Конторщица 5

Глава 18

— Адочка, послушай, я всё объясню! — моментально подскочил Эдуард Борисович и как-то виновато обернулся ко мне, — Лида, познакомься, это Аделаида Викентьевна, моя супруга.

— Очень приятно, — вежливо икнула я, досадуя, что она появилась в столь неподходящий момент, — а я — Лида.

— Кто вы? — довольно нелюбезно процедила Аделаида Викентьевна и так зыркнула на супруга, что мне сразу стало ясно, что пора отсюда сваливать.

— Ладно, не буду мешать вам, — сказала я, поднимаясь из-за стола, — к тому же мне пора. Спасибо, Эдуард Борисович, за разговор… и вообще… за всё.

— Ты собираешься объяснить мне, что здесь происходит и кто такая эта Лида?! — похоже супруга лидочкиного отца завелась и назревал скандал.

Очевидно, и сам Эдуард Борисович понимал это. Так как не стал удерживать меня, однако сказал:

— Подожди, Лида, как ты сейчас на Москву поедешь? Давай я отвезу тебя.

— Эдуард Борисович, вы же выпили! — отказалась я, — не надо никуда меня везти, я сама, на автобусе спокойно доберусь. Тут недолго ведь.

— Ты с ума сошел! Никуда ты не поедешь! — заверещала Аделаида Викентьевна, некрасиво вытянув шею, отчего стала похожа на большую гусыню. — Только через мой труп!

Судя по тому, каким взглядом посмотрел на неё Эдуард Борисович, до состояния трупа ей уже было недалеко. Видимо и сама Аделаида Викентьевна это поняла, потому что покраснела и залепетала уже менее уверенно:

— Но Бусик, как прикажешь понимать всё это? Я прихожу домой раньше времени, а ты тут с этой… — она замялась, подбирая слова, — с этой… девицей распиваете коньяк среди бела дня! Наедине! И что мне думать?!

— Лида — моя дочь, — тихо, но очень гордо, сказал Эдуард Борисович, и Аделаида Викентьевна ахнула и резко сдулась:

— К-к-как дочь? Ты что, изменял мне, Бусик?! — со слезой в голосе пролепетала она.

— Не говори глупостей, Ада, — устало сказал Эдуард Борисович и потёр виски, — мы с тобой женаты двадцать пять лет, а Лиде — тридцать один. Когда она родилась, я тебя тогда и не знал ещё даже.

— Но ты никогда не говорил мне о дочери… Ты скрывал?

— Сам только что узнал, — вздохнул Эдуард Борисович. — Господи, столько лет прошло. Кто бы мог подумать…

— Странно, столько лет эта Лида не появлялась, а тут вдруг появилась, — чуть придя в себя, нехорошо прищурилась Аделаида Викентьевна и с вызовом глянула на меня, — и знаете, Лида, денег у нас нет!

— Да нужны ей твои деньги, как зайцу стоп-сигнал! — рявкнул Эдуард Борисович, — у неё самой их столько, что хоть стены обклеивай!

— Тогда я совершенно ничего не понимаю… — красиво подведённые глаза Аделаиды Викентьевны налились слезами, — это всё так неожиданно…

— Вот что за баба-дура! Мочи моей нет, — пожаловался мне Эдуард Борисович, — нет, чтобы порадоваться, расспросить, поговорить, сразу скандалить начинает!

— Но Бусик…

— Помолчи лучше, Ада!

Аделаида Викентьевна скорбно поджала губы.

— И, кстати, у нас теперь есть внучка, — хвастливо вдруг заявил Эдуард Борисович, — уже первоклассница! Вот видишь, Ада, а ты говорила, что я бесплодный!

Аделаида Викентьевна сдержанно промолчала.

В общем, у четы Беляевых я задержалась ещё почти на час. Пока мы с Аделаидой Викентьевной пили чай, Лидочкин отец написал письмо Шурке. Так что возвращалась я домой вооруженная самым страшным идеологическим оружием. Супруга Эдуарда Борисовича, кстати, оказалась вовсе не такой уж и плохой. А подобная реакция на незнакомую девушку, распивающую коньяк с ее мужем — в принципе вполне понятна. Так что я не обижалась, а довольно-таки мило поболтала с ней. Заверив её, что не претендую ни на их квартиру, ни на дачу, ни на автомобиль. После такой новости Аделаида Викентьевна совсем воспряла духом, стала совсем уж приветливой и чай мы попили довольно мило. Более того, когда они меня провожали на вокзал, я удостоилась от супруги Лидочкиного отца приглашения заезжать иногда в гости. Без ночёвки правда, но тем не менее.

