Комсомольский патруль

ДЕЛО С ПОЩЕЧИНОЙ

Следующая встреча нашего штаба с Валерием Чесноковым и Люсей Чиженюк произошла при довольно печальных обстоятельствах. Мы хотели снова поговорить с ними о «стилях и модах», как обещали при первом знакомстве. Отложили же этот по всей вероятности долгий разговор на конец вечера только потому, что сразу пришлось заняться неотложными делами.

В комнату штаба ввели чуть пошатывающегося, не очень молодого флотского офицера в парадном, шитом золотом мундире, с кортиком.

— Пьяный и приставал к девушкам, — по-военному вытянувшись, доложил командир группы комсомольского патруля.

— Это не в нашей компетенции, — объяснил я, — сейчас вызовем военный патруль.

— М-м-м, протестую, — вдруг замычал моряк, уставившись на меня выпуклыми бычьими глазами, — на каком основании меня задержали?

— Вы пьяны, — объяснил я, — сейчас за вами приедут.

— 3-за мной?

Разговор в таком духе продолжался минут пятнадцать. Наконец приехал патруль из военной комендатуры.

— Не в нашей компетенции, — также объявили они, поговорив с офицером в отдельной комнате, — он гражданский.

— Как гражданский?

— Вот его паспорт.

Мнимый офицер сидел, покачиваясь и старательно пытаясь мыслить. Пришлось вызвать милицию. На следующий день в отделении выяснилось, что «моряк» работает... банщиком. На вопрос изумленных милиционеров, что же его заставило надеть форму морского офицера, он подробно и на этот раз довольно связно объяснил, что ему уже тридцать восемь лет. На голове «от влажности атмосферы при исполнении служебных обязанностей с недавних пор выросла большая лысина», и поэтому девушки не желают с ним танцевать западноевропейские танцы. Форма же придает «самостоятельность» и «заставляет девушек кидаться».

Посмеявшись над стареющим ловеласом, милиционеры оштрафовали его за нарушение закона о ношении воинской формы и привлекли к ответственности за хранение холодного оружия.

Возможно, об этом банщике в морской форме не стоило бы и рассказывать, но в процессе допроса всплыла одна деталь, имеющая непосредственное отношение к происшедшим ранее событиям.

Во время разговора со следователем «моряк» признался, что приобрел офицерский мундир и погоны у гражданина, который по знакомству продает самые различные вещи. Квартира гражданина находилась рядом с тем двором, где был ранен Яша Забелин.

Совпадение показалось странным. Не туда ли направлялись преступники сдавать «ахчу» и «шмутки»? Злополучного банщика познакомил с человеком, продавшим ему морскую форму, какой-то стиляга Ромочка. На вопрос, как выглядел Ромочка, банщик ответил, что «естество наружностей этого стиляги исчезло из головы». Смешно, но слово «стиляга» «моряк» произнес с нескрываемым презрением.

За квартирой подозрительного продавца было установлено наблюдение.

Следующие два посетителя штаба также имели некоторое, правда очень косвенное, отношение к делам шайки Хромого.

Когда патруль привел их в штаб, даже мы, повидавшие уже кое-что, остолбенели. Перед нами стояли два человека: один, судя по внешности, из начала девятнадцатого столетия, другая — из современного западноевропейского кабака. У парня на длинных, почти до плеч, смазанных каким-то маслом волосах был надет... самый настоящий цилиндр. Похожие на две толстые колбаски бакенбарды обрамляли худенькое лицо с влажным носиком и полуоткрытым из-за хронического насморка ртом. На парне было нечто вроде фрака с длинными фалдами и брюки со штрипками. В левой руке, унизанной дешевыми колечками со стеклышками, он держал трость с набалдашником.

На девушке была очень короткая белая трикотажная юбка и блестящая черная атласная блузка с напуском сантиметров на десять ниже талии. Юбка кончалась намного выше колен. Пунцово-красные серьги в ушах и разлапистый проволочный паук на груди дополняли ее туалет. Толстый слой пудры придавал лицу неподвижное выражение маски.

— Фу ты, — даже вскочил со стула Костя Лепилин, на днях утвержденный заместителем начальника штаба вместо Болтова, — прямо с ног валят, ну и монстры!

Но через полчаса мы уже самым искренним образом жалели этих «монстров». Истории их были стереотипны. Оба окончили всего по четыре класса. Оба не захотели учиться дальше и стали разнорабочими. Оба, не будучи знакомы друг с другом, пришли к одному и тому же финишу.

