Конунг Туманного острова

Глава 13

В то же самое время. Ноябрь 640 года. Королевство Кантваре. (В настоящее время — графство Кент, Великобритания).

— Шапку надень, горе мое! Простудишься, ведь! — негромко сказала Леутхайд, стараясь, чтобы не услышали королевские дружинники.

Сигурд вздохнул и надвинул на голову нарядную шапку из собольего меха с усыпанной камнями брошью надо лбом. По местным меркам этому головному убору цены не было. Как не было цены шубе из ромейской парчи и богатому поясу, украшенному золотыми бляхами. Его величество Сигурд ехал в первое в своей жизни полюдье, ну или как там это действие в Кенте называли. Он еще не разобрался.

Здешние обычаи оказались весьма забавны. Короли Кента большую часть времени проводили в разъездах, согласовав с владельцами имений и хуторов график своего посещения. Нигде они не могли задержаться дольше трех дней. А если оговоренное число спутников короля превышалось, то и длительность приема гостей уменьшалась в той же пропорции. На лишние рты еду тут никто не запасал. Точно так же жили короли Берниции, Дейры, Мерсии, Думнонии, Уэссекса, Гвинеда, Поуиса, Девона, Эссекса, Стратклайда, Лотиана, острова Векта (будущий Уайт) и прочих великих и славных королевств, которых в Британии было примерно столько же, сколько лягушек в ближайшем пруду. Были и совсем крошечные государства, вроде Гвента и Брихейниога, по сравнению с которыми даже небольшой Кент казался чем-то значительным.

— Да… — промычал Сигурд, когда его познакомили с местными обычаями. — Ну и дыра… И выпивку аж из Бордо сюда везут. И дорогая она. А с эля здешнего меня воротит уже! Вот ведь попал я.

Он вздыхал и садился в сани, чтобы ехать в гости к следующему аристократу своего государства, проживавшему в примерно таком же сарае, как и его величество, только малость поменьше. Почему он садился в сани? Да потому что коня под его стать на всем острове не нашлось, а ходить пешком королю невместно. Он будет кормиться так до поздней весны, когда придется идти в поход. Две тысячи ртов, которых он обязан содержать всю зиму, тянули его, словно камень на шее. Слава богам, пришло несколько кораблей с зерном из Аквитании, а то все стало бы совсем плохо. Пришлось бы убавлять едоков старым добрым способом. А Сигурд ужасно этого не хотел. Не видать тогда воинской удачи.

Усадьба Осреда показалась совсем скоро. Тут не Словения с ее бескрайними просторами. Здесь от пролива до западной границы королевства пятьдесят миль. У иного ярла в Норвегии земли больше. Частокол, окружавший длинный дом, крытый потемневшей соломой, приветливо распахнул свои ворота. Его величество и свита въехали в богатую усадьбу, где помимо хозяйского дома стояли жилища ближних людей, родственников и загоны для скота. И даже кузница тут своя была. Прямо сейчас оттуда доносился веселый перезвон молотов. В Кенте добрые руды и умелые кузнецы. А еще Британия славилась своими тканями. При старых императорах сукно из этих земель расходилось по всему Западу. После того как римские легионы покинули остров, многое погибло, но кое-какие остатки ремесла сохранились в городах и монастырях. Королева Леутхайд уже все узнала про это и наложила руку на пастбища и стада овец, что принадлежали еще недавно королевской семье. Она весной ткацкую мануфактуру решила ставить. Сигурд в эти материи вникать не собирался. Это женские дела. Королю-воину не к лицу заниматься таким.

— Ваше величество! — Осред коротко поклонился и сделал приглашающий жест. — Прошу вас! У меня все готово.

Ярлы пошли вместе с ним в дом, а сотню человек королевской свиты разместили на постой в хижинах крестьян-керлов, которым посчастливится кормить их положенные дни. Ну, да ничего! Пусть радуются, что не мечом даны взяли ту еду.

— Что говорят люди? — Сигурд испытующе посмотрел на своего гезита, служилого человека.

