Кот и мышь

Глава 3

Оказавшись на свежем воздухе и под прохладным дождем, Тинка пустилась бегом вниз по крутой тропинке прочь от этого ужасного дома, как будто ее преследовали все демоны ада. Далеко внизу, словно свернувшийся коричневый лист, покачивалась на воде лодка, причалившая к противоположному берегу. Катинка видела, как миниатюрная фигурка выбралась на берег и начала подниматься по узкой серой ленте дороги. Она хотела крикнуть, умоляя мисс Эванс вернуться и перевезти ее через реку, но не могла издать ни звука и к тому же понимала, что это бесполезно. Разносчица молока, поднимающаяся по крутому склону холма, все равно бы ее не услышала. Тинка мчалась дальше, судорожно ловя ртом воздух и не думая о том, что будет делать, когда доберется до реки, лишь бы оказаться подальше от тайн страшного дома... Зацепившись высоким каблуком о корень, она упала, растянувшись на тропинке во всю длину.

На какое-то мгновение ей показалось, что больше нет сил встать — слишком велико было искушение остаться лежать в грязи, поддавшись усталости и больше не испытывая страха... Взяв себя в руки, Катинка поднялась, прихрамывая, подошла к валуну и прислонилась к нему. Правая лодыжка болела все сильнее, но она не обращала внимания на боль, не желая думать, что добавила к прочим неприятностям еще и поврежденную ногу. Бормоча ругательства, Тинка вытерла пучком травы голубой макинтош, потом счистила грязь с сумочки и туфель. «Черт возьми! — думала мисс Добрый-Совет. — Что же мне делать теперь?» Боль становилась невыносимой. Она попыталась сделать несколько шагов, но не смогла и снова прислонилась к влажному валуну. «Лучше подождать здесь, пока боль не утихнет. Лодыжка даже не распухла, и если я какое-то время дам ноге передохнуть, скоро все будет в порядке».

Дом уже исчез из поля зрения. По другую сторону долины серая линия главной улицы городка тянулась через склон горы, словно прочерченная мелом; высоко над городом чернели остроконечные конусы навалов угля. Дорога на юго-запад извивалась в сторону Суонси и моря, а на север поднималась к более крупному шахтерскому городу Исталифера и месту, где граничат три царства. По ней, точно маленькие жучки, ползли автобусы, в которых сидели обычные нормальные люди — не толстые женщины с хитрыми улыбками, не мужчины с безумием и убийством во взгляде... Они спокойно ехали в Суонси, не помышляя о Катинке Джоунс, которая сидела, одинокая, беспомощная и испуганная, на сыром склоне холма... От жалости к себе тоже можно умереть, думала она.

Боль понемногу стихала. Катинка смогла зажечь сигарету и несколько раз затянуться, прежде чем дождь погасил ее. Начав снова видеть вещи такими, какие они есть в действительности, она устыдилась своего стремительного бегства из дома. Должно быть, ее сочли сумасшедшей! В конце концов, что такого произошло, чтобы впадать в столь нелепую панику? Ничего, что бы нельзя было приписать ее разгулявшемуся воображению. Она внезапно явилась в чужой дом повидать женщину, с которой даже не могла претендовать на знакомство. Хозяин дома не желал ее принимать, а его слуги вели себя в соответствии с полученными указаниями. Почему? Ну, в конце концов, Карлайон недавно женился, а к нему является молодая женщина, требуя повидать Амисту; его жену зовут вовсе не Амиста, он не хочет прерывать свой медовый месяц и выпроваживает незваную гостью. Но зачем отрицать существование жены — почему просто не сказать, что она вышла или заболела? Возможно, Карлайон догадался, кто она: Амиста призналась ему в своей переписке, и ему было неприятно, что посторонняя женщина обладает чересчур интимными знаниями о его частной жизни... Наверное, письмо на столике у вешалки должно было информировать, что Амиста, пребывая в счастливом браке и более не нуждаясь в дружбе за пределами семьи, рассказала обо всем Карлайону, который не одобрил ее поведение, и поэтому переписку с дорогой мисс Добрый-Совет лучше прекратить. Тинке казалось, что она начинает видеть истину сквозь зловещую туманную пелену, внезапно поднявшуюся между ней и Карлайоном; она начала стыдиться настойчивых расспросов, которым подвергла слуг, и нелепого бегства из абсолютно безобидного дома...

