Колония

В Портадауне десять с лишним тысяч человек пришли на похороны, мам.

Включи погромче, Марейд.

Они оторвались от готовки, стали слушать новости. Вот это похороны.

Половина города, Марейд.

И сколько из них придут хоронить этого бедного парнишку-католика? А он просто шел по улице. Да уж вряд ли половина города.

Уж в этом-то городе точно, мам.

Массон прошел мимо окна, с диктофоном через плечо. Помахал им.

К Бан И Флойн пошел, сказала Марейд.

А ты ее слышала, Марейд? У него на пленке? Слышала, мам.

Очень у нее голос старый, сказала Бан И Нил.

Марейд засмеялась.

У тебя такой же будет, мам.

Не будет.

Будет. Через двадцать лет. А над тобой будет стоять какой-нибудь ученый француз и радоваться,

что отыскал последнюю ирландку, которая еще говорит по-ирландски.

Они рассмеялись и заварили чаю, Массон же поднялся на холм и постучал в дверь Бан И Флойн. Нагнулся, поцеловал ее, она улыбнулась.

Глупый француз, сказала она.

Он поцеловал ее в обе щеки.

С вами приятно быть глупым, сказал он.

Экий вы у нас, Джей-Пи.

Она чмокнула губами, посасывая трубку.

Ваше счастье, что я уже не молоденькая, Джей-Пи.

Оба рассмеялись. Он налил им обоим чаю, сел.

А вот Марейд молоденькая, сказала она.

Он кивнул.

Уж верно.

Да и красивая, сказала Бан И Флойн. Безусловно.

Бан И Флойн отпила чаю.

Англичанин тоже так думает.

Уж не сомневаюсь.

Я видела, как она утром возвращалась вон оттуда — как раз в это время гулять хожу.

Из его будки?

Она кивнула.

От вас ничего не укроется, Бан И Флойн. Ничегошеньки, Джей-Пи.

Он откинулся на спинку стула.

И чем, как вы думаете, она там занимается?

С англичанином.

Я без понятия, Джей-Пи.

А внутрь будки она заходит?

Насколько мне видно, да, Джей-Пи.

И что она там делает?

Это вы у нее спросите, Джей-Пи.

Ну, это не мое дело, Бан И Флойн.

Она улыбнулась ему.

Ой ли, Джей-Пи?

Он медленно кивнул.

Я, похоже, правду сказал, от вас ничего не укроется. Верно?

Верно, Джей-Пи, ничего.

А мать ее знает?

Про вас или про англичанина?

Ну, наверное, про обоих.

Про вас-то уж точно знает, сказала Бан И Флойн.

Он отхлебнул чая.

Хотя наверняка-то не скажешь, Джей-Пи. Айна умом никогда не отличалась. Ее обдурить недолго.

А про англичанина она знает? Про будку?

Бан И Флойн покачала головой.

Нет. Об этом ничего не знает.

А Франсис? Что он знает?

А он ждет в высокой траве, Джей-Пи. Вам это

известно. Да и всем нам.

Он подался вперед, уперся локтями в ляжки, сложил чашечкой ладони.

И что мне теперь делать?

Да ничего. Живите как раньше. Поглядим, что

будет. Если вообще будет.

Благодарю вас за совет, Бан И Флойн.

Она затянулась.

Англичанин и пареньку вскружил голову, Джей-Пи.

Джеймсу?

Она кивнула, выпустила в комнату клуб дыма.

Он приходил сюда, рассказывал, что станет художником, что у него будет выставка в Лондоне. Честолюбиво.

И что он будет жить у мистера Ллойда.

Она медленно качнула головой.

Если он уедет, некому будет ловить кроликов,

сказала она.

Некому, подтвердил Массон.

Никакой тебе тушеной крольчатины, сказала она.

Он подлил чаю им обоим.

А как ваша книга, Джей-Пи?

Продвигается хорошо, Бан И Флойн.

Надеюсь, они вас сделают профессором.

