Колония

Марейд принесла выстиранную одежду Ллойду в коттедж. Положила на кухонный стол, полистала его книги — Джеймс ушел на утесы, англичанин сидел в будке. Отыскала книгу про Гогена, открыла и тут же застряла, буквально задохнувшись от жизненной силы его работ, его женщин, их тел, отсутствия у них стеснения, пусть художник смотрит, пусть рисует. Она поудобнее положила книгу на стол, поворачивала страницу за страницей, разглядывала картины, рисунки, изумлялась желтому, оранжевому, синему, розовому, красному, синей траве и желтому небу. Долистала до конца, начала заново. Положила книгу на полку, а на следующее утро взяла ее с собой в будку, разбудила Ллойда, хотя свет снова был серым. Заварила чай, пока он одевался и разводил огонь. Они сидели рядом перед горящим торфом, рассматривали картины, погружались в их тепло, которое сливалось с теплом от печки, от чая.

Он посмотрел в окно.

Свет нынче лучше, Марейд.

Go maith. Хорошо.

Он снял матрас с кровати. Она разделась, легла, частично накрылась простыней.

Лучше, пожалуй, встаньте, сказал он.

Она уперлась ладонями в пол, встала. Он указал на ее трусики — белый хлопок, посеревший от стирок, от многолетней носки.

Они не подходят, сказал он.

Вытряхнул подушку из наволочки. Протянул наволочку ей.

У меня руки холодные, предупредил он. Обернул наволочку ей вокруг бедер, заправил в трусики.

Не ахти, сказал он. Но сойдет.

Она качнула головой.

Нет. Не так.

Поворошила свою одежду, достала зеленый шарф. Обернула им бедра. Он захлопал в ладоши.

Замечательно, сказал он.

Опустил ладони ей на бедра, слегка повернул, так, чтобы правое бедро было к нему ближе, чем левое. Завел ее руки вверх.

Как будто вы срываете с дерева яблоки, Марейд. Она потянулась вверх. Он начал рисовать.

картины острова: женщина, срывающая яблоко, в духе гогена

Поднимите голову, Марейд. Смотрите на яблоко.

Она закинула голову.

Ева в райском саду, сказал он.

Она потрясла головой.

Nf thuigim.

Ева. Сад. Яблоко.

Она улыбнулась.

Tuigim. Поняла.

Посмотрела вверх на свои ладони, красные, потрескавшиеся от воды, отслоившаяся кутикула, местами потертости, ссадины, волдыри, крем для рук в пожелтевшей ванне в конце каждого дня как мертвому припарка, мне нужен лосьон, который бы заживлял, проникал в кожу, как вот он сейчас туда проникает своим карандашом, глубже прежнего, и дышит тяжелее, чем раньше, и взгляд более сосредоточенный.

Поднимите руки повыше, Марейд.

Она потянулась вверх.

Но локти не разгибайте.

Она согнула локти.

Вот так. Замечательно. Спасибо.

Проникает. Вторгается. Глубже и глубже. И я хочу ее ему отдать, Лиам. Пусть отыщет ее. Эту мою особенную вещь. Правда, я не знаю, что это такое. Только что она есть. Где-то. Глубоко, под мякотью моих грудей, живота, промежности. Я хочу, чтобы он извлек наружу эту вещь, вещь, которая и есть я, она под красотой, которую все видят, она глубже, дальше того, что видит мама, что видит Джеймс, что видит Франсис, что видит Джей-Пи, что Джей-Пи думает, что видит, ближе к тому, что видел ты, Лиам, столько лет назад, ты видел подлинную меня, какой я была тогда, я хочу, чтобы ее извлекли наружу, запечатлели и увезли. Далёко отсюда.

Он бросил в печь три куска торфа, чтобы Марейд не покрывалась гусиной кожей.

Еще десять минут, Марейд.

Она кивнула, хотя руки ныли.

Далёко отсюда есть белые стены лондонской галереи, мужчины и женщины, с белым вином, красным вином, джин-тоником с долькой лимона задерживаются передо мной, новым образом художника, его объектом, прекрасным существом, которое он извлек на свет на далеком ирландском острове, в месте настолько оторванном от цивилизации, что пришлось идти туда на веслах через океан в самодельной лодке, и он думал, что в конце этого опасного путешествия ждут его только дряхлые старухи с их беззубыми стариками, а вместо этого обнаружил там красоту, молодую спящую женщину, Еву в саду, женщину сидящую, лежащую, женщину после дождя, и все они, эти многоумные жители и жительницы Лондона, поднимут тост в честь него, в честь его храбрости, несгибаемости, расцелуют его в щеки, пожмут ему руку, великий художник, великий английский художник, великий английский автор портретов ирландских женщин, в работах его запечатлена экзотическая духовность Ирландии, это я тянусь к его придуманному яблоку, там мои груди, живот, серебристые шрамы — ведь я вынашивала сына — вытягиваются вслед за мной. Он открыл новую страницу.

картины острова: женщина, срывающая яблоко.

Зарывайтесь поглубже, мистер Ллойд, хотя они осатанеют от злости, Франсис и моя мать, сожрут меня за то, что я стою вот так перед вами, перед англичанином. Стоишь в одних трусах, Марейд, задрала руки к ненастоящему яблоку. Да как ты могла? Лечь, завернуться в простыню, закрыть глаза, такая уязвимая во сне, но тебе поклоняется художник, смотрит, как ты спишь, под простынкой, это еще туда-сюда, на это мы можем закрыть глаза, как вот закрываем их на вас с Джей-Пи, но стоять вот так вот, с шарфом в трусах, это совсем другое дело, Марейд. Стоять так для англичанина, для зрителей-англичан, это уже ни в какие ворота, Марейд.

Он швырнул блокнот на пол. Потом карандаш. Встал.

Готово, сказал он. Спасибо.

Она нагнулась, стала переворачивать страницы, глядя на себя его глазами.

Хорошо, сказала она.

А будет великолепно, Марейд.

Она перевернула еще несколько страниц.

Пока нет, сказала она. Не готово.

Он покачал головой.

