Команда (СИ)

18

Салага уже чувствовал себя опытным воякой.

Прошла неделя с момента разговора с Сычом, и с тех ни одной ночи не обходилось без стрельбы. Громили всё, до чего могли дотянуться: отстреливали мелких уличных дилеров, ловили и допрашивали рыбешку покрупнее, прикрывали квартиры-притоны, где ошивалось самое дно наркоманского общества — опустившееся, потерявшее человеческий облик и наполовину сгнившее. У нормального человека от подобных картин волосы встали бы дыбом, и как Салага не повредился рассудком — большой вопрос. Он стал хуже спать, часто психовал по пустякам. Получил пулю в грудь, по счастью, из травмата, и отделался только здоровенным синяком, на который Лиза косилась, но ничего не говорила.

Кстати, о Лизе — их отношения, если можно назвать отношениями регулярные страстные встречи двадцатилетнего парня и сорокалетней женщины, проходили бурно и дарили кучу эмоций. После каждой вылазки к ней Салага возвращался с дурацкой улыбкой, которую Сыч замечал, но шутки отпускать не решался, предпочитая хихикать над этим наедине с собой.

Информации была получена целая куча, в том числе, и о загадочном крышевателе всей камерунской банды. Им оказался один из полицейских генералов по фамилии Гаврилов — большая шишка даже по меркам Министерства. Чем негры его подкупили — оставалось только догадываться.

— Палыч сказал — мочить. — Сыч, переговоривший со своим ручным «фейсом» был как-то странно задумчив. Сидел на большом зеленом ящике и вертел в руках автоматный патрон.

— И тебя что-то останавливает? — спросил у него Салага.

— Его останавливает то, — встрял Дубровский, — Что у нас с полицией был, скажем так, благожелательный нейтралитет. Они терпели наши выходки, мы убирали тех, кто был им не по зубам. Убьем генерала — нарвемся на большие неприятности.

— Мне эта ситуация вообще не нравится. — кивнул Дубровскому Сыч, — генерал-полицейский — это вам не криминальный авторитет, и друзья у него, я уверен, покруче, чем у Завета.

— Ай, да бросьте. — сказал Салага, — Нас же прикрывает ФСБ, разве нет?

— Так-то оно, конечно, так… — сказал Сыч, но не закончил фразу, и снова ушел в раздумья.

— Так или иначе, — сказал он, когда очнулся, — Его дачку наверняка будут охранять не негры, а вневедомственная охрана, либо вообще спецы, учитывая то, что мы за последнюю неделю нашумели на всю Москву.

— Кстати, шум тоже может сыграть нам на руку. — внезапно сказал Салага.

— Поясни. — попросил Дубровский.

— Ну, я имею в виду, что полиция знает о наших вылазках, и, если мы грохнем генерала, то они поймут, что генерал-то был… Того… С гнильцой.

Сыч и Дубровский рассмеялись:

— Да брось. — сказала Анька, до этого не влезавшая в спор — То, что они понимают — это одно, а спущенный с самого верха приказ — совсем другое. Не будь таким наивным.

Салага лишь пожал плечами, как бы говоря: «А я что? Я ничего!»

— Ха… Мы еще обсуждаем… — сказал вдруг Сыч, бросая патрон в стену, — Все мы у Палыча вот где. — и показал сжатый кулак, — Так что глупо нам тут обсуждать, что мы сможем сделать, а что — нет. У нас есть недвусмысленный приказ, дамы и господа. Не выполним — Палыч нас под монастырь подведет.

Все замолчали.

— Единственное, что мы можем сделать в данной ситуации, — сказал вдруг Дубровский, — Это взять генерала живьем и не убивать. А Палычу твоему скажем, что он был допрошен и спущен по частям в Москву-реку. Посмотрим на его реакцию.

— Неплохо. Я тоже за похищение, — кивнул Сыч, — Ни нашим, ни вашим. К тому же, это избавит нас от необходимости штурмовать генеральский особнячок, и убивать ни в чем не виноватых ментов.

Операцию готовили все вместе, зная, что генерал очень любил сауну.

И девочек, как следовало из полученной от Палыча оперативной информации. Каждую пятницу он, по давно сложившейся традиции, брал пару коллег-генералов, заказывал «эскорт», и ехал в одно полюбившееся ему заведение, называвшееся «Медея».

Сауна была расположена в очень неприметном месте на северо-западе Москвы, недалеко от места службы генерала Гаврилова, и специализировалась как раз на таких вот vip-клиентах, которые хотели отдыхать, не привлекая к себе лишнего внимания.

Охрана у сауны была, причем, не на тревожной кнопке, а своя. Покой дорогих (во всех смыслах) гостей денно и нощно, в две смены берегли от десяти до тринадцати человек. Серьезных дядек — не тупорылых накачанных быков, а неприметных личностей, не блистающих физическими кондициями, зато двигающихся с тигриной грацией. То, что они были вооружены, подразумевалось, как само собой разумеющееся.

