Кошка и Токио

Бакенеко

– Ох ты ж! – ругается Вада, угодив ногой в глубокую лужу под водительской дверцей. – Когда в Токио сезон дождей, чувствуешь себя точно под мышкой у атлета.

– А далеко еще до заведения? – спрашивает Ямадзаки.

– Недалеко, старик.

– Чего? – вскидывается Ямадзаки, возмущенно глядя Ваде в затылок. Затем бормочет под нос: – Такому жирдяю, как ты, в самый раз как следует размяться.

– Пардон, я не расслышал? – оборачивается к нему Вада.

– Иди давай! Топ-топ! – нетерпеливо отмахивается ладонью Ямадзаки.

Двое мужчин в сумерках бредут по узкой улочке в направлении станции, шлепая черными ботинками по мокрому тротуару, а дождь нещадно молотит по их зонтикам. По обеим сторонам от них изливают холодное свечение пурпурные и голубые неоновые огни множества мелких закусочных и баров.

Вечер входит в свои права, и небольшие компании белых воротничков и офисных леди вовсю слоняются вдоль деревянных навесов вблизи станции, выбирая, где бы выпить и закусить после работы. Почти над головой у них вырастают из темноты и в темноту же уносятся поезда, где обливающиеся потом пассажиры плотно прижаты к стеклянным окнам. Но только самые заядлые гуляки отваживаются ходить по городу холодными и мокрыми вечерами в пору цую – сезона дождей[106]. Так что на улицах нынче спокойнее и тише, чем обычно.

Наконец Вада останавливается перед довольно шатким с виду деревянным строением, возведенным небось еще в эпоху Сёва. Из тех, что правительство грозилось снести перед Олимпийскими играми в Токио. Однако владельцы заведения и завсегдатаи яростно вступились за них, делая все возможное, чтобы сноса не допустить.

– О! Вот мы и пришли, – важно объявляет Вада, упирая руку в бок.

Прищурившись, Ямадзаки разглядывает старенькую деревянную вывеску с написанным от руки текстом, висящую над раздвижными дверями, как будто изучает некое иностранное слово. Начертание там допотопное, с каллиграфическими росчерками. И Ямадзаки медленно и выразительно зачитывает вслух:

– «Хи-ро-сим-ски-е о-ко-но-ми-я-ки».

На стене есть еще одна вывеска – светящаяся и тихонько жужжащая под дождем:

Бз-з-з-з-з

Окономияки

Открыто

Бз-з-з-з-з

Ямадзаки озадаченно вглядывается в жужжащую табличку. На ней крутится анимация, в которой толстячок-мальчишка двумя палочками засовывает в широко открытый рот еду. Когда с карниза над головой на вывеску падают капли дождя, она слегка искрится и гудит.

– Заходи, – сдвигает Вада дверь заведения.

Стеклянные панели в старой деревянной раме издают громкое дребезжание, мгновенно приводя в движение пожилого мужчину, сидящего с журналом позади стойки. Тот вскакивает на ноги.

– Irasshai![107] – громко приветствует он.

– О, привет, Тэнтё! Konbanwa[108], – улыбается в ответ ему Вада, опуская и складывая зонт.

Входя в дверь следующим, Ямадзаки натыкается на Ваду.

– С дороги, чудила! – возмущается Ямадзаки, стряхивая воду с зонта и пытаясь протолкнуть Ваду поглубже в крохотное помещение старенькой закусочной. – Я промок до нитки! Может, в Хиросиме в сезон дождей получше?

– В Хиросиме вообще всегда и всё получше. Правда, Тэнтё? – подмигивает хозяину Вада.

Тот с готовностью кивает, вытирая руки о фартук.

– Не нагоняй на меня тоску по дому, – говорит он.

– Тэнтё, это мой приятель Ямадзаки. – Вада тычет коротким толстым пальцем в своего спутника. – Он хоть и из здешних, из токийцев, но на самом деле вполне нормальный мужик.

Ямадзаки убирает сложенный зонт в специальную стойку возле двери и, прижав руки к бокам, церемонно кланяется Тэнтё:

– Для меня честь с вами познакомиться. Пожалуйста, отнеситесь ко мне с добром, – отдает он дань традиции.

Вместо ответа Тэнтё машет перед лицом руками:

– Давай-ка без формальностей! Садись-ка лучше, расслабься.

