Кокаин

VIII.

Танцовщица Мод имела посредственный успех в Казино. Ей аплодировали так же, как и дрессировщику собак, как боксеру-негру, музыкальному клоуну, который ходил на руках и ногами водил по звонкам, подвешенным на ремешках. Ее вызывали два раза. Повторила на «бис». Она вышла бы и в третий раз, если бы публика вызывала ее.

И все же ее пригласили на один месяц; на следующий месяц она получила ангажемент в «Фоли» на Монмартре.

Посредственный успех не обескуражил ее, так как она и не претендовала показать что-то небывалое в Париже. В искусстве ее не было ровно ничего оригинального: таких танцовщиц было десятками; музыка тоже принадлежала Парижу, побывала в Италии, а оттуда снова вернулась на родину; красота ее тоже была не из тех, чтобы обратить на себя внимание ненасытной столицы.

Поэтому вечером, после дебюта, она вернулась в гостиницу без всякого разочарования или меланхолии.

Но Тито Арнауди не разделял этого мнения. Китаец, дрессировщик собак, который занимался также торговлей кокаином и опиумом, продал ему коробочку порошку, оказавшего свое действие. Под влиянием его танцы Мод казались ему откровением чего-то нового, красота ее была несравненной, грация, равная богиням.

Сидя в первом ряду кресел, он стал энергично аплодировать ей, но это вызвало нетерпеливое шиканье прочих зрителей.

Как только ему удалось заговорить с ней, он засыпал ее своими восторженными восклицаниями:

— Твои танцы открывают новые горизонты в искусстве! Это нечто чудесное!

То же самое он повторял ей позднее, когда они входили в ее комнату в гостинице «Наполеон».

В эту ночь, когда ночная сырость входила через открытое окно комнаты и освежала их разгоряченные тела, а с улицы доносился шум страдающего бессонницей города, он еще не раз повторял Мод свои восторги.

На следующий день Тито должен был уехать в Бордо, где пробыл неделю и снова вернулся в Париж.

После драматического и решительного разговора с директором, он вернулся в гостиницу, где застал Мод в кровати с каким-то неизвестным мужичиной.

— Сорок! — сказал незнакомец, глядя без всякого страха на Тито и не прикрываясь даже стыдливо под его пристальным взглядом.

— Что обозначает это число? — спросил он Мод.

— Сороковой муж.

— Это не мой муж.

— А кто?

— Мой любовник.

— Тогда семьдесят шесть!

Тито сейчас же узнал неизвестного. Это был боксер-негр. Это такие типы, которых, если раз только увидишь, никогда не забудешь.

Он был гальванизирован такой толстой и блестящей кожей, что, если бы в него выстрелить, то пуля отскочила бы от него.

Значит не стоит стрелять.

Тито вышел с достоинством и только был недоволен тем, что комнаты в гостиницах не запираются на ключ изнутри.

Он переоделся в песочного цвета костюм, повязал фиолетовый галстук и направился пешком на виллу Калантан, которая выглядела, как греческий храм, перенесенный на авеню Елисейских полей.

Не хочу прославлять бигамию, но должен сказать, что между этими двумя женщинами Тито жил в прекраснейшем равновесии. Он не любил ни Мод, ни Калантан, но ему казалось, что он любит их обеих. Когда одна доставляла ему страдание, он находил утешение на груди у другой.

Если одна обманывала его, он находил чистоту душевную и преданность у другой. Когда Мод оставалась верной ему слишком долгое время, он не чувствовал больше приступов ревности и приближался к Калантан. Но стоило только Мод привязаться к другому мужчине, как ревность его просыпалась, он бросал Калантан и обращал все свое увлечение в сторону Мод. И до тех пор, пока привязанность его удерживала Мод от связи с другими мужчинами, он создавал вокруг нее нечто в роде панциря из своей любви, но как только видел, что другие мужчины не находили больше отпора с ее стороны, бежал к Калантан и искал забвение на тахте.

Бедная Мод зарабатывала в Казино пятую часть того, что тратила ежедневно на свою жизнь.

