Коврижка

Бот пипл

А-а — зевнул я, как всегда, меня потянуло в сон. Пусть две лодки на воде, я ложусь на стол. До лампочки — накрываю голову руками. Шеф застукает — будет неприятно. Эх, вот бы ледник на Северном полюсе растаял! — возникает у меня желание в такие минуты. Случись наводнение — никому не будет дела до сотрудника парка развлечений, пусть он хоть спит, хоть танцует джигу. Тает, тