Колония

Они там с ума посходили, мам.

Верно, Марейд. Забивают своих до смерти.

Марейд протерла тряпкой подметенный матерью пол.

Франсис сказал бы «наших».

Верно, Марейд.

Аты так не говоришь.

А я нет.

Марейд полезла с тряпкой под стулья.

А раньше говорила.

Да.

А теперь нет, мам?

Я уж и не знаю, что думать, Марейд.

Кто-то постучал по буфету. Ллойд. Бан И Нил выключила радио.

У меня вопрос, сказал он.

Бан И Нил принялась было звать Джеймса. Марейд остановила ее.

Fag ё mar a bhfuil её, сказала она. Да, мистер Ллойд?

Когда Михал вернется?

Amarach. Завтра. B*fh£idir. Вероятно.

Спасибо. Тогда я и уеду. С ним.

Марейд кивнула.

А что Джеймс? — спросила она.

Он бы хотел поехать со мной, Марейд.

Она потянулась тряпкой под буфет.

Tuigim. Ясно.

Мне забрать его, Марейд?

Она одним движением провела слева направо, вернулась на свободное пространство пола, двинулась к двери, где так и стоял Ллойд.

Вы хотите, чтобы он со мной уехал, Марейд?

Она подтолкнула тряпку к нему поближе.

Idir, сказала она.

Что это значит?

Между, ответила она.

Вытерла пол вокруг его ног.

Между вами и Джеймсом, мистер Ллойд.

Она всунула тряпку в зазор между его ботинками. Ллойд сделал шаг в сторону, потом вышел, отправился на утесы, по тому же маршруту, которым следовал в первый свой вечер, через огороды, вдоль озера и вверх по склону холма — икры больше не реагировали на крутизну, ветер ерошил волосы, тело приноровилось, он шагал, слегка наклонившись вперед, — так ходили все островные. Добравшись до верхней точки, упал на колени, на живот, свесился с края — взглянуть еще раз, в самый последний раз на скалу, серебрившуюся в вечернем свете, на птиц, собиравшихся на ночлег как оно было

в начале

так и теперь

Он рассмеялся.

автопортрет: в поисках бога

Он остался на утесах до захода солнца, вбирал в себя впадины, расщелины, запоминал и их, и последние сполохи света, скользившие по камню, волнение на море — волны одна за другой разбивались о скалы, подтачивали берег, от их мощи и силы содрогались и камни, и его костяк

и так будет вовек

Он поежился, встал. Дошел до будки, поспел к наступлению темноты. Зажег лампы, перемещался из света в тень, в будке явно опрятнее, чем до его ухода, рисунки сложены в четыре аккуратные стопки, подушку, матрас и одеяло водрузили на кровать, стол вытерли. Он затопил печку, встряхнул банку с чаем — чайная ложка загремела среди сухих листьев. Заглянул внутрь. На последнюю чашку хватит. Попробовал воду в ведре

вполне свежая спасибо, джеймс

Поставил воду на огонь, взял рисунки, сел у медленно занимавшегося огня. Просмотрел одну стопку. Птицы. Головы у крачек слишком большие, у чаек слишком маленькие. Начал отправлять листы в огонь, вспышки света и дуновения тепла истребляли его тогдашнее невежество, потребность в наставничестве островного мальчика, который теперь повадился грубить, чванливо рассуждать про совокупность влияний и сорочье искусство. Он

рассмеялся

заносчивый щенок

Отобрал еще несколько рисунков — свет на море, на утесах, начал лист за листом бросать в пламя.

автопортрет: игра в бога

Вода закипела, он заварил чай и вернулся к огню, прихлебывал горячую черную жидкость, пересматривая портреты Марейд, их он почти все решил забрать с собой — пригодятся для будущих выставок, посвященных эволюции его творчества. Потом занялся четвертой стопкой: Джеймс, Джеймс с кроликами. Пересмотрел все листы, остался доволен ими — свежестью жизни и смерти, проникновенностью, полнотой, потом вдруг замер. Оказалось, это не его работы. Вгляделся. Рисунок Джеймса. Его рука. Не моя. Его рисунки затесались между моими, из его изображений только что убитых кроликов сочится правда, которой не хватает в моих. Он смял лист. Еще один. Шесть штук. Семь. Бросил их в огонь, глядел, как пламя корежит и пожирает творения мальчика, творения, которые лучше сотворенного мной.

Он собрал портреты Марейд, погасил лампы, плотно закрыл за собой дверь будки — нынче последний его вечер на мысу. Огляделся, но походя, поверхностно, а потом торопливо зашагал к деревне, бурча, бормоча и чертыхаясь на ходу, протестующе шлепая себя кулаком по ляжке, злясь на Джеймса, ученика, превзошедшего учителя.

