Кошка и Токио

Осенние листья

– Я хочу, чтобы ты дал мне пощечину и заставил принять в рот, – почти шепотом произнесла по-английски Мари. – И чтобы вставил мне хорошенько.

Джордж не нашелся что сказать. Он попытался что-либо ответить, но смог издать лишь тихий стон.

– Хорошо? – Мари оторвала взгляд от кофе и посмотрела Джорджу в глаза. – Ты ведь сделаешь для меня это? Когда в следующий раз займемся сексом.

– Но зачем? – Джордж неуютно поерзал на сиденье.

– Затем, что я тебя об этом прошу. Вот зачем.

– Но ведь я люблю тебя! Зачем мне обращаться с тобой подобным образом?

Девушка прищурилась:

– Если любишь, сделай то, что я прошу.

– Но зачем?

– Потому что это доставит мне удовольствие.

Они сидели в кафе Mister Donuts в Коэндзи, потягивая из красных чашек черный кофе. Джорджу было уже за сорок, Мари – тридцать с небольшим. Они расположились на верхнем этаже большого магазина пончиков, из окон просматривалась железнодорожная станция. С характерным перестуком, словно соблюдая некий ритмический рисунок, мимо проносились поезда, слышались станционные звонки и объявления насчет платформ и путей.

Солнце вовсю заливало лучами кафе, и в заведении было уже достаточно жарко для осеннего утра. Небо было без единого облачка, и кондиционер гудел, слегка пощелкивая, устав после долгого жаркого лета, когда он творил благословенную прохладу для тысяч посетителей.

В зале было всего несколько человек: пожилой мужчина с тростью, сидевший в одиночестве, три весело пересмеивавшихся старшеклассницы да небольшая компания молодых мамочек, которые, уставясь в смартфоны, лениво покачивали в колясках своих малышей и успокаивали их, когда те начинали звать маму или плакать.

Мари немного понаблюдала за детьми в колясках, затем перевела взгляд на Джорджа, сидевшего за столиком напротив. Рассеянно покусала пончик, который заказала для себя. Ее спутник достал и закурил сигарету.

Вздохнув, Мари взяла в руки потрепанный экземпляр «Над пропастью во ржи», окончательно закруглив таким образом сам собою затухший разговор.

Джордж взял шариковую ручку и продолжил писать в блокноте, свесив с губ дымящуюся сигарету:

– Как насчет кофе?

– Что? С вами? Прямо сейчас?

– Да. Отчего бы нет?..

Джордж прервался. Как все-таки сложно было писать стихи в размере хайку[78]! От этой структуры с жестко заданным количеством слогов – пять, семь и пять – у него уже раскалывалась голова. Однако Джордж считал себя истинным пуристом. Он терпеть не мог, когда европейцы с американцами переводили хайку на английский, начисто теряя слоговую структуру стиха.

Он прочитал массу хайку Мацуо Басё в переводе, и всякий раз его коробило, когда он замечал в строке лишний слог или когда одного-двух не хватало. Ну почему люди с таким неуважением относятся к форме произведения? Зачем продолжают называть это хайку, ежели сама форма хайку у них утеряна?

Он жаждал прочитать эти стихотворения в оригинале.

Но всему свое время. Шаг за шагом – точно в хайку Кобаяси Исса[79]:

Джордж и понятия не имел, что это самое хайку процитировано в переводе на английский в книге «Фрэнни и Зуи» того же автора, что сейчас читала Мари. Сама же Мари, если бы и знала это, не придала бы тому значения.

Мари уже в десятый раз перечитывала «Над пропастью во ржи» на английском. Это был ее любимый роман. Ей нравилось в этом произведении буквально все! В первый раз она прочла его на японском еще старшеклассницей. Она помнила, как вся затрепетала тогда, повстречав в романе родственную душу – юношу, своего ровесника, так же, как она, чувствующего себя потерянным в огромном мегаполисе, Нью-Йорке, такого же одинокого и непохожего на других. Как она его понимала! В юные годы Мари все рисовала в воображении, будто встретилась с Холденом – героем Сэллинджера. Она представляла его намного выше ростом, чем она, с голубыми глазами и светлыми волосами, в знаменитой красной кепке. Она привезла бы его к себе в Токио и позаботилась бы о нем. Вместе они были бы счастливы. И уже не чувствовали бы себя потерянными и ненужными, потому что их жизнь обрела бы смысл.

Она украдкой взглянула на что-то кропающего в блокноте Джорджа. Серьезный и сосредоточенный, он выглядел так круто! Мари нравилось его худое лицо с натянутой кожей, его светлые волосы и голубые глаза. Пепла у него на сигарете уже изрядно накопилось, однако Джордж не торопился его стряхивать. Мари пожалела, что не могла сфотографировать его таким. Это был ее собственный Холден: ее отчаявшийся, потерянный в мире чужак, ее гайдзин.

Впрочем, если уж по правде – он был не из Нью-Йорка и даже не из Америки. Она долго не могла привыкнуть к его душному британскому акценту со сдержанными ударными слогами. Он совсем не походил на акценты американских парней, с которыми Мари имела романы до того, как встретила Джорджа. А уж она со многими общалась по работе, поскольку специализировалась на иностранных счетах в крупном торговом доме! Обычно ей легко было иметь дело с иностранцами, но Джордж оказался не таким, как все. Впервые она почувствовала перед собой непроницаемый барьер. Она, признаться, теперь даже скучала по раскованности и открытости американцев.

Этот британец по складу характера оказался почти как японец, что для партнера Мари считала как раз нежелательным. А еще у Джорджа имелась скрытая от нее темная сторона, о которой она не имела четкого представления. Мари знала, что некогда в Англии он служил в полиции, и мысль об этом ее немного возбуждала (вот бы у него сохранилась полицейская форма и дубинка!). Впрочем, когда Джордж переставал разглагольствовать, внешне он вполне смахивал на американца.

Она старалась не задумываться о его бывшей жене и дочери, оставшихся в Великобритании.

Что бы он мог там строчить? Может, такой же роман, как и тот, что читает она сейчас? Мари позволила себе малость пофантазировать, представив себя в роли жены зарубежного писателя. Она бы тоже тогда что-нибудь написала! Например, об их совместной жизни, только на японском. Наверно, они поселились бы в Нью-Йорке, но она часто приезжала бы в Японию, чтобы участвовать в разных ток-шоу и продвигать свой последний роман.

Вздохнув, Мари вновь углубилась в книгу.

Джорджу потребовалось сделать перерыв: заболело запястье. Он поглядел на Мари, тихо читавшую по другую сторону столика: ее острые скулы виднелись из-за раскрытой книги. Черные волосы были очень коротко острижены, совсем как у мужчины. Порой она выглядела очень надменной и суровой, но сейчас казалась намного мягче, доступнее. Она, как всегда, заплатила за кофе, и, может, ему удалось бы потом одолжить у нее немного денег.