Согласен. Не готово. Это пока не вы.

Она собрала одежду, принялась одеваться. Он поставил воду на огонь.

Выпьете чаю? — спросил он.

Выпью.

Она села на стул, чтобы натянуть колготки. Ллойд засвистел.

Она вышла, он следом, протянул ей чашку. Они стояли рядом, снова смотрели на утреннее море, утренних птиц.

Может, эта картина окажется моей лучшей, Марейд.

Та athas orm, сказала она.

Что это значит?

Я довольна, сказала она. Но пока не готово. Она вернула ему чашку.

Спасибо, что пришли нынче утром, Марейд. Она повернулась к деревне.

Завтра, сказала она. Здесь.

Он рассмеялся.

Да, Марейд. Завтра. Здесь.

Она пошла прочь от него. Он крикнул ей вслед.

Скажите Джеймсу: пусть мне сообщит, когда Михал вернется.

Она помахала ему.

Мне нужно с ним поговорить. С Михалом.

Она зашагала дальше по мысу, по росистой траве, сквозь полосы свежесплетенной паутины, блестевшей под утренним солнцем. Выпустила кур, заглянула в курятник собрать яйца — были теплые, были уже остывшие. Подобрала подол кардигана, сложила яйца туда, двенадцать яиц в шерстяной кошелке из ромбов и косичек, утренний воздух холодит живот.

Поздновато ты, Марейд.

Забрела дальше, чем думала, сказала она.

Бан И Нил фыркнула.

Забредешь еще дальше — кувырнешься в море.

Потеряла счет времени.

Накрывай на стол, Марейд. Режь хлеб.

Двенадцать яиц сегодня, мам.

Хоть куры ведут себя как положено.

Марейд выудила яйца из кардигана, сложила в деревянную миску.

Курочки у нас молодцы.

Бан И Нил налила воды в чайник.

Ты англичанина видела?

Нет. Я на другой стороне была.

И как прогулялась?

Очень сегодня свет красивый, мам. Красиво ло жится на море.

Бан И Нил поставила чайник на стол.

Ты прямо как этот англичанин заговорила.

Марейд пожала плечами.

Джей-Пи скоро придет, сказала она.

Как всегда, голоднющий, сказала Бан И Нил. Ест он много, сказала Марейд.

А на теле ни жиринки.

Верно.

Кожа да кости. А больше ничего.

Совсем ничего, мам.

Марейд расставила тарелки, миски, чашки, разложила приборы. Развернула хлеб, принялась нарезать, сперва белый, потом черный. Принесла масло, варенье, молоко, позвала Джеймса. Он вышел к столу одетый, но взъерошенный, на шее мазки краски. Марейд послюнила палец, стала оттирать краску. Он отстранился.

Да ладно, мам. Мне не мешает.

Мыться нужно как следует.

А толку? Я же снова запачкаюсь.

Массон сел на свое обычное место, рядом с Джеймсом, напротив Марейд. Бан И Нил поставила на стол четыре миски с кашей. Они принялись за еду.

Какие на сегодня планы, Шимас?

Меня зовут Джеймс, и планов у меня нет.

А у вас, Джей-Пи? — спросила Бан И Нил. Поработаю, потом погуляю вдоль утесов.

Вы бы сходили к мистеру Ллойду, сказал Джеймс. Я сегодня не в настроении скандалить, Шимас.

Марейд разлила чай, глотнула.

Аты в порядке, Марейд? Ты сегодня бледная. Нормально. Просто устала.

Марейд у нас вечно усталая, сказала Бан И Нил.

Поздно ложится, рано встает.

Наверное, в этом все дело, сказала Марейд.

А какой там прогноз, Бан И Нил?

Сегодня все путем, Джей-Пи, но к концу недели

погода испортится. Думаю, Михал и Франсис не сегодня завтра вернутся.

Марейд собрала пустые миски, использованные ложки.

Когда вернется Михал, нужно будет позвать мистера Ллойда.

Почему?

Он с ним поговорить хочет.

Ты откуда знаешь?

Он сам сказал.

Когда?

Она ушла в заднюю кухоньку, к раковине, француз вернулся в коттедж, за рабочий стол, Джеймс отправился в мастерскую, работать за мольбертом. Пятая его картина для выставки. Портрет трех женщин, мать справа с вязаньем, бабушка в середине с чайником, прабабушка слева со своей трубкой. «Мnа па heireann». Ирландские женщины. В духе Рембрандта. Они смотрят на меня, как члены Гильдии суконщиков, красный на юбках, черный на груди, на головах темные платки, впрочем, у мамы голова непокрыта. Все трое вглядываются в меня, единственного мужчину в доме, да и он скоро уедет, рванет жить в свое удовольствие, жизнью, которая с их жизнью не имеет ничего общего, в которой не нужно добывать пищу, готовить пищу, есть, спать, просыпаться для того же самого, все дни на одно лицо, застрять навеки на серой скале, повторение цикла, снова и снова, опять и опять. Я уеду. Уеду от молодой вдовы из островных, пожилой вдовы из островных, старой вдовы из островных, от трех вдов из островных, одна вяжет, другая пьет чай, третья курит трубку. И все ждут. Ждут, когда мужья их выползут на берег моря. И жизнь пойдет дальше. Михал и Франсис прошли мимо окон мастерской, в руках коробки, следом женщины. Франсис заглянул внутрь, постучал в окно. Поманил Джеймса. Джеймс качнул головой. Франсис постучал громче. Джеймс вздохнул, положил кисть и направился на кухню. Франсис поднял повыше две книги, одну про рисунок, другую про европейское искусство.

Это, надо думать, тебе, Джеймс.

Джеймс кивнул.

Про рисунок мне.

Франсис замер, так и не опустив книги.

Только одна?

Джеймс взял книгу про рисунок.

А кому же вторая?

Марейд шагнула поближе.

Вторая мне, сказала она.

Франсис рассмеялся.

Тебе?

Да, Франсис. Мне.

Франсис открыл книгу.

Зачем это тебе такая книга?

Дай мне ее, Франсис.

