Корабль и другие истории

Две обезумевших осенних мухи,

Как погремки, звенели о стекло,

Соударяясь со стеной и полом,

Гремя о потолок. Две разных ноты,

Унылых, мрачных и неизменимых,

Вливались в уши мне — и сон не шел.

На улице ночь обошлась без звезд,

Оболокнув наш город облаками;

Расхристанные гривки юных лип

Трепал привязчивый сквознячный ветер.

Вода в каналах высоко стояла,

И реки словно ждали наводненья.

И образы совсем иных ночей

Услужливая память вызывала.

Не тех, впитавших смоловарный мрак,

Обугленных пороховым угаром,

Плащом сметавших судьбы и фигурки;

Не этих, ласковых влюбленных лгуний

В божественном убожестве квартирном;

Передо мной встают иные ночи,

Объединившие людей так странно,

Несущие единый знак неясный,

Одну — несуществующую? — жизнь

И несколько, сейчас осуществимых.

Я обращаюсь к ним, чтоб наудачу

Восстановить сеть звезд и цепь событий.

Луна лила свой свет неутолимо,

Марс плыл, любуясь на созвездье Рыб,

Темнели струны вытянутых сосен,

Встревоженные лаяли собаки,

И тело сизигийного прилива

Хранил в себе залив. Спешило лето

Начать свой третий, самый лучший месяц,

Огни цветные зажигались в дачах

И гасли, засыпая. Вереск цвел.

Сна ареал зажег свой ореол.

В Лягушкине зацвел шиповник,

Взошли раввинник и поповник,

Метали комары икру,

Байбак вступил с норой в игру,

На крышу влезла черепаха

Не без упрека, но без страха.

Белела ночь. Темнел гудрон.

Дремала леди Бадминтон

С кукленком Ноликом в обнимку.

Прозаик чувствовал заминку,

Шиповник чувствовал поэт,

А именно — повальный цвет!

Лягушкино! Сосновый рай

Неандерталок и скрипачек,

Слепот куриных, мать-и-мачех,

Поехали! Смотри в окно

Эзотерички-невелички,

Той электрички-истерички,

Дрожащей в сумраке давно:

«Лягушкино!» (Уже темно;

Вслед за Гуляшкиным оно.)

Шиповник, зацветя, смутил

Нас, очевидцев, камертоном:

Сигнал настройки, он светил

В ночи мерцающим бутоном.

И в семь ночей, зачатых в шквале

В начале августовской тьмы,

В едином сне мы пребывали,

В едином мире были мы.

Один и тот же снился нам герой

В семи пространствах, полных темной влаги

Полупрозрачной местной атмосферы

И вышнего подзвездного эфира.

Сновидческую пьесу мы смотрели;

Возможно, были зрители еще,

Увидевшие первую картину,

Последний акт, десятое явленье

С других, как говорится, точек зренья,

Способных ликвидировать пробелы,

Неясности, отточия, лакуны

И прояснить начало и конец;

Как говорит один из нас, Егор,

Студент-филолог, юноша чудесный,

Но как бы впечатлительный сверх меры,

Отчасти кабинетный человек,

Интеллигент домашнего уклада, —

Все дело в том, что местопребывание

С названием «Лягушкино» есть

Зона Особого загадочного свойства,

Где возникают над заливом дачи,

Которых год спустя найти нельзя,

Где вырастают выше крыш заборы,

В пустоты превращаются просторы,

В неряшливом пространстве бродит лес

И времени весы теряют вес;

Но юноша с его воображеньем

Увидеть может то, чего и нет,

Чем голова забита, то и видит.

Итак:

веселая особа десяти лет,

известная под именем леди Бадминтон,

в руке ракетка,

в другой — корзинка;

водопроводчик, он же трубочист,

сантехник здешний или местный слесарь,

монтер и плотник, на-все-руки-мастер,

с утра надевший кепку дядя Вася

с чемоданчиком в руке,

с «маленькой» в кармане;

Георгий, он же Егор,

юноша кабинетного склада,

утверждающий,

что его с тем же успехом

можно называть

Юрий, Николай или Виктор,

ибо все эти имена означают

«победитель»;

Баровчук,

человек пожилой, отставной и суровый;

в руках метла;

Корсаков,

молодой, но весьма ответственный,

держится очень прямо,

идеально побрит и прекрасно отутюжен,

имеет импортный галстук и экспортный

портфель.

Любочка,

маленькая женщина под тридцать,

в правой руке весло,

в левой руке мешок с картошкой,

на спине рюкзак;

и я, грешный,

вообще-то токарь,

а в частности — писатель, —

Поведаем историю,

Происшедшую в наших снах,

А может, и еще где…

— Не по телевизору же мы это видели! —

Рассудительно говорит леди Бадминтон.

Она, конечно, права, как все дети.

Во тьме ночной плывет Луна,

На алый Марс глядит она,

Ему и противостоит

В созвездье Рыб, в созвездье Рыб.

И белый лик и алый глаз

За сонмом сосен ищут лаз,

И Марс, багрян и одноок,

Не спустит взора с белых щек.

Сегодня, накануне нон, сегодня, на краю календ,

Меня томил смутнейший сон под одеялом до колен;

Под холодильничий шумок, под комариный мини-вой,

Под электричечный би-боп я провалился, сам не свой,

В какой-то зал, амфитеатр, еще пустой, где двое те

Сквозь монолог в тени тирад прогуливались в пустоте.

1-й

В сущности, он мог и не возвращаться.

Влачился бы, как там все влачатся.

Семь бед — один ответ.

Его туда отправили не добровольно?

2-й

Да нет,

Он мечтал пожить, как в древние времена.

