Колбасная эмиграция

Не говори «гоп», пока не проехал Чоп

Скорый поезд «Москва — Братислава» приближался к станции Чоп. В этом небольшом украинском городке многие жители разговаривали по-венгерски. Большинство евреев Советского Союза говорило на русском языке, и только евреи Чопа, расположенного в Карпатских горах, говорили между собой по-украински. Эту группу евреев называли — Закарпатские, а в шутку — Закарпоцкие.

Чоп — чистый, ухоженный приграничный городок. Попасть в Чоп просто так нельзя. Нужно оформлять специальное разрешение на пребывание в пограничной зоне. Здесь все пассажиры должны были выйти из вагонов, а вагоны переставлялись на другие колеса, приспособленные к европейской узкой колее. Занимала эта процедура больше часа. Кроме того на вагоны цеплялись новые таблички, и об этом мало кто из советских граждан знал. Начиная с Чопа, этот поезд назывался «Москва — Рим», с остановками в Братиславе и Вене.

На семейном совете было решено, что я поеду в Чоп провожать Мишу. Чуть меньше года назад я стал мужем Мишиной сестры. Было мне 27 лет.

Мишина семья состояла из семи человек. Миша с Аней и их двое маленьких детей, а также тетя Бася, мама Анны, Анин дед Соломон, 82 года, и Анин брат Саша, 17-летний пацан. Я был восьмым. Занимали мы два маленьких вагонных купе. Кроме нас в этих купе было еще двенадцать чемоданов, два баула с постельным бельем, концертная бандура и несколько сеток с консервами и московской колбасой. Младшему ребенку Диме был один год, старшей девочке Тоне — 7 лет.

Моя задача состояла в том, чтобы помочь загрузить, разгрузить и забрать обратно все то, что не пропустит таможня. У Миши в кармане были визы на выезд в Израиль. В кассе Чопа ему предстояло купить билеты до Вены. У меня никаких документов, кроме советского паспорта, не было. Не было и разрешения на пребывание в пограничной зоне. Риск! С одной стороны я не хотел оформлять документы на въезд в Чоп, считая, что это может мне помешать в будущем. С другой стороны, у меня не было никаких прав на пребывание в закрытой зоне.

Предыдущие евреи, уже проехавшие Чоп, передавали, что наказание за это нарушение не строгое. Надо прикинуться болваном, мол не знал, не понимал. Охранники берут взятки. С офицерами таможни договариваться нельзя, они чистые. Все идет через носильщиков.

Наконец-то Чоп. Двери открылись, тепловоз как-то странно выдохнул — дальше ему не идти. Дальше повезет европейский брат.

Вооруженные автоматами пограничники заняли позиции у каждой двери. Мы стали выходить и разгружаться.

— Документы, — строго сказал офицер. Миша вынул из чемодана визы.

— Ваши документы, — пограничник показал пальцем на меня.

— Я провожающий, я брат, помогу, и обратно, — отвечаю.

— Этот, — показывая в мою сторону, позвал милиционера пограничник. Сердце мое сжалось.

— Ваш паспорт, — я показал паспорт. — У меня для вас кое-что есть, — тихо говорю.

Милиционер забрал мой паспорт:

— Поговорим потом.

Разгрузившись и расположившись на вокзальных скамьях, большая семья занялась каждый своим делом. Анна кормила детей. Бася и дед ей помогали. Саша сторожил, а мы с Мишей отправились в кассы.

Кроме билетов, надо было договориться на счет провоза багажа через границу. Законом разрешалось провозить только два чемодана на человека, общим весом до 35 килограмм. У Миши было намного больше. Тут же с удивлением узнаем, что младенцу два чемодана не положено. Уместить всю жизнь в 35 проклятых килограммов было невозможно. Мы понимали, что что-то не пропустят. Что?

— Пройдемте со мной, — сказал милиционер официальным голосом. Меня привели в привокзальное отделение милиции

— Кто такой?

— Провожающий, — коротко отвечаю. Отслужив рядовым в Советской армии, я приблизительно знал, как нужно отвечать на вопросы офицера.

— Вы нарушили правила пребывания в закрытой зоне.

— Извините. Я только провожаю родных. Я не собираюсь выходить за пределы вокзала.

Офицер посмотрел на меня все понимающим взглядом.