Из-за поворота тропинки появился Карлайон без шляпы и в накинутом на плечи старом макинтоше. При виде Тинки он замедлил шаг и подошел к ней. Лицо его было усталым и сердитым.

— Что произошло? — миролюбиво поинтересовался Карлайон. — Почему вы вдруг убежали?

— Не знаю, — ответила Катинка. — Это было глупо — я внезапно потеряла голову и умчалась. А потом я споткнулась на высоких каблуках, которые не подходят для хождения по горам, и упала лицом в грязь. Должно быть, я выгляжу полной идиоткой!

Карлайон посмотрел на нее и улыбнулся.

— Вид у вас довольно жалкий — все лицо в грязи! — Вынув из кармана белый носовой платок, он приподнял рукой ее подбородок и повернул лицом к себе. Катинка вспоминала, как Амиста писала ей: «Я хотела упасть наземь и целовать его ноги». Но, возможно, падения наземь было бы достаточно.

— Я чувствую себя шестилетней девочкой, — сказала она. — Такое же жуткое ощущение, как когда няня вытирает тебе лицо носовым платком.

Но Карлайон пустился в объяснения:

— Я последовал за вами, так как внезапно понял, что вы, очевидно, сочли нас компанией сумасшедших. Дело в том, что я был болен и приехал поправить здоровье в родные горы. Слуги много лет провели со мной и защищают меня, как тигр и тигрица больного тигренка. Но уверяю вас — они не тигры-людоеды! — Он снова улыбнулся.

— А как насчет Амисты? — спросила Тинка.

— Это какая-то путаница, которую я не могу понять. Честное слово, я никогда не слышал о такой женщине. В доме нет ни души, кроме нас троих, и, безусловно, никакой моей жены.

Карлайон спрятал в карман грязный платок и прислонился к валуну рядом с ней. Катинка, сама того не желая, ощущала удовольствие от его близости, вспоминая прикосновения тонких смуглых пальцев к ее подбородку. Мысленно она начала сочинять письмо самой себе: «Дорогая мисс Добрый-Совет! Как Вы думаете, существует такая вещь, как любовь с первого взгляда?..» «Дорогая мисс Джоунс! — непременно ответила бы она. — Очень советую Вам обзавестись книгой о железах внутренней секреции, сексуальных побуждениях, подавлении чувств и тому подобном, приобрести которую не составляет труда, и постараться не быть такой дурой...» Вслух же Катинка сказала, что очень устала, растерялась и повела себя непростительно.

— Я как раз думала, когда вы вышли из-за поворота, какой идиоткой вы меня считаете.

— Ну, едва ли идиоткой, — возразил Карлайон. — Разве только потому, что вы сидите тут под дождем. Ваши волосы промокли насквозь — неужели у вас нет зонтика?

Не носить зонтик было одним из излюбленных правил мисс Добрый-Совет — зонтик выглядит так, словно вы не можете позволить себе такси.

— Только в этой части Уэльса такси очень редки, — добавила она.

— Зато дождь идет очень часто.

— Неужели это подходящий климат для выздоровления?

Какое-то мгновение Карлайон выглядел слегка растерянным, потом он улыбнулся.

— Валлиец всегда предпочтет быть мокрым в Уэльсе, чем сухим где-нибудь еще. Поэтому, когда мне понадобилось немного покоя, мой слуга Дей Джоунс приехал в свои родные края и снял для меня этот дом.

— Это тот человек, которого в деревне называют «Дей Трабл»?

— В Уэльсе у каждого второго мужчины фамилия Джоунс, — сказал Карлайон.

— И у каждой второй женщины — включая меня.

