Кошка и Токио

Омацури

Небольшая трехцветная кошка лежала на горячей гофрированной железной крыше. Было раннее летнее утро, однако зной делался невыносимым. Кошка подняла голову, щурясь на яркое солнце, и сочла, что пора бы уже присмотреть себе местечко в тени.

Она как будто все время пыталась что-то найти – некое неуловимое воспоминание о прежней жизни. То ли знакомый запах, то ли задержавшийся в памяти образ… Может, это был тот красноголовый человек? Или что-то другое?

Она вскочила на все четыре лапы и легко двинулась по крышам городка на окраине Токио, цепко озираясь по сторонам и грациозными, выверенными движениями перескакивая с одной кровли на другую. В какой-то момент оказавшись возле открытого окна, кошка заглянула внутрь.

Там в набранной ванне полулежала девушка немногим за двадцать пять, читая книгу Ниси Фуруни.

Точнее… пыталась читать книгу Ниси Фуруни.

Сатико уже целый месяц только и грезила, что об омацури. Она постоянно ловила себя на том, что, прочитав фрагмент романа, вынуждена возвращаться и перечитывать снова, поскольку никак не могла вникнуть в происходящее на его страницах. На самом деле Сатико очень нравилась эта книга, просто она ни о чем не могла сейчас думать, кроме как о сегодняшних городских гуляниях.

И разумеется, о свидании с Рю. С Рю-куном, как она его обычно называла.

В прошлом году она надевала на праздник красную юкату, сейчас же еще не определилась, в которую ей нарядиться вечером.

Сатико положила раскрытую книгу на край ванны, и страницы, угодив в лужицу воды, тут же намокли.

Наверное, стоило надеть синюю юкату с узорами в виде белых колокольчиков асагао, еще называемых «утренним сиянием». Она принялась потирать ладонями те свои формы, что вызывали у нее больше всего недовольства. В пустом желудке тут же заурчало, но Сатико решила это проигнорировать: сегодня вечером ей хотелось выглядеть как можно лучше. Еще некоторое время она неподвижно полусидела в ванне, прикрыв глаза. Не зная, что за ней тихонько наблюдает в окно уличная кошка.

– Сатико!

Резкий голос матери вырвал девушку из приятных грез. Сатико раздраженно закатила глаза, потом вынула руки из воды и поглядела на пальцы: они были сморщенными, точно высохшие умэбоси[118].

– Сатико! – раздалось уже гораздо громче. И гораздо ближе. – Сат-тян! Ты где?

Сатико поглубже погрузилась в ванну.

– Сатико! Ты что, в ванной?

Послышался сильный стук в дверь.

– Нет, меня здесь нет!

Открыв дверь в ванную, мать сердито уставилась на нее:

– Только не ври мне! И долго ты тут лежишь? Вылезай немедленно! Вон уже сморщилась вся.

– Да, Okasan[119].

Еще раз сверкнув глазами, мать вышла, и Сатико снова осталась в одиночестве. Хотя…

В этот момент кошка повернула голову, и девушка наконец ее заметила. Некоторое время они глядели друг на друга сквозь легкую завесу пара.

Это ли искала кошка, бродя по городу?

Сатико склонила голову набок и поцокала языком, глядя на кошку:

– Какое миленькое создание! Какие у тебя зеленые глазки, какой беззаботный и гордый вид!

Кошка отвернулась, поглядев в другую сторону от окна. Нет, совсем не это было ей нужно… Она скользнула прочь и отправилась по крышам дальше, ища, чем бы нынче позавтракать.

Высушив волосы, накрасившись, надев джинсы и футболку, Сатико наконец пришла на кухню.

Мать стояла у холодильника, держа в каждой руке по большому дайкону. На столе, набитые доверху, стояли несколько продуктовых пакетов с ручками.

– И куда это ты навострилась? – спросила мать, покачав одним из дайконов перед Сатико.

– Да вот собиралась в салон красоты… Сделать к вечеру прическу.

– Никуда не пойдешь, пока не поможешь мне все разобрать! – указала та вторым дайконом на покупки, при этом всучив первый дочери.

– Хорошо, матушка.