Но несколько очень богатых мужчин давали ей наличными деньгами такие суммы, что это в десять раз покрывало ее расходы.

Возникает вопрос: сколько зарабатывала Мод? И сколько расходовала? Сколько получала от этих мужчин? Какую роль играл этот полуальфонс Тито?

Бывают такие проблемы, которые не приходится решать при помощи логарифмов, так как они объясняются гораздо проще. Довольно поступать так, как поступал Тито: стук в двери Мод. Если она отвечает: «нельзя», говорит «извиняюсь» и не возвращается раньше, чем через три часа.

О, сколько раз терпеливо и хладнокровно Тито ожидал по три часа, пока мог войти!

Но он смягчал ожидание тем, что надевал костюм песочного цвета, фиолетовый галстук и отправлялся к прекрасной армянке, которая всегда находилась в расположении утешить его, потому что каждый день могла украшать себя и волосы белыми цветами.

Когда он возвращался в комнату Мод и нерешительным тоном делал легкие упреки, она обнимала его, прижималась всем телом и говорила:

— Не говори так, мой милый! Теперь я вся твоя. Все прочие мужчины, даже тот, который ушел полчаса тому назад, находятся в прошлом. А прошлое не принадлежит нам. Идем, идем, помиримся!

Двое мужчин, которые заключают мировую, идут вместе обедать.

Мужчина и женщина идут в постель.

Тито и Мод почти каждый день заключали мировую, чтобы поставить крест на прошлом, настоящем и будущем.

В доме Калантан тоже было прошлое.

Это прошлое находилось в супружеской спальне превратившейся благодаря несчастному случаю во вдовью комнату.

И оно заключалось в старинной шкатулке, обитой бархатом и цинком, и представлявшей собою шедевр кавказского искусства.

— Что в ней? — спросил Тито однажды вечером, развязывая узел галстука.

— Как-нибудь скажу тебе, — обещала Калантан, сбрасывая с ноги парчевую туфельку.

— А это не может быть сегодня? — настаивал Тито, снимая песочного цвета пиджак.

— Еще нет! — решительно ответила Калантан, развязывая пояс.

— А почему? — настаивал Тито, расстегивая жилет.

— Потому что сегодня я имею сказать тебе кое-что гораздо более важное, — пошутила Калантав.

— Что ты хочешь сказать мне?

— Что я могу заблудиться в этой громадной кровати, если ты не скоро придешь сюда. Не заводи часы. Положи их.

— А если они остановятся?

— Вот именно! Заведешь их, когда остановятся.

Таким образом Тито не мог узнать содержимого шкатулки, в которой заключалось прошлое Калантан.

Мод была знакома с одним чиновником из префектуры, занимавшим высокое положение и отличавшимся очень маленьким ростом, который ходил выпятивши грудь и откинув назад голову, поэтому напоминал собой ложечку в профиль.

Ей представили также молодого хирурга, претендента на кафедру доцента при Сорбонне и автора выдающегося сочинение по хирургической и терапевтической медицине.

Молодой хирург, который осматривал прекрасную танцовщицу не с научной точки зрения, а в качестве любителя, заверил ее, что у нее все в совершенном порядке и на своем месте. Он поставил даже диагноз, что при некоторой неосторожности она может стать прекрасной матерью.

Но танцы и материнство не могут идти рука об руку.

Чиновник префектуры, который очень дорожил своим спокойствием, убедительно просил ее ни в коем случае не забеременеть. Но она успокоила его, что на всякий случай у нее есть под рукой молодой хирург, автор выдающегося сочинения по хирургической и терапевтической медицине.

Судя по наружному виду, никто не поверил бы, что этот юный доктор, с выражением трубадура на олеографии, был в состоянии вырезывать рак, делать кесарево сечение или удалять матку.

Оказывается, он был способен и на это!