Р-родственники, итить их!

Домой я возвращалась в хороший, не по-осеннему тёплый день: осторожно падали золотистые листья, в воздухе носилась паутина и пахло клейкими ёжиками каштанов, а в прозрачном небе где-то высоко-высоко курлыкали журавли.

Римма Марковна хлопотала на кухне, Светка унеслась к третьедомовцам по своим делам. Я зашла на кухню:

— Что тут у вас? — спросила я и устало примостилась на моём любимом месте.

— Светочка делает успехи, — похвасталась Римма Марковна, — у неё скорость чтения самая высокая в классе. А вот с французским — беда, придётся, видимо, репетитора менять.

— Так, может, у неё нет способностей к языкам?

— Ага, как же! — возмутилась Римма Марковна, ловко орудуя возле духовки, — к английскому есть, а к французскому — нет способностей!

— Тогда да, нужно искать нового учителя.

— Вот только где его найдёшь? — загрустила Римма Марковна и вытащила из духовки противень с бисквитами, на всю кухню запахло ванилькой, а у меня в животе заурчало, — еле-еле Ингу Романовну удалось найти и уговорить. Да и то, по протекции Норы Георгиевны. Не знаю, что теперь и будет.

— Да ничего страшного не будет, — успокоила старушку я, — пусть походит пока к этой Инге Романовне, а потом всё равно в Москве другие учителя будут. Может, и хорошо там всё пойдёт…

— Ты всё-таки упёрлась на Москву ехать, — поникла Римма Марковна, но, тем-не-менее, водрузила передо мной тарелку со свежеиспечёнными бисквитами и налила кружку молока.

— Угу-м, — ответила я, впиваясь зубами в ванильную мякоть бисквита.

— Лидочка, дорога, послушай меня, старую, — Римма Марковна уселась напротив меня и впилась таким укоризненно-гипнотическим взглядом, так что я чуть молоком не подавилась, — ну вот зачем тебе эта Москва, Лида? Там всё так сложно, строго. Ты тут только устроилась, а вот опять — всё заново…

— Римма Марковна, здесь оставаться не вариант, — ответила я, — это — стопроцентно. Кроме того, здесь мои родственники и родственники Светы нам спокойно жить не дадут. Тратить время на вечную войну с ними не хочу.

— Да, — грустно покачала головой старушка, — ты уж извини, Лида, но твоя мамка такого наворотила — врагу не пожелаешь.

— И это — только начало, — согласилась я и добавила, — кстати, я сейчас перекушу, отдохну полчасика и еду к ней.

— Зачем? — опешила Римма Марковна.

— Хочу окончательно разобраться, — сказала я.

— Ох, Лида, но ты ведь уже ездила туда окончательно разбираться! — вздохнула Римма Марковна, — и на сколько твоего «окончательного разбирательства» хватило? На три дня?

— В этот раз у меня есть серьёзный аргумент, — ухмыльнулась я и протянула руку взять ещё бисквит.

Микроклимат города и его окрестностей всегда сильно отличается. Если утром у нас погода была тёплая и спокойная, то выехав за город, я торопливо закрыла окно — подул холодный ветер, в боковые стёкла ударились косые струйки дождя. Хорошо, что я решила не выпендриваться перед родственниками и натянула на себя тёплый спортивный костюм и куртку.

В Красном Маяке, однако, дождя не было, зато было непроходимое болото. Особенно на дороге. Тио матерясь и разбрызгивая грязь, я подрулила к знакомым воротам, посигналила и вышла из машины, стараясь не вступить в свежую коровью лепёху. В дом заходить не хотелось.

Здесь разберёмся.

Я машинально погладила нагрудный карман, где хранилось письмо от Эдуарда Борисовича. На душе стало теплее.

Лидочкина мать, Шурка, открыла калитку, увидела меня и уставилась на меня в изумлении. Видимо, не ожидала, что я приеду так быстро.

— Явилась! — хрипло сказала она и зло добавила, — Бесстыдница!

— Здравствуйте, — сказала я.

— Ну заходи, — неприветливо буркнула мать, при этом в её голосе послышались нотки злорадства.

— Здесь поговорим, — сказала я.

— Неча на улице народ веселить! — отрезала она, — марш в дом! Я тебе сейчас всё расскажу!

— Вы уверены, что хотите, чтобы отец это слышал? — спросила я.

— Что слышал?