Наша, как он говорил, дистиллированность ему вредна.

Или: стерилизованность ему скучна?

Не помню.

1-й

Что же его так потянуло сюда?

2-й

Трудно сказать; может, ревизор наседал;

А может, алхимия этого самого века номер двадцать

Перестала, естественно, ему удаваться.

Или начала приедаться.

Потянула, как ты говоришь, наука; он до нее

сам не свой;

Вот и принесся опять в сороковой.

1-й

И теперь нам доисторические байки поет

Про «запретный плод»?

2-й

Нечто в этом духе; с ответами на

Вопросы у него неважно; а эта сторона,

Лирика, так сказать, — блеск!

Запретен, говорит он, запретен плод,

и проклят, кто его ест!

А потому, говорит он, запретен, что зелен

и не созрел.

И вековая оскомина у нас, ибо один из нас — ел

Ждать, говорит, видите ли, нам было лень.

Когда созреет этот плод, — век — эпоху —

день, —

И мы хватанули его из листвы, и рук не ожгло.

Не разверзалась твердь, ничего не произошло,

Зубами впились — кислятина! вырви-глаз!

И вековая оскомина не отпускает нас!

С древа познания, он говорит, мы оттяпали

свой «кандиль»,

То-то он стоил нам крови и слез, огрызок,

брошенный в быль!

С чудо-антоновки — ну и огонь! — антонову

вровень, да,

В нашей крови полыхнул на века, на эпохи,

на дни и года.

Да, говорит, отведал и я, вам этого не понять…

Может, не мне о том жалеть, но и не вам пенять…

Плату за будущее, говорит, кто вынес, а кто

и внес,

Да только ценнику грош цена и денежка

на износ…

1-й

А для чего он явился? зачем? может, за этой

ценой?

Ты говорил с ним?

2-й

Я с ним говорил, он не стал

говорить со мной.

Я сказал ему: «Доктор Ф.! Времени мера темна;

Или там вы тот, или этот тут, но двумя быть —

ваша вина».

Я говорил ему: «Не вернуть будущего! Вековые

рвы!»

Я сказал: «Это был ваш путь, но обратный

проделали вы».

Я сказал ему: «Доктор Ф.! Вы были —

один из тех,

Но теперь вы один из нас, как на грех,

не судите и нас за гнев!

Ну, разумеется, вы прошли сквозь слякоть

прошлого — но

Вы в светлое будущее принесли грязь,

которой тут быть не должно».

1-й

Ты от него научился вещать и возвышать слова

И в стиле двадцатого верещать, дабы красотами

возмещать

Недопонятое…

Что там должно было возмещаться,

Я не узнал; стало смещаться

Все помещение, перетекать,

Стены распахивать, двери смыкать.

Я и проснулся.

С утра болела голова,

Но встал легко, как встарь.

И началась операция «Горный хрусталь».

Хоть накопилось их будь здоров, я вымыл их

кое-как;

С полок, из ящиков и из углов я выгребал их

в рюкзак:

зеленые, белые, голубые, желтоватые, из-под молока и кефира, из-под «Солнцедара» и портвейна; из-под этих зелий, ни прочесть, ни выпить, не то «гратифляр», не то «муртиешти».

Котище в углу сидел и глазел и за мной

наблюдал,

А я рюкзак на плечи взвалил и оглоеду сказал:

«Ох, и трещит у меня чело,

Марлен Мурло!»

Ну, думаю, сдам. Обменяю шило на мыло.

Не тут-то было.

Ларек, я извиняюсь, закрыт.

Приемщик, с позволения сказать, отвалил.

И началось!

Вроде не понедельник. И число не чертова

дюжина.

Одна из семи-пятниц-на-неделе от завтрака

до ужина.

Число — ветром унесло. А уж день, простите,

не скажу и какой.

Махнул рукой.

Чинил: насос, кран, мотоцикл, крышу,

лодочный мотор.

Чистил, простите, туалет.

Нашел пару штиблет

(почти новые, в канаве, —

ох, эти чертовы дачники…).

Копал яму (выкопал две).

Красил забор.

Чистил трубу.

Бочку таскал на горбу.

Ну, а потом (это еще мой отец говорил, —

бьесся, бьесся, к вечеру напьесся…) —

Взяли мы на троих и пошли.

И что бы вы думали?!

На шоссе вышли и об асфальт рюхнули!

Ай да денек! Такой денек! Этакий денечек!

Разэтакий!

Как домой шел, луна выплыла.

Большая, как не отсюда, не из той области.

И в таком-то подобии и образе — не видывал

давно.

Спать лег — а она светит в окно.

Занавеску бы задернуть — а занавески нет.

Газету бы привесить — а и газеты нет.

Тряпку бы прибить — да неохота ночью гвозди

искать.

Помучился и стал спать.

А там…

Дым коромыслом. Курит народ — ну, нещадно!

И чадно изрядно.

Пол дощатый.

Потолок сводчатый.

Столы и скамейки деревянные, доски —

шире не бывает.

Девчушки в фартучках бегают, и парнишки

в фартучках шныряют.

Все складненько.

Кругом пиво хлобыщут.

И говорят — все как бы по-ихнему,

А двое как бы по-нашему.

И я якобы с теми двоими

За одним столом пиво пью.

Но будто я есть

И как бы меня и нет —

Сон, в общем.

Один словно бы доктор,

Но не врач;

А второй — что ли, приятель его,

А может, так, по случаю;

Сон, короче говоря.

И тот, который доктор, говорит:

«А что, Ауэрбах, изменился ли я?»

(Фамилия такая странная,

То ли немецкая, то ли еврейская,

Даже я запомнил.)

