Корабль и другие истории

Серебряные паруса

Дней юности, где, с жару, с пылу,

Сияла эта Альфа Пса, —

Каникулярное светило,

В чей легендарный синий блик

И календарный блеск холодный

Заглядывался сфинкса лик

И Нил влюблялся многоводный.

Гори, мой Сириус, сияй,

Ночное солнце черной бездны,

И на Бермуды намекай

Нам треугольником небесным,

На тайны знаний и наук,

Статей журналов популярных,

На остров Оук — или круг

Двойной систем бинокулярных…

Гори, мой Сириус, гори,

Бенгальский огонек факира,

Нас отпуская в январи

Из декабрей, как в мир из мира.

Как всякий истинный студент,

Наш Комаров любил перроны,

Серебряных сплетенья лент

И общего вагона лоно;

Свидетельством солидных лет

Ему казался сам билет,

Предъявленный им проводнице,

Дозволившей в вагон втесниться.

Итак, он ехал в Ленинград

Каникулярной ночью зимней.

В окне светился звездный клад,

Качался станций образ дымный,

Тянуло холодом от рам,

Как по волнам, влекло по шпалам,

Почти до самого утра

То бодрствовал, то засыпал он.

Озноб встряхнул его сначала

В фойе Московского вокзала.

Свобода, кофе с молоком,

Сиротский бутерброд буфетный

По жилам грянули хмельком,

Походным маршем и победным.

Хлебнув с вокзального крылечка

Сырого воздуха настой,

Он дозвонился без осечки

И прибыл к другу на постой.

Макаров, комаровский друг,

Жил в самом центре Ленинграда.

Перекрывала полукруг

Двора с фонтаном колоннада;

Парадная спала в углу,

Лифт ехал в час по чайной ложке…

Узлы в прихожей на полу

Служили горкою для кошки.

— Привет, Володька! — Здравствуй, Лёнь.

— Пошли на кухню, выпьем чаю.

Приехал, милый ты мой друг!

А я тут истинно дичаю:

Мои-то убыли на юг…

А в комнате той угловой

Сейчас живет приятель мой…

— Он тоже медик? — Кто, Егор-то?

Нет, инженер. У них ремонт,

И дома некогда чертить;

Пришлось, как видишь, приютить.

Что мне здесь делать одному

С жилплощадью и кубатурой?

Так цирк сегодня на дому

Со всей своей аппаратурой.

— С какой?.. — Да, Львович, с цирковой!

Георгий — парень мировой;

Но сам он, видишь ли, таков —

Ему везет на чудаков!

Представь себе, его знакомый —

Известный иллюзионист —

К нам перевез… ну, в общем, та,

Напротив, дверь незаперта,

Но он просил не заходить,

Чтобы чудес не повредить.

— Что ж там? — Не знаю, хоть убей!

Ну, шкаф, цилиндр для голубей,

Платки, бумажные цветы,

Узлы, коробки… Лучше ты

Мне расскажи, как ты живешь?

Что за проекты выдаешь?

Не перестал писать портреты?

Куда ты ездил этим летом? —

Беседа к полдню подошла,

Макаров встал из-за стола:

— Ты отдыхай, я ненадолго.

Вон твой диван у книжной полки. —

Схватив портфель, он был таков.

Оставшись в незнакомом мире,

Пошел неспешно по квартире

Владимир Львович Комаров.

Таинственный театр чужих квартир!

Как вы живете, милые соседи?

Не так же ли, как я? Или иначе?

Каков порядок? Как полы сверкают?

Как беспорядок тут распорядился?

Какие книги склонны вы читать?

Что за бирюльки, что за безделушки

Домашними божочками стоят?

Две книги выбрал Комаров неспешно:

Том Гофмана и труд Фламмариона,

Обследовал обширный коридор,

Зашел в столовую, полюбовался

Огромной раковиной, челюстью акулы,

Яйцом пингвина, мамонтовым бивнем,

На судовые поглядел часы:

Отец Макарова был ихтиолог.

В шкафу висели дивные скелеты

Неведомых великолепных рыб.

Он сунулся в родительскую спальню,

Увидел в зеркале себя и вышел.