– Садись, садись! – подхватывает Вада. Оба приятеля усаживаются перед барной стойкой.

– Что будете пить? – справляется Тэнтё.

– Немедля пива, – отвечает Вада.

Хозяин достает из морозильной камеры два заледеневших пивных бокала с ручками и отступает, чтобы их наполнить. Первый раз за все это время в кафе наступает тишина, и слышится лишь непрерывное глухое потрескивание дождя на улице, напоминающее звучание старой виниловой пластинки.

У Ямадзаки озадаченное лицо. Он обводит взглядом сумрачное и не слишком опрятное заведение. Его глаза натыкаются на старые туристические постеры с видами Хиросимы, на чучело какой-то птицы в углу. При ее виде он удивленно вскидывает бровь. Но больше всего ему сейчас не дает покоя вопрос, почему Вада только что сказал: «Немедля пива»?

– Вада, а ты когда потребовал «Немедля пива», то имел в виду «сию же минуту»?

– Просто у нас, в Хиросиме, под этим подразумевается «пивка для рывка», – объясняет Вада, вытирая со лба потеки дождя.

– Ага, – кивает Ямадзаки. – А это…

– Что?

– Ну, не звучит ли это как-то… неучтиво?

– Ямадзаки, у нас в Хиросиме все разговаривают друг с другом тепло и душевно. Это вы тут, в Токио, вечно холодные и чопорные, – насмешливо фыркает Вада.

Ямадзаки так и не может понять, то ли это нападки в его адрес, то ли Вада просто зубоскалит.

– Тэнтё, а не хочешь ли и ты пропустить с нами по пивку? – предлагает Вада хозяину.

– Вообще-то не положено, но… – Тэнтё быстро берет себе емкость из морозилки, отступает к дальней стене и вскоре возвращается с полным по самый ободок бокалом. – Чего я теряю-то, а?

Втроем они чокаются, хором восклицая:

– Kanpai!

Некоторое время шум дождя сопровождается звуком глотков, после чего все трое, переводя дыхание, в унисон издают:

– Уф-ф-ф!

Над их головами раздается скрип доски. Глянув наверх, Тэнтё качает головой.

– Экая шумная женщина! – с досадой произносит он и снова надолго припадает к пиву. Затем обращается к посетителям: – Ну, как идут дела в мире таксистов?

– Как всегда, ужасно, – невесело кивает Вада.

– С нетерпением ждем Олимпиады, когда в город съедутся многочисленные иностранные гости.

Ямадзаки задумчиво глядит в бокал с пивом, а Вада цыкает зубом. Им обоим не хочется говорить, что число клиентов у них резко сократилось. Молчание за стойкой вот-вот может сделаться неловким…

Но тут они замечают, как жена Тэнтё, спустившись по лестнице, неслышно подкрадывается к тому сзади за стойкой. Вада с Ямадзаки ее видят, но женщина прикладывает палец к губам, жестом прося ее не выдавать. Она подбирается к Тэнтё как можно ближе и кричит ему в самое ухо:

– Ты тут какого черта пиво распиваешь?!

Тэнтё резко подскакивает, проливая немного пива на столешницу.

– Женщина! Не смей меня так пугать!

– Что, решил, это нежить к тебе заявилась? – хохочет жена. – С твоим здоровьем пить нельзя! Доктора запретили.

– У меня скорее инфаркт случится, если будешь так выскакивать.

– В общем, я ухожу. Пока! – На прощанье она целует его в щеку. – Меня не дожидайся.

Она подходит к двери, сдвигает ее в сторону, пару мгновений глядит на дождь и, оглянувшись, говорит:

– Присмотрите за ним, ребята!

После чего берет из подставки зонт Ямадзаки и уходит.

– Вот, значит, почему ты переехал в Токио? – прищелкнув языком, посмеивается Ямадзаки.

– Ага! Чего не сделаешь ради любви? – усмехается Вада.

– Из еды что-нибудь брать будете? – набычившись, спрашивает у них Тэнтё.

– Может, взять Хиросиму-яки? – осторожно предлагает Ямадзаки.

Тэнтё с Вадой, неодобрительно нахмурясь, впериваются в него суровым взглядом.

– Что? – округляет глаза Ямадзаки.

