Кот и мышь

Глава 2

Пробудила ли переписка с Амистой старую тоску или же это было всего лишь совпадение, но Катинку Джоунс охватило внезапное желание снова увидеть землю предков, где прошло ее раннее детство. Из родственников там остался только двоюродный дед Джозеф, прозванный соседями Джо Джоунс Водяной из-за близости его дома к водохранилищу. Едва ли он часто пользуется водой, думала Тинка, без особой радости разглядывая его весьма непривлекательный облик. Джозеф Джоунс жил в нескольких милях от Суонси и считал этот абсолютно безупречный город немногим лучше Содома и Гоморры^{6}. Поскольку он говорил почти только по-валлийски и к тому же притворялся глухим, общаться с ним было крайне трудно. Красные ногти Тинки потрясли его до глубины души.

— Он спрашивает, каким образом вы покрасили их в такой ужасный цвет, — объяснила мрачная старая экономка, с ног до головы облаченная в фиолетовое.

— Я окунаю их в кровь детей, рожденных во грехе, — ответила Катинка, которая была оскорблена в лучших чувствах — ведь она последовала совету колонки мисс Давайте-Будем-Красивыми в воскресном номере, где такой цвет рекомендовался для сельской местности. — Это лучше, чем ногти с черными ободками, — сказала она экономке.

Слух Джозефа Джоунса внезапно улучшился, и он спрятал узловатые руки под лежащим на коленях пледом.

В итоге Катинка переехала в «Содом и Гоморру», где остановилась в убогом маленьком отеле. Она купила открытку с изображением унылого побережья Мамблса^{7} и перечеркнула ее крест-накрест.

Здесь я не остановилась, — написала она мисс Давайте-Будем-Красивыми, которая изнемогала от жары в Лондоне, отгуляв отпуск в июне. — Джо Водяной думает, что я блудница в пурпуре^{8}, и я ушла под дождем, который здесь идет не переставая. Отпуск испорчен, так как я не позаботилась о жилье заранее и никого здесь не знаю.

Мисс Давайте-Будем-Красивыми отправила в ответ вид Лондона с надписью:

А я жалею, что мне приходится оставаться здесь.

И добавила:

Почему, черт возьми, ты не едешь к Амисте?

Катинка предупредила в отеле, что не вернется к чаю, и села в коричневый автобус, оставив позади город, порт и море. Когда автобус взбирался на холм, мягкий валлийский дождик продолжал окутывать серебристой дымкой долы и горы, придавая новые силы зелени, которая пробивалась сквозь черную земляную корку, и неповторимый цвет лица девушкам долины Суонси... Девушки эти тряслись в автобусе вместе с Катинкой, болтая мелодичными голосами о кинозвездах, прическах и перебранках с продавщицами в лавках. Их матери сидели рядом в чопорных старомодных платьях, оживленно переговариваясь друг с другом. Усталые шахтеры ехали молча, глядя на свои башмаки и помахивая свисавшими между коленями шапками, которые держали в руках, таких же черных и покрытых шрамами, как земля, в которой они трудились. Их лица напоминали лица загримированных неграми менестрелей^{9} с полосками белой кожи у самых волос и вокруг окруженных розовыми ободками глаз. Дома их ждали ванна у огня в кухне, жены, растирающие им спину, пища и постель...

— Пентр-Трист! — крикнула кондукторша, приглаживая растрепавшиеся локоны. — Кажется, вы просили предупредить вас, девушка?

— Да, спасибо, — отозвалась Катинка. Ее голос, обычно звонкий и веселый, звучал тускло на фоне пронзительных голосов валлийских девушек. Она подобрала изящную коричневую сумочку и перчатки такого же цвета и спрыгнула на дорогу. Автобус покатился дальше.

Бесформенная, лишенная тротуаров деревенская улица тянулась между рядами лавчонок. Отходящие от нее переулки либо круто взбирались по склону холма, либо так же круто спускались в долину, расположенную в полумиле вниз. Маленькие безобразные домишки, столь же безобразная методистская церковь^{10} с жестяной крышей, броская афиша на фасаде единственного кинотеатра... А по другую сторону долины — гора, окутанная серой мантией бесконечного дождя. Гора — гордость каждой валлийской шахтерской деревушки — нависала, точно доброе божество, над трудом, терпением и мужеством маленьких муравьев, копошащихся в их муравейнике, наблюдая, как они рождаются, живут и умирают...