Он специализировался на операциях, которые довольно часто делаются в Вене, Берлине, Париже, а в последнее время и в других больших городах. Операция, которую доктор с невинными, детскими глазами делает без ассистента, в течение одного часа, включая сюда стерилизацию инструментов и мытье рук. И довольствовался за эту маленькую операцию десятью тысячами франков. С Мод же взял вдвое больше, потому что знал, что гонорар будет заплачен ему высоким чиновником из префектуры, любившим Мод и спокойствие, который, чтобы не будить из розовых снов неведение своих детей, прибавил даже несколько тысячных билетов.

Этот почтенный и уважаемый чиновник никогда еще в своей жизни не был так счастлив, как в тот день, когда Мод заявила ему, что при любезной помощи молодого хирурга всякая опасность оказаться в «положении» устранена.

Молодой хирург удовольствовался небольшой суммой, личной благодарностью и протекцией высокого чиновника из префектуры, который заведовал отделом «общественного благонравия».

Но когда Тито узнал, что его Мод, чтобы продавать любовь без опасения испортить свою талию, геройски подверглась операции молодого хирурга, он почувствовал такое огорчение, как будто ему самому вырезали сердце.

То, что он еще так недавно изучал на медицинском факультете, не совсем испарилось из его памяти. В продолжении двух лет Тито посещал гинекологическую клинику и с ужасом наблюдал за женщинами, которые по известным патологическим причинам должны были прибегать к такой операции, какой добровольно подвергла себя Мод, и видел, что в основе своей они не были больше женщинами.

Он знал, какую важную роль играют в жизни женщины железы секреции, которые этот преступник извлек у нее, чтобы выманить несколько тысячных билетов.

Он припомнил тех молоденьких женщин, которые, вернувшись из клиники, теряли постепенно все признаки женственности: голос, улыбку, грацию. В голосе чувствовалась некоторая хрипота, взгляд становился более строгим, во всей внешности было что-то от евнуха; лицо принимало старческое выражение и начинало покрываться растительностью.

Тито предчувствовал, что все это будет и с Мод.

— Бедная, бедная Мод! — говорил он ей со слезами на глазах.

А так как Мод ничего не понимала, он же не решался открыть ей ужас предстоящей драмы, то не нашел ничего лучшего, как упасть на колени и, точно в бульварных романах, воскликнуть с отчаянием:

— Мод! Что ты сделала, что ты сделала, Мод!

Мод попросила его вытереть слезы и уйти, потому что она ожидала прихода чиновника, который, после маленькой операции, стал посещать ее гораздо чаще.

Однако, прежде чем отпустить его, спросила:

— Чего ты плакал?

— Я притворялся.

— Но ведь глаза твои были полны слез!

— Такие чувствительные люди, как я, даже когда притворяются, плачут всерьез.

У него не хватило храбрости открыть ужаснейшую истину.

Молодой, но выдающийся хирург был представлен к ордену Почетного Легиона.

В продолжении нескольких дней Тито ходил по Парижу, как полупомешанный, и когда вспоминал, что он редактор «Текущего момента», заходил на короткое время в редакцию, чтобы узнать, не нужен ли он.

Обессиленный и бледный, точно труп, который скоро начнет разлагаться, потащился он в хроникерскую комнату.

Тут он застал неизвестного человека, который направился к нему с приветливо протянутой рукой и разлившейся по всему лицу улыбкой.

Такие, никому неизвестные, люди являются неизбежным достоянием каждой редакции: никто не может сказать, что он вообще делает, ни почему его здесь терпят, но все, начиная директором и кончая рассыльным, здороваются с ним с соблюдением известной градации. Это не редактор, не стипендиат, у него нет специальных поручений, но все же он садится за любой стол, пользуется телефоном, не снимает шляпы, читает газеты, пользуется редакционными бланками и посыльными.

Человек этот сказал ему:

— Дорогой Арнауди, ты ведешь слишком нерегулярную жизнь! Не правда ли, Ночера?

Ночера: Эти две женщины сделают из тебя, Тито, развалину.

Главный редактор: Ты должен жениться.

Тито: Чтоб тебе провалиться!