И очутился перед этой дверью,

Незапертой, но и почти запретной.

Еще он колебался неприметно,

Припомнил детство, ключ, закрытый шкаф.

За ручку взялся, на пороге встав,

Не ожидая чуда и беды,

Точь-в-точь, как жёны Синей Бороды.

Стояли тут коробки и тюки,

Цветные вазочки и круглый столик,

Пульт управления в углу скучал.

Владимир заглянул в большой цилиндр:

На дне очки лежали и перчатки.

Столешницу задел он, обходя;

Цилиндр исчез, беззвучно канул в стол,

Его сменил букет бумажных маков.

Лавируя, Владимир тронул шкафчик,

Который чуть в гармошку не сложился.

Стояла трость, как гвоздь, торча в полу.

Трость обойдя, он встретил пульт в углу.

Дизайнер, выходящий на диплом,

Заметил массу недостатков в нем.

Два окуляра наверху торчали

И эргономике не отвечали;

Их окружал огромных ручек ряд,

Без надписей налепленных подряд.

Внизу, на плоскости горизонтальной, —

Наборы кнопок с цифрами вплотную,

Над ними некто написал где что,

Кривыми буквами и кое-как.

Читал Владимир надписи: «Т» — время?

«Год», «месяц», «день», «повтор», «координаты».

Над клавишным набором от машинки

Ужасный почерк начертал: «Район».

И стал играть в игрушку эту он.

«Год»? Нынешний, естественно… Декабрь.

Среда у нас с утра была сегодня…

«Повтор»?.. Что за «повтор»? Поставим «два».

«Район»? — Ему припомнилось названье,

Прочитанное утром на трамвае,

И, нажимая клавиши тугие,

Набрал дизайнер слово: «Оккервиль».

Потом пошли какие-то значки,

Параболы, квадраты, иераты.

Ткнул Комаров на клавишу с кружком,

Нанес на стеклышко мелком из воска

(Заботливо на ниточку цветную

Подвешенного некоей рукой)

Размеры высоты и ширины

(Бог весть чего), пометил светосилу,

Старательно припоминая стильбы,

И люмены, и световой поток,

Поставил номер контура, режима,

Приемник «семь» и передатчик «три».

«Включаю!» — тумблеру, и лампочке: «Гори!» —

Сказал. И тотчас лампочка зажглась,

Внутри потикало и замигало,

Звоночек прозвенел, и тихо стало.

И отключил машину Комаров.

Все клавиши на место поскакали,

Пометки восковые враз пропали.

Идя обратно, любопытный гость

Задел в паркет вонзившуюся трость,

Которая зонтом оборотилась

И с треском на треть комнаты раскрылась

Едва он зонт сумел загнать назад,

И вышел вон со вздохом облегченья.

На кухне Комаров нашел печенье,

Лег на диван, одну из книг раскрыл.

Тут кто-то в дверь три раза позвонил.

Прихожей одолев полупотемки,

Он дверь открыл прекрасной незнакомке.

В кудряшках из-под шапки шерстяной —

Цвет пряжи неприкрашенной льняной.

Она вошла, сказав высокомерно:

«С Макаровым мы разошлись, наверно,

Его еще, конечно, дома нет?»

Пошарив по стене, включила свет,

Отправилась на кухню, газ зажгла,

Порылась в тумбочке, кулек конфет нашла,

И — Комарову: «Сядьте, так и быть,

Сейчас мы с вами будем кофе пить».

Сидела амазонка в свитерке

С дешевою конфеткою в руке.

Решительное это существо

Бестрепетно глядело на него.

«Как вас зовут?» — «Елена» — «Вот те на!

Теперь нас ждет троянская война…»

Макаров появился с пачкой книг,

Она к нему оборотила лик,

И очень скоро было решено,

Что вечером пойдут они в кино.

Ты в городе чужом не обыватель,

Ты здесь не домочадец, не жилец, —

Прохожий, постоялец, наблюдатель,

Заезжий гость варяжский, наконец.

От твоего непрошеного взгляда

Уходят вдаль составы перспектив,

Двор проходной и арок анфилада

Маячат, твой маршрут опередив.

