Конец операции «Остайнзатц»

«МОЙ ДОРОГОЙ ДРУГ, НЕ ЛОМАЙТЕ СЕБЕ ГОЛОВУ!»

Через день теплым весенним вечером, когда предвечерние сумерки окутали вершины деревьев, Густав Жимерский прибыл в Лиду и подошел к дому на Замковой. Солдат во дворе беспрепятственно пропустил его в дом, как только тот сказал, что «господин инженер должен ожидать его сегодня вечером». Здоровенный Тео с загорелым, обветренным лицом провел инженера через прихожую по коридору в кабинет штандартенфюрера и усадил в кресло. Через пять минут вошел Эрлингер и приветливо поздоровался с начальником службы пути. Спросив у него, что он будет пить, Эрлингер вытащил из тумбы стола бутылку «Кюммеля» и приказал Тео приготовить кофе со сливками. Поставив бутылку на журнальный столик, Эрлингер наполнил две рюмки и поудобнее расположился в кресле напротив. Жимерский поднял рюмку, сказал: «Прозит!» - и пригубил. Он решил не начинать беседы, пока сам «господин инженер» не станет задавать ему вопросы.

Эрлингер тоже не торопился начинать деловую часть разговора. Он считал сидящего перед ним пожилого человека серьезным агентом, душой и телом принадлежащим третьему рейху, чуждым всякой сенсационности, и поэтому не торопил его с делом, по которому тот вызвал его на встречу. Про себя Эрлингер отметил, что сам он не предусмотрел такого вызова со стороны «айзенбаннера» и не разработал с ним постоянно действующей системы срочной связи. На этот раз агент использовал старый пароль для вызова, и хорошо, что вызов попал к самому Эрлингеру, а не к кому-либо из его аппарата: не будучи зарегистрированным, пароль-вызов, которым воспользовался Жимерский, мог просто не сработать, оператор, не найдя его в книге регистрации, мог просто выбросить селекторную телеграмму в корзинку для мусора.

«Сегодня же, - подумал штандартенфюрер, - разработаю с ним условия срочного вызова», - а пока вел светский разговор о погоде, здоровье, о том, какие новости на станции.

- Кстати, о делах на станции, - Жимерский протянул руку и взял чашечку, принесенную Тео, - раз уж мы коснулись этого вопроса, то я хотел бы высказать вам, господин инженер, некоторые опасения относительно этих дел, которые и заставили меня побеспокоить вас так срочно.

- Я весь внимание, - любезно склонил голову Эрлингер.

- Вы знаете, как я отношусь к господину шарфюреру Алоизу Габришу. Он много моложе меня, но мы поддерживаем с ним очень тесные отношения. Признаюсь, он чем-то напоминает мне моего пропавшего в Канаде сына, и я несколько неравнодушен к нему. Однако интересы фюрера и рейха мне дороже всего, и я не могу не поставить вас в известность о некоторых служебных упущениях со стороны работников станции, на которые почему-то не обратил внимания господин шарфюрер.

- Да? Это весьма интересно.

- Мне кажется, что это весьма прискорбно. Но - расскажу все по порядку!

И инженер рассказал Эрлингеру историю, которую он уже рассказывал Киселеву и объяснения которой они не могли найти. Проходя рано утром по помещениям станции, Жимерский в одной из комнат, куда вход был для всех железнодорожников свободен и где обычно проводил время кондукторский и паровозный резерв, обнаружил экземпляр расписания движения поездов и подколотый к нему экземпляр ежедневной сводки прохождения эшелонов через станцию с указанием характера груза и тоннажа. Он прекрасно знал,

что эти материалы являются секретными. Жимерский внимательно просмотрел документы и без труда установил, что они подлинные, сводка точно отражала характер грузов в эшелонах, прошедших накануне через станцию согласно расписанию.