Высоко-высоко к шершавой груди горы, точно маленькая птичка, прислонился одинокий дом.

Катинка указала на него одному из полудюжины мужчин, которые покуривали, стоя у стены.

— Это дом мистера Карлайона?

Мужчина вынул двумя пальцами окурок изо рта и задумчиво посмотрел на дом.

— Ну, и да, и нет. — Его темные глаза с насмешливыми искорками устремились на приятелей. — Что скажете, ребята?

В ответ послышалось невнятное бормотание.

— Так да или нет? — Катинка нетерпеливо переминалась на высоких каблуках.

Мужчина провел рукой по щеке, которую пересекал длинный шрам.

— Вообще-то это был дом старой миссис Уильямс.

— Меня не интересует старая миссис Уильямс, — заявила Тинка.

Раздался дружный хохот.

— Это хорошо, девочка моя! Она уже десять лет как умерла?

От группы отделился другой мужчина и подошел к Катинке.

— Не волнуйтесь — они вас дразнят. — Он махнул рукой в сторону горы. — Старая миссис Уильямс построила этот дом для себя. А теперь его арендует мистер Карлайон. Дей Джоунс Трабл несколько месяцев назад приходил договариваться об аренде. Верно, ребята?

— Верно, — подтвердили остальные.

— Дей Джоунс Трабл? — переспросила Тинка. — Какое очаровательное имя!

— Выходит, вы не знаете мистера Карлайона? — удивился мужчина. — Иначе вы бы знали и Дея Трабла.

— Дей Джоунс родом из этих мест, — сказал первый мужчина. — Теперь он служит у мистера Карлайона, и когда хозяину понадобилось тихое местечко, Дей Джоунс вспомнил свое детство и снял для него «Пендерин». — Он указал на серую крышу дома по другую сторону долины.

— Почему его называют Дей Джоунс Трабл^{11}?

Мужчины с усмешкой посмотрели друг на друга.

— Чтобы отличать его от других здешних Деев Джоунсов, — ответил человек со шрамом. — Включая меня. — Он улыбнулся. — Меня называют Дей Джоунс Ач-и-фай.

— Так звала меня няня, когда я была маленькой грязнулей.

— Ну, а Дей Джоунс Ач-и-фай — большой грязнуля, — засмеялся один из мужчин. — Он водопроводчик.

— А Дей Джоунс Трабл?

Они снова посмотрели друг на друга.

— Из-за него у всех здешних девушек были неприятности, — ответил второй мужчина. — Ему пришлось сбежать в Лондон. Но это было лет двадцать тому назад — верно, ребята?

— Любопытно, что стало с Глэдис Гриффитс? — сказал первый мужчина.

— И с Бронуэн Хьюз!

Но они были слишком хорошо воспитаны, чтобы обсуждать местные сплетни перед посторонней, которая не могла ими интересоваться.

— А вы родом не из Пентр-Трист?

— Нет, — ответила Тинка. — Хотя моя фамилия тоже Джоунс. Я родилась в Суонси, а мой двоюродный дедушка Джо все еще живет там у водохранилища.

— Это часом не Джо Джоунс Водяной?

— Он самый, — кивнула Тинка. — Возможно, он уже покойный Джо Джоунс: когда я уходила, то думала, что его вот-вот хватит удар. Он считает меня блудницей в пурпуре, в основном из-за моих ногтей, хотя мне казалось, этот цвет подходит для сельской местности. — В ее привычки входило откровенничать с абсолютно посторонними людьми.

— И теперь вы хотите повидать мистера Карлайона? — спросил второй мужчина.

Он несколько отличался от остальных. Вместо поношенного пиджака и мешковатых брюк на нем были хороший коричневый костюм, аккуратный воротничок и галстук. На вид ему было лет тридцать пять. Это был красивый мужчина, похожий на романтического священника из викторианского романа^{12} — с худощавым бледным лицом, темными волосами и прямой осанкой.