Он влетел к себе в коттедж, в мастерскую, зажег все лампы на полу. Выдавил свежую краску на отмытую палитру и переписал Джеймса: теперь в руках у мальчика были не кролик и кисти, а четыре рыбы, по две в каждой руке.

автопортрет: статус бога

Он погасил свет и лег спать, хотя Марейд еще не ложилась, сидела у очага, сшивала половинки джемпера, вставив серую шерстяную нить в штопальную иголку, накрепко притачивала одну сторону к другой, закрывая все отверстия, чтобы не пробились ни ветер, ни дождь, который всегда лупит островных сбоку. Потом она пришила рукава, сперва правый, потом левый, растянула готовый джемпер на коленях, погладила косички, которые не дадут ему замерзнуть, когда он будет пересекать Ирландское море, ромбики, которые станут защитой для его груди, пока он будет ждать на ветру поезд в Лондон. Прочь. Отсюда. От меня. Впрочем, я же поеду с тобой, Джеймс. Буду с тобой на лодке, в поезде, буду с тобой на белых стенах — оба мы, мать и сын, будем рядом на белых стенах, выставка, прославление, моя красота увековечена до ее заката, твоя в момент ее возмужания, расцвета, превращения юного художника-ирландца в великого художника-ирландца, потому что кролики у тебя получились лучше, чем у него, Джеймс. Птицы тоже. На твоих рисунках их движения в воздухе выглядят правдоподобнее, чем у него. Как будто ты лучше их понимаешь. Подробнее их изучил. Она заправила рукава за спинку, сложила джемпер. Пока ты его не превзошел, Джеймс. Но превзойдешь. В свое время. Она улыбнулась. И он это знает, Джеймс. Что ты его превзойдешь. В свое время.

А время у тебя есть. У тебя много времени. Времени, которого не было у твоего отца. Она рассмеялась. Он тоже не хотел быть рыбаком, Джеймс. Терпеть не мог море. И лодки. Но не умел ничего другого. Некому было его учить.

Она вернула шерсть, спицы и иглу в коробку рядом со стулом, встала. Джемпер положила на кухонный стол — пусть Джеймс утром увидит, — а сама вышла в ночь, в изобилие звезд, под почти что полную луну. Было студено, лето закончилось, и все же Марейд медлила, не спешила в коттедж к Массону, не сводила глаз с луны и звезд, наслаждалась покоем, пока все спят, а она бодрствует, весь остров в моем распоряжении, как когда-то был в нашем, Лиам, там, на утесах, у моря, напротив — в будке, на полу перед печкой, куда я ложилась для художника, куда я ложилась с тобой, где мы зачали Джеймса. Она улыбнулась. Наше малое произведение искусства, Лиам. Совместное творение. Она открыла дверь в дом Массона. Вошла: запах плесени притушен ароматом кофе, крупинки которого горели в каменном очаге. В последний раз, Джей-Пи, ибо ты не вернешься, я тебя больше не увижу, потому что не будет съемочных групп, журналистов, никто сюда не примчится смотреть на Бан И Флойн, последнюю ирландоговорящую жительницу острова, потому что плевать им всем, Джей-Пи, на твое исследование, на язык, его историю, его умирание, на сдвиг к двуязычию в самом удаленном уголке Европы. Съемочные группы и журналисты приедут сюда только поговорить про военных, винтовки и бомбы, вот это сейчас в чести — писать про смерть, ненависть, страх, око за око, отмщение за отмщением, тошнотворная нисходящая спираль, и под конец убийцам, крадущимся по улицам в самый темный час, уж и не вспомнить, за что они мстят.

Она поднялась по ступеням и скользнула к нему в постель.

Утром Джеймс увидел свитер.

Спасибо, мам.

В нем тебе будет тепло, Джеймс.

Я его надену в день открытия, сказал он.

Она обхватила себя руками.

Молодцом будешь выглядеть, Джеймс.

Джеймс Гиллиан, художник, уроженец острова.

Он отнес Ллойду завтрак, постучал в дверь. Не услышал ответа. Дверь не была заперта, он вошел, в коттедже царила сонная тишина. Джеймс тихонько поставил завтрак на стол и пошел в мастерскую посмотреть, высохла ли «Мпа па hEireann», втянуть носом запахи масла и краски, которые скоро будут и моими запахами, мальчик с ирландского острова в Лондоне, от него больше не пахнет соленой водой, дохлой рыбой и протухшей кроличьей кровью, пахнет лимонной охрой, кармином, берлинской лазурью, персидским синим, гренадином, серой Пейна, оливково-зеленым, пунцовой киноварью, льняным маслом и растворителем. Он рассмеялся. Мои новые запахи. Мой новый уклад. Никакой больше школы. Никаких священников. Никакого Франсиса. Никакой рыбы. Он дотронулся до «Мпа па hEireann».