Да ты в этом ничего не понимаешь, Марейд. Он стал переворачивать страницы, медленно, одну за другой.

Там голые женщины есть, Марейд.

Дай сюда книгу, Франсис.

А ты знала, что там есть голые женщины?

Это искусство, Франсис.

Он передразнил ее.

«Это искусство, Франсис».

Стал перелистывать страницы.

А ты знала, Бан И Нил, что твоя дочь привезла на остров картинки с голыми женщинами?

Не знала, Франсис.

Франсис покачал головой.

Нехорошо это, Марейд.

Он закрыл книгу. Протянул ей.

Надеюсь, ты не спуталась с этим английским художником.

Она взяла книгу. Положила ее на боковой столик, распаковала остальные покупки. Послала Джеймса за Ллойдом.

Он хотел с тобой о чем-то поговорить, Михал. Двое мужчин сидели за кухонным столом и ждали. Пили чай. Курили. Женщины чистили картошку

в задней кухоньке, мыли капустные кочны. Вернулся Джеймс с Ллойдом. Они сели. Марейд налила горячего чая.

Мне нужен холст, Михал, сказал Ллойд.

Чтобы на нем писать?

Да.

И где я вам его возьму, мистер Ллойд?

В Дублине есть магазин.

Михал рассмеялся.

Я сроду не бывал в Дублине, мистер Ллойд.

Уверен, что холст вам оттуда пришлют. Я записал название магазина.

Ллойд подтолкнул к нему лист бумаги.

Позвоню, когда вернусь на материк.

Спасибо.

А что за холст-то, мистер Ллойд?

Большой, без подрамника, под масло. Лучшего качества.

А большой — это какой? — спросил Михал.

Сто десять сантиметров на двести девяносто.

Михал поставил чашку.

Не справлюсь я, мистер Ллойд.

Я вам заплачу пятьдесят процентов сверх того, что попросят в магазине.

Михал улыбнулся.

Это по-честному, мистер Ллойд. Ну ладно. Постараюсь.

И еще мне нужны рейки, сказал Ллойд. Шириной дюйм-два. Чтобы сделать подрамник, и шесть-семь подпорок для него. И еще пачка мелких гвоздей. Легких.

Это запросто, мистер Ллойд.

Спасибо.

Ллойд встал.

Нужно к следующей неделе.

Он вышел, а Михал обхватил голову руками.

Чтоб его черт побрал.

Бан И Нил рассмеялась.

Вот уж теперь ты попляшешь, Михал.

А ты лучше понимаешь по-английски, чем я думал, Бан И Нил.

Достаточно, чтобы над тобой посмеяться. Что-то уж больно ты развеселилась, Айна И Нил.

Где мне взять такой здоровущий холст? Такую громадину.

Можешь съездить на автобусе в Дублин, Михал. И притащить его домой на своем горбу.

Могу ему сказать, что не нашел.

И лишиться заработка? Вот уж чего не будет-то,

а, Михал?

Он кивнул.

Верно, Айна. Не будет.

Франсис открыл книгу про рисунок — она все лежала на столе. Начал ее медленно листать.

А что он будет делать с этими холстами, Джеймс? Не знаю, сказал Джеймс.

Ты ж с ним все время проводишь.

Я без понятия, чем он занимается, Франсис.

А ты, Марейд? Ты что-нибудь слышала?

Она пожала плечами.

Думаешь, я в этом что-то понимаю, Франсис? Ну ты ж его видишь хоть иногда. Там. На утесах,

когда гуляешь.

Она покачала головой.

Я хожу в другую сторону.

Он указал на рисунки в рамах, напечатанные в книге на развороте.

Тут рисунки маленькие, сказал он. А этому по давай огромный холст.

Он закрыл книгу, опустил на нее правую руку.

Не нравится мне эта его затея, сказал Франсис. Может, он пишет утесы, сказал Михал. Он же

сам говорит.

Утесы так можно только с лодки, сказал Джеймс.

Чтоб в перспективе.

Франсис фыркнул.

В перспективе, мать вашу.

Джеймс промолчал.

На перспективу рыбы не наловишь, сказал

Франсис. Бабушку с матерью не прокормишь.

Бан И Нил налила Франсису чая. Положила ломоть хлеба ему на тарелку. Он улыбнулся ей и начал есть.

Да какой с него может быть вред? — спросил

Михал.

Еще какой, сказала Бан И Нил.

Помажет холст краской, всех и делов.

Она покачала головой.

Все не так просто, Михал. Мы не знаем, что он там затеял.

Ах, Айна. Он же с кистью приехал, не с ружьем. Кистью тоже можно бед натворить, еще как.

Михал вздохнул.

Да ладно тебе чушь молоть, Айна.

Правда? Ты посмотри на картину в книге, которую Марейд притащила ко мне в дом.

Да бож мой, Айна, он там в будке голых женщин точно не рисует.

Это я знаю, но он уедет с огромными холстами, а на них будет то, как он видит нас. И остров.

Джей-Пи про нас книгу пишет, сказал Михал. Тут ты не против.

Это другое дело, сказала Бан И Нил.

Другое, Айна. И все-таки.

Она покачала головой.

То, что пишет Джей-Пи, я не пойму, сказала она. А картину пойму.

Марейд встала и ушла в заднюю кухоньку.

А может, он нас, наоборот, прославит, сказал

Михал. Со всего света будут приезжать на нас посмотреть.

Не по душе мне это, сказала Бан И Нил.

Михал пожал плечами.

Может, я этот холст вообще не найду, сказал он.

Еще как найдешь, Михал. А потом бросишь нас разгребать свои глупости.

Бан И Нил ушла к Марейд. Джеймс разбирал товары на столе.

Я отнесу Джей-Пи и мистеру Ллойду их заказы, сказал он.

Они оба заказывали пену для бритья и бритвы, сказал Михал. Джей-Пи еще мыла. Для Ллойда коробка с карандашами и углем.

Джеймс сначала отнес заказ Массону — тот ушел на прогулку, а потом Ллойду, который оказался в мастерской, наводил порядок в ящике с красками.

Из-за вас там дома переполох, сказал Джеймс.