И тот, который Ауэрбах, отвечает.

И далее в таком роде.

Ауэрбах

Пожалуй, что-то в вас переменилось,

С тех пор, как вы заделались начальством.

Но вы теперь заходите не часто,

Могу и ошибиться.

Доктор Ф.

Ошибайся.

А все-таки, есть перемена? есть?

Ауэрбах

Мне кажется, вы стали повальяжней,

Костюм получше…

Доктор Ф.

Только и всего?

Ауэрбах

Ну, на лицо вы малость похудели,

И поседели вроде бы…

Доктор Ф.

Ну, ладно.

Оставим это. — Что мы пьем сегодня?

Ауэрбах

Баварское! Эй, Юта, Хельга, живо,

Нам с господином доктором шесть кружек.

Я правильно вас называю: доктор?

Или теперь вы — господин директор?

Доктор Ф.

Зови, как раньше звал.

Ауэрбах

И бутерброды, и салат «У Марты»,

Да не забудьте парочку сосисок.

Юта

………………………………………

Хельга

………………………………………

Ауэрбах

У доктора, чай, считанное время,

Пошевелитесь.

Доктор Ф.

Здесь — без перемен.

Ауэрбах

Да, так же весело и так же людно.

Доктор Ф.

И так же шумно и гостеприимно.

Хельга

………………………………………

Ауэрбах

Спасибо, детка.

Юта

………………………………………

Доктор Ф.

Да, все так, как надо.

Ауэрбах, я пью за наше дело,

За нашу нацию, за нашу жизнь,

И за тебя!

Ауэрбах

Я присоединяюсь.

Вот я хотел все, доктор, вас спросить…

Не то чтобы мне надо было знать,

Но всякое о вас болтают люди,

А городок-то маленький…

Доктор Ф.

И что?

Ауэрбах

Известно, любопытство заедает,

Вы не подумайте чего дурного.

Доктор Ф.

Я не подумаю.

Ауэрбах

Да говорят,

Что водят к вам из лагеря тех… этих.

И будто вы — ну, точно чародей, —

Умеете их так лечить, что дети

Становятся как будто старики,

А старики точь-в-точь как молодые.

Доктор Ф.

Что говорят еще?

Ауэрбах

Еще болтают,

Что женщин превращаете в мужчин,

Младенцев в поросят или телят,

И все это при помощи науки.

Доктор Ф.

Не верь.

Ауэрбах

А для чего солдаты

Так охраняют ваше заведенье?

И почему наведывался к вам…

Доктор Ф.

Молчи, Ауэрбах. Твое здоровье.

Ауэрбах

Я понимаю, доктор. Извините.

Доктор Ф.

Прощай, я ухожу.

Ауэрбах

Всегда вам рады.

А если что не так, уж вы простите.

Доктор Ф.

Все замечательно.

И прочь пошел.

Через дым, мимо столиков, высокий такой.

Видный из себя.

Молодой еще, но здорово с проседью.

Глаза серые. Нос тонкий.

На кого-то похож, на кого — не знаю.

А Ауэрбах-то этот толсторожий,

Все ему вслед глядел, головой качал,

Потом встал и за стойку отправился.

Хозяин он тут, что ли?

И пиво недопили.

Я стал допивать.

Не пропадать же добру, хоть и сон!

Ох и пиво! Вот так пиво! Знаменитое!

Цвет какой! И пена разэтакая!

Пью, пью, а сам думаю: где это я?

На кино похоже.

И говорят, догадываюсь, по-немецки.

«Айн», — говорят «швайн», — говорят, —

«Зиг», — говорят, — «криг», — говорят, —

«Кнехт», — говорят, — «шлехт», — говорят.

Похоже, что Германия еще не капитулировала.

И пока не собирается.

Встал я. Ну, думаю, все им сейчас выскажу.

Заговорил по-нашему.

Все на меня смотрят. Рыла оборотили.

Некоторые с пистолетами. Двое с автоматами.

Трое с гранатами. Один с бомбой.

Говорю им по-всякому, что о них думаю,

А о себе думаю — кранты!

Повскакали они со своих мест,

А я с койки упал —

и проснулся.

С утра в кабинете трезвон.

То брякнет белый телефон:

Телефонирует Он.

И не сам, а зам. Ну, ответил.

То тренькнет серый телефон.

Повысил тон. Повесил.

То затиликает зелененький.

Так и понял сразу: Она.

Голосок, как колокольчик. Сопраночко.

Колоратурненькое.

«Открой, — говорит, — «дипломат»,

там тебе сюрприз».

Сюрприз нашел.

Потом опять по белому. Потом белый

и зелененький.

Потом серый и белый. Потом белый и серый.

Секретарь вошла. Бумаг нанесла. Опять

помаду сменила.

Подписал. Отказал. Наложил. Разобрал.

Разрешил. Отложил.

Статью сдал. Рецензию взял. Писем прочел

штук восемь.

Скорее бы отпуск, то есть скорее бы осень.

Пришли: Иван Иванович, Петр Петрович,

Эдуард Елизарьевич.

Забегали: Ваня с Петей и Эдик.

Прорывались: из ЖЭКа, из ВТЭКа и из ВАКа.

Устал, как собака.

Сел, хотел поехать, а он заглох.

Все же поехал.

Шоссе забито. Переезд закрыт.

Заезжал — в ворота врезался.

Опять правый подфарник менять.

О, Господи.

Холодильник не разморожен.

Бра не загорается. В баре пусто.

По телевизору пляшут и поют.

Выключил.

Газету вчерашнюю принесли.

Включил.

Поют и пляшут.