Просохла. Готова к отправке. Одна из шести. Нужно выбрать еще пять. Которые я возьму с собой. Другие оставлю на острове, здесь, в этой комнате, пусть мама их отыщет, когда придет делать уборку, отскребать краску от стен, от пола, чтобы и комната, и коттедж стали опять такими же, как были в начале лета, до приезда Ллойда, до того, как я узнал, что вместо рыбалки можно заниматься живописью. Он зашел за холст Ллойда, чтобы добраться до своих картин в углу. Пересек с ними комнату, расставил на полу под окном. Двадцать одна картина. Пришло время выбирать, Джеймс Гиллан. Решать, кто тут твои душечки. Он прошелся по комнате из угла в угол, глядя вниз, отбирая и одновременно следя за собственным творческим прогрессом, за стремительным, за одно лето, превращением детского примитивного искусства в репрезентативное, в дистиллят островной жизни. Оглядел свои портреты Бан И Нил, Бан И Флойн, сместился в другой конец мастерской посмотреть на полотно Ллойда, уточнить, многое ли английский художник у него позаимствовал. Рассмеялся. Многое. Все до точки. Одежда, жесты, позы совершенно те же, как будто Ллойд пришел среди ночи и все с меня срисовал.

А потом он замер. Перед собственным изображением. Изменившимся. Почему я раньше не заметил? Как только переступил порог? Мальчик с рыбами. Островной мальчик с рыбами. Более не художник, не ученик. В руке у него не кисти, а рыбы.

Я — мальчик с рыбами. Островной мальчик. Охотник. Собиратель. Добытчик. Но не художник. Он не видит во мне художника. Не хочет, чтобы во мне видели художника. Ибо художник здесь только один. И это не ты, Джеймс Гиллан.

Тут он услышал, как Ллойд спускается по лестнице. Усмирил дыхание, усмирил гнев, проскользнул назад в кухню, встал у стола, заложив руки за спину, с неподвижным лицом. Джеймс Гиллан, малолетний прислужник.

Доброе утро, Джеймс.

Доброе.

Ллойд налил себе чаю.

Будешь?

Джеймс покачал головой и повернулся к окну, в сторону моря.

Хороший день, сказал Ллойд.

Да.

Ллойд взял миску с кашей.

Без стульев плоховато, Джеймс.

Да уж ясное дело, мистер Ллойд.

Ллойд ел. Джеймс молчал.

Ну, что думаешь? — спросил Ллойд.

О чем? — спросил Джеймс.

Я слышал твои шаги, Джеймс. В мастерской.

Джеймс посмотрел на свои ноги.

Зачем вы это сделали, мистер Ллойд?

Ллойд отправил в рот еще ложку каши.

Что сделал?

Переписали меня. Сделали рыбаком.

Это моя картина, Джеймс.

Джеймс повернулся к нему.

Но этот человек я, мистер Ллойд. И я не рыбак. Это репрезентация острова, Джеймс. И только.

Не только.

Неправда.

Вы хотите, чтобы я стал таким. Чтобы меня таким видели.

Чушь не пори, Джеймс.

Вы художник, мистер Ллойд. А я — островной

мальчик, который ловит рыбу.

Джеймс, ты ищешь несуществующие смыслы. Джеймс поднял голову, сдерживая набежавшие на глаза слезы.

Художник видит лишь существующие смыслы, мистер Ллойд.

Ты не художник, Джеймс. Пока.

И не стану им, если вы меня представите в таком виде.

Пожалуйста, успокойся, Джеймс.

Вы обещали, что я буду частью выставки. Художником на выставке.

Так и будешь.

Джеймс провел руками по волосам, заодно тыльной стороной ладони согнал с глаз влагу.

Нет, мистер Ллойд. Я буду экспонатом. Рыбаком. Ллойд пожал плечами.

Это репрезентация острова. И только.

Ллойд налил себе еще чаю.

Это я в том образе, в каком вы хотите, чтобы меня видели, мистер Ллойд. Каким вы хотите, чтобы меня воспринимали.

Ллойд долил молока, выпил.

Я уже сказал: ты пока не художник, Джеймс.

И не стану им, если вы представите меня в образе рыбака.

Ллойд собрал посуду, подтолкнул к Джеймсу.

Мне нужно собираться, сказал он.

Джеймс покачал головой.

Холст еще не высох, мистер Ллойд.

Только местами, Джеймс. Все будет нормально.

Я прикрою сырую краску сухим холстом.

Мальчик глубоко вздохнул.

А так можно, мистер Ллойд?

В крайнем случае. По крайней мере, не прилипнет.

Джеймс собрал посуду со стола.

