Корабль и другие истории

Князь меду не откушал, нахмурившись сидит,

Не ест, не пьет, не баит, в тарелку не глядит.

Все в вотчине в порядке, вздыхать-то недосуг,

Да сын-чудак на грядке с утра сажает лук.

Меч княжичу не нужен, лопата по руке,

Свила гнездо синица в дареном шишаке.

Он воин никудышный, посмешище родни,

В отцовском огороде он коротает дни.

«Скорее бы невесту облому подыскать,

Да хоть бы внуков малых мне княжить натаскать…»

Идет вдоль грядок княжич, толкует с ним Борей,

Укроп шумит направо, налево — лук-порей.

Задумавшись, обходит владения свои,

Да под ноги попался обрывок харатьи.

Читает — незнакомы, невнятны письмена,

Загадочная надпись едва-едва видна.

Напротив ряд капустный, а сбоку новый тын;

Через плечо обрывок бросает княжий сын.

Клочок земли коснулся — и вздох взметнулся ввысь:

Красавица-девица откуда ни возьмись.

В глазах ее лукавых себя он видит вдруг.

Укроп шумит направо, налево — зелен лук.

Он спрашивает: «Кто ты? Пойдешь ли за меня?»

«Пойду, — смеется, — княже, не далее плетня!

Я девушка простая, тебе я не жена,

Порейная порода, укропная княжна.

Зовут меня Лукерья и мне не пара ты,

Я в волосы вплетаю крапивные цветы».

И княжич отступает, торопится уйти:

«Ах, луково ты горе, любовь моя, прости!

Не знатного ты рода, забыть меня должна,

Порейная порода, укропная княжна…»

Едва моргнули глазом — у осени в плену,

Промчалось лето разом, забыли, как весну.

Уже играют свадьбу, невеста хоть куда,

Богата, черноброва, капризна и горда.

Жемчужинки сверкают, гусляр в углу поет,

Доносится веселье к Лукерье в огород.

Взяла она подойник, на пастбище пошла,

Корову подоила, костер большой зажгла,

Чан налила огромный, поставила в песок,

Сняла витой укропный зеленый поясок.

Князь молодой с княгиней идут невдалеке.

Купается Лукерья в кипящем молоке.

Глаза ее сверкают, рот дышит горячо,

Бело, как цвет крапивный, молочное плечо.

Купальщица чудная пьет белый пар в горсти.

Как вкопанный, князь замер, не в силах отойти.

Княгиня молодая, вскипев, ему пенять…

Велела звать коровниц, буренок в стойла гнать.

«И мне, — кричит, — купаться!» В кипящий чан вошла,

И в молоке сварилась, да к ночи умерла.

Бредет вдовец понуро, выходит из дверей,

Шумит укроп направо, налево — лук-порей.

Стоит у грядки Луша, как будто его ждет,

И косу заплетает, никак не заплетет.

Дрожат ее ресницы, смахнувшие слезу,

Глаза ее сверкают, как солнышко в грозу.

И спрашивает тихо оторопевший князь:

«Откуда ты, колдунья, красавица, взялась?»

И отвечает Луша: «Быть скоро декабрю,

Весной ты не дослушал, я, княже, повторю.

Я девушка простая, не знатью рождена,

Порейная порода, укропная княжна!»

Он слушает, печалясь, Лукерьины слова:

«Не пара мы, не пара, конечно, ты права…»

Уходит он в свой терем и грезит наяву.

И падает девица в осеннюю траву.

Ломает белы руки, рыдает в звездный свод,

И князя молодого, влюбленная, зовет.

А он ее не слышит, рассеянный герой,

И на крыльцо выходит с невестою второй:

Невеста молодая, еще одна жена,

Знатнее не бывает, румяна и статна.

Берет она колечко из рук у муженька.

А Луша мимо речки идет сучить шелка.

Из легких рук девицы скользит веретено

По берегу крутому из толщи вод на дно,

И головою в омут летит ему вослед

Порейная порода, которой краше нет.

Князь побледнел и ахнул, княгиня обмерла,

А из воды — Лукерья, прекрасней, чем была.

На шее ожерелье, кораллов ряд двойной:

Должно быть, разорился, пленившись, водяной.

С кудрей вода стекает, смеясь, идет она,

И золотые нити текут с веретена.

Князь, чудом пораженный, стоит на берегу,

И говорит княгиня: «Я тоже так могу!»

Князь не успел и вскрикнуть, как над второй женой

Сомкнулся полог новый, прозрачный, водяной.

Нейдет жена из речки ни после, ни тотчас,

И на вторые сутки она не кажет глаз.

Князь, сумрачнее тучи, так овдовевши вдруг,

Не зажигая света, зовет двух верных слуг,

И слуги, на охоте пробывши допоздна,

Забитого приносят из леса кабана.

Князь слушает, как слуги стенают и вопят;

Он весь в крови кабаньей, весь, с головы до пят…

Порейная порода без памяти бежит,

У ног княжны укропной возлюбленный лежит.

Над ними свод небесный созвездий золотых,

Свет месяца отвесный очерчивает их.

Кричит девица в небо: «Светило из светил!

Прими меня обратно, как прежде отпустил!

О сестры мои звезды, поля мои миры!

Меня покинул милый, покинул до поры!

Отец мой, месяц ясный, прости меня, прости,

Верни мне образ тени и вымолви: лети…»

Тут с месяца спустились, с двурогого серпа,

Две нити и дощечка — небесная тропа.

На серебро качелей она хотела сесть,

Но князь, вскочив, воскликнул: «Останешься ты здесь!

Ах, луково ты горе, любезная моя,

В какие ты хотела отправиться края?..»

Ее за белы руки ведет он за собой,

Порейную породу, рожденную волшбой.

Играют свадьбу третью, и мед, и пиво пьют,

Укропную богиню за князя выдают.

Смеется молодая под белою фатой,

Ее в уста целуя, смеется молодой.

И князь смеется старый и с гусляром поет,

Знать, зелье разнотравно веселья придает!