— Тогда вы должны понять, как необходимы прозвища, чтобы отличать их друг от друга. Дей Джоунс Трабл, Эван Джоунс Мясник, Том Джоунс Мидлендский Берег...

— Катинка Джоунс Водяная, — представилась Тинка с насмешливым поклоном. — Урожденная Кейти Джоунс. — Она бы пустилась в повествование о двоюродном дедушке Джо и блуднице в пурпуре, но Карлайон внезапно спросил:

— Кстати, о воде: каким образом нам переправить вас назад через реку?

Тинке было бы наплевать, даже если бы она никогда не смогла переправиться.

— Засуну юбку в мои красные фланелевые шаровары и перейду реку вброд.

— Боюсь, вода поднялась слишком высоко, — с сомнением произнес Карлайон.

— Полагаю, вы не можете вызвать лодку по телефону?

— Дорогая моя, это дикий Уэльс, а не Флит-стрит. — Он вскочил на ноги и протянул руку, чтобы помочь ей встать. — Я спущусь с вами и постараюсь переправить вас в духе святого Христофора...

Катинка напрочь забыла о боли в лодыжке. Она поднялась и тут же упала бы снова, если бы Карлайон не протянул руку, чтобы удержать ее.

— Простите. Боюсь, я растянула лодыжку.

Последовала пауза.

— Вы повредили лодыжку? — переспросил наконец Карлайон.

— Да, должно быть, подвернула ее, когда упала.

Он наклонился, чтобы осмотреть пострадавшее место.

— Я чувствую себя лошадью, у которой обследуют щетку или как это называется, — сказала Тинка, цепляясь обеими руками за валун.

— Ваша «щетка», похоже, не слишком опухла.

— Нет, только слегка. Я уверена, что скоро с ней все будет в порядке, но пока просто не могу сделать ни шагу. — Она с тревогой посмотрела на него. Что-то пошло не так — глаза больше не лучились очарованием. Ей показалось, что между ними больше никогда не возникнет прежнего дружелюбия... Карлайон выпрямился и откинул волосы со лба.

— Вы имеете в виду, что не можете спуститься к реке?

— Я могу попытаться. — Почему он так сердит из-за того, что она повредила ногу? — Если вы не против помочь мне...

Но Катинка не могла даже поставить на землю больную ногу, а нелепо прыгать всю дорогу на одной ноге также не представлялось возможным... Остатки ее энергии истощились окончательно.

— Мне очень жаль, но я не в состоянии идти. И даже если бы мне удалось переправиться через реку, то все равно пришлось бы подниматься в деревню, чтобы уехать в Суонси.

Карлайон вновь замолчал, словно пребывая в нерешительности.

— Придется вам вернуться ко мне, — сказал он наконец. — Миссис Лав позаботиться о вас, а утром я что-нибудь придумаю. Сейчас уже поздно.

— Простите, что причиняю столько хлопот, — извинилась Тинка, прыгая рядом с ним и стараясь не налегать всей тяжестью на его руку. «Я же не виновата! — думала она. — Я не хотела подворачивать чертову лодыжку! Почему он так сердится?»

Карлайон молча шел рядом, поддерживая ее во время обезьяньих прыжков.

— Кстати, о святом Христофоре, — снова заговорила Катинка. — Должно быть, я с каждой минутой становлюсь тяжелее.

Но он не улыбнулся, и она оставила попытки. Каждое прикосновение ногой к земле причиняло невероятные мучения. Тинка чуть не плакала от боли и усталости. Она понятия не имела, сколько сейчас времени, но туман сгущался, свидетельствуя о наступлении сентябрьского вечера. Нелепая остроконечная крыша дома вырисовывалась на фоне тянущейся ввысь горы, и при виде двух слуг, стоящих на крыльце, как две собаки, ожидающие возвращения хозяина, сердце Тинки упало. «Мне придется снова войти в этот безобразный холл и провести ночь в доме, где нет никого, кроме двух ужасных слуг, столь же ужасного мистера Чаки и Карлайона, внезапно ставшего холодным и недобрым... Никто не знает, где я, здесь нет ни телефона и никакой связи с цивилизацией — только какая-то жуткая тайна, которую я не могу понять...» Прыгая и гримасничая, чтобы не кричать, она вошла в дом. Воображение тут же опять дало о себе знать — коричневое шоколадное болото затягивало ее в трясину...