Холст я буду завтра сворачивать, Джеймс. Поможешь?

Джеймс пожал плечами.

Наверное.

Он вернулся домой, в заднюю кухоньку. Мать с бабушкой пекли хлеб.

Принесешь сегодня кроликов, Джеймс?

Джеймс ополоснул лицо.

Да, бабуля.

Мужчины сегодня приедут, сказала она.

Я слышал.

А потом ты уедешь с ними.

Вроде так задумано.

Ты, мистер Ллойд и Джей-Пи.

Он кивнул.

На лодке будет людно, бабуля.

А на острове тихо, Джеймс.

Джеймс пошел к двери.

Тебе двух кроликов или трех?

Трех.

Он затаился в траве и ждал, солнце пригревало спи ну, перекликались коростели, а вот тупики уже улетели, потянулись над морем к югу, по давно проложенному маршруту. Проложен и мой маршрут. Завтра на лодке с Михалом, взять с собой картины и рисунки, помахать на прощание маме, бабушке, прабабушке, три женщины на бетонном спуске, в темной одежде, сбились в кучку, плачут, «Мпа па hEireann», «На причале», а потом вперед, через всю страну к другому морю, море меньше, судно больше. В сеть запрыгнул кролик. Джеймс затянул ее, схватил бьющегося кролика за задние лапы, ударил о землю, размозжив ему голову. Вытащил кролика, снова поставил ловушку, опять сел ждать. А потом на поезде в Лондон, к Ллойду домой, жить среди запахов краски, вместе с наполовину женой, которая опять станет женой полностью. Из норы вылез еще один кролик. Попал в сеть. Джеймс затянул ее. Появился третий кролик, несмотря на всю суету. Какие эти ублюдки тупые. Джеймс схватил третьего руками, поднял вверх, стукнул о землю. До смерти мне надоело кроличье жаркое. Надоело ловить все время одну и ту же тварь. Он пнул третьего кролика, хотя тот уже был мертв. Надоело быть охотником. Собирателем. Он вскинул второго кролика над головой, ударил о землю, забрызгал траву кровью. Надоело быть добытчиком. Убийцей кроликов.

Он вернулся в деревню.

Отличная добыча, Джеймс, сказала Майред.

Верно, мам.

В Лондоне, небось, разучишься.

Вот уж я не расстроюсь.

Расстроишься. Сильнее, чем думаешь.

Ну, буду их убивать в Гайд-парке.

Майред рассмеялась.

Тебя арестуют.

Рассмеялась снова, закрыв лицо руками.

Представляешь себе физиономии детишек? А их мамочек?

Меня посадят пожизненно, мам. Ирландец, Убийца кроликов.

Они прижались друг к другу.

Я буду скучать, Джеймс.

Знаю, мам.

Вошли Михал и Франсис. Поставили покупки на стол, рядом с кроликами.

Опять попируем, сказал Михал.

Моя тайная вечеря, сказал Джеймс.

Удастся на славу, Джеймс.

Бан И Нил поставила на стол чайник, плюшки, чашки. Все сели.

Переживаешь, Джеймс?

Нет, Михал.

Это же будет здорово, сказала Майред. Новая жизнь.

Да и эта вполне нормальная, сказал Франсис.

Не очень, если ты не любишь ловить рыбу, сказал Джеймс.

Майред взъерошила ему волосы.

Как там называется школа, где ты будешь учиться? — спросил Михал.

Пока не знаю. Он не сказал.

А когда занятия начнутся?

Этого я тоже не знаю.

Немного же ты знаешь, а? — сказал Франсис.

Скоро узнаю, сказал Джеймс.

Ты здорово рискуешь, Джеймс.

Это почему, Франсис?

Уезжаешь с едва знакомым англичанином. Джеймс пожал плечами.

Мы вроде неплохо знакомы.

Да и каково ирландцу в Лондоне, сказал Франсис.

Все у него будет путем, сказала Майред.

Полиция вечно ирландских парней хватает. Без всякого повода.

Я буду себя тихо вести, сказал Джеймс. Меня никто и не заметит.

Франсис покачал головой.

Заметят, Джеймс. Они про тебя все знать будут.

Да и знать-то нечего, Франсис.

Ну так придумают, Джеймс. Даже если знать и нечего.

Джеймс допил чай, доел плюшку, встал.

Пойду отнесу мистеру Ллойду и Джей-Пи, сказал он.

Забрал две чашки чая и тарелку с четырьмя плюшками, сперва зашел к Массону, который собирал бумаги со стола.

Замечательно, Джеймс. Как раз то, что мне нужно.

Когда вы вернетесь, Джей-Пи?

Следующей весной. Когда книга выйдет. Привезу газетчиков и телевизионщиков знакомиться с Бан И Флойн.

