Колония

Он увидел катер на горизонте и пошел к бухточке, хотя забирать ему было нечего, у него не имелось ни малейших оснований смешиваться с толпой островных, уже собравшихся у спуска: женщины в летних платьях и кардиганах, аккуратные прически, губы подкрашены, плечи расправлены, резко выделяются среди стариков — те посасывают трубки, шлепают губами, этот тихий звук долетал до него, хотя в бухте шумело море и кричали птицы. автопортрет: акклиматизация

автопортрет: превращение в островного Джеймс стоял у кромки воды. Кивнул художнику.

Хлопотливый нынче день, мистер Ллойд.

На то похоже.

Ллойд прислонился к утесу, к лишайнику и ракушкам, и следил, как развертывается сцена. картины острова: прибытие почтового катера Зарисовал островных; бухту; катер; море; потом Марейд с ярко-зеленым шарфом на волосах — ткань стекает в ее каштановые пряди; потом себя, зарисовал себя, зарисовывающего их.

автопортрет: с островитянами и почтовым катером в бухте

автопортрет: никто никому ничего не должен автопортрет: довольство Островные принялись махать руками — чем ближе подходил катер, тем активнее, — увидели, что на носу стоит мужчина, высокий и загорелый, и машет им.

картины острова: желанный гость

Мужчина с выгоревшими волосами соскочил с борта в воду, еще в море начал пожимать мужчинам руки, целовать женщин в щеки, сперва в левую, потом в правую. Ерошил мальчишкам волосы, подбрасывал девочек в воздух, по всей бухте зазвенел смех. Ллойд вжался спиной в лишайник и ракушки и стал отступать в сторону от собравшихся, от их восторгов.

автопортрет I: не для меня

автопортрет II: не для меня, англичанина Мужчина — из воды он еще не вышел — двигался в сторону Ллойда. Шагнул на спуск, забрызгал бетон водой из моря. Вытянул руку.

Так вы и есть тот сасанах?

Простите?

Англичанин. Вас тут так называют.

Это комплимент?

Ну, зависит от политической ситуации.

Они обменялись рукопожатиями.

Я Жан-Пьер Массон.

Француз?

Да. Парижанин.

Тут совсем не Париж.

Массон пожал плечами.

Я каждое лето приезжаю.

Необычное место для отпуска, сказал Ллойд.

К вам это тоже относится.

Я не в отпуске.

И я не в отпуске, мистер Ллойд.

Массон возглавил шествие назад к деревне: он

шел и пел по-французски, девчонки скакали и кружились у него за спиной, женщины хихикали и склоняли друг к другу головы, была среди них и Марейд. Ллойд шагал сзади, со стариками. Последовал за ними в кухню, где стол был уставлен булочками с яблоками и ревенем, фруктовыми пирогами, плюшками, вареньем, сливками в красивых мисочках, кувшинчиками с молоком. Бан И Нил усадила Массона во главе стола, а Ллойда оставила искать себе место. Он уселся примерно посередине, поближе к Михалу. Бан И Нил разливала чай, Марейд разносила плюшки. Ллойд взял одну.

Спасибо, сказал он.

Разрезал и съел без варенья, без сливок.

Вы сюда надолго, мистер Массон?

Называйте меня Джей-Пи.

Меня «мистер Массон» устраивает.

Как знаете.

Итак, вы сюда надолго?

На три месяца. А вы?

Примерно на столько же.

Люблю сюда приезжать, сказал Массон. Уже чет

вертое лето подряд, знаете ли.

Ллойд отвернулся к Михалу.

Просто праздник нынче, сказал Ллойд.

Оно всегда так, когда Джей-Пи приезжает, ска

зал Михал.

То-то и видно.

А как у вас дела, мистер Ллойд?

Спасибо, неплохо. Джеймс обо мне заботится.

Я слыхал, Бан И Нил крепко на вас сердится.

Уверен, что это пройдет, сказал он.

Михал улыбнулся.

Даже и не надейтесь.

Ллойд кивнул старухе, сидевшей в углу, возле очага.

Она подняла руку ему навстречу.

Dia dhuit, мистер Ллойд.

Добрый день.

Она была старше стариков, хотя кожа у нее на лице не задубела, складки не столь глубокие, сливочная бледность щек рассечена крошечными капиллярами, которые вскрыл ветер

уколы иглой

красная краска

по

густым сливкам

как у рембрандта

Француз доставал из сумки подарки, коробки шоколадных конфет в серебряной обертке, перевязанные голубой лентой. Ллойд смотрел на свои руки, стирал уголь с пальцев

я приехал

не радовать

не задабривать

приехал

писать

Он потер костяшки пальцев, голова опущена, глаза скошены, чтобы видеть, как Массон передвигается по комнате, раздает женщинам шоколад и поцелуи, медлит рядом с Марейд — каштановые волосы и зеленый блеск стекают по ее спине, она смеется, благодарит. Наконец Массон снова сел.

Какие славные люди, сказал он.

Вы знаете их язык, мистер Массон.

Да, изучаю ирландский. Или гэльский, если вам

так больше нравится.

Мне без разницы.

Тогда пусть будет ирландский.

Массон отпил из чашки.

Я лингвист, мистер Ллойд, специализируюсь на

языках, находящихся под угрозой вымирания.

То есть приехали спасать гэльский язык?

Массон медленно опустил чашку на стол.

Хочу помочь, да.

И как помочь умирающему языку?

Я пишу книгу.

Ллойд вытянул руку — сперва вправо, потом влево. Сдается мне, что со своей книгой вы запоздали

лет на пятьдесят, мистер Массон.

