Кот и мышь

Глава 4

На ярко-голубом море мелькали белые буруны, среди которых скользил огромный серый кит... Но море оказалось небом, буруны — облаками, а кит — горой со скрытой облаками вершиной... Небо, облака и гора были помещены в раму, подобно картине, которую можно было наблюдать из окна спальни на втором этаже «Пендерина». Мисс Катинка Джоунс внезапно проснулась в этой спальне, чувствуя себя прекрасно.

Дождь прекратился, и в солнечном свете все вновь казалось нормальным и безопасным. Тинка с облегчением почувствовала, что лодыжка болит гораздо меньше. Она развязала бинты и увидела, что опухоль почти исчезла. Катинка поднялась с кровати и попыталась сделать несколько шагов. Не так уж плохо! Ее сумочка лежала на туалетном столике и защелкнута кое-как. Приковыляв к столику, она подобрала сумку и обследовала ее. Да, кто-то в ней рылся. «Ладно, — подумала Тинка, — теперь мы хоть что-то знаем наверняка».

За ее окном кто-то негромко насвистывал. Тинка высунула голову, чтобы узнать, кто это. Над парадным крыльцом, под окнами, выходящими на долину, тянулся маленький балкон, на парапете которого, помахивая ногой в аккуратной коричневой туфле, сидел мистер Чаки в своем коричневом костюме. При виде Тинки он сразу же соскользнул с парапета.

— Доброе утро. Так я и думал, что разбужу вас, если буду насвистывать достаточно долго.

— Какого черта вы устраиваете концерт так рано? — осведомилась Катинка.

— Мы, валлийцы, очень музыкальны, — ответил мистер Чаки, чей голос мог служить тому доказательством.

— Пожалуйста, музицируйте где-нибудь еще... Нет, погодите, — внезапно передумала Катинка. — Пожалуй, я выйду и поговорю с вами. — Она подошла к зеркалу посмотреть, что сон сделал с ее лицом. Зрелище было удручающим. Мисс Давайте-Будем-Красивыми хватил бы удар, но для Чаки сойдет. Тинка слегка припудрила веснушчатый нос и накинула обширный халат миссис Лав. — Прошу прощения за жоржет, — обратилась она к мистеру Чаки, прислоняясь к парапету рядом с ним. Он протянул ей зажженную сигарету — в этом жесте ощущалось дружелюбие, но Тинка не поддалась ему.

— Что здесь происходит?

— Понятия не имею. Обыщите меня, если не верите, — может, чего-нибудь найдете.

— Не хочу марать руки, — величаво отозвалась Тинка. — Но здесь творится что-то странное, и я намерена это выяснить. Где Амиста? Вы ведь знаете, что она была здесь, не так ли?

— Никогда не слышал об этой леди, — заявил мистер Чаки.

— Вы слышали о ней, когда мы поднимались сюда по тропинке. Я сказала вам...

— Вы сказали, что не знаете, стоит ли Амиста — кажется, вы назвали это имя? — тех хлопот, которые вы предприняли с целью посетить ее. Я ответил, что она, несомненно, будет рада вас видеть, так как ей здесь, должно быть, очень одиноко. Вы спросили, хорошенькая ли она, а я сказал, что мистер Карлайон, безусловно, так думает.

— Почему?

— Черт возьми, ведь он, по вашим словам, женился на ней! — ответил мистер Чаки.

Облако отбросило тень на гору напротив

— Бринтариан, — сказал мистер Чаки. — Щит-гора. А это Брин-Кледд — Меч-гора. Между ними находятся Триннант — река Крови и Пентр-Трист — долина Горя. Должно быть, в древности они повидали немало сражений.

— Кажется, вы все здесь знаете, — заметила Тинка. — Полагаю, вы из местных? — Она окинула взглядом его коричневый костюм.

— Нет, я из Суонси, — сказал Чаки. — Но в юности я часто бывал в этих краях. — Он бросил одобрительный взгляд на горы и долину, словно был лично ответственным за их создание, и, как Господь Бог, увидел, что это хорошо^{19}. — Они нашли приятное местечко.

— Это ваш первый визит сюда? — вежливо спросила Катинка.

Чаки бросил на нее быстрый взгляд — полупытливый-полунасмешливый.

— Как и ваш.

Тинка раздраженно топнула здоровой ногой, кутаясь в тонкий халат.

— Хорошо бы вы наконец решили, кем быть — фальшивым американцем или чересчур подлинным валлийцем.

— Значит, я невольно выдаю себя? — отозвался мистер Чаки с более валлийским акцентом чем когда-либо и подмигнул, окончательно выведя Тинку из себя.

— В конце концов, что вы здесь делаете?

Чаки смотрел на нее, по-птичьи склонив голову набок. С его блестящими карими глазами он вообще походил на птицу.

— Отвечу вам двумя словами, девочка моя. Я полицейский.

— Полицейский??

— Инспектор Чаки, полиция Суонси. — Он взмахнул ногой, едва не свалившись с парапета, к злорадному удовольствию Тинки, но сумел удержаться, изобразив на лице страх и облегчение.

— Я не верю, что вы полицейский, — заявила Катинка.