Первым его желанием было взять документы и спрятать их, с тем чтобы потом передать Киселеву. Однако он вспомнил предупреждение Киселева об осторожности и о том, что немцы могут периодически проверять честность начальника службы пути, подстраивая различные провокационные ситуации. Он взял документы и тут же прошел в помещение, где работал Габриш. Гестаповца еще не было на службе, и инженер отправился к нему домой. Он передал шарфюреру найденные документы и попросил его сделать соответствующее внушение оператору, который составлял эту ежедневную сводку и, видимо, по рассеянности оставил их в помещении кондукторского резерва. Габриш спокойно взял документы и бросил их на стол, предложив Густаву Генриховичу с ним вместе позавтракать. Такое поведение эсэсовца удивило Жимерского, шарфюрер никогда не упускал возможности как-то насолить представителям вермахта. А здесь, имея в руках такой козырь, шарфюрер даже не пытается его использовать, чтобы лишний раз подчеркнуть «верность фюреру со стороны СС» и полную «разболтанность служащих вермахта, забывающих интересы фюрера».

Через пару дней после этого случая Жимерский увидел утром в руках у одного из кондукторов подобные же документы - расписание поездов и сводку о прохождении грузов за предыдущий день. Кондуктор на вопрос начальника службы пути ответил, что нашел их в помещении резерва и не знает, что с ними делать. Здесь он, конечно, хитрил. Хотя бумаги были на немецком языке, но разобраться в них кондуктору было несложно. Жимерский отобрал документы и отнес их снова в отделение гестапо. Габриш принял их как-то безучастно, даже не поинтересовался, у кого конкретно он их отобрал, бросил их в стол и перевел разговор на другую тему. Оператор, который обычно составлял сводки прохождения грузов, продолжал работать как ни в чем не бывало, хотя в других случаях гестапо и за меньшие проступки в деле охраны государственных и военных секретов отправляло солдат и офицеров в штрафные роты и на передовую.

Киселев, которому Жимерский доложил об этих случаях, высказал предположение, что немцы таким образом хотят подсунуть партизанам дезинформацию, однако Густав Генрихович был убежден, что документы подлинные, отражают истинное положение с перевозкой грузов и движением поездов на участке. Это он мог утверждать, исходя из своих личных наблюдений, да и сведения, поступающие от Пролыгина, совпадали с теми, что были в найденных документах относительно движения эшелонов. На последней встрече с Киселевым, когда обсуждался вопрос о посещении Жимерским явочной квартиры в Лиде, было решено, что в качестве предлога для вызова «инженера Эттингера» Густав Генрихович использует эти два случая и как бы сделает косвенный донос на Габриша.

Эрлингер слушал начальника службы пути внимательно, не перебивая, но видно было, что его эта история также не заинтересовала. Когда тот кончил, штандартенфюрер поблагодарил его за сообщение и проявленную бдительность.

- Видите ли, мой дорогой, из-за того, что шарфюрер Габриш слишком буквально выполнял указание начальства, вам пришлось побеспокоиться и даже приехать сюда. Если бы он сразу сказал вам, а он мог это сделать, что он подбрасывает приманку для партизан, я думаю, что вы не заметили бы во второй раз документа в руках у этого кондуктора и не отобрали бы его.

- Простите, господин инженер, но это же были подлинные документы, а не приманка, как вы изволили их назвать!

- А неужели вы считаете нас такими идиотами, которые думают, что партизаны могут клюнуть на липовые документы? Ведь им не так уж трудно установить количество и время прохождения эшелонов по линии. Другое дело, что они не могут знать, что скрывается в вагонах или под брезентом на платформах. Вот мы и решили им «оказать помощь» в этом деле, разобраться, что же скрывается в вагонах и на платформах и когда партизанам наиболее выгодно наносить удар по эшелонам: когда везут оружие и боеприпасы или когда в них зерно, мука, скот и другое имущество.

- Все это выше моего понимания, господин инженер, и я никогда не смогу понять, почему вы хотите облегчить партизанам выбор цели.

- Не ломайте себе голову, - Эрлингер рассмеялся. - Я кратко могу сказать вам, что, когда партизаны выйдут из леса, проглотив эту приманку, мы можем встретить их во всеоружии и навсегда покончить с ними.

Давая такое «объяснение», Эрлингер, как показали события впоследствии, просто лгал. Немцы действительно старались довести до сведения партизан расписание движения поездов и данные о характере грузов, следующих в эшелонах, но не для того, чтобы выманить всех партизан из леса. Им надо было привлечь партизан к этому участку пути, на котором они планировали уничтожение эшелона с мирным населением, с тем, чтобы, захватив нескольких партизан или их трупы, обвинить в диверсии народных мстителей.

- Тогда, господин инженер, - Жимерский встал с кресла, - мне остается только просить прощения за беспокойство и откланяться.