Что, правда? Это почему еще?

Никто не понимает, зачем вам этот большой

холст.

И тебя отправили выяснить.

Нет. Я сам пришел.

То есть тебе неинтересно, зачем мне большой холст.

Джеймс пожал плечами.

Этого я не говорил.

Для новой картины, Джеймс. Возможно, лучшей, какую мне суждено написать.

Здорово, мистер Ллойд.

Ирландский вариант одной работы Гогена. Можно посмотреть?

Нет. Еще рано.

Я никому не скажу.

Я пока не готов тебе ее показать. И вообще кому бы то ни было.

А когда будете готовы?

Не знаю.

Джеймс повернулся к двери.

Погоди. Давай-ка, наводи порядок. Ты в последнее время неопрятно работаешь, Джеймс. Не надеваешь колпачки на тюбики, краска засыхает, плохо моешь кисти.

Я просто вас не ждал, мистер Ллойд.

Ну ладно, и все равно вымой кисти и подмети пол.

Да, мистер Ллойд.

Джеймс пошел к раковине в задней кухоньке, протер кисти растворителем, запуская пальцы в щетину, отдирая комки краски, засыпал раковину белыми, серыми, синими, черными, красными чешуйками. Обсушил щетину тряпкой и начал подметать.

А можно мне будет пожить у вас в Лондоне, мистер Ллойд?

Поглядим, Джеймс.

А далеко от вашего дома до художественной школы?

Нет. Недалеко.

Я могу ходить в школу и быть вашим помощником.

Только если будешь мыть кисти и подметать пол. Да, мистер Ллойд.

И завинчивать колпачки на тюбиках.

Да, мистер Ллойд.

Раньше ты был аккуратнее, Джеймс.

А я, когда развожу беспорядок, лучше пишу, мистер Ллойд. Когда забываю про аккуратность. Ллойд кивнул.

Значит, ты настоящий художник.

Точно, мистер Ллойд.

Джеймс закончил подметать, достал свою «Мпа па hEireann». Поставил на стул, опустился на колени перед тремя женщинами.

Не сегодня, Джеймс.

Я должен закончить, мистер Ллойд.

Мне сегодня нужно поработать одному.

А мне что делать?

Ллойд пожал плечами.

Сходи на утесы, Джеймс. Потренируйся с рисунком.

Джеймс медленно поднялся.

И заодно налови кроликов.

Джеймс закрыл дверь, а Ллойд скрепил несколько листов бумаги и разложил на кухонном столе. Запер дверь

не для него

не для глаз ученика

Стал рисовать карандашом: Марейд, почти обнаженная, стоит справа от центра, тянется к яблоку, вокруг прочие островные, Джеймс с двумя кроликами, Бан И Нил с чайником, Бан И Флойн в черном, опирается на палку, курит трубку, Михал на лодке с мешком денег, Франсис с двумя рыбами, Массон в берете с черным диктофоном — все они выстроились вдоль горизонтальной плоскости, заполненной травами, морем, утесами, пляжами, скалами, заполненной животными, дикими и домашними, чайка, курица, собака, овца, баклан, свинья, кот, рыба, тупик, корова, а потом он стал рисовать духов и призраков острова, троих утонувших рыбаков, наполовину на суше, наполовину в море, их лодку, сети, мертвых рыб, выплескивающихся из ведра, а вдалеке — темную фигуру священника с крестом, потустороннюю.

картины острова: откуда мы пришли? кто мы? куда мы идем? в духе гогена

Он свернул рисунок, отнес наверх, в комнату, в которой спал, затолкал поглубже под кровать, подальше от Джеймса, который сейчас на утесах, отслеживает взглядом движение света, вправо-влево, вверх-вниз, вглядывается в поверхность камня, высматривая изменения и отличия, как когда выслеживает кроликов, подмечает, как свет проникает в трещины и впадины, как подмечает кролика, что скрывается в норке. А потом начинает рисовать, проводит долгие вертикальные линии, глаза и руки трудятся в согласии, изо рта вырывается гудение, он затемняет и высветляет, рисует и перерисовывает, один лист за другим. И вдруг разражается смехом. Я в вас превращаюсь, мистер Ллойд. Тронувшийся умом художник стоит на утесе, рисует, гудит, рука тут, на грани, пляшет в согласии с мозгом, крутится, вертится, выводит круги и петли, пальцы и мозг в полном согласии, чего не бывает там, в другом месте, где нужно убивать кроликов, ловить рыбу, снимать капусту, сажать картошку, дергать репу, собирать яйца, чистить стойла, где нужно слушать Франсиса, бабушку, мать, смотреть на нее, смотреть на них, смотреть, как они смотрят на меня.

Он нарисовал волны, разбивающиеся о скалу, море, бьющееся в утес, океан, накатывающий на остров. Нарисовал пену и водяную пыль, вода плещет, вихрится, страница за страницей, но не ухватить на бумаге грохот Атлантики, мчащейся к востоку от Америки, к юго-востоку от Полярного круга. А как рисуют звук, мистер Ллойд? Как изобразить рев битвы между океаном и сушей, морем и скалами? Дрожь звука в камне, раскалывающийся воздух? Гомон чаек? Крачек? Я рисую их с раскрытыми клювами, и все же они молчат.

Он еще глубже ушел внутрь себя, стал рисовать бакланов с раззявленными ртами, буревестников и крачек средь их суетливой какофонии, но ни разу не удалось ему воспроизвести энергию их кличей. Взрывные звуки. Как вот оно с записями Бан И Флойн, которые делает Джей-Пи. А я хочу этого добиться, мистер Ллойд. Чтобы в картинах была энергия. Чтобы картина издавала рев океана и крики птиц, когда будет висеть на белой стене лондонской галереи. «Симфония птиц и волн» Джеймса Гиллана. Да, я ее сам создал. Да, в моем возрасте. Очень сильная работа, молодой человек. Благодарю вас. Вы вундеркинд. Благодарю вас. Моцарт от живописи. Самородок.