Когда Мари бывала в подобном тихом настроении, Джорджу очень хотелось с ней поговорить. Многозначительно кашлянув, он подвинул к ней свой блокнот. Однако она не оторвала взгляд от романа, а потому он помахал рукой у нее перед носом. Мари нахмурилась.

– Мари-тян, mi-te[80], – запинаясь на чужеродных слогах, сказал он на японском, силясь произвести на нее впечатление, стать ей немного ближе.

Когда Джордж пытался произнести ее имя по-японски, его язык словно замирал на полпути, застревая на середине рта. Он до сих пор не смог подобрать правильный согласный звук: чтобы это было не «л», но и не рычащее «р». Мари между тем предпочитала, чтобы он произносил ее имя с сильным иностранным акцентом – с этим волшебно перекатывающимся «р», в котором для нее звучала экзотика. С тем звуком, который она настойчиво училась воспроизводить сама и которым теперь с гордостью могла похвастаться. Когда она представлялась англоговорящим собеседникам, то очень старалась произнести свое имя так, как это сделали бы они: «Привет, меня зовут Мэр-ри! Да-да, похоже на английское слово marry», – дабы иностранные уши услышали свой родной, хотя и совершенно чуждый для нее прононс.

На его призыв по-японски она тоже никак не отреагировала.

– Мари, взгляни-ка! – сказал он тогда уже по-английски.

– Что это?

– Я пишу стихотворение о нас с тобой. О том, как мы впервые встретились.

Она со вздохом отложила книгу. Джордж передал ей потрепанный по краям блокнот, и Мари, взяв его в руки, раздраженно закатила глаза. Она быстро пробежала глазами по строчкам.

– Здорово! – И отдала блокнот ему.

– Тебе не понравилось?

– Ну… это как будто немного…

– Немного что?

– Nanka… monotarinai[81].

– Объясни, Мари, – со вздохом сказал Джордж. – Мне неизвестно это слово. Что оно значит по-английски?

– Может, «не по существу»?

– Ясно. – Джордж щелкнул по сигарете над пепельницей. Осыпалась целая гора пепла, и напоследок он еще раз затянулся. Окурок вот-вот должен был кончиться.

– Почему бы тебе не написать это в виде рассказа вместо стихотворения? И выбрать какое-то более интересное место действия. Нью-Йорк, например. – Улыбнувшись, она чуть подвинула свою руку к его руке.

Он сместился назад, к спинке сиденья.

– Но я, видишь ли, хотел написать это в стиле хайку.

– В самом деле? Но это же не хайку… – Мари склонила голову набок и еще раз взглянула на страницу блокнота.

– Нет, хайку! – вскинул он на нее возмущенный взгляд.

– Вовсе нет. – Она посмотрела ему в глаза.

– Ну ладно, каждая строфа там представляет собой хайку.

Мари не знала, как на японский переводится «строфа», однако не желала в этом признаться. Оттого что Джордж использовал незнакомое ей английское слово, она разозлилась.

– Хайку должны писаться по-японски, – упрямо мотнула она головой.

– Я так не считаю, – хмыкнул он.

– Yappari gaijin wakaranai ne[82], – быстро и вполголоса пробурчала Мари.

– Что? – не понял Джордж ее торопливый японский.

– Там по-любому не хватает kigo, Джордж.

– Kigo?

– Ну да. Это, что называется, «сезонное слово». Каждое хайку должно содержать «сезонное слово», связывающее стих с определенным временем года.

– Понятно. – Джордж положил ручку на стол.

– А где рассказ, что забыла в кафе та блондинка? – прищурилась Мари.

Оба они прекрасно знали, что Джордж оставил рукопись в такси, которое они поймали после кафе. И часа не прошло с того момента, как текст иностранки попал к ним руки. И Мари не собиралась Джорджу так просто это спустить.

– Трудно сказать, – отозвался он.

– Хотела бы я почитать. Вот это мне и впрямь бы было интересно, – выпятила губы Мари.

Джордж прикусил язык. Ему не хотелось акцентировать внимание на том, с каким оттенком прозвучало слово «это», с каким смыслом Мари его произнесла, но все же немного расстроился. Хотя, быть может, она и не вкладывала в это слово такое значение.

Допив кофе, они вышли и направились к кафе Neko.

Фотовыставка Джорджа в Neko подходила к концу. Сегодня был как раз день икс, когда они выяснят, сколько его работ удалось продать, и заберут оставшиеся. Хозяин котокафе Ясу был приятелем Мари и по дружбе предоставил скидку в тридцать тысяч иен, чтобы Джордж смог развесить у него свои работы. Мари внесла за него деньги, и Джордж несколько часов перебирал свое собрание фото, пытаясь решить, что выставить. В конечном итоге – не без помощи Мари – он решил явить публике серию фотографий, сделанных на улицах города, сквозным персонажем которой была небольшая трехцветная кошка, которая попадалась ему всякий раз, когда он с фотокамерой в руке бродил по окрестностям Токио.

Сама серия была собрана с умом: фотографии были сделаны в течение последних пары-тройки лет и красочно демонстрировали, как городской пейзаж преображается со сменой времен года. Мари объяснила ему, что это наиболее расхожая тема в японском искусстве и литературе – в точности как в хайку. Дескать, смена времен года придется по душе японским посетителям, которые, зайдя в кафе, увидят фотографии Джорджа, а кошка явится отличной сюжетной нитью, связующей эти снимки. И они однозначно вызовут восхищение у сдвинутой на кошках клиентуры кафе Neko.

– О-о-о, только посмотри на его мордашку! Ну какой он kawaii! – заворковала Мари, указывая на фотографию играющей на снегу кошки у Джорджа на компьютере, когда он как-то вечером редактировал снимки.

– С чего ты решила, что это он? – спросил Джордж.

– Он или она – какая разница? – раздраженно отмахнулась Мари.

Джордж был не в курсе, но Мари и Ясу, хозяин котокафе, однажды переспали. Разумеется, это было мелким недоразумением. Всего лишь секс по пьяни – один из многих в жизни Мари. Он абсолютно ничего не значил, и Ясу оказался славным парнем – нормальным светским человеком, воспринимавшим секс просто как секс. Его ничуть не волновало то, что он видит Мари с Джорджем. Но она понимала, что Джордж не воспримет этот факт настолько спокойно, если она пояснит ему ситуацию, а потому помалкивала насчет своего знакомства с Ясу. Гайдзины всегда такие ревнивые!