Начался разговор. И лишь после того как они убедились в нашем дружеском отношении к ним, были поведаны несложные причины этого маскарада.

— Мне было обидно, — рассказывала девушка, — зарабатываю я хорошо, сама вроде не урод и одеваюсь чисто, а на танцах никто не приглашает. Вот я и стала думать, в чем дело? Другие девочки хуже одеты, да стильно. Их и приглашают.

— А где вы работаете?

— На фабрике «Искра».

Я посмотрел на Нину. Она покраснела, закусила губу.

Парень работал сортировщиком овощей на московской товарной.

— Как ты додумался именно до такого костюма?

— Валерка такой есть, Чесноков. Все высмеивал меня — «брюки простые». Вот я и решил доказать, чего ему и не снилось.

— Действительно, не снилось, — не выдержала Нина, — тебе и самому-то, наверное, раньше такое не снилось.

Парень через силу улыбнулся.

— Хотел первым быть.

— Первым надо быть в учебе и труде, тогда и заметен будешь, — произнес я банальную фразу. Но странно, в этот момент мои слова никому не показались банальными.

— Вот что, ребята, — Костя решительно отодвинул стул и шагнул к двери, — пошли разыщем этих местных «законодателей мод» Чеснокова и... как ее, Чиженюк. Пора с них потребовать ответ. Как, Валентин?

— Давай, — согласился я. — Только без шуточек, слышите? Чинно, благородно.

— Есть!

Но отыскивать Валерия не понадобилось. Дверь рывком распахнулась, и легкий на помине Чесноков собственной персоной, прошлепав по полу ярко-желтыми заграничными полуботинками, буквально вылетел на середину комнаты.

— Я тебе покажу драться! — раздался за дверьми чей-то суровый голос.

Затем дверь затрещала, нечаянно задетая мощным плечом, и в комнату вошел толстый сердитый парень.

— Я тебе покажу драться, — повторил он, показывая мгновенно съежившемуся Валерию огромный, похожий на продолговатую дыню кулак. — Как дам вот по затылку!

— Спокойнее, товарищ, — вмешался я, — кто вы такой?

— Я? — Парень удивленно заморгал глазами. — Как кто? Человек! А вот этот прохвост только что ударил девушку. Понимаете? А вы кто такие? — вдруг набросился он на меня. — Поставили вас порядок наводить, патруль называется! Девушек бьют, а вы сидите тут, покуриваете. Другие за вас работать должны, что ли?

— А вы бы, товарищ, не беспокоились, если уж вам так трудно.

— Вот это здорово! — Толстяк неожиданно рассмеялся. — Вы, что же, хотите, чтобы я спокойно смотрел, как при мне девушку бьют? Не-ет, у нас так не бывает.

— Где это у вас? — полюбопытствовал Костя.

Выпив подряд несколько стаканов воды и вытерев обильно выступивший на лице пот, парень осторожно опустился на стул. Оказалось, что он сибирский колхозник, приехал в Ленинград по просьбе областного управления сельского хозяйства, чтобы рассказать об опыте освоения целинных земель.

— Комсомолец? — спросил я.

— Нет, — парень виновато улыбнулся, — не комсомолец, да только там, в зале, и другие возмущались. А вот вас хвалит народ, вы не обижайтесь, я сгоряча это так... шуганул.

Побеседовав немножко, мы распрощались. Толстяк ушел танцевать.

— Ну что, может, поговорим, — обернулся я к Чеснокову, — «пофилософствуем»?

Трудно пересказать тот наш разговор с Валерием. Это была отнюдь не беседа. Забыв от ярости, что они в штабе, и уже не сдерживаясь, ребята просто кричали на него, грозили отдать под суд за хулиганство, излупить его и выгнать навсегда из города. Кричали, что они этого добьются, а под конец Нина даже расплакалась.

— Это зараза, подлая зараза! — сквозь слезы говорила она. — Их надо уничтожать, как вредных бактерий, дезинфекцией. А рассадники таких микробов у Табульшей... — Нина кивнула в сторону Болтова.

Болтов, только что вместе со всеми яростно возмущавшийся Чесноковым, вспыхнул, стукнул кулаком по столу. Голос его сорвался.

— Когда-нибудь кончится это издевательство? — почти взвизгнул он. — Ракитин, заставь ее прекратить эти разговоры. Я же тебе все рассказал.

— Он тебе еще не все рассказал, — неожиданно спокойно сказала Нина, — вот честное слово, не все. Но он трус, он не выдержит, расскажет.

