Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Ольга Борисовна Христофорова (Глава VI Колдовство и воровство) #8

Глава VI Колдовство и воровство

Омрачила

В марте 2005 г. в старообрядческом селе К. случилось неприятное происшествие: в дом пожилых сестер Ичетовкиных, Елены Федоровны, 86 лет, и Агафьи Федоровны, 83 лет, пришла женщина, представившаяся социальным работником. Она рассказала о начавшейся денежной реформе и предложила старушкам обменять их деньги на новые, чтобы им не пришлось ехать для этого в райцентр. Благодарные хозяйки согласились и обменяли 25 тысяч рублей на «новые деньги». Лишь спустя несколько часов их начали одолевать сомнения, и они отправились к соседям узнать, правда ли, что началась денежная реформа. Тут и вскрылась афера мнимого социального работника.

Это происшествие ничем особенным не отличается от тех, что случаются в других городах и весях России, — рассказы о них можно встретить и в устном бытовании, и в СМИ[383]. Любопытны лишь подробности, которыми оно обросло в К., а также то, как его интерпретация повлияла на поведение жителей села. Соседи быстро пришли к заключению, что мошенница каким-то образом повлияла на сознание сестер Ичетовкиных — иначе как объяснить, что две старушки, известные как толковые и осторожные, так слепо доверились незнакомке и отдали ей деньги в обмен на фантики? Здесь не обошлось без гипноза, она их явно омрачила:

Дак если не омрачила, почё ж бы они деньги отдали?!

Соб.: Может, поверили?

Хм, поверили… Неужто оне… две дак, из-за одной — одна-то! — проснуться не могли![384]

Способность омрачать — типичная характеристика знаткого, но если местные колдуны известны всем, то люди приезжие представляют собой в этом смысле загадку. Именно поэтому деревенские нормы предписывают особую осторожность при общении с незнакомцами — своеобразное сочетание вежливости и подозрительности. Конечно, не все чужие одинаково опасны — более всего боятся цыган, слывущих и ворами, и колдунами[385]. Вот только за цыганку могут принять практически кого угодно, любую незнакомую женщину, в том числе участниц экспедиций[386].

История с кражей осложнила мою полевую работу — новые знакомства заводить не получалось, люди не отпирали дома. Однажды я была в гостях у местной учительницы истории, к ней зашла соседка, также моя старая знакомая, и рассказала, как полчаса назад ее муж, глядя на меня из окна, заметил:

Глянь, кака-то баба идет — юбка долгая, сапоги коротеньки, шапка нездешняя — ну, наверное, цыганка.

И она, уходя, заперла мужа в доме на замок[387]. В другой раз я брела по заснеженной улице, сильно мело и почти ничего не было видно, поэтому я не сразу поняла, почему идущая навстречу женщина как-то странно держит руку — лишь подойдя почти вплотную, я увидела, что она, не скрываясь, направляет в мою сторону руку в варежке, сложенную в кукиш. Через несколько дней после кражи у сестер Ичетовкиных я на местном автобусе отправилась в соседнее село. Автобус был полупустой. На первом сиденье сидела пожилая женщина, окинувшая меня подозрительным взглядом, рядом с ней стояла внушительных размеров спортивная сумка. Я села на пустое сиденье за ее спиной. Тогда она, молча и не оборачиваясь, схватила сумку и с трудом взгромоздила ее себе на колени. Так и поехала в обнимку со своей сумкой.

Воры как колдуны

Идея о воровстве с помощью гипноза — современный извод традиционного для русской народной культуры представления, в котором концепты воровства и колдовства тесно связаны. Подобно тому, как «колдовство» суммирует все антинормы, так и «воровство» в русской культуре — почти универсальный ярлык для греховного поведения, «вором» могли назвать и разбойника, и убийцу, и прелюбодея[388]. И до сих пор термин «воровство» понимается в широком смысле — как отнятие чужого, причинение ущерба. Связь концептов «колдовство» и «воровство» прослеживается на разных уровнях — оценки самого действия, поиска виновника и его наказания, а также мер профилактики. Например:

Раньше волхидок боялись, думали — ведьмы, а потом узнали, что это воровки, овец стригут [СРГСРКК 1992: 55–56].

Про неё тоже говорили: она и колдунья (правда ли, не правда ли). Вот, а я, говорит, к ней пришла, маненькая, еще небольшая, она какая-то нервная. А я, говорит, спрашиваю: «Бабушка, правда иль нет про те говорят: ты колдунья?» <…> А она [старуха]: «Нет, моя родимая, я не колдунья, а я, вот у меня… гумны раньше были-ти… на гумны воровать ходила. Бывало, пойду ночей, распущу рубашку, распояшусь, и иду воровать-то, и воплю». А говорили, называли, что вопи´лки. Может, они и вот так. Она говорит сама: «Нет, родимая, я не колдунья, а вот вопить я вопила вот эдак… но´чей пойду воровать, чтобы это… меня боялись, нихто…» [Ивлева 2004: 185–186] (текст записан в Витебской области).

Антропологи обнаружили, что воровство и страх воровства повсеместно распространены в крестьянских обществах [Friedl 1962:31; Foster 1967:103; Lopreato 1967:104], в том числе были характерны они и для России XIX в. [Hoch 1986: 170–171]. В сельской среде, где всегда есть напряжение между эгалитарностью и стратификацией, существуют специальные социальные институты, с одной стороны санкционирующие воровство, с другой — ей препятствующие, причем в этой области значительна роль магических практик. В российской деревне не только воры, как считается, прибегают к колдовству или его имитации, но и их жертвы используют магию, чтобы обнаружить и наказать вора.

Магия против воров

Это могут быть домашние средства, как в следующих примерах.

Одна информантка рассказала, что сделала на след тому, кто повадился у нее капусту с огорода воровать: И у них дом сгорел[389].

Картошку, яблоки воровали — только чё вот останется, из рук выпадет у того человека, принеси, на трубку положь — сохнет, и тот человек лежит, сохнет. С трубки сбросишь — и человек встанет и падет. И тоже, по-моему, со словами только, так — ничего не делатся. Я пробовала, делала — ничё не получатся. Слова-то надо[390].

Ну, вот собаки выли, тогда у нас пожар был в 84-м году, нас подожгли, у нас сгорели конюшни, дак у нас собаки выли тогда, вот у их (соседей. — О. X.) собака была, и у нас <…> Встанут, этот отсюда на огород, наш отсюда на огород, друг на друга: у-у-у, да как начнут, как начнут. Мы на себя-то не думали, что у нас это случится, что у кого-то. И вот осенью-то нас подожгли. Все лето выли.

Соб.: А кто поджег, не пробовали выяснять?

Ну, как не пробовали… Ну, мы-то вроде… не знаем, кто именно, а вот кто направил-то вот это — знаем. Ну, а милиция потом уж, мне кажется, областная… для отводу глаз, просто чтобы… я все смеялась, я говорю, они уж едут не для того, чтобы узнать-то, а кабы не узнали. (Смеется.) Вот так вот. Он работает лесничим в госфонде. И не один он… Ну, они-то сами-то не пойдут, это был кто-то подкуплен.

Соб.: А за что это так, поссорились?

Ничё не посорились. А он лесничим в госфонде, все леса в его руках, и вот они стали тоже… А наш Иван работал прорабом, здесь Тимофей (сосед. — О. X.) работал председателем совета, и вот они написали вроде… вобшем, делянку леса выделили рубить. Вобшем, ее вырубили, там приехали рубить, там уже сосновое… сосны были. И вот чё-то вот… да много случаев вот таких, и они куда-то написали. И всё, вот за это, видимо. Покарали нас. Так вот Надя рассказывала вашим-то, мы потом ворожили, ну, гадали дома, в кольцо, кто все-таки это сделал. Ну, всё равно вот видишь прямо… морщину даже на лбу видишь, вот это всё, но узнать все равно не могли. Кто его знает, может, даже нездешний кто-то <…> Но что вот человек-то казался-то, это видно было. Вначале… я вот даже видела вначале… я вначале даже не поняла, вот как искорка, лучи такие, дак вот… и крыша, вот сарай-то загорелся с нашей стороны, у нас там дверки, сено метать, в эти дверки и бросили, видимо, потому что загорелось-то на сарае сразу-то. В эти дверки, видимо, бросили банку с бензином… И видишь как вроде искорочка какая-то и от нее лучи, потом вот преображается: крыша, вот такое вот. Я тогда поняла, что это вот, да, наша конюшня вот как раз. Потом овал лица, вот такое вот. Ну, жутко, конечно, жутко, вот смотришь, жутко…[391]

Однако чаще за помощью обращаются к специалистам — гадалкам на картах и бобах, женщинам с пошибкой и особенно к знатким: судя по рассказам, вызнавание вора, наряду с обнаружением портуна, составляло важную часть их магической практики.

В селе К. многие обращаются к одной пожилой женщине, которая гадает на картах. На мои расспросы, о чем к ней ходят ворожить, она ответила: Воруют, дак воров узнавать. Воруют — здися дополна воры![392] Муж с женой, фермеры, рассказали мне, что, когда они начали свое дело, их жгли, вредили. Они ездили гадать — кто именно, а в милицию обращаться — бесполезно[393]. Еще один пример:

Вот эта Надя сивинская, она даже в воде могла это, ворожить человека-то опять! Вот какая сила у ее была. Она мне говорит: «Я те могу…», милиция и вся Сива ей дорожат. «Они-де меня как за икону-де считают. Меня-де все меня берегут меня, потому что я-де воров-то им нахожу». Это, в стакан воду нальют, золотое кольцо кладут и: «Сразу я, — говорит, — тут уж всё, я им показываю: вон, вон, глядите, — говорит. Вот так только, — говорит, — я стол вот как… молитву скажу, вот так стол проведу рукой (проводит рукой по столу) — всё, больше нечего делать! Я, — говорит, — всё, вора сразу им налицо, вот, глядите, вот». У одного начальника, какого-то начальника главного то ли в Сивее, то ли где-то, и, может, в Верещагине — везде ее волочат, возят, ведь везде ее возят! Она как не пре´чется, везде ее находят. Вот ведь как это. Помогат она шибко этой, милиции-то. Всем помогат она.

Мы вот с ней сидим на кухне <…> она рассказыват, разговариват со мной. Ой, она много мене кое-чё рассказала, уй-й-й, ты что! «Выше тебя, — говорит, — живет этот, вор. Ты отсель уйди, Фрося, — говорит, — выше тебя вор живет». — «А ты откуда знашь, кто там вор?» — «Дак, — говорит, — он, — говорит, — это, не родная дочь-то была, от первого брака, свадьба была, сколь, — говорит, — чё ей надарили — вот посуду, хрусталь да чё да — он всё украл. Мать-то приезжала в Сиву. Я на воде, — говорит, — ей показала его. Я его видела, я его знаю, он выше тебя», — говорит[394].

Этот пример, кстати, показывает, что «вор», как и «колдун», — не ситуативная, а постоянная характеристика человека; даже один случай воровства формирует репутацию.

Не менее часто в случае краж и пропаж ходят ворожить к пошибке: полагают, что женщина, одержимая бесом (а точнее — сам бес), знает многое из того, что недоступно простым смертным. Эта практика и в современном Верхокамье являет собой распространенную социальную игру несмотря на то, что пошибка встречается все реже. Сами слова «ворожить» и «кража» — пусковые механизмы, вызывающие приступ, например:

Соб.: Нам сказали, что к вам приходят за советом, что вы можете указать, помочь, если что украдут или…

А-ма-ма, о! О-й-й! (Приступ начинается неожиданно. Звуки издает, втягивая в себя воздух. Потом оглядывает присутствующих, как бы проверяя эффект, нет и следа смущения.)

Во мне есть холера. (Правой рукой, сжатой в кулак, касается груди.)

Соб.: Это болезнь какая-то?

Да, болезнь, ага. Ой… страшная болезнь. (Эту фразу говорит на вдохе, как и вышеприведенное звукоизвлечение.)

Соб.: А называется-то как?

Пошибка[395].

Про эту женщину нам рассказали следующее:

Тут вот икотка есть одна дак… за этим, за сельпом, дак она… если у кого чё украли или чё, дак она угадыват. Прасковья Максимовна <…> У кого же чё потерялось, а, флягу одна потеряла. Флягу вымыла, за ограду поставила, к колодцу, и фляга потерялась <…> Там, видишь, нечистый сидит, это нечистый говорит <…> Вот со флягой-то ходила, ну, она это, очень тяжело ей было, и хотела сказать… «Ты, — говорит, — сама знашь». Она на какого человека-то думала: «Ты, — говорит, — сама знашь». А потом она… кто-то… Феклист ходил, он флягу-то взял. «Ты, — говорит, — сама знашь, кто взял». Ну, и чё, раз знашь, дак знашь. Значит, которого знал, значит, тот и есть[396].

У нас тоже здесь, в Сепыче, эта, Прасковья Васильевна (ошибка информанта, Прасковья Максимовна. — О. X.). Правда-нет это, что она… икота у ней, ходят всё к ней это, спрашивать, кто чё, кто украл, чё… Она говорит это[397].

Такие ворожеи есть в каждом селе.

Вот в Соколово тоже была женщина, говорила она. У нас когда-то у сына украли аппаратуру, магнитофон-то, и вот я ездила к ней. Дак она опеть, она говорила: «Вот если будут искать, дак найдут». Ну, правильно, мы не искали ведь и не нашли. Но она не говорит, кто именно, не говорит[398].

Ну, вот здесь-то, там, по Свободе-то, говорят, она ворожит. И правду сказыват <…> Кому чё надо, тот и узнаёт. Кто где чё украдет — идут <…> Или кто заболеет, вот заболеет, опять тоже ходят узнают[399].

Я заговорила… пришла так же в прошлом году к ей, она: «У меня двух чепушек (кур. — О. X.) кто-то съел, съел, съел кто-то». Ну, кто съел? А я говорю: «У тебя чё, Васька прокараулил? Ты, — говорю, — чё, Васька, пошто двух чепушек прокараулил?» (Васька или Василий Иванович — имя пошибки. — О.Х.) — «Кто съел дак пусть ест, пусть ест». (Говорит здесь голосом более высокого регистра, подражая голосу пошибки.) — «Ну, дак ты знашь же, мол, кто съел, ты ведь, — говорю, — ворожишь?» — «Не знаю, не знаю. Кто съел, дак пусть ест». Ну, вот она стонет и стонет. Дак я говорю: «У тебя Васька чё, почё прокараулил?» Ну, вот тожно Васька заговорил: «Не знаю, не знаю. Кто-то съел, кто-то съел»[400].

В случаях, связанных с конфликтами среди односельчан, ответы пошибки обычно не отличаются определенностью — либо подтверждаются мысли клиента («на кого думаешь, тот и украл»), либо вообще не рекомендуется искать виновного («найдется»). Тем не менее и в этом случае ворожба устраняет сомнения и страх обвинить кого-либо ложно и в целом страх самостоятельно обвинить кого-то, поскольку ответственность за обвинение передается безличным силам, говоря иначе — человеку-институту, который выступает от имени социума, но персонифицирует его лишь отчасти, отчасти же — благодаря своему аномальному статусу — воплощает невидимый мир со свойственной его обитателям осведомленностью[401].

К колдуну, в отличие от гадалок и пошибки, обращаются не только для того, чтобы узнать вора, но и чтобы вернуть украденное. Так, один из жителей удмуртского села два раза ездил к знахарю в Пермскую область (путешествие очень неблизкое). Один раз — когда врачи определили гангрену и предложили ампутировать ногу, второй — когда у него пропала почти новая каракулевая шапка. Ногу удалось вылечить, и шапка нашлась. Другой мужчина из этого села ездил к тому же знахарю, когда у него пропали деньги[402]. О ворожбе — возвращении украденного, подобной диагностике-лечению порчи, упоминали и другие информанты.

По одной из историй, у рассказчицы, бухгалтера совхоза, в 1960-е гг. украли казенные деньги — тысячу рублей. Знакомая ей посоветовала: Не плачь, сходи ты к деду-колдуну. Она поехала в соседнее село, взяв с собой для храбрости сваху.

А сваха тоже оказалась колдуном. (Смеется.) Постучалися, он нам дверочку открыл, мы у сенцы узошли. Узошли у сенцы. Он посмотрел на нас на двоих. На мене говорить: «Вы заходите в дом, а вы, бабушка, постойте тута». Я узошла у дом. Узошла я у дом. У доме стоит, ну, как у меня гардероб, какая-то… я не поняла, не то зеркало, не то икона. Как икона… как зеркало, иконы какие-то. Он что-то читал, читал, читал мне, а потом и говорит: «Женщина, вы ко мне другой раз придите — и сказал день мне, в какой, — придите и принесите с собой рубль, иде стоить Ленин с протянутой рукой» <…> Поехала на другой раз с этим с рублем. Он этот рубль читал-читал, читал-читал. То на эту икону смотрит, то на меня, то на этот рубль. А потом и говорит: «Вот етот рублик… Етот человек — самый наилучший в мире, — он говорит мне… ну, я тогда думаю, ладно, только бы… — самый наилучший <…> самый справедливый». На Ленина <…> Он мне рассказал: «Ехай с етим рубликом ты, куда бы ты ни шла, где бы ты ни ехала, спала ли ты, ходила ли ты, у любой, у любом пути ты его носи с собой». Так я и носила, пока кончила работать. А сейчас опустила его в сумку. Сейчас я его покажу. Так я и носила. А потом… Да, ишо сказал вот что: «Про твой рублик, про твои деньги уся начальства узнаить и весь народ, но деньги табе в руки не дадуть». И вправду не дали. А узнать — узнали. Когда я сходила к этому деду, я приехала с отчетом в другой раз, подошла к директору и говорю: «Николай Иваныч…» Рассказала ему, как и вам рассказывала. А он и говорит: «Ладно, Емельяновна, я постараюсь вызвать милицию». Он вызвал милицию, а они, дураки, призналися. А один поехал на другой день за перегоном с бочкою. И с трактором, и попал под трактор. Етот попал. А етот тоже заболел, какие-то у него пошли тут… Они всё на мене: «Это она сколдовала». Какие-то прыщи пошли какие-то вот, поболел и помер. А они на мене говорили, что я его сколдовала, но я не колдовала. Иде я колдовала, когда он мне рассказал все? Вот тады токо стало начальство верить. И всё <…> Сейчас я рублик покажу… (Показывает рубль 1961 г.) Вот он, рублик. До сей поры яго бярягу. Ну, он подох, а я живу, вот докуда живу. Он подох. Какие-то у няго попались тут прыщи, вокруг пошли… «Это она ходила к колд…» Да, я к деду-колдуну ходила, а этот колдун мне и говорить: «Женщина, принесите мне рублик, иде Ленин нарисован. Етот самый справедливый человек!»[403]

Как видно из примеров, определение источника несчастья (вора или портуна) было одновременно и способом его наказания, и способом устранения несчастья (возвращения украденного или исцеления). Магические приемы, использующиеся в случаях воровства, отмечали исследователи народной культуры и в XIX в. Например, был обычай ставить в церкви перед иконами обидящую свечу — верхним концом вниз: считалось, что вора настигнут страшные мучения и он будет вынужден вернуть похищенное [Якушкин 2003: 95]. Часть того, что осталось на месте кражи, бросали в кузнечный мех или под мельничный жернов «в чаянии тем причинить болезнь вору: он-де станет пухнуть и через год умрет» [Матвеев 2003: 74]. О подобных же способах нам сообщали в Верхокамье: часть украденного замазывали в чело печи, чтобы вора жгло и заставило прийти с покаянием; ставили вниз головой свечи перед иконами[404].

Повсеместно в России бытовали заговоры от воровства [Аникин 1998:371–372, Агапкина и др. 2003:643–644]. Например, следующие краткие формулы, сопровождающиеся действиями, были зафиксированы в Архангельской области:

В доме как умрет человек, так чтобы гроб сделать, его измеряют палкой какой-нибудь. Так эту палку потом тихонько подобрать, омерить свой огород и сказать: «Как покойник не видит, так и вор не увидит». И вор, если зайдет во двор, не сможет оттуда выйти, только хозяин сможет его вывести[405]; Чтобы чужой человек не взял того, что ты на улице или где оставил (вилы, грабли), нужно сказать: «Чьи руки клали, те и возьмут» [Аникин 1998: 371].

Также существуют поведенческие стратегии профилактики воровства и, шире, потери, функционально сопоставимые со средствами защиты от сглаза, но отличающиеся своей семантикой. Отрывок из полевого дневника:

15 июня. Троица. С утра — в Звягино, на кладбище. По дороге поймали пару из Гришинска, Иван Иванович и Екатерина Степановна <…> У них там пять могилок в одной ограде — отец, мать, брат, сноха и два племянника бабы Кати. Она наломала пять пучков березки по дороге — для каждого. Сказала, что можно любое дерево, и ель, и осину. Их сплетают и втыкают в землю у памятника, обоими концами, получается арочка. Потом сказала, что забыла еще для соседа — рядом могила. Иван Иванович пошел, сорвал веток и воткнул ему. И посыпал могилу — конфеты, печенье, зерно. Баба Катя своим тоже сыпала. Угостили водочкой и едой. Иван Иванович стал предлагать колбасу — давал рукой. Екатерина Степановна всполошилась, стала опускать его руку, класть колбасу на стол: «Сами возьмут, не надо, сами возьмут, мол, со стола». Было неясно. А 18 июня в Новоселье К. Б. Костикова сказала, что из рук еду давать чужим нельзя: «Все передашь». Она так дала учительнице, а та потом всё к ней ходила, просила. И чтобы не просили, надо в притолоку нож вбить, тогда не будут ходить, побираться[406]. Ср. также: Вот вещи, даешь ты яички, или молоко, или там што — поставь на стол, тода возьметь хто у тебя. Из руки в руки не давай — унесуть, увезуть[407].

В Верхокамье также зафиксирован запрет передавать что-либо (еду, деньги) из рук в руки:

Надо на стол ложить. Придёт — на стол положит. В руки, говорит, нельзя отдавать[408].

В Верхокамье и на Вятке информанты особенно подчеркивали, что нельзя из рук в руки давать то, что сам производишь в своем хозяйстве:

С рукой отдашь, то есть удачу в этом деле потеряешь, и корова станет плохо доится, лук не уродится в следующем году и т. п.[409] Вот придут, попросят <…> на рассаду ли там, то, другое, дак не надо через огород отдавать. И не надо ето, самой отдавать. Вынеси с огородца и положь. На землю там, на чё, на скамейку, куда там. Положь, но чтоб там токо из рук моих не взяла это. Например, рассаду, или там свёклу ли рассаду, или что там. Или там, это, малину — копаю деревья, всё надо туда положить. Не надо в руки подавать[410].

Колдуны как воры

Параллелью к тому, что воры могут омрачить, а вызнать и наказать их можно с помощью колдовства, является восприятие колдунов как воров, которые магическими средствами присваивают себе то, что обычным ворам забрать не под силу: молоко у коровы, урожай с поля, здоровье человека. Колдовству могут приписать и вполне реальное воровство, но совершенное незаметно, например:

Яки´й был случай. Баба моя сыру в мешок склала, гнётом придушила <…> У ра´нне встае´ — и мешка нема, и сыра нема, а камень лежить. Хто ж ишче, як не ведьма, забрал: нико´го не було´ [Ивлева 2004: 103] (текст записан в Брянской области).

Воровство, совершенное с помощью колдовства, отличается от обычного воровства лишь методами. Оно происходит невидимым, тайным образом, следовательно, на него не распространяются юридические нормы: от ответственности не освобождает алиби (так как колдун может действовать в чужом облике или с помощью своих сотрудников), для доказательства вины не нужно находить орудие преступления (ибо колдун может действовать на расстоянии и при помощи невидимых «орудий»), и в целом «система доказательств» основывается на фольклорных мотивах. Соответственно, наказания колдунов целиком находились в сфере обычного права; в ведение официальных органов судопроизводства (до 1917 г. — волостных судов) входило лишь рассмотрение дел об обвинении в колдовстве, что расценивалось как оскорбление личности и наказывалось штрафом. Самосуды обычно состояли в избиении предполагаемых колдунов, насильственном выселении, поджоге, даже убийстве, но иногда, что интересно, к ним применялись наказания, предусмотренные обычным правом за воровство, как в следующем примере.

В Калужской области нашей экспедицией была записана быличка о том, как колдунья отнимала молоко у коров:

Ну, у нас отец рассказывал и мать рассказывала: у нас в деревне — вот сюда, пониже деревня — у одной женщины семья большая и коровка одна. Еще давно, единолично жили. Еще без советской власти. Корова не стала… Давала, давала молоко, перестала давать. Ну, тут… Старые бабки, они много знали. Кому прибавят молока, кому отнимут. Это было в деревне в старой. Ну, один мужик… Раньше частники были, лес там. Допустим, вот это — сколько гектар — мое, не заходи никто без разрешенья. Ходили в лаптях, в лыке. И вот за лыками за этими ходили ночью. Вот рано он один пошел… там, идет с горки, посмотрел — там бабка одна что-т делает. По росе — эту, как называли, юбка не юбка… [Понёва, понёва, — подсказывает жена исполнителя.] И вот понёву — по росе. Что-то приговаривает — мужик этот рассказывал когда. Сейчас — собрание, а раньше — сходка. «Я, — говорит, — вышел, глянул, — говорит, — она вот так по росе. А я, — говорит, — снимаю кальсоны — трусов не было, в кальсонах, белые кальсоны, вот так тоже по росе: „Что тебе… что куме, то и мне, что куме, то и мне“, — вот так вот». Пришел домой — в обед корова молока наперла. Жена говорит: «Что это такое? Ванька, глянь, молока-то приперла корова». — «Я, — говорит, — не знаю». И начала дуться, корова бежит из стада: караул! Молока полно! Вдвойне стала давать. Ведро подоят, ещё ведро. А он не говорит ей еще, что видал эту такую-то бабку, — он узнал эту бабку. Потом — караул! — корова бежит из стада, и все пастухи… По деревне слух пошел — глянь, корова-то даёт сколько молока. Он тогда и говорит жене: «Так и так, я видал вот эту бабку, она вот понёву сняла и вот так. А я снял кальсоны и кальсоны по росе: „Что куме, то и мне, что куме, то и мне“. И поперло молоко». А она ему говорит: «Ну-ка, пошли сейчас же к старосте». Раньше староста был, сейчас председатель, а тогда староста был по деревне. «Пойдём к старосте, чтоб сходку собрать и рассказать». Ну, ему она потихонечку рассказала: «Собери срочно». Он сразу, там бригадир или кто там был у него, собрал на сходку. «Ну, так, выходи, Вань, рассказывай». И он рассказывает: «Не знаю, что делать, караул! Корова залила молоком». — «А отчего? — староста спрашивает. — Ну-ка, расскажи поподробней». Рассказывает поподробней, и эта бабка пришла. Всех, как выгон, выгоняли. Если сказали — на сходку, все с семьей чтоб выходил обязательно. «А как, что случилось?» — «Ну, меня, — говорит… там Комарев был, барин… ну, он будет ругать меня теперь?» — «Нет, не будет ругать, он простит». — «Вот, я пошёл за лыками. Вот эта бабка понёву сняла и понёву <по росе>. А я снимаю кальсоны и давай: „Что куме, то и мне, что куме, то и мне“. И вот залила». А это: «А я голошу, у меня молока нету». Значит, бабка и этот подговаривал. И ему откуда-то ещё молоко нашлось. Это: «Ну-ка, иди на середину, — на бабку. — Сейчас же сделай, чтоб всем было молоко поровну, как давали, мол. Так, чтоб завтра было всё в порядке. Чтоб люди не обижались на тебя. Ну, а тебя за работу…» Тогда позор такой был: всей деревней. Деревня большая была, двести домов здесь, это сейчас сорок, тогда двести, пройтить негде было. С одного конца деревни и до другого конца деревни берут кто заслонку — печку закрывают, такая заслонь, — кто пилы, и железками, и бахают. Это её с позором по всей деревне проволочь. Вот это, и кончилось на этом. И всё нормально стало в деревне [Буркова, Тименчик 2004: 51–52][411].

Такому же наказанию самосудом подвергают за воровство [Тенишев 2003: 169][412]. В данном случае женщину наказали именно за причинение ущерба, а не за колдовство как таковое. Ср.:

Отец говорил, что тучу отворачивать, спорину у хлеба отымать и молоко у коров — это великий грех, эти три дела [Ивлева 2004: 103] (текст записан в Рязанской области).

По этнографическим материалам, давнишним и современным, к колдунам крестьяне относились и относятся терпимо, даже пользуются их услугами, но если те злоупотребляют своим положением — жди самосуда. Так, верхокамского колдуна Жургова выгнали из дома, заставив переехать в другое место, когда коровы в общем стаде стали болеть; до этого индивидуальные обиды не влияли на ситуацию[413].

Восприятие колдовства как воровства естественно в случае причинения материального ущерба[414], но если мы обратимся не к хозяйственной магии, а к любовной, то и здесь обнаружим явную связь с концептом воровства: во множестве можно записать былички о том, как с помощью приворота разлучница отняла, увела мужа, а колдун помог его вернуть (все равно что удой коровы, урожайность репы или деньги). Например:

Дак вот, вот Евлёша-то ведь и перевела от бабы мужика-то к себе. Спроста-то она бы ведь не перевела, не перешел бы, чё. Раз он эту зачал любить, а свою бабу — в сторону. Чё, сейчас тоже ведь есть, мало ли, тоже бросают. Которы вон так баско живут и вдруг, бают, разошлись. Чё случилось? На чё это вам это колдовство, это вовсе ни к чему[415].

Колдовская порча и сглаз имеют непосредственное отношение к потере здоровья, жизненных сил. Встречаются былички о том, как колдунья, наводящая порчу, от которой болеют и умирают дети и молодые люди, живет долго и отличается отменным здоровьем — живет за чужой счет, например:

Про М. А. был такой разговор (что она знаткая. — О. X). Семьдесят пять лет, а на ко´зу одна накосила![416]

Зависть, выражаемая в неискренних похвалах, нескромных взглядах и жестах, отнимает красоту и полноту тела молодушки, здоровье младенцев, жизнь телят и цыплят, урожайность капусты и приносит другие убытки. Можно сказать, что если не всякий вор — колдун, то всякий колдун — вор[417]. Такое понимание хорошо выражено в словах информантов:

Соб.: А до этого вы не знали, что она колдунья?

Примерно-то знали, но решили проверить, действительно она, нет, вот такая, что к чему, нечи´ста на руку[418].

У нас не положено колдовать, во-первых, это грешно считается <…>

Соб.: А почему грешно?

Ну, дак как не грешно! Положено своим трудом жить[419].

Эти суждения, дающие общую оценку преступлениям против сообщества, говорят в том числе о неразличении физического и символического действия. Кража понимается широко — как причинение ущерба имуществу (включая поджог и обман) и в таком качестве сопоставима с колдовской порчей, которая тоже расценивается как нанесение вреда имуществу, здоровью и другим благам. Поэтому так гибка традиция, предлагая способы профилактики и устранения вреда — магические против обыкновенных воров и естественные против воров магических.

Однако релевантно ли традиции признание исследователем реальности воровства и ирреальности колдовства? Для внутренней точки зрения и то и другое, безусловно, реально. Коль скоро мы пытаемся увидеть культуру глазами ее носителей, мы должны признать, что колдовство и воровство, а также колдовство и убийство, прелюбодеяние и воровство как культурные концепты пересекаются и накладываются друг на друга[420]. Вредитель остается вредителем независимо от способа действия — «естественного» или «сверхъестественного», с внешней точки зрения.

Понятие «колдовство» может означать всего лишь невидимый, таинственный способ достижения цели, а «воровство» во многих случаях является этой целью, оказывается основной мотивацией применения колдовства. Это хорошо заметно в следующей истории.

Семейные хлопоты[421]

С Надеждой Ипатовной мы познакомились летом 2003 г., тогда ей было чуть больше сорока. У нее уютный дом, где они с мужем Виктором вырастили четверых детей (младшая дочь тогда заканчивала школу). Есть внук — веселый бутуз, живет с родителями в областном центре и часто гостит у бабушки. Хотя родом Надежда Ипатовна из типичной старообрядческой семьи и всю жизнь прожила в деревне, на сельскую жительницу она совсем не похожа: в одежде предпочитает спортивный стиль, модно подстрижена. И дети уже не деревенские — сын работает в городе, дочери учатся в институте.

В такой большой семье множество хлопот, а тут еще и хозяйство — огород, скотина. Поэтому неудивительно, что наш разговор вертелся вокруг житейских проблем Надежды Ипатовны. Вообще, жизнь у меня такая интересная, — говорила она.

Жаловалась Надежда Ипатовна, что ее дочь Ларису свекровь приделала к своему сыну, а сына — к себе. Дочь с мужем живут плохо, он во всем слушает свою мать, а с Ларисой ругается, поэтому

она нервная такая стала, она приедет сюда — как потерянная, вот вечер, она думает: что он там делает? Пришел ли домой?

Выяснилось это вскоре после свадьбы,

случайно: пошла к бабке, а потом Лариса сама пошла, они ей сказали: «Тебе сделано». Как свекрови понадобились, она приделала к нему Ларису, на кровь. Она к бабке ходила, его отделала.

По мнению Надежды Ипатовны, обращение свекрови к магии было вызвано исключительно корыстными интересами:

Представляешь, он (сын. — О. X.) ей-то был не нужен, <а теперь> парень их кормит, одевает, всё. Он стал работать, пошел… Из грязи-то его подняли, дак ты радуйся, что… А ей надо забрать.

Кроме того, свекровь якобы хочет, чтобы не только ее сын, но и Лариса работала за них за всех, при этом сама ни в чем молодой семье не помогает, хотя и живут рядом. Надежда Ипатовна хотела бы пойти к знахарке, чтобы развести Ларису с мужем, но Виктор говорит — спешить не надо.

А все равно этому браку не жить.

Надежде Ипатовне не впервой вмешиваться в личную жизнь дочери. Несколько лет назад ей пришлось, по ее собственному выражению, вытаскивать из болота Ларису:

Вместе мы с семьей и родственниками воевали, ее отвоевывали —

разрушать ее отношения с Димой, первой любовью. Чтобы отворожить Ларису, Надежда Ипатовна ездила в соседнее село к человеку, который слывет очень сильным колдуном. Ей не нравилась семья Димы — бедные, мать пьет, сам он только что пришел из армии — ни специальности, ничего.

Они ведь люди несостоятельные, потому что пили очень. А он с армии пришел. С армии же… уже ребята умеют разговаривать, а девчонка одиннадцать классов заканчивает и развесила уши. Все хорошо, вроде бы, красиво было. Потом его мама решила своего сына «выдать замуж» за нашу дочь, замуж. А не женить <…> На наши деньги у них планы были далекие. Я потом Ларисе сказала… ну, что у меня ребенок: забе´гал тоже, забе´гал, смотрю — она ненормальная, ребенок не мой! Всё, с ним что-то случилось, я уже вижу, все равно ребенка своего знаешь, видишь, что что-то не то, не так… Ну, и она потом ей… она сама сказала, что, говорит: «Я вас приделала, — говорит, — друг к другу».

Оказалось, колдун уже видел фотографию Ларисы, которую привезла с собой Надежда Ипатовна. Эту фотографию ей отдал Дима по ее просьбе, и Надежда Ипатовна считает, что его мать обращалась к этому колдуну, чтобы приворожить Ларису.

Я тогда с фотографией… она эту фотографию, вот у нее было несколько фотографий, и одну из них она дарила мальчишке. И когда я с этой фотографией пришла к деду там одному, я говорю: «Вот эта фотография вам не знакома?» И он мне: «Эту фотографию-то я знаю». Что, видимо, я это так поняла, что он сам, видимо, делал. Которые он сам делал, ему было легче обратно, обратно отвести. Он сказал, что теперь она вам не страшна, она вам ничего не сделает уже больше.

Хотя с тех пор прошло пять лет, Надежда Ипатовна все еще не может забыть эту историю:

Я никогда с этой женщиной не встречалась, но эта женщина столько мне горя принесла, это вообще ужасно.

Не без оттенка злорадства она рассказывает, что семейная жизнь у этого парня так и не сложилась, что он пьет и бьет свою мать, а Надежда, безусловно, гордится, что тогда ей удалось отвоевать дочь.

Я говорю Ларисе: видишь, какая у тебя жизнь? Я могла тебе ее, могла тебе дать, что ты испытай это счастье. Я просто не хотела, что ты в это вот, что тебя поколотит… Вытащила я вот из этого ее дерьма.

Однако на этом злоключения Ларисы не закончились.

И вот счас вот… вот она пришла, сначала-то я вроде бы тоже не задумывалась, пришла и плачет. Что такое? Говорит: «Мама, снова история повторяется со мной». От бабки приходит и ревет в голос. Говорит: «История снова повторяется». Я говорю, я как-то еще не восприняла, ну, чё снова, ведь, говорю, по крайней мере еще, думаю, что тебе ведь тут, по крайней мере колдуны-то не были использованы. И потом идем к этой же бабке-то через час с Наташей-то (сестрой Надежды Ипатовны. — О. X.), и бабка-то мне говорит, все это рассказывает, что вот, говорит, женщина — она же не знает, что она моя дочь, — вот, говорит, тут молодая женщина была ко мне… всю ее обрисовывает и говорит всю ту ее историю, рассказывает. Вот, говорит, какие ситуации бывают. Эта бабка-то гадает. Рассказывает мне историю моей дочери, вот и всё <…> что у нее так плохо и что вот она это… что ее свекровь сделала, житья ей не дает.

Эта же бабка нагадала Надежде Ипатовне, что ее муж Виктор тоскует,

что материально все же более-менее обеспечены, но, говорит, он радости от денег не испытывает. В самом деле, в последнее время он стал другой человек. Вообще не такой стал. И после того вот, как он в сентябре сходил к Ларисиной свекрови погостить. Поел-попил у них. Он вообще, он ненормальный стал! И как сказать вот тоже, черт с ними, не знаю… И он мне сам согласен идти к бабке тоже! Он мне сам согласен уже идти к бабке! Просто, видимо, его уже тяготит все вот это.