- Что вы! Что вы, господин Жимерский! Вы выполнили свой долг! Прошу вас, садитесь! У нас еще есть несколько вопросов, которые нуждаются в обсуждении! Помните вы двух рабочих? - Эрлингер подошел к стенке голландской печи, нажал одну из кафельных плиток. Девять плиток отошли в сторону и открыли дверь сейфа. Эрлингер открыл тяжелую дверь сейфа. Покопавшись в нем, он подошел к креслу с двумя карточками.

- Помните вы Никитенко и Стешина? Они ушли с работы в лес? - обратился он к Жимерскому.

- Помню, господин инженер. Я очень боялся, что шарфюрер будет иметь ко мне претензии по этому поводу: ведь я рекомендовал их на работу и оформлял на них документы в гестапо.

- Я думаю, что шарфюрер не может к вам иметь претензий, мой дорогой. Ему известно, что я прошу вас о некоторых одолжениях, назовем это так. Но вернемся к этим рабочим.

Эрлингер бросил на стол две карточки из картотеки, подошел к сейфу и вернулся оттуда с солидной шкатулкой. Поставив на письменный стол, он открыл ее. Почти доверху она была наполнена золотыми часами, серьгами, кольцами и другими драгоценностями. Выбрав пару золотых часов и присоединив к ним серьги с массивными топазами, Эрлингер вернулся в кресло напротив Жимерского.

- Так вот, мой дорогой, в ближайшие дни, когда вы будете работать на линии, к вам может подойти один из них, скорее всего Никитенко, и передать для меня что-либо письменно или устно. Не удивляйтесь, это наш человек, и он должен через вас сообщить мне, как ему удалось акклиматизироваться у партизан. Вы передадите ему, что до 15 июня, прошу вас запомнить эту дату - 15 июня и ни в коем случае не позже, Стешин должен выйти из леса и прибыть ко мне. Пароль для прохода через полицейские и жандармские патрули: «Меня ждет инженер Эттингер». Если со Стешиным что-либо случилось и он не сможет это сделать, мало ли что может быть, ведь идет война, то выйти из леса должен сам Никитенко. Один из них должен быть у меня не позднее 15 июня, даже если ему для этого придется пробиваться через партизанские посты с оружием.

- Пароль я должен передать ему на немецком или на русском языке?

- На русском, конечно, на русском, ведь ни тот, ни другой не говорят по-немецки.

- Но как же этот пароль поймут солдаты или жандармы, если он будет на русском языке?

- Им достаточно будет услышать «инженер Эттингер», и они доставят этого человека в комендатуру, а оттуда его переправят ко мне. А чтобы Никитенко и Стешин были уверены в том, что их усердие не пропало даром и не забыто, передайте им это, - Эрлингер протянул Жимерскому золотые часы. - А вам я хотел бы подарить вот эти прекрасные серьги!

- Сердечно благодарю вас, господин инженер, но я предпочел бы некоторую сумму в рейхсмарках. Дарить такие красивые дамские украшения мне уже некому: женщины на меня не смотрят и меня не интересуют, а продавать их будет просто жалко! Рейхсмарки же пригодятся мне, когда я наконец после всех забот и трудов смогу посетить наш великий рейх и насладиться отдыхом!

- Передать серьги Киселеву для продажи, - рассказывал позже Густав Генрихович, - было бы несложно, но продать такую редкую вещь было бы затруднительно: могут спросить, откуда она у него. Продавать мне самому было просто негде. Кто из местных жителей мог приобрести такую вещь в те времена? Да если бы кто-нибудь и захотел бы купить, что я мог получить за них, кроме оккупационных марок? Деньги, которые я хотел получить у инженера Эттингера вместо драгоценностей, можно было использовать где угодно и кем угодно.

Эрлингер встал, бросил серьги обратно в шкатулку, закрыл ее и положил в сейф. Оттуда он вернулся, держа в руках пачку рейхсмарок.

- Прошу вас, здесь тысяча марок.

Взяв деньги и поблагодарив Эрлингера, Жимерский сказал:

- Осмелюсь обеспокоить вас еще одной просьбой, господин инженер!

- Слушаю вас!

- Заместитель начальника нашей станции по снабжению обратился ко мне с просьбой подыскать ему работника, переводчика и помощника, которого он бы мог послать с тем или иным мелким поручением.