Они подъехали к Neko, вошли в дверь – и тут же увидели многочисленных посетителей, что гладили и почесывали разномастных кошек, вольготно бродивших по заведению. Ясу подошел к ним поздороваться и предложить что-нибудь выпить. С Джорджем он изъяснился на ломаном английском, улыбаясь ему и пожимая руки. Однако с Мари, которая поинтересовалась, сколько удалось продать фотографий, Ясу негромко затараторил по-японски.

– Хм… – сконфуженно поглядел он. – Мари-тян, я как раз хотел с тобой об этом поговорить…

– В самом деле? – Мари широко улыбнулась Джорджу, когда они с Ясу бегло заговорили на японском.

Тот понял намек и оставил их поболтать, сам же устроился в уголке гладить мохнатого рыжего кота.

– Видишь ли, Мари-тян… В общем, если честно, продать удалось только одну фотографию…

– Одну? – Она постаралась не выдать голосом потрясение.

– Да… И на самом деле… ее купил я.

– Ясно. – Мари прикусила губу. – Одну.

– Да… Я не знал, как ты донесешь это до Джорджа. Оставшиеся фото я упаковал и пока положил в задней комнате. Как распорядишься с ними поступить?

Мари на мгновение задумалась, потом потянулась к своей французской сумочке от Louis Vuitton.

– Ясу-сан… Извини, что доставляю тебе лишние хлопоты, но не откажешься ли ты еще некоторое время подержать их у себя? Я чуть попозже их заберу, если ты не против. – И она быстро вложила в его руку бумажку в десять тысяч иен.

– Разумеется, Мари-тян. Это вообще не проблема.

– Большое тебе спасибо! Я в ближайшее время за ними приеду.

Вскоре Мари с Джорджем вышли из кафе и направились к железнодорожной станции.

– Так что? Как наши дела? – нетерпеливо спросил Джордж.

– Хм-м? – Мари посмотрела себе под ноги.

– Много удалось продать?

Мари подняла голову:

– О, у тебя раскупили все.

– Все?! – Джордж расплылся в широкой улыбке.

– Ну да. Отличная работа, милый! Ясу-сан передал для тебя деньги. Ты заработал шестьдесят тысяч иен.

– Ух ты! Блестяще!

– Да, ты молодец, дорогой. Я так тобой горжусь!

– Надо непременно это отпраздновать. Давай напьемся по такому случаю! – радостно подпрыгнул на месте, а потом и скакнул вперед Джордж.

– Отличная идея! – улыбнулась Мари, видя, насколько он счастлив.

Вместе они много путешествовали по Японии. Оба считали Токио слишком уж гнетущим душу, а потому частенько развлекали себя короткими вылазками в разные города или отдыхом в сельской глубинке. Все это финансировалось Мари с ее зарплаты в торговом доме, ибо Джордж на свой скудный заработок преподавателя английского языка не мог позволить себе поездки в те места, которые желала посетить она. После одного скверного случая, когда Джордж просадил всю месячную зарплату за две недели пьянки, он каждый месяц отдавал Мари еще не вскрытый пакет с деньгами. Она ежедневно выдавала ему монету в пятьсот иен на обед. Надо сказать, это ничуть не смущало самого Джорджа: втайне он даже радовался, что Мари взяла все финансовые вопросы в свои руки. Как-то раз во время очередной ночной попойки с учащимися курсов разговорного английского один из них – средних лет клерк – просветил Джорджа, что в стародавние времена самураи никогда не имели при себе денег, а все их финансово-бытовые вопросы решали жены. Джордж нередко фантазировал, воображая себя грозным самураем, а Мари – своей гейшей из Эдо[83].

У самой же Мари были весьма дорогостоящие склонности. Она была заядлой любительницей онсэн и предпочитала останавливаться в самых шикарных гостиницах, именовавшихся здесь риокан. О стоимости всего этого она особо не задумывалась, потому что ее средств на такой отдых хватало с лихвой. К тому же завистливые взгляды других японок, видящих ее с сумочкой от именитого дизайнера в одной руке и красивым иностранцем в другой, естественно, того стоили.

– А что такое риокан? – спросил у нее Джордж, когда они в первый раз планировали совместную поездку.

– Риоканы – это традиционная японская гостиница, – ответила она.

– У тебя неверная грамматика, Мари, – тут же отчитал ее Джордж. – Или надо говорить: «Риоканы – традиционные японские гостиницы», или «Риокан – традиционная японская гостиница». Определись уж: или так, или эдак.

Мари пару мгновений ошеломленно глядела на него, а затем слегка дрожащим голосом сказала:

– Ну… мне кажется, что если плачу за это я, то вправе говорить так, как мне хочется.

– Ладно, ладно! – успокаивающе потянулся обнять ее Джордж. – Извини.

– Я тебе не ученица, Джордж, черт подери! Так что не смей со мной так обращаться.

Тогда он пощекотал ее под мышками:

– А ведь хотела бы, признайся!

Мари хихикнула:

– Прекрати!

– Ведь тебе понравилось бы называть меня сенсэем, правда?

– Дурачок! – игриво шлепнула она его по руке.

Они обнялись, поцеловались, после чего продолжили планировать на ноутбуке Джорджа свою будущую поездку.

Всякий раз, когда в распоряжении Мари оказывался ноутбук Джорджа, а его самого при этом не было рядом, она была не прочь проверить историю его браузера. Джордж заглядывал на множество порносайтов. Подобные видео он смотрел в самом что ни на есть широком разнообразии, и это вовсе не вызывало у нее ревности. Напротив – даже, пожалуй, зачаровывало. Чем же конкретно он интересовался? Среди его поисковых запросов было, к примеру, «Как кончают азиаты?».

Или: «Оттрахать скромницу», «Пирог со взбитыми сливками», «Девушки в форме старшеклассниц», «Куколд-порно».

Время от времени мелькало нечто супервозбуждающее и извращенное, вроде «Ледибои» или «Секс с бисексуалами». У кого-то подобное, быть может, вызвало бы отвращение, но только не у Мари. Ее это, напротив, заводило. Ей нравилось просматривать то порно, что до нее смотрел Джордж, и представлять, как он мастурбирует.

Однако фантазировала она при этом вовсе не о нем. Она возбуждалась, воображая себя участницей того порно, что он будет смотреть. Как было бы классно, если бы Джордж кликнул какое-нибудь порно – и внезапно увидел там ее, Мари! А она бы посмотрела прямо в видеокамеру. Интересно, какое бы у него при этом сделалось лицо? Небось побелело бы до чертиков! Ну, то есть стало бы еще белее, чем есть. Ведь у него оно и так было идеально белым…

А потом ее вдруг охватывал приступ меланхолии. Она аккуратно убирала ноутбук в то же самое место, где его нашла.

И шла мыть руки.

Одна их поездка – на самый южный остров Японии Кюсю – прошла исключительно успешно. Оба пребывали в наилучшем расположении духа и в кои-то веки почти не препирались.