Сатико принялась вынимать продукты из пакетов. Мать же продолжала говорить:

– И вообще, я не понимаю, зачем тратить деньги на прическу в таком дорогом салоне красоты! Конечно, это омацури. Но я и сама могу заколоть тебе волосы – так, как делала это всегда.

При воспоминании о тех ужасающих прическах, которые обычно делала ей мать, Сатико проняла дрожь.

– Но матушка так занята… Мне бы и в голову не пришло доставлять ей лишние хлопоты!

Мать развернулась к ней:

– И все же у тебя сегодня такой важный день! – Она многозначительно подмигнула. – И мне не следует…

Тут раздался стук в дверь, и с улицы послышался густой низкий голос:

– Gomen kudasai![120] Вам почта.

Лицо матери сразу засветилось, и она поспешила к двери. Сатико продолжила разбирать покупки.

– О-о! Синго-кун! – голос матери был преисполнен умиления.

– О, здравствуйте, Сибата-сан! Прекрасно выглядите! Вот ваша почта.

Сатико чуть вытянула шею, чтобы разглядеть остановившегося в дверях почтальона Синго. Она бы предпочла, чтобы мать не флиртовала с ним так уж откровенно. Это казалось просто стыдным.

Помимо того что Синго чересчур молод для матери, он к тому же довольно хорош собой. Возрастом немногим меньше сорока, он еще вполне мог похвастаться густой шевелюрой. Его жизнерадостная физиономия выглядела так, будто вечерком он любил поболтаться по питейным заведениям. И все же казалось, что Синго не давал расти брюшку, которое часто появляется у мужчин его возраста. Но, по мнению Сатико, он все равно никак не мог составить достойную партию матери, и оттого все ее заигрывание с ним еще сильнее отдавало отчаянием и безнадежностью.

– Не желаешь ли присесть, выпить с нами зеленого чаю?

– О, чудесное предложение! – Синго продвинулся чуть дальше, ступив на гэнкан, как будто уже собирался разуться. Но тут его взгляд наткнулся на Сатико, и он застыл в нерешительности. – Но мне, если честно, мне надо продолжать свой обычный маршрут.

– А как насчет кофе?

– Благодарю вас, Сибата-сан, но мне и правда надо идти…

– А как насчет бисквитика касутэра[121]? Я только утром принесла из магазина. Сат-тян, поставь чайник! Ну же, поторопись!

– Ой, пожалуйста, не стоит беспокоиться! Уверен, что у Сат-тян есть масса более интересных дел, нежели пить с нами чай, – ответил почтальон.

– Ах, насчет этого не беспокойся! Она собралась пойти в парикмахерскую, чтобы сделать прическу к сегодняшнему фестивалю.

Синго чуть приподнял брови.

– А ты пойдешь сегодня на гуляния, Синго-кун? – спросила мать.

– Нет, ну что вы! – рассмеялся он. – Я уже слишком стар для этого.

– Глупости какие! Вам непременно стоит пойти туда вдвоем!

Сатико ошарашенно застыла на месте.

– Ну что вы? Уверен, что Сат-тян уже кому-нибудь назначила свидание. И вообще, вряд ли она захочет пойти туда с таким старпером, как я. – И он с улыбкой поглядел на девушку.

– Будет куда хуже, если она с тобой не пойдет. Ну посмотри на нее! Скоро уже тридцать, а все не замужем… Хоть бы уж кто-то пришел и забрал ее у меня! Все, что она делает, – это отсиживается в ванне да читает дрянные романы.

– Ох, Сибата-сан… Это, похоже, вас удручает?

Сатико повернулась к ним спиной, чувствуя, как лицо у нее становится таким же красным, как почтальонская сумка Синго.

– Я скоро вернусь, матушка. До свидания, Синго-сан!

Пряча глаза от них обоих, Сатико поспешно скользнула к входной двери.

– Этот салон красоты – только пустая трата денег! – бросила ей вслед мать.

– До свиданья, Сат-тян! – попрощался Синго.

Сатико быстро поклонилась и тихо закрыла за собою створку. Из-за двери до нее донесся голос Синго:

– Ох, Сибата-сан, слишком уж вы строго с Сат-тян обходитесь!

Сатико терпеть не могла, когда он называл ее таким образом.