— Я тоже подумывал навестить мистера Карлайона, — сказал он.

— Вообще-то мне нужна миссис Карлайон, — уточнила Тинка.

Казалось, никто из них не знал миссис Карлайон.

— Они не бывают в деревне, — сказал Дей Ач-и-фай. — Слишком шикарная публика. Сюда приходила пожилая женщина, которая работала там вместе с Деем Траблом, но больше никого из «Пендерина» вы тут не увидите. — Он пожал плечами.

Викторианский Адонис^{13} бросил взгляд на гору.

~ Вода в реке поднялась.

— Мисс Эванс — разносчица — может вас перевезти, — предложил один из мужчин.

— Она отправится туда так поздно?

— Утром мисс Эванс не отвозила молоко — я это знаю точно, так как она проторчала все утро в Суонси с женой моего приятеля, шатаясь по лавкам и покупая себе тряпки. Значит, она поедет туда во второй половине дня. Вам повезло, мистер Чаки, и этой молодой леди тоже.

— Поднимемся к ней домой и проверим, — предложил мистер Чаки Тинке. — Это совсем рядом.

Мисс Эванс жила в маленьком доме, примостившемся над дорогой. Мистер Чаки постучал в дверь, открыл ее, не дожидаясь ответа, шагнул в прихожую и стал просовывать голову в одну дверь за другой, громко окликая:

— Мисс Эванс! Мисс Эванс!

«Во что я теперь ввязалась?» — думала Тинка.

Мисс Эванс появилась у парадной двери, глядя на них, как кукушка, выскочившая из часов. Это была миниатюрная женщина с загорелым лицом и ярко-голубыми глазами.

— Привет, мистер Чаки. Вы звали меня?

— Это мисс Джоунс, мисс Эванс. Мы хотели узнать, собираетесь ли вы сегодня в «Пендерин».

— Ну, как всегда...

— Отлично. Тогда, возможно, вы не возражаете перевезти нас в вашей лодке?

На лице мисс Эванс отразилось сомнение.

— Ну, я, конечно, могла бы, но... — Она посмотрела на Катинку. — Предупреждаю, лодка очень старая.

— Нельзя ли добраться туда, не беспокоя мисс Эванс? — обратилась Катинка к мистеру Чаки.

Но другого способа, очевидно, не было. Обычно здесь имелось нечто вроде брода, но сейчас река вздулась из-за летних дождей. Мисс Эванс удалилась за своими бидонами.

— Она не возражает, — сказал мистер Чаки. — Просто не может не суетиться.

Комната была герметически закупорена — оконные занавески из грубого кружева закрывали красивый вид. С каминной полки свешивался медный экран, отполированный до блеска; над ним висел старомодный дагерротип^{14} женщины с нотами в руках.

— Мать мисс Эванс прибыла сюда из Шропшира, — объяснил мистер Чаки, по-видимому, хорошо знакомый с деревенскими делами. — Ее девичья фамилия была Ларк — здесь ее прозвали Английским Жаворонком^{15}. Говорят, она превосходно пела. — Его валлийский акцент иногда был едва различим, а иногда становился четким.