Сенсация международного уровня. Спасибо. Спасибо. Спасибо. Мистер Ллойд сияет от гордости. Не снимает руки с моего плеча, пока нас фотографируют корреспонденты. «Таймс», «Гардиан». Даже «Айриш тайме» прислала репортера на открытие выставки — нужно же запечатлеть этот прекрасный пример англо-ирландского сотрудничества в сфере искусства. Статьи в прессе. Одна за другой. Несмотря на все проблемы в Северной Ирландии и напряженные отношения между Дублином и Лондоном, грандиозная новая выставка, где показаны работы английского художника и его ирландского протеже, доказывает, что искусство важнее политики. Искусство как миротворец, искусство объединяет. Новая религия, не католицизм и не протестантство. Духовное переживание без посредства священников.

Он отвесил поклон, засмеялся.

И нигде ни одной рыбины, Франсис Гиллан.

Джеймс закрыл блокнот и пошел к будке — наводить порядок, рисовать, один лист за другим: птицы, кролики, море, утесы, но потом он проголодался, сильно проголодался, его потянуло домой. Он последил за кроликами, прыгавшими в траве, поставил три сети, размозжил три черепа и зашагал обратно к деревне, перекинув кроликов через плечо, засунув блокнот с набросками под мышку. «Торжество островного мальчика» Джеймса Гиллана. Он положил кроликов и блокнот на кухонный стол.

Кролики недурные, сказала Марейд.

Я их выпотрошу.

Есть хочешь?

Прямо жутко, мам.

Сейчас что-нибудь приготовлю.

Она вылила яйца на горячую сковородку, отрезала два ломтя содового хлеба.

Спасибо, сказал он.

Она села напротив, потянулась к блокноту.

Можно глянуть, Джеймс?

Только если рот на замок.

Хорошо, сказала она.

Она переворачивала страницы, медленно, останавливаясь на каждой, разглядывая работу сына.

Очень хорошо, сказала она.

Прямо как у него, мам?

По-другому. Но тоже хорошо.

Они рассмеялись.

Чего от тебя ждать. Ты ж моя мама.

Это меня ни к чему не обязывает, Джеймс Гиллан.

Она переворачивала страницы. Он ел.

Мне прямо кажется, что я сейчас там, Джеймс.

Слышу гул моря, крики птиц.

Он улыбнулся.

Я очень старался, мам.

Это я вижу. Очень хорошо.

Спасибо.

Птицы у тебя гораздо лучше, чем у него. Джеймс кивнул.

Птицы у него ужасные, мам. У них в Лондоне, видимо, птиц вообще нет.

А он что говорит? Про твою работу.

Он мало что видел. В последнее время. Своим

занят.

Художники, они все такие, Джеймс. Вечно заняты.

Она налила им обоим чаю, на столе скопилась лужица кроличьей крови, начала застывать.

Я поеду с ним в Лондон, мам.

Я знаю.

Буду там заниматься живописью.

Она погладила его по руке.

Да уж явно ты там не рыбу будешь удить, Джеймс. Он рассмеялся.

А ты справишься, мам? В смысле, если я уеду.

Она пожала плечами.

Кроликов не будет, мам.

Знаю, Джеймс.

Она прикрыла глаза. Открыла снова.

Бабушка что-нибудь придумает, Джеймс. Она

у нас такая.

Джеймс вытер последним кусочком хлеба тарелку из-под яичницы.

У нас с ним будет выставка, мам. Нужно шесть моих работ.

А сколько у тебя уже есть?

Пять готовы. Ну, почти готовы. Чуть-чуть надо доделать.

Удачи тебе, Джеймс.

Ты сможешь приехать в гости. Посмотреть на мои работы.

Может быть.

Она собрала посуду.

А ты будешь скучать, мам?

Буду, Джеймс, но мы тут привыкли скучать.

Это верно, мам. В этом мы все специалисты. Она встала.

Сегодня постельное белье меняем.

Я скоро сам свое буду стирать. В Лондоне.

Верно.

Тебе меньше работы.

Уж точно. Я прямо другим человеком стану. Дамой-белоручкой.

Она взъерошила ему волосы.

Нужно тебе джемпер довязать до отъезда.

Спасибо, мам.

Она взяла тарелки, пролила чай себе на грудь.

Вот ведь безрукая.

Да все путем, мам.

Она кивнула.

Как кроликов выпотрошишь, вычистишь курятник? — спросила она.

Да.

Когда Марейд домыла посуду, он отнес кроликов в заднюю кухоньку, прихватил бабушкин нож, топорик. Вспорол первому брюшко — оттуда пахнуло теплом, вытащил внутренности, отделил сердце, желудок, внутренности, почки, печень, легкие. Зачерпнул их рукой, сложил в миску, потом достал почки и печень обратно, положил на доску. Сделал надрез возле головы и, надавливая ножом, снял левой рукой шкурку — на свет явилась розовая кроличья плоть. Он отсек топориком головы, бедра и лапы, промыл полость, где раньше находился желудок. Взялся за второго кролика. Потом за третьего. Выкинул головы и лапы в ведро, сполоснул раковину.

Мать его стояла рядом, с корзиной, полной постельного белья.

Закончил, Джеймс? — спросила она.

Да.

Она вывалила белье на пол.

А кролики недурные, Джеймс. Мясистые.

Да, упитанные.

Он нарезал трех кроликов на двенадцать частей. Отлично, сказала она. Пойду готовить.

Он поднял миску с внутренностями.

Это свиньям отдам, сказал он. А потом в курятник.

Спасибо, Джеймс.

Она положила почки и печень на тарелку, подошла к раковине, смыла следы крови и мяса, которые не сполоснул сын. Принесла с плиты кастрюлю кипящей воды, вылила в раковину, засунула туда первую простыню, придавила деревянной лопаткой. Заново наполнила кастрюлю холодной водой, сложила туда кроличье мясо, почки, печень, добавила морковь, репу, лук, соль, перец. Отнесла в главную кухню, повесила над очагом. Полдень. Тушить шесть часов. В пять добавить картошку. В конце сельдерей. Дело сделано. Мужчины накормлены.