Да, англоговорящим нравится так думать.

А что думают французы, мистер Массон? Ирландский — древний и очень красивый язык,

достойный всяческой поддержки.

Ллойд поднял чашку, чтобы ему налили еще чаю.

Молодежь хочет говорить по-английски, мистер

Массон.

Молодежь много чего хочет, мистер Ллойд. Бан И Нил налила ему чая.

Языки умирают, потому что носители от них отказываются, сказал Ллойд.

Да, это действительно один из факторов.

Вы хотите сказать, что воля носителей не главное? Я про свободу выбора.

Выбор и свобода вещи куда более сложные

и ограниченные, чем вам кажется.

Правда? Я отказываюсь от ирландского, потому

что говорить по-английски мне выгоднее. Можно найти хорошую работу, увидеть разные страны.

Я же сказал: все сложнее, чем вам представляется.

Массон откинулся на спинку стула.

А в каком жанре вы пишете, мистер Ллойд? Пейзажи. Приехал ради утесов.

А, очередной желающий стать Моне.

А вот это грубо.

Разве не все, кто пишет утесы, пытаются подражать Моне?

Я никому не пытаюсь подражать. Тем более Моне.

Массон взял плюшку, предложенную Марейд. Сдается мне, Моне для вас слишком утончен,

мистер Ллойд. Слишком глубок.

Слишком скучен. Слишком декоративен. Слиш

ком буржуазен. Слишком, мать его, француз.

Массон вздохнул.

Как вы это делаете? — спросил Массон.

Что делаю?

Пишете то, что другой художник уже написал на все времена?

А как вы пишете очередную книгу по поводу исчезновения гэльского языка?

Моя книга другая.

Мои картины другие.

Михал встал со стула.

Нужно вас устроить, Джей-Пи. Поселить.

Где он будет жить? — спросил Ллойд.

Михал натянул кепку.

Рядом с вами, мистер Ллойд.

Ллойд провел ладонями по ляжкам, разглаживая зеленое сукно брюк.

Я заплатил за то, чтобы быть один.

Так вы один, мистер Ллойд. Весь дом в вашем

распоряжении.

Я платил за то, чтобы быть один здесь.

Вы сняли коттедж, мистер Ллойд. Не весь остров.

Массон встал. Взял сумку, указал на Ллойда. Могли бы мне про него сообщить.

А что с ним такого, Джей-Пи? Англоговорящий на острове, Михал. Англоговорящие сюда постоянно приезжают,

Джей-Пи.

Не на три месяца.

Тут всем рады, Джей-Пи. Вне зависимости от языка.

Масон покачал головой.

В этом и беда, Михал, поэтому язык и умирает.

Он вышел. Михал следом, да и вообще комната опустела — чаепитие закончилось. Ллойд посидел немного, потягивая остывший чай, потом тоже отправился восвояси. Женщины заняли освободившиеся стулья, заговорили на родном языке.

Хорошо прошло, сказала Марейд.

Раздался тихий смех.

К концу лета они станут лучшими друзьями, сказал Франсис.

Бан И Нил потянула за ленточку, открыла коробку шоколадных конфет, украшенных розовой и голубой помадкой, шоколадной крошкой и мелко дробленным орехом.

Очень красивые, сказала она. Прямо даже есть жалко.

И засунула в рот круглый белый трюфель.

Я свои приберегу, сказала Марейд.

Зачем? — спросил Франсис.

Затем, что пока еще не готова.

Для чего не готова? Тебе либо хочется конфету,

либо нет.

Есть один такой момент, Франсис.

Вот, опять завела. Какой еще момент, Марейд? Момент, когда они кончатся. А пока их не ешь,

этот момент не наступит.

Да уж, у тебя все с выкрутасами. Даже, мать их

так, конфеты.

Она пожала плечами.

Кое-что и без выкрутасов.

Бан И Нил передала коробку конфет через стол своей матери, Бан И Флойн. Старуха покачала головой.

Для меня слишком сладко.

Бан И Нил взяла вторую конфету, закрыла коробку.

Ну что, готовы мы к лету с этими двумя? Позабавимся вволю, сказала Марейд.

Правда? — спросила Бан И Нил.

Прямо как в театре, мам.

Мне это не нравится. Два чужака одновременно.

А ты устраивайся поудобнее и смотри спектакль. И радуйся.

Будут тут цапаться все лето, сказала Бан И Нил.

Битва двух эго, сказал Франсис. Франция против Англии.

Ведут себя здесь как хозяева, сказала Бан И Нил.

Не они первые, сказал Франсис.

Бан И Нил громко вздохнула.

Не нравится мне, что их тут двое.

Да ладно тебе, мам.

Не ладно. Я по-английски достаточно понимаю, все слышу.

Да они просто дурачатся, сказала Марейд.

Не по душе мне это.

Да все путем, мам.

Нет, Марейд. Один — еще путем. А с двоими нам не управиться.

Да ладно, просто готовки и уборки прибавится, сказала Марейд.

Бан И Нил покачала головой.

Не по душе. И не хочу.

Да просто зимой-то совсем тихо, мам. Привыкнем помаленьку.

Я не привыкну. И мне не нравится, что англичанин рисует Джеймса.

Мам, ну хватит. Не начинай снова. Им просто интересно вместе, вот и все.

Франсис приподнял чашку. Бан И Нил налила ему чая.

Мама твоя права, Марейд. Не дело, что он рисует Джеймса.

Хватит, Франсис. Тебя оно вообще не касается.