Мисс Эванс вернулась с двумя бидонами. Мистер Чаки взял один из них, и они втроем, перейдя главную улицу, зашагали по крутой дороге вниз к реке. Дей Джоунс Ач-и-фай и его компаньоны дружески помахали Тинке. «По крайней мере, — подумала она, — я обзавелась хоть какими-то друзьями в Уэльсе». Скользя и спотыкаясь на покрытой галькой дороге, Катинка шла между двумя спутниками — высоким, прямым как шомпол мистером Чаки, чьи аккуратные ботинки ловко лавировали между лужами, и мисс Эванс с бидоном, тихо позвякивающим в ее маленькой загорелой ручке. Дождь брызгал им в лицо. «Должно быть, я спятила, — думала Тинка, — если тащусь под дождем вверх и вниз по валлийским горам, рискуя свалиться в пропасть, чтобы посетить придурковатую девчонку, которую не знаю и знать не хочу!» Перед ее мысленным взором возникла Амиста, какой она и мисс Давайте-Будем-Красивыми представляли ее себе, сравнивая полученные письма... Хорошенькое, хотя и глуповатое личико с голубыми глазами и губками бантиком, обрамленное вьющимися золотистыми волосами... «Может, Амиста и глуповата, ~ продолжала размышлять Тинка, — но у нее есть кое-что, чего нет у тебя, девочка моя! У нее есть Карлайон, в любую минуту может появиться колыбель, а свекровь ей и вовсе не нужна. В то время как ты, моя бедная Катинка, должна делать карьеру и выглядеть так, будто тебе это нравится...» Если бы у нее был... хоть кто-то! Впрочем, давным-давно «кто-то» у нее был, и она годами внушала себе, что если бы не он, ее сердце уже было бы кому-то отдано. Но теперь Тинка признала тот факт, что ее сердце принадлежит только ей, потому что никому другому оно не требуется. «Я слишком независима, — думала она. — Я зарабатываю больше, чем половина парней, с которыми когда-либо встречалась, и всегда смеюсь в неподходящий момент». В те дни, когда ее шансы еще не растаяли окончательно, Катинка собиралась иметь шесть детей и читала замужним подругам лекции о том, как следует их воспитывать. Подруги с интересом слушали, но продолжали воспитывать детей традиционными методами.

Мисс Эванс явно снедало любопытство, но ей не хотелось задавать прямые вопросы. Катинка живо описала ей жизнь в Лондоне и свою работу в «А ну-ка, девушки».

— Кажется, я привозила этот журнал в «Пендерин», — сказала мисс Эванс. Тинка подметила удивленное выражение на романтических чертах мистера Чаки.

Они подошли к реке. Лодка мисс Эванс покачивалась на вздувшихся водах, дергаясь на канате, как коза на слишком короткой привязи. Мисс Эванс подтянула лодку к берегу и поставила в нее бидоны.

— Лодка старая, мисс Джоунс, — снова предупредила она, — так что следите за вашим макинтошем. Мне бы не хотелось, чтобы вы его испортили.

Мистер Чаки подал руку Тинке, помогая ей сесть в лодку, и она с опаской опустилась на гнилую деревяшку, служившую сиденьем. Мисс Эванс отказалась от помощи мистера Чаки и начала энергично грести.

— Путь неблизкий, — заметила Тинка, глядя на приближающийся противоположный берег. — Будь я проклята, если бы стала проделывать его, чтобы доставить одну или две пинты молока! Да еще тащиться вверх по тропинке к дому... Вы каждый день туда ездите?

— Не каждый — они сообщают мне, когда им нужно молоко. Не то чтобы я возражала. — Голубые глаза мисс Эванс устремились через реку на возвышающуюся над ними темную гору. — Мне нравятся прогулки. На реке так спокойно! А когда поднимаешься по тропинке и смотришь назад на долину и деревню, то понимаешь, какие они маленькие по сравнению с Богом. — Внезапно она улыбнулась.

«Будь мисс Эванс старой девой из пригорода, умеющей более связно выражать свои мысли, — думала Катинка, на мгновение превратившись в мисс Добрый-Совет, — она писала бы мне письма, полные банальностей, спрашивая, права ли она, храня верность памяти жениха, убитого пятнадцать лет назад (хотя в течение этого времени, как я знаю по горькому опыту, ей, вероятно, не представлялось случая поступить иначе), должна ли оставаться рядом с больной матерью или почему у нее растут волоски на верхней губе...» Бессмысленное возбуждение, бессильный гнев, разочарование, свойственное среднему возрасту, утраченные надежды, нереализованные таланты, ускользающая красота — все это она так хорошо знала... «Едва ли я в лучшем положении, — размышляла Тинка. — Мне уже под тридцать, а в жизни нет ничего, кроме офиса, женского пресс-клуба и пабов... Наверное, лучше родиться в деревне, радоваться реке и горам и, глядя сверху на долину, оставлять позади мелочные заботы, чем торчать в Лондоне круглый год...»