Главный редактор: Тебе нужна преданная жена, которая от времени до времени находила бы для тебя слова утешения от всех неприятностей, которые доставляют тебе обе любовницы.

Ночера: Если хочешь, мы поможем тебе найти.

Тито: Впрочем, вы правы. Брак будет для меня той же кастрацией.

Неизвестный человек: Уж хотя бы ради того, чтобы переменить вид скуки, необходимо жениться.

Главный редактор: Ты должен жениться на вдове. По-моему, вдова — идеал женщины. Только не твоя вдова-армянка; вдовушка, у которой улеглись уже первые порывы темперамента. У меня есть такая на примете.

Тито: Мой вкус очень трудно угадать. Я хотел бы иметь такую жену, которая была бы образцом рассудительной глупости, чем-то в роде дрессированного тюленя; что же касается физических качеств…

Ночера: Худощавая или полная?

Тито: Не очень похожая на амазонку и не слишком напоминающая ступу.

Главный редактор: Я знаю одну вдовушку очень милую и богатую. Вдова, что ты скажешь на это? Женщина по случаю, из вторых рук. Но все равно, что новая. Осталась вдовой после шести месяцев брачных уз. Впрочем, я думаю, что с женщинами надо поступать так же, как поступил Брумель с костюмами: когда они были новыми, заставлял слугу носить их. Кроме того, она обладает многими добродетелями и до того экономна, что, когда кончился траур, уложила все тряпки и сказала: пригодятся после второго мужа.

Ночера: А я советовал бы тебе жениться на проститутке. Конечно, не на проститутке с улицы, но из тех, что берут за визит двести лир. Действительность показала, что они бывают образцовыми женами. Если ты женишься на барышне из хорошей семьи, которая принесет тебе в приданое небольшую ренту и нетронутую мембрану, то она будет считать себя вправе держать тебя всю жизнь у своих ног в позе обожателя. Если же ты женишься на проститутке, то получишь в приданое меблированную квартиру и шкатулку с драгоценностями и аккуратно сложенными банкнотами.

Главный редактор: Проститутки не копят.

Ночера: Я сам экономен до скупости и могу заверить тебя, что это факт. Мужчину они заставляют сорить деньгами на всякие глупости, вроде корзины цветов, но, если сами получат случайно письмо с непогашенной маркой, то осторожно снимут ее и используют при первом же случае.

Тито: Это делают и порядочные женщины. Если женщина должна израсходовать двадцать сантимов, то в ее понятии это и есть двадцать сантимов, если же мужчина истратит на нее сто лир, то в ее глазах это все равно, что билет от трамвая. Более резкие случаи скряжничества наблюдаются именно между женщинами.

Продолжай!

Ночера: У проститутки, на которой ты женишься, будут деньги, которые ты не обязан, ради сохранения собственного престижа, раздавать бедным своего прихода. Пожалуй, ты это и сделаешь, но потом потеряешь всякую охоту: деньги пачкают руки, когда они есть в небольшом количестве, когда же их много, то они моют руки; к счастью, на деньгах имеются только две подписи: главного директора банка и главного кассира, те же, которые платят женщине, не присоединяют своей подписи к этим двум, поэтому достоинство твое остается незапятнанным. Так как она зарабатывает деньги приятным трудом, то поймет, что и твои чего-нибудь да стоят; этого никогда не поймет барышня из хорошего дома.

Твоя жена, если ты женишься на той, о которой я говорю тебе, испытала уже все радости и все ее самые дикие капризы будут уже позади: ни вилла в Люцерне, ни яхта в Ницце, ни шикарный автомобиль не будут доставлять ей большого удовольствия. У нее будет тяготение к простоте Цинцината[15]. Вместо того, чтобы говорить тебе каждый день: «Знаешь, милый, что ты должен купить мне?», она будет советовать тебе: «Не делай, дорогой, никаких бесполезных трат!»

Как барышня из прекрасной семьи, так и куртизанка, без сомнения, сделают тебя рогоносцем.