— Таковы женщины, — философски промолвил мистер Чаки. — Им говоришь правду, а что получаешь взамен? Ничего, кроме подозрений.

— Тогда что вам здесь понадобилось?

— Я мог бы задать вам тот же вопрос.

— Я уже говорила вам, что пришла с личным визитом к Амисте.

— Которой не существует в природе.

— Я хочу знать, почему вы пришли сюда.

— Из-за вас, — ответил мистер Чаки.

Господи, подумала Катинка. Победа! И в самом сердце промокшего насквозь Уэльса.

— Любовь с первого взгляда?

Мистер Чаки разразился не слишком лестным смехом.

— При наличии трех детей дома в Суонси? Нет-нет, мисс Джоунс, ничего подобного! Но вы хотели повидать Амисту Карлайон, а я отлично знал, что такой леди не существует, поэтому последовал за вами. Полиция Суонси всегда смотрит в оба.

— Могу я спросить, откуда вам известно, что ее не существует?

— Я провел в этой деревне почти неделю, — ответил Чаки, вновь становясь валлийцем. — Гостил у моей тетушки Блодуэн — милая старушка, хотя немного чокнутая. Здесь было много разговоров о мистере Карлайоне — о том, сколько он тратит денег, в какой шикарной машине приехал и сколько у него багажа. Тетушка Блод говорила, что в жизни не видела ничего подобного — сундуки, чемоданы, коробки, корзины и, конечно, мебель, картины, ковры и прочее. Но о миссис Карлайон я не слышал ни слова, а моя тетушка, чокнутая она или нет, наверняка бы ею заинтересовалась. В деревне о ней тоже не упоминали. Дея Трабла все знают — он приходил в пабы, болтал с людьми, задавал вопросы, но ни слова не говорил о хозяйке в «Пендерине». Ребятишки, которые часто поднимаются сюда собирать пожертвования, ни разу не видели в доме леди. Рабочие тоже — Дей Ач-и-фай чинил здесь канализацию и не видел никакой миссис Карлайон. Он сам сказал вам это вчера. Но вы знаете, что здесь есть миссис Карлайон и что ее зовут Амиста. Тут что-то не так, подумал я. И поскольку мистер Карлайон обращался в полицию с просьбой о защите...

— О защите?

— Да, когда приехал сюда. В деревне привыкли, что дом пустует, и протоптали тропинку на гору прямо через участок... Ему это надоело, и неудивительно — ребятишки ищут здесь ягоды, заглядывают в окна и так далее. Поэтому, когда я собирался провести несколько дней у тетушки Блод, в полиции мне сказали: «Присматривай заодно за мистером Карлайоном, Чаки». А когда я услышал, как вы болтаете этот вздор об Амисте...

Катинка с подозрением уставилась на него.

— Я не верю ни одному вашему слову. Думаю, вы журналист — вроде меня.

Чаки расхохотался, запрокинув голову и снова едва не свалившись с балкона.

— Ха-ха! Журналист! Мистер Чаки из «Саут Уэльс ивнинг ньюс»! — Он опять подмигнул ей. — Инспектор Чаки, дорогая мисс Джоунс, защищает мистера Карлайона от... ну, от вас!

От нее — от мисс Катинки Джоунс, которая на самом деле журналистка!

— И вы сообщили все это ему? — спросила она, покраснев от гнева.

— Как только вы вышли в холл, — ответил Чаки. — Я предъявил мистеру Карлайону мое удостоверение и объяснил, почему у меня возникли подозрения. Уверяю вас, я попытался не осложнить ситуацию для вас. «Она просто журналистка, мистер Карлайон, — сказал я, — пишет душещипательные истории об Уэльсе и придумала это, чтобы проникнуть в дом на горе, показавшийся ей романтичным». «Ну, это не страшно», — сказал он и отправился в холл, чтобы выпроводить вас. Но вы подняли шум, а потом умчались, как испуганный кролик. «Мы напугали бедняжку до смерти, — сказал мистер Карлайон. — Но, пожалуй, я пойду взглянуть, убралась ли она с участка...»

— Он обнаружил меня на участке с подвернутой лодыжкой.

— Мы не поверили, что вы подвернули лодыжку, — добродушно объяснил Чаки. — Мистер Карлайон утверждал, что она не опухла и что это трюк с целью вернуться в дом, но он не может вас выставить, так как если вы уйдете, то рискуете попасть в настоящую беду. И в конце концов, полиция обеспечила ему защиту! — Мистер Чаки погасил окурок и бросил его через парапет. Защита, ничего себе?

Но остальное походило на правду. Как только Карлайон понял, что непрошеная гостья не сможет покинуть гору до утра, его поведение изменилось.

— И миссис Лав стала со мной гораздо любезнее, когда моя лодыжка начала опухать.

— Говорю вам, до тех пор они вообще не верили, что у вас болит нога.

— А вы на этом заработали!

— Вы несправедливы ко мне, мисс Джоунс, — скорее печально, чем сердито, произнес мистер Чаки.

— И не пытайтесь одурачить меня этим вздором о полицейской защите! Вы журналист, и я намерена сообщить это мистеру Карлайону!

— Выходит, и у воров есть законы чести, — ухмыльнулся Чаки.

