В окопах

Фёдор Иванович воевал уже третий год, лишь изредка отдыхая от артиллерийских канонад и удушливых газов по тыловым госпиталям, и успел устать от войны, как и многие его товарищи. Двух Георгиев получил, это да, до унтерского звания дослужился, от сражения не бегал, сам германцев гоняя, но всё равно — устал.

— Вот так-то, братцы! Пока мы тут вшей кормим, землицу-то возьмут и поделят без нас! Долой войну! — раздался голос Мишки-обозника.

Громадный красный бант у него на груди выделялся ярким пятном, но в остальном паренёк был бесцветный и тусклый. Расхристанный, небритый, тощий, бледный, разве что только глаза горели, когда опять он на митингах выступал.

— И верно! Миру бы нам! Чего уж там, кончена война! — раздались голоса поддержки то с одной, то с другой стороны.

Табачный дым висел над позициями густым облаком, демаскируя позицию, многие сидели прямо на бруствере, но немец по митингам и солдатским собраниям не стрелял, делом подтверждая лозунги о конце войны. На бруствере, на возвышении, стоял и сам агитатор, так, чтобы все могли его видеть.

— Тикать нам надо, вот что я говорю! — продолжил Мишка. — Брать винтовки и тикать, дома помещика стрелять, пока он себе всю землю-то не захапал!

Фёдор Иванович криво усмехнулся, раскуривая очередную папиросу и выдыхая облако сизого дыма. Попробуй тут тикать, когда все дороги перекрыты, а ударники с пулемётами всех бегунков тут же возвращали на место. Да и вообще, у него в Тобольской губернии и помещиков-то особо не было. Но и ушлых людишек хватало, кто мог бы чужое заграбастать.

— Офицеры не дадут! — обиженно взвыл кто-то из солдат. — Не пустят!

— Эти? Да мы их на штыки! Долго они над нами издевались, теперь наш черёд! Они только и знают, что зуботычины раздавать, мы так тоже умеем! — расхохотался Мишка.

Ни одного офицера на этом митинге не было, да и вообще в полку их осталось мало. Многие переводились в ударные части, некоторым стреляли в спины во время очередных безуспешных атак. Сопляков-прапорщиков хватало, но этих никто не слушал, где вообще видано, чтобы безусый молокосос взрослыми мужиками командовал, пусть даже он в погонах.

Сам Фёдор Иванович за всю службу ни разу по лицу не получал, не за что было, но слышал всякое, да и лично видел пару раз. Дома от батьки больше прилетало, и то — за дело, не просто так.

— Ты, Мишка, в тыл зовешь, дык там ударники сторожат! — выкрикнул кто-то ещё.

Агитатор скривился, как будто заглотил касторки.

— Контра это всё! Контрреволюционеры! Они царя хотят вернуть и помещиков! — выкрикнул он. — Тоже их на штыки надо! Против власти народа они! А кто народ? Мы — народ! Наша теперь власть, верно я говорю, братцы?

— Верно! Правильно говоришь! — подхватили его подпевалы в толпе.

— Как товарищ Ленин говорит, превратить империалистическую войну в гражданскую! Чтоб вместо интересов помещиков за простой народ воевать! — выкрикнул Мишка. — Читали, что в «Окопной правде» написано? Только партия большевиков за мир!

— А я в «Правде» читал, что в большевиках евреи одни! — раздался голос одного из георгиевских кавалеров.

— Неправда это всё! Враньё! — яростно воскликнул Мишка. — Не та это «Правда»!

— Может и ты у нас не Мишка, а Мойша? — хохотнул кто-то.

Попытки агитатора возразить потонули во взрыве хохота.

— Пущай конец покажет! Я слыхал, евреи все обрезанные! — задыхаясь от смеха, выпалил кто-то ещё.

— Не буду я ничего показывать! Вы ж чего, братцы! Это ж я, Мишка, я же свой! — испугался агитатор.

Но, в отличие от многих остальных фронтовиков, он в армии был едва ли полгода, да и те провёл в обозе с лошадьми и телегами, а не с винтовкой и вшами.

— Да где ты свой, крыса тыловая! — крикнул другой ефрейтор-георгиевец. — В обозе брюхо набивал, пока мы тут кровь проливали!

— Держи его! Хватай! — митинг внезапно перерос в нечто иное.

Мишку попытались стянуть с бруствера, ухватили за сапог, но агитатор предпочёл выдернуть ногу из сапога и сломя голову рванул к немецким позициям. Прямо в одном сапоге и грязной портянке, мелькающей, как пародия на белый флаг.

— Да это шпион был! — выкрикнули в толпе.

Кто-то вскинул винтовку, целясь в улепётывающего шпиона, но тут Фёдор Иванович поднялся со своего места, выбрасывая докуренную папиросу.

— Не стреляй. Пусть к хозяевам бежит, — сказал он.

— Старый, они этого шпиона обратно забросят! Не к нам, так к другим! — выдохнул ефрейтор, прижимаясь щекой к вытертому прикладу.

Фёдор Иванович почесал в затылке. Раньше, в начале войны, всё просто было. Вот есть свои, а вот там — враги. Теперь всё перемешалось. С врагами братаются, водку пьют, своим, наоборот, в спину стреляют. И кто здесь на самом деле враг?

— Огонь, — приказал унтер-офицер.

Ефрейтор нажал на спуск, винтовка привычно лягнула его в плечо. На Мишкиной спине расцвёл ещё один красный бант, и он рухнул замертво на нейтральной полосе, перепаханной разрывами снарядов.

С немецкой стороны заработал пулемёт, и все поспешили нырнуть обратно в окоп.

— Так, а дружки его где? — спросил Фёдор Иванович, оглядывая траншею. — Найдите-ка их, братцы, их тоже поспрашивать охота.

Подпевалы куда-то делись, едва только запахло жареным. Возбуждённые митингом солдаты разбежались по траншее в поисках шпионов, многие вспомнили, как шпиономания охватила страну три года назад, в начале войны, когда подозревали всех, чья фамилия хоть как-то походила на немецкую.

Из блиндажа на звуки стрельбы показался командир взвода, прапорщик Опарин, робко выглядывая наружу, как улитка из раковины.

— Товарищи, что случилось? — взволнованно спросил он.

— Шпиона застрелили, господин прапорщик! — радостно выпалил один из бегущих солдат. — Вот дружков его ищем!

Прапорщик Опарин медленно зашёл обратно в блиндаж, покосился на горящую лампадку и размашисто перекрестился.

— Чудны дела Твои, Господи… — выдохнул он.

Последние полгода он провёл в постоянном страхе за свою жизнь, после каждого солдатского митинга ожидая, что к нему придут пьяные комитетчики. Недавний приказ Верховного о запрете митингов и агитации он, конечно, слышал, и даже зачитывал своим подчинённым, но выполняться этот приказ не спешил. Не было пока такой силы, которая могла бы взять и заставить солдат всё это прекратить.

Однако сейчас прапорщик ощутил, как тусклый лучик надежды коснулся его души, словно из-за тёмных беспросветных туч на секунду выглянуло солнце.

Загрузка...