Идя по городку, девушка старалась держать себя в руках, чтобы очередной инцидент с матерью не испортил ей предпраздничное настроение. В любой другой день она могла бы договориться о встрече с Мари и поплакаться той насчет нелегкой жизни с матерью. И ее подруга сделала бы то же, что и всегда: посидела бы напротив и выслушала, время от времени кивая или вздыхая. Но когда Сатико наконец излила бы все и остыла, Мари непременно сказала бы ей нечто вроде «Слушай, Сат-тян, тебе и правда пора бы уже съехать от матери и обзавестись собственным домом».

Сама же Сатико, задумываясь об этом, приходила к одному и тому же выводу: что ей не удастся так вот легко избавиться от материнской опеки, ведь простой переезд не сможет решить ее проблем. Мать будет по-прежнему третировать ее до тех пор, пока Сатико не выйдет замуж и не станет жить с мужем. В этом отношении ее мать была очень консервативной и не отнеслась бы благосклонно к молодой бессемейной женщине, живущей в одиночестве. Прошлой осенью всю пережитую ею драму, связанную с Рю-куном, Сатико держала втайне от матери. Она утаила это даже от Мари – отчасти потому, что тогда ее подруга и сама переживала трудные времена. Но еще и потому, что она просто не была готова обсуждать с кем-нибудь подобные вещи, пусть даже и с подругой.

Даже теперь она всячески старалась выкинуть эти мысли из головы.

Вот чего никак не могла понять ее матушка – так это того, что времена изменились. Теперь мужчины и женщины не торопятся связать себя семейными узами. Взять, к примеру, их отношения с Рю-куном. Его ухаживания продолжались уже несколько лет, то прекращаясь, то возобновляясь. И они даже не затрагивали вопрос о браке. Сатико и представить себе не могла, как заговорить об этом. Глубоко в душе она верила, что им предназначено быть вместе и что рано или поздно они все же поженятся. И что ей просто надо проявить терпение.

Тем не менее Сатико бы соврала, если бы сказала, что не стремится выйти замуж. Моложе она не становилась, и все ее подруги – за исключением Мари – уже пребывали в счастливом браке, а многие и обзавелись детьми. Однако попытки давления на Рю-куна никак не поправили бы ситуацию. Она и раньше видела, что он не лучшим образом на это реагирует. И к тому же имела печальную возможность узнать о его взглядах насчет создания семьи в ближайшее время.

На улицах было еще малолюдно. Тут и там на деревьях были высоко прицеплены бумажные фонари, приготовленные к вечернему фестивалю. Видно было, что к городскому празднику готовились основательно и загодя. Вдоль главной торговой улицы, сётенгаи, появились торговые лотки, киоски и палатки, которые пока что пустовали, закрытые щитами и тентами, чтобы вечером пробудиться к жизни.

Сатико повстречала гламурную леди-европейку, которая нередко попадалась ей на улице, когда выгуливала свою собаку. Девушка слегка поклонилась, и та ответила кивком, после чего устремилась по улице дальше.

По пути к салону красоты Сатико прошла мимо вокзала, откуда доносилось ритмичное глухое постукивание пластиковых смарт-карт и характерное пиканье, с каковым души офисных работников в черных костюмах разбивались о бренное существование. Створки турникетов, словно бестолковый концерт, сопровождали это непрестанной трескотней и щелканьем. Все стремились добраться до центрального Токио, пренебрегая человеческой природой, погружаясь в этот исходящий густым паром суп мисо огромного города. Ее Рю-кун тоже должен был сейчас ехать в поезде на работу.

В салоне красоты царили те же шум и суета, что и у станции. Стайки девушек оживленно хихикали и обменивались сплетнями. Почти все кресла перед зеркалами оказались заняты, а в зоне ожидания стало тесно, как в вагоне поезда. Когда Сатико открыла дверь, на входе звякнул колокольчик, и ее тут же облепила густая, тяжелая для обоняния мешанина ароматов. От этого у Сатико запершило в горле, и она даже закашлялась.

– Сибата-сан! – позвала ее мастер.

Под гневными и возмущенными взглядами девушек, ожидавших своей очереди, Сатико прошла к креслу перед зеркалами, радуясь, что записалась заранее.

Она поудобнее уселась в кресле. Пока парикмахерша работала, бережно моя ей волосы, высушивая их феном и укладывая в прическу, Сатико неспешно листала журнал.

