Конторщица 5

Глава 17

В воздухе, казалось, витал ядрёный запах серы, выражаясь языком теологической литературы (Евангелие от Иоанна, Откровение 21:8). Если же говорить проще — попахивало скандалом. И не одним.

Поезд на Москву был ночным, плацкартный вагон мелко дребезжал на поворотах, забытый на столе чей-то стакан в подстаканнике звонко подпрыгивал в такт, а у меня на душе было тревожно. С одной стороны, всё моё естество жаждало чего-то нового, мне уже стало скучно и тесно в нашем городке, а с другой стороны, там ведь уже всё обжито, привычно и стабильно. А что ждёт меня в столице? Смогу ли я там устроиться? Причём устроиться так, чтобы перевезти семью и создать им условия с комфортом?

На дворе шел октябрь 1981 года, до начала «лихих девяностых» оставался всего какой-то десяток лет и пора бы уже начинать думать, как правильно определиться с будущим. Мысли мои метались между вариантами переезда за границу или обустройства здесь, в СССР, но так, чтобы не стать нищими, когда наши мудрые вожди окончательно развалят такую страну.

Поезд загудел и чихнул, подъезжая к какой-то станции, заспанная проводница торопливо побежала закрывать туалеты, несколько пассажиров — толстая тётка с двумя увесистыми баулами и три мужика с чемоданами и сумками, начали, громко переговариваясь, шумно пробираться в тамбур сквозь спящий вагон, нимало не заботясь, что перебудят пассажиров.

Вагон дёрнулся так, что я чуть не слетела со второй полки, и остановился. Захлопали двери, с улицы донеслись объявления о прибытии. В окно заслепило ночным прожектором. Весь этот ночной бедлам сбил меня с размышлений, и я переключилась на другое: Будяк или Леонид? После того памятного вечера, симпатии обоих ко мне проявились столь явно, что нужно уже было что-то решать. Держать двух взрослых мужчин во фрэнд-зоне было некрасиво. Особенно, конечно, удивил Леонид. То, что он «положил на меня глаз», стало ясно еще при первой встрече, но то, что он начнет так активно соперничать с Будяком, здорово напрягало.

Нет, я не ханжа и не «синий чулок». Я здоровая молодая женщина со своими потребностями и да, замуж мне давно пора, быть монашкой второй год подряд глупо и неуместно. Но что-то меня останавливало, сама не пойму.

Я задумалась.

Еще в той, моей прошлой жизни мы с Жоркой были любовниками. Это произошло как-то внезапно и само по себе. Помню, была зима, снег. У нас состоялся трёхдневный корпоративный выезд в один из престижных загородных пансионатов, где имелись свои горнолыжные трассы и конюшня. Наш шеф считал, что неформальное общение на природе, спорт, сближают сотрудников и повышают корпоративный дух. Слава богу, что такие выезды он проводил всего раз или два в году. Я тогда очень не хотела ехать, но как начальник департамента по управлению персоналом, именно я была обязана там быть.

Пансионат был элитарный, закрытый, для узкого круга лиц, но при этом довольно большой и, кроме нас, там ещё отдыхало несколько компаний. В том числе проходил какой-то выездной семинар учёных, только для «своих» (потом я уже узнала, что они распиливали какой-то европейский грант).

И вот сидим мы такие в ресторане, ужинаем, я встаю и выхожу в другой зал, чтобы проверить, всё ли готово для выезда на утренний пикник на природу (да, сама знаю, что дебилизм устраивать такое зимой, но нашего шефа разве переубедишь? Упёрся — и всё.). И в дверях сталкиваюсь с Жоркой, который возвращался откуда-то. Хватило одного взгляда. Сердце моё взметнулось куда-то аж в горло и там мелко-мелко задрожало, забухало, руки и ноги онемели, а внизу живота запылал огонь. У Жорки, очевидно, было всё то же самое. Ни слова не говоря, он взял меня заруки и пристально посмотрел в глаза:

— Георгий, — хрипло сказал он.

— Ирина, — словно чужими губами прошептала я.

А потом мы сидели за отдельным столиком и говорили, говорили. Когда заиграла музыка, он пригласил меня на танец. Наши руки сплелись, мы были так близко друг от друга, что я слышала, как стучит его сердце.

В общем, танец тот мы так и не дотанцевали. Мы сбежали и заперлись в номере. И не выходили оттуда двое суток. Только минеральную воду заказывали по телефону и иногда что-то перекусить, не помню. Ни зимы, ни горнолыжной трассы, ни коняшек, ни элитной бани с бассейном я так и не увидела. Да мне и не до того уже было.