У Катинки защипало в глазах. Она раздраженно тряхнула головой, и две слезинки покатились по ее щекам.

— Простите, — Тинка быстро смахнула их, — но вы не понимаете, что наделали.

Некоторое время мистер Чаки хранил молчание, потом спросил изменившимся тоном:

— Похоже, мисс Джоунс, тут замешано нечто большее, чем... просто журналистика?

Она покачала головой, уронив еще пару слезинок.

— Нет-нет, ничего...

— Но я же вижу. — Он дружески улыбнулся. — Выкладывайте, дорогая — полиция обеспечит вам полную безопасность.

— Выкладывать нечего, кроме того, что я влюбилась!

Мистер Чаки в третий раз чуть не упал с балкона.

— В мистера Карлайона? Вот так сразу?

— Я знаю, что это всего лишь гормоны и тому подобное, но это случилось впервые в моей жизни, уверяю вас! — Тинка с возмущением посмотрела на него. — А вы пришли и все испортили!

— Когда он вчера вошел в холл, вы смотрели на него не слишком влюбленным взглядом.

— Я была напугана. Все казалось таким странным и таинственным, у них был такой угрожающий вид, да и вы не улучшили положение, стоя в дверях. Это показывает, на что способно воображение? Но когда он заговорил со мной у валуна под дождем... сказал, что мое лицо покрыто грязью и я выгляжу жалкой...

— Очень романтично, — сухо произнес мистер Чаки.

— Я знаю, что это звучит глупо. И чего ради я вам все это говорю?

— А что происходит сейчас?

— Моей лодыжке лучше. Должно быть, я не растянула ее, а только подвернула. Полагаю, теперь он меня выставит.

— А вы не хотите уходить?

— Я не могу перестать беспокоиться об Амисте.

Мистер Чаки устало вздохнул.

— Я знаю, что вы не верите в Амисту, — с отчаянием сказала Тинка. — Но... — Впервые она вспомнила о лице, которое видела ночью.

Мистер Чаки внимательно выслушал историю ее ночных приключений и задумался, закурив очередную сигарету.

— Думаю, вам лучше убраться отсюда, — сказал он наконец.

Убраться — и больше никогда не увидеть Карлайона!

— А моя лодыжка?

— Вы же сказали, что ей лучше. Правда состоит в том, что вы не хотите покидать вашего расчудесного Карлайона.

— Господи, да нет же! — быстро возразила Тинка. — Как я сказала, это было всего лишь минутное сексуальное возбуждение. Как говориться, с глаз долой из сердца вон.

— Ну, тогда?..

— Здесь какая-то тайна, — твердо заявила Тинка, — и я хочу в ней разобраться.

Где-то в доме часы начали бить семь. Чаки знаком велел ей умолкнуть и стал считать удары.

— Пора кончать разговор, — сказал он — Они проснутся с минуты на минуту. К счастью, все спят в другом крыле...

— Откуда вы знаете? — спросила Тинка.

— От полиции ничего не скроешь, моя дорогая мисс Джоунс.

— Полиция? — усмехнулась Тинка.

— Что вы за Фома неверующий!

— Вы обычный журналист — не отрицайте это, потому что я знаю, — и она поспешно добавила: — Я закричу, если вы опять мне подмигнете — это отвратительная привычка!

Чаки вовремя сдержался, но его дразнящий, заговорщический взгляд был ничем не лучше подмигивания.

— Полисмен я или журналист, мисс Джоунс, мне кажется, вам лучше убраться отсюда.

— И освободить вам поле деятельности? Нет уж, спасибо!

— Выходит, вы в погоне за сенсацией?

— Нет! — раздраженно возразила Тинка. — Но... я не могу вот так уйти и оставить позади эту жуткую тайну.

— Никакой тайны нет — все это просто нелепая ошибка.

— Я видела то, что видела, — заявила Тинка, содрогнувшись при мысли об этом.

Чаки встал и помог ей подняться.

— Слушайте... Постарайтесь отнестись к этому благоразумно... Карлайон думал, что вы журналистка, пытающаяся создать ему нежелательную рекламу — это моя вина. Его подозрения усилились, когда вы нашли способ вернуться в дом. Он решил побольше разузнать о вас. Они что-то добавили вам в горячее молоко — что-то абсолютно безвредное, так как с вами все в порядке, — а когда решили, что вы спите, вошли в комнату и порылись в ваших вещах...

— Сначала стреножив меня, как козу!

— Ваша нога запуталась в простынях, и вы не могли ее освободить. Как вы можете утверждать, что вас привязали намеренно?

— Почему вы так стараетесь сделать все это абсолютно невинным?

— Я не стараюсь, — терпеливо сказал Чаки. — Я просто хочу, чтобы вы не теряли вашу глупую голову. А потом это лицо...

— С него на меня что-то капало... — Тинка опять вздрогнула.

Чаки начал терять терпение.

— Это чепуха, мисс Джоунс. Постарайтесь мыслить хладнокровно. Вы были под действием снотворного. Кто-то вошел к вам в комнату и склонился над вами, проверяя, спите ли вы. Но вы еще не спали, а были только одурманены. В тусклом свете и после недавних событий вам могло привидеться все что угодно. Лицо при свете луны, проникающем через окно, казалось круглым и белым, тени портьер отбрасывали на него узоры, напоминающие решетку, рот в темноте казался черной ямкой, а отражение лунного света в глазах сделало их маленькими и похожими на свиные... — Он вновь говорил музыкальным валлийским голосом.