Возможно, ей только показалось, но в зоне ожидания была одна девушка, без конца сверлившая ее своими странными зелеными глазами. Сатико время от времени устремляла на нее взгляд через зеркало, но та мигом опускала голову, делая вид, будто не смотрит.

Сатико изрядно ломала голову, но все никак не могла припомнить эту девицу, которая заставляла ее чувствовать себя неловко, вызывая состояние дежавю. А потому Сатико всеми силами старалась не думать о зеленоглазой незнакомке. Чтобы отвлечься, она припомнила, как весело было на фестивале в прошлом году. Рю-кун тогда купил бутылку сётю, и они распили ее вдвоем на берегу реки при свете бумажного фонаря. Рю был способен выпить очень много, и поначалу Сатико пыталась от него не отставать, но в итоге быстро почувствовала себя пьяной. И все же он был к ней так добр и заботлив! Отвез Сатико к себе домой, чтобы она могла прилечь и отдохнуть. Потом они юморили и смеялись до самого рассвета. И он вел себя настолько шаловливо… Мать ужасно злилась, что Сатико в ту ночь не ночевала дома. При мысли о том, что может произойти у них в этом году, девушка испытывала приятное томление. Быть может, в этот раз все получится намного лучше?

Она снова поймала на себе пристальный взгляд незнакомой девицы.

Наконец Сатико расплатилась и вышла из салона красоты. Ей очень понравилась прическа: наверняка будет хорошо смотреться с синей юкатой, которую она решила надеть вечером. По пути Сатико зашла еще и в маникюрный салон, где ей обработали и накрасили ногти, нарисовав на них бело-синие узоры в виде колокольчиков – в точности как на ее юкате.

Когда девушка уже направлялась к дому, зазвонил телефон. Увидев, кто это, она немедленно ответила:

– Привет, Рю-кун!

– Здравствуй, Сат-тян… – послышался в трубке слабый голос.

– Рю-кун, с тобой все в порядке?

– Не совсем… – Он откашлялся. – Сат-тян, мне ужасно жаль… Но, по-моему, я не смогу прийти сегодня вечером.

Сатико даже не знала, что на это ответить, а потому промолчала.

– Сат-тян? Ты на связи?

– Да, я тебя слышу.

– Я очень сильно сожалею. Я знаю, как ты ждала этого дня. Но я так вымотался и так плохо себя чувствую… Наш главный заставил меня работать сверхурочно, поскольку Олимпиада стремительно приближается. И к тому же, кажется, я простудился. До вечера проторчу на работе, а потом, боюсь, на фестиваль меня уже не хватит… – На этом он умолк.

– Ну ладно… Не беспокойся. Надеюсь, ты скоро поправишься! Хочешь, вечером я принесу тебе какие-нибудь лекарства? Или я могу прийти и тебе что-нибудь приготовить.

– Нет-нет, не надо! Спасибо тебе! На самом деле мне надо бы как следует выспаться. Я просто измочален.

– Что ж, отдохни сегодня как следует. Надеюсь, ты быстро придешь в норму.

– Спасибо, что понимаешь меня, Сат-тян! Мне правда очень жаль. Я обязательно заглажу перед тобой вину. Давай на следующей неделе сходим куда-нибудь поужинать, хорошо?

– А может, закажем суши?

– Конечно. Все, что ты захочешь.

Сатико улыбнулась. Какой он все-таки великодушный!

– Береги себя, Рю-кун! Odaijini.

– Arigato[122].

После разговора с ним Сатико взгрустнулось, однако она тут же обругала себя за то, что так эгоистична. Рю-кун заболел, и ей следовало бы больше переживать из-за его здоровья, а не из-за того, что она пропустит какой-то дурацкий фестиваль.