Шеф, конечно, потом сильно ругался, ну а что я могла сделать? Я ведь себя не контролировала вообще.

Когда пришло время вернуться домой, я стала словно зомби, не могла найти себе места, не могла ни есть, ни сосредоточиться ни на чём, всё думала о нём, вспоминала. А потом, буквально через день он позвонил мне, и всё. Мы стали встречаться и встречались несколько лет подряд, до моего попадания сюда.

Поэтому я знаю, что такое страсть, любовь. А ни с Будяком, ни с Леонидом у меня такого огня нет. Да, мне приятны и волнительны их ухаживания, взгляды, намёки, но, если того же Будяка долго нет, так я о нём и не думаю. А как Леонид уехал, так я о нём вспомнила раза два и то, потому что собирала документы, которые он сказал собрать.

И вот что мне делать?

А ведь решать что-то было нужно.

Я долго ещё думала, ворочалась на жестком матрасе с выпирающими комочками ваты, пока незаметно для самой себя не уснула, так ничего и не придумав.

В Москве была суета.

Я не буду описывать, как я воевала с суровой дамой в Главке, как оформляла и переоформляла документы, прямо горы документов. Постоянно чего-то то не хватало. То было оформлено не так, как хотелось этой даме. Наконец, преодолев небольшую часть бюрократических барьеров, я получила немного времени, целый день, который могла использовать для себя.

И первое, что я сделала, я поехала в Серпухов. Да, я очень хотела увидеть Лидочкиного отца.

Автобус медленно ехал, останавливаясь у каждого столба, пассажиры то выходили, то заходили, и мне казалось, что эта дорога никогда не закончится. За дни, проведённые в Москве, я тысячу раз пожалела, что у меня нет здесь своей машины — добираться туда-сюда бесконечное количество раз отнимало уйму времени и сил. Когда окончательно начну устраиваться, нужно будет перегнать мой автомобиль сюда, иначе я сойду тут с ума.

Город Серпухов в эти времена представлял собой смесь облезлых старинных храмов, церквушек и ажурных домиков, которые не развалили во время революции и после, вперемешку с новыми кварталами однотипных сталинских и хрущёвских построек. Он утопал в зелени и был довольно уютным.

Эдуард Борисович Беляев действительно проживал здесь.

Поплутав немного, не без труда, постоянно переспрашивая правильную дорогу у местных жителей, я таки нашла его дом (спасибо дорогой Бэлле Владимировне, которая пробила по своим связям мне его адрес. Нужно будет по приезду обязательно отнести ей коробку конфет и шампанское), поднялась на третий этаж и позвонила в обитую строгим тёмно-синим дерматином дверь. Раздалась трель звонка, дверь распахнулась и на пороге появился совсем не старый ещё представительный мужчина, в пенсне и махровом халате, из кармана которого торчала газета.

При виде меня он вытаращился, снял пенсне, потёр глаза, надел его обратно и ещё раз внимательно посмотрел на меня:

— Здравствуйте, — немного удивлённо сказал он, — вы, собственно, кто и к кому?

— Добрый день. Вы — Эдуард Борисович Беляев? — спросила я, неожиданно смутившись.

— Да, — ответил он, пристально рассматривая меня, — чем обязан? И кто вы?

— Скажите, Эдуард Борисович, а в сорок девятом и пятидесятом годах вы работали парторгом и проживали в деревне Красный Маяк?

— Да, — совсем уж удивлённо протянул он и ещё раз внимательно посмотрел на меня. — А что?

— А Александру Скобелеву вы знаете?

— Знаю, — смутившись, кивнул он и торопливо добавил, — а что с ней?

— Я — Лидия, её дочь, — сказала я и тихо добавила. — И ваша.

Мы сидели на кухне и пили коньяк и ели бутерброды с дефицитными шпротами. Лидочкин отец оказался довольно-таки состоятельным человеком: и обстановка в квартире, и продуктовый набор — всё свидетельствовало о том, что живет он отнюдь не бедно.

Нужно отдать ему должное, при такой неожиданной новости он не упал в обморок, не затопал ногами в истерике. Нет, довольно-таки быстро справившись с эмоциями и взяв себя в руки, он пригласил меня в квартиру и накрыл немудрящий стол: коньяк, бутерброды, порезанные лимоны, бородинский хлеб, сыр и сервелат.

И теперь мы сидели и беседовали.

Меня немного поразило, что он даже не усомнился в том, что я (в смысле Лида) его дочь. Вот лично я бы, на его месте, решила, что это аферистка какая-то.