По пути к Кагосиме они остановились в Фукуоке, затем отправились в Оиту – на экскурсию к горячим источникам.

Джордж сделал несколько замечательных фотографий с Мари возле озера в курортном городке Юфуин, которые она потом еще долго использовала как фото профиля в соцсетях. Озеро называлось Кинрин-ко – «Чешуйка золотой рыбки». В Юфуине они арендовали отдельную купальню на двоих, и день прошел идеально.

С ними там даже случился один забавный казус.

Джордж увлеченно делал снимки с видами озера, как вдруг услышал, что Мари с гадливостью выкрикивает по-английски:

– Эй! Фу! Ты что за хрень там делаешь?!

Джордж повернулся посмотреть, что происходит, и увидел в дверном проеме одного из приватных онсэнов совершенно обнаженного японца в люминисцентно-розовом афропарике. Причем тот вышел на порог явно затем, чтобы на него поглядели. Пенис у него пребывал в полной эрекции, и мужчина с глупой улыбкой покачивал им, нацелив на Мари и Джорджа. В руке японец держал смартфон и вовсю снимал их обоих – судя по всему, надеясь запечатлеть их реакцию на свой эксгибиционистский сюрприз.

– Просто не обращай внимания, Мари, – сказал Джордж, нехотя возвращаясь к фотографированию озера. – Он как раз и пытается привлечь к себе внимание.

– Извращенец долбаный! – крикнула Мари, и Джордж смешливо фыркнул. Она и впрямь была сильна по части ругательств на английском. А еще в ее голосе слышалась нотка восхищения – едва ли не возбуждения.

Между тем рядом появилась большая группа туристов, и японец исчез в своей приватной купальне – вместе с эрекцией, мобильником и флюоресцентным афропариком.

– Тот придурок – просто сумасшедший! – смеялись они, вспоминая об этом уже в поезде.

– А знаешь, о чем я очень сильно сожалею? – задумчиво произнес Джордж.

– Что не успел сделать минет? – рассмеялась Мари.

Джордж немного покраснел, однако не потерял веселого настроя.

– Нет. Что я его не сфотографировал.

– Что?! Да ты такой же hentai[84], как и он!

– Да нет! Просто чтобы показать это другим, – усмехнулся Джордж. – Никто же не поверит, что мы с тобою видели! Надо было сделать фото для доказательства.

– Вот это бы точно ему понравилось! – хихикая, сжала его руку Мари.

В той же поездке, во время пребывания в Фукуоке, они посетили буддийский храм Точоджи. Там Джордж вдруг принялся дотошно расспрашивать Мари, как изобразить китайские иероглифы, обозначающие название храма, чтобы записать их у себя в блокноте.

– «То» – это «восток». Такой же, как «То» в «Токио», – объяснила Мари.

Он прикусил кончик языка, пытаясь вспомнить простенький иероглиф.

– Нет, не так. – Она в нетерпении протянула руку, чтобы забрать у него ручку и блокнот.

– Дай мне попытаться самому! – возмущенно застонал он, а затем написал и даже обвел, точно ребенок, иероглиф.

– Ладно, ладно… А теперь «чо» – «длинный»… Вот так, правильно. У тебя хорошо получается, малыш!

– Вот так правильно? – показал ей Джордж написанные им иероглифы.

В его блокноте корявыми каракулями было выведено:

Так не писали даже ученики начальной школы.

– Да! Отлично! Ты даже верно воспроизвел иероглиф для слова «храм»!

– Спасибо! – просиял Джордж.

Они побывали в храме и взошли по ступеням, чтобы полюбоваться на огромную деревянную статую Будды. Когда Джордж попытался запечатлеть возвышающуюся над ними гигантскую фигуру daibutsu[85], Мари отчитала его и указала на знак, запрещающий фотографировать.

– Впечатляюще! – восхитился Джордж.

– Да, классно, – согласилась она.

Затем они ступили в маленький коридор, что вел за статую – в помещения под названиями «jigoku» (то есть «ад») и «gokuraku» (соответственно, «рай»). В «адском» зале имелись забавные картины, где изображались люди, терзаемые демонами.

Джордж указал Мари на печального грешника, отчаянно цепляющегося за перекладину над языками пламени, что вздымались из огненного озера:

– Вот это – про меня.

Мари так от души расхохоталась, что у Джорджа даже потеплело внутри.

Они перешли к другой картине этой «адской» галереи, где изображалось, как людей перевозят в лодке через реку.

– А здесь что? – поинтересовался Джордж.

– Ну, это связано с буддийской мифологией. Дескать, это река, которую надо переплыть, чтобы попасть в загробную жизнь.

– А это что за чувак? – указал Джордж на добродушного с виду человека в лодке.

– Это Дзизо[86], – ответила Мари. – Он за всеми присматривает и старается, чтобы все благополучно перебрались через реку. Даже нерожденные младенцы. В смысле если девушка сделала аборт…

– То есть эмбрионы?

– Именно. По всей Японии есть такие храмы, куда, если сделала аборт, можно зайти и поставить маленькую фигурку Дзизо, чтобы он охранял нерожденное дитя. – При этом Мари внимательно поглядела ему в лицо.

Джордж пробормотал что-то себе под нос и двинулся дальше. В коридорчике между «адским» и «райским» залами царил полнейший мрак. Мари перевела Джорджу табличку на стене:

– Там сказано, что необходимо левой рукой держаться за перила, потому что в этом проходе абсолютно темно.

– Понял, – без малейшего интереса отозвался Джордж.

– А еще там говорится, что свободной рукой следует вести по стене справа. В какой-то момент в этом проходе можно нащупать кусочек одеяния Будды. И если чья-то рука его коснется, значит, это обязательно приведет человека на небеса.

– Любопытно… – произнес Джордж, на самом деле думая об ароматном рамэне, что ждал их на обед.

– Тогда вперед!

Джордж и представить себе не мог, что в коридоре будет царить настолько кромешная тьма. Там он не видел абсолютно ничего, а потому со всех сил вцепился в перила, опасаясь, что стоит их отпустить – и он провалится во мрак.

Впереди различил удаляющийся голос Мари, зовущей его:

– Давай-ка, Джордж, поторопись!

Шаркая подошвами, он осторожно продвигался вперед, сосредоточившись лишь на том, чтобы не оступиться. Он слышал, как Мари что-то радостно завопила по-японски, но она была уже изрядно впереди, и Джордж не различил слов. Он сосредоточился лишь на том, чтобы выйти из этого чертова прохода живым.

Когда Джордж наконец добрался до конца и обогнул угол, в лицо ему ударил свет, и он выдохнул с облегчением.

Мари уже ждала его:

– Ну как? Нашел?

– Хм-м… – Он не очень понял, что она имеет в виду.