— Пока побаиваются, — поморщился Осред. — Да и немудрено. Незнакомое всегда пугает. Ничего хорошего люди не ждут. В наших местах данов хорошо знают. И как Нейстрию они грабили, знают тоже. Тут ведь до Руана рукой подать. Конунга Эйнара, батюшку твоего, боятся, как демона из преисподней.

— Да, он у меня такой, — расплылся в довольной улыбке Сигурд. — Ему уже за шестьдесят, а говорят, все еще девок портит. Орёл!

— Но есть и хорошие новости, государь, — продолжил Осред. — На саксов идти готовы все, кого я знаю. И даже сами саксы, которые в наших западных землях живут.

— Много их там? — нахмурился Сигурд, которого сложность здешнего политического устройства изрядно утомляла.

— Да больше, чем ютов, — развел руками Осред.

— Вот ведь… Ах ты ж… — задумался Сигурд, для которого всё это оказалось слишком сложно. Да и остальные ярлы пребывали в недоумении, пережевывая жареную оленину с самым озабоченным видом.

— Слушай, брат! — не выдержал Болли. — А если все саксы — трусливые дерьмоеды, то как быть с теми саксами, что в наших землях живут? Они, получается, тоже дерьмоеды? А если так, то нам сам Один велел их грабить!

— Нет, — решительно отмел его поползновения Сигурд. — Если они воевать вместе с нами пойдут, то они никакие не дерьмоеды! И грабить их мы не станем. Мы в те земли скоро пойдем, и с ними эль будем пить.

— Ну, если воевать пойдут, тогда да, — согласно затрясли бородами ярлы. — Тогда грабить никак нельзя. И как вы этот эль пьете, Осред? Дрянь ведь! Вина охота!

— Виноград в Сут-Саксе хорошо растет, — пояснил Осред. — Его монахи выращивают. Они говорят, что вино весьма способствует усердному служению господу. Ведь оно превращается в кровь Христову во время причастия!

— Ну, точно, — вздохнули ярлы. — Опять Сут-Саксе! Да когда же весна, наконец? Выпить охота, просто мочи нет!

Впрочем, несколько бочонков вина тут все-таки нашлась. Торговцы из Кента и Восточной Англии сновали туда-сюда, вывозя с острова шерсть и ткани и привозя назад аквитанское вино. Но объемы этой торговли были сейчас просто ничтожны.

Сигурд молчал. Огонь от коптящего очага разгонял промозглую ледяную сырость. Тут, на юге острова, было влажно, дождливо и ветрено, хотя и довольно тепло. И лишь наступающая зима становилась здесь временем, когда слякоть сменялась трескучими морозами, превращавшими комки грязи в подобие камня. Тогда замерзали реки, которые застывали под ледяным панцирем до самой весны. Неслыханное дело для римской Британии, когда было гораздо теплее, чем сейчас. В те благословенные времена виноград вызревал не только на юге. Он рос даже у вала Адриана, в стране пиктов, и вся эта земля пила собственное вино. Все это рассказала ему жена, которая была такая умная, что только держись! И откуда, спрашивается, девчонка из глухой тюрингской деревни столько всего знала! Удивительно даже!

Сигурд вздохнул и сделал богатырский глоток из своего кубка, наполненного элем. Зима еще даже не началась. Еще много месяцев ему придется пить эту мутную дрянь и смотреть на огонь. Ну, да ничего! Он согласен терпеть. Оно того стоит.

— Проклятая дыра! — чуть слышно прорычал Сигурд, делая еще один глоток отвратного пойла. — Ненавижу эль! Ну ничего, я наведу тут порядок! Заживем всем на зависть! Клянусь Тором и святым… кто в этих землях в чести… забыл… а! Святым Августином клянусь!

На удивление, тут оказалось совсем неплохо. Леутхайд каждый день принимала делегации купцов, ювелиров, кузнецов, ткачей и сукновалов. Кент не был совсем уж пропащим захолустьем, как это виделось ее муженьку. Здесь осталось ремесло и торговля, пусть не такая, как была еще триста лет назад. Тогда местные ткани доходили до Италии, славясь своим качеством по всему римскому миру. И именно кусок такой материи королева придирчиво мяла в пальцах, удивляясь доброй работе. Положа руку на сердце, ткани здесь делали получше, чем в Драгомирове. И намного лучше, чем делали их в Ирландии. Оттуда шла грубая дерюга для простонародья. Десяток именитых ткачей стоял полукругом рядом с королевой. Кто-то из них уже показал свою работу, а кто-то еще ждал очереди. Это были известные, уважаемые и довольно состоятельные люди. И они с любопытством смотрели на румяную девушку богатырского роста и сложения. Они не понимали, что ей могло понадобиться.