– Объясни ему. – Пренебрежительно махнув рукой на Ямадзаки, Тэнтё идет шинковать капусту.

– Это называется окономияки, – говорит Вада. – А вовсе не Хиросима-яки.

– А как быть с окономияки из Осаки? Как вы их различаете? – хмурит лоб Ямадзаки.

– Чего их различать? В Осаке вообще не умеют готовить приличные окономияки. – Усмехнувшись, Вада отпивает пива.

– Хм-м… Ну, а у нас, в Токио, считается, что Хиросима-яки – это та, что делают по рецепту из Хиросимы, а окономияки – по рецепту из Осаки, – робко смотрит на приятеля Ямадзаки.

– Ты что тут, норовишь затеять свару? – поднимает одну бровь Вада.

– Да не, я просто… В чем разница-то? Разве это не одно и то же? И вообще, мы сейчас в Токио! А как в народе говорят, go ni haitte wa, go ni shitagae[109].

Вада жестом показывает Ямадзаке, чтобы тот приглушил голос. Выпучив глаза, дает понять, что не дай бог Тэнтё поймает его на столь безумных речах. Потом все же шепчет:

– Тш-ш-ш! Мы ведь сейчас, можно сказать, в деревне у Тэнтё, и мы не хотим вывести его из себя. Понимаешь, это два, ну… совершенно разных блюда, Ямадзаки! В Хиросиме окономияки искусно готовят слоями, точно восхитительный сэндвич: укладывая поочередно блинчики, лапшу, капусту, мясо или что ты там еще захочешь из начинки. А в Осаке делают какую-то фигню. Они тупо замешивают все ингредиенты в одной миске и шлепают на раскаленную плиту одной толстенной лепешкой.

– Ну да, так и есть, – смущенно соглашается Ямадзаки.

Вада отхлебывает пива.

– Вот понаблюдай, – указывает он на Тэнтё, который принимается за готовку.

Тэнтё берет глубокую миску с блинным тестом, поварешку и на широкую жарочную поверхность встроенной в барную стойку электроплиты наливает две большие лужицы округлой формы. Затем настраивает степень нагрева плитки. И далее Вада с Ямадзаки завороженно наблюдают, как он аккуратно укладывает поверх теста мелко нарезанную капусту, дает им как следует прогреться, глядя на тянущийся к потолку душистый пар, после чего добавляет к капусте свинину, сыр, кимчи. Поверх этого наливает еще немного теста, берет в руки две большие металлические лопатки и одним ловким и точным движением переворачивает весь этот «сэндвич» – прямо с капустой и всем прочим – другой стороной на плиту. Сырое тесто слегка расплескивается на раскаленной поверхности, шипя.

– Жалко, Таро с нами нет! – неожиданно вздыхает Вада.

– Ага, – соглашается Ямадзаки.

Затем, попивая пиво, друзья зачарованно наблюдают, как Тэнтё прямо рядом с «сэндвичами» обжаривает, слегка помешивая, на плите две порции лапши.

– Жуткая небось была авария… – произносит Ямадзаки.

Тэнтё разбивает два яйца, по отдельности выливает на плиту и аккуратно взбалтывает желтки. Затем двумя блестящими металлическими лопатками, приятно скрежетнув ими по жарочной поверхности, поднимает блинчики с прослойкой и перекладывает на лапшу, потом все это вместе – на почти прожарившиеся яйца. Дает еще немного потомиться на плите, после чего уже окончательно переворачивает оба сооружения.

Взяв металлическую кружку с густым черным соусом, Тэнтё берет из нее кисточку и начинает обильно промакивать сверху обе порции окономияки. До ноздрей Вады и Ямадзаки дотягивается вкуснейший аромат, рты наполняются слюной.

– Да, не повезло бедняге, – кивает Вада.

Тэнтё между тем вырисовывает майонезом «Кьюпи» тонкий рисунок поверх обоих «слоеных тортиков», после чего разрезает их на небольшие куски. Потом осторожно зачерпывает нарезанные окономияки и выкладывает каждую на отдельную тарелку.

– Скоро его выпишут из больницы, – сообщает Вада. – Так что все с ним будет в порядке.

– Но как же он будет водить машину без ноги? – роняет Ямадзаки.

– Ну, в наши дни чего только не напридумывали!