Но в этом будет громадная разница: барышня будет обманывать тебя скандальным образом, это будет целая феерия, причем как ты, так и все прочие, будут в этом виноваты.

Так как она не будет обладать достаточным знанием мужчин, то ей покажется, что этот дурак (потому что влюбится она непременно в дурака) представляет из себя нечто необыкновенное. И, если он скажет ей, что ты последний дурак, она поверит ему на слово и поможет ему выставить тебя в смешном свете перед всеми знакомыми.

Тогда как проститутка будет обманывать тебя изящно, по плану, с оглядкой, стильно, с тактом и благородством. Так как она знает толк в мужчинах, то сделает математическую выкладку и взвесит твои и его достоинства, барышня же из хорошей семьи будет знать только двоих мужчин: тебя и его.

Барышня, сделав тебя рогоносцем, будет смеяться над твоим положением, потому что все, проделанное ею, в ее мнении окажется чем-то оригинальным, небывалым.

Проститутка же не будет смеяться, потому что она понимает, что это вполне естественно, нормально, повседневно.

Барышня будет претендовать на то, чтобы ты помогал ее любовнику: одолжал ему деньги без отдачи, поддерживал его в затруднительных обстоятельствах.

Проститутка не будет обязывать тебя к этому, ибо она привыкла получать от мужчин деньги, а не давать их им.

Твоя жена не будет принята в обществе; зато у тебя не будет необходимости делать неприятные знакомства, отвечать на визиты и потеть в залах благородных особ.

Будешь принимать в своем доме людей симпатичных и без предрассудков, как мы, которые не будут раздражать и говорить о предметах мало кому понятных, потому что с бывшей проституткой нет надобности облачать слова в непромокаемый плащ: никакой вульгарности тоже никто не позволит себе, потому что эта проститутка стала твоей женой.

Такая женщина никогда не отвергнет твоих желаний.

Тито: Ни одна жена не отказывает.

Неизвестный человек: Тебе так кажется, но есть жены, которые говорят: «Нет, милый, только не сегодня».

Ночера: Она не сможет отказать под предлогом усталости, потому что ты скажешь: «Как? Ведь было время, когда ты принимала по двадцать мужчин в день?»

Если же сам ты будешь уставши, то можешь сказать ей: «Неужели после такой трудолюбивой жизни тебе еще недостаточно?»

Ты можешь ссылаться на какое тебе угодно число любовников. Если же она запротестует, заткнешь ей рот любым мужским именем, которое придет тебе на ум.

Барышня из хорошей семьи никогда не потрудится скрыть свое дурное настроение или сплин, и ты должен будешь переносить приступы нервов, а в минуты интимности станет проявлять или безразличие, или неудовольствие.

Проститутка же, привыкшая симулировать все все свои чувства, дает тебе иллюзию наслаждения даже в том случае, если в этот день умерли от желтой лихорадки ее отец и мать.

Она сумеет сохранить себя красивой до старости, потому что красота неотъемлемая принадлежность ее промысла, и она должна была научиться всем секретам сохранять ее.

Возможно, что с ней случится то же, что бывает с театральными комиками в отставке, которые вдруг возвращаются на сцену и терпят фиаско, но этому никто не удивится и никто не перестанет уважать тебя. Ибо это ее настоящее призвание.

Только в первую ночь ты, пожалуй, испытаешь странное чувство. У тебя не будет впечатления, что ты находишься с женой, а с женщиной, которая остановила тебя на улице. Но и в этом нет ничего ужасного, а только известного рода удобство. Наконец эти женщины умеют имитировать и в этой области.

Тито: Ты совершенно прав, мой друг.

Ночера: Первым делом ты должен оставить этих двух женщин. Не видеть их больше.

Тито: Не буду их больше видеть.

— Клянешься?

— Клянусь.

Раздался звонок телефона.

— Спрашивают господина Тито Арнауди.

Тито подошел к аппарату и сказал:

— Да, милая моя, это я. У тебя дома? Через полчаса? Даже раньше.

— Кто это? — спросил Ночера.

— Армянка, — ответил Тито. И вышел.