Надо сказать, здоровье Рю и так вызывало у нее тревогу. Для человека, настолько крепкого с виду и относительно молодого, он болел куда чаще, чем можно было ожидать. Возможно, это как-то связано с тем, сколько алкоголя он употребляет… Он часто выпивал с сотрудниками после работы. Причем самые ужасные похмелья мучили его после возлияний с некими Макото и Киоко. У Сатико даже возникли кое-какие подозрения в отношении Киоко, и она много расспрашивала о ней у Рю-куна после того, как увидела в соцсетях фотографию их пьющей троицы. Это ее манерное розовое поло и сливочно-белые брючки не давали Сатико покоя… Как бы то ни было, но после прошлогоднего летнего фестиваля Рю-кун несколько раз отменил назначенные ей свидания. Причем чаще всего объяснял это нездоровьем. И Сатико уже кипела лютой ненавистью к его главному, что заставлял Рю ходить на эти пьянки по работе. Ну прямо как большой ребенок! Неужто Рю не мог попросить отца, чтобы тот повлиял на начальника? Но нет, Рю-кун твердо считал, что развлекать клиентов допоздна – его прямая обязанность. А его отец был генеральным директором PR-агентства, занимающегося подготовкой Олимпийских игр – 2020. Так что Рю, мол, должен был подавать другим пример.

Вот только теперь, когда такая нагрузка начала сильно сказываться на его здоровье, это вызывало серьезные опасения.

Так, немного забывшись в своих мыслях, Сатико вернулась домой, однако мать мигом вернула ее на твердую землю:

– Фу-у! Что, черт возьми, они сделали с твоими волосами?!

Для Сатико это была последняя капля.

Она быстро прошла мимо матери и поспешила в свою комнату.

– Эй! Ты чего?

Не отвечая, девушка закрыла дверь и бросилась на кровать.

Тут же в дверь раздался стук.

– Сат-тян?

– Пожалуйста, оставь меня.

Мать открыла дверь.

– Сат-тян, что стряслось?

– Пожалуйста, мама, я просто хочу побыть одна.

– Что-то случилось?

– Мне просто нужно отдохнуть.

– Ну, как хочешь…

Мать наконец оставила ее в покое, тихо затворив дверь.

Вскоре, наплакавшись, Сатико уснула и проспала до самого вечера.

Проснувшись, она почувствовала себя немного лучше, но все равно пребывала в душевном раздрае и от голода ощущала слабость. С туманом в голове от затянувшегося дневного сна Сатико прибрела на кухню. Мать, уже давно приготовив для нее ужин, сидела за столом, складывая пазл.

– Ну как, тебе получше? – подняла она голову.

– Немножко.

– Хорошо. Вот там рис, мисо да немного рыбы. Скорее ужинай, а потом иди на фестиваль!

– Я не пойду.

– В смысле не пойдешь?

– Он отменил встречу. А больше мне идти не с кем.

– Ерунда какая! Оставь этот вопрос мне. Сядь и поешь.

– Но я уже не хочу туда идти…

– Просто поешь. А потом нарядно оденься. Остальное предоставь мне.

Сатико села за стол, произнесла, сложив ладони, Itadakimasu и принялась за рис и мисо, с удовольствием вылавливая из супа нарезанный тонкой соломкой дайкон. Затем она взялась за рыбу – и вскоре почувствовала прилив сил. Сидевший в горле комок тоски стал потихоньку рассасываться. Сатико прикончила остатки рыбы, ощущая приятное чувство сытости, и сложила ладони:

– Gochiso sama deshita[123].

– А теперь иди и собирайся. Живо!

Она надела синюю с колокольчиками юкату, подвязала ее однотонным голубым поясом-оби. Многие девушки сейчас носили чрезмерно изукрашенные оби, но Сатико всегда предпочитала традиционный одноцветный вариант. Затем натянула белые носки, достала из шкафа деревянные сандалии гэта и сразу отнесла их в гэнкан, чтобы потом надеть перед выходом.

Мать критически оглядела прошедшую мимо нее девушку.

– Сат-тян! Ты поспала на прическе, и она вся развалилась.

Сатико ахнула, вскинув ладонь ко рту.

– Не переживай! Сходи-ка в ванную за моей щеткой. Сейчас мы быстро все исправим!

– Но, мама…

– Послушай! Иди сегодня с распущенными. У тебя прекрасные длинные волосы. Зачем убирать их к макушке только потому, что так делают другие? Давай-ка поглядим, как это будет смотреться…

Когда мать принялась расчесывать ее длинные волосы, Сатико почувствовала себя несколько спокойнее. Единственное, что еще ее волновало, – это то, что придется идти на фестиваль одной. У нее даже не оставалось времени связаться с кем-то из подружек, чтобы пойти гулять с ними. Понятное дело, на фестивале много будет тех, с кем она знакома, но ей было как-то тоскливо отправляться туда в одиночестве.