— А рука? — сказала Тинка.

— Что не так с рукой?

— Не с рукой, а с лапой! — Она вздрогнула в третий раз. — Она была белая и вздутая, как дохлая рыба, плавающая на воде... А пальцы были скрюченные и... я знаю, что ни вы, ни кто другой мне не поверите, но они были испачканы кровью...

Испачканы кровью...

«Я окунаю их в кровь детей, рожденных во грехе...»

Конечно, все дело в воображении! Мистер Чаки прав — в полусне на нее нахлынули воспоминания о дожде, капающем на лицо, о глупой фразе в ответ на замечание Джо Водяного о ее ногтях...

— Вы правы, — сказала Катинка. Испытывая внезапное облегчение, она вцепилась маленькими ручками в коричневый рукав мистера Чаки. — Конечно, это миссис Лав наклонилась посмотреть, сплю ли я, а на руках у нее был просто ярко-красный лак для ногтей!..

В дверь комнаты постучали. Они отпрянули друг от друга. Мистер Чаки бесшумно исчез в окне соседней комнаты, а Тинка скользнула к туалетному столику, обернулась и громко произнесла:

— Входите?

В дверях появилась миссис Лав с подносом, на котором находились чашка чаю и печенье. В отличие от крашенных перекисью волос и пурпурных губ, ее короткие ногти были девственно чистыми. На них не было никакого лака ни сегодня, ни вчера.

Миссис Лав двинулась вперед с веселой улыбкой.

— Хорошо спали, дорогая?

— А вы как думаете? — отозвалась Тинка.

Миссис Лав поставила чашку на стол перед ней.

— А как поживает наша бедная лодыжка?

— Наша бедная лодыжка поживает превосходно, — ответила Катинка, — и сегодня мы отвезем ее в Суонси, где люди не так интересуются содержимым наших сумочек.

— Пейте чай, дорогая, — сказала миссис Лав, очевидно ощутив эти болезненные уколы.

— Что в нем? — осведомилась Тинка. — Мышьяк?

Миссис Лав подошла к окну и раздвинула портьеры. При ярком утреннем свете ее лицо казалось веселым и добродушным.

— Думаю, дорогая, глупо ходить вокруг да около. Я все вам расскажу. — Она немного подумала. — Дом стоит в уединенном месте, добраться до него нелегко, и вдруг сюда точно с неба сваливается молодая леди, рассказывает о какой-то девушке с иностранным именем, о которой никто из нас никогда не слышал, и говорит, что заглянула повидать ее. Заглянула — хотя сюда от деревни три мили, да еще нужно переправиться через реку! Не удивляйтесь, что мистеру Карлайону это показалось сомнительным. Вы придумали какую-то историю о растянутой лодыжке — по крайней мере, мы так считали, потому что ваша лодыжка сначала совсем не опухла. Вот мистер Карлайон и сказал: «Мы выясним, кто она на самом деле». Мы добавили вам в молоко капельку снотворного — вреда от него никакого, только хороший ночной отдых, — а когда вы заснули, я вошла к вам в комнату и заглянула в вашу сумочку.

— Вам незачем было беспокоить себя признаниями, — сказала Катинка. — Я не спала.

Последовала маленькая пауза.

— Вы... видели меня?

— Я этого не говорила. Я только сказала, что не спала. Миссис Лав неуверенно улыбнулась.

— Надеюсь, я не напугала вас, дорогая? Конечно вы поняли, что это я?

— Разумеется, — сказала Тинка. — Мне показалось, что вы выглядите очаровательно.

Женщина вышла. Катинка оделась, подкрасила лицо, пользуясь имеющейся в сумочке косметикой, и спустилась на первый этаж. Дверь столовой была открыта. Карлайон завтракал в комнате.

Тинка не ожидала, что один его вид снова вызовет у нее дрожь в коленях. Она не могла притронуться ни к овсянке, ни к бекону, ни к яйцам и тосту с желтым валлийским маслом, а только потягивала кофе. Карлайон после первого приветствия хранил молчание, но казалось, будто он подыскивает нужные слова.

— Вы выглядите ужасно сердитой! — сказал он наконец, нервно откинув со лба прядь волос.

— Вам незачем стараться быть вежливым, — отозвалась Тинка. — Я уйду, как только смогу. Не беспокойтесь.

Карлайон уставился на тост и варенье.

— Знаю, — вздохнул он. — Но теперь я... не хочу, чтобы вы уходили.

Сердце Тинки перевернулось несколько раз.

— До сих пор ваше гостеприимство было не слишком ободряющим.

— Знаю, — виновато повторил Карлайон. — Уверен, что вы понимаете причины. Но теперь мы могли бы все исправить...