Свидетель беспристрастный ты отныне,

И без тумана чувств твой ясен взгляд.

С тобою и сараи, и святыни

Необычайно внятно говорят.

Ты не спешишь, тебя не ждут к обеду,

Не встретишь ты ни друга, ни врага,

И в городе, воспетом и запетом,

Тебе любая нота дорога.

Здесь в твой маршрут не прокрадутся штампы

Привычка не спасет от новизны

Любителя волшебной зимней рампы,

Восторженного зрителя весны.

Закатами тебя одарит лето,

Маэстро Осень враз озолотит,

И очарует снова город этот,

И свежий взгляд на время возвратит…

Нет двери, от которой этот ключик,

В твоем кармане едущий с тобой

В страну передвижений и отлучек,

Особого общения с судьбой.

Покинута привычная берлога,

И нет окна в знакомой раме штор,

И нет тобой обитого порога:

Былой неповторимости простор.

Наброски удавались Комарову;

Снежинки, долетев до грифелька,

То расплывались, то летели снова,

А сумерки синили облака.

Он рисовал скамейки и ограды,

Беседку каменную, снежный куст,

Огромный небосклон над Ленинградом,

Зеленый светофор и серый руст.

Он рисовал Макарова с Еленой,

Играющих у крепости в снежки,

Даль в пелене за белой речкой пленной,

Людских следов пунктиры и стежки.

И вечером на кожаном диване

Уснул он сном, младенческим почти.

Хозяин напевал под душем в ванне,

Егор искал очки, не мог найти;

Урчала кошка в уголке прихожей,

Приемник потихоньку верещал,

И явь слегка на сон была похожа,

А сон, конечно, сбыться обещал.

Макаров убежал в библиотеку

И позвонил оттуда Комарову,

Велев ему с прекрасною Еленой,

И с фотоаппаратом, и с блокнотом

Немедленно, сейчас же ехать в Пушкин.

Елена вправду вскоре прибыла.

В грохочущей холодной электричке

Она листала яркие журналы,

А Комаров глядел в окно на снег.

Какая-то болотная трава

Желтела на белеющей равнине,

Сквозь низкие кусты бежали дети

На лыжах, в ярких шапках и одеждах,

На своде голубом сияло солнце,

И маленькая пулковская крепость

С загадочными башенками в небе

Осталась в стороне и позади.

Холодный парк, промерзшие стволы,

Заснеженные низкие ступени

Дворцовой лестницы… Растреллиевский дом

С бесплотной светлой башней с куполком.

Ложились тени синие дерев,

Подвластные обратной перспективе;

Промчались кони — изморозь по гриве.

В беседке аполлоновой Елена

Стояла, как четвертая Камена,

И инеем изрядно отбелен

Был бело-бирюзовый павильон.

Закатывалось солнце в дерева,

Холмы преображая в острова.

От магазина шли до магазина,

Согревшись, выходили в холода.

В оазисе, в зоораю витала

Волнистых попугайчиков орда.

В лазоревых и белых опереньях,

В прекрасных канареечных камзолах

Они качались в обручах латунных,

Рябину прошлогоднюю клевали,

Крапивные искали семена

И посещали изредка поилки.

В ларьке купив «Вечерний Ленинград»,

Сел Комаров с Еленой в электричку.

Елена тихо жмурилась в окошко,

А Комаров, шурша, читал газету.

И, наконец, прочел заметку эту.

В ней сообщалось в нескольких строках,

Что накануне, в среду, ленинградцы,

Под вечер, в двадцать два часа ноль-ноль

В районе речки Оккервиль могли

Увидеть необычное явленье:

На неопределенной высоте

(Возможно, километра полтора)

Висел светящийся неотраженным светом

Неясного происхождения шар;

Свеченье длилось несколько минут,

Шар постепенно пропадал из виду,

Потом исчез; редакция газеты

Ждет писем очевидцев, фотоснимки.

Заранее благодаря за труд.

«Я выйду покурить на пять минут».

В холодном тамбуре он перечел еще,

Вдавив в стоп-кран замерзшее плечо.