Женщина в белом переднике не походила на служанку. Она называла Тинку «мисс», но это слово неохотно слетало с ее губ. Миссис Лав явно не привыкла носить фартук — бретельки соскальзывали с плеч, и она то и дело водворяла их на место пухлыми руками. Женщина усадила Тинку на стул в шоколадном холле, не сводя глаз с лица Карлайона. Шали на вешалке больше не было.

— Значит, сэр, молодой леди придется остаться здесь на ночь? — обратилась к хозяину миссис Лав.

— Да, — ответил Карлайон, даже не взглянув на Катинку.

Женщина задумалась.

— Ей лучше отвести комнату сзади.

— Спереди, — возразил Дей Джоунс. — Над столовой.

— Да, — согласился Карлайон. — Эта комната подойдет лучше всего.

— А обед?..

— Мне не нужен никакой обед, — сказала Тинка. — Я не хочу причинять беспокойства. Я бы ушла, если бы могла, но я не в состоянии даже ступить на больную ноту. — Она сидела на жестком деревянном стуле, поглаживая лодыжку и негодующе глядя на непроницаемые лица присутствующих. Карлайон полностью ее игнорировал.

— Лучше сразу уложить ее в постель и принести обед на подносе.

«Я чувствую себя, как мышь среди трех котов», — думала Тинка. Карлайон был сиамским котом — гладким, ухоженным и породистым, со светло-голубыми глазами и серебристой шерстью, убивающим мышь с презрительным видом, как будто для нее являлось честью быть задушенной и съеденной столь аристократическим созданием. Миссис Лав была толстой персидской кошкой, уютно мурлыкающей, даже когда ее когтистая лапа наносила удар, а Дей Джоунс... Дей был обычным беспородным котярой, хищным и безжалостным... Мышка со сломанной лапкой оказалась во власти трех голодных кошек...

— Мне очень жаль, — продолжала Тинка, стараясь их умиротворить. — Я причиняю столько хлопот. Но утром моей ноге станет лучше, и я сразу же уйду.

Карлайон повернул к ней мрачное лицо.

— Никаких хлопот. Дей и миссис Лав помогут вам подняться наверх, а завтра мы подумаем, как доставить вас домой. — Он быстро шагнул в гостиную, словно желая поскорее забыть об этой истории. Нигде не было никаких признаком мистера Чаки.

«Передняя комната» была большой, квадратной и удручающе неуютной. Пол покрывал узорчатый линолеум, от которого веяло холодом — маленький ковер в центре образовывал небольшой оазис. Деревянная, кажущаяся жесткой кровать была инкрустирована безобразными эмалевыми цветочками; рядом стоял столик с кривыми ножками. Помимо этого в комнате находились платяной шкаф, туалетный стол с маленькими ящичками в обеих тумбочках, умывальник с мраморной крышкой, испещренной пятнами, как будто кто-то пролил на нее коричневую краску, и фарфоровый кувшин с нарисованными на нем фиалками, стоящий в таком же фарфором тазу. Женщина усадила Тинку на скрипучий тростниковый стул и начала суетиться, смахивая пыль с мебели, наполняя водой фарфоровый кувшин и разбирая постель. «Она напоминает мне кого-то, — думала Тинка. — Как будто я уже где-то видела ее раньше».

Журналисту, охотящемуся за свежими скандалами, приходится встречаться со многими людьми — пользующимися доброй и дурной славой, ставшими знаменитыми лишь на миг, с людьми в гостиных, театральных уборных, судах и тюремных камерах, пострадавшими во время несчастных случаев, покалечившими и даже убившими других людей, причем не всегда случайно... Да, она где-то видела эту женщину и при обстоятельствах, каким-то образом связанных со смертью...