– Ну, кольцо от накидки Будды! Ты же нащупал его справа? Оно было на стене.

Джордж напрочь позабыл, что надо еще что-то искать там правой рукой! Он слишком сосредоточился на том, чтобы как следует держаться левой.

– Ну…

– Так нашел? Большое круглое кольцо, свисающее со стены. – Она указала на изображение сидящего Будды в «райском» зале. Края покрывавшей его туловище накидки соединялись кольцом. – Ты что, так и не коснулся его рукой? – озадаченно поглядела на него Мари. – Может, нам лучше вернуться к началу и попытаться еще раз?

Еще раз Джорджу не хотелось. Кромешно-темный коридор страшил. Было в нем что-то пугающе потустороннее. Такое чувство он испытывал всякий раз, оказываясь в некоем духовном месте. Хотя Джордж и был далек от религиозности, но где-то в глубине его сознания все равно таился страх: «А что, если это правда? Вдруг я чем-то прогневил бога и мне теперь место в аду?»

А потому он торопливо соврал в ответ:

– А-а, так вот что это было! А я еще подумал: «Что это за кольцо такое справа?» – хохотнул он. – Ну да, я его нащупал.

– Правда? – склонила голову набок Мари.

– Да.

– Хорошо, – улыбнулась она. – Теперь мы знаем, что оба окажемся в раю.

От этих слов у Джорджа как-то неприятно потяжелело в животе.

– Ночью мне приснился очень странный сон, – поведал ей Джордж.

– Ох, твою же… – недовольно скривилась Мари и перекатилась на кровати, отворачиваясь от него.

– Ты чего?

– Да ничего! Просто терпеть не могу слушать, что кому приснилось. – Она перекатилась обратно и приподнялась, опершись на локоть.

– В смысле?

– Ну, эти сны всегда такие занудные!

– Но то, что мне приснилось, было очень даже красочным.

– А, ну да. Красочно-занудно.

– Можешь просто меня выслушать, ладно?

– Валяй!

– Так вот… Не знаю зачем, но мы с тобой пережили криогенную заморозку. Ну, знаешь, как в фантастических фильмах. Когда людям надо совершить путешествие на сильно отдаленные планеты, а на это требуется несколько световых лет. Они просто забираются в специальные резервуары и подвергаются заморозке. И их тела не стареют. Ну, или как некоторые богатеи желают вечной жизни и замораживают свои тела.

Короче говоря, мы по какой-то причине были заморожены. Но потом нас разрубили пополам – четко посередине. И у нас оказалось по одной руке, по одной ноге, по одному глазу, по половине носа – ну и так далее. И вот мы лежали на кровати эдакими половинами. А сам агрегат сломался, и мы теперь размораживались естественным образом, и оба знали, что скоро умрем. Мы видели внутренности друг друга, и все это медленно оттаивало, наружу вываливались внутренние органы, и мы превращались в эдакую хлюпающую массу, похожую на растаявшее мороженое. Мы не способны были нормально друг с другом говорить, потому что отчасти были еще замерзшими. Но оба знали, что надо делать.

Мы подобрались вплотную друг к другу, сомкнув воедино наши оставшиеся обрубленными половины, и сделались одним чудовищным телом, состоящим из мужской и женской частей. И так мы вместе и лежали, пока не умерли.

– Хм-м… – неопределенно промычала Мари.

– Ну как?

– Не знаю… В жизни ничего тупее не слышала.

Он ненавидел себя за фальшь. За то, что в сексе никогда не бывал честен. За то, что очень многого желал, но ничего не просил и не требовал, а просто притворялся серьезным, солидным мужчиной. Делал вид, будто ему чуждо дикое животное влечение. Будто он не подвержен тем первобытным желаниям, что наш род удовлетворяет на протяжении тысячелетий. Он всегда лгал насчет того, чего действительно хочет. И никогда не говорил о своих чувствах открыто.

Она оставалась для него непостижимой тайной. Когда они занимались сексом, она как будто отстранялась от происходящего. Казалось, он никогда не мог до конца ее удовлетворить. Внутри нее словно разверзалась бездна – гигантская пропасть, которую он не в силах был заполнить. Он хотел любить ее медленно, неторопливо, глядя ей в глаза и ощущая их несомненную близость. Но она тут же начинала затягивать его в темные глубины, кусая за лицо, впиваясь зубами в ухо.

И правда: он действительно любил экстремальный секс. Предпочитая, впрочем, наблюдать его издалека. Из безопасности – через экран своего ноутбука. Честно говоря, его пристрастия были весьма из ряда вон, но это были лишь тайные фантазии, а вовсе не то, что он хотел бы делать в реальной жизни. Большинство из того, что витало у него в мозгу, являлось чистым сумасшествием. Однако он понимал: то, что разворачивается в его сознании, и то, что происходит в действительной жизни, – абсолютно разные вещи. Джордж сознавал разницу между реальным миром и воображением.

И тем не менее имелось кое-что такое, что проигрывалось в сексуальных фантазиях Джорджа уже довольно долгое время. Ему страстно хотелось увидеть Мари с другим мужчиной. Деля с ней ложе, он жалел, что не способен покинуть собственную плоть и наблюдать за происходящим со стороны. Он желал бы разглядывать процесс их совокупления со всех ракурсов. Он всегда хотел заниматься сексом при включенном свете, но Мари этого не позволяла. Ему нравилось любоваться ее обнаженным телом. Но, может быть, она была просто стеснительной? Ей всякий раз хотелось предаваться сексу во мраке, что самому Джорджу после посещения храма в Фукуоке скорее напоминало прохождение кромешно темного коридора, где находишь друг друга на ощупь и при этом теряешь смысл пути.

Иногда он подумывал о совершенно отвратительных вещах…

Хотя нельзя сказать, чтобы он сознательно вызывал в себе такие мысли. Порой ему казалось, что именно природа английского языка вызывала в его мозгу такие измышления. За японским он никогда подобного не замечал, хотя и не особо его понимал. Даже само звучание этого языка – плавное, монотонное – делало его гораздо более красивым и одухотворенным. Английский с его тяжелыми ударениями и резко колеблющейся интонацией казался низменным, плотским и неприятным для слуха.

Джорджу претил тот факт, что он изо дня в день вынужден был преподавать на языковых курсах для взрослых, чтобы обеспечить свою страсть к фотографии. Обучая японцев английскому, он чувствовал себя настоящей шлюхой. Фирма активно поощряла его флиртовать с ученицами, которых привлекала его европейская наружность, чтобы, увлекшись педагогом, они покупали абонементы на более дорогостоящие частные уроки. На работе ему велели не упоминать, что у него есть постоянная спутница. С учениками мужского пола надлежало прикидываться лучшим другом, чтобы побуждать их приходить на курсы еще и еще. Кроме того, от него постоянно требовали отчеты, достаточно ли учебных пособий фирмы он продает учащимся, ведь преподавателям выставляли определенные нормативы.