– В смысле, что? Самоуправляемые автомобили?

– Нет, бестолочь! – закатывает глаза Вада. – Эти… как они там называются?

– Протезы, – подсказывает Тэнтё.

Оба приятеля изумленно глядят на хозяина, продолжающего готовить к подаче еду. Поразительно, как он с ходу нашел то слово, что им обоим не приходило на ум.

– Слушай, Вада, – говорит Ямадзаки, как будто что-то внезапно вспомнил.

– Что?

– А ты ведь понимаешь по-английски?

– Ну, немного. А что?

– Что, по-твоему, означает английское словосочетание «Copy cat»? – явно жеманничает Ямадзаки.

– Откуда же мне знать? «Сat» – это «кошка». Верно? «Copy» – вроде бы заимствованное нашим языком слово, которое мы давно используем: «копия». – Вада обращается к хозяину: – Тэнтё, ты знаешь, что оно означает?

– М-м-м? – рассеянно отзывается тот, всецело сосредоточившись на красивой подаче окономияки.

– Ладно, неважно, – отмахивается Вада и снова поворачивается к Ямадзаки. – А тебе-то зачем? Почему интересуешься?

– Просто так, – отвечает тот и продолжает с самым что ни на есть невинным видом попивать пиво.

– Чего-то ты слишком подозрительно себя ведешь, – вскидывает бровь Вада и сверлит Ямадзаки взглядом.

– Что? Да ничего подобного!

– Ты явно что-то скрываешь.

– Ну, скажешь тоже! – фыркает носом Ямадзаки.

Наступает пауза. Наконец Ямадзаки сдается, берет в руки свою наплечную сумку и извлекает из нее небольшую пачку листов формата А4, скрепленных степлером и исписанных на английском.

– Дай хоть посмотреть! – тянется Вада за листами, которые приятель успевает отдернуть на недосягаемое расстояние.

– Руками не смотрят! – резко говорит Ямадзаки, выуживая из кармана куртки позолоченные очки для чтения и нацепляя их на нос.

– Ну давай! Что там такое? – Вада нетерпеливо постукивает кончиком пальца по бокалу.

Даже Тентё вскидывает брови.

Ямадзаки прочищает горло и с изумительным английским выговором читает:

– Ниси Фуруни… Copy Cat… Переведена Фло… секундочку… Как это прочитать?

Он показывает это место Ваде, и тот, прищурившись, пытается разобрать:

– Дан… Дан… О! «Подземелья и драконы»![110] – корчит он потешную гримасу.

– Да ничего подобного! – отмахивается Ямадзаки.

– Ну куда уж мне? – ворчит Вада. – Я ж по-английски не разумею! А зачем ты вообще это сюда принес?

– Угадай, Вада! Ну же, включи мозг: я знаю, он у тебя есть.

Тэнтё хихикает за стойкой.

Вада сосредоточенно морщится:

– Сейчас… А где ты это нашел?

– У себя в тачке, – отвечает Ямадзаки. – И все же… Ниси Фуруни. Ничего у тебя в памяти не всплывает?

– Точно! – Лицо у Вады озаряется. – Это же… Это…

– Ну да! Предок нашего Таро, – не выдерживает Ямадзаки. Он снимает очки и убирает в футляр. После чего испускает тяжкий вздох: – Ну наконец-то, допёрло!

– Так, а как это оказалось у тебя в такси? – спрашивает Вада.

– Забыл один из пассажиров. Забавный такой с виду иностранец.

– И ты собираешься сдать это в бюро находок таксопарка? – уточняет Вада.

– Сперва хотел сдать, – кивает Ямадзаки. – А потом подумал: «А не отнести ли это лучше нашему старине Таро в больницу?» В смысле когда в следующий раз пойдем его там навестить. Ему приятно будет увидеть, что эта Фло… Как там ее?.. Трам-пам-пам… перевела на английский рассказ его отца. Как знать, а вдруг у нее отлично вышло? И может, Таро дал бы ей перевести еще какие-нибудь отцовские произведения. Я знаю, что именно он распоряжается отцовским наследством. Глянь, она даже свой имейл тут указала, под названием, – тычет он пальцем в верхушку первой страницы.

– Прекрасная идея! – соглашается Вада. – Первая, быть может, на твоем веку.

Ямадзаки бережно убирает рукопись обратно в сумку.