— Вот, ваше величество! — ткач Одда, из кельтского народа кантиев, гордо показал ей свою работу. — У нас на острове хорошие травы, и не слишком жарко. Поэтому овцы дают тонкое руно. Мои предки ткали со времен императора Диоклетиана, когда детям мастеров повелели наследовать ремесло отцов.

— Сейчас эти указы никому не интересны, Одда, — отмахнулась Леутхайд. — Каждый волен зарабатывать тем, чем может.

И она перешла прямо к делу.

— Мне нравится твоя работа. Я хочу открыть ткацкую мануфактуру. Пойдешь в королевские компаньоны?

— Э-э-э… — удивленно посмотрел на неё мастер. — А что это значит, ваше величество? Я и слов таких никогда не слышал.

— Это значит, — терпеливо пояснила ему Леутхайд, — что я соберу в одно место ткачей, обеспечу их шерстью, разделю работу на отрезки и назначу нам ними старшего. Он получит хорошие деньги. Для простых работ я приведу пленников. Их будет много весной. Эти люди станут трудиться за еду. Шерсть на эту мануфактуру я поставлю с собственных пастбищ. Те из вас, кто согласится, получит долю и начнёт зарабатывать вдвое больше, чем сейчас. Мои ткани поедут на Большой Торг в Новгороде. Они снова поедут в Италию и Испанию. И они, конечно же, поедут в Данию. Конунг Эйнар не откажет собственному сыну в такой малости. Только эта мануфактура сможет вывозить ткани за пределы Кента. Остальные будут продавать их здесь.

— Но ведь так выйдет куда дешевле! — опытные люди побледнели, поняв всю глубину бездны, в которую могла провалиться их жизнь. — И нам придется учить ремеслу посторонних людей! Мы же все разоримся! Мы ведь живем за счет продажи в Нейстрию и Аквитанию!

— Да-а! — сочувственно покачала головой королева. — Случается! Пойдете в батраки, почтенные, землю пахать. Или моих овец пасти.

— Да не бывало такого от века! — побагровели уважаемые люди и ушли, потрясая кулаками. — Не пойдем мы в кабалу!

Как выяснилось, они ушли только для того, чтобы вернуться на следующий день. Они приходили по одному, пряча глаза от стыда, и начинали торговаться. Пришли все до единого, не доверяя своим родственникам, друзьям и коллегам. Никто из них не хотел идти в батраки.

А еще в Кенте работали великолепные ювелиры и оружейники, уступавшие, пожалуй, только мастерам из империи. Тут не в чести были цепи толщиной в три пальца и массивные перстни. Мастера страны Кантваре делали великолепные украшения, тонкостью своей работы поражавшие непривычных людей. Многие считали Британию обиталищем полудиких варваров, и они ошибались. Здесь воин, не имевшей оружия, украшенного золотом, не мог претендовать на уважение и место в королевской дружине. Шлемы, пояса и рукояти мечей становились шедеврами ювелирного искусства. Как раз то что надо для разжиревших нобилей Словении, участников городских ополчений. Здешнее оружие там будут с руками отрывать.

— Пора приучать безвкусную знать Братиславы к прекрасному, — мурлыкала Леутхайд, любовно разглядывая шлем, покрытый золотой чеканкой почти сплошь.

Она не раз и не два забегала в княжеский музей при Университете, где бродила между римских статуй, завороженная их необыкновенной красотой. Наверное, это боги делали, — шептала она, разглядывая мраморные складки плаща Аполлона. — Не могут люди подобную красоту сотворить!

Как оказалось, могут, и мастер даже надулся от гордости, читая восхищение и детский восторг на лице своей королевы.

— Я выкуплю у тебя все, что есть, — решительно сказала она.