Она вернулась к белью. Сперва вещи Джей-Пи. Пока мама не вернулась. Будет заглядывать в раковину. Внюхиваться. Ищейка Бан И Нил чует запах крови. Фи-фу-фи, кровь англичанина. Марейд рассмеялась, покрутила простыни, добавила порошок, взбила лопаткой пену. Нет, мам. Ошибаешься. Она погрузила простыни в воду. Француз, мам. Вот что ты унюхала. Его запах. И мой тоже. Уж меня-то ты чуешь, мам. Свою собственную дочь. Ее похоть. Ее похоть в постели у француза. Вот что ты чуешь, мам. Впрочем, ты все и так знаешь. Ищейка Бан И Нил. Но не подаешь виду. Закрываешь глаза. Только и закрытые глаза многое видят. Видят то, что хотят видеть. И как хотят. Вот это. Летнее развлечение для Марейд. Пустячок. И все. Ничего больше. Только не дай бог ребенка заделают. Не дай бог. Ребенка. Ребенка такого же, как и Джеймс, но говорящего по-французски. Вылезет из моего чрева и давай лепетать на языке, которого никто не понимает. Ведь Джей-Пи-то уедет. Был — и нет. Пропал. Но ты, мам, не переживай. У нас есть презервативы. Французские. Она рассмеялась. Писатель со своими французскими письменами. Специально их привез, мам. Импортные. Нелегальные. Специально. Специально, чтобы трахать меня, молодую вдову из островных. Она вытащила простыни из воды, опустила обратно, чтобы отошли пятна. А если с этим не выйдет, мам, если подведет французская резинка, если не сложится с писателем и его французскими письменами, есть Франсис. Франсис всегда ютов. Дожидается. В высокой траве. Ждет, когда я хлопнусь лицом об землю, чтобы подобрать меня и сделать своей. Франсис-Спаситель. И уж тогда он сомнет меня так, как ему захочется. Ему меня всегда хотелось. Еще до Лиама. Подомнет меня, присвоит, а ежели в результате родится ребенок, быть ему рыбаком, говорить ему по-ирландски. Какой там у Франсиса на лодке английский или французский. У него и так все путем. Все путем, нужно только оприходовать вот такую, как я, молодую вдову из островных. Все путем, он готов, он дожидается дня, когда презерватив порвется, когда француз уедет. Когда уедет мой сын. И будет у него все путем: он великодушно заберет себе эту больную на голову тетку, которая все ждет, что ее утонувший муж вернется из моря. Она лопаткой вытащила простыни из воды, перебросила на сушилку. Добавила порошка, взбила белые и синие гранулы в пену. Опустила в воду, все еще горячую, следующую партию. Белье мистера Ллойда. Притопила, задержала, пусть вода впитается во все волокна, утопила, как отец мой топил котят, сгладила вздувшуюся пузырями ткань, препятствуя побегу, напитывая водой каждое волокно, хранящее запах этого человека, который увезет прочь моего сына, оторвет его от меня, поменяет в корне, и возвращаться он будет только в качестве гостя, каждый год гостить поменьше, дойдет до приездов раз в год, раз в два года, вообще никогда, как вот оно с моей сестрой, с братьями, с моей бостонской родней, которая теперь ездит в другие места, им другие части света интереснее этого клочка суши из камня, песка и сланца, и Джеймс со временем станет таким же, будет мне слать письма и открытки, фотографии своих картин, своих детей, жены, отпусков в далеких краях, а я останусь здесь, молодая вдова из островных, ждать возвращения его отца, ждать его возвращения, ждать, пока не стану пожилой вдовой из островных, а потом старой вдовой из островных. Она вытащила затычку, прополоскала простыни в холодной воде. Отжала, крепко перекрутив ткань, вода побежала по красным растрескавшимся ладоням в слив в раковине. Вынесла простыни наружу, развесила на веревке, тянувшейся от дома к скальной стене, которой обозначалась граница деревни. Вернулась в заднюю кухоньку. У раковины стояла мать.

Я остальное доделаю, сказала она.

Горячая вода кончилась, мам.

Зимой оно тяжелее, Марейд.

Она кивнула.

Пойду помогу Джеймсу в курятнике. Подышу. Она стукнула ногой по гофрированному железу, прикрученному к курятнику — грубой деревянной постройке. Дверь была примотана к камню синей веревкой.

Тебе помочь, Джеймс?

Я почти закончил.

Потом пойдешь рисовать?

Не-а. Почитаю.

А чего к мистеру Ллойду не идешь?

Я ему сейчас мешаю.

Как так?

Без понятия. Подожду, пока он пойдет назад в будку.

А чем он занят?

Не знаю, мам. Он мне не говорит.

А зачем ему большой холст?

Без понятия.

А тебе никогда не хотелось за ним подглядывать? Чем он там занят.

Он тогда меня выгонит.

Он тебе свои работы показывает?

Иногда. Я видел твои портреты, карандашом и углем.

Где я лежу?

Он рассмеялся.

Ты спишь, мам. «Спящая молодая женщина». Помнишь? Как у Рембрандта.

Она опустила глаза.

Ты ж стоя-то не спишь, мам.

Она засмеялась.

Я немножко лошадь, Джеймс.

Может быть.

И как они, ничего?

Да. Отличные.

Он вышел из курятника, отдал ей два яйца.

Вот, ты пропустила.

Спасибо.

Они вместе зашагали к дому. Джеймс указал на лодку у горизонта.

Возвращаются.

Хорошо, что есть жаркое из кроликов, Джеймс.

Интересно, купил ли Михал холст.

Пойду чайник поставлю. А ты скажи мистеру

Ллойду.

А Джей-Пи сказать?

Марейд передернула плечами.

Он и так придет.

Михал и Франсис положили свернутый холст в оберточной бумаге на стол. Он шмякнулся увесисто.

Ты этой штуковиной стол сломаешь, сказала

Бан И Нил.

Франсис прислонил к шкафу длинные рейки.

А сам он где? — спросил Михал.

В коттедже нет, сказал Джеймс.

Я видел, как он уходил, сказал Массон. Примерно полчаса назад.