Этот вопрос я и задала ему в первую очередь.

— Нет, конечно, — удивился он, — ты же как две капли воды похожа на мою мать в молодости и немного на сестру. Я, когда тебя увидел, сначала не понял даже, думал, померещилось, что это моя мамка помолодела и явилась ко мне. Лучше расскажи о себе.

— Мать невзлюбила меня сразу, как только я родилась, — поделилась я, — у неё есть ещё вторая дочь, Лариса. Так вот для той дочери она делает всё, а меня — только шпыняет и ругает. Даже жениха моего женила на Лариске, потому что та в него влюбилась.

— Ох и Шурка! В своём репертуаре. Но ты сильно не осуждай её за это, ведь расстались мы тогда очень уж нехорошо, — вздохнул лидочкин отец. — Шурочка была замужем, разводиться боялась, боялась, а что люди подумают и скажут, боялась своих родителей и мужа. А удержаться мы не смогли. Дело молодое. Ты же замужем?

— Вдова, — ответила я.

— Эх, горе какое, такая молодая, а уже вдова, — искренне посочувствовал мне лидочкин отец, и продолжил, — Но, значит, ты всё понимаешь. И вот она как раз уехала в город, к тётке, а меня срочно вызвали и перевели в Чучковский район. Это в Рязанской области. Мы даже попрощаться не успели. Тогда это быстро делалось.

— То есть вы бросили её беременную?

— Лида, — опять вздохнул Эдуард Борисович, — о беременности я вообще не знал. Иначе увёз бы её с собой. Даже невзирая на то, что она замужем и что это может поставить крест на моей будущей партийной карьере. Как-то бы мы решили этот вопрос. Но ты же мать свою знаешь.

— Знаю, — теперь уже вздохнула я.

— О том, что меня скоро куда-нибудь переведут, ей было хорошо известно. Политика Партии была у нас такая тогда. Понимаешь?

— Угу, — кивнула я, накалывая вилкой кусочек сыра.

— Ты не думай, что я какой-то залётный хахаль. И мамка твоя не такая, — Эдуард Борисович разлил коньяк по рюмкам. — Это была настоящая любовь. Вот потому и не удержались.

Он подложил мне на тарелку ещё бутерброд и спросил:

— А твой отец… ну, в смысле муж Шурочки… Степан же его зовут? Он как к тебе относится? Он догадывается?

— Он прекрасно всё знает, — я хлопнула коньяк и поморщилась, закусывая лимоном, — она же вешалась потом, в хлеву. Так мне люди рассказывали. А он её спас, из петли вытащил, и ко мне всегда очень хорошо относился. Лучше даже, чем к Лариске.

— И это же все люди на селе знают… — даже не столько спросил, сколько констатировал Эдуард Борисович и тоже хлопнул коньяку, правда закусывать не стал.

— Знают, — подтвердила я, — это люди мне и рассказали.

— Бедная она, бедная, — загрустил Эдуард Борисович, — это же сколько ей пришлось пережить…

— Ну мой отец не позволял ничего такого, насколько я знаю, — вспомнила я откровения соседской бабульки, — Но могу ошибаться.

— Ох, Лида, сама знаешь, какие бывают люди, — покачал головой Эдуард Борисович, — а дети у тебя есть? Расскажи, как ты живешь? Как вообще?

— У меня есть дочь, Света, — похвасталась я, — уже первоклассница.

— Так, тебе тридцать лет… хотя нет, должно быть больше…

— Тридцать один недавно было.

— Ну пусть тридцать один. Дочери семь. Это ты в двадцать четыре родила получается… А замуж во сколько вышла?

— Это не моя дочь.

— В каком смысле?

— У Василия была дочь. Потом он умер. Вот она со мной и осталась.

— А её мать что же?

— Ольга отказалась от дочери и уехала в Чехословакию. Там замуж вышла.

— Ну ничего себе, — поморщился от удивления Эдуард Борисович, — Вот как нынче бывает.

— Но сейчас она развелась и хочет вернуться обратно, — торопливо сказала я, — и Светку хочет отобрать у меня назад.

— Воспылала вдруг материнской любовью? — недоверчиво хмыкнул лидочкин отец.

— Почти, — чуть пьяненько хихикнула я и потянулась за кусочком колбаски, — Валеев оставил Светке трехкомнатную благоустроенную квартиру. Вот она узнала и решила наложить лапу.