Многие ученики приводили его в недоумение. Ни один не говорил по-английски так хорошо, как Мари, причем подавляющему их большинству как будто даже и нечего было ему сказать.

К примеру, он спрашивал:

– Чем вы занимались в минувшие выходные?

– Ничем, – отвечали они.

Ну и как с такими выполнять свою работу?

Кто-то поведал ему, что в Японии врачи нередко рекомендуют своим пациентам изучать английский язык, чтобы справиться с депрессией. Дескать, на курсах они обретут новых друзей и смогут использовать преподавателей английского почти как психотерапевтов. Вот этого Джордж никак не мог понять.

Зачем их так влекло овладевать английским, если в их распоряжении имелось нечто куда более прекрасное – японский язык?

Мари случалось изменять Джорджу. Точнее, она делала это достаточно регулярно. Не то чтобы она не любила его, нет! Просто он не был способен полностью удовлетворить ее в постели. А потому у нее всегда имелось четыре-пять знакомых мужчин в качестве любовников. Когда возникала удачная возможность, Мари посылала кому-либо из них сообщение, и парочка отправлялась в какой-нибудь любовный отель. Они пили там пиво, слегка закусывали – и занимались бурным сексом. На стороне Мари, как правило, спала с японцами. Казалось, они были более способны поддерживать такой тип интимных отношений. Несколько раз Мари пыталась завести в том же качестве иностранцев, но они всякий раз чересчур ею увлекались, и это едва не ставило на грань срыва ее связь с Джорджем. Ей совсем не хотелось, чтобы какой-нибудь псих влюбился в нее, начал преследовать и разрушил все то, что она успела построить со своим англичанином.

Этого ей хотелось меньше всего на свете.

А хотелось ей выйти замуж за Джорджа. Если опустить то, что он не слишком привлекал ее физически, как будущий муж он устраивал Мари идеально. Да, Джордж не блистал в постели, и она никогда не позволяла ему во время секса оставлять свет включенным, потому что в темноте могла предаваться фантазиям, воображая на его месте других мужчин. Однако она была уверена, что, если они поженятся и заведут дитя, все как-то само собою устаканится. Она всецело посвятит себя воспитанию ребенка, и вдвоем они составят отличную родительскую пару. Их малыш будет таким кавайным, и она всегда будет одеваться в такие кавайные наряды…

И все подруги будут люто ей завидовать – особенно те, что вышли замуж за японцев и родили от них обычных японских детей. Само собой, японские дети тоже были кавайными, но не шли ни в какое сравнение с полуевропейцами-полуяпонцами.

Многие ее подруги и без того уже завидовали Мари из-за того, что она делает такую успешную карьеру: с отличием окончила экономический факультет Токийского университета, свободно владеет английским и сейчас работает в крупнейшей японской торговой компании специалистом по иностранным счетам. Она достигла многого такого, о чем обычная японка может лишь мечтать, и теперь могла нисколько не заботиться о деньгах. Она самостоятельно добилась своей финансовой независимости. И все же, когда Мари просматривала ленту новостей в соцсетях, она видела своих подруг по старшей школе уже взрослыми дамами, встречающимися за ланчем с малышами на руках, и ее обуревала зависть, с которой она ничего не могла поделать. Тогда Мари выходила из офиса куда-нибудь на улицу, выкуривала сигарету, пила кофе и внушала себе, что все в ее жизни сложится как надо.

Единственной из ее подруг, которая до сих пор не вышла замуж, была Сатико.

Впрочем, стоило вспомнить про Сатико, как Мари с досадой качала головой.

В последнее время она игнорировала телефонные звонки Сатико. Не то чтобы та не нравилась Мари, просто она уже устала слушать беспрестанные жалобы подруги. Едва они встречались где-нибудь за чашкой кофе, и Сатико принималась ныть о том, как ей обрыдло жить с матерью, а Мари вынуждена была сидеть и все это выслушивать. Отчасти Мари сочувствовала Сатико, которая тяжело пережила смерть отца. А еще потому, что у той был такой тупой бойфренд-японец. Рю-кун, как называла его с восторгом Сатико. Она была совершенно от него без ума. Поразительно, как Сатико не понимала, что тот ходит от нее налево! Как можно быть такой наивной?

Джордж тоже время от времени изменял Мари. И неизменно терзался после этого чувством вины. Обычно подобное случалось, когда он был пьян или же наутро после попойки. Иногда с этой целью он отправлялся в один из тайных борделей, именуемых мыльными банями, где мог принять ванну с девушкой, после чего расслабленно лежал на мате, в то время как она скользила по нему своим умащенным маслом телом и, умело работая ручками, давала ему кончить. Всякий раз после этого Джорджа настигало знакомое раскаяние, однако это ничуть не отвращало его от новых походов в мыльные бани, когда его обуревало плотское желание или просто мучило похмелье.

Обычно иностранцев не допускали в эти заведения, но Джордж был туда вхож, потому как пользовался у японцев уважением. Хотя он так и не научился хорошо говорить по-японски, ему там доверяли. Прежде Джордж, как правило, встречался там с девушкой по имени Фумико. В телефоне у нее была заставка с мягкой игрушкой в виде Лох-Несского чудовища. Обычно Джордж, приходя в мыльную баню, заказывал себе именно Фумико. В последние несколько раз он также просил прислать ее, однако в этом заведении она больше не работала.

Еще у него порой случался секс со взрослыми студентками с его курсов.

Он нередко являлся в аудиторию после ночи возлияний. От него сильно разило сётю, и он чувствовал себя невыспавшимся. С трудом проводил эти чертовы уроки английского, который был вынужден преподавать, чтобы платить за съемную квартиру. Учащиеся поглядывали на него с подозрением: этакий обезьян-переросток в деловом костюме! Небритый, воняющий перегаром, с ненормальным блеском в глазах. Сущий южный варвар[87]!

Джордж уже давно свыкся со своими резкими колебаниями между полным безразличием и обостренным неравнодушием в отношении того, что думают о нем в Японии. Он всегда будет торчать здесь как бельмо на глазу, и, что бы он ни делал, люди будут любить его или ненавидеть, основываясь лишь на том факте, что он не японец. Иначе говоря, Джордж давно пришел к заключению: что бы он ни делал, как бы себя ни вел, это не имеет никакого значения.