Сыро до невозможности. Топить неохота.

Врубил камин.

Огонек красненький теплится.

Искусственный кабан жарится.

Бутафорский уголек мигает.

Опять она звонит.

«Приехать, — говорит, — сегодня никак не могу».

Лег почитать. С тем и уснул. Как провалился.

А там — не легче.

Амфитеатром мебель расставлена.

В центре зеленый ковер.

На ковре стул.

Авангардистский фиолетовый стул.

Куда это я уснул?

И что-то происходит весьма официальное.

То ли симпозиум. То ли коллоквиум.

То ли конгресс.

А, возможно, суд идет.

Неприятное такое сновидение.

На стуле подследственный. На трибуне

председатель

Ахинея, короче говоря.

Председатель

И от имени давших нам возможность

Путешествовать во времени

Мольтериса, Розенбейссера, Блексли,

Гестерезиса, Седлового и Леферье[1]

Я спрашиваю вас:

«Какое имели вы право

Вести себя как человек того времени,

В которое были посланы?

Отвечайте собранию, доктор Ф.!»

Доктор Ф.

Это произошло помимо меня.

Я не смог бы там работать.

Не был бы допущен к исследованиям.

У меня не было другого выхода.

Председатель

Это всего лишь слова, слова, слова.

Голос с места

Что за чушь он мелет?

Доктор Ф.

Но путь познания… но этот торный путь,

Который не давал мне отдохнуть…

Я оказался у истока… там,

Где мы азы читали по складам…

Наука по-младенчески спала,

Она меня, казалось, и ждала…

Да залети мы в тысяча восьмой,

Пошли бы вы в алхимики за мной!

Председатель

Алхимиком и сидя у реторт,

Я думал бы о том, как мел растерт,

А не о том, как с шествия в костел

Соседа переправить на костер,

Дабы к рецепту нужную щепоть

Из печени сожженного смолоть.

Доктор Ф.

Я на костры людей не отправлял!

Председатель

И к ним приговоренных не пытал?

Доктор Ф.

Но в Будущем я многих мог спасти

Приговоренных! Не людьми — природой!

Председатель

Спаситель человеческой породы,

Вы к нам явились в роли Провиденья?

И чередой за вами привиденья?

Или в костюме матушки Судьбы?

И следом — безымянные гробы?

Вы заигрались в Господа всерьез;

Где здравый смысл ваш, доктор, вот вопрос…

Доктор Ф.

Мой здравый смысл при мне… как там, так тут…

Председатель

Насколько он здоров, решает суд.

Но здравие его — позор и стыд наш суть,

Ему бы не мешало прихворнуть.

Голос с места

А женщина?..

Председатель

…с которой дернул черт

Вас тамошнюю жизнь связать?..

Доктор Ф.

В отчет

Вы это выражение включили?

Председатель

Перебивать не смейте!

Доктор Ф.

Замолчал.

Председатель

Да, женщина, — как ее звали? Грета,

Несчастная обманутая эта,

Которой довелось играть жену,

Менять за вами за страной страну,

Переживать за вас, детей рожать,

За ваши биоэкскурсы дрожать,

Оплакать одного из сыновей,

Убитого в том царствии смертей

За то, что тот восстал против него,

На вас же глядючи!

Та женщина, что шла за вами вслед

В тюремный двор сквозь давний снег и бред,

По ссылкам, огородам, рудникам,

По вашим виллам или кабакам,

Что с вами к нам вернуться не могла

И плача вашу смерть пережила,

То, из другого мира, существо…

Доктор Ф.

Она меня любила.

Председатель

Что с того?!

А вы ее?

Доктор Ф.

И я ее.

Председатель

Вы это называете — любить?

Доктор Ф.

В те времена так приходилось — быть…

Председатель

Но вы-то, вы, вы — из других времен!

Вы раздвоились там на «вы» и «он»?

Располовинились? И, может статься,

Перестарались в области мутаций?

В Мерлина заигрались в те года?

В Скитальца? Или в Вечного Жида?

Доктор Ф.

Вы правы, видимо. Но я не мог иначе.

Простите, что со мной, я вроде плачу.

То был мой сын, моя с отравой чаша,

И то была моя жена, не ваша.

Что ж вы так возмущаетесь?

Председатель

Здесь неуместен этот тон!

Вы забываетесь! Вы помните Устав?

Доктор Ф.

Конечно… да… простите… я устал…

…Вы знали бы, какие сны мне снились.

Мне снились существа, которые родились

Как дело рук моих… как дело дел…

Как результат от переделки тел…

Как следствие всех опытов моих…

Мне снились дети без рук и дети с тремя

головами,

Длинные, как деревья, и круглые, как шары;

Они замыкали круг недетской своей игры

Немыслимыми, глухими, певчими существами,

И этой метафорой яви, пародией детворы

Ползли плыли летели бежали

Левитировали витали

И из ночи в ночь день ото дня

преследовали меня

и не было мне спасенья я пропадал погибал

просыпался.

Председатель

Что вам грозит, вам, видимо, известно?

Доктор Ф.

Да. Те же сны…

Председатель

Здесь шутки неуместны.

Доктор Ф.

Я не шучу.

Председатель

Вас лишат докторского звания.

Вы будете работать без имени и срока

В одной из космических лабораторий.

Доктор Ф.

О большем я и не мечтал.

Голос с места

Его исследовали на психографе?

И через «Тестиму-прима» он проходил?

Председатель

Его психика в пределах нормы.

Разве что эпсилон-ритм слегка изменен.

И возраст личности не соответствует прежнему.

Доктор Ф.