Пока Владимир Львович Комаров

Гулял вдоль царскосельского лицея,

В Макаровской квартире появился

Высокий быстроглазый человек,

Представился хозяину: «Корзинкин», —

Назвался другом чудака Егора

И с мрачноватым юношей в пенсне

Стал выносить свою аппаратуру.

Макаров помогал грузить в «пикап»

Зеркальный шкаф, и пульт, и круглый столик

«Егору передайте — дядя Коля

Уехал на гастроли до весны,

Но, может статься, летом будет тут…

Спасибо вам за временный приют».

…В прихожей, где узлов сегодня нет,

Бумажных роз валяется букет,

Елена топчется на каблучках

И Комаров с газетою в руках.

Егор выходит с кошкой на плече

Из коридора в световом луче.

«Должно быть, вы промерзли до костей.

Пойду я за вином — согреть гостей».

Долина Алазанская! Лоза

Лилового ночного винограда!

Смещается печали полоса;

Подъема дни сменяют годы спада.

В бокале хмеля как бы вовсе нет,

Вкус виноградин под луною полной,

Ночной грозы впитавших легкий свет

И солнечных лучей вобравших волны…

Елена отправляется домой,

Хозяин — провожать ее — за нею.

О звездный свет! Окно в ночи омой!

В фонарном — и уснуть-то не сумею.

На цыпочки встает фонарь, в стекло

Засматривает, делит на квадраты

Беленый потолок — и набело

Струит свои корпускулы куда-то…

В смятении, на грани бытия

Припоминает он: «Координаты…

Название… повтор… среда… и я

Набрал те буквы…» — Веки тронул сон,

Проваливаясь, он идет по следу

Обрывка фразы, что произнесен:

«…и в то же время в будущую среду…»

— Да что с тобой? — Я, видно, переспал.

— И видел сны? — Кошмарные, признаться.

— Так расскажи! Я Фрейда долистал,

Мы разгадать их можем попытаться.

— Не помню точно. — Так забудь совсем.

Не пьешь, не ешь, не куришь. — Видишь, ем.

— Куда сегодня? — Хоть и никуда.

— Ты, может, простудился? — Ерунда.

— А то тебя я мигом подлечу.

— Не надо. — Что ж ты хочешь? — В цирк хочу! —

Макаров засмеялся: — Вот напасть!

Туда не больно-то легко попасть.

Ну, ладно, попытаемся — а вдруг

Нам повезет? — Навряд ли… — буркнул друг.

По заснеженной Фонтанке

В обществе одной троянки

За Пиладом шел Орест.

Снег поблескивал окрест.

Свет фонарный, свет неверный,

Справа замок Инженерный,

Слева спят особняки,

Притулившись у реки.

Всадник трогается с места,

Так петровский ветер крут.

Из служебного подъезда

Выбегает лилипут.

Он Елену замечает,

Две бумажки ей вручает

И кричит, скрываясь в зданье,

Это чудное созданье:

— Контрамарка на двоих! —

И внезапно ветер стих.

— Ну, дружок, и чудеса! —

(До начала полчаса.)

— Не спешите, сбавьте шаг. —

Снег посыпался с небес.

Выступает в цирке

маг Академии Чудес.

— Чаровник? Кудесник? Волхв

Древа мира?

— Юный друг мой, старый волк,

Брат факира.

— Просто фокусник? Артист!

(Засмеялась…)

— Просто ил-лю-зи-о-нист —

Жулик малость.

Не скажу: специалист

Из неважных;

Но: талантливый солист

Дел миражных!

Не Мерлин, не Китоврас, —

Был-да-вышел, —

И не клоун у ковра-с, —

Бери выше!

Тут у нас свои дела,

Без Блаватской,

Всем событиям из стола

Развиваться.

Будут в воздухе витать

Бегемоты,

А на чары клеветать —

Что ты, что ты…

Будет мир из ничего,

Из подвоха,

А кивать на колдовство —

Это плохо…

А уж где там эта нить —

Шито-крыто!

По которой будет плыть

Шар Окито.

Будут мириады свеч

Вам с мороза,

Будет это счастье встреч

Без гипноза.