— Так, — нахмурился Эдуард Борисович, — давай поступим так: напиши-ка мне все её данные, этой Ольги, и данные твоей приёмной дочери. Есть у меня кое-какие связи. Попробую посодействовать. Тем более она за границей жила. Неблагонадёжная, значит.

— К тому же актриса, — наябедничала я.

— Совсем хорошо, — ухмыльнулся Эдуард Борисович, — моральный облик актрисы, сбежавшей за границу… хм… интересненько… это значительно облегчает нам задачу…

— Эдуард Борисович, — сказала я, — спасибо вам огромное за помощь. От связей ваших не откажусь. Мне сейчас ваши советы очень нужны.

— А ты кем работаешь?

— Я сейчас третий заместитель директора депо «Монорельс», — похвасталась я, — хорошая зарплата, двухкомнатная квартира, автомобиль. Всё у меня нормально.

— А почему только третий заместитель, а не директор? — хитро прищурился Эдуард Борисович, — смотрю, хватка у тебя моя. Могла бы уже давно далеко пойти.

— Да я ещё высшее образование не получила.

— А вот это плохо, — пожурил меня он, нахмурившись. — ты же сама понимаешь, что и подвинуть могут и будут в своём праве?

— Понимаю. — Вздохнула я, — Но я исправляюсь. Потихоньку, но исправляюсь. Вот только что сессию за два курса сдала. Экстерном. За три не позволили.

— Надо поднажать, сама знаешь же.

— Угу.

— А давай за твою мать выпьем, за Шурочку, — разлил коньяк Эдуард Борисович, его глаза мечтательно затуманились, — она у нас красавица!

— Сейчас уже не очень красавица, — покачала головой я, — сами понимаете, тяжелая работа на селе, условий особых нет, вот и состарилась раньше времени.

— Эх, годы как идут, — кивнул Лидочкин отец и чокнулся со мной, — а ведь когда-то мы были молодыми. Эх, жизнь…

Мы выпили и закусили. Я не стала тянуть кота за хвост и выложила главную причину, ради чего я сюда к нему приехала:

— Эдуард Борисович, — сказала я, наблюдая, как он делает себе бутерброд с сыром, — мне ваша помощь очень нужна. Собственно говоря, я из-за этого набралась наглости и побеспокоила вас.

— Да что ты такое говоришь?! — возмутился он и даже о бутерброде забыл, — Лида! Ты — моя дочь и всегда будешь желанным гостем в моём доме! Давно уже должна была приехать! Я-то о тебе не знал! Инче сам бы давно приехал к вам!

Я кивнула.

— Так чем тебе надо помочь? — деловито спросил он, отложив бутерброд в сторону, — денег могу дать только тысячу, если быстро надо. Остальные все на сберкнижке, это завтра-послезавтра только. Время-то терпит? И сколько тебе нужно?

— Мне не нужны деньги, — покачала головой я, — у меня их хватает.

— Ну да, вижу, не бедствуешь, — одобрительно окинул оценивающим взглядом мой импортный вельветовый костюм Эдуард Борисович, — а что тогда надо? Говори, чем смогу — помогу.

— Мне нужно письмо.

— Письмо? — изумился Эдуард Борисович, — ну ты даешь! Что за письмо и зачем? И к кому?

— Письмо к моей матери, к Шуре, — быстро сказала я, — понимаете, она совсем на меня обозлилась. Сестра её ещё постоянно подзуживает. Она хочет мою квартиру отобрать для Лариски. И заставить меня переехать в село. Чтобы там работать на её огородах…

— Ну и пусть себе дальше хочет! — хмыкнул Эдуард Борисович, — тоже мне проблему нашла!

— Да, это проблема! — горячо воскликнула я, — она же в горисполком письмо с жалобой на меня написала! И ко мне на работу! И в нашу городскую газету! Меня секретарь парткома на ковер вызывал. Я еле-еле выкрутилась. Так мать припёрлась сама лично ко мне на работу и устроила там настоящий скандал.

— Ого! — сразу посерьёзнел Эдуард Борисович, — дела…

— И вы же её характер знаете! Она не успокоится, пока не добьется своего! На меня и так уже на работе начальство косо смотрит. А враги активизировались, чтобы меня с места сдвинуть!

— Я так понимаю, ты хочешь, чтобы я написал ей и запретил тебя трогать? — догадался Эдуард Борисович, — ну хорошо, я напишу. А вот теперь смотри, давай мы поступим так…

Договорить фразу он не успел, так как в дверях кухни показалась эффектная блондинка, примерно лет пятидесяти, которая при виде нас, возмущённо воскликнула:

— А это ещё что такое?!