«Пусть бы моя лодыжка распухла сильнее, ~ подумала Тинка, — и выглядела заслуживающей подобной суеты». Мисс Лав, казалось, не знала, что ей делать. Мистер Карлайон предложил холодные компрессы — пойдут ли они на пользу?

— Бог его знает, ~ ответила Тинка. — Лишь бы это причиняло поменьше неудобств.

— Мы ведь хотим, чтобы вы снова встали на ноги, верно, мисс? — сказала женщина.

— Еще бы! — с убийственной иронией отозвалась Тинка. — Мы все этого жаждем.

Очутившись наконец в кровати в одной из ночных рубашек миссис Лав — широком и длинном одеянии из дешевого черного шифона и бежевых кружев, — Катинка немного расслабилась, откинувшись на жесткую подушку.

— Простите, что здесь не слишком удобно, мисс. Мистер Карлайон снял дом с мебелью и купил всего несколько вещей для комнат, которыми он пользуется. Дом для нас слишком велик.

— Все в порядке, спасибо, — сказала Тинка.

Кое-как забинтовав лодыжку, она с благодарностью приняла чашку чаю и была предоставлена самой себе. «Как только они спустятся вниз, — думала Тинка, — я встану с кровати и осмотрюсь как следует. А если кто-нибудь поднимется, притворюсь, будто ищу уборную». Все казалось странным, таинственным и внушающим смутный страх. Объяснения Карлайона никуда не годились — он не был болен и не приехал в «Пендерин» поправляться; отношение к нему слуг ничуть не напоминало отношение тигра и тигрицы к детенышу — скорее оно напоминало защиту двумя членами тайного общества своего собрата, подвергавшегося опасности, которая угрожала и им. Амиста была здесь, она писала свои послания в этом доме, упоминая вещи, которые видела Тинка — сиамского кота, слуг, даже маленькую женщину, привозящую молоко... Из окна была видна вершина горы, сереющая в вечернем свете под непрерывным дождем. Тинка слышала голос Карлайона — он спрашивал, не видел ли кто-нибудь кота, который куда-то подевался. Слуги отвечали ему — значит, все находились внизу.

Катинка выбралась из кровати. Дом имел очень простую планировку с одним узким коридором. Наверняка не составляло труда выяснить, сколько комнат занято и есть ли в доме кто-нибудь, кроме хозяина и двух слуг. Не дав себе времени подумать, она проковыляла босыми ногами через комнату.

Дверь была заперта.

Тинка вернулась в кровать, дрожа от ужаса при мысли о собственной опрометчивости. Это была не тривиальная загадка, которую стараешься разгадать для удовлетворения собственного любопытства. Все казалось фантастичным — такое не случается с людьми в добром старом двадцатом веке... Но она боялась, и вся беда была в том, что Карлайон, миссис Лав и Дей Джоунс боялись тоже — они боялись ее и того, что она может узнать. Сиамский кот, пухлая кошка и беспородный котяра были готовы уничтожить мышь не потому, что хотели ее съесть, а, как ни странно, потому, что опасались ее. «Какое мне дело до Амисты? — думала Тинка. — Чем меньше я знаю, тем лучше. В любом случае, завтра я уйду из этого дома». Но боль в лодыжке не утихала.

Миссис Лав подошла к двери с подносом, излучая добродушие, которое, очевидно, скрывало страх.

— Вот и обед, моя дорогая. Кушайте, если не хотите отощать. — Она поставила поднос на столик у кровати.

— Мне очень жаль, миссис Лав, — сказала Тинка, — но моя лодыжка продолжает болеть. Может, повязка слишком тугая?

— Нет, — возразила миссис Лав. — Повязка в самый раз.

— Ну, если вы так думаете... Между прочим, вам не кажется, что меня можно спустить с поводка на то время, за которое можно добраться до уборной?

