Королева нефритов

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

— Лола! — позвала Иоланда.

Шел второй час дня, мы оба сидели в армейском грузовике, окруженные спящими солдатами. Наискосок от нас расположился усатый военный — он спал. Эрик привалился ко мне, его рука была где-то у меня под мышкой. Иоланда проснулась несколько минут назад.

Каким-то образом я все же сумела подавить шок, который испытала, когда прочла написанное рукой моей матери.

— Что? — прижав дневник к груди, спросила я.

— Я что, заснула? — Она опустила голову мне на плечо, а правую руку обвила вокруг моей.

— Разве что на минуту.

Она посмотрела на усача, затем перевела взгляд на военного, стриженного скобкой.

— Пожалуйста, не давай мне уснуть.

— Все в порядке. Он не посмеет.

— Я так устала!

— Поспи немного, тебе станет лучше.

— А ты что делаешь?

— Читаю дневник моей мамы.

— Тот, который с картой?

— Да.

— Там есть что-нибудь обо мне?

Я помолчала, чувствуя, как у меня сжимается сердце.

— В некотором смысле.

Она мягко ущипнула меня за руку.

— Ну и не надо ничего рассказывать. Я и без того примерно знаю, как она относится к де ла Росе. — И указала глазами на пробегающий мимо пейзаж. — К чему портить такой чудесный день?

Только для того, чтобы не иметь повод отвернуться, не показывать своего лица, я посмотрела туда, куда показывала Иоланда. Сквозь щели в брезенте виднелись бордовые склоны Сьеррас-де-лас-Минас. Не было видно характерных для долины Мотагуа темно-зеленых участков. К югу лежали красные отроги Сьеррас-де-Эспириту-Санту — красные потому, что послеполуденное солнце уже начало опускаться в лощины. Крутые берега реки также окрасились в багровые, алые и ржаво-красные оттенки. Миновав залитые водой развалины Киригуа, мы приблизились к мосту в Рио-Дульсе, который все же устоял, несмотря на то что вздувшиеся воды поглотили во время урагана шесть окрестных деревень. Рио-Дульсе — процветающий поселок, где богатые гватемальцы обычно держат свои лодки, но сейчас не было видно ни шхун, ни яхт. Всюду груды мусора, поваленные деревья, доски сметенных наводнением домов. На самых возвышенных местах уцелели небольшие поселения, наскоро построенные домики из проржавевшей жести, и дети, бегавшие по занесенным грязью участкам, которые, возможно, еще недавно были аккуратно подстриженными лужайками. Часть грузовиков из колонны направилась туда, мы же продолжали двигаться к Флоресу.

Иоланда снова пошевелилась; она тоже смотрела на детей, бегающих вокруг хибар.

— Иоланда! — позвала я.

— Да?

— Я хочу, чтобы ты меня простила.

Она ничего не ответила.

— Не можешь? — Я так крепко стиснула зубы, что начало сводить челюсть. — За то, что я не приезжала к тебе. За то, что не писала.

Она не отвечала еще несколько секунд.

— Иоланда!

— Да, слышу. — Она продолжала смотреть на детей, на воду, на черные деревья и развалюхи. Ее губы дрожали. — Знаешь, почему я так на тебя злилась?

— Думаю, да.

— Сомневаюсь, потому что я тебе никогда об этом не говорила. Дело в том, что ты была, — она запнулась, — моей самой лучшей подругой. Вот почему я так сильно переживала разрыв. Несмотря на то, что иногда мы ненавидели друг друга. Видишь ли, в жизни не так-то много людей, на которых я могла положиться. Это кое-что для меня значило. А когда ты перестала мне писать, а потом месяц назад я получила от тебя эту записку — «Прими мои искренние соболезнования!» — я решила, что никогда не перестану на тебя злиться. А теперь это… прошло. Вдруг все как отрезало. — Она искоса посмотрела на меня. — Это меня удивляет. Приятно удивляет.

— Прости меня, — стиснув ее руку, повторила я. — Я была не права.

— Ну, меня это больше не волнует, — продолжала она. — Я даже рада, что я здесь. То есть с тобой, а не с военными, — прошептала она, глядя на усатого. — Ты не боишься, что он доставит нам неприятности?

— Не знаю… надеюсь, что нет. По крайней мере не здесь.

— Он меня узнал.

— Да.

— Приглядывай за ним. Но… как я уже сказала, я рада. Рада, что я здесь.

— Я тоже.

— Собственно, я чувствую себя такой великодушной, что могу даже смягчить свое отношение к твоему… твоему… ты как-то очень интересно объяснила, кто тебе этот Эрик. Так кто он тебе?

— Друг, — сказала я.

— Ну да, конечно… В любом случае это будет великолепно. Мы вдвоем — нет, втроем — найдем твою маму и то, что хотел найти мой отец.

— Хорошо бы, — вздохнула я.

Мы помолчали, глядя на отливающую ртутью воду и пробегающие мимо палатки.

— Когда ты после смерти отца написала мне ту записку, — снова начала Иоланда, — я ее порвала. В клочья. А потом вытащила из мусорного ведра и склеила.

— Это на тебя похоже, — сказала я.

— О да, но потом я все бросила в огонь!

— Это еще больше на тебя похоже.

Она стиснула мою руку, а потом дочь любовника моей матери положила голову мне на плечо. Что-то пробубнив, Эрик вдруг проснулся и попытался занять более приличествующую позу, но тут же опять уснул, оставив свою руку по-прежнему у меня под мышкой. Откинув голову назад, он захрапел.

Мимо бежала река, золотисто-коричневая и зелено-голубая — бежала под стук дождя, плеск волн и крики птиц. А потом она вдруг остановилась — точнее, остановился грузовик.

Какой-то солдат заметил, что, должно быть, сломался какой-то из грузовик, на что другой ответил, что у следующей за нами машины совсем лысые покрышки (в колонне осталось всего три грузовика, поскольку остальные по мере приближения к Флоресу разъезжались по местам назначения). Хотя усач упорно продолжал спать, некоторые военные встали с мест, а кое-кто даже спрыгнул на землю посмотреть, что случилось.

Я вытянула шею, чтобы получше разглядывать окружающую местность, но в действительности меня не особенно волновало, где именно мы находимся: я никак не могла отойти после чтения дневника.

И тут, снова посмотрев на Иоланду, я увидела, как она заглядывает мне через плечо. Оказывается, я опустила раскрытый мамин дневник, который до тех пор прижимала к груди, и теперь Иоланда могла читать записи.