Маленький причал почти полностью затопило. Они с трудом выбрались на берег и начали подниматься к дому по узкой крутой тропинке, вытоптанной человеческими ногами, пробираясь через папоротники, огибая валуны, перешагивая стекающий в реку ручеек. Мисс Эванс шла впереди на своих коротких ногах, крепких, как у горного барана. Мистер Чаки вежливо держался позади нее, помогая Катинке, которая с пыхтением и стонами плелась следом.

— Проклятие! — воскликнула Тинка. — Посмотрите на мои туфли! Не знаю, стоит ли того Амиста.

— Амиста? — переспросил мистер Чаки.

— Миссис Карлайон. Я знаю ее только как «Амисту». У нее есть другое имя?

— Мы не называем друг друга по имени, — сказал Чаки.

— Амиста хотя бы симпатичная? Надеюсь, что да — ведь я проделала такой долгий путь, чтобы повидать ее. Она хорошенькая, не так ли? — Тинка представила себе, как покраснеет от радости юное личико Амисты при виде ее дорогой мисс Добрый-Совет. Ей не приходило в голову в этом сомневаться.

— Мистер Карлайон, несомненно, так думает, — усмехнулся Чаки. Его прямая спина в аккуратном макинтоше поверх щегольского коричневого костюма маячила впереди. — Она будет рада вас видеть. Должно быть, ей здесь одиноко.

(«...и, дорогая мисс Добрый-Совет, здесь ужасно одиноко — не с кем словом перемолвиться, кроме двух слуг и женщины, которая приносит молоко. Когда тот человек приходил ремонтировать канализацию, это было настоящее событие. Но, конечно, здесь Карлайон...»)

По другую сторону поблескивающей свинцом реки сквозь серую пелену дождя виднелись маленькие домики, теснящиеся на деревенской улице.

Внезапно тропинка свернула и появился дом.

С противоположного берега он выглядел таким романтичным — «Пендерин», «птичья голова», прислонившаяся к горному склону. Было почти потрясением обнаружить, что это безобразный современный дом с крепкими стенами, словно покрытыми яичной скорлупой и хлебными крошками, на которых торчали окна с эркерами, остроконечной крышей и уродливыми деревянными украшениями — как будто исполинский ребенок забавлялся с лобзиком, — чердаком с грязными окнами и маленьким крыльцом. Сада не было — только гравиевая дорожка среди влажной травы, окаймленная осколками цветного стекла.

Когда они шагнули на дорожку, мистер Чаки поравнялся с мисс Эванс и что-то ей сказал. Мисс Эванс скрылась за домом, а Чаки остановился, поджидая Тинку.

— Она говорит, что вернется за нами, когда мы помашем белым платком. — Протянув худую руку, он дернул шнур звонка, свисающий на крыльцо.

Они молча ждали. Сверху послышался звук дерева, трущегося о дерево, когда кто-то осторожно приоткрыл окно. Тинка посмотрела вверх, успев увидеть мужскую голову с седеющими волосами и веселое, бело-розовое женское лицо со щедро наложенной красно-коричневатой губной помадой.

— Но тсс, — сказала она мистеру Чаки. — За нами наблюдают!

— Но тише, — поправил мистер Чаки.

— Я просто замечаю, а не цитирую^{16}, — холодно произнесла Тинка. Он посмотрел на нее с явным недоверием и внезапно подмигнул блестящим карим глазом. Довольно нахальный тип, подумала Тинка, удивляясь, что он казался ей чопорным.

Парадная дверь медленно открылась внутрь. На пороге стоял маленький кривоногий валлиец с серыми глазами, глубоко сидящими на смуглой квадратной физиономии.

— Я пришла повидать миссис Карлайон, — сказала Тинка, ловко становясь впереди мистера Чаки.

Маленький человечек жестом пригласил гостью войти, очевидно подразумевая и ее компаньона. Они шагнули в холл, и Тинка встряхнулась, стоя на циновке, точно мокрая собака, пытаясь избавиться от капель дождя на макинтоше.

— Я просто... э-э... решила заглянуть, надеясь застать ее, — добавила она. — Меня зовут мисс Катинка Джоунс.