Видимо, погулять пошел, сказал Джеймс.

Ну, подождем.

А я думаю, надо открыть, сказала Бан И Нил. Не, мам, нельзя.

Мы имеем право знать, что привезли на остров,

Марейд.

Мам, это ж его вещь.

А остров наш. Дом мой. Я имею право знать, что происходит.

Нельзя так, мам.

Массон погладил Марейд по предплечью.

Пусть мама делает, как считает нужным.

Она всегда так, сказала Марейд.

Франсис начал разворачивать бумагу.

У вас липкая лента есть? — спросил он.

Бечевкой завяжем, сказала Бан И Нил.

Франсис взрезал ленту ножом, сложил оберточную бумагу.

Поглядывай, что там снаружи, Джеймс.

Он не скоро вернется.

Холст был серовато-бежевый, много-много слоев свернутой ткани.

Ну и здоровый, сказала Марейд.

А он для чего? — спросила Бан И Нил.

Бан И Нил и Франсис одновременно, не сговариваясь, подняли холст и развернули, расправили во всю длину, умолкли, увидев, что он протянулся от очага до двери.

Джеймс, сказал Франсис, что ты об этом знаешь?

Ничего.

Мне это не нравится, сказал Франсис.

Мне тоже, сказала Бан И Нил.

Подумаешь, кусок тряпки, сказал Михал.

Зря ты ему это привез, сказала Бан И Нил.

Михал вздохнул, сложил на груди руки.

И его ты сюда зря привез, Михал. С этим его английским и рисованием.

Да ладно тебе, женщина.

Нет, не ладно, ты во всем виноват.

Кусок тряпки, Айна, по которому размажут краску.

Кусок?

Михал рассмеялся.

Ну ладно, сказал он. Кусище.

Для чего он, Михал?

Я не больше твоего знаю, Айна.

Ты наверняка что-то знаешь, Марейд.

Откуда мне знать, Франсис?

У тебя есть эта книга. С голыми женщинами.

И что?

С чего это ты вдруг заинтересовалась голыми женщинами?

Это искусство, Франсис.

Нам тут такого не надо.

Ты это папе римскому скажи. У него полон дворец картин.

Там женщины не голые.

Зато ангелы голые, Франсис.

Франсис уронил свой конец холста на пол. Указал на Джеймса.

Ты наверняка что-то знаешь.

Джеймс пожал плечами.

Ничего я не знаю.

Марейд с помощью Михала снова свернула холст.

Да какая вообще разница? — спросила она. Он скоро уедет, и все опять будет нормально.

Ага, жди, сказала Бан И Нил. Я уж и не помню, что значит нормально.

Они снова завернули холст в оберточную бумагу, заклеили, перевязали белой бечевкой.

Вот и хорошо, сказал Михал. Прямо как было.

Он догадается, сказал Джеймс. Он подмечает все мелочи.

Франсис фыркнул.

Да ты ему и сам скажешь, Джеймс. Прислужник. Джеймс вышел и сел снаружи на изгородь, дожидаясь возвращения Ллойда.

Вам холст привезли, сказал он.

Отлично. Спасибо, Джеймс.

Очень большой.

Вы его распаковали?

Да.

Я так и думал.

Но Михал все обратно запаковал. Вы б и не за метили.

Если б ты мне не сказал.

Верно.

Интересно, а зачем сказал?

Не знаю.

Принесешь мне его, ладно? Я пойду в мастерскую.

Джеймс вернулся в кухню, забрал холст. Франсис медленно захлопал в ладоши.

Экий прислужник старательный.

Джеймс вошел в мастерскую с холстом — кровь пульсировала в висках, под мышками скапливался пот. Сбросил холст на стол, принес деревянные рейки и встал рядом с художником — они оба разглядывали работу Ллойда на мольберте.

Море уже лучше, сказал Джеймс.

Спасибо.

Светится изнутри.

Потому что ты меня научил, Джеймс.

Похоже на то, мистер Ллойд.

Как я уже говорил, Джеймс, глаз у тебя зоркий.

Зорче вашего?

Ллойд улыбнулся.

Может быть. Когда стараешься.

Джеймс рассмеялся.

И когда кисти мою, мистер Ллойд.

Да, Джеймс. И колпачки на красках завинчиваешь.

И пол подметаю. Это я помню.

Ллойд взъерошил мальчику волосы.

Снимай бумагу, Джеймс. Посмотрим на холст. Они расстелили его на полу.

То что надо, сказал Ллойд.

Потер краешек между пальцами.

Уже левкасом покрыт.

Джеймс пожал плечами.

Вам больше времени на работу останется, мистер Ллойд.

После ужина сделаем подрамник.

После чая, если по-нашему, сказал Джеймс.

Ллойд улыбнулся.

После чая, Джеймс.

Ллойд сложил оберточную бумагу, свернул бечевку и снова взялся за работу, а Джеймс тихонько, незаметно встал на колени перед своим стулом-мольбертом и продолжил работать над «Мпа па heireапп», тишина окутала мастерскую, коттедж, соседний коттедж, где Массон вернулся к работе, писал синими чернилами, под рукой — чашка горячего кофе, такое счастье после бесконечного чая, после перепалок на кухне, спрятался среди книг и карандашей, как прятался в детстве, у себя в спальне среди книг и карандашей, от отца, от мамы, в уютной тишине своей комнаты, один за своим письменным столом, в компании учебников французского, английского, классической литературы, философии. Иногда—латыни. И даже греческого. Но только не арабского. В школе никогда не говорили про арабский, про Алжир, про жизнь в Алжире, так что тексты учителя-алжирца я откладывал в сторону: вырезки из газет, отрывки из Корана, политические и религиозные трактаты, которые для меня ничего не значили, потому что я ничего не знал про страну моей матери, не знал и знать не хотел, поэтому перевод, который нужно было сделать к четвергу, казался глупостью, докукой. Я пытался все объяснить маме. Объяснить свое равнодушие к занятиям, к учителю, к необходимости учить арабский. Она вздыхала, надвигала платок на лоб, разговаривала с мужчинами и их сыновьями за кассой, а они всучивали мне все новые книги, какие-то брошюры, иногда на французском, чаще на арабском, читай, сынок, из них ты все поймешь, и я читал, уж как получалось, детские книги по истории Алжира, об отношениях с Францией, но ничего я из них не понимал, не нашлось в них ни слова о том, каково быть сыном француза и алжирки, каково быть наполовину французом, наполовину алжирцем, наполовину чем-то, наполовину ничем, мальчиком с нейтральной полосы.