Если бы я не проводил там той работы, не было бы ни психографа, ни «Тестимы-примы»… останься кто-нибудь из них в живых…

Председатель

Это у вас элементы мании величия. Техника в любом случае эволюционирует. Человек выше технических новаций. У нас незаменимых нет. Ни одно изобретение века не стоит жизни одного живого существа.

Доктор Ф.

Да… разумеется… не стоит… Даже и моей жизни…

Председатель

Нечего тут нюни распускать. Если вы хотите нас разжалобить, вы все равно в выигрыше по сравнению с теми, кого вы там угробили.

Доктор Ф.

Уважаемый председатель… как вы говорите… слова из тех времен… совершенно те же выражения… Мне легко с вами. Легче, чем с кем бы то ни было!

Просыпаюсь. Лежу одетый.

Сначала даже подумал — куда это я еду?

Под боком книга макулатурная в ребро

упирается.

На лице газета шуршит.

И чего только не приснится!

Пошел на кухню попить из сифона.

А там луна в окне.

И во все окно — лунный свет.

Я тебе, милая, сон расскажу,

Я тебе, милая, как пером распишу…

Свадебная песня

Встала — свежо! — в четыре утра, вышла;

мята цветет.

Знобко и сонно, косу плету, и чуть ли

не стоя сплю.

Ну, достала воды, затопила печь,

сварила обед, отправилась в сад.

Потому что белье стирать я больше в саду люблю.

Небо как синька, солнышко всклянь, вот только

руки сожгла: Щелоку вбухала или воды горячей перелила.

Ну, пошла потолок белить, потом покормила пса,

Потом побежала в наш магазин, а там бананы

в ларьке,

И отстояла — только всего! — какие-то два часа,

Набрала всякого — сумка, рюкзак, и пошла

почти налегке.

Прибежала — сын проснулся — кормлю —

а там полоть и копать;

Бегала, бегала, ну, наконец, думаю — перекурю.

А уж по небу звезды пошли, стало быть,

ночь опять.

И уснула я, и увидела их, может,

не так повторю…

Может, запомнила я не все или не все поняла,

Но во сне моем он свой видел сон, такие у них

дела.

Или мерещилось наяву, или… это не объяснишь.

Но и там была тьма, как темь была тут,

и такая же точно тишь.

Доктор Ф.

Грета, это ты?

Грета

Я.

Доктор Ф.

Что же ты молчишь?

Грета

Так…

Доктор Ф.

Что-нибудь скажи…

Грета

Что говорить?

Доктор Ф.

Как Валентин?

Грета

Он теперь женат.

Доктор Ф.

А детей… дети у них есть?

Грета

Да ведь он помогал тебе четырнадцатого,

в шесть,

Когда у вас экран не получился.

Ты не помнишь? Он облучился.

Доктор Ф.

Я надеялся…

Грета

Надеялся?

Доктор Ф.

Безделица…

А тебе снится Антон?

Грета

Да.

Доктор Ф.

Часто?

Грета

Всегда.

Доктор Ф.

И мне. А ты ходишь к нему на могилу?

Грета

Ты забыл? У него нет могилы.

Их там так много было.

Это называется: братское захоронение.

У них и имен-то нет. Я на твою хожу.

А на ту давно не ездила.

Доктор Ф.

Грета!

Грета

Что?

Доктор Ф.

Прости меня!

Грета

Я за себя давно простила.

А за других, ты уж извини, я не могу.

Как тебе там на том свете?

Доктор Ф.

Спасибо, хорошо.

Грета

Ноги не болят?

Доктор Ф.

Нет, милая, нет.

Грета

Хоть там и тот свет,

Ты смотри,

Много не кури

И не нервничай.

Доктор Ф.

Да, милая, да.

Грета

Я тебя никогда не забуду.

У меня такая плохая память:

Я всё помню.

Доктор Ф.

И я.

Грета

А этих детей, которые потом не могли родиться?

Доктор Ф.

Помню.

Грета

И сумасшедшую Софию?

Доктор Ф.

Помню.

Грета

И бедную Лизу?

Доктор Ф.

И ее помню.

Грета

Мне иногда кажется — я с ума сойду.

Доктор Ф.

Прости меня, Грета.

Грета

Пустяки. Пустое это.

Скоро и я умру. Но ведь ты — ты уже там!

И ты всё помнишь! Как страшно!

Доктор Ф.

Не бойся, милая, это не у всех.

Грета

Не у всех? Тебе пора просыпаться.

Нам пора прощаться.

Я, пожалуй, пойду.

Доктор Ф.

Поцелуй Валентина.

Грета

Да. Я и Антона поцелую — там, во сне,

Когда он приснится мне.

Скажи, а… где ты, там как?

Доктор Ф.

С тобой было лучше.

И я проснулась почти что в пять.

Мне совсем не хотелось спать.

Хотя я и в отставке, из жизни в отставку

не уйдешь.

Я слово «отставка» не люблю.

Отставной козы барабанщик.

И тут она ему отставку дала.

А отставь-ка ты пирог от края стола.

Я порядок люблю. Еще распорядок люблю.

Ритм люблю еще.

Встаю ровно в пять. Завтракаю регулярно

в шесть.

Иногда кушаю холодное, но лучше

горячее съесть.

На кухне у меня все в идеальном порядке.

В образцовом порядке у меня все на кухне.

В порядке полном у на кухне меня все.

Цветов много. Цветы люблю. Чтобы цвело.

Пересаживаю, прищипываю, удобряю.

Лимоны выращиваю. Также ананасы.

И помидоры.

Их всех консервирую.

Встал. Побегал. Поел. Пошел усы стричь.

Не себе, а клубнике.