Тэнтё как раз подносит тарелки с окономияки и расставляет перед каждым:

– Hai, dozo[111].

С подставки для приборов, стоящей как раз между ними, Вада и Ямадзаки берут палочки, затем складывают ладони и произносят:

– Itadakimasu[112].

Тэнтё садится на стул позади барной стойки, закуривает сигарету. Оба приятеля принимаются за еду.

– Вот теперь… я понимаю… – пытается сказать Ямадзаки, вовсю уплетая лапшу с капустой. – Почему вы…

– Не говори с набитым ртом! – одергивает его Вада. При этом у него изо рта на столешницу вылетает кусочек капусты. – Вас что, здесь, в Токио, хорошим манерам не учат?

Ямадзаки проглатывает то, что было во рту, и косится взглядом на эту выпавшую у Вады капусту.

– Вот теперь я понимаю, почему вы так носитесь со своей Хиросима-яки.

– Окономияки! – взревев в один голос, вскидываются Вада и Тэнтё.

В этот момент отключается свет.

– Какого черта? – кричит Вада.

– Да ладно, успокойся ты, – говорит Ямадзаки.

Слышится сильный стук в стену, что позади барной стойки. Свет на мгновение загорается, являя взглядам силуэт Тэнтё, вытянувшегося перед задней стенкой с поднятым кулаком, после чего снова наступает тьма. Еще раз слышатся удары в стену, и свет загорается опять. Тэнтё не спешит убирать от стены кулак, и все трое глядят наверх, где мерцают и тихонько шипят лампы.

– Контакт в проводке пропадает, – объясняет Тэнтё, глядя на Ямадзаки.

– Старенькое, небось, помещение-то? – говорит тот, обводя глазами закусочную с пыльными полками, сморщенными и пожелтевшими постерами на стенах. Снова наталкивается взглядом на чучело птицы в углу и шумно сглатывает. В заведении больше никого, на улице уже кромешный мрак. Через небольшое окошко Ямадзаки видит, как сверху все так же безостановочно льется дождь.

В этот день как будто чего-то не хватает – не доносятся снаружи голоса прохожих, не раздаются обычные приветствия заходящих в соседние кафешки посетителей. Только мерное постукивание дождя да время от времени тяжелый звук проходящего мимо поезда, громыхающего по рельсам наверху. Проходя над головой, поезд всякий раз издает странный, будто улюлюкающий звук.

Что-то непонятное и необъяснимое нынче вечером витает в Токио.

– Раньше все это принадлежало папаше жены, – объясняет Тэнтё. – Он и делал здесь всю проводку.

– Круто!

– Жаль только, с этим он не шибко постарался, – добавляет Тэнтё, вынимая из кармана пачку сигарет Calico. Над головой отчетливо слышится скрип половицы.

– Не говори так! – выпрямляется на табурете Ямадзаки. – Он наверняка все слышит!

– Еще чего! Молчать я буду? Вот пусть послушает! – громко говорит Тэнтё. – Клянусь, он и так уже столько лет меня донимает… Что уж теперь изменится? – Он закуривает, делает затяжку и тут же заходится хриплым кашлем. – Да и мне тоже недолго тут осталось.

– Глупости не говори! – фыркает Вада.

– Так и есть, – кивает Тэнтё. – Но по-любому когда я умру, то вернусь и буду вам обоим являться.

– Не надо шутить насчет призраков, – с дрожью в голосе просит Ямадзаки. – У меня мороз по коже от ваших разговоров!

Оба собеседника разворачиваются к нему, силясь понять, всерьез он говорит или же шутит.

– Ты чего… в самом деле? – складывает руки на груди Вада.

– Верю в призраков? – заканчивает за него Ямадзаки, крепко сжимая ручку пивного бокала. – Однозначно!

Он подносит пиво к губам и допивает остатки. Затем отдает пустую емкость Тэнтё. Тот идет к морозильной камере и достает еще два ледяных бокала.

– А ты хоть раз видел призраков? – спрашивает Вада.

– Видеть не видел. Но точно знаю, что они существуют.

– С чего ты так уверен?

Тэнтё ставит на стойку два полных бокала и уносит опустевшие.

– Я тоже в них верю.

Вада недоуменно мотает головой.

