Глава 12

В то же самое время. Ноябрь 640 года. Окрестности города Севистан (в настоящее время — Сехван). Средний Синд.

Древний и богатый город Севистан был истинным сердцем Синда. Еще величайший завоеватель Искандер Двурогий бился с его правителем и победил. Но вот сейчас все оказалось куда сложнее. Надир, которого погнала из дома лютая нужда и ненасытные жены, оценивал свои возможности трезво. У него не было сорока тысяч закаленной в боях пехоты и отрядов фессалийской конницы. А это значит, что огромную и многолюдную страну одной только военной силой ему не покорить. Он шел от Татты быстрым маршем около двух недель и поражался, сколько людей живет по берегам Инда и его притоков. Мелкие городки сдавались сразу же. Им нечего противопоставить армии юга. С большими приходилось возиться.

Нерун[25], богатый город с трех днях пути от Татты, они взяли с налету. Они забросали его горшками с раскаленными углями и камнями. Уж слишком мало оставалось глиняных шаров с зажигательной смесью. Надир берег их, как зеницу ока. Пока жители тушили город, на стены в отчаянной атаке забрались полуголые джаты и открыли ворота. Нерун ограбили, княжескую семью перебили, как перебили всех, кто сопротивлялся, и войско покатилось на север, собирая по пути дань с перепуганных крестьян. Гонцы эмира скакали во все стороны, а старосты деревень, которые назывались раи, спешно грузили телеги зерном и гнали их навстречу армии, выражая всяческую покорность. Изъявили покорность и землевладельцы. Они стали дзимми, данниками-немусульманами, а значит, теперь они находятся под защитой закона, и это было внове в этих землях. Всадникам-индуистам, вчерашним дикарям мидам и джатам, и ополчению из местных буддистов все это не слишком нравилось. И лишь обещания богатой добычи вперемешку с зуботычинами на редкость свирепого эмира держали это разномастное воинство в повиновении. Впрочем, Нерун выплатил огромную контрибуцию, которую Надир скрепя сердце раздал до последней драхмы, не взяв себе ничего. Пусть только успокоятся и перестанут разорять страну, которая приняла власть ислама.

Надир вел себя на редкость мирно, если можно сказать такое про вождя могучего войска. Но он знал, что делает. Ему не нужен бунт за спиной. У него впереди настоящая цель. Севистан! Богатейший город страны Синдху. Город, населенный по большей части буддистами, как и все нижнее течение Инда. А ведь они с тестем проявили истинную мудрость и не стали считать язычниками тех, кто поклоняется этому улыбающемуся человеку. Скорее всего, это еще один древний пророк, вроде христианского Исы. Тогда в чем виноваты эти люди, если свет ислама только-только пришел в эти земли? Ведь ислам — это мир, справедливость и закон. Ты еще не готов открыть свое сердце истинной вере, но уже признаешь власть халифа — тебя никто не тронет. Ты получаешь защиту взамен на дань, джизью. А еще получаешь свободный доступ к торговому пути от Синда до Антиохии и Дамаска! И именно это убедило местных богачей встать на его сторону.

Надир и не подозревал, что в ТОЙ реальности завоеватель Пакистана Мухаммед ибн аль-Касым поступит точно так же, как он сам. Он договорился с главами купеческих гильдий, и половина городов просто сдались ему без боя. Да и как Надир мог подозревать такое, когда этот человек еще не родился, и непонятно, родится ли теперь вообще? И точно так же, как тот неродившийся человек, Надир пообещал тридцатую часть доходов жрецам-брахманам. Эмир совершил чудовищный для правоверного мусульманина поступок, но это еще больше укрепило его власть. Весь Синд от морского побережья и на три недели пути к северу покорился ему, и вот теперь Севистан встал перед ним необоримой твердыней, закрыв ворота.

— Ну, значит, садимся в осаду, — пожал могучими плечами эмир и дал команду разбивать долговременный лагерь.

Без крыши над головой в этих землях нельзя никак. Проливные дожди — обычное дело здесь. Тут не Аравия и не Сирия, где с неба за полгода может не упасть ни капли дождя. Тут льет так, что раскаленная земля шипит, жадно впитывая в себя потоки воды, падающей сверху. Воины нагнали тысячи крестьян, которые мигом собрали множество огромных хижин, накрытых широкими листьями, соломой и камышом. Они же выстроили укрепления перед городскими воротами, освободив от этого труда воинов. Воины же небольшими отрядами рассыпались по окрестностям, объясняя старостам и дехганам, местным землевладельцам, что власть переменилась. В лагерь Надира потянулась синдская знать. Они очень не хотели, чтобы их поместья разорили. Они были готовы договариваться. Ведь именно об этом на ломаном языке им сказали прокаленные солнцем всадники непривычного здесь вида. Арабы принесли им обычное предложение: ислам, дань или меч.