Я его дядя.

Марейд открыла свою коробку, съела одну конфету, потом вторую. И третью.

Привыкнем мы к ним, мам, сказала Марейд. И они друг к другу тоже.

Не по душе оно мне.

Да и деньги нам нужны, мам.

Это верно, Марейд. Тем более что твой сынок отказывается ходить на рыбалку.

Марейд встала. Переложила варенье обратно в банку, собрала остатки сливок в миску.

На масло пущу, сказала она.

Бан и Нил отрезала Франсису еще кусок ревеневого пирога. Положила сверху сливок из миски.

Интересно, как там Михал, сказала она.

Они его, небось, доводят, сказал Франсис.

Поделом ему, сказала Бан И Нил. Взял деньги, а сам им наврал.

Да ладно, сказал Франсис. Ничего он не врал.

Соврал, Франсис.

Ну, скорее, недоговорил.

Они рассмеялись.

Он должен был сказать Джей-Пи про англичанина, заметила Марейд.

И рискнуть оплатой за три месяца? — спросил Франсис. Дождетесь.

Да, верно.

Он завтра снова удерет, сказала Бан И Нил, а мы тут разгребай.

Ну, ты и сама на этом подзаработаешь, сказал Франсис.

Не столько, сколько Михал.

Да уж, мам, Михал никогда не внакладе. Марейд собрала тарелки и чашки, протерла стол мокрой тряпкой, унесла посуду в кухню. Заварила свежего чая, снова присела к столу. Налила чаю Бан И Флойн.

А ты что скажешь, Бан И Флойн?

Старуха постучала пальцами по деревянному подлокотнику кресла.

Когда в деле деньги, истина в бегах.

Марейд рассмеялась и погладила старушку по плечу.

Вот уж точно, Бан И Флойн.

Но лето будет еще какое странное, Марейд. Старуха отпила чая.

А, ты любишь Джей-Пи, Бан И Флойн.

Верно. И мы его хорошо знаем. Знаем, чего ждать, когда он здесь.

Это верно, сказала Бан И Нил. И оно нам нравится.

Марейд передала чашки с чаем матери и Франсису.

Но как у него будет с англичанином, мы не знаем, сказала Бан И Флойн. Это нам в новинку. Это нам неизвестно.

И что нам делать, мам? — спросила Бан И Нил.

Пока пусть Михал сам управляется, сказала Бан И Флойн, а там поглядим.

Они почти в полном молчании пили чай и ждали, и вот наконец вернулся Михал.

Ну? — спросила Марейд. Чего было?

Сассенах хочет переехать. Говорит, ему нужно дом уединеннее и с хорошим освещением.

А ты ему что?

А я ему, что могу только этот дом передвинуть или крышу снести, а больше ничего.

Они рассмеялись.

А Джей-Пи? — спросила Марейд.

Он-то ничего был, пока не выяснилось, что у них с Ллойдом общая куча торфа.

Ну и чего такого?

Тут его как понесло: не хочу, мол, быть рядом с говорящим по-английски. «Я тут ради ирландского языка, — говорит, — мне нужно полное погружение».

Аты чего?

Швырнул его в море, Марейд. Полное погружение.

Они снова рассмеялись. Марейд налила ему чая.

Нет, правда, что ты сделал?

Пришлось мне развалить кучу напополам. Одна часть для Джей-Пи, другая для сассенаха.

Представляю себе, сказала Марейд. Француз и англичанин поцапались из-за торфа.

Да они уже вон сколько веков из-за торфа цапаются, сказал Франсис.

Да, пожалуй.

Он наклонился к ней, заговорил шепотом.

А тебе б хотелось, Марейд, правда?

Чего хотелось?

Чтоб из-за тебя цапались.

Она отпихнула его.

Нет, Франсис.

Бан И Нил встала.

Ладно, пора еду готовить. Давайте-ка отсюда.

Марейд сняла шарф с головы, закрутила волосы в узел и пошла на задний двор за торфом, причем собирала его очень поспешно, потому что Ллойд и Массон явились тоже и по ту сторону стены кидали пласты торфа в корзины, повернувшись друг к другу задом и спиной, Ллойд действовал шустро, но неуклюже, Массон медленнее, но ловчее, поэтому, когда Ллойд объявил, что закончил, забрал полупустую корзинку и отправился к себе в коттедж, Массон все еще копался в торфе. Ллойд хлопнул дверью, запер ее на засов и крикнул, обращаясь к французу.

Пошел в задницу, сказал он.

Массон прищелкнул языком.

Ouel тес, сказал он.

И продолжил наполнять корзину, отгребая к себе куски, раскиданные вдоль линии раздела, которую Михал провел в пыли каблуком сапога.

Ouel idiot.