- Это вам затруднительно?

- Он просит человека степенного, но таких в моем поле зрения нет. Если это солидный человек и хорошо к нам относится, то он не знает языка. Есть несколько пожилых учителей, знающих язык, но я не могу им доверять, все они заражены большевистской идеологией да и больно уж стары.

- Так бросьте эти заботы! В конце концов, это же не ваша обязанность!

- Прошу прощения! У меня есть на примете молодой человек. Его отцом я занимался еще в сороковом году в Гродно. Очень хорошо был к нам настроен, да только невоздержан на язык. Это его и подвело, арестовали за антисоветскую агитацию. Меня же он, однако, не выдал. Где он сейчас, неизвестно. Жена с ребенком жила в Лиде, но в сорок втором году умерла.

Мальчишка сейчас уже подрос, восемнадцать лет, немецкий язык знает прилично, и я думаю, что он бы лучше справился с мелкими поручениями, чем любой старик.

- Так рекомендуйте его!

- Я хотел бы попросить вас, чтобы и вы сказали свое слово. Если надо, я могу представить вам Бара-новича, так его зовут.

- Хорошо. Я попрошу Габрнша, чтобы он оказал свое влияние в этом деле. А этого паренька привезите как-нибудь ко мне. Уже тогда, когда он немного освоится со своими обязанностями по работе.

- Слушаюсь, господин инженер! Разрешите откланяться.

- Одну минутку!

Эрлингер нажал кнопку и приказал вошедшему Тео пригласить к нему Херсмана. Когда тот появился в кабинете, штандартенфюрер сказал:

- Знакомить я вас не буду, вы друг друга уже знаете. Прошу вас, господин Жимерский, если меня не будет, по всем вопросам обращаться к господину майору. Подчеркиваю - по всем без исключения! А если я вам срочно буду нужен, можете вызвать меня так же, как это вы сделали в этот раз. Я разрешаю вам также в случае острой необходимости прибыть прямо сюда и передать все, что вам надо будет передать, Тео или господину майору, если он будет здесь. Для входа сюда вам достаточно спросить инженера Эттингера. Итак, до встречи, и не забудьте, что вас должен посетить в ближайшие дни наш общий знакомый рабочий!

Когда Жимерский вышел, вежливо распрощавшись с эсэсовцами, Эрлингер протянул Херсману лежавшие на столе учетные карточки:

- Посмотрите, Вернер, может быть, вам придется с ними встречаться. Стешина я вызвал сюда, к нам. Если эти чертовы партизаны не клюнут на нашу приманку и мы не сумеем подставить им поезд, это должны сделать наши люди! А вот этого - Стешина - мы подадим как русского партизана, специально минировавшего колею для взрыва поезда с гражданским населением! И заметьте, Вернер, никто не сможет опровергнуть его показаний, ведь он действительно был в отряде, знает не только рядовых партизан, но и командиров!

- Что ж, это тонкая игра! Когда вы думаете проводить операцию?

- Если партизаны сами не вылезут на колею до 15 июня, то мы ликвидируем этот поезд, во всяком случае, тогда, когда Стешин будет уже у нас в руках. Вам придется поехать на станцию и еще раз проработать все возможные варианты с Габришем. Завтра свяжитесь с Фрайвальдом, обговорите с ним вопросы взаимодействия на случай, если партизаны выйдут на колею и мы подсунем им поезд. Но только не делайте ничего такого, что бы могло насторожить их. Лучше потом организовать преследование, тем более что я надеюсь получить от Никитенко сведения о партизанских базах. Через день можете выезжать на станцию.

Эрлингер попрощался с Херсманом и выехал в Минск докладывать Хайлеру, что операция «Остайн-затц» вступила в заключительную стадию.

…В толстой тетради с коленкоровым переплетом появилась запись:

«25.V.44. Акция «Остайнзатц» вступает в завершающую стадию. Если до 15 июня бандиты не попадут в нашу западню, мне придется пожертвовать одним из своих людей. Но что может значить его жизнь в сравнении с интересами рейха? В сравнении с тем, что тысячи наших солдат отдают свои жизни на фронте?

Обстановка благоприятствует нам в подготовке и проведении этой акции: русские, видимо, выдохлись и не предпринимают никаких активных действий на нашем участке фронта…»