– Ни разу не видел и не слышал ничего, что могло бы меня убедить. – Тут он замечает на стойке два заново наполненных бокала, благодарно кивает и справляется: – А ты, Тэнтё, что, больше не будешь?

Время от времени в закусочную Тэнтё заглядывают немногочисленные посетители и, не рассиживаясь подолгу, уходят. Все это время Вада с Ямадзаки пьют ледяное пиво и с аппетитом поглощают стряпню Тэнтё. Некоторые из приходящих тоже заказывают окономияки, другие, которых большинство, просят что-нибудь жареное, в духе теппаньяки[113].

Несколько позднее, когда друзья пригубили уже по четвертой порции пива, дверь отъезжает в сторону, и внутрь входит крупный, крепкого вида мужчина в синей форме почтальона, лицо у него доброе и приветливое. Навскидку ему можно дать немногим меньше сорока.

– Irasshai! – машинально приветствует вошедшего Тэнтё и только потом хорошенько его разглядывает. – Никак сам Синго? Ну, заходи, друг! Заходи!

– Добрый вечер, Тэнтё! – отвечает тот и также занимает место возле стойки.

Вада и Ямадзаки степенно кивают Синго, тот уважительно кланяется в ответ.

– Тебе как обычно? – уточняет Тэнтё.

Синго кивает.

– И как дела у тебя, юный Синго? Давненько тебя не видел!

– Да все по-прежнему, – отвечает тот, а потом бросает взгляд на таксистов. – Держусь, как говорится, на плаву. Работа у почтальона – и все, что с этим связано, – никогда не закончится. По крайней мере, пока электронная почта окончательно не добьет бумажную.

– А как у тебя дела с той милой особой? – интересуется Тэнтё.

Синго густо краснеет.

– О, так вы в курсе? Я и не думал… – Он неуклюже отхлебывает пиво из бокала, что поставил перед ним Тэнтё, проливая чуточку на форму. – Даже и не знаю…

– Ох уж эти женщины, да? – добродушно вставляет Ямадзаки.

– Мой совет: вообще не парься, – и Вада показывает свое обручальное кольцо.

Синго издает смешок.

– Но как вы узнали?.. – спрашивает он. – То есть знаете… что она и есть та, единственная?

– Просто сам поймешь! – в один голос отвечают Вада с Ямадзаки.

Синго расплывается в улыбке, но заметно, что еще стесняется:

– Я, знаете ли, совсем не силен по этой части.

Тут в разговор вмешивается Тэнтё:

– А что, если пригласить ее на omatsuri[114]? Вроде же скоро в городе будет фестиваль?

– Ох… Она ни за что со мною не пойдет!

– Не пойдет, ежели не пригласишь, – говорит Вада.

– Может быть, может быть… Кто знает? – вздыхает Синго. – У нас к тому же такая разница в возрасте…

– Это не имеет значения, когда речь о любви, – уверяет Ямадзаки. – Абсолютно никакого значения.

К тому времени, как Вада с Ямадзаки переключаются с пива на сётю со льдом, Синго уже успевает уйти, и они развлекают друг друга страшилками о разной нечисти.

Ямадзаки рассказывает Ваде, что однажды ребенком встречал рокурокуби[115] – одну из существ ёкаи. Проснувшись как-то ночью, он увидел, как в его детскую вплыла голова на длинной, тянущейся от самой двери шее. Это была голова молоденькой девушки с убранными кверху волосами, как было принято носить в эпоху Эдо[116]. Он попытался закричать, позвать на помощь, но не смог издать ни звука. Тогда он закрыл глаза и до самого утра прятался под одеялом. На следующий день рассказал обо всем матери. Та спокойно кивнула, обмолвившись лишь, что когда-то этот дом принадлежал богатому купцу, чья дочь наложила на себя руки.

Вада тоже рассказывает приятелю свою историю – про священника и кошку. Как кошачья голова взметнулась в воздух и откусила голову женщине, собравшейся отравить священника.

Все это время Тэнтё сидит за стойкой, покуривает себе и слушает их байки.

Однако оба рассказчика умолкают, когда в заведение входит она.