Наполнив корзину, он поставил ее у задней двери своего коттеджа и зашагал по забетонированному дворику к пристройке, притулившейся у сортира, нашел там метлу, которой каждый год подметал двор, — щетина вытерлась, дерево измахрилось, верх рукоятки расщепился. Как было, сказал он. Как было всегда. Начал подметать, навел во дворе порядок, как наводил его в начале каждого лета, вымел ошметки торфа, пыль и грязь. Собака устраивается на лежанке, сказал он. Подмел вдоль линии, проведенной Михалом, но не дальше — с каждым движением деление забетонированного двора делалось отчетливее: с одной стороны светло-серый, с другой темно-серый. Выметенный. Невыметен-ный. Чистый. Грязный. Собрал куски торфа, лежавшие поверх разделительной линии, бросил их в свою корзину. Мое, Ллойд, я сюда первым приехал. Весь двор мой. Всегда был моим. Да и чтоб тебя, в любом случае. За то, что приехал. Вторгся. И тебя тоже, Михал. За то, что не предупредил. Взял мои деньги, больше, чем в прошлом году, и не сказал, что он здесь. Англичанин. В это мое последнее лето. Не должно его здесь быть, на этом острове, в этом дворе, это мое место, мое убежище, ще я сижу в одиночестве на закате дня, скрывшись за белеными стенами от всего острова, от островных, и солнце падает на закрытые веки, и я анатомирую, что услышал за день, анализирую фразы и огласовки, интонации и заимствования, выискиваю влияния английского, следы этого чужого языка, что прокрадывается на остров, в дома, в гортань, в речь островных, выслеживаю короткие синтагмы, которые свидетельствуют о переменах, возвещают начало конца ирландского на острове, эти мысли, эти открытия, заостренные и защищенные малостью и тишиной этого двора, и только птицы слышат мое бормотание, как оно было в обнесенном деревянным забором дворике бабушкиного дома, на краю деревни вдали от городка, а от города еще дальше, где я сидел один за круглым чугунным столиком под ивой, птицы надо мной, птицы вокруг, свидетели моего детского бормотания на летней заре, когда родители, тетки, двоюродные все еще спят, а бабушка уже на кухне, напевает и готовит мне горячий шоколад — в движениях ее мягкость и свежесть, которые потом, к завершению дня, заместятся вздорностью и скованностью, но на утренней заре я сидел снаружи, один во дворе, а она помешивала порошок какао в горячем молоке, улыбалась мне с нежностью, когда ставила передо мной сине-белую кружку, продолжала улыбаться, когда возвращалась из кухни с корзиной хлеба, маслом и джемом, с чайной ложкой, ножом, салфеткой, стаканом воды, ставила все это передо мной, ерошила мне волосы, говорила, как рада опять меня видеть, и я ведь надолго, а я, даже тогда сознавая мимолетность нашей близости, целовал ей руку—кожа еще не увядшая, но увядающая, задерживал эту руку, пока она ее не отбирала и не возвращалась в кухню, шлепая туфлями без задников по плиткам пола, которым еще предстоит нагреться на дневном солнце, оставляла меня наедине с птицами. Так же было и здесь. Таким же я был и здесь. Один во дворе — а теперь нет, явился этот англичанин с его английской речью. Массон поднял метлу и жахнул по бетону. Да чтоб тебя, Ллойд. Это мой двор. Я теперь не смогу здесь сидеть, осмыслять в тиши прошедший день, потому что ты рядом, в соседнем доме — шумишь и, хуже того, говоришь по-английски, и чванство твое мне теперь придется включить в свою схему, потому что твое присутствие влияет на выводы, открытия, сводит на нет всю уже проделанную работу, и я зол на тебя, Ллойд, на твое чванство, вторжение, главенство, ты пустил псу под хвост все годы, которые я вел летопись упадка этого языка, промозглые летние месяцы в сыром, заплесневелом коттедже, который я драю и скребу, но чернота неизменно возвращается, пока я сижу за кухонным столом, высматривая крошечные сдвиги в этом древнем умирающем языке, отслеживая мелкие, но значимые перемены отлета к лету, чтобы доказать постепенное включение английского в ирландский, медленный, но очевидный сдвиг к двуязычию, а в конце концов, подозреваю, к моноязычию, но медленный, — ты слышишь меня, Ллойд? Эволюция языка, которая происходила очень неспешно, пока ты сюда не явился и не уничтожил всю мою работу, потому что сдвиг к английскому станет теперь моментальным и бурным, скорее по схеме языковой истории ирландских городов и их окрестностей, а не в духе далекого острова. Ирландский здесь существовал едва ли не в чистой форме, Ллойд, подпорченный разве что изучением английского в школе, периодическими приездами эмигрантов из Бостона и Лондона с этой их избалованностью и инакостью, и деятельностью языковых наемников-посредников вроде Михала, которому главное — коммуникация, вне зависимости от того, какие он использует средства и требуется ли языку защита — пока в один прекрасный день до него не дойдет, что утрата ирландского и наплыв английского сокращают возможности заработка, мешают ему быть передаточным звеном, брокером, который может пожать плечами и прикинуться, что ничего не понимает, когда у меня без предупреждения и обсуждения отбирают двор, который всегда был моим, когда в соседний дом вселяется англичанин, без предупреждения и обсуждения, а Миха-лу Посреднику наплевать, что он уничтожил пять лет моей работы, да нет, какие там пять, сколько времени ушло на то, чтобы найти этот остров, выучить местный диалект ирландского, но ему наплевать, потому что он на этом зарабатывает, набивает карман, наживается за мой счет, за счет моей работы.

Массон подсунул метлу под груду торфа, чтобы вымести оттуда мусор и пыль, собрал грязь в кучку. Вернулся в пристройку за лопатой — она, облепленная цементом, была тяжеловата. Наклонив лопату, смел в нее мусор, часть пыли просочилась под нее — неровный край задрался довольно высоко, и Массон, как и каждый год, подумал о том, не стоит ли привезти совки и метлы для здешних женщин, для Бан И Нил и Марейд, которые сметают мусор на картонку или на лопатку для чистки очага, чертыхаются всякий раз, рассыпав золу по подметенному полу, но он и в этом году отказался от этой мысли, сделав выбор в пользу шоколадных конфет, хотя они и стоили дороже, потому что он приезжал на остров наблюдать, не воздействовать, фиксировать, не менять. Массон поднял лопату и высыпал грязь и пыль на торф англичанина. Потом услышал, как Джеймс кричит по-английски.