Надежда Ипатовна считает, что и на ней самой есть порча:

Когда вот Ларисе сказала она, второй раз вот когда мы приехали, она говорит: «Слушай, на тебе… порча есть». А потом на меня еще посмотрела, говорит: «У! На тебе, — говорит, — тоже».

Соб.: На вас?

Да. «На тебе, — говорит, — тоже». А меня все цыгане, все встречают. Ну, я цыганам-то не верю, а они говорят: «Ой! На тебе порча, порча, тебя лечить надо, порча!» Я говорю: «Да я знаю, знаю, знаю». И убегаю уже.

Место, где живет Надежда Ипатовна, слывет в окрестностях как колдовское. Далеко ходить не надо — ее бабка была знающей, изводила в свое время свою невестку, мать Надежды Ипатовны. Но ни отец, ни она сама не унаследовали бабкиных способностей. Напротив, с молодых лет Надежда Ипатовна чувствовала себя жертвой колдовства.

Я закончила школу уже, наверное… пошла раздавать — я за маму раздавала газеты, ну, то есть почту. И когда возвращалась обратно, там была такая злая бабка одна, мы ее смертельно боялись. И она стояла, возмущалась постоянно, как я одета. Ну, как бы я ни оделась — хоть брюки я одену, хоть платье, — ей все не нравилось в моей одежде и она всяко на меня орала. То ли она на меня орала, то ли что. Вот. Все маме говорили, что какая у тебя красивая дочка, траливали, все такое… В 17 лет кто некрасив, да? <…> И я пошла, значит, эту почту раздала, так иду домой уже, иду-иду… в результате я до того дошла, что я идти не могу. Вот в Г. ты была, вот там магазин, да? Верхняя дорога. Вот я до этого магазина дошла — все, я дальше идти не могу. Я пытаюсь идти — я не чувствую ног! Ну, не чувствую ног. Вот единственный раз у меня так было, конечно, не было больше. Иду, иду… Боже! Я до дому дошла, но с таким трудом дошла. Я еле-еле домой пришла и еле-еле слово смогла сказать <…> Вот как свинцовые ноги или каменные какие-то, ну, вот такая тяжесть, всё, я вот эти места вообще не чувствовала.

Соб.: Мимо ее дома вы шли?

Мимо ее ходила, ну, там по деревне ходила. Ну, вот в тот раз она тоже, видимо, каким-то злым глазом на меня поглядела. Ну, в тот раз меня никто не обругал, то есть ругала только она всегда меня, если она увидит. Я иду, она так… уйду метров на пятьдесят, она там бурчит, уж не помню, что она кричит, ну, всякое. А я так иду, иду, иду со всех сил! Вот ноги как будто… что-то меня веревкой тянут назад, а я пытаюсь вот так идти вперед, вот таким образом я дошла. Дошла до дому, сижу, всё. И такая тяжесть во мне, как… не знаю, как будто вот я села и меня придавили — я встать не могу.

Соб.: А она специально это сделала?

Да я не знаю, кто это, специально, да просто, может, ну, не в добрый час, что ли, так на меня посмотрели, или еще чего. Она ничего не делала, она просто вот такая сама по себе, видимо, злая, и вот эту вот злость выплескивала, и что-то у меня, может, какой-то у меня организм ослабленный, или как-то так… мой организм воспринял это. И сижу я, мешком сижу, даже в дом не могла зайти, как на крылечке пришла, села, так и сижу. Что-то мне совсем плохо, я идти не могу. Мама у меня, откуда я знаю, чё она там… сходила в комнату, потом выходит — как на меня брызнет, я так испугалась, вообще! Ну, вообще так страшно испугалась, неожиданно так на меня воды налила… и все прошло. Несколько минут — все, мне легче стало, пошла.

Подобные происшествия в молодости казались Надежде Ипатовне странными казусами (Вот если бы кто расскажи другой — я б, наверное, это, подумала: ну… ну, так подумала бы: ну, может быть…), однако с возрастом она стала убеждаться в их неслучайности.

Соб.: А когда вы начали во все это верить?

С годами, с годами, с годами, с годами.

Соб.: Ну, вот примерно когда?

Ну, как, какая-то внутренняя вера во мне всегда была, потому что я же выросла с бабушкой, меня вырастила бабушка, а она исключительно верующий человек, вот эти все песни, стихи божественные… они же… я с ними, на них и выросла. Ну, просто как-то так — нас же в школе как учили? Совсем другому. Дома бабушка одному учила, школа — другому учила. Вот и результат, что я спокойно к этому относилась. А потом просто вот жизнь заставила верить во все это.

Соб.: Когда дети уже появились, да?

Конечно, когда дети появились, это уже с годами. Веришь уже больше и больше. И сейчас я действительно готова поспорить с кем угодно, что Бог… скажем, я говорю, что есть Бог. Кто-то скажет, что если его нет, я скажу: а все равно какие-то силы есть, какая-то есть сила, которая помогает человеку.

Мелкие происшествия, которые постепенно подводили Надежду Ипатовну к такому убеждению, случались часто. Например, она рассказала о том, как они с Виктором сами сглазили Ларису.

Соб.: А бывало в детстве, чтобы ребятишек кто-нибудь сглазил?

Да конечно! Мы сами! Мы сами — вот у нас… То есть это всё из моего примера личного. Вот у нас Лариса первая родилась, такая лапушка, беленькая, хорошенькая. В общем, игрушечка для нас с Витей, да? Вот вечером он приходит с работы — ля-ля-ля <…> Поиграем — всё, она у нас начинает кричать. А я ж молодая была еще, ничего не умела, да? И вот она у нас кричит всю ночь, ля-ля-ля-ля, а наутро мама приезжает — мы там с утра уже ждем, скорей бы бабушка приехала наша. Она приезжала на работу <…> так ее: «Бабушка, скорей! — там ловили, — она у нас опять плачет». Бабушка пошла там, ритуал свой провела, сбрызнула — всё, ага, несколько минут — ребенок спит. Спит, красота, весь день, прям до вечера, всё. Вечером мы опять с ней поиграем — у нас то же самое начинается. И так у нас было периодически, пока она росла. Она вот как-то… она всё вот это негативное как-то вот… вообще к ней всё прилипает. От рождения ее. Чуть кто не так посмотрел — рев. Так всё как-то вот. Восприимчивая очень была. Кто бы посмотрел чуть-чуть, или как-то так. Или душа была темная. Или, может, кто-то, наоборот, поигрался. И всё. Уже плачет…

Соб.: А бабушка что с ней делала?

Вот так же пошепчет на воду <…> помоет, пошепчет, молитву почитает, пошепчет, сбрызнула — и всё, красота, ребенок спит. Полдня отдыхаем.

Однако по-настоящему верить в колдовство Надежда Ипатовна стала только после обращения к колдуну за помощью.

Ну, токо верила всё, ну, как-то вот это вот… ну, вроде бы что это помогает, там обряд как-то, не то чтобы я вот так… Ну, что там… ну, верила, что вот от сглаза может помочь вот там… испуг… А что вот человека так вот можно приделать… вот, например, человека к человеку приделать или там вот сделать порчу на человека… как-то вот… Пока меня это не коснулось — вот это не воспринимала, что… может, это из области фантастики, что ли, это, или просто это байки деревенские. А когда вот с Ларисой столкнулась в первый раз тогда, с первым мальчиком-то, мне пришлось ее из болота этого вытаскивать, вот счас во второй раз приходится <…> Вот в эти темные силы, так сказать, я теперь верю. Прямо так не хочется так говорить, но верю. Потому что… Всё же это… Оно не сразу помогает, конечно, не сразу помогает. Потом у нее-то у самой (у Ларисы. — О. X.) спрашиваю: «Чувствуешь, что у тебя что-то изменилось, в тебе-то?» Она говорит: «Да». Что вот эта вот зависимость-то вот эта как-то проходит. И он (колдун. — О. X.) защиту нам на дом делал. Он уже старый был, видимо, надолго-то не действовало… в течение полугода, но у нас было легко в доме как-то вот <…> Нам даже как-то вот легче вроде бы жить как-то вроде было, таких нюансов вот всяких каких-то не было вроде бы таких… А то что-нибудь да сваливалось. То одно, то другое вроде бы…

В терминах колдовского дискурса Надежда Ипатовна интерпретирует не только свои семейные проблемы, но и отношения с соседями, и деревенские происшествия. Однажды вечером, угощая нас пирогом с яблоками, Надежда Ипатовна завела разговор о своей готовке:

У меня шаньги со сметаной толстые получаются, пышные <…> Когда соседку — не эту, другая тут жила — я угощала шаньгами (или она зайдет — я испекла, или я отнесу, угощу) — то сразу, через неделю или несколько дней, печь нельзя, надо выждать — а не то получаются не такие, а тощие, не удаются.