— На первый раз заплатите штраф 10 рублей, распишитесь вот здесь о том, что покинете Чоп в течение 24 часов.

Склоняю голову, делаю виноватое лицо. Чувствую, что офицер проделывал эту процедуру сотни раз.

Звучит смешно: кому нужно быть в Чопе больше 24 часов?

Тихо без слов отворачиваю куртку и передаю легавому плоскую бутылку хорошего коньяка. Он взял.

— Идите. И чтобы в 24 часа вас здесь не было.

— Вас понял.

В шесть часов вечера начнется посадка. Это не просто. Поезда еще нет. Но таможенники должны проверить весь багаж. На все кругом-бегом 15 минут. Что вернут — то вернут. Спорить нельзя.

Ищу носильщиков. Как с ними договориться? Как войти в контакт? Миша отошел в сторону. Ему рисковать нельзя. Вот этот! Черноволосый шустрый бригадир носильщиков сам стреляет в меня взглядом.

— Можно у вас спросить кое-что? — заговариваю первым. — Нужна ваша помощь.

— Пошли в туалет, — коротко и тихо отвечает тот.

В мужском туалете пристраиваемся оба у соседних писсуаров. Я быстро передаю ему 150 рублей и расстегиваю брюки.

— Что нужно? Что хочешь провезти? — спрятав деньги и расстегнув ширинку, спросил бригадир.

— Ничего особенного в моем багаже нет. Багажа больше, чем положено. Помоги с лишним весом.

Дверь туалета открылось, в туалет вошел милиционер. «Все, — подумал я, — возьмет прямо на горячем». Но нет. Бригадир застегнул замок брюк и вышел. Я тоже вышел. Милиционер встал у писсуара. Он все понимал.

В пять часов вечера началось взвешивание багажа. Тетка в униформе выкатила прямо в зал весы с гирями и стала вызывать по списку. Уезжало 3 семьи: Мишина семья, большая семья из шести человек из Ташкента и маленькая семья из Харькова: отец со взрослым сыном. У последних багажа почти не было.

— Близко не подходить, — приказала тетка. Два вооруженных автоматами пограничника встали с ней рядом. За теткой находилась широкая дверь. Туда вход всем, кроме отъезжающих, был запрещен. Через пятнадцать минут после взвешивания мы попрощались. Все наши прошли за дверь таможни. Всё. Они уехали. Увидимся ли еще? Что ждет их там, и что ждет нас здесь?

Мне вернули один Мишин чемодан и бандуру. Ни Миша и никто другой из всех знакомых евреев понятия не имел, как играть на украинской бандуре. Бандура была огромной. Какой-то умник сказал Мише, что бандура — это хорошие деньги в Америке. Получив бандуру обратно, я выбросил ее прямо в Чопе. Вспомнил, что для вывоза из страны этой бандуры Мише пришлось получать справку в городском отделе культуры о том, что бандура не представляет собой художественной ценности. Во втором Мишином чемодане оказалось четыре банки красной икры, шесть банок черной и бутылка армянского коньяка.

Семью из Ташкента провожал Давид. Им вернули почти все. Я вспомнил, что Давид отказался идти с бригадиром в туалет. Поискав глазами бригадира, я поблагодарил его взглядом.

— Что мне с этим добром делать, как довезти до Ташкента?— причитал Давид.

Я решил не тащить чемодан домой. Мы с Давидом купили два больших хлебных батона, разрезали пополам и намазали на них всю икру. Сначала толстый слой красной, а на него такой же слой черной икры. Выпив по полстакана коньяка стали поедать невиданные бутерброды. Услыхал из-за спины: «У, жиды. Смотри, как они икру едят. Всю Россию вывозят». Хотел отдать им бандуру, но, нет, — выбросил.

В посылочном отделении вокзала нам сказали, что можно отправить багаж в Ташкент, только все нужно упаковать в ящики. У них ящиков нет. У нас тоже.

Не поверите, но мы с Давидом опустошили деревянный привокзальный мусорный ящик, отломали от него ручки, застелили внутри батистовой простынёю из багажа его родственников, заколотили лежавшей рядом крышкой, написали адрес и отправили в Ташкент! И багаж дошел!

Где ты теперь, Давид? Помнишь, как мы смеялись, провожая мусорный ящик?