Обед готов, кричал Джеймс.

Джеймс постучал в дверь, прошел в мастерскую.

На столе, мистер Ллойд.

Ллойд продолжил рисовать.

Можешь сюда принести, спасибо.

Джеймс покрутил ручку двери.

Не получится, мистер Ллойд.

За завтраком же получилось.

Так тут другое.

Не вижу ничего другого. Я вам всем достаточно плачу.

Мальчик повернулся, чтобы уйти.

Ужин мне сюда принеси, Джеймс.

Не могу, мистер Ллойд. Не разрешают.

Кто?

Бабушка. Вам с ней придется поговорить.

Ллойд медленно вздохнул.

Она и так уже на меня зло держит.

Да, мистер Ллойд.

Он стер с пальцев свежую краску.

То есть идти с тобой или голодать.

Верно, мистер Ллойд.

А этот жуткий француз там будет?

Тут есть больше негде.

А Михал еще там?

Да.

Уже лучше.

И Франсис тоже, сказал Джеймс.

С него толку мало.

Ллойд взял пальто и шляпу.

После ужина пойду на утесы.

Вроде дождь собирается.

Значит, промокну.

Не забывайте огонь разводить, мистер Ллойд. Да мне уж все равно, Джеймс.

Когда Ллойд вошел, мужчины уже ели. Бан И Нил поставила перед ним полную тарелку: жареная макрель, картофельное пюре, капуста.

Вечная капуста, сказал Ллойд. Прямо как в Париже. Массон передернул плечами.

Мы не в Париже, мистер Ллойд.

Это я заметил.

Он принялся за еду.

А вам все едино?

Мне не все едино, мистер Ллойд.

Еду эту вы, однако, едите.

Я сюда не за едой приезжаю, мистер Ллойд. Оно и понятно.

Ллойд поковырял вилкой в тарелке: макрель плавала в жиру, причем не собственном, пюре было комковатым, переваренная капуста — безвкусной. Он вздохнул, размял рыбу с пюре, добавил капусту — давил вилкой, пока не получилась однородная масса с жирным блеском. Поднес ее ко рту рыбье тело

в тело человека

остывшая плоть

остывший жир

слипаются

язык и губы

слиплись

Он проглотил и рыгнул

тихонько

воспитанно

славный Ллойд

Положил вилку и нож обратно на тарелку, пока не решив, что дальше, притом что хотел есть, а еда была на вид и на вкус как и всегда по вечерам. Еще помял массу, добавил соли и белого молотого перца. Засунул в рот, проглотил

не распробовав

не раздумывая

славный Ллойд

Он опустошил тарелку, обвел стол глазами: островные завороженно слушали рассказ Массона, француз говорил на их языке, но гримасы и жесты у него были из собственного языка.

автопортрет: чужак

Он слущивал краску с ладоней, обдирал полоски синего и серого, попадались и кляксы белого; голова опущена, занят делом, горка ошметков краски на столе растет. Михал окликнул его. Он поднял голову.

Мистер Ллойд, хотите, мы по-английски будем? Было бы неплохо.

Массон покачал головой. Продолжил говорить по-ирландски.

Это ирландоязычный остров, сказал он.

А гость у нас по-английски говорит, сказал

Михал.

Он сам решил сюда приехать.

И мы ему очень рады.

Он решил приехать на ирландоязычный остров. Мы тоже по-английски говорим, Джей-Пи.

Ты так ему и сказал, Михал? Чтобы убедить его

сюда приехать.

Михал снова перешел на английский.

Джей-Пи очень за ирландский язык переживает, мистер Ллойд.

Массон тоже перешел на английский.

А Михал нет, сказал он.

Это мой язык, Джей-Пи. Как хочу, так и пользуюсь.

А что Марейд и Бан И Нил? — спросил Массон.

А что с ними?

Они не говорят по-английски.

Но понимают больше, чем вы думаете, сказал Михал.

Это их дом, сказал Массон. И они говорят по-ирландски.

Да я ж вам уже говорил: у них все путем.

Бан И Нил поставила на стол яблочный пирог.

Ты убиваешь собственный язык, сказал Массон. Бан И Нил нарезала пирог, скрежеща ножом по тарелке.

Ирландский выносливее, чем вы думаете, сказал Михал.

Он слабее, чем ты думаешь, Михал.

Михал пожал плечами.

Чем вам нравится думать, Джей-Пи.

Бан И Нил обслужила Ллойда первым, налила ему чаю

нынче я

в милости

и в фаворе

Им решать, жить ему или нет, сказал Ллойд. Не вам.

Массон покачал головой.

Не вам об этом судить. Вы веками уничтожали этот язык, эту культуру.

Ллойд ткнул в пирог вилкой. Съел два кусочка, отпил чая.

Франция ничем не лучше, сказал Ллойд. Посмотрите на Алжир. На Камерун. На тихоокеанские острова.

Вы меняете тему.

Ллойд пожал плечами.

Речь об Ирландии, сказал Массон. Об ирландском языке.

А у ирландцев есть право голоса в вашем великом плане спасения их языка? — спросил Ллойд.

У англичан нет, сказал Массон.