Соб.: Почему?

А видно, глаз у нее такой.

Вот кстати, вот — у меня капуста… ну, это я думаю, что сама уже лентяйка, у меня уже голова, наверно, забита другим… У меня вообще была отменная капуста, такие кочаны — здоровые такие, громадные… Была. А классная дама Ксюшина говорила, мы обсуждали мой огород: «Ой, капуста, какая у тебя капуста растет!» И вот на протяжении последних трех лет у меня в огороде почти ни… на том уровне, на котором должно все расти, — не растет! Лук украли — теперь я не могу развести, капусту — я как, сама виновата: я раздавала <…> Вот такая гора высокая, полверанды — вот это я капустой заложила, ну, куда же это? Я ее родственникам отправляла, потом продавала… В общем, кому бы ее ни надо было — я всем ее предлагала: «Ради Бога, берите!» Ну, что ж, такой кочан здоровый, такой белый, вообще классная была… И всё. Руку отдала кому-то <…> То есть, не с руки. Отдала не с руки. Вот как у нас в деревне говорят: рука с рукой не сойдется — всё, шабаш. Отдашь какой-то продукт — и всё, и уже он не растет.

Соб.: Это смотря кому отдать?

Да, да. Если вот как-то… да, не знаю по каким это параметрам определяется, не знаю как, но вот не с руки отдашь — и всё, урожая нет. Это я капусту, я считаю, я вывела сама — я ее просто раздавала направо и налево.

Рассказала Надежда Ипатовна, что одна из ее соседок завела себе любовника, разбила его семью. То и дело он к ней бегает, а у самой только муж умер, еще тапки не остыли.

Соб.: Как же он так пристал к ней?

А у нее колдуны в родне. Мать была колдунья. Невзрачная, хромая, а молодой парень с ней жил, у молодой девки парня увела. И жил он с ней тридцать лет. И мать, и дед были колдуны.

Прощаясь с нами, Надежда Ипатовна сказала: чтобы вернуться, надо подол защемить.

Была у нас тетка в гостях, а она веселая, с ней хорошо. И мы ей все старались подол защемить — чтоб скорее вернулась. И правда, вскоре снова приехала. А в последний раз не защемили — и вот два года уж не едет.

При нашей следующей встрече весной 2005 г. оказалось, что и здоровье, и жизненная ситуация Надежды Ипатовны значительно ухудшились.

Есть у меня недоброжелатели. Нынче же это колдовство расцвело опять. На доброе-то дело — нет никого, а на плохое — все горазды.

Виктор получил работу в соседнем районе, и вскоре у него там появилась другая женщина. Из семьи уходить он вроде не собирался, но терпеть его поведение Надежде Ипатовне было невероятно тяжело. К горечи и обиде (Детей вырастили, теперь бы жить да радоваться, внуков ро´стить) примешивались и материальные соображения — от зарплаты Виктора зависело благополучие и ее самой, и дочерей-студенток, а теперь значительную часть заработка он тратил на содержание любовницы. Надежда Ипатовна винила в происходящем мужа, но, с другой стороны, была убеждена, что

его там сделали, напоили с месячных — самый сильный приворот на месячных, говорят, делают —

и что ее муж, человек немолодой, нужен другой женщине только из-за денег:

Она прибирает его к рукам, в финансовом плане это нужно.

Было у Надежды Ипатовны и другое объяснение происходящего, не альтернативное, а дополняющее предыдущее. Полгода назад она поссорилась с соседкой — та

болтала много, и из-за этой болтовни корову в стадо не брали. Я дала ей отпор словами: «Что, мол, болтаешь?»

Соседка с тех пор молчит, но Надежда Ипатовна переживает:

Может, надо было смолчать, как и раньше?

Потому что через три-четыре месяца после этого неприятности начались — сына избили неизвестно за что, челюсть сломали, теперь вот с мужем проблема…

Вот, может, меня Бог наказывает?

Ее бабушка всегда говорила:

«Не ссорься с людьми!» Я считаю, что заповедь «подставь вторую щеку» неправильная — но все же…

Соб.: А почему неправильная?

А вот тебя необразованный человек, грубиян обхамит, и что — молчать надо?

И теперь Надежда Ипатовна не знала точно, как себя вести. Хотела съездить туда, где работает муж, разобраться кулаками. Знакомые советовали:

Отколошмать ее, чтобы все колдовство забыла. Запугай, мол. И его тоже отлупи[422].

Однако знахарка, к которой она ездила, наказала:

Не ругайся с мужем — только хуже будет. И не езди туда — погибнешь.

Знахарка посоветовала желать врагам добра:

Я так и делаю, прошу Бога, чтобы у той женщины все было хорошо, тогда и у нас все будет хорошо.

Узнала Надежда Ипатовна об измене мужа не сразу, по косвенным признакам. Летом он начал привозить домой конфеты и угощать ее, в ноябре после съеденной шоколадной конфеты ей стало плохо. Привозил чай в термосе и настойчиво предлагал ей выпить этого чайку. Надежда Ипатовна считает, что чай был наговорённый. В декабре поехала в город к знахарке (триста рублей диагностика и лечение), та сказала, что на муже порча и ей самой сделано на смерть. Обещала помочь — полечить:

И его, говорит, спасешь, если он оттуда уйдет. А пока он там — его не спасти.

Знахарка снимала порчу с мужа по его фотографии, а когда Надежда Ипатовна во второй раз приехала, рассердилась:

Ты почему не сказала, что он с ней живет? Я бы не стала порчу с него снимать! Я столько энергии, сил на него потратила — и все зря! Больше не буду тебе ничего делать.

По словам Надежды Ипатовны, около месяца после лечения она чувствовала себя хорошо, а потом начали сниться кошмары, будто кто-то душит, давит. Однажды проснулась ночью, глаза открыла — в кресле за кроватью сидит старуха в черном платке, на два узла завязан, как старухи делают, в черной домотканой рубахе и юбке, сидит и с ухмылкой на меня смотрит. Пока встала, включила свет — старуха исчезла. Надежда Ипатовна считает, что это была та самая колдунья, которая наводит на нее порчу и помогла сопернице приворожить мужа. И домовой пару раз являлся — чувствовала, что рядом стоит, веревочку на шее чувствовала, которой ее придушил, но не видела. В другой раз, уже утром, увидела на глазах его фиолетовые мохнатые лапы, спросила:

К худу или к добру?

Он промолчал. Просила мать помолиться в доме — та долго читала, с тех пор не являлся:

Стало как будто легче дышать в доме.

Хочет Надежда Ипатовна купить в церкви деревянный крест и повесить над входом в дом:

Может, меньше будет нечистая сила.

Надежда Ипатовна ездила и к другой знахарке — хотела сравнить, что она скажет. Эту знахарку, живущую в райцентре (лет пятьдесят ей, вроде гадает только, берет пятьдесят рублей), Надежда Ипатовна знала давно — к ней дочки бегали на женихов гадать, сестра Наташа ходила, когда ее свекровка по бабкам бегала — разводила. Знахарка научила Надежду Ипатовну кое-каким вещам, но чему именно — передавать запретила:

Не то вся ситуация вернется ко мне вдвойне. Ты, мол, как-то нашла ко мне дорогу, раз я тебе понадобилась, и другой тоже найдет.