Он резко выдохнул.

И я тоже, Бан И Флойн.

Он поставил чашку на камин, нагнулся, взял Бан И Флойн за руки, покивал ей, улыбнулся, твердо уверенный, что работа его достойна докторской степени, профессорской должности, а еще будут ему широкая аудитория, газетные статьи, новости по телевидению, документальные радиопередачи. Поднял ее ладони, поцеловал, вот я приглашу французских журналистов встретиться с вами, Бан И Флойн, с последней, кто говорит на чистом ирландском языке, с последней живущей вот так, платок на плечах, глиняная трубка, вязаные носки, и я уговорю их взять у вас интервью, послушать, как вы говорите на этом древнем языке, без всяких современных примесей, без английских искажений, на языке, на котором говорили ваши родители, их родители и их родители — языковая преемственность, уходящая вспять на сотни, тысячи лет. Он отпустил ее ладони, но оставил лежать у себя на коленях. А когда они с вами поговорят, запишут ваш голос, сделают фотографии, проведут киносъемку, они обратятся ко мне, французскому языковеду, который вас отыскал, зафиксировал последние мгновения существования этого древнего языка, к великому французскому языковеду, который жил рядом с этой женщиной на самом краю Европы в примитивных условиях целых пять лет — без электричества, водопровода, на картошке с рыбой, и его, дорогие читатели, слушатели, зрители, обязательно нужно почтить орденом Почетного легиона из рук самого президента, за его вклад в культуру, преданность этому умирающему языку, его древней красоте. Он погладил ее ладони. А дальше пойдут вопросы, как оно обычно бывает, Бан И Флойн. Почему ирландский язык? Почему не язык басков? Или бретонский, профессор Массон? Вы ведь, кажется, выросли в Бретани? Что думают ваши родители? Они, видимо, очень вами гордятся — или они бы предпочли, чтобы вы остались дома и изучали их язык? Вот у них и спросим. Бегом по лестнице, мельтешение магнитофонов, камер и блокнотов, бегом на пятый этаж, а там она, неподвижно стоит у окна, глядя на далекую Атлантику, и она скажет журналистам, что плохо понимает, почему он поехал в Ирландию спасать ирландский язык, когда должен находиться в Алжире и осваивать ее язык — классический арабский, литературный арабский, язык, которому она пыталась научить его в детстве, неделя за неделей занятий с человеком, всей душой преданным языку и Алжиру, который неделя за неделей все отчетливее понимал, насколько я равнодушен к его пылу, понимал и то, что отец мой — француз, французский военный, французский колониальный солдат, который увез мою мать из Алжира во Францию, и кожа у меня светлее, чем у нее, имя у меня более французское, и за это он меня бил, бил больнее, чем других мальчишек, когда ходил по рядам, открытой ладонью по затылку, жалил тычками пальца в щеку, глядел мне в глаза, вновь и вновь рассказывая о страшных злодеяниях французов в Алжире: мечети превращены в соборы, земли отобраны и за гроши проданы алчным европейцам, язык поруган, религия под запретом и даже хуже того — от нее добровольно отказались, чтобы стать французами. А еще голод. Не забывайте про голод, мальчики. Особенно ты, Массон. Очередная затрещина. Никогда не забывай про голод, Массон. До конца дней не забывайте о том, как наша великая страна мучилась под французским ярмом, как французы превратили нас в миниатюрную Францию, ухоженные деревеньки, виноградники, часовые башни, а мы были кочевниками, пастухами, у нас была своя страна, свои гордые обычаи, свои древние языки, но к ним относились нетерпимо, их отменяли, истребляли — вы меня понимаете, мальчики? Понимаете, что вам

продолжать великую борьбу, как полагается всем сынам Алжира?

Я поднял руку.

Но мой отец француз, сказал я.

Он треснул меня по затылку, больнее обычного. Я посмотрел на маму, сидевшую за пластиковой перегородкой. Она читала и потягивала чай, голова обмотана платком.