Ллойд допил чай, доел пирог и вышел под дождь, предсказанный Джеймсом. Еще и ветер поднялся. Он решил не ходить на утесы, вернулся в коттедж. Там было холодно. Огонь погас

зыбкое пламя

этого острова

мне не по силам

Снова сложил прямоугольник из газеты, щепок и торфа, присел на корточки, наблюдая, как огонь распространяется по конструкции, как языки лижут дерево и сухую землю, как едкие клубы дыма заползают в комнату, окутывают одежду, книги, стирают запах сырости и плесени, которая начала нарастать на сапогах и ботинках

на моей коже

окутывая меня

запахом

их

их прошлого

хоть оно настоящее

торфа, сжигающего

древние обиды

что схоронены в этой горящей земле

коровьих лепешках

свином навозе

гнилой картошке

тощих телах

терпкой крови войны

бедности

стыда

окутывают

душат

английская лаванда

твид из химчистки

а от него еще пахнет

Парижем

кофе

шоколадом

на торфе его ни пятнышка

Он услышал голос Массона. Тот звал Джеймса. Мальчик крикнул в ответ.

Дерьмо небесное.

Он грохнул кочергой о решетку.

Массон заорал еще громче.

Ллойд продолжал лупить по решетке, громогласный протест разнесся по всей деревне и стих только с появлением Массона у дверей художника.

Прекратите шуметь, сказал Массон.

Я пытаюсь работать, сказал Ллойд.

Вам никто не мешает, сказал Массон.

Вы мешаете. Своими разговорами.

Имею право разговаривать.

А мне для работы нужна тишина.

Массон рассмеялся.

Оно и видно.

Ллойд бросил кочергу.

Вы очень шумите, сказал он. Прошу потише,

Массон покачал головой.

Несносный человек, сказал он.

Мне нужна тишина, сказал Ллойд. Затем я сюда

и приехал.

А мне нужны разговоры.

Говорите в другом месте.

Здесь нужны, мистер Ллойд, где я работаю.

Я лишь прошу уважать мой труд.

Я прошу от вас того же, mon arriviste.

Пошел на хрен.

Ллойд вернулся в мастерскую — она находилась дальше других комнат от коттеджа Массона, — открыл чистую страницу. Рисовал круги, мелкие серые медленные круги, которые делались все больше, темнее, стремительнее, лихорадочные рывки ладони и запястья, пока гнев не рассеялся и рука не успокоилась. Он сел рисовать углем портрет Джеймса, рука движется ровно, разум погружен в рабочее уединение; он прочерчивал контуры головы мальчика, волосы, уши, нос, губы, глаза кожа юная

глаза мглистые

убийца кроликов

разоритель гнезд

Он заполнял лист за листом глазами и губами, ища равновесие между мягкостью юности и суровостью островной жизни. Состарил мальчика, проведя линии под глазами

Рембрандт

стареющий титус

не мой сын

но

мальчик-ирландец

работы художника-англичанина

Он соскоблил глаза и начал заново, вновь карандашом, но глаза снова получились то ли слишком старыми, то ли слишком молодыми. Слишком темными, прописанными, непрописанными. Перевернул страницу, набросал Джеймса целиком. Вместо кроликов дал ему две винтовки

суровый юноша

рад лондонской

славе

Смягчил ему черты лица

повстанец — лицом младенец

рад нью-йоркскому

обогащению

Начал заново на очередном листе, снова нарисовал кроликов, пальцы легко, но крепко держат мертвые лапки

картины острова: джеймс с двумя кроликами

безразличие

ЛОНДОН

безвестность

нью-йорк

нищета

Массон что-то орал у него под окном. Он швырнул карандаш и блокнот на пол.

Невозможно. Решительно невозможно.

Вышел на улицу, но Массон куда-то исчез, да и дождь прекратился. Взял пальто и шляпу и при последнем свете дня пошел на утесы, потолокся у края, посмотрел, как волны разбиваются о скалы. Нарисовал море, скалы, заходящее солнце, работал, пока свет не погас, а потом зашагал в деревню,

освещенную огоньками керосиновых ламп и горящим в очагах торфом. Дошел до дома Бан И Нил, постучал в дверь. Его позвали внутрь, усадили за стол; в центре круга, включавшего в себя и Массона, стояла бутылка виски.

Выпьете маленько? — спросил Михал.

Спасибо.

Бан И Нил указала на стул. Он сел. Михал налил виски в чашку.

Я ходил на утесы.

Самый для того вечер.

Да, верно. Свет просто отличный.

Михал улыбнулся.

Рад слышать, мистер Ллойд.

Художник поднял чашку.

Ваше здоровье.

Выпил, поморщился — больно забористо. Слезы выступили на глаза.

Михал засмеялся.

Виски не как у вас в Лондоне, мистер Ллойд. Верно, Михал, покрепче будет.

Он допил.

Мне нужна мастерская на утесах, сказал он. Михал хмыкнул.

Мастерская?

Сарай. Палатка. Все что угодно, чтобы работать в тишине.

Там ничего нет, мистер Ллойд, сказал Михал. Знаю, но я заплачу вам дважды: за аренду дома

и за мастерскую на утесах.

Нельзя арендовать то, чего не существует, ми

стер Ллойд.

Даже у Михала, ввернул Массон.

Все рассмеялись. Михал налил ему снова.

Будет лучше, если я уберусь подальше из дерев

ни, сказал Ллойд.

Уж точно, сказал Массон.

Мне нужно одиночество, сказал Ллойд.

Из тени у очага появился Джеймс, встал в конце стола.

Там есть старая сигнальная будка, сказал он.

В ней можно пожить.

Да она совсем развалилась, Джеймс, сказал

Михал.