— Но у меня и нет больше ничего, — промямлил растерянный мастер. — Я делал этот шлем несколько месяцев и теперь ищу на него покупателя.

— Мы исправим это, — решительно сказала королева. — Я куплю его у тебя. И я куплю все, что ты сделаешь до конца апреля. После этого торговый караван тронется в путь.

— В Новгород, ваше величество? — почтительно спросил мастер.

— В саму Братиславу, — отмахнулась Леутхайд. — Там это купят быстрее и дороже. И не забудь выбить свое имя на шлеме. Пусть все знают его, как имя кузнеца Лотара.

— Я много не успею сделать, ваше величество, — почесал затылок мастер. — Работа тонкая… Пока сам шлем склепаешь… пока чеканка…

— Ты знаешь, что такое мануфактура? — вздохнула Леутхайд. — Нет? Тогда я сейчас тебе расскажу.

Так проходил день за днем, пока к ней не пожаловал сам архиепископ Гонорий, настоятель храма святого Мартина. Худощавый, с горящими глазами старик жил в Британии уже сорок лет. Его, римлянина из знатной семьи, прислал сюда еще Григорий Великий, и с тех пор здесь трудились миссионеры, воспитанные в Италии. Святой папа, что происходил из семьи Анициев, не только спас Вечный город от голода и разграбления лангобардами. Он смотрел на века вперед. Именно он приказал покупать юношей из Британии, чтобы подготовить из них первых священников для этого острова. Ведь после завоевания его англами и саксами та далекая земля вновь впала в язычество. А епископы кельтов, что там еще оставались, немногим от дикарей-германцев и отличались, настолько их богослужебные практики разнились с принятыми в Риме. Четыре десятка проповедников отправились в этот путь, и лишь Гонорий дожил до сего дня из всей миссии. Кто-то умер от старости, кто-то от болезней, а кто-то принял мученическую кончину от рук язычников. И лишь архиепископ Кантваребурга оставался силен, бодр и неутомим в своем служении Господу.

— Дочь моя! — Гонорий укоризненно протянул руку для поцелуя. — Почему я не вижу тебя на своих службах. Это ужасно, ведь ты добрая христианка. Ну… так я слышал.

— Присаживайся, отче, — радушно взмахнула рукой Леутхайд. — Я хожу на службы в храм святого Августина. А к тебе я и сама собиралась заглянуть, да все недосуг. Я жду своего духовника, он скоро прибудет. А так… Дела и заботы королевские, сам понимаешь.

— Неужели встречи с купцами и ремесленниками для тебя важнее дел божьих? — брезгливо спросил Гонорий. — Я наслышан об этих разговорах. Они весьма странные для дамы твоего положения. Впрочем, я пришел не поэтому. В нашем королевстве принят закон, запрещающий язычество. Ты знаешь об этом?

— Тот, кто его принял, убит моим мужем, — холодно ответила Леутхайд. — Нет такой силы, чтобы провести его в жизнь. Это невозможно, святой отец. Этот закон умер не родившись.

— Ты говоришь как язычница, — нахмурился епископ. — Королева Эмма и законная! — Гонорий со значением посмотрел на Леутхайд, — законная жена короля Сигурда Энсвита будут против его отмены.

— Королева Эмма поедет в Пуатье, в монастырь Святого креста, — парировала Леутхайд. — И случится это ровно в тот день, когда закончатся зимние шторма. А что касается королевы Энсвиты, то если она еще раз откроет свой маленький ротик, то ее накажут хворостиной, как напроказившего ребенка. Вы должны понимать, святой отец, что в армии моего мужа все без исключения почитают Тора и Одина. Если мы попытаемся настаивать на выполнении этого указа, то нас попросту убьют.

— Кантваре — христианская страна! — почтенный старец почти закричал. Его лицо побагровело, и во все стороны полетела слюна. — Я сорок лет трудился, чтобы настал этот великий день! Мы первые, кто запретил почитать идолов из всех королевств Британии! Ты не сможешь разрушить дело всей моей жизни! Сам папа римский Григорий послал меня сюда.

— Скажи мне, отче! — Леутхайд слегка наклонила голову набок и смотрела на беснующегося старца с легким любопытством. — Ты хочешь стать святым?