— Ну, на пример, про Эдуарда Беляева…

— Ч-ч-что? — побледнела мать и ухватилась за калитку.

Я аж испугалась, что она сейчас упадёт прямо в грязь.

— Т-т-ты знаешь? — прохрипела Шурка.

— Мне кажется, в Красном Маяке все знают, — дипломатично ответила я, — теперь и я в курсе.

— И что с того? — вскинулась мать.

— Теперь мне понятно, почему ты так себя ведешь, почему всё достаётся только Лариске, даже мой жених, а мне только упрёки и тумаки, — с горечью сказала я, не замечая, что в порыве перешла к лидочкиной матери на «ты». — Нелюбимый ребенок, которого ты нагуляла. А я всю жизнь расплачиваюсь за твои удовольствия…

— Замолчи! — зашипела Шурка, воровато оглядываясь вокруг, не услышал бы кто.

— А почему я должна замолчать? — криво усмехнулась я.

— Ты хочешь разрушить мою жизнь? Жизнь своей сестры? Нас же люди засмеют…

— Но ты и сестра вполне спокойно разрушили мою жизнь, — равнодушно пожала плечами я, — когда письма на меня стали писать, когда в партком приехали. Что-то о моей репутации и о моей жизни вы не особо задумывались. Почему меня теперь должна волновать ваша жизнь? На основании чего я должна вас жалеть? Чтобы вы потом мою квартиру себе забрали?

— Потому что я — твоя мать! — возмутилась Шурка, всё такая же бледная, с горящими лихорадочными глазами.

— Матери так не поступают, — не согласилась я, — ни одна мать не должна мстить своему ребёнку, даже если её любовник бросил. Ребенок то при чём? В чём я была виновата перед тобой? За что я всю жизнь расплачиваюсь?

Шурка насуплено промолчала.

— В общем так, — сказала я, — я сейчас уеду, а вы забываете обо мне навсегда, мамаша. У вас есть любимая дочь Ларисочка. Вы только её любите, только ей во всём помогаете. Вот пусть она вас и досматривает, пусть помогает. А меня забудьте и прекращайте мне мстить. И тогда я вас тоже трогать не буду.

— Ты смотри, как она заговорила! — закричала Шурка и тихо ойкнула, оглядываясь, не услышал ли кто.

— И вот ещё, — не стала вестись на истерические манипуляции и заедаться по второму кругу я. — Я вчера встречалась с отцом. С настоящим отцом.

Шурка вскрикнула и разрыдалась, прижав руки к лицу.

Я подождала немного, пока первое потрясение пройдёт, и сказала:

— Эдуард Борисович написал вам письмо.

— П-письмо? — неверяще пролепетала Шурка, вспыхнув, и мне на миг сделалось её даже жалко. Могучим усилием воли, я отогнала это неуместное сейчас чувство и продолжила:

— Да, письмо. Я ему всё рассказала. И о моём несчастливом детстве. И о свадьбе Лариски с моим женихом. И о вашем плохом отношении, и о письмах в партком.

— Да как ты посмела?! — опять вышла из себя Шурка и велела, — письмо давай сюда!

Я не стала её троллить и молча протянула письмо. Шурка дрожащими руками распечатала и принялась судорожно читать. По мере чтения лицо её делалось то мечтательным, то задумчивым, то хмурым. Беляев рассказал мне в общих чертах что там написано, поэтому вскрывать и читать я не стала — неэтично как-то. И теперь «читала» по лицу Шурки содержание письма.

Дочитав письмо, Шурка вытерла слёзы и тихо спросила:

— Какой он?

— Красивый. Импозантный. Видный мужчина, — безжалостно ответила я. С каждым моим словом плечи Шурки опускались всё ниже и ниже.

— Семья у него есть? Дети?

— Жена, Аделаида Викентьевна, лет пятидесяти, красивая, ухоженная женщина. Блондинка, — сказала я.

Шурка грустно посмотрела на свои огрубевшие руки и ничего не ответила.

— А из детей только я. Он же только тебя всю жизнь любил.

— Ладно, — после долгого, тягостного молчания сказала мать. — Живи своей жизнью, Лида. Ты вся в отца. Наверное, поэтому я тебя так не люблю.

Хоть я и не была Лидой, но мне от этих слов стало не по себе.

— А отца хоть любила? — спросила я, лишь бы заполнить тягостную паузу.

— Любила, — кивнула своим мыслям Шурка, — я и сейчас его люблю.

— Так почему же меня не любишь?

Шурка не ответила.