Да уж и не совсем. Я в ней иногда сижу. Когда дождь идет.

Там сухо? — спросил Ллойд.

Сухо.

Спать можно?

Раньше спали. Только кровати нет.

Кровать я вам сделаю, сказал Михал.

Ллойд кивнул.

Спасибо, сказал он. Мне много не надо.

А много и не будет, мистер Ллойд.

Ллойд допил виски.

Покажешь мне ее завтра, Джеймс?

Покажу, мистер Ллойд.

Спасибо.

Всю ночь не стихал дождь, и вот теперь он шагал за Джеймсом по мокрой траве — тропка была едва приметной.

Я тут не бывал, сказал Ллойд.

Сюда никто не ходит.

Именно то, что мне нужно.

Тропка исчезла вовсе, идти по спутанной траве бы ло тяжело, он совсем выдохся, пока они добрались до узкого удлиненного утеса, окруженного водой.

Палец острова, сказал Джеймс.

Я про него не знал.

Да откуда вам?

Начался подъем, отозвавшийся своей крутизной у Ллойда в задней поверхности бедер. Наверху стояла цементная будка — у самого края, вокруг море.

Ничего себе вид, сказал он.

Верно, ответил Джеймс.

А зимой тут как?

Не знаю.

Джеймс навалился на облезлую красную дверь, сорванную с нижней петли, Ллойд последовал за ним в скупой тусклый свет. Крошечная будка была разделена на две части: газовая плита, стол, печка, два ведра и три полки в первом помещении; четыре полки и прикроватная тумбочка во втором.

То, что надо, Джеймс.

Джеймс рассмеялся.

Верно, мистер Ллойд. То, что надо.

Ллойд рассмеялся.

То, что надо, Джеймс.

Оно тут сурово, мистер Ллойд.

Я себе представляю.

Особенно в непогоду.

Справлюсь, Джеймс.

Они вышли наружу, на свет, обогнули цементную постройку, перешагивая через осколки стекла из оконных рам.

Уборной нет?

Нет, мистер Ллойд.

Водопровода?

Нет.

Интересное дело.

Точно, мистер Ллойд.

А ты здесь когда-нибудь жил?

Нет. Прихожу часто. Подальше от них от всех. Но не пожить?

Кровати-то нет.

Заведу, сказал Ллойд, и потом, когда уеду, можешь пользоваться.

А вы сколько здесь жить собираетесь?

До конца лета.

И все время здесь будете?

Поглядим.

Они дошли до края выступа, посмотрели на море, подавшись телом вперед, против разыгравшегося ветра.

То, что надо, Джеймс. Лучше не бывает.

Ллойд сел на край утеса.

Можешь зимой сюда забираться, Джеймс. Джеймс покачал головой.

Только если на четвереньках, мистер Ллойд. Зимою сюда не дойти.

А кто сигналит судам?

Зимой никто, И всегда так было.

Так себе сигнальная станция.

Зимой уж точно.

А кто ее построил?

Ваши, сказал Джеймс. Хотели в самой высокой точке.

К местным-то бывает полезно прислушаться, а, Джеймс?

Пора назад, мистер Ллойд. А то дождь начнется. Дождь заморосил, когда они оказались в деревне — иголками впивался в лица. Бан И Нил подала им полотенца, жесткие, но теплые.

Спасибо, миссис О’Нил.

Она кивнула ему.

Я хочу как можно скорее перебраться в будку, сказал он.

Джеймс перевел, бабушка отправила его за Михалом.

Неделька уйдет, чтобы подготовить, мистер Ллойд.

Нормально, Михал.

Заплатите мне за починку.

Хорошо.

И за аренду. Половину того, что за коттедж.

А кто владелец будки?

Не беспокойтесь, я ему передам.

Когда дождь прекратился, Ллойд взял метлу, лопату и тряпку и вернулся в будку. Джеймс принес два ведра, бутылку моющего средства и фляжку с чаем.

Придется что-то придумать с туалетом, Джеймс. Просто дырка в земле — не очень удобно.

Можно на ведро садиться, сказал Джеймс.

Да, верно.

Только металл холодный. Особенно ночью.

Ценное соображение, Джеймс.

Они мыли и подметали, а в середине дня прошли примерно полмили до небольшой каменистой бухточки, набрали соленой воды из моря.

Здесь можно будет мыться, сказал Ллойд.

Здесь нельзя, мистер Ллойд.

Почему?

Посмотрите на течение.

Я хорошо плаваю.

Пришлете нам потом открытку из Америки. Ллойд присел рядом с Джеймсом посмотреть, как волны разбиваются о берег.

У меня тетки и дядьки в Америке, сказал Джеймс.

А сам туда собираешься?

Судном слишком долго.

Можно самолетом.

Слишком долго.

Ллойд рассмеялся.

Значит, здесь останешься.

Когда вы уедете, поселюсь в будке.

Михал с тебя денег запросит.

Запросит, сказал Джеймс. А я не заплачу. Джеймс рассмеялся.

Только вы тут платите, мистер Ллойд.

Они смотрели на морские валы.

А вот в Лондон мне бы хотелось, сказал Джеймс.

Да, хороший город.

Волны набегали на берег, когтили песок.

А с едой вы тут как будете? — спросил Джеймс.

Фасоль, яйца, все такое.

Я вам покажу, где есть пресная вода.

Спасибо.

Джеймс лег, опершись на локти.

Бабушка думает, вы каждый вечер будете при

ходить к чаю и ужину.

Иногда буду.

Ей это не понравится.

Она только рада будет от меня отделаться.

