в один прекрасный день поверю всерьез в одну из них, тем более, что, если спекуляция не удастся, я ничего при этом не теряю. А что ты делал в Париже с того времени, как мы расстались? Почему ты вернулся в Италию?

— Я влюбился в одну довольно простую женщину, которая нравилась мне благодаря некоторым своим дефектам. Но их оказалось много, и некоторые мне не нравились. Я старался исправить ее советами, поучительным чтением, примерами. Однако, исправить женщину хорошими словами — это то же самое, что поливать каштаны сахарной водой и желать, чтобы произрастали marrons glaces[21].

Во мне произошла реакция, и я влюбился затем в более развитую женщину: аристократка, благородная и даже красивая. Но я констатировал, что во всякой женщине, высокого или низкого происхождения, всегда находятся следующие четыре приправы: благородство, самая посредственная женщина, проститутка и служанка. Может варьировать доза, но сущность остается всегда та же. В женщине высшего порядка найдешь девяносто три части благородства, но остальные семь…

И самое плохое это то, что эти семь частиц они не умеют скрывать. Они говорят, как великосветские дамы; каждая их мысль ясна, как радуга; гордо проходят мимо всяких житейских невзгод; когда бывают с мужчиной, извозчичья пролетка или такси кажется слишком недостойным перевозить их полные собственного достоинства тела; но, когда они одни, то очень экономно ездят в трамвае; если ты дашь в кафе на «чай» больше, чем стоит выпитое, это в их мнении скупость; если же они идут одни, то оставят на тарелочке столько, сколько ты постесняешься дать шарманщику. Если тебе случится потерять бумажник, они смеются над тобой и бранят тебя, если ты расстроен; если же сами покупают шнурки для ботинок, то торгуются так, как не будут торговаться десять цыган.

— Знаю, — поддакнул Тито. — В этом отношении я могу поучить тебя. Но такие дефекты, если они встречаются в женщинах высшего полета, кажутся иногда даже симпатичными, потому что они все равно что пропасти, соответствующие их высоте. Каков же твой вывод?

— Итак, я оставил эту женщину в Париже и вернулся в Турин. Занимаюсь посредничеством при покупке земельных участков. Хочешь купить участок земли?

— На кладбище, пожалуй, да и то позже. А здесь есть у тебя любовница?

— Да, — ответил Ночера. — Самая обыкновенная женщина: простая, но скромная и деликатная. Одевается посредственно, но под платьем носит тончайшее белье. Это, знаешь ли, все равно, что мусульманские дома: снаружи никакого виду, помазаны известью, а внутри поражают тебя мозаикой, фонтанами и садами.

— Не собираешься вернуться в Париж?

— Нет, Тито, так же, как не вернешься и ты. Ты, я, твой приятель лакей и монах, твоя Мод, твоя… как ее зовут?.. Каломелан…

— Калантан.

— …всеми нами руководит одна и та же судьба: мы, как бездомные собаки, которые прячутся под кроватями и столами; мы, как бездомные кошки, которые возвращаются домой, чтобы околеть. Все мы находимся в состоянии разложение и потому сходим с большой дороги, бросаем большие города, и большие возможности, ибо мы накануне смерти наших желаний: не иметь больше желаний — это значит смерть. Все мы убиваем себя только разными способами, и часто с еще бьющимся сердцем бываем трупами.

Я живу здесь, во втором этаже. Заходи… Прощай.

Тито пошел один по направлению к своему дому. Задумавшись над всем слышанным от Ночера и собственным положением, он пришел к определенному решению сделаться монахом.

«Буду изучать бабочек и насекомых, как тот старый монах; займусь огородом и разведением овощей. Отращу себе большую бороду, — думал он, позабыв обо всем окружающем.

Завтра же пойду в монастырь, где дадут мне сандалии и шнур, чтоб подпоясаться.

Через неделю мне будет казаться, что я всю жизнь был монахом».

Дома его ожидала радиотелеграмма:

Тито взял лист бумаги и написал:

И побежал на телеграф.