Месяц осады пролетел в трудах и заботах. Надир и его тесть принимали гонцов из других городов, устрашенных судьбой Неруна. Они пока что просто приезжали на разведку. Они лили пустые слова, не обещая ничего конкретного, но все понимали, что если Севистан падет, то им придется признать власть этого страшного человека с невиданными здесь голубыми глазами. Они еще не знали, что Надир уже договорился с вождями речных джатов, и подвоз продовольствия в Севистан полностью остановлен. До того момента, когда из города пришлют парламентера, оставались считаные дни. Впрочем, местный раджа так никого и не прислал. Зато гонцов прислали гильдии богатейших купцов и ремесленников. Они были готовы сдать город, только не знали как.

— Наш раджа Севистан нипочем не сдаст, — с тоской во взоре развели руками уважаемые люди, которые вырвались из города, чтобы якобы привезти туда зерна. Они оделись без обычной пышности, в одни лишь длинные рубахи и тюрбаны, закрученные причудливым узлом. Они шли к врагам, ни к чему смущать их своим богатством.

— Радже плевать на голодающих людей, — продолжили они. — Он забрал себе всю еду, добрый господин. А сам послал гонца к царю Чачу. Он ждет помощи.

— Если раджа не сдаст город, — равнодушно пожал плечами Надир, — сдайте вы.

— Но как мы это сделаем? — возопили купцы. — Ведь ворота охраняют воины!

— Когда-то Искандер Двурогий шел через ваши земли, — поучительно сказал Надир. — И он славно надрал задницу тогдашнему радже Севистана. Так вот! У него был отец. Филипп его звали. Большого ума мужчина! Так он, подходя к какому-нибудь городу, говорил: самые высокие стены перешагнет осел, нагруженный золотом.

— О! — просияли уважаемые люди.

— Дайте золота воинам на воротах, — продолжил Надир. — Дайте столько, чтобы они согласились. Или вы не хотите жить?

— Мы сделаем это, величайший, — купцы гнули спины, словно заведенные. — Вы получите Севистан и не тронете его. Да?

— Не трону, — важно кивнул Надир. — Но это будет стоить вам денег!

— Да-да! — скривились уважаемые люди. — Мы слышали, как вы покорили Татту… По золотому динару с мужчины, полдинара с женщины и драхма с ребенка.

— Кхе-кхе! — многозначительно покашлял Азиз ибн Райхан, и Надир понял тестя без слов.

— Видите ли, почтенные, — со сладкой улыбкой ответил он. — Я шел сюда почти месяц. У меня десять тысяч человек войска. И они должны остаться довольны своей добычей, иначе не станут слушать меня и разорят ваш город. Полтора…

Надир внезапно вспомнил, что у него две жены, одна из которых скоро родит. Он вспомнил, что пятую часть добычи нужно отослать в Медину. Он вспомнил про долг перед братом… Надир вздохнул.

— Два динара с мужчины, динар за женщину и две драхмы за ребенка. И казна раджи переходит мне. Она не входит в эту сумму.

— Но это же чудовищные деньги! — позеленели купцы. — Мы даже не знаем, соберем ли столько. Вам придется увести в рабство несколько сотен жителей. Из тех, кто победнее и не сможет дать за себя выкуп.

— Да на кой-мне ваши голодранцы, — отмахнулся Надир. — Своих девать некуда. Пусть богатые заплатят за бедных, это добродетельный поступок. Возьму перцем, железом, солью и тканями. А кстати, когда подойдет с войском царь Чач? Я думаю, уже нет смысла возвращаться в Татту. До его столицы, Арора, идти ровно столько же.

— Мы думаем, величайший, — почтительно ответили купцы, — вам нужно более опасаться царицы Рани Суханади, чем царя Чача. Чач получил власть из ее рук. Ведь это она полгода скрывала смерть царя. Это она вызывала сановников по одному на встречу с ним, а сама от его имени бросала их в темницу. Это она сказала, что царь перед смертью даровал власть Чачу… Она очень опасна, господин.

— Ах ты ж… — несказанно удивился Надир, поражаясь коварству местных женщин. — Утоплю суку, когда мне в руки попадется!

— Вот видишь, мой дорогой зять, — Азиз довольно поглаживал свою бороду. — Твое решение не брать больше жен оказалось мудрым. Воистину, я благословляю тот день, когда отдал за тебя свою дочь. Слушай! Какие тут, однако, скверные бабы! А может, твою вторую жену тоже утопим? Просто на всякий случай.

* * *

В то же самое время. Братислава.