Наконец мать закончила причесывать ее и сходила за зеркалом.

– Вот, смотри. Так намного лучше!

Сатико поглядела на свои длинные густые волосы в зеркале и не смогла сдержать прилива гордости, а также удивления от столь нежданного решения матери. Распустить волосы было замечательной идеей! Сатико непроизвольно улыбнулась своему отражению.

– Но, матушка… Мне же не с кем пойти на праздник!

Мать прищелкнула зубами.

– А теперь… Ты только не сердись, но я уже договорилась и кое-кого позвала.

Раздался стук в дверь.

– Синга-кун! Konbanwa!

– Konbanwa, Сибата-сан!

Сатико тревожно подскочила с места. Не может быть!

Синга был одет в темно-зеленый дзинбей[124], а на его лице застыла глуповатая застенчивая улыбка. Сатико опустила взгляд на его мускулистые загорелые ноги, покрытые густой черной растительностью. В просторном хлопковом наряде плечи его как будто расправились. И в целом в этом кимоно он казался сильнее и увереннее в себе, нежели в почтальонской форме.

Синго между тем увидел стоящую перед ним Сатико в синей юкате – и замер, потеряв дар речи.

– Ну, а теперь идите и хорошенько повеселитесь на празднике! – довольно просияла мать.

Броские, модные наряды, экстравагантный маникюр, крашеные волосы, смартфоны в руках или заткнутые за широкий пояс… Молодые мужчины с шипастыми прическами, женщины с вычурно уложенными в парикмахерской волосами… Вечерние улицы вовсю пестрели гуляющими. Синго – по левую руку – и Сатико неспешно шли по городу в веселой толпе горожан. Яркие разноцветные юкаты толпой устремлялись к некоему центру притяжения.

Летняя жара держалась до самого вечера, и праздничные укладки на головах колыхались от энергичного обмахивания веерами. Время от времени вынимались из сумочек маленькие полотенца, тэнугуи, чтобы утереть пот со лба.

Распущенные волосы подарили Сатико непривычную уверенность: сегодня она чувствовала себя принцессой из глубокой старины. Или призраком из «Повести о Гэндзи»[125]. Девушка заметила, что люди с интересом поглядывают на нее: она определенно выделялась из массы. Внимание окружающих определенно было положительным, и это подняло ей настроение. Единственное, что сейчас тревожило ее, – что кто-нибудь из знакомых увидит ее с Синго и по городу понесутся слухи. А рано или поздно они дойдут до ушей Рю-куна…

Ну так… и что с того? Он же сам отменил их встречу, не так ли? Ей просто требовался сопровождающий на фестивальных гуляниях! И в конце концов, это был всего лишь Синго, их почтальон. Возможно даже, для Рю будет совсем не лишним к кому-нибудь ее приревновать! Она лукаво улыбнулась своим мыслям.

Сатико украдкой взглянула на Синго. При таком освещении он казался очень даже симпатичным. Шагал с радостным лицом, а на шее у него висело небольшое махровое полотенце асэфуки, которым он периодически вытирал со лба капли пота.

Улицу освещало множество всевозможных фонарей. Толпа пульсировала радостью и весельем, вибрировала праздничным ажиотажем. Запахи стритфуда возбуждающе щекотали ноздри. Ожившие к вечеру ятаи[126], испуская ароматный дымок, предлагали сочные куриные якитори на деревянных шампурах, жареную лапшу якисоба, жареные кальмары, курочку караагэ[127]. Каждый гуляющий что-то ел и пил прямо на ходу.

– Не желаешь чего-нибудь выпить? – спросил Синго, указывая на киоск с напитками, охлаждавшимися в ведре со льдом.

– Да, хорошая мысль!

– И что бы ты хотела?

– Хм-м… – Сатико задумалась. Она хотела бы взять безалкогольную газировку Ramune. Она обычно пила ее с отцом, когда в детстве тот водил ее на фестивали.

– Я бы взял пиво Asahi.

– Я тоже.

Она потянулась за кошельком, но Синго легким движением задвинул его обратно ей за пояс.

– Arigato gozaimasu[128], – склонила голову Сатико.