Меня тут уже не будет, Джей-Пи. Я уезжаю в Лондон.

Да, я слышал. Тебя ждет много интересного.

Спасибо, Джей-Пи. Только Франсис все бухтит.

Франсис всегда бухтит.

Потом он пошел к Ллойду, в мастерскую. Тот выбрасывал пустые тюбики и сточенные карандаши из ящика на пол. Джеймс подал ему сдобу — чай успел остыть.

Я заходил к Джей-Пи.

Ничего страшного, Джеймс.

Ллойд поел, выпил чаю. Джеймс отошел к своим картинам, так и стоявшим на полу.

Выберу свои шесть, сказал он.

Джеймс отобрал «Мпа па hEireann» и еще пять, в основном на бумаге: кролики, деревня, утесы, лодки в море и «Глазами муравья». Переложил все шесть листами картона, связал белой бечевкой, оставил на полу у двери мастерской, рядом с мольбертом Ллойда, уже сложенным в дорогу.

Готово, мистер Ллойд.

Хорошие работы, Джеймс.

Джеймс кивнул.

Неплохо для начала, мистер Ллойд.

Джеймс собрал оставшиеся работы в стопку, положил обратно в дальний угол.

Пол подмести, мистер Ллойд?

Ллойд покачал головой.

Рановато, Джеймс. Лучше принеси метлу, я потом сам, когда закончу.

Джеймс вернулся с уличной метлой.

Хорошая будет выставка, мистер Ллойд.

Отличная. Лучше всех моих прежних.

Джеймс указал на свои картины, так и лежавшие у двери.

Положить их в ваш чемодан?

Пока не надо, Джеймс. Я их упакую вместе со своими.

Джеймс ушел, унес тарелку и чашку, а Ллойд снова принялся за работу: опустошил ящик, вернул в сундук из красного дерева его содержимое, хотя почти все, что он привез изначально, было использовано или попорчено: краски; скипидар; льняное масло вылито, высохло; тряпки испачкались и заскорузли; липкая лента; грунт; карандаши, ручки, тушь и уголь — все на исходе. Баночки и бутылочки перепачканы, незачем тащить их обратно, а вот малый мольберт, палитра, ножи и кисти в порядке — немало потрудились, но еще послужат. Черный фартук девственно чист — его он не надел ни разу. Он засунул рисунки между страницами книг, книги сложил в сундук. Прикрыл их одеждой, сверху стал складывать холсты и картины, перемежая их слоями бумаги и картона, обкладывая скатанными рубашками и носками, чтобы не ерзали. Опустил крышку сундука, запер его.

Подмел пол, но без усердия, свалил следы своего пребывания в кучу под окном — смятые листы, использованные тюбики с краской, банки, коробочки, тряпки. Сходил на задний двор поставить метлу на место. Массон сидел на стуле, закрыв глаза, у ног его валялись куски торфа.

Я так понял, вы тоже завтра уезжаете, сказал Массон.

Верно, сказал Ллойд. Моя работа закончена.

И моя, сказал Массон. Осталось заключение, его я напишу в Париже.

И в чем оно состоит? — спросил Ллойд. Ваше заключение.

В том, что англичане крайне нетерпимы к ирландскому языку.

Ллойд рассмеялся.

Стоило ради этого писать книгу.

И что англичане прилагают все усилия к тому, чтобы изобразить ирландский языком туповатых бедняков.

Ллойд пожал плечами.

Не больно-то оригинальные мысли.

Это нужно сказать вслух.

Это уже говорили.

Это нужно сказать снова.

Ллойд поставил метлу в сарай, рядом с лопатой, измазанной в цементе. Приостановился, проходя мимо Массона на пути обратно к себе в коттедж.

Я закончил работу, сказал он. Хотите посмотреть?

В смысле большой холст?

Да.

Очень хочу.

Массон пошел вслед за Ллойдом в мастерскую Встал перед холстом. Медленно кивнул.

Очень, очень хорошо, Ллойд. Я не ожидал. Комплимент.

Массон засмеялся.

И мне случается их отпускать. Иногда. Принято, сказал Ллойд. -

Вот только вторично, сказал Массон.

Ллойд кивнул.

Переосмысление известных мотивов, да, но ни чего вторичного.

Возможно, сказал Массон. Это не мне решать. Ллойд кивнул.

Согласен.

Вы привлечете к себе внимание, Ллойд.

Очень надеюсь. В том числе и ради острова. Что

бы сюда поехали туристы.

Что? — удивился Массон. Таити в Северном полушарии?

Ллойд пожал плечами.

А почему нет?

А потому что тогда этому месту конец, сказал Массон. И языку смерть.

Зато деньги появятся, сказал Ллойд. Хоть какой-то заработок, кроме рыболовства.