Джеймс встал, чтобы посмотреть на свою картину. Потер колени.

Священника из меня не получится, сказал он. Церковь страшно расстроится, Джеймс.

Ллойд взглянул на его работу.

Неплохая вещь, Джеймс. Точно годится для выставки.

Спасибо.

Сколько их у тебя?

Это пятая готовая.

Всего одна осталась, Джеймс.

А сколько у вас, мистер Ллойд?

Пока толком не знаю. Я свои отберу уже в Лондоне. Не раньше.

А почему?

Решу, что не все пойдут на выставку, — заленюсь.

В этом есть своя логика, мистер Ллойд.

Моя жена с этим не согласна.

Ваша наполовину.

Он кивнул. Улыбнулся.

Она считает, я должен раньше определяться. С выбором.

Многовато она за вас думает.

Ллойд рассмеялся.

Это верно, Джеймс.

А что она подумает о моих работах?

Ты ей понравишься. Твои работы тоже.

Они молча работали до ужина. Бан И Нил подала кроличье жаркое. Поели. Франсис прокашлялся и заговорил по-английски.

Зачем вам большой холст, мистер Ллойд? Ллойд положил нож и вилку на стол.

Я буду на нем писать.

Понятно, а что?

Картины острова.

Какие картины?

А что?

Мы должны знать, чем вы занимаетесь.

Я прошу прощения, Франсис, но мое творчество

не имеет к вам никакого отношения.

Имеет, если оно про островных.

Ллойд пожал плечами.

Вы-то не островной.

Я тут родился, мистер Ллойд. Провожу тут много времени.

Это я вижу.

Так что у меня есть право голоса.

Творчество все равно мое, Франсис. Как я уже сказал, к вам оно не имеет никакого отношения. Франсис подался вперед.

А вот тут вы не правы, мистер Ллойд.

Франсис снова взялся за еду. Ллойд тоже ел, молча. Выпил чаю с пирожным и ушел. Джеймс следом.

Ну и фрукт этот Франсис, Джеймс.

Верно, мистер Ллойд.

А кто он такой?

Брат моего отца.

Помимо этого. Почему он тут всеми командует? Джеймс пожал плечами.

Да просто так.

Ллойд положил рейку на пол мастерской.

Нам нужны молоток и пила, Джеймс.

Джеймс принес инструменты, они распилили рейку на одиннадцать кусков — два длинных, по размеру полотна, чтобы закрепить его сверху и снизу, девять покороче, на вертикальные опоры и ножки.

А оно всегда так было? — спросил Ллойд. Что Франсис был за главного?

Сколько я себя помню.

Они натянули холст на рейки.

А я думал, главный Михал, сказал Ллойд. Он всеми руководит.

Недолго так подумать. Лодка его и все такое.

Вот именно, сказал Ллойд.

Джеймс придерживал холст на месте. Ллойд вбивал гвозди.

Ведь это Михал платит Франсису, верно?

Да, мистер Ллойд.

Но, по сути, Михал ему не начальник.

Верно. По крайней мере, не на острове.

В странном ты месте живешь, Джеймс.

Вот почему я хочу с вами уехать, мистер Ллойд. Ллойд кивнул.

Я тоже уеду, Джеймс.

Они закончили приколачивать один край холста к раме.

Огромная будет картина, мистер Ллойд.

Да, Джеймс.

А вы раньше такие большие писали?

Ллойд покачал головой.

Это будет моя лучшая вещь, Джеймс. Я в этом уверен.

Они взялись за кусок с другой стороны газеты в экстазе половина жены в восторге гениальный британский живописец вся жена в восторге

Они натянули второй край холста на подрамник, прибили гвоздями.

Я бы сказал, он человек нравный, заметил Ллойд. Так и есть, мистер Ллойд.

Не хотел бы я с ним подраться.

Он вас побьет, мистер Ллойд.

Они прибили на место короткие рейки, распределили семь вертикальных подпорок по всей длине.

А как мне поступить в художественный колледж, мистер Ллойд?

Все будет в порядке. Меня там хорошо знают. Ллойд прибил короткие рейки по диагонали в каждом углу.

Так холст будет в натяжении, Джеймс. Не провиснет.

Да я и сам так подумал, мистер Ллойд.

Мне тебя и учить-то нечему, да, Джеймс?

Почти нечему.

Они разложили подрамник на четырех кухонных стульях.

Впечатляет, сказал Джеймс.

Это будет моя программная работа.

Что писать-то собираетесь?

Закончу — покажу.

Если закончите.

Ллойд засмеялся.

Я следующим летом снова здесь буду, Джеймс.

А я нет.

Джеймс обошел холст по кругу.

А как пишут на таких больших холстах, мистер Ллойд?

Молодчина, Джеймс, — зришь в корень.

Ллойд вытащил из ящика самые большие кисти.

Это вопрос масштаба.

Он вышел в другую комнату.

Иди помоги мне, Джеймс.

Они сняли с гардероба дверцу с зеркалом, прислонили к стене мастерской напротив холста.

Я буду смотреть на отражение картины в зеркале. Проверять масштаб.

Можно посмотреть, как вы работаете?

Ллойд покачал головой.

Нет, Джеймс. Здесь я буду работать один. А ты, если хочешь, в будке.

Но мне нужно готовиться к выставке.

Мне тоже, Джеймс.

Но мне нравится тут.

И мне нравится тут, так что придется нам обоим приспособиться.

И долго мне там торчать?

Ллойд пожал плечами.

Бери все, что тебе нужно, Джеймс.

Джеймс собрал бумагу, карандаши, краски и кисти и зашагал к хижине, навстречу солнцу, сползавшему в море.