— Прекрати, — обозлился я, — вы что, с ума сошли? Нашли время!

И опять на Чеснокова обрушилась лавина гневных сравнений и эпитетов.

А Валерий молчал. Только его глаза, неестественно округлившиеся, растерянно перебегали с одного лица на другое. Штаб кипел. Кроме Валерия, молчали еще лишь двое — Костя Лепилин и я. На какую-то долю секунды я попытался себе представить, что вот и на меня так же обрушился поток человеческого гнева, брезгливости, отвращения. Нет, что угодно, только не это!

— Валя, хватит, — нагнувшись ко мне, шепнул, наконец, Костя. — Хватит!

— Хватит, — сказал я громко. — Довольно! Он ведь тоже человек, хоть и девушку бил.

Пришлось еще раза два прикрикнуть, пока мои друзья немного успокоились. А в мозгу у меня все время неотступно стучало: что же дальше? Как сделать так, чтобы до него дошло по-настоящему?

Еще не представляя, что нужно делать, а скорее инстинктивно, боясь упустить момент, я встал.

— Прошу всех оставить штаб, — прозвучал будто не мой, а чей-то незнакомый, чужой голос. — Костя, останься.

С удивлением посмотрев на нас с Костей, ребята неохотно вышли. Наступила напряженная тишина. Что сказать ему? Что? Нужные слова, как назло, не приходили. Я бросил просящий взгляд на Лепилина.

— Вот что, Чесноков, — медленно произнес он, словно отвечая на мой взгляд, — мы тебя могли бы посадить в тюрьму за хулиганство, но мы не будем этого делать, — он отвел глаза в сторону, — потому что нам жаль тебя.

— Да, иди, — быстро сказал я, вдруг поняв, что именно эти слова я все время и пытался найти. — Мне очень стыдно перед моими ребятами, пожалуй, я совру им что-нибудь, не признаюсь, но мне тоже тебя жалко, так вот, по-человечески. Очень уж плохо тебе сейчас. Иди.

Уже дома я задумался над тем, правильно или неправильно поступили мы с Костей, отпустив Чеснокова. Ведь он ударил девушку. Мне и самому иногда начинало казаться, что не стоило отпускать. Можно ли поддаваться мимолетному голосу чувства? Конечно, нет! Я начальник штаба! Я не имею права!

И только мы отпустили Валерия, ребята привели Люсю.

— Вот она, разговаривайте. — Командир группы крепко держал ее за локоть. — Брыкалась, пока вел. Сверху вроде девушка, а внутри вся сгнила. Так меня материла доро́гой. Да, понимаешь, мат ко мне не липнет. Он тебя саму пачкает, красавица.

— Это уж никак не вяжется с той великосветской ролью, которую вы играете, — насмешливо заметил Костя, оглядывая Люсю с головы до ног. — Матерщина — это совсем из другой оперы. Или переквалифицироваться изволили?

— Костя, — сказал я спокойно, — брось, это ни к чему. Послушайте, мадам, или как вас, не ходите вы к нам больше, не пачкайте наш Дом культуры. Ну есть же другие места на свете. Почему вы обязательно к нам идете? Как вас еще просить?

Видимо, девушка приготовилась к другому разговору, потому что она с недоумением взглянула на меня. Потом опустила голову.

— Значит, гоните? — неожиданно спросила она хриплым голосом. — Сгнила для вас?

— Не гоним, а просим, — спокойно ответил я, — просим.

И тут произошло то, что впоследствии не раз заставляло меня задумываться.

Длинные Люсины ресницы дрогнули, она судорожно прижала к губам платок, даже не заметив, что размазывает губную помаду.

— Что ж, — сказала она, — гоните! Я уйду. А может быть, меня на поверхности только и удерживало то, что я иногда среди людей нахожусь? Спасибо, хорошие люди! Избавлю вас, избавлю.

Вскинув рывком голову, она стремительно вышла.

Мы молчали.

— Пойду проветрюсь, — деланно беспечным тоном сказал вдруг, направляясь к двери, Паша Сергеев. — Душно у нас.

Вслед за Пашей под разными предлогами вышли в зал и другие ребята.

Что Чиженюк хотела сказать уходя? Что?

Кажется, наш с Костей авторитет в штабе за этот вечер сильно поколебался.

Когда мы уходили домой, Костя угрюмо сказал:

— Знаешь, Ракитин, я устал. Очень устал...