Казалось весьма нелепым трястись шесть миль в автобусе и переправляться на лодке через полноводную реку только для того, чтобы «просто заглянуть». Хорошо еще, что она не назвалась «мисс Добрый-Совет»!

— Подождите. — Маленький человечек открыл дверь, просунул голову внутрь и пробормотал, что пришла мисс Джоунс. Сверху послышался шорох, и бело-розовое женское лицо проплыло в тени лестничной площадки. Очевидно, визитеры были настоящим событием в «Пендерине».

Коричневый лакированный линолеум был покрыт персидским ковром, на котором переливались всеми цветами радуги отблески цветных стекол окошка над входной дверью. На безобразной вешалке из мореного дуба висели старая фетровая шляпа и шаль, такая же яркая, как персидский ковер, переброшенная с одного крючка на другой. Под ними, на присоединенном к вешалке столике, лежала пачка писем — верхний конверт был запечатан знакомым красным сургучом с золотыми крапинками, а поперек овальной печати красовалось имя «Амиста». После свадьбы Амиста ни разу не писала в журнал, и теперь мисс Добрый-Совет, очевидно, предстояло отвечать на интимные вопросы о трудностях замужней жизни.

За открытой дверью в конце холла виднелась выложенная кафельными плитками кухня с открытым черным ходом в задней стене. Оттуда вышла мисс Эванс с двумя пустыми бидонами. В этот момент кривоногий мужчина вернулся в холл.

— Входите, — сказал он, кивнув в сторону комнаты, куда только что заглядывал.

Мистер Чаки посмотрел на Тинку, словно спрашивая, относится ли приглашение и к нему, но ее сейчас не интересовал мистер Чаки. Она шагнула в комнату, чувствуя, что он последовал за ней и остановился в дверях.

В комнате находился Карлайон. Он и Тинка молча смотрели друг на друга. После длительного подъема на холм ее лицо раскраснелось, а глаза блестели, как звезды. Нос был усыпан веснушками, на которые не действовали легко приобретаемые лосьоны мисс Давайте-Будем-Красивыми и которые придавали маленькому круглому личику причудливое сочетание юности и беззащитности. Карлайон поднялся с заметным усилием и вежливо осведомился:

— Мисс Джоунс?

— Э-э... да, — судорожно глотнув, выпалила обычно холодная и невозмутимая мисс Джоунс.

Карлайон слегка помедлил.

— А... джентльмен?

Черт бы побрал этого Чаки, подумала Тинка. Она начала объяснять, что они встретились случайно и ей нужно...

— Да? — все так же вежливо, но слегка недоуменно спросил Карлайон.

«Не будь дурой?» — свирепо сказала себе мисс Джоунс, пытаясь унять сердцебиение. Она пролепетала, что пришла повидать Амисту — наверное, ей следовало сказать «миссис Карлайон».

Карлайон был не слишком высоким — хотя выше среднего роста — и очень худым. Его волосы на фоне смуглого лица казались почти серебряными. Светло-голубые глаза, смотревшие прямо на собеседника, излучали очарование, с которым мисс Добрый-Совет редко сталкивалась в течение своей бурной карьеры. Одежда напоминала ту, которую носили персонажи историй, публиковавшихся в «А ну-ка, девушки» из номера в номер: серые фланелевые брюки, слегка топорщившиеся на коленях; свободный твидовый пиджак — явно от хорошего портного, но изготовленный очень давно; хорошо сохранившиеся кожаные туфли. На изгибе локтя он держал сиамского кота светло-коричневого окраса с раскосыми сапфировыми глазами, а свободной рукой откидывал со лба непокорную прядь серебристых волос. Этот жест словно лишал его зрелости, превращая, как писала Амиста, в «несчастного маленького мальчика», неухоженного и уязвимого. Катинке казалось, будто она всю жизнь знала и любила это непроизвольное движение. «Черт возьми! — сердито подумала она. — Что за мысли лезут мне в голову в моем возрасте! Совсем в духе Этель М. Делл^{17}!..»