Это верно, но вдруг вы похудеете. И ваши решат, что мы вас не кормили.

Чего-чего, Джеймс? «Ирландцы заморили голодом художника-англичанина»?

Мальчик рассмеялся.

Прямо по Би-би-си покажут, Джеймс. «Таймс» пришлет корреспондента взять у твоей бабушки интервью. Коварная ирландская бабка довела до истощения великого английского художника.

Вот именно, мистер Ллойд.

Скажи, пусть не переживает. Я крепче, чем ты думаешь.

Чем с виду?

Ллойд вздохнул.

Типа того.

Джеймс растянулся на траве.

Так вы он и есть, мистер Ллойд?

Кто?

Великий английский художник.

Пока нет. Но надеюсь им стать. Хочу.

А как им становятся?

Перебравшись в цементную будку на краю утеса.

Джеймс рассмеялся.

Должно сработать.

Ллойд тоже улегся на траву.

И вы правда будете тут жить до конца лета, мистер Ллойд?

Буду, пока Массон не уедет.

Ну, это и будет конец лета.

Двое островных помогли Михалу и Франсису починить окна и двери, залатать крышу и вычистить дымоход. Соорудили кровать — топорную, но послужит, повесили полки, приколотили доску к низу двери, чтобы дождь не заливался внутрь. Когда все было готово, все островные и с ними Массон пришли полюбоваться будкой.

автопортрет: на выставке

Вы тут головой тронетесь, сказал Массон.

Это там я понемногу трогаюсь.

Островные обошли будку по кругу, снаружи и внутри. Марейд — на голове зеленый шарф — оставила на столе пакет с едой и вместе с остальными расположилась на траве: они по очереди пили из чашек чай, который Ллойд приготовил из ключевой воды, по очереди ели с тарелок фруктовый пирог, который принесла Бан И Нил. Она что-то прошептала Джеймсу.

Она волнуется, что вам будет одиноко, мистер Ллойд.

Поблагодари ее за заботу, Джеймс. Мне будет хорошо. Я привык к собственному обществу. Джеймс перевел.

А теперь она хочет знать, женаты вы или нет, мистер Ллойд.

Женат.

И как зовут вашу жену?

Джудит.

Где она? Может, приедет, чтобы вам было повеселее?

Ллойд покачал головой.

Такая жизнь не для нее. Она в Лондоне. Торгует произведениями искусства. В смысле, карги нами.

А ваши тоже покупает? — спросил Массон.

Теперь уже нет. У нас вкусы разошлись.

Но вы по-прежнему женаты?

Пока да. А вы?

Нет.

Ллойд повернулся к островным.

А вы, Михал?

Женат, сказал он. На женщине с той стороны. Оттуда.

Что это значит?

Она не с острова, мистер Ллойд.

И что это меняет?

Островным не мешает, что здесь нет магазинов, — верно, Марейд?

Марейд промолчала.

А Франсис? — спросил Ллойд. Вы женаты? Михал засмеялся.

Франсис дожидается Марейд.

Франсис засвистел и посмотрел в небо. Марейд нагнулась — завернуть остатки фруктового пирога в полотенце, собрать чашки.

Она дозреет, сказал Михал. Рано или поздно. Марейд встала, пошла в будку, оставила чашки и фруктовый пирог на столе, бормоча, приговаривая, чертыхаясь: ну их с их планами, да еще и мать сидит там на траве, раздает указания, велела Ллойду накрыть ветчину миской, заставила Джеймса перевести свои слова, приказала Франсису и Михалу отнести инструмент для уборки обратно в деревню. Делай то. Делай это. Утром. Днем. Вечером. Она ополоснула чашки, поставила на полку, вытерла руки, задержалась в будке — двигалась медленно, бесшумно, дотронулась до мольберта, его кистей, его красок, стала открывать блокноты, книги по искусству, рассматривала женщин, написанных маслом, вычерченных углем, нарисованных тушью. Мертвые женщины всё еще живы, разговаривают со мной по воле художника. Она вышла из хижины, пошла обратно к деревне, впереди всех, оставила Ллойда на краю утеса. Он достал блокнот и начал рисовать карандашом, гудя себе под нос.

Приют художника I

Единственная полка между очагом и окном, на ней четыре чашки, четыре тарелки, две миски, две кастрюли, два ножа, две вилки и четыре ложки, свет падает на угол столика и на стул под ним.

Приют художника II

Две полки над доской, прибитой к стене, что отделяет кухню от спальни, на них продукты: жестянка с чаем, банки супа и фасоли, две бутылки молока, овсянка, хлеб, неплотно завернутый в бело-синее полотенце, картофель, брюква, капуста, сахар в сахарнице, фруктовый пирог в бело-зеленом полотенце, кусок запеченного в меду окорока на тарелке, жир поблескивает в вечернем свете.

Приют художника III

Свечи, спички, резиновые сапоги, ведро у двери; пальто и шляпа на двух крюках, прибитых к двери. Густая тень.

Приют художника IV

Краски, карандаши, уголь, бумага, коробки с красками, рюкзак и мольберт выстроились у стены от двери до края кровати. Смесь света и тени. Приют художника V

Кровать и две полки по обе стороны окна, аккуратно сложенная одежда, ровная стопка книг. Всё в тени.

Он все подписал своим именем, «Ллойд», и пошел наружу зарисовать фасад, рассохшуюся входную дверь, рассевшиеся оконные рамы, вспученный цемент, крышу из листового железа, птиц над головой — они парят и кружат на атлантических ветрах.