Черный город. Самое жуткое место для любого жителя Братиславы, кроме Преисподней и Нави, языческого ада, обиталища демонов. Именно сюда пришел крепкий мужчина лет тридцати с небольшим, в толстом плаще, сколотом фибулой грубой северной работы. От плаща отчетливо тянуло запахом псины, ведь подбит он был волчьей шкурой. По всему видать, что чужак этот воин. Здесь, в столице, таких плащей давно уже не носили. И фибулами не пользовались. Пуговицы же куда удобней. И именно на серебряные пуговицы псов государевых с завистью посматривал пришелец, крикнувший «Слово и дело».

Дознаватель, который принял этого парня, не добился от него ни звука. Пришелец хотел говорить с самим боярином Гораном, и тот, немало удивленный такой настойчивостью, принял его. Человек, именем которого пугали детей от Балтики до Александрии, испытующе смотрел на того, кто не боялся ни его самого, ни его жуткой славы. Судя по суровому, словно вырубленному из камня лицу, этот муж вообще ничего не боялся.

— Ты, парень, знаешь, что бывает, если Слово твое облыжным будет? — задал Горан обычный в таких случаях вопрос. Потому-то и редко заходили сюда праздные людишки, ведь за ложный донос можно клейма на лице удостоиться. И тогда кончена твоя жизнь. До скончания века в миску плевать будут.

— Я не доносить пришел, — усмехнулся мужик. — Я вообще не болтлив, боярин. Десять лет ни одной живой душе не рассказывал, как владыка Прибыслав в сортире утоп. И как владыка лютичей Вартислав подо льдом поплавать решил. Умею язык за зубами держать.

— Вот даже как?

Горан посмотрел на воина долгим задумчивым взглядом. То ли дурак, головой скорбный, то ли отчаянно смел, раз не боится такие вещи вслух говорить. А Вацлав-то, оказывается, налажал тогда…

— Ну, раз не болтлив, сказывай, зачем пожаловал… как тебя, парень?

— Крок, — представился северянин. — Крок меня зовут. Из руян я. На острове мы живем. Святовид наш бог.

— Знаю ваш остров. И град Аркона знаю тоже. Хочешь чего? — нетерпеливо спросил его Горан.

— Князем хочу стать, — сказал Крок. — Я хорошего рода, и удачей воинской не обделен. На эстов ходил не раз, на пруссов, свеев и готландцев. Хочу к господарю Самославу в подручники пойти. Я не хуже сербского Дервана службу сослужу ему.

— Просишь ты немало, парень, — задумался Горан, который сегодня решил уже ничему не удивляться. — А раз просишь много, то и дать, наверное, тоже многое готов. Что же ты предложить князю хочешь?

— Янтарь, — улыбка Крока напоминала трещину в старом дубе. Обветренное лицо морехода, какими были все руяне, стало хищным, как у дикого зверя. — Я весь янтарь под себя заберу. Есть залив большой, он больше на озеро похож. Туда проход узкий ведет. В тот залив река Прейгиле[26] впадает. На той реке сильный град поставить можно. Тогда вся земля пруссов в кулаке будет.

— А ты те места знаешь? — пытливо спросил его Горан.

— Хорошо знаю, — кивнул Крок. — Три раза там был.

— За янтарем ходил? — вскинулся Горан. — И кому сдавал?

— Я у них имен не спрашивал, — усмехнулся Крок. — Купцы да купцы. В Гамбург ваш не повезу нипочем. Его там вполцены забирают. Да ты о том и сам знаешь не хуже меня.

— Смелый, да? — задумчиво посмотрел на него Горан. — Или просто глупый…

— Скажи обо мне князю, боярин, — попросил вдруг Крок. — Я дочь тамошнего владыки за себя сговорил. Если вено богатое за нее отдам, то сяду в тех местах по праву. У владыки своих сыновей нет, одни дочери. А сильного чужака с дружиной они князем признают легко. Такое там в обычае. Я дело верное предлагаю.

— В харчевню у ворот иди, — Горан взмахом руки отпустил воина. — Спросишь Сома. Скажешь, что от меня. Он примет на постой и кормить будет. Жди, пока позову.

Северянин ушел, а боярин встал, с трудом разогнув поясницу. Он не молодеет, и спина все чаще напоминает о себе. Солнце клонилось к закату, и ему все равно идти к князю на доклад. Вот заодно и о парне этом расскажет. Есть в нем что-то такое, что вызывает доверие. А вот страха, наоборот, нет вовсе. Отчаянный парень. Только такой и полезет в земли свирепых пруссов, терзавших своими набегами окрестные племена. Дорог солнечный камень. Ватаги охочих людей идут за ним, да только половина их них назад не возвращается. Не любят пруссы чужаков. А идти туда с войском государь не хочет. В тех болотах надолго застрять можно.