На ней длинный плащ. На улице все так же поливает дождь, и она насквозь промокшая: волосы свисают влажными волнистыми прядями, налипая на треугольное лицо. Сквозь волосы сияют необычные зеленые глаза, и в них такое напряжение, что и Ваде, и Ямадзаки страшно встречаться с ней взглядом. Зонта у нее при себе нет. Она снимает плащ, представляя взорам черное платье с открытой спиной. Притом эта спина сплошь покрыта причудливой татуировкой, что простирается по рукам вплоть до запястий. На обнаженных участках тела поблескивают капли воды, и вся татуировка в приглушенном свете закусочной словно мерцает и переливается.

Вада с Ямадзаки учтиво склоняют головы, приветствуя эту особу, которая проходит мимо них и занимает место в самом углу – с другого конца сделанной в виде широкого каре барной стойки. Девушка же их словно не замечает. Тэнтё подходит к незнакомке, ставит перед ней стакан молока и тут же идет готовить какую-то снедь, хотя ни один из приятелей не слышал, чтобы она что-либо заказала.

– Ты это видел? – шепчет Ямадзака Ваде.

– Ага, – отзывается тот и снова кланяется девушке.

Та устремляет взгляд на этих двоих, однако кажется, что она смотрит сквозь них, как будто их нет на этом месте.

– Тебе не кажется… – начинает говорить Ямадзаки.

– Тш-ш-ш! – тут же осекает его Вада, не давая произнести слово «якудза». – Нет, я так не думаю.

– А что там у нее на татуировке? – шепчет любопытный Ямадзаки.

– Да я толком не разглядел, – еле слышно отвечает Вада. – Но по-любому явно не бандитская татуха.

Между тем к стойке возвращается Тэнтё, неся тарелку с рыбой. Ставит ее перед девушкой и склоняется в поклоне. После чего подходит к двум приятелям.

– Надеюсь, вы не досаждали моей гостье? – тихо спрашивает он сквозь зубы.

– Кто? Мы?! – даже обиженно глядит на него Вада.

– А кто она такая? – спрашивает Ямадзаки.

– Просто постоянный клиент. Тот, кто не интересуется чужими делами, – улыбается им Тэнтё.

– Я и не знал, что ты подаешь у себя рыбу, – говорит Вада.

– Я не сую свой нос в дела клиентов.

Вада примирительно вскидывает ладони:

– Ладно, ладно, всё! Мы поняли.

И тут снова отключается свет. Из темноты доносится странный нечеловеческий звук, похожий на животный вой, сверху слышится скрип половицы, затем кулак Тэнтё делает пару тяжелых ударов в стену. Вновь загораются лампы. Трое посетителей все так же сидят вокруг барной стойки.

Тэнтё низко кланяется девушке:

– Прошу прощения, Одзё-сан[117].

Та кивает в ответ и продолжает ковыряться в рыбе, подцепляя палочками мелкие кусочки.

Тэнтё уходит через заднюю дверь, что-то ворча насчет проводки.

– Эй, – пихает Ямадзаки Ваду в складки на ребрах. – Ты это слышал?

– Что именно? – потирает бок Вада. – И не толкай меня локтем, ты, олух костлявый!

– Ты слышишь этот странный звук? Точно мурлычет кошка? – еще тише говорит Ямадзаки. И осторожно указывает пальцем на девицу, что ест рыбу в другом конце стойки. – Это от нее!

– Да быть того не может!

– А вдруг она бакенеко?! – яростно шепчет Ямадзаки.

– Опять ты со своим суеверным бредом! – закатывает глаза Вада.

– Я серьезно! Они и правда существуют!

– Ага, как призраки.

– У меня есть один друг. Так вот…

– Вечно у тебя какой-то где-то друг! Ни одной истории от первого лица!

– Заткнись и послушай! – Ямадзаки делает большой глоток сётю и утирает рот тыльной стороной ладони. – В общем, этот мой друг пошел однажды в мыльные бани…

– Ага, история с участием друга и проститутки. Вот так-так… – фыркает от смеха Вада.

Ямадзаки делает вид, будто не слышал.

– И вот он отправился с одной из девушек в ванну. Он сказал, что в жизни не встречал девчонки красивее и что это были лучшие моменты в его жизни. Вот только за все это время девчонка не сказала ему ни слова. А когда он уже возвращался в комнату одеваться, то услышал за спиной «мяу»…

– Что он тут опять тебе вещает? – появляется из задней комнаты Тэнтё, подозрительно взглядывая на Ямадзаки.