«Теперь, когда я видела лицо, — подумала Тинка. — После этого мне нельзя позволить уйти отсюда. Женщина рассказала ему, и они договорились втроем, что он должен использовать свое обаяние и уговорить меня остаться. А я вот-вот попадусь на удочку!» Ловко эксплуатируемая сексапильность — излюбленный арсенал дешевого сердцееда, который годами изучал молодых женщин с таящимся в глубине их ослиных сердец жгучим желанием обзавестись колыбелью. Какое имеет значение, что это не был ослепительный шарм, сопровождаемый изысканной одеждой, орхидеями, искрометным остроумием и комплиментами? Карлайон использует свое обаяние, чтобы принудить ее остаться, потому что они боятся ее отпускать. А самое скверное, что она готова продать свою бессмертную душу за то, чтобы ответить «да».

Послышалось звяканье. Маленькая разносчица молока появилась из-за угла дома и двинулась мимо окна столовой, неся два полных бидона. Катинка вскочила и подбежала к окну, едва не споткнувшись.

— Мисс Джоунс! — воскликнула мисс Эванс. — Это вы?

— Доброе утро, мисс Эванс.

— Вчера вечером я все время смотрела на реку, но не увидела, как машут платком у брода, поэтому решила, что все в порядке. А джентльмен?..

Карлайон не должен знать, что Катинка виделась сегодня утром с мистером Чаки, что в доме уже два посторонних, которые знают о Лице...

— Я ничего о нем не знаю, — ответила она, слегка повысив голос. — Разве он не вернулся? А сейчас вы не могли бы перевезти меня в вашей лодке?

Краем глаза Тинка видела, как плечи Карлайона слегка поникли. Он положил на тарелку вилку и нож и резко поднялся.

— Прошу прощения... разумеется, если вы хотите уехать... — Пожав плечами, Карлайон вышел из комнаты.

Итак, ее никто не удерживает. Как говорил мистер Чаки, вся история с Амистой — полнейшая чепуха, какая-то нелепая путаница, которая в один прекрасный день выяснится сама собой... Ведь мистер Чаки тоже отрицал существование Амисты и потом убедительно объяснил кажущуюся непоследовательность этого отрицания. Возможно, вся тайна объяснится так же легко? «Я могу это проверить, — подумала Катинка. — Эта женщина приходит сюда каждый день. Если в доме есть молодая девушка, она должна знать об этом». Тинка высунулась из окна и снова понизила голос:

— Мисс Эванс, вы когда-нибудь видели Амисту?

— Кого? — озадаченно переспросила маленькая женщина.

— Молодую девушку, которая живет здесь или жила раньше. Наверное, вы видели ее, когда приносили молоко?

— Здесь нет никакой девушки, — сказала разносчица молока. — И никогда не было. Только мистер Карлайон, миссис Лав и Дей Джоунс.

— Но здесь есть девушка, — возразила Тинка. — Я видела ее прошлой ночью — она приходила в мою комнату. Толком разглядеть ее лицо я не могла — его искажали лунный свет и тени от оконных занавесей. К тому же я переутомилась, и у меня разыгралось воображение. Но в доме есть девушка — у нее ногти покрыты красным лаком. Это я видела четко.

В ярко-голубых глазах отражалось сомнение.

— Если вы ее видели, то почему не заговорили с ней?

— Я... у меня была путаница в голове... Короче, я не стала с ней говорить — вот и все. Но я знаю, что она здесь. Она в течение нескольких месяцев писала мне из этого дома. Вы все утверждаете, что ее никогда тут не было. Но в таком случае, как она могла описывать дом, людей и вещи в нем, сиамского кота и все, что здесь происходило день за днем? Конечно, она была здесь все время! Я хочу знать, где она сейчас. Уже несколько недель я не получала от нее известий...

— Возможно, она уехала, — вполне логично предположила маленькая женщина.

— Тогда почему все говорят, что ее никогда здесь не было? Тут есть что-то странное. Мне не нравится этот дом — по-моему, в нем происходит что-то ужасное... Что случилось с этой девушкой?

День был чудесный — дождь вымыл долину, а зелень сверкала на солнце, скрывая ее безобразную черноту. Даже угольные конусы на горе по другую сторону реки обладали своеобразной суровой красотой, симметрично созданной человеческими руками на фоне несимметричных красот, сотворенных руками Бога. Катинке припомнилась «Баллада Редингской тюрьмы»... «Нет, не смотрел никто из нас с такой тоской в глазах на лоскуток голубизны в тюремных небесах...»^{20} «Над головой голубое небо, рядом высокие горы, а этот дом — тюремная камера, где я буду чахнуть, прикованная собственной глупостью. Но была ли прикована к этой камере и Амиста — юная девушка, которой Карлайон говорил, что происхождение, возраст и состояние не должны препятствовать их браку? Я не могу уйти, оставив ее здесь, но... Откуда я знаю, что эти люди не живут за счет таких ловушек, в которые заманивают одиноких женщин не первой молодости, у которых отложено немного денег в нейлоновом чулке? Что, если Карлайон подсунет мне брачную лицензию и бланк для страхования моей жизни?»

Разносчица молока звякнула бидонами.

— Жаль, что не могу вам помочь, девочка моя. Тут какая-то путаница, но вам лучше оставить все как есть и переправиться через реку в моей лодке.

«Как терпеливы сельские жители! — думала Тинка. — Если тайны их не касаются, лучше оставить все как есть... Эта женщина старше меня не более чем на десять лет, но я дрожу и что-то лепечу, влюбившись как глупая школьница в этого деревенского обольстителя, а она так благоразумна и невозмутима...»