Евдокия Павловна, мать Надежды Ипатовны, состоит в старообрядческом соборе, но дочь за поездки к бабкам не осуждает, хотя это и грешно:

А что делать? Сходишь — покаешься потом.

Впрочем, ни с ней, ни с духовницей местного собора Ефимией Архиповной, которую Надежда Ипатовна запросто называет тетей Фимой, она свои семейные проблемы не обсуждает, не советуется, не просит их помолиться:

Тетя Фима как-то… Мы об этом не говорим, там чё-то… она обычно разговаривает, обычно я ее слушаю. Она советы дает. Что-нибудь интересное…

Соб.: Но по своим проблемам в семье вы к ней не обращались?

Да нет, нет… нет. Что вот… просто… тетя Фима, она, как сказать… придет, помолится, вот что. Пусть погостит как-то, вроде бы такое ощущение, что она побудет, вроде бы… такая аура после нее положительная остается. Благотворно ее влияние… Маму я не загружаю своими проблемами семейными, стараюсь. Ну, так уже, когда проблема решена в общем-то, тогда уже… А так — зачем? Те проблемы, которые она решить не может. У нее жизнь такая сложная, трудная была… Стараюсь решить, найти выход, но вот ошибочки получаются.

Надежда Ипатовна — обычная современная женщина, жизнь которой почти ничем не отличается от жизни тысяч ее сверстниц: работа, муж, дети, хозяйство. И так же, как и у многих других, события ее повседневности разворачиваются на фоне полумагического отношения к миру. За видимой рациональностью поведения и мышления Надежды Ипатовны (а она на первый взгляд производит впечатление человека разумного, спокойного и жизнерадостного) скрываются мало проговариваемые и почти не осознаваемые ею самой смысловые «крючки» и «зацепки», которые заставляют ее защемить подол любимой тети, неделю после визита соседки не печь пироги, подозревать, что муж угощает ее наговоренным чаем. Так же, как противоречивы ее намерения (например, желает, чтобы дочь с мужем жили хорошо, и в то же время хочет их развести), в понимании ею событий совмещается рациональное и иррациональное, впрочем, со значительным перевесом в пользу второго. В жизненных неурядицах она винит и злую волю других людей, и свои собственные «символические промашки» (например, капусту отдала не с руки — хотя и здесь, надо сказать, не обошлось без упоминания неумеренной похвалы классной дамы).

Повседневные события Надежда Ипатовна истолковывает в соответствии с традиционными фольклорными мотивами: шаньги не удались — соседка сглазила, редька не растет — сосед позавидовал, ребенок плачет — кто-то порадовался. Внезапное нездоровье приписывает злобе односельчанки, хотя и признает, что в тот раз меня никто не обругал (очевидно, обычное поведение этой злой бабки заставило вспомнить о ней в случае необъяснимого приступа дурноты). Проблемы дочери Надежда Ипатовна объясняет колдовством свекровей (несостоявшейся и настоящей), душевную тоску мужа — тем, что он побывал в гостях у последней, поел-попил у нее, а его измену — приворотом.

Вместе с тем, будучи активным участником колдовского дискурса, Надежда Ипатовна позиционирует себя не только как жертву колдовства. Хотя она не признает магических способностей ни за собой, ни за своей матерью, тем не менее рассказывает, что способна сглазить, а ее мать — снять сглаз. В сложных жизненных ситуациях Надежда Ипатовна часто прибегает к помощи колдунов и бабок, и, похоже, уже сама эта активность воспринимается ею как подобие магической силы. Следы такого самовосприятия заметны в рассказах о бабушке-колдунье:

Вот у отца мать, покойница, она была вот колдуньей. Страшной колдуньей. Когда маленькая была, я ее побаивалась. А потом, когда уже стала в десятом или в одиннадцатом классе, я просто стала заступаться за маму, я стала тоже с ней, как говорят, загрызаться. И потом она сказала: «Ты такая же противная, как твоя мать!»,

а также в истории, приключившейся с сыном: Саша избил парня, заступился за честь сестры, и родители того парня хотели Сашу засудить. Надежда Ипатовна просила забрать заявление:

Мало ли, что с вашим сыном будет, вы тоже будете умолять об одном.

Но те — ни в какую:

Давай восемь тысяч рублей, и всё.

Денег Надежда Ипатовна им не дала, Сашу суд оправдал, а тот парень вскоре сам попал на скамью подсудимых:

Ограбил квартиру какого-то начальника.

Его родители просили забрать заявление — тот не стал:

Мол, надо было сразу каяться, а не отпираться. А мать того парня на Новый год отморозила ногу, ампутировали.

Знакомые приходят к Надежде Ипатовне, рассказывают:

То-то и то-то с этой семьей. А мне все равно, что с ними.

Надежда Ипатовна выросла в старообрядческой среде, где фольклорные представления отличаются глубокой архаичностью; рассказы о колдунах и обереги от порчи сопровождали ее с детства. Однако до определенного момента эти воззрения были лишь фоном ее собственной жизни, «общее знание» традиции не касалось ее лично. Лишь практическое обращение к знатким заставило Надежду Ипатовну поверить в реальность магического.

Я ведь, как сказать, раньше вообще по колдунам не ходила, пока меня жизнь не заставила. В первый раз пошла, когда надо было Ларису вытащить <…> И с той-то поры, когда сходила, я поверила в это, что действительно могут человека испортить.

Но в то же время что-то мешает Надежде Ипатовне до конца признать эту реальность.

Я вообще вот это, я раньше не задумывалась, но сейчас вот оказывается, или что просто мы к старому возвращаемся, как раньше. Говорят, этих колдунов-то всяких много было, порчи-то… И в то же время вот какое-то подсознание вроде бы где-то срабатывает, что этого не может быть, что это нереально! Что… как так можно сделать?

Выросшая среди верующих людей и получившая образование в советской школе, Надежда Ипатовна говорит на двух «языках» — материалистического и магического отношения к миру. Впрочем, такой «культурный билингвизм» характерен не только для выходцев из старообрядческой среды и не только для сельских жителей; вера в приметы и следование запретам появляются у многих наших современниц с возрастом, что отмечает и сама Надежда Ипатовна:

А потом просто вот жизнь заставила верить во все это.

Различаются, пожалуй, лишь локальные диалекты этого символического языка.

Основной мотивацией обращения к магии со стороны своих недругов Надежда Ипатовна считает вполне материальную жажду наживы: сватье надо забрать то, что зарабатывает зять; у первого парня Ларисы и его матери на наши деньги <…> планы были далекие; любовница мужа прибирает его к рукам, в финансовом плане это нужно. Колдовство она воспринимает как воровство, и это вполне согласуется с традиционным крестьянским мировоззрением. Сохранить свое и, по возможности, получить часть чужого — так расцениваются и ею, и ее окружением многие события, даже смерть. Не так давно умер приятель Виктора — глаза не смогли закрыть[423], и скоро дом сгорел, машину разбили: Получилось, что все свое забрал с собой. Колдовство — это способ, воровство — результат, и, конечно, страдает Надежда Ипатовна из-за последнего.

Невротический страх воровства и, шире, потери очень близок навязчивой боязни порчи. Слабая выраженность позиции жертвы в случае Надежды Ипатовны оказывается профилактикой социальной паранойи, когда все вокруг видятся символически опасными; видимо, именно поэтому колдовской дискурс Надежды Ипатовны не всеобъемлющ — многие события и происшествия (правда, относительно малозначимые) она объясняет не злой волей других людей, а случайностью или собственными ошибками. В иной ситуации оказались героини следующей главы.