Усов не ношу. Усатых не уважаю.

Бородатых недолюбливаю.

Волосатых видеть не могу. Патлатых

ненавижу. По мне лысые, и те лучше.

К обеду усы подстриг.

Сварил обед. Съел. Ну, лег как всегда.

Читал газеты. Я все газеты выписываю.

Все до единой.

И «Ленинские искры».

Прочитал. Встал. Удобрял яблоню.

У меня «штрейфель». Еще «антоновка» есть.

И «шафран» имеется.

Опять-таки на свежем воздухе тружусь.

Ужинал: котлетой, паштетом, сыром «Янтарь»,

хлебом карельским, салатом витаминным,

яичницей, кефиром.

Старый «Огонек» показали. Как культура

вперед идет!

Семимильными шагами!

Лампочки мигают! Хор поет!

Девушки танцуют, как в кабаре у этих.

Но видно — наши девушки!

Высокие все. Сплошь блондинки. До единой

в трико.

И так, знаете ли, ножками… Тренированные

такие. Засмотрелся.

Стал спать ложиться. Луна за окном спелая.

Огромная.

А космонавты-то, а?! И не туда еще полетим!

Луну задернул. Говорят, действует на психику.

Сначала циновкой. Потом тюлевой.

Потом портьерной.

У меня карниз в три ряда.

Делал, между прочим, сам.

Сам, между прочим, делал.

Между сам делал прочим.

И такое приснилось… как из телепередачи:

не-пойми-что.

Однако помню хорошо. Склероза у меня нет.

И не будет.

Потому как я человек деятельный. Жизнью живо

интересуюсь.

Сначала их было двое. Стояли они в помещении.

То ли коридор. То ли вестибюль. То ли холл.

Холл, вероятно.

В комбинезончиках таких.

И говорят.

Первый

…были ли вправе посылать в прошлое биоробота?

Второй

Из всех БИО с программой

самосовершенствования

Ф. был самый удачный. Почти человек. Гуманоид.

Первый

И все-таки следовало послать туда человека.

Второй

Случай, знаете ли, такой…

И век, сами понимаете, сякой…

А вдруг по его возвращении

Нас ждали бы те же огорчения?

Я не хочу разочаровывать вас в породе людской.

Бывают и исключения.

Первый

Биороботы нам подобны, не так ли?

Второй

Не отличить.

Первый

Может, в этом подобии кроется охота

Проиграть человеческое что-то:

Страсти, беды, пороки, пути,

Привычки…

Второй

В том-то и суть, что не разум в чести:

Че-ло-ве-чес-ко-е…

Первый

А послушай этого транзитного скитальца

из тьмы —

Он человек, а роботы — мы;

Мы — гомункулусы из колб, а он заплутавшая

душа,

И суд наш неправ и не стоит ломаного гроша…

Я кефира попить встал.

Ложусь, глаза закрываю, а там у них

конференц-зал.

Все волнуются. Освещение на закордонный

манер.

Суперсовременный, так сказать, интерьер.

Тот, что посередке стоит,

очевидно, подсудимый.

Тот, что посередке сидит,

вероятно, судья.

Доктор Ф.

…я — человек и вам меня судить.

Председатель

А судьи кто?

Доктор Ф.

Ну, это вам виднее.

Председатель

Цитирую я пьесу тех времен.

Ее герой был чересчур умен.

Вернее…

Голос с места

Андроид явно преступил закон,

И должен быть наказан нами он.

Могла ль искусственная тварь посметь

Вмешаться в жизнь или вмешаться в смерть

Существ, ее превыше?..

Председатель

Вам слово, подсудимый. Покороче.

Доктор Ф.

Я не хочу Сегодня опорочить,

Но и оно прекрасно на ура

От моего Чудовища-Вчера…

И если бы не научил вас я,

Подлец и негодяй, мои друзья, —

Сограждане, простите… — не сумели б

Вы создавать биосозданья, людям

Подобные… Но чище, чем они…

И совершенней… справедливы будем…

И справедливей… и — сама решимость…

Председатель

Достаточно. Все это, как известно,

Здесь обсуждать не время и не место.

Мы просто памяти лишим вас, доктор.

И все.

Доктор Ф.

Нет!..

Он вскрикнул так, что разбудил меня

Не в пять ноль-ноль, почти в четыре двадцать.

Ну, я и побежал — куда деваться? —

Трусцой.

Я жил обычно. Ездил на работу

В прохладной ранней полной электричке,

Гулял на сон грядущий по привычке

Дорогою обычной; ряд стволов

Янтарных лиловел; так вечерело,

Что сердце замирало! небо тлело,

Собаки лаяли. Цветной и острый,

Все тот же мчался велосипедист.

Все тот же клен терял свой первый лист.

Все тот же дом плыл впереди, как остров,

С причудливою жизнью, чуждой мне.

Писатели гуляли при луне.

Обычные прогуливались лица.

Но миг пришел, настал и начал длиться.

И я увидел доктора из снов.

Застал, должно быть, я его врасплох:

Он был один как перст; один в тумане.

Не видел я ни улиц, ни полей,

Ни времени, ни места, ни людей, —

Так пал туман, как молоко пролил.

Он был один и вслух он говорил.

Доктор Ф.