Сыч, отправленный на проведение рекогносцировки, вернулся озадаченным.

— Вот же ж черти… Никак не взять. — качал он головой, — Забор трехметровый с колючкой, внутри стоянка, на которой камеры с датчиками движения, собаки и пара-тройка хмырей, которые там бессменно торчат. Не подкопаться.

— Ты давай без пессимизма. — прервал его Дубровский, — Генерала надо взять, иначе никак.

— Хмм… — задумался Сыч, — А что если попробовать на дороге?

— Так он же с кортежем поедет.

— Ай, Дубровский, не говори ерунды. Ты бы поехал?… Оповестил бы всю округу мигалками и сиренами, мол, «расступись, чернь, тут целый генерал едет в сауну телок дрючить»?

— Ну… Ладно, может, ты и прав. Что делать будем-то?

Сыч всмотрелся в карту:

— Вот тут, — ткнул он пальцем, — Узкое место между домами. Возьмем два фургона, один с одного угла, другой со второго. Возьмем машину в замок, и выкурим оттуда генерала. Только бронебойные пули нужны. И резинострелы.

— Бронебой — чтобы стекла бить, резина — чтобы охрану и ментов не повредить больше нужного? — спросил Салага.

— Умничка. — похвалил его Сыч, — Пирожков у нас нет, но у Дубровского на полках наверняка припрятана какая-нибудь сочная негритянская часть тела. Можешь взять.

— Да ну вас нафиг с вашими людоедскими шуточками! — Салага аж позеленел.

Вечер пятницы выдался дождливым. Сильно похолодало.

Перед операцией Салага решил в очередной раз навестить Лизу, купил цветов, и шел к даме сердца окрыленный, в красках представляя, как, и в каких позах они сегодня будут друг друга любить. Набрав код на домофоне, Салага прошел в подъезд, поднялся на нужный этаж — и вот он уже стоит у заветной двери, улыбающийся и сжимающий в руках букет. Лиза открыла, но была какой-то странно подобравшейся. Неулыбчивой и недовольной.

Не поздоровавшись, впустила Салагу, и, не принимая цветы, сказала:

— Слушай… Я должна тебе кое-что сказать.

Улыбка мигом слетела с лица Салаги — он был не слишком опытен, но знал, что от серьезных разговоров с женщинами ничего хорошего ждать не приходится.

Лиза помолчала, подбирая нужные слова, и затем выпалила:

— Нам надо перестать встречаться. Я не хочу никаких отношений с таким… молодым мальчиком. Да, нам было хорошо в постели, это было классное развлечение, и секс у нас был просто замечательный, но… Тебе двадцать, мне сорок. Разница в двадцать лет. Ничего хорошего из этого не выйдет, прости. У нас ничего не получится. Найди себе ровесницу, встречайся с ней. Женись, детей настрогай. А я этого уже не смогу. Я чувствую, что ты ко мне привязываешься, и это взаимно, мне хорошо с тобой, очень, но… В-общем, это неправильно. Прости.

Салага слушал этот монолог с какой-то странной отрешенностью, будто говорили с ним. «Что нужно сделать?» — крутилась в голове мысль, «Упасть на колени и признаться в любви? Заломать руки за спину и оттрахать так, чтобы больше и мысли не возникало о таких глупостях? Или что-то еще? Что вообще положено делать в таких случаях? Ну же, осёл, решайся!»

И Салага решился.

— Ну что ж… — сказал он отвратительно обиженным и дрожащим голосом, — Я вижу, ты все сама решила, и я… — Салага помотал головой, — Пока. Прощай. Не хотелось, чтобы все было так, но… — он снова покачал головой, и вышел из квартиры.

Дверь за ним захлопнулась, и ее тут же закрыли с другой стороны. На два замка. Почему-то именно это показалось Салаге особенно обидным. Он посмотрел себе в руки, и увидел букет, который Лиза так и не забрала. Подошел к двери, вставил его между дверью и ручкой, и ушел.

Навсегда.

Следующие пару часов он коротал в небольшом скверике рядом со штабом. Сидел под дождем, слушал с телефона всякую лирическую хрень про любовь и расставание, и жалел себя. Телефон сел, под ногами Салаги натекла от дождя целая лужа, в которую он посмотрел, и увидел свое отражение. Мокрое, замерзшее, жалкое, глядящее на мир глазами побитой собаки. Ему стало противно. Он с ненавистью топнул в лужу, будто пытаясь раздавить ставшее ему таким ненавистным отражение — и это, к удивлению самого Салаги, помогло. Он будто бы разом стряхнул с себя весь негатив, скопившийся на душе. Отчего-то стало вдруг очень весело. Салага улыбнулся, встал на ноги, резко повернулся на каблуках, и, чрезвычайно довольный собой, бодро пошагал к штабу.