Заплатив за напитки, Синго поднес ей небольшую баночку пива. Оно было холодным и освежающим, и Сатико чувствовала, что к вечеру ее душа успела оттаять.

На улице устроили большое танцевальное шествие. Команды танцоров в одинаковых юкатах с счастливыми улыбками дефилировали в свете фонарей. К ним присоединялись прочие гуляющие – и молодые, и пожилые. В этот вечер праздник сплотил весь город в единое целое. Группа мужчин под радостные возгласы толпы пронесла по главной улице омикоси[129].

Повсюду играла музыка, слышался веселый смех, кое-где пускали фейерверки.

Сатико и Синго выпили еще по баночке пива и прогулялись по улицам, стараясь напитаться атмосферой праздника. Они немного поговорили, припоминая общих знакомых, обсуждая кафе, ресторанчики и прочие заведения, в которых им нравилось бывать. Синго окружал Сатико вниманием, и стоило ей поглядеть на какой-нибудь киоск с вкусностями или какими-нибудь сувенирными безделушками, он тут же доставал бумажник. Сатико отмахивалась ладошкой, давая понять, что в этом нет надобности, но Синго все равно шел к киоску и возвращался то с коробочкой ароматной лапши, то с цыпленком-караагэ на одноразовой тарелочке, то со стаканом колотого фруктового льда.

Когда они в какой-то момент посмотрели на часы и узнали, сколько времени, то Сатико немало удивилась, как быстро пролетел вечер. Молодежь большей частью уже разошлась, остались лишь несколько пожилых выпивох, что громко распевали песни по пути к караоке-бару, радостно друг друга обнимая.

– Я провожу тебя до дома, – вызвался Синго.

– Да не надо, Синго-сан, не беспокойся! Я вполне могу дойти сама.

– Нет, я тебя отведу. И меня это совсем не затруднит.

– Ты уверен, что тебе по пути?

– Не совсем, но я люблю ходить пешком. От почтовой службы у меня и ноги сильные, – улыбнулся он.

И все могло сложиться по-другому, если бы Синго не знал их городок так хорошо.

По главной улице они шли рядом, рука в руке. Синго взял ее за руку совершенно неожиданно, и Сатико не нашлась, как на это отреагировать. Она была уже слегка в подпитии, а потому не стала отнимать руки. Быть может, будь она полностью трезвой, то не позволила бы ему этого. Но получился такой чудесный вечер, и не хотелось ничем омрачать то состояние счастья, которым они оба прониклись на фестивале.

И то, как они шли за руку с Синго – он слева, а она справа, напомнило Сатико, как в юные годы они ходили на фестивали с отцом. До того как его сразила болезнь.

– Можно срезать путь тут, – внезапно сказал Синго и увел ее с центральной дороги.

– Ты уверен? – Сатико не смогла сразу сориентироваться в темноте.

– Ну да. Эта дорожка ведет мимо храма, и по ней намного быстрее, нежели по главной улице да через все перекрестки. Можешь мне поверить! Я каждое утро хожу по этим улицам – и даже в храм почту ношу! – приосанился он.

Дорожка, по которой они теперь шли, была узкой и темной. По одну ее сторону росли деревья, и бумажные фонари, развешанные на них ради праздника, делали дорогу немного светлее обычного и облегчали путь. В стационарных каменных фонарях давно не было ламп, и они стояли, подернутые каким-то зловещим зеленым мхом.

Когда они с Синго приблизились к храму, Сатико затаила дыхание.

Это место навеяло на нее печальные воспоминания.

И от них Сатико сделалось нехорошо.

Ведь это был тот самый храм?

Тот, куда она однажды пришла прошлой осенью, когда кроны деревьев подернулись багрянцем. Когда листья кленов стали такими же красными, как пятна крови на ее белье в течение многих дней после аборта… Она сходила в храм и оставила там фигурку Дзидзо, чтобы он оберегал ее мидзуко – «дитя воды», ее неродившегося ребенка. Удаленного из ее плоти мифепристоном и простагландином. Унесенного этой медикаментозной рекой без малейших шансов на выживание. Души детей, умерших раньше своих родителей, не могут пересечь мифическую реку Сандзу[130] и вынуждены оставаться в обиталище демонов, бесконечно складывая камни на берегу. В лавке при храме Сатико купила фигурку Дзидзо в красном чепчике и нагруднике и поставила ее рядом с сотнями других таких же маленьких статуэток, стоящих и лежащих на специальной полке в храме. Беспорядочно рассыпанных по ней, точно мертвые красные листья обступающих храм кленов в пору момидзи[131]. Каждая фигурка – за каждого неродившегося младенца в городе. Она вознесла молитву Дзидзо, прося божество хранить ее крохотного мидзуко в загробной жизни. И невольно задалась вопросом, будет ли Дзидзо соблюдать свой обет не достигать состояния Будды до тех пор, пока не опустеют преисподние.