Да, памяти лишить меня… лишить…

сначала детство будет уходить…

которое — то, в прошлом? или это…

из будущего?.. схожие два лета…

Облака будут уплывать пауки будут уползать…

листья опадут, высохнут дожди, краски

отцветут…

испарятся чаши полынных настоек, увянут

листья цикут…

потом растает мороженое…

исчезнут земляника и вишня…

перестанут пахнуть хлеб и смола…

пропадет алая чашка с середины стола…

чайки улетят и кони умчатся…

сказки не состоятся…

колыбельная утихнет…

Потом начнет вытравляться юность…

как кислотой… или карболкой… или пламенем

спиртовки…

стерто чернильным ластиком, господин учитель…

стерто карандашной резинкой,

товарищ преподаватель…

стерто на совесть…

пластинка уже не крутится, каблуки не стучат…

звезды мерцать перестали… и пену пивную

сдувать не придется…

Уже и пряжа судьбы расплелась… не плетется…

а виноград отбродил…

…где ты был?..

…не знаю я, где я был…

…где ты был?!.

…или ты был вотще?..

…или не было тебя вообще?!.

Еще ветер листает книги на перекрестках…

еще коротки платья и брюки на переростках…

но скоро книги сожгут, а одежку изведут

на заплатки…

еще горчат таблетки и облатки…

но скоро… какое счастье!.. какой искус!..

они потеряют вкус…

еще формулы… мелом на доске…

черным по белому… на вековом песке…

но скоро и их сотрут…

Я еще набираю шприц

но сейчас он растает у меня в пальцах

бликом сыграет блиц

вон дети по лугу бегут ко мне вне времени

следствий причин

Антон и Валентин

они живы как и те кого я убил на полпути

к бытию

чтобы не зря провести жизнь свою

но вот дунет ветер и сдует наяву

и детские голоса и взлетающую траву..

— Грета!..

Грета

Что ты кричишь?

Доктор Ф.

Они хотят, чтобы я тебя забыл.

Грета

Забудь.

Доктор Ф.

Как я выдержу?

Грета

Как-нибудь.

Доктор Ф.

Грета!

Грета

Может, к лучшему все это.

Радость останется — на сию минуту:

А все горе со мной уйдет.

Доктор Ф.

Я не хочу так, Грета.

Грета

Что ж поделаешь.

Доктор Ф.

Что ты говоришь?

Грета

Те же слова и ты мне твердил,

Когда Антон погиб.

Доктор Ф.

Прости меня, Грета.

Грета

Полно. Оставим это.

Доктор Ф.

Стоило бы написать мемуары вместо

завещания.

Грета

Я поцелую тебя на прощанье.

Доктор Ф.

У меня ничего для тебя нет… на память…

ни колечка, ни безделушки.

Грета

К чему мне эти игрушки.

Доктор Ф.

Тогда… пока все не покинуло меня…

слушай…

драгоценней не было… правда…

образ… отсвет… образок того дня…

когда роса тяжелела от большой и маленьких

радуг..

было солнечно в зарослях…

осины… стволы и листы… и солнца пятна…

и ручей пробегал… и фиалок лиловый цвет

всех запахов вбирал букет…

…гроз…

…виноградных лоз…

…твоих волос…

в лужах блаженствовали головастики…

на дорожках сморчки…

во всем мире желтые одуванчики…

Еще не наступило Сегодня…

но уже шло прекрасное Вчера…

веселое… молниеносное… безжалостное…

И в нем летела зеленая птица…

не желавшая в Завтра ютиться…

а руки твои изволили золотиться

и…

Будильник зазвенел, и новый день настал.

Забодрствовав, я неохотно встал.

Обоев розовых букеты и листы.

Лиловой скатерти махровые хвосты.

Зеленой птицы крылышко в окне, —

Возможно, показавшееся мне.

…люблю начинать такую фразу

«в тысяча восемьсот шестом году…» или

«осенью тысяча девятьсот шестьдесят восьмого

года…»

и не заканчиваю потому что просто так начала

или говорить важно вслух «знаете, по моему

глубокому убеждению»

и все… потому что просто так говорю…

меня все зовут леди Бадминтон

так отец меня прозвал

потому что я целыми днями играла в волан

вообще-то я Надя

больше всего на свете интересуюсь индейцами

я даже составила словарь индейских слов

и немножко говорю по-индейски

по телевизору кино не смотрю

я только четыре передачи люблю

«Очевидное-невероятное» «Клуб кинопутешествий» «В мире животных» и «Сегодня в мире»

читаю про открытия и фантастику

вы думаете есть летающие тарелки?..

а инопланетяне?..

взрослые так этим интересуются

гораздо больше чем детьми

а мы такие же интересные как инопланетяне

сегодня я увидела первую бабочку-траурницу

значит лето кончается

мама ругается что вчера я куда-то пропала

и джинсы порвала

я ей не возражала что унижаться?

и на нее не обиделась не люблю обижаться

я ей только сказала успокойся что ты

мы искали в лесу доты

я все время вожусь с младшим братишкой

а если и ссорюсь с ним то только любя

но должна же я немножко пожить для себя

когда все уснули я слазила на крышу

посмотреть на Луну

в такое полнолуние все равно сразу не усну

жалко что у нас ни телескопа

ни подзорной трубы

и бинокля полевого нет

когда я легла по всей комнате летал

лунный свет

корпускулы как ночные бабочки-совки

всякие волницы и частолны

тахионы и гипероны

все странные и очарованные

а по волнам плыли как бриг и барк

глупенький спин и старенький кварк

и я летела, летела уснула а во сне Космос

и космической пылью пыля, пыля, пыля

всё поля, поля, поля

мелькают с разгона

как из вагона

электромагнитное временное силовое

и корабль мчит неизвестно куда

и он в корабле

он сидел над книгой но не читал

просто раскрыл а читать не стал

перед ним на столе стоял микроскоп

и анонимная инфузория и безымянный вибрион

неслись с ним по макромиру

в новый район по одной дорожке

тут появился Мальчик-с-пальчик

на микроскоп сел на коленях муху держит

и гладит ее как кошку муха дремлет…

Доктор Ф.