– Да очередную дурацкую страшилку, – усмехается Вада.

Ямадзаки уже в полный драбадан, а Вада и того хуже. Девица в углу все так же неторопливо поедает рыбу. Больше посетителей в заведении нет: час слишком поздний.

– Тэнтё, вызови нам такси! – просит Вада.

– Сами и вызовите, – усмехается тот. – Скажите, пусть таксистам подадут такси.

Вада вперивает свои мутные и красные глаза в Тентё, и тот, вздохнув, идет к телефону.

Ямадзаки обращает взгляд на девушку:

– Она уже целую вечность ест эту рыбу.

– Такси будет через пятнадцать минут, – вешает трубку хозяин.

– Спасибо тебе, Тэнтё! – произносит Вада и плюхается щекой на стойку.

Тэнтё лишь качает головой.

– А она как до дома доберется? – кивает Ямадзаки на девицу.

– За нее не беспокойся, – отвечает Тэнтё.

– Мы могли бы взять такси на троих. – И Ямадзаки тяжело нависает над стойкой: – Эй, дорогуша!..

– Не надо ничего такого, Ямадзаки-сан, – встает между ними Тэнтё. – Она может позаботиться о себе сама.

– Да я просто подумал… – Ямадзаки глядит на пустой стаканчик из-под сётю, раздумывая, не приложиться ли еще к опорожненной на три четверти бутылке.

Тут вмешивается Тэнтё и берет в руки бутылку:

– Вот смотри: я пишу на ней твое имя и ставлю на полочку за стойкой. До следующего раза, как вам захочется ко мне наведаться. Идет?

– Классно придумано! – восклицает Ямадзаки. – Мы однозначно придем сюда еще! Это была лучшая хиро… окономияки, что я пробовал в своей жизни!

Тэнтё довольно сияет.

– Всегда буду рад видеть, в любое время! – говорит он. Потом кивает на Ваду: – И этого тоже, если только в следующий раз он не станет так напиваться.

Вада поднимает голову со стойки и недоумевающе бурчит:

– Да я вроде не так сильно и напился.

– Поезжай-ка ты проспись! – кивает Тэнтё. – Такси скоро…

Свет отключается опять.

– Сидите тихо. Не волнуйтесь…

Вновь раздается удар в стену, слышится поскрипывание половиц. Лампы на потолке помаргивают, вспыхивают… И снова наступает тьма.

– Проклятье! – ворчит во мраке Тэнтё. – Сидите. Пойду возьму фонарь.

Слышатся шаги Тэнтё, выходящего в заднее помещение, виден слабый свет от его мобильника, с которым он пытается что-то найти.

– Жуть какая, – шепчет Ямадзаки.

– Не пори чушь! – маловнятно произносит Вада.

Тут до них снова доносится – на сей раз еще более тихо – странный глухой вой.

– Оно опять здесь! – шепчет Ямадзаки.

Слышно, как в задней комнате Тэнтё восклицает:

– Во! Идеально! – И оттуда к стойке проливается свет. Широкий луч медленно движется к залу, и подсвеченное лицо хозяина приобретает немного потусторонний вид. Фонарь отбрасывает на его лицо демонические тени.

Тэнтё ставит фонарь на барную стойку.

– Ну что? У всех все в порядке? – справляется он.

– У меня да, – отзывается Ямадзаки.

– У меня тоже, – поднимает голову Вада.

Тишина.

Они смотрят туда, где сидела девушка, но ее не видно.

– Одзё-сан? – зовет ее Тэнтё. – С вами все хорошо?

– Она что, там?!

– Тш-ш-ш! – касается его плеча Вада.

Тот же непонятный звук слышится снова, уже громче прежнего. И от дальнего конца стойки доносится шорох. Что-то словно движется по полу.

Трое мужчин низко пригибаются. Тэнтё хватает в руку нож, Вада берет фонарь, и все вместе они пробираются к дальнему углу закусочной. Откуда-то из-под стойки доносится царапанье когтей, ноздри прошибает едкий запах. Мужчины застывают на месте, переглядываются, затем осторожно заглядывают за стойку.

Оттуда на них смотрят блестящие зеленые глаза. Молниеносно высовывается язык, облизывая испачканные рыбой губы.

И в этот миг гаснет фонарь.