В ту ночь ровно год назад она просила Рю-куна надеть презерватив, но он ответил, что у него ни одного нет. И что, мол, без него будет еще приятнее. Тогда она велела ему не кончать в нее. И он согласился: дескать, хорошо, как скажешь, без проблем. И тем не менее это сделал. А когда она сообщила ему, что беременна, Рю заявил, что он еще к этому не готов и сейчас слишком загружен на работе, а вот когда получит повышение, то они смогут пожениться и уже тогда обзавестись детьми. И спросил, не может ли она как-то решить эту проблему. Кое-что, мол, с этим сделать. И он даст на это деньги.

Она одна отправилась в больницу, сказав матери, что хочет проведать папу. Это было очень близко к правде, поскольку Сатико частенько заглядывала посмотреть, как он лежит, подключенный к аппарату искусственного дыхания. Грудь его медленно поднималась и опускалась под зловещее пиканье – единственный звук, исходивший от человека, который всеми силами боролся за существование и все же проиграл…

Внезапно, проходя мимо храма, Сатико заметила справа от себя нечто такое, что сразу отвлекло ее от этих мыслей. Какое-то шевеление под нависающим карнизом здания.

Она повернула голову и увидела очертания двух людей, близко стоящих друг к другу в полутьме. Мужчины и девушки в распахнутой юкате, обнажающей длинные стройные ноги. Ее трусики висели у лодыжек, мужчина шевелил рукой у нее в промежности, и они страстно целовались. Подавив невольный вздох, Сатико хотела было отвернуться.

Но тут в ночное небо выстрелил одиночный фейерверк, отчетливо высветив целующуюся возле храма пару.

Блеснули зеленые глаза.

Та девушка, что глазела на нее в салоне красоты!

И Рю…

Времени останавливаться не было – Синго тянул ее за собой: он был ни сном ни духом о том, что она увидела в потемках.

Оставшийся путь они прошли в молчании. Он по-прежнему пребывал в счастливом неведении.

Ее рука в его ладони сделалась холодной как лед.

Наконец они дошли до ее дома.

– Ну, вот мы и пришли, Сат-тян. Большое тебе спасибо за такой чудесный вечер! Мне было так хорошо с тобой на празднике!

Сатико молчала, не зная, что ответить. Она была в полном смятении.

Синго в нерешительности переступил с ноги на ногу.

– Слушай, я тут подумал… Если хочешь, можем сходить в то кафе, о котором ты сегодня говорила. Ну, в то, что так тебе понравилось. Что, если во вторник?

Она отвернулась, стараясь сдержать бушевавшие внутри чувства.

– Сат-тян? Все хорошо?

– Не смей называть меня Сат-тян! – прошипела она.

От неожиданности Синго отшатнулся, вскинув обе ладони. В ее глазах отразился желтый свет уличных фонарей.

– Я больше не хочу тебя видеть. Ты ничтожество! Ты мне отвратителен!

Она резко развернулась и зашла в дом, быстро закрыв за собой дверь.

Синго мгновение постоял, а затем опустил голову и побрел в темноту ночи.

По другую сторону двери Сатико, прижавшись к ней спиной, опустилась на пол и обхватила колени руками. Уткнувшись лицом в ноги, она разрыдалась.

В доме в этот час царила бы глубокая тишина, если бы ее не нарушали приглушенные прерывистые всхлипы Сатико да легкие шаги мягких лапок, донесшиеся из открытой двери в ванную.

Небольшая трехцветная кошка с осторожным любопытством приблизилась к Сатико.

Девушка дрожала, и кошка лизнула ей руку.

Сатико ударила кошку с такой силой, что разбила ей челюсть.