Язык этого не переживет.

Меня это не волнует, сказал Ллойд.

А меня волнует.

Массон прошелся вдоль полотна, остановился перед Марейд.

А островные видели?

Ллойд покачал головой.

Только Марейд и Джеймс.

Это, наверное, к лучшему.

Наверное.

Франсису не понравится, сказал Массон. Догадываюсь.

Женщинам тоже. Бан И Нил. Бан И Флойн.

Утром я ее увезу, сказал Ллойд.

Да ну? Просто умыкнете с острова и картину, и островных, какими вы их видите?

Вы тем же самым занимаетесь, Массон.

Массон пожал плечами.

Peut-etre, сказал он. А может, и нет.

Француз ушел, Ллойд стал перочинным ножом выдергивать гвозди из подрамника. Разложил полотно на полу, свернул, накрыв Джеймса квадратом чистого сухого холста. Упаковал в прежнюю оберточную бумагу, перевязал бечевкой.

автопортрет: канун отъезда

Массон прошел через деревню, поднялся в дом Бан И Флойн. Постучал в дверь, налил чаю, сел напротив нее. Взял обе ее руки, поцеловал.

Последний визит, сказал он. Я завтра уезжаю. Она улыбнулась.

Вот как.

Придете в дом выпить чаю?

Она покачала головой.

Нужны мне ваши перепалки.

Массон рассмеялся.

Оно мне не по душе, Джей-Пи. Все эти скандалы.

Мне тоже не по душе, Бан И Флойн.

Вы ж все лето скандалили, Джей-Пи. Без перерыва.

Маловат этот остров сразу и для француза и для англичанина.

Похоже, вам двоим весь мир маловат будет.

Он снова взял ее руки и поцеловал, сперва правую, потом левую.

У меня сердце ноет слушать вас обоих, Джей-Пи. Пусть Айна мне сюда еду принесет, как обычно.

Мудрая вы женщина, Бан И Флойн.

Так я давно на свете живу, Джей-Пи. Почти все перевидала.

Массон медленно кивнул.

Только его картину не видели.

Большой холст?

Да, именно.

А вы видели, Джей-Пи?

Видел, Бан И Флойн. Огромная. Мы все на ней.

И я тоже?

И вы. С трубкой.

Она покачала головой.

Он говорил, что будет рисовать утесы.

Там не утесы, Бан И Флойн.

Не утесы?

Там остров. Островные.

Он сказал, что нас рисовать не будет.

В середине Майред. Она для него позировала.

Так вот чем она занималась.

Верно.

Бан И Флойн глубоко затянулась.

Она почти без одежды, Бан И Флойн.

Без одежды?

Он покачал головой.

На ней только зеленый шарф. На бедрах.

И только, Джей-Пи.

И только, Бан И Флойн.

Она медленно кивнула.

Она про это молчала.

Верно, сказал Массон. Они оба молчали.

Я-то знала, что дело нечисто. Там, в той будке.

Давно вам это говорила.

Верно, Бан И Флойн. Это самое и говорили.

Она затянулась снова.

А Франсис знает?

Массон покачал головой.

Этот все держал в секрете. Задергивал шторы, запирал двери.

Он взбесится, если узнает, Джей-Пи.

Взбесится.

И никуда его не отпустит.

Точно, Бан И Флойн.

Она ж ему невестка. Жена Лиама. Так что ты никому ни слова, Джей-Пи. Ни слова.

Разумеется, Бан И Флойн. Ни слова.

Он поцеловал ее в щеку.

Я утром на спуск приду, сказала она. Помахать вам на прощание.

Он поцеловал ее во вторую щеку. Улыбнулся. Поцеловал обе руки.

Я знаю, что могу на вас рассчитывать, Бан И Флойн.

Закрыл дверь и, посвистывая, зашагал вниз по склону. Встретил Джеймса, тот шел навстречу.

Идешь попрощаться с прабабушкой, Шимас? Меня зовут Джеймс. Да, иду.

А лондонцам имя Шимас очень понравится. Отличное ирландское имя.

Им и Джеймс сойдет, Джей-Пи.

Массон провел за сборами все время до ужина. Бан И Нил поставила перед ними тарелки — полнее обычного. Самую большую порцию получил Джеймс. Она взъерошила внуку волосы.

Толковый последний ужин, Джеймс, сказал Михал.

Я в последний раз ем кролика, сказал Джеймс. За едой над столом висело молчание, но вот Михал заговорил.

Зима скоро, сказал он.

Еще через месяц, сказала Майред.

Рано, заметил Ллойд.

Здесь она раньше приходит, чем в других местах, сказал Михал.

А как оно здесь зимой? — спросил Ллойд. Михал качнул головой.

Тяжко, сказал он. Ничего не происходит, только ветер дует.