Ближе мне, чем славы дым, —

Я таковский! —

С привидением своим

Пан Твардовский…

А уж Сен-Жермен-то, граф,

Черту шурин,

Знаем, знаем, старый крап,

Старый шулер!

— Оптик и механик? Лжец

Игр житейских?

— Отражения ловец

Вод летейских!

А уж что до мишуры,

Канители —

Так и жили, как могли,

Как умели… —

Рядом с девушкой из Трои —

Друг Орест и друг Пилад,

И грызут они все трое

Три мороженых подряд.

Вот отъездили медведи

На фортунном колесе,

Из-под купола при свете

Удалились девы все.

Все наездники умчались,

Все собачки разбежались,

И, надев огромный фрак,

На арену вышел маг.

Всем букеты выдают,

До небес фонтаны бьют,

Роем голуби летают,

Свечки в воздухе пылают

И бильярдный шар горит.

— Жаль, что это не Корзинкин, —

Вдруг Макаров говорит.

У Комарова в полусне

Все та же фраза

О будущем недели дне

Явилась сразу.

Он помнил, как набрал «среда»

В наборе вздора

И эту кнопку с цифрой «два»

В графе «повтора»…

Взяв на четверг билет в Москву,

Он, как мальчишка,

Хотел бы дочитать главу

Какой-то книжки

Без переплета и конца,

В разгар сюжета,

Где главных были два лица

И странность эта;

Не фантастический роман, —

Его затравку,

Его наметку сквозь туман,

Едину главку…

…Вечерний город с бусами огней,

С высокими сугробами местами

Встречал их бронзой праздничных коней,

Маня неразведенными мостами.

С Аничкова сверкала, как гора,

Ель в лампах у Гостиного двора,

Со Львиного деревья под снежком

Их приглашали шествовать пешком;

Над Синим, точно призрак — юга? Рима? —

Исаакий нависал неотвратимо.

Командовал божественным постом

Суворов перед Кировским мостом;

Дворцовый, на две стороны открыв

Две дивных галереи перспектив,

Франтил и, как обычно, задавался.

Литейный просто улицей казался;

Звезда плывет в надир или в зенит,

А Охтинский заклепками звенит.

— Владимир Львович, эй, ау, оглох ты?

Ты видишь, что добрались мы до Охты?

— Который час? — Да больше девяти.

Вернемся? — Можно ли еще пройти?

— Куда? — Тут где-то Оккервиль… река…

— Река немного больше ручейка.

Там, кажется, заводы, пустыри,

Заборы. Я гожусь в поводыри?

Да где-то дача, особняк старинный

Купца ли, князя ли — забыл, прости.

— Который час? — Без двадцати пяти.

Пошли домой, пожалуй, поздновато.

— Сейчас, сейчас. Дай закурить. — Куда ты?..

— Пойдем, посмотрим дачу. — Ну и звезд!

Вон Сириус… — Под всеми парусами

Поплыли в юность, заплутав с часами

В десятилетьях… Перешедши мост

Из будущего в прошлое. Видна

Звезда каникул, зимняя отрада,

Которой подчиняется страна

Троянской девочки из Ленинграда.

— Володя, что это? — Над головой

Свет набирало странное светило:

Парящий шар, огромный, неземной;

Елена, замерев, за ним следила,

Макарову сжал локоть Комаров.

Голубоватым призраком миров

Неведомых плыл шар, переливаясь,

Не двигаясь и все-таки сдвигаясь.

Похоже, что он был круглей планет,

Крупней луны почти на два порядка,

И молний шаровых являла цвет

Сия непостижимая загадка.

По свету тени шли, и словно в нем

Таинственный прослежен был объем.

Шар стал терять свой необычный свет,

За ним уже и звезды замигали,

Еще лишь миг — и не было, как нет.

До слез смотрели, вот и проморгали…

Оставим мы Елену лепетать,

Макарова теряться, восклицая,

Владимира — задумавшись витать, —

И в будущее тронемся, мерцая.

Вот книзу отдалились пустыри,

Фигурки, снегом тронутые, три,

И наша юность с птичьего полета

Приобретает призрачное что-то…

Но наши полудетские мечты

Виднее и прозрачней с высоты.