— Вы в самом деле думаете, что я не должна остаться здесь и постараться помочь этой девушке? — спросила Тинка.

— Я никогда не видела здесь никакой девушки, мисс Джоунс, — сказала мисс Эванс и быстро зашагала к задней стене дома, покачивая бидонами.

Тинка вспомнила фразу в одном из бесчисленных писем Амисты: «...Мне не с кем словом перемолвиться, кроме двух слуг и женщины, которая приносит молоко...» Горы за окном манили к себе, предлагая свободу. Она отвернулась от них с той же тоской, с которой заключенный отворачивается от клочка голубого неба.

Карлайон разговаривал с мистером Чаки в холле. Чаки, вновь войдя в роль полицейского, чопорно поклонился мисс Джоунс, взглядом советуясь с Карлайоном, как ему следует себя вести. Тинка была рада, что он будет присутствовать, когда она объявит о своих намерениях. Подбегая к окну, она снова слегка растянула лодыжку и теперь воспользовалась этим, хромая вовсю.

— Простите, мистер Карлайон, если я покажусь вам невежливой, но беда в том... — Тинка покосилась на своего коллегу по заговору, наблюдая за его реакцией, — что я опять повредила лодыжку, когда бежала через столовую...

— Вы хотите остаться? — Сердце Катинки судорожно забилось, когда она услышала нотки радости в его голосе. Он быстро постарался скрыть их, добавив с суховатым кивком, что сожалеет о столь печальном поводе. Но его суровое лицо смягчилось, а на губах мелькнула жалостливая улыбка. Она выглядела такой маленькой, а рот у нее дрожал, как у ребенка. Мистер Чаки наблюдал, как краска медленно возвращается на ее щеки. Бедной девочке придется нелегко, подумал Чаки и вежливо поинтересовался, по-прежнему ли мистер Карлайон желает, чтобы он покинул дом, учитывая... хм... Он бросил взгляд на Катинку.

— Да, — кивнул Карлайон. — Все будет в порядке. Произошло какое-то недоразумение. Вы можете вернуться вместе с мисс Эванс. Я дам вам записку для вашего начальства.

— Я поступил правильно, придя сюда, сэр? — спросил Чаки.

— Да-да, абсолютно правильно, — ответил Карлайон. Тинка видела, что инспектор Чаки начал ему надоедать. Он повернулся к ней: — Может быть, вы передадите с мистером Чаки письмо в отель в Суонси, чтобы оттуда прислали ваши вещи? Дей Джоунс мог бы привезти их.

Итак, мистер Чаки собирался оставить ее в одиночестве. Но если с ней что-нибудь случится, полиция будет знать... Тинка не могла обратиться к нему, как к полицейскому, зато также могла передать ему «записку для начальства». Она вернулась в столовую, взяла бумагу и ручку, написала администраторше отеля, объяснив ситуацию и попросив взять несколько вещей из ее комнаты, а потом приступила к посланию в полицию. Катинка сообщала, что подозревает обитателей «Пендерина», так как девушка, которая жила там, похоже, исчезла, просила выслушать мистера Чаки и обратиться за подтверждением в редакцию журнала «А ну-ка, девушки». Она остается здесь, чтобы попытаться разузнать побольше, а если от нее в течение трех дней не поступит дальнейших известий, значит, с нею также что-то случилось. Заклеив конверт дрожащими пальцами, Тинка направилась в холл с письмом в руке.

Карлайон сидел за столом в соседней комнате и что-то писал. При одном его виде сердце Тинки подскочило к самому рту, упало почти до пяток и снова поднялось, быстро колотясь, но уже оставаясь на своем месте. Она протянула ему письма, держа сверху адресованное полиции.

— Я передам их Чаки, — сказал Карлайон. — Мисс Эванс пьет чай на кухне. — Он вышел с письмами, и Тинка услышала его голос, зовущий мистера Чаки.

Сиамский кот сидел на письменном столе, играя с ярко-зеленой авторучкой Карлайона. Амиста писала ей, что кота зовут «Тибальт, кошачий царь, из «Ромео и Джульетты»^{21} — Карлайон разбирается в таких вещах...» Кот толкнул ручку коричневой плюшевой лапой, и Тинка подбежала к столу, чтобы помешать ей свалиться на пол. Ее взгляд упал на первые строчки письма Карлайона, и она, нисколько не стыдясь, прочитала его от начала до конца.

Суперинтенданту полиции Суонси.

Ваш сотрудник Чаки расскажет Вам о молодой женщине, которая неожиданно явилась сюда, назвавшись необычайно оригинальной фамилией Джоунс и придумав нелепый предлог, чтобы здесь остаться. Мне кажется, она всего лишь журналистка из какой-то дамской газетенки, ищущая романтический материал для статьи, поэтому я не желаю сейчас ничего предпринимать. Я только прошу задокументировать этот факт на случай, если у меня возникнут неприятности. Хочу добавить, что Чаки был в высшей степени добросовестным и бдительным.

Письмо было подписано просто «Карлайон». Очевидно, он не имел другой фамилии или не пользовался ею.