Мы так и стояли молча, обдуваемые злым ветерком, не чувствуя холода. Она о чём-то думала, о своём, далёком-далёком. А я не решилась прервать эти её мысли. Последние слова не были ещё сказаны. Мне нужно было удостовериться, что эта женщина теперь точно уйдёт из моей дальнейшей жизни навсегда и оставит меня в покое.

Нашу тягучую паузу неожиданно нарушили.

— Лида! Скобелева! — со стороны поворота к нам по обочине дороге, разбрызгивая грязь бежала женщина. Я присмотрелась. Пока она совсем не приблизилась, я не могла понять, кто это. Сперва подумала, что Лариска, но эта была гораздо толще.

Приблизившись почти вплотную, женщина воскликнула:

— А мне мой говорит, гля, к Шурке Лида приехала! А я потом смотрю — точно, твоя ж машина!

— Чего тебе? — нелюбезно буркнула лидочкина мать.

— Шура, а ты что, плачешь? — от жадного любопытства глаза тёти Зины (а это была именно она, просто в фуфайке и платке я её не узнала). — Случилось что? Где Степан?

— Дежурит сегодня на бойне, — ответила Шурка. — Чего хотела?

— Да я спросить хотела только, — дородная тётя Зина всё никак не могла отдышаться, — ты когда обратно в город собираешься, Лида?

— А твоё какое дело? — вызверилась Шурка, не дав мне ответить.

— Да надо Ростику мешок картошки и кое-каких харчей передать. Они там, в общежитие, уже всё подъели, — объяснила тётя Зина, — так я подумала, чем тащить всё на автобусе, можно же машиной, раз Лида всё равно в город едет.

— Я не подниму мешок картошки, — дипломатично ответила я, — да и нету у меня сейчас времени ездить, общагу ихнюю искать.

— Ничего страшного! Я же с тобой поеду, — «обрадовала» меня тётя Зина, — мне всё равно в городе надо по делам пару дней побегать, как раз поночую у тебя и всё порешаю. Ты же меня до сберкассы подкинешь днем и потом в зубную поликлинику, и ещё в «Заготзерно»?

Мне эта беспардонность вконец надоела, и я с наивным видом брякнула, обращаясь к лидочкиной матери:

— Тётя Зина хочет, чтобы я в своей квартире Ростислава прописала.

— С хрена ли? — упёрла руки в бока Шурка и враждебно уставилась на тётю Зину.

— Чтобы потом разменять квартиру на меня и Ростислава, — наябедничала я.

— А ху-ху ты не хо-хо? — заверещала Шурка и ткнула Зинке прямо под нос две фиги.

— Ну ты и дурища, Лидка, — Зинка бочком, бочком, пятилась подальше от разъярённой Шурки.

Отойдя на безопасное расстояние, она злорадно добавила:

— Не зря тебя в дурке столько раз держали!

Шурка заорала благим матом, схватила ком болота и метнула в Зинку. На фуфайке расплылось грязное пятно.

— И дочурка дура набитая, вся в мамашу!

Шурка бросила ком опять, правда на этот раз промахнулась.

— Идиотка! На! Любуйся! Вот тебе срака! — заверещала Зинка, отбежала подальше, куда невозможно было добросить грязь, сняла штаны и показала нам рыхлую белую задницу.

— Ты хоть бы подмылась, чушка! — обидно расхохоталась Шурка и опять швырнула грязь.

Но Зинка уже унеслась.

— Ты же не прописала его? — подозрительно глядя на меня, тревожно спросила Шурка.

— Нет, конечно, — ответила я, — таких желающих из нашей деревни ого сколько. У меня столько квартир нету, вас всех прописывать.

— Не пускай её больше в дом, — велела мне лидочкина мать, — а я с ней еще разберусь.

— Я планирую переехать в Москву и разменять обе квартиры на одну, там отец обещал помочь, — сказала я. — Так что никого я прописывать не буду, ни Ростислава, ни Лариску.

— Ладно, Лида, — устало сказала лидочкина мать, под глазами у неё залегли тени, плечи ссутулились, казалось, она постарела лет на десять, — езжай, делай своё счастье. А мы тут уж сами как-нибудь…

Мне её на миг даже стало жалко, но я не повелась на эти манипуляции.

— Хорошо, — просто сказала я.

— Ты возле отца будешь? — напоследок спросила она.

— Да.

— Скажи ему, что я его не забыла, — тихо сказала мать, махнула рукой и, тяжело ступая, пошла в дом.

А я порулила к дому Лариски.