— Но я не знаю никакой Амисты, — тем же вежливым и озадаченным тоном заговорил Карлайон. — И никакой миссис Карлайон не существует в природе.

Комната походила на холл — ее безобразие скрадывали красивые и изящные вещи: дорогой ковер на дешевом коричневом линолеуме, фарфор на каминной полке, постимпрессионистский зимний пейзаж на стене. Амиста упоминала его в письме — она не помнила имени художника, но писала, что Карлайон знает все о таких вещах...

— Но я не понимаю, — ошеломленно сказала Катинка. — Вы ведь мистер Карлайон?

— У меня нет ни братьев, ни сестер, — вежливо улыбнулся Карлайон. — И жены тоже.

— Но как же... — Тинка запнулась. — Возможно, я неправильно поняла, и вы еще не поженились? Но ведь она живет здесь, не так ли? Амиста — ваша подопечная...

Улыбка сбежала с лица Карлайона.

— Боюсь, я вас тоже не понимаю. Здесь не живет и никогда не жила женщина с таким именем — во всяком случае, при мне. Я не женат, живу один с двумя слугами и не имею никаких подопечных. Должно быть, вы ошиблись.

Тинка не знала, что ей делать. Лояльность к усилиям Амисты соблюдать секретность с помощью измененного почерка и адреса до востребования удерживала ее от более подробных объяснений. Она начала бормотать извинения.

— Но я сказала слуге у двери, что хочу повидать миссис Карлайон...

Карлайон быстро направился мимо нее к двери, игнорируя молча стоящего там мистера Чаки.

— Миссис Лав! Зайдите на минутку, пожалуйста. И позовите Дея.

Двое слуг вышли из кухни и почтительно остановились в дверях — маленький валлиец и женщина, которую Тинка видела в верхнем окне. Она успела стереть яркую помаду и надеть белый крахмальный передник, но в ее облике ощущалась та же веселая вульгарность.

Стоящие рядом высокая крепкая женщина и кривоногий человечек напоминали сценку в мюзик-холле.

— Да, сэр?

— Дей, эта леди спрашивала миссис Карлайон? Человечек выразительно взмахнул руками.

— Едва ли я мог правильно расслышать, сэр.

— Миссис Карлайон? — переспросила женщина. — Но никакой миссис Карлайон нет. — Она ослепительно улыбнулась Тинке. — По крайней мере, здесь.

— Ни здесь, ни где-либо еще, — раздраженно добавил Карлайон и пожал плечами. — Видите? Боюсь, вы что-то перепутали. Сожалею, что вы зря потратили время.

Он явно давал понять, что разговор окончен.

— Я могу только извиниться, — сказала Тинка, сунув под мышку кожаную сумочку и дрожащей рукой застегивая верхнюю пуговицу ярко-голубого макинтоша. — Мне очень жаль, что побеспокоила вас из-за такой... такой нелепой ошибки. — Она виновато улыбнулась. Теперь ей предстояло навсегда исчезнуть из его поля зрения, так ничего толком и не объяснив... Повернувшись, Тинка последовала за слугой в холл.

— А что хотите вы, сэр? — послышался за ее спиной голос Карлайона. Шоколадного цвета стены и дешевый коричневый линолеум словно усмехались ей в лицо. Тинка почувствовала, как ее глаза обжигают слезы унижения. Дурацкая ошибка скомпрометировала ее перед Карлайоном и другими людьми в этом безобразном прозаичном доме... Катинка решительно направилась к выходу. Чем скорее она исчезнет из этой абсурдной комедии ошибок, тем лучше.

Внезапно Тинка вспомнила о письме на столике у вешалки, запечатанном красно-золотым сургучом Амисты.

Потеряв голову, Катинка повернулась к валлийцу, собирающемуся открыть перед ней дверь.

— Но... Амиста была здесь! На столике у вешалки лежало ее письмо, адресованное мне! Я не могла ошибиться!..

Сейчас на столике не было никаких писем.

— Его забрали. Но оно было здесь — лежало сверху...

— Разносчица молока забирает письма на почту, — сказал Дей Джоунс.

— Но здесь было письмо Амисты! Я видела его, когда вы оставили меня в холле. Что все это значит? Что это за тайна? Почему вы все притворяетесь, будто ее нет в доме?