Временами, когда он изо всех сил старался быть достойным членом здешнего общества, ему даже доставляло удовольствие вести себя любезно, чинно и услужливо. И видеть, как ему улыбаются – такому славному, хорошему, такому вежливому иностранцу, который ведет трезвый образ жизни и отдыхает от трудов своих дома с Мари. Но в какой-то момент его охватывал приступ то ли чрезмерного довольства, то ли самодовольства (к тому же подогреваемый Мари, которая выдавала ему «премию» со словами, что он вполне заслужил покутить ночку). Как результат, Джордж пьянствовал всю ночь с другими – такими же, как он, наемными иностранцами в Роппонги или в Сибуе; с приятелями, пожизненно засевшими в Японии, обросшими разводами и детьми-полуяпонцами. Они сидели вокруг него в баре, безудержно пили и сетовали на свою жизнь в этой стране. Все они ненавидели Японию, но тем не менее здесь оставались. Джордж кивал, слушал их жалобы, и постепенно его затягивал этот пьяный разгул с неуемными возлияниями и вешающимися на плечи красотками. Так он веселился всю ночь, и в последующие дни его поведение лишь оставляло желать лучшего.

Однажды он прямо в аудитории пальцем довел до оргазма свою взрослую ученицу. У них до этого уже была близость вне стен курсов, и Джорджу было не по себе, что он опять изменяет Мари. Но он знал, что это, как всегда, сойдет ему с рук.

Занятия с ней были индивидуальными, и ученица была замужем. На одном из уроков, когда он еще не до конца протрезвел после ночной попойки, Джордж прямо посреди занятия внезапно наклонился к ней и поцеловал.

– Что это вы делаете? – изобразила она шок.

– Целую, – отвечал он.

Ему удалось соблазнить ее и в этот раз, и она позволила ему пощупать себя через трусики. Затем он оттянул их в сторону и почувствовал в ее лоне жаркую влагу. Он ласкал ее пальцами до тех пор, пока у нее – он был совершенно в этом уверен! – не наступил оргазм, и они слились в поцелуе. Из аудитории ученица вышла красная как рак.

Больше она на занятия к нему не приходила.

Осенью Мари с Джорджем решили побывать в Киото, полюбоваться осенними кленовыми листьями. Держась за руки, они вместе сели в скоростной поезд. Ели хурму и пили холодный зеленый чай. Джордж читал на английском книжку с хайку и время от времени что-то выписывал себе в блокнот. На айпаде в режиме повтора он слушал «Осенние листья» в рычащем исполнении Эдит Пиаф.

Мари, как всегда, прихватила в дорогу книгу с высушенными кленовыми листьями, надеясь, что и в этом году сумеет найти идеально красивый лист и вложить его между страницами. Этот «листовой ежегодник» она вела еще с раннего детства и безмерно им дорожила.

Джордж взял с собой фотокамеру. Он был наслышан, что осенняя листва в Киото и впрямь достойна созерцания. Джордж с нетерпением ждал, когда наконец сможет запечатлеть эту красоту. Он уже представлял все эти замшелые храмы и сады камней в духе дзен вкупе с прекрасными осенними листьями, добавляющими любому пейзажу на открытке особый оттенок и шарм. При одной мысли об этом его охватывало радостное вдохновение.

Когда Джордж отлучился в туалет, Мари подхватила его блокнот и принялась торопливо листать. Сперва даже не поняла, как расценивать то, что она там увидела. Короткие записи, разделенные длинными – поперек всей страницы – линиями. Текст показался ей совершенно бессвязным. Мари скользнула по нему глазами, но по большей части ничего вразумительного извлечь не смогла.

Она прочитала один из пассажей:

Мари прикусила губу.

«Это что вообще за хрень?»

То есть «он» – это Джордж, а «она» – Мари? Что означали все эти странные слова? Большинство ей было не понять без словаря. В целом это казалось сущей бессмыслицей.

Скривившись, Мари полистала еще.

Когда Мари прочитала это, ее едва не стошнило. Однако она все равно не смогла оторваться от записей.

Мари поглядела в окно на проплывающий мимо пейзаж, припомнив, как они занимались этим в реальной жизни. Это было ужасно. Она согласилась на это, только чтобы его ублажить, и потом каждое мгновение жалела об этом. Затем, когда он наконец вышел из нее, она почувствовала, как будто что-то резко из нее выскочило, и попыталась извернуться, чтобы узнать, что там такое.

– Это что, кровь?

– Нет, ничего. – И Джордж прижал ее обратно к постели, чтобы она не могла повернуться.

Она услышала, как он достал из тумбочки бумажные платки.

– Джордж, что там? – спросила она, уткнувшись в подушку.

Так и не ответив на ее вопрос, он вышел из комнаты. Спустя минуту из туалета послышался звук спускаемой воды. Почему он не стал с ней говорить?

Затем он вернулся в постель и попытался ее обнять, но Мари перевернулась на другой бок и притворилась спящей.

Из окна экспресса она еще какое-то время провожала взглядом быстро мелькавшие мимо здания, потом закрыла блокнот и положила обратно на сиденье, пока не вернулся Джордж.

Теперь ей хотелось во что бы то ни стало как-нибудь почитать дальше.

Джордж терпеть не мог европейских женщин. Они казались ему слишком шумными. Слишком самоуверенными. Слишком въедливыми и придирчивыми. Слишком толстыми. Слишком вредными. Слишком готовыми перебежать к другому мужчине и забрать с собой дочь.

В прежней своей жизни в Англии Джордж служил в полиции. И у него была счастливая семья, пока это счастье не вырвали из рук. Поэтому он все бросил и уехал в Японию в поисках новой жизни. Здесь он купался в теплых лучах внимания японских женщин и в свои тридцать с небольшим мог подолгу шататься по клубам и барам Роппонги. Здесь он нашел счастье и удовлетворение. А заодно подцепил герпес.

Встреча с Мари слегка остудила его пыл, и он стал снова склоняться к моногамному существованию. Он по-прежнему часто думал о своей дочери, ужасно по ней тосковал, и разговоров по «Скайпу» определенно было недостаточно.

Мари не выносила японских мужчин. Они были чересчур вежливыми. А еще – слишком невозмутимыми. Слишком строгими. Слишком суровыми. Слишком придирчивыми к внешнему виду. Слишком высокомерными. Слишком готовыми встречаться с ней, пока ей было чуть за двадцать, а потом – жениться на другой. После него Мари поставила для себя крест на японских мужчинах. Некоторое время она увлекалась чернокожими парнями и много тусовалась в хип-хоп-клубах. Ей нравилось заниматься с ними сексом. Но она знала, что всегда желала создать семью именно с белым гайдзином. Она очень надеялась в скором времени завести с Джорджем ребенка. Именно так она видела свое будущее.

И вот, когда она лежала на кровати в киотском отеле и листала блокнот Джорджа, пока тот принимал ванну, от одного из фрагментов глаза у нее полезли на лоб.

Мари закрыла блокнот и аккуратно положила его туда, где нашла.