Боярину подали коня, и он поскакал в княжий замок, что хмурой громадой нависал над столицей. Горожане, видевшие его фигуру на персидском иноходце, издалека ломали шапку, а когда он скрывался из глаз, то крестились в испуге и плевали через левое плечо. Похорошела Братислава. Главные улицы были застроены сплошь, и заселены не абы кем. Сам государь здесь место под жилье жалует. Ни за какие деньги купить его нельзя, а вот лишиться можно запросто. Сделай шаг за пределы дозволенного, и твой дом уже не твой. И жизнь твоя уже не твоя. Твоя жизнь теперь — в соляной шахте с киркой в руках. Не один дом здесь трудами Горана хозяина сменил. Уж очень зыбка та грань, когда дозволенное недозволенным становится. Иной чиновник по лезвию ножа не хуже ромейского канатоходца ходит.

Цокают копыта по брусчатке мостовой. Заплатили горожане за эту роскошь немыслимые деньги, но никто и не подумал хоть копейку зажать или пожаловаться. Мигом в посаде за стеной окажешься вместе с мастеровыми и лавочниками средней руки. А это позор немыслимый для любого гордеца-нобиля. Таким вот хитроумным способом государь из ворюг неправедно нажитое обратно вытаскивает. Собственный город за их деньги благоустраивает. А другой способ — посуда эта проклятая, что китайцы делают. Стоит она чуть ли не на вес золота, а не позвать приличных людей в дом, если полного сервиза на сотню персон нет. И ведь покупают! Горан даже зубами скрипнул от возмущения. Те сервизы все до одного разные. Их бабы китайские вручную расписывают дивными картинками. Очередь на них на год вперед. Вне очереди только два человека свою посуду получили: ромейский император, которому она в подарок поехала, да сам Горан. Старый боярин даже покраснел от постыдных воспоминаний. Никогда он еще служебным положением не пользовался, а тут пришлось. Невместно персоне его уровня на серебряной тарелке есть, словно он купец какой.

— Тьфу ты, пропасть! — расстроился Горан, который к роскоши был равнодушен совершенно, но вынужден был соответствовать.

Ну… так он сам себе говорил, когда надевал сапоги из тончайшего сафьяна и шелковую рубаху. Он бы ни за что не признался, что вспоминает прошлую жизнь с каким-то недоумением. Словно и не он рыбу острогой бил, а потом дожидался, когда она дойдет под стрехой до зрелости, отравляя крошечную избушку невыносимым смрадом тухлятины. М-да… С этими мыслями и зашел боярин в кабинет князя, кивнув в ответ на приветствие гвардейца у дверей покоев. Ему сюда ход был открыт в любое время.

— Да ты где эту штуковину взял, владыка? — услышал Горан удивленный голос князя. — Неужели у нас умеют линзы делать?

— Так с незапамятных времен умеют, государь! — не менее удивленно ответил Григорий. — Еще у Сенеки в письмах про это есть. И у Аристофана в комедиях. А он и вовсе тысячу лет, как помер. Горный хрусталь давно полировать умеют, а стеклом выпуклым римляне огонь разжигали.

— Так чего ты мучаешься? — спросил Самослав.

Григорий читал длинный свиток, донесение из Александрии, с помощью линзы, то приближая, то удаляя стекло. Горану это было без надобности. Он читать не умел, но, чтобы мелкие детали рассмотреть, порой отодвигал вещь от себя, насколько хватало рук.

— Не мучаюсь я, государь, — вновь удивился Григорий. — Видишь, велел мастеру линзу мне сделать. Ослаб глазами. Слишком много читать приходится.

— Так сделай две линзы! — заговорщицки подмигнул ему Самослав. — И надень их на нос. Это называется очки. Надо только постараться, чтобы они тебе по диоптриям подходили. Ну, да это вопрос времени, я думаю. Нужную кривизну линзы сами подберете. Но непременно надо, чтобы оправа была из чистого золота! Это самое главное! Без нее не получится.

— Я не знаю, что такое диоптрии! — ответил Григорий, на которого снизошло озарение. — Но я тебя прошу, государь, святой церкви на такое полезное дело монополию выдать. У нас многие отцы мучаются, утомив глаза в ночных бдениях. Так, пусть они свои очки бесплатно получат, а остальные полную цену платят. Мне деньги очень нужны! Мне еще собор расписать надо. И цветные витражи вставить. А все вдовы боярские и купеческие, как на грех, здоровы, аки дикие туры во время весеннего гона. И ведут себя порой точно так же. Хоть плачь просто! Прелюбодействуют так, что я уже устал им грехи отпускать. Совсем совести у людей нет. Епархия в такой нужде, а хоть бы кто из них помер! Так что, княже, отдашь монополию?

— Забирай, — махнул рукой князь. — Садись, Горан. Докладывай! Что у тебя?

— Янтарь, — коротко ответил Горан. — И готовая база в земле пруссов. Прямо в том месте, про которое ты сказывал. Оно еще в честь лесной ягоды называется. Как его… Калининград, во!

Загрузка...