Серые глаза уставились на нее с казавшимся искренним изумлением. Валлиец даже утратил невозмутимость вышколенного слуги.

— Даю вам честное слово, там не было никакого письма, а в доме нет такой молодой леди.

Женщина вышла из гостиной Карлайона, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней пухлыми плечами. Судя по всему, она была кокни^{18}.

— Вы все еще здесь, мисс? Что вам теперь нужно?

— Она продолжает искать эту молодую леди, — сказал Дей Джоунс.

Круглое веселое лицо и крепкая фигура миссис Лав словно излучали дружелюбие и честность. В доме три честных человека, подумала Тинка, которых искренне удивляет эта история с Амистой. И все же...

— Я так потрясена всей этой таинственностью, — обратилась она к женщине. — Я приехала сюда просто с дружеским визитом к миссис Карлайон. Если ее нет дома — пусть будет так. Если она не хочет или не может меня видеть, почему не сказать мне об этом прямо? Я бы нисколько не обиделась. К чему притворяться, что ее никогда здесь не было.

— Но здесь нет этой молодой леди, мисс, — сказала женщина. — Мы никогда не слышали странного имени, которое вы назвали. — Ее покрасневшие, недавно вымытые руки ярко выделялись на фоне белоснежного фартука. — Клянусь вам, мисс, я не лгу.

Взгляд служанки переместился с лица Катинки на мягкую шаль с бахромой, наброшенную на два крючка вешалки, возможно, чтобы скрыть ее безобразие. Тинка заметила, как женщина попыталась бочком, словно краб, втиснуть свое толстое тело между ней и шалью.

— Не старайтесь, — сказала она. — Я уже видела шаль, ее шаль.

— Это моя шаль. — Служанка сняла ее с вешалки, обнажив центральное зеркало между двумя дубовыми подпорками, и небрежно накинула себе на плечи. Шаль выглядела абсолютно неуместно — ее красота утратила свое старомодное достоинство рядом с взбитыми светлыми волосами женщины.

— Не ваша! — выпалила Тинка, едва сознавая, что говорит. — Это шаль Амисты?

— Чепуха, мисс. — Голос служанки больше не был ни веселым, ни дружелюбным.

Из зеркала на Катинку смотрели ее собственные испуганные глаза... Деревянные шарики на крючках вешалки тоже походили на глаза улиток... Коричневые стены внезапно стали угрожающими, смыкаясь вокруг Тинки, затягивая ее в вязкое шоколадное болото, притупляя все чувства... «Я должна выбраться на свежий воздух!» — с отчаянием подумала она.

В дверях гостиной появился Карлайон, и теперь все трое смотрели на Катинку. Серые глаза Дея Джоунса казались лужами, полными всевозможных секретов; улыбающееся лицо женщины выглядело бело-розовой маской, скрывающей злобную гримасу; что касается Карлайона, то он казался жестоким и хладнокровным убийцей, истребляющим беспомощные молодые создания ради собственной прибыли...

Но тут в холл шагнул мистер Чаки — такой спокойный, надежный и благоразумный, с прямой спиной и педантичными манерами; настоящий друг в сравнении с этой жуткой троицей. Тинка ухватилась за его смуглую руку, как утопающий за соломинку.

— О мистер Чаки, слава богу, вы здесь! Вы ведь знали ее, не так ли? Вы знаете, что Амиста здесь — ведь вы сказали, что мистер Карлайон считает ее хорошенькой... Выходит, мистер Карлайон, вы действительно женаты на ней! — Как бы угрожающе они ни выглядели, теперь она, по крайней мере, может не сомневаться в своем рассудке. — Вы ведь знаете Амисту, верно, мистер Чаки, — знаете миссис Карлайон?

Мистер Чаки прислонился к дверному косяку. Его тонкие пальцы играли с незажженной сигаретой.

— Никогда не слышал об этой леди, мисс Джоунс. Я даже не знал, что мистер Карлайон женат.

Катинка повернулась и, спотыкаясь, шагнула из холла в серебристый дождь.