Beidh se go halainn, сказала Бан И Нил.

Все рассмеялись.

Что она сказала? — спросил Ллойд.

Что это замечательно, сказала Марейд.

Ллойд засмеялся, Массон покачал головой.

Ловко сказано по-английски, Марейд.

Она улыбнулась ему — волосы повязаны зеленым шарфом.

Спасибо, Джей-Пи.

Ты неплохо подучила этим летом английский, Марейд.

Она помедлила, потом продолжила по-английски.

Подучила, Джей-Пи.

Меня это расстраивает, сказал он.

Она пожала плечами.

Джеймс уезжает, Джей-Пи.

И?

Caithfidh me Bearla a labhairt. Я должна говорить по-английски.

Caillfidhear do theangaidh, сказал Массон.

Она закрыла глаза.

Твой язык погибнет, Марейд.

Она покачала головой.

Это я погибну, Джей-Пи.

Бан И Нил собрала посуду. Поставила на стол яблочный пирог. Миску сливок. Марейд разлила чай.

Двинемся завтра в восемь утра, сказал Михал. Вы тогда на автобус успеете.

Завтрак в семь, сказала Марейд.

Массон уставился на нее. Она рассмеялась.

Ar an seacht a chlog, Джей-Пи.

Михал и Франсис ушли покурить, постоять у деревенской стены. Массон продолжил сборы, Ллойд отправился по тропе в сторону бухты. Джеймс за ним следом.

Хочу еще раз на нее посмотреть, Джеймс.

Вы ж ее утром увидите, мистер Ллойд.

Да, но в суете.

Верно.

Ллойд шел первым по узкой тропке.

А что холст, мистер Ллойд?

Что — что?

Нужно ж его снять с подрамника.

Я уже снял. Он уложен.

Ллойд свернул вправо, к развалинам первой деревни. Джеймс следом. Ллойд уселся на груду обломков.

Вы сидите на протестантской школе, сказал Джеймс.

Чего? Здесь, на острове?

Джеймс кивнул.

Здесь были протестантская школа и католическая.

С ума сойти, Джеймс. На таком крошечном острове.

Во времена голода. В протестантской школе суп давали.

А в католической?

Ничего.

Ллойд покачал головой.

Не очень-то красиво мы себя вели, да?

Не очень.

Но это все в прошлом, Джеймс. Теперь все иначе.

Джеймс счищал краску с ладоней.

Надеюсь, мистер Ллойд.

Ллойд посмотрел на море, на небо, на птиц, кружащих над водой, — последняя охота перед сном.

Красивое место, сказал он. Тяжело отсюда уезжать.

Совсем нет, сказал Джеймс.

Джеймс соскоблил чешуйку красной краски с левого большого пальца, бросил на землю.

Очень даже легко, мистер Ллойд.

Ллойд провел ладонями по ляжкам, приглаживая грубую ткань брюк.

Кстати, об этом, Джеймс.

О чем, мистер Ллойд?

Мне кажется, сейчас неподходящее время тебе ехать в Лондон.

Джеймс закрыл глаза.

Я ждал, что вы это скажете.

Что именно?

С вами Франсис говорил?

Ллойд покачал головой.

Нет. Я сам об этом подумал.

Джеймс соскоблил еще чешуйку с левой ладони. Небесно-голубую.

О чем подумали, мистер Ллойд?

Что плохая эта мысль—тебе ехать со мной. Прямо сейчас.

Джеймс впился ногтями в кожу.

А почему так, мистер Ллойд?

С учетом всего, что сейчас происходит. Маунт-баттен, военные. Неподходящее время.

Вот как, мистер Ллойд?

Оно для тебя небезопасно, Джеймс.

Никто меня не заметит, мистер Ллойд.

Ллойд пожал плечами.

Молодому ирландцу в Лондоне сейчас небезопасно.

Джеймс закрыл глаза.

Вы должны меня забрать, мистер Ллойд. Чтоб я мог попробовать.

Ллойд покачал головой.

Прости, Джеймс. Не могу.

Он открыл глаза.

Но вы не можете меня здесь оставить, мистер Ллойд. Сделать из меня художника и бросить.

У меня нет выхода.

Джеймс рассмеялся. Презрительно.

Выход у вас есть, мистер Ллойд. И не один.

Поезжай в Дублин, Джеймс. Поступи там в художественную школу.

Джеймс медленно покачал головой.

И как это я сам про это не подумал, мистер Ллойд.

Ллойд кивнул.

Не такая плохая мысль, Джеймс.

Джеймс заговорил очень медленно, подчеркивая каждое слово.

Я никого в Дублине не знаю, мистер Ллойд.

Познакомишься.

У меня нет денег, чтобы ехать в Дублин, мистер Ллойд.