Миссис Лав помогла ей встать с кровати и выйти в коридор. Все двери были закрыты — нигде не ощущалось никаких признаков жизни. Когда Катинка с трудом залезала назад в кровать, служанка внезапно заметила:

— Кажется, ваша лодыжка немного опухла, верно?

— Раз вы так говорите, — усмехнулась Тинка.

— Говорю, дорогая, — кивнула миссис Лав, нисколько не обидевшись. — Давайте-ка взглянем на нее.

Сустав заметно увеличился, неестественно вздувшись над повязкой.

— Думаю, нужен еще один холодный компресс, — сказала миссис Лав, ловко разматывая бинт. — И, может быть, вам станет легче, если ногу слегка приподнять.

Она оставила Тинку закусывать холодным цыпленком и салатом, вернувшись с тазами и полотенцами. Ее действия были неопытными, но не такими уж неловкими, и в результате боль значительно уменьшилась. Миссис Лав натянула ремень поперек кровати между спинками двух стульев и накрыла его простыней. В половине десятого она принесла чашку горячего молока и устроила пациентку на ночь. Тинка снова попрыгала по коридору и с благодарностью улеглась в постель, положив ногу на ремень. Миссис Лав еще раз положила сверху простыню, отпустила шутку насчет вигвама и раскрашенных дикарей, взяла со стола пустую чашку и вышла, бесшумно закрыв за собой дверь. Тинка навострила уши, ожидая, что ключ повернется в замке, но ничего не услышала. Очертания комнаты постепенно начали расплываться у нее перед глазами. Она чувствовала, что засыпает.

Собственно говоря, ей больше нечем было заняться. Завтра, вернувшись в Суонси, она сообщит полиции то немногое, что ей известно... Амиста находилась в доме, а его обитатели это отрицали... Излучаемые Карлайоном обаяние и искренность маскировали целую сеть уверток и лжи... В серых глазах Дея Джоунса таились мрачные секреты, а миссис Лав... В миссис Лав ощущалось что-то знакомое, что-то связанное со смертью — в какой-то из ее фраз было нечто странное, но Тинка не могла вспомнить, что именно... Она погружалась в сон — необычный, удушливый, пугающий...

Катинка с трудом заставила себя проснуться. «Меня одурманили снотворным или отравили! Спать нельзя — во сне я умру или буду убита!» Но ее веки смыкались над усталыми глазами, не давая сопротивляться дремоте. Она сделала еще одно сверхчеловеческое усилие, но ей хотелось только спать...

Внезапно Катинка снова пробудилась. В разрывающих нервы тишине и сумраке комнаты кто-то медленно и осторожно открывал дверь.

Сердце Тинки бешено колотилось, ее тошнило от ужаса. Она уставилась немигающими глазами на неумолимо расширяющуюся вместе с открывающейся дверью полоску света. На фоне освещенного коридора возникла темная фигура и быстро скользнула в комнату. Дверь снова закрылась. Тинка осталась в темном помещении наедине с угрозой, бесшумно подползающей к кровати...

Страх боролся с желанием спать. Она вновь вынырнула из засасывающих ее темных вод, стараясь оторвать голову от подушки. Нога запуталась в ремне под простыней. Тинка попыталась освободить ее, не обращая внимания на боль в лодыжке. В свете, проникающем сквозь полузанавешенное окно, она смутно различала очертания приближающейся фигуры. Еще немного — и она увидит лицо врага, взглянет ему в глаза. Тинка яростно дергалась, но не могла освободиться. Что-то привязывало ноту к деревянному подножию кровати.

Ее нарочно связали, как овцу, предназначенную на убой, а кто-то... что-то склонялось над ней...

Что-то нечеловеческое. Лицо, не похожее на лицо. Два маленьких поросячьих глаза и дырка вместо рта на круглом диске со швами вдоль и поперек, как на стеганом одеяле. Что-то брызгало на нее слюной и медленно протягивало к ней липкую белую лапу со скрюченными пальцами, на которых поблескивала кровь... Ужасно, фантастично, чудовищно...

Беспомощная Катинка в третий раз погружалась в воды сна...