Тинка все еще стояла у стола, когда Карлайон вернулся. — Я только что прочитала ваше письмо полиции.

Он быстро подошел, подобрал его и произнес чопорным тоном:

— Не думаю, что вам следует жаловаться.

— Тем более что я тоже написала туда, ~ сказала Тинка.

— Это я и имел в виду. Похоже, мы доверчивая пара, мисс Джоунс.

— Говорите за себя. Я не знаю значения этого слова.

— Едва ли нам стоит этим гордиться, — почти с упреком заметил Карлайон. Тинка слегка покраснела. «Полагаю, — подумала она, — он предпочел бы видеть меня скромной викторианской мисс, а не крутой малюткой с Флит-стрит...» Хотя почему ее должно заботить то, что думает Карлайон?..

Утро казалось длинным. Мистер Чаки удалился вместе с мисс Эванс, и Тинке оставалось только валяться на диване, положив ногу на валик, и притворяться читающей книгу. Она понятия не имела, куда заведут ее поиски Амисты. «Я буду лежать здесь, изображая инвалида, пока они не выставят меня вон. И какая же польза от этого будет Амисте, хотела бы я знать? Но не могу же я прыгать по дому, точно одноногий кенгуру, открывать двери и заглядывать в шкафы, разыскивая ее!»

В течение нескольких месяцев Амиста писала письма из этого дома о людях, проживающих здесь. Но теперь те же люди отрицали не только ее присутствие, но само существование. Почему? Какая тайна окружала эту девушку? Какую власть имел Карлайон над другими обитателями дома и даже над приходящей ежедневно маленькой разносчице молока, что все они отрицали существование Амисты? Была ли она пленницей? Не Амиста ли приходила к ней в комнату прошлой ночью, отчаянно ища помощи? Теперь об этом знали Карлайон и миссис Лав. Какую же цену пришлось заплатить за свой тайный визит бедной испуганной девушке с ее миниатюрной белой ручкой и алыми остроконечными ногтями?..

Кот Тибальт потратил четверть часа на активную тренировку: пять минут — на «бой с тенью», пять минут — на погоню за собственным хвостом и еще пять минут — на подкрадывание по линолеуму за шариком для пинг-понга. Как он забавен, очарователен, грациозен и в то же время ужасен, думала Тинка. Шарик служит для него мышью, а когда Тибальт закончит тренировку, то будет гонятся за настоящими мышами и, поймав одну, станет ее мучить. Он отпустит ее, а как только она подумает, что освободилась, протянет бархатную лапу и вновь повергнет ее в отчаяние. А когда крошечное искалеченное создание отползет в сторону, надеясь окончить свои дни в мире, кот опять примется за свое. Тинка подумала о том, как его черный холодный нос обнюхивает кровоточащие останки мыши, и ее затошнило от ужаса. Лучше умереть сразу, чем жить, созерцая боль и мучения, которые никакие жертвы с твоей стороны не в состоянии предотвратить...

В комнату вошел Карлайон, и Тинка поведала ему о своих мыслях. Его голубые глаза затуманились.

— Сиамские кошки не мучают свою добычу, — резко сказал он, откинув со лба прядь волос. — Они убивают ее сразу или не убивают вовсе.

Но слово «добыча» резануло слух пребывающей в нервном напряжении Тинки, нисколько ее не утешив.

За ленчем Карлайон молча поглощал стоящие перед ним изысканные блюда. «Время идет, — думала Катинка, — и вскоре у меня не будет ни причин, ни предлогов оставаться здесь. Я буду вспоминать этот час и упрекать себя за то, что не воспользовалась им... Но все выглядит таким ужасным, что я не нахожу слов...» В любом случае, Карлайон — злодей, и она здесь не для того, чтобы влюбляться.

Дей Джоунс убрал со стола и принес кофе. Карлайон взял с подноса чашку и отошел к окну.

— Мисс Джоунс... — он оборвал фразу. — Не важно. Не имеет значения.

— Но что вы хотели сказать?

— Не знаю. — Карлайон беспомощно пожал плечами. — Все так запутано...

— Но если ни вы, ни я не хотим путаницы...

— Ни к вам, ни ко мне это не имеет отношения, — прервал он. — Все запутано само по себе. По крайней мере... — Он глотнул кофе и поставил чашку с блюдцем на подоконник. — Смотрите! На небе появилась радуга.

Тинка, хромая, подошла к нему. Над вершиной Бринтариана — Щит-горы по другую сторону долины — ярко-голубое со свинцовым отливом небо пересекала дуга из розовых, бирюзовых и янтарных полос, словно нарисованная невидимой рукой. Карлайон и Тинка наблюдали за ней, стоя рядом, но не касаясь друг друга. Столь совершенное зрелище было почти печальным — казалось, надеяться на лучшее уже невозможно.

— Радуга исчезла, — вздохнула Тинка. — Жаль. Все кончилось слишком скоро.

— Да, — сказал Карлайон. — Это как любовь с первого взгляда — слишком прекрасно и слишком коротко. — Он сунул руки в карманы старого твидового пиджака и уставился на свои туфли. — Но тут ничего нельзя изменить.

Пробормотав, что хочет прогуляться на гору, Карлайон быстро вышел из комнаты.