Вот и галлюцинации…

Мальчик-с-пальчик

Я не галлюцинация.

Доктор Ф.

А кто же ты?

Мальчик-с-пальчик

Я — Антей.

Доктор Ф.

А почему ты такой…

Мальчик-с-пальчик

…маленький?

Точно тебе сказать не могу;

Да у нас вся семья такая.

Давным-давно, — может, неправда? —

(Это легенда такая, предание) —

Жил на свете страшный колдун.

Он был истинное чудовище.

Доктор Ф.

Чудовище?

Антей

Он был часовщик; он одушевлял вещи;

А людей превращал — кого во что.

Доктор Ф.

Кого во что?..

Антей

Ну да. Кого в рыбу, кого в птицу, кого в ящерку,

Кого в зверя, кого в мошку, кого в мыщерку;

Кого — в такое же чудовище

Без лица и имени,

Без роду и племени,

Без дома и времени,

как он сам.

Доктор Ф.

Как он сам…

Антей

Что ты все повторяешь?

Ну, а моих предков,

Моих пра-пра-пра… не знаю, сколько-пра,

Он превратил в мальчиков-с-пальчик

и в девочек-с-мизинчик.

Доктор Ф.

А что ты здесь делаешь?

Антей

С тобой лечу.

Доктор Ф.

Как же тебя отпустили?

Антей

Я убежал.

Я в запасном скафандре спрятался.

Ты и не заметил.

Доктор Ф.

Зачем ты убежал? Куда?

Антей

Я не навсегда.

Я хотел в Космос!

Вдруг на меня тут подействуют какие-нибудь

лучи

Или поля…

И я опять стану большой…

Ты думаешь, это может быть?

Доктор Ф.

Может.

Антей

Что ты там делаешь?

Доктор Ф.

Работать собираюсь.

Антей

А ты уже завтракал? Ты так рано встаешь здесь?

Доктор Ф.

Ты хочешь есть?

Антей

Я хочу молока и земляники.

…по иллюминаторам плавали блики

корабль был уже далеко

а мне немножечко лоснилось молоко

с белыми волнами рябью на пенке пузырьками

на побережье

древний свежий океан молочный… дна

не видать!..

облака от молочного пара и до них рукой подать

и в молочных облаках кучевых

неуемных летунов кочевых

позитроны электроны резонансы

как маленькие ангелочки

потом появилась земляника невесть откуда

такое чудо

ягодиночка кровиночка маленькая аленькая

в огромной зелени

с прозрачными каплями аш-два-о… роса…

…и я открыла глаза.

Сейчас Луна пойдет на убыль, по фазе сдвинется

денек.

Бежит, выказывая удаль, часок к заре на огонек.

Свежо, и август смотрит в оба, как, наступая

на протон,

Бежит веселая особа с корзинкой — леди

Бадминтон;

Егор — вприскочку через поле, трусцой

суровый отставник,

За дядей Васей на заборе — на «Волге»

Корсаков возник;

Любовь с кошелкой и авоськой, и автор, взяв

портфель во длань.

Лягушкино из вкриви с вкосью впрямь

или вдаль несется, глянь!

Смещаются восходы, зори, закаты, тени и цветы,

Приливы и отливы с моря вплывают,

с воздухом на ты…

Забыто — бытом заслонило; забыто! — среди

многих сон,

Которым как-то осенило под осень накануне нон.

«Сегодня на краю календ… под одеялом

до колен…»

«Но будто я есть

И как бы меня и нет»

«Под боком книга макулатурная в ребро

упирается,

На лице газета шуршит»

«Может, запомнила я не все или не все поняла»

«…как из телепередачи: не-пойми-что…»

«Но миг пришел, настал и начал длиться»

«И я летела, летела, уснула, а во сне Космос…»

В этом поезде на юг

Все звенело, милый друг:

Рамы, крыша, чемоданы,

Двери, стекла и стаканы;

Пел хор из рессор,

Пел (сбоку) простор.

И пению этому — мысленно — вторя,

Я ждала — МОРЯ —

С речитативом из бесед

Сошли соседка и сосед.

И вошла в купе пожилая женщина

За Москвой уже.

Познакомились.

Я говорю: «Надя».

А она говорит: «Грета…»

Мужа, рассказывает, недавно похоронила.

А на юге ждут ее невестка и сын Валентин.

Жалко, что внуков нет, зато невестка ей

как дочь.

Ехали мы, ехали, приехали в ночь.

Постояли и дальше отправились.

Фонарные слитки оплавились,

А хор поет, мир ходит ходуном,

Мир за окном заметно накренился,

Мы уносимы ветром наудачу,

И это ветер Времени… и снова

Я вспомнила лягушкинские сны:

Шиповник, зацветающий всем скопом,

Нас облаком окутавший и тропом

И оторопью местной белены;

Егора, утверждавшего резонно,

Что нас морочит Зона,

И Любочку…

Соседку звали Грета…

Смешались через годы лето с летом.

Проваливаюсь!

…Комната.

Окно обыкновенное, дом как дом.

Мебель крошечная.

Кукольная кровать.

Кукольный стол.

Игрушечный шкаф.

За столом сидит девочка-с-мизинчик.

Она ест землянику.

В дверь стучат.

Девочка говорит: «Войдите».

И входит высокий седой человек.

Девочка говорит: «Здравствуйте».

Человек спрашивает: «Как вас зовут?»

Она отвечает: «Титания».

А сама спрашивает: «А кто вы такой?»

И он говорит: «Я — Антей».