— Не мне решать такое! — с удивлением посмотрел на нее Гонорий. — Но это стало бы для меня величайшим счастьем! Пока я не считаю, что мои скромные труды достойны такой награды.

— Это легко исправить, — с милой улыбкой сказала ему Леутхайд. — Выйди из этой комнаты и подойди к стражнику. Его зовут Олаф Рыбоед. Сорви с его шеи амулет с молотом Тора и плюнь на него. А потом скажи, что Тор — языческий демон и только Иисус — истинный бог.

— За… зачем? — с ужасом посмотрел на нее Гонорий.

— Как зачем? — изумилась Леутхайд. — Затем, что это истинная правда. Разве не ее ты должен нести людям? Олаф тебя зарежет, а я на свои деньги построю церковь в твою честь! Я обещаю, тебя канонизируют очень быстро. Мы договоримся с епископами франков. Даже церковный собор для этой цели соберем. Святой великомученик Гонорий. Как тебе? Ведь ты же мечтаешь об этом!

— Я не стану этого делать, — епископ с трудом проглотил тягучую слюну. — Ты обезумела?

— Тогда прекрати врать самому себе, епископ, — жестко сказала Леутхайд. — Ты не святой подвижник, тебя ведет по жизни гордыня и жажда власти. Поэтому перестань орать, как полоумный, садись и слушай, что я тебе скажу. Первое: ты получишь новые богослужебные книги из Братиславы и будешь пользоваться только ими. Второе: в Кенте церковь не будет взимать десятину. Монахи станут трудиться и получать добровольные подношения…

— Это противоречит решениям Маконского собора! — епископ побагровел и рванул ворот рясы, ставший внезапно очень тесным. — Десятина священна! Тебя отлучат!

— Не отлучат, — отмахнулась от него Леутхайд. — Потому что решения всех этих соборов для нас с тобой уже не будут иметь никакого значения. Твоя епархия переходит под управление архиепископа Григория Братиславского.

— Я не пойду на это! — Гонорий с ужасом смотрел на Леутхайд. — Ты не заставишь меня!

— Тогда ты станешь мучеником, — мило улыбнулась королева. — Прямо сейчас. Весь мир узнает, как ты посрамил языческого демона и погиб за это. Олаф!

— Не надо! — белыми от ужаса губами прошептал Гонорий. — Не надо! Мы же разумные люди! Мы можем договориться.

Епископ вышел из королевских покоев на подгибающихся ногах, а Леутхайд смотрела ему вслед тяжелым взглядом. Ее губы шевелились.

— Морана, высшая справедливость! Взываю к тебе! Я совершила плохой поступок, но он пойдет во благо моей стране! — шептала она, вспоминая вспышку пламени в подземелье Черного города. — Мы не станем подчиняться королям-франкам и папам в далеком Риме. Этот старик затянул бы нас в свое болото. Он лжец и лицемер. Он не может служить милосердному господу. Не станет сын божий, что пошел за наши грехи на смерть, требовать десятую часть доходов у тех, чьи дети умирают от голода! Как хорошо, что владыка Григорий уже отпустил мне этот грех.

— Королева! — могучий дан с тщательно расчесанной бородой ввалился в комнату, волоча за собой верещавшего от ужаса Гонория. — Так что, жреца резать или нет? Он обгадился уже, а я все твоей команды жду. Воняет ведь! Уже мочи никакой нет терпеть!

— Не нужно его резать, — махнула рукой Леутхайд, которая дала страже довольно расплывчатые распоряжения. Она не знала, чем закончится этот разговор. — Проводи почтенного епископа до дома. Видишь, ему стало нехорошо.

Леутхайд поморщилась. То, что она сделала, было ужасно, но выхода у нее не оставалось. Церковь Востока получала десятину с доходов правителей, а тут, на Западе, прелаты начинали забирать ее и у крестьян тоже. И это на многие столетия ляжет тяжким бременем на экономику Европы, а закончится кровью Реформации и религиозных войн. Лейтхайд встала и пошла на кухню. Она даже не догадывалась, что только что спасла миллионы жизней.