Джордж, насвистывая, вышел из ванной, обернув пояс белым полотенцем. Животик у него за последние месяцы сделался заметнее и немного свисал над полотенцем. «Надо бы ограничить его в пиве и лапше», – подумалось Мари.

– Все хорошо, милая? – спросил он.

– М-м? – поглядела она в окно.

– Я спрашиваю, все ли у тебя в порядке?

– Давай-ка сходим куда-нибудь выпить, – поглядела она ему в глаза. – Мне хочется напиться.

В тот вечер в Киото они пригласили к себе в отель американца, однако у Джорджа ничего не вышло с эрекцией. Подцепили они этого мужика в местном хэппенинг-баре[88], который Мари нашла с помощью смартфона, сидя во втором по счету питейном заведении. Они оба уже изрядно выпили, так что ей не составило особого труда убедить Джорджа, что им следует попробовать заняться сексом втроем с еще одним мужчиной.

Мари втайне жаждала увидеть, как Джордж станет делать другому мужчине минет. Однако Джордж просто уселся в кресло в дальнем конце номера, чтобы наблюдать за происходящим. Так что в этом «сексе втроем» он никак не участвовал – только смотрел с расстояния.

– Придуши меня, – прошептала Мари незнакомцу.

– Как скажешь, – буркнул тот.

– Придуши и отжарь как следует, – простонала она.

– Ах ты, чертова шлюха! – вскричал мужик и ухватил ее за горло.

Джордж спокойно наблюдал с кресла, как чужая подпрыгивающая задница от души молотит по его любимой Мари, а ее поначалу тихие стоны медленным крещендо перерастают в исступленные вопли.

Кончив Мари на лицо, мужчина оделся и спешно удалился из номера, не встречаясь глазами с Джорджем, который тем временем сидел все в том же кресле и читал свой сборник хайку.

Они легли в постель, но не поцеловались и не обнялись. Этой ночью Джордж спал непривычно поверхностным сном. Мари же выспалась на славу – так, как не спала уже долгие годы.

Идея «тройничка» явилась для обоих катастрофой. И теперь это поняли оба.

На следующий день Мари и Джордж, как и планировалось, пошли любоваться достопримечательностями Киото. Первая их ссора произошла в Кинкаку-дзи – в Храме Золотого павильона[89]. Джордж беспрестанно фотографировал и все время просил Мари посмотреть сзади на экранчик камеры, спрашивая ее мнение о каждом снимке. Наконец терпение ее истощилось, и она нагрубила Джорджу.

Глядя на сделанные им фотографии, Мари всякий раз испытывала смешанные чувства. Нельзя сказать, чтобы они выходили неудачными. Чисто технически ничего плохого в них не было. Напротив, их вполне можно было счесть хорошими в плане композиции и выдержки. Просто в них не было ничего особенного! Никакого чувства. Никакой эмоции. Ничего, за что хотелось бы заплатить деньги. Ничего, что выделяло бы их из миллионов цифровых изображений на просторах интернета.

В какой-то момент терпение Мари лопнуло окончательно, и она сорвалась на Джорджа, когда он показал ей фотографию кошки, сделанную только что в знаменитой бамбуковой роще в Арасияме, на западной окраине Киото, куда они отправились после Золотого Павильона.

– Послушай, Джордж, если ты хочешь творить искусство, то должен уметь рисковать. Ты должен пытаться потрясать людей, повергать их в шок, заставлять их чувствовать себя не в своей тарелке. Нельзя вот так тупо снимать этих чертовых кошек! Такое никому и на хрен не нужно!

Джордж остановился.

– Ну, тем людям, что купили мои фотографии в кафе, это, очевидно, было нужно, – попытался защититься он.

– Это я их все купила! – Она сложила руки на груди. – И уже жалею, что это сделала.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Это я их купила, – ледяным голосом повторила Мари и еще более уверенно и жестко продолжила: – Тебе не удалось продать ни одной. Я просто отдала деньги Ясу.

Джордж застыл, все еще держа камеру в вытянутой руке.

– Зачем?

– Черт подери! Думаешь, я знаю? Наверно, потому, что иначе ты извел бы меня своим нытьем!

– Господи… – Он прижал камеру к груди. – Не держи в себе это, Мари. Выскажи, что ты на самом деле чувствуешь.

– А чувствую я, что ты напрасно отнимаешь мое время. И, кстати, то, что ты строчишь обо мне в своем блокноте всякое дерьмо, тоже не делает тебя художником слова.

Джордж выпучил глаза:

– Ты читала мой блокнот?

– Уж лучше б не читала! Полнейшая белиберда! Лучше бы ты вернулся работать в полицию, Джордж. Или продолжал преподавать английский. У тебя это как раз очень хорошо получается – снисходительно кого-то наставлять. – Ее уже трясло от ярости. – Знаешь, Джордж, настоящее искусство требует чертовски много труда. Вот как у той девушки, чей перевод ты позабыл в такси. Сколько лет, по-твоему, у нее ушло на то, чтобы так выучить японский? Она ведь не просто накарябала несколько слов на странице! И не сделала несколько дерьмовых фотографий, чтобы потом скулить, привлекая к себе внимание. Сделать что-то в искусстве – это очень тяжелый труд, Джордж. А чего ты ожидал? Этот мир ничего тебе не должен! – Мари могла бы продолжать и дальше, но ей потребовалось перевести дух.

Джордж между тем тяжело задышал:

– Мари?

– Что? – В отчаянии она поглядела ему в глаза, готовая разразиться слезами. Ей хотелось, чтобы прямо сейчас он крепко ее обнял и уверил, что все это не так, что она ошибается, а на самом деле все хорошо. И что сам он не воспринимает всерьез то, что написано в его блокноте. И что он хочет от нее ребенка. Ей необходимо было услышать, что она совсем не напрасно потеряла с ним столько времени, что он непременно женится на ней, что у них будет хорошая семья…

– Ничего. Замяли.

И он зашагал вперед.

– Может, нам лучше вернуться к началу и попытаться еще раз?

Они стояли почти у самой вершины горы, возле главной местной достопримечательности – храма Киёмизу-дэра, обозревая Киото. Джордж попытался приобнять Мари, но она стряхнула его руку с плеча. Он испустил вздох.

Она ухватилась ладонью за деревянный кант настила перед храмом. Солнце вовсю садилось за раскинувшийся перед ними город, становилось холодно. Деревья внизу пылали яркими цветами: красным, янтарным, желтым, золотым. Однако по мере того, как угасал дневной свет, то же происходило и с прекрасными сияющими красками в их кронах.

– Мари? Ты слышала, что я сейчас сказал?

– Я тебя услышала.

Мари достала из сумки свой «листовой ежегодник» и вложила найденный сегодня лист между следующими нетронутыми страницами.