Ллойд встал.

Мне очень жаль, что у тебя сейчас такие сложности, Джеймс, но я ничего не могу с этим поделать.

Ллойд зашагал обратно.

А что выставка, мистер Ллойд?

В смысле?

Мои работы будут на выставке?

Ллойд остановился, обернулся.

Да, конечно, Джеймс.

То есть мои картины увидят.

Обязательно, Джеймс.

Может, там будут и преподаватели из школы?

Наверняка.

Они увидят мои картины и возьмут меня учиться.

Не исключено, Джеймс.

Ллойд пошел дальше. Джеймс крикнул ему вслед.

Вы ведь это просто так говорите, да, мистер

Ллойд?

Ллойд помахал, но не обернулся.

Я сделаю, что смогу, Джеймс.

Джеймс отвернулся и вгляделся в море, могила моего отца, рыбацкая могила. Он встал, зашагал по утесам, через весь остров, подальше от Ллойда, от деревни, от матери, которая там, в задней кухоньке, только что домыла посуду после ужина и теперь перетирала тарелки, чистила раковину. В дверях стоял Франсис.

Как дела-то, Марейд?

Все путем, Франсис.

Он кивнул.

Тебе чего надо? — спросила она.

Он шагнул ближе. Встал совсем рядом.

Отстань, Франсис, отойди.

Мистеру Ллойду ты такого не говорила.

Ты о чем?

Когда он тебя рисовал. А ты перед ним раздевалась.

Она обошла его, вернулась к раковине.

Ты откуда об этом пронюхал, Франсис?

Здесь ничего не утаишь, Марейд. Сама знаешь.

Она пожала плечами.

Ну, теперь ты в курсе, сказала она.

Мы не одобряем твоих поступков, сказал он.

Она рассмеялась.

«Мы» — это кто, Франсис?

У нас было собрание. Меня послали с тобой поговорить.

Она продолжила чистить раковину.

Ладно, сказала она. Говори.

Как я уже сказал, мы не одобряем твоих поступков.

Мне нужен поименный список, сказала она

Этих «мы».

Ты переступила черту, Марейд.

Она обогнула его, взяла швабру.

Ты все сказал, Франсис?

Она начала подметать пол. Он вырвал у нее швабру. Я же сказал: ты переступила черту, Марейд.

Она пожала плечами.

Какую именно черту?

Мою.

Она рассмеялась.

Мои поступки не имеют к тебе никакого отношения, Франсис.

Они имеют ко мне самое прямое отношение.

Она вздохнула, шагнула к двери. Он перегородил ей шваброй путь.

Ты моя невестка. Жена Лиама.

Франсис, я уже сказала: мои поступки не имеют

к тебе никакого отношения.

Он ткнул пальцами ей в лицо.

Прекрати, Франсис.

Твои летние забавы с французом мы терпели, Марейд.

И это тебя не касается, Франсис.

Вдове не грех позабавиться.

Он снова ткнул ее в лицо.

Но это слишком, Марейд. Позировать голой для

англичанина.

Это не твое дело, Франсис. Отвяжись.

Она взяла швабру. Он перегородил ей путь локтем.

Это мое дело, Марейд.

Ты хоть сам-то видел, Франсис?

Что?

Картину, Франсис. Ты видел картину?

Оно мне надо, Марейд?

Это произведение искусства, Франсис.

И?

Я изображена на картине.

Он покачал головой.

Ты жена Лиама.

И?

Я брат Лиама.

И?

Жена Лиама не будет раздеваться перед англичанином.

Она рассмеялась.

Она может трахаться с французом, но не будет раздеваться перед англичанином. Так, что ли, Франсис?

Ты шлюха, Марейд. Шлюха, вякающая по-английски.

Она снова рассмеялась.

И что, по-твоему, хуже, Франсис? Трахаться с французом или говорить по-английски с англичанином?

Ты была недостойна Лиама, Марейд. Мы все так решили.

Она тряхнула головой.

Сюда не лезь, Франсис. Про Лиама ты ничего не знаешь.

Он был моим братом.

Она фыркнула.

А он тебя считал тупым ублюдком, Франсис.

Он сорвал шарф с ее головы.

Шлюха, сказал он.

Она перехватила шарф, не давая ему упасть на пол. А ты б ведь радовался, стань я твоей шлюхой,

Франсис Гиллан.

Тут в кухню вошла ее мать. Марейд вздохнула, сделала шаг ей навстречу.

А теперь отойди, Франсис. Оставь меня в покое. Он засмеялся.

Бан И Нил шагнула на порог задней кухоньки, заслонив собой вечерний свет.

Мы этого не потерпим, Марейд.

Чего не потерпите, мам?

Тебя. Вот такой. Нам это не по душе, Марейд.