Миссис Лав с ее дружелюбной улыбкой ворвалась в калейдоскоп мыслей Катинки.

— Вы здесь, дорогая!

В ее вульгарном веселье ощущалось что-то зловещее. Тинка с трудом оторвалась от мыслей о Карлайоне.

— Где, по-вашему, я должна быть? — отозвалась она.

— В кровати. — Миссис Лав окинула ее профессиональным взглядом. — Голова не болит? Лодыжка не беспокоит?

— Нет, благодарю вас. Со мной все в порядке.

— Не рассказывайте сказки, — возразила миссис Лав. — С вами далеко не все в порядке, поэтому, хотите вы того или нет, я собираюсь уложить вас в постель, задернуть занавеси и дать вам вздремнуть. — Она решительно шагнула к Тинке. — Никаких споров! Дей Трабл уже возвращается с вашими вещами — я только что видела, как лодка переправилась через реку. Скоро вы наденете вашу ночную рубашку и ляжете в постель с грелкой, или меня зовут не Мэри Ллойд Лав, как меня назвали мои родители-актеры в честь старушки Мэри Ллойд^{22}... — Продолжая болтать, она помогла Катинке подняться в ее комнату. — Ну, раздевайтесь, а я встречу Дея и принесу ваши вещи. — Миссис Лав задернула тяжелые оконные занавеси и включила ночник у кровати.

У Тинки не болела голова, но от одного предположения об этом у нее застучало в висках и ей больше всего на свете захотелось лечь на прохладную простыню и положить голову на жесткую подушку. «Это как любовь с первого взгляда — слишком прекрасно и слишком коротко. Но тут ничего нельзя изменить». Или Карлайон сказал: «Мы тут ничего не в силах изменить»? Она подошла к окну, раздвинула портьеры и, прижавшись лбом к холодному стеклу, уставилась на гору с другой стороны долины. Но радуга исчезла — не было видно ничего, кроме горы, на которую падал тонкий солнечный луч, серебристой ленты реки и тропинки, по которой две маленькие черные точки поднимались к дому. Катинка неожиданно обрадовалась тому, что Дей Джоунс скоро принесет ее вещи. Будет приятно надеть собственную ночную рубашку вместо чудовищного изделия миссис Лав с его дешевыми кружевами. Дей и разносчица молока исчезли за поворотом тропинки, и она вернулась к кровати.

Большая комната казалась странно знакомой — остов кровати с эмалевыми цветами, «оазис» ковра на полу, хрупкая плетеная мебель, фарфоровые кувшин и таз с фиалками... Катинка легла на кровать в тишине и полумраке, молясь о мире. Из комнаты внизу доносились голоса. Быть может, Карлайон вернулся с прогулки на гору? Она напрягла слух, но не могла разобрать ни слова. На лестнице послышался резкий голос миссис Лав:

— Тише, Дей, ты разбудишь мисс Джоунс...

Тинка думала о Карлайоне и Амисте, потом о Тибальте — сиамском коте, который не стал бы мучить мышь... Карлайон сказал, что сиамские кошки сразу убивают свою добычу... Она зевнула, пытаясь устроиться поудобнее на жестких и холодных подушках... Тибальт не стал бы мучить мышь, но в этой комнате кот цвета радуги играл с круглой и белой мышкой, похожей на шарик для пинг-понга.. Шарик жалобно попискивал, когда плюшевые кошачьи лапы терзали его, впиваясь когтями в целлулоидное горло, отпуская на миг и хватая снова... Тинка выпрямилась на кровати. «Я спала, но теперь проснулась и больше не вижу во сне сиамского кота, который мучает маленькую белую мышку...»

Но крики продолжались.

Катинка сидела неподвижно, прижимая одеяло к подбородку, как будто оно могло защитить ее сердце от ужаса, который причиняли эти сдавленные крики, казалось, издаваемые не человеком, но и не животным. Она это знала, так как выросла в сельской местности Уэльса и слышала крики кролика в капкане, визг свиньи под ножом мясника, вопли лесных обитателей, ставших добычей хищников. Но эти звуки не походили на них. Кого-то — не человека и не животное — истязают в этом доме, только она испытывает к нему жалость, и теперь ей придется покинуть убежище среди белых прохладных простынь, пересечь комнату, открыть дверь и взглянуть в лицо ужасу, таящемуся снаружи... Надеясь, что дверь окажется запертой, дав ей повод вернуться в постель, и одновременно молясь, чтобы она была открыта и позволила ей вмешаться в происходящее, Катинка медленно повернула ручку. Дверь приоткрылась на дюйм. «Еще немного — и я все узнаю!» — подумала она, едва не теряя сознание от страха.

Где-то в доме закрылась дверь, и крики тотчас же прекратились. На какое-то мгновение Тинка застыла как вкопанная, глядя в коридор, потом захлопнула дверь, подбежала к кровати и упала на нее, зарывшись лицом в подушки.

В дверном проеме в дальнем конце коридора она увидела человека с круглым белым лицом, тупо глазеющего на ее медленно открывающуюся дверь и потирающего руки странными «моющими» движениями... Человека с белым лицом европейца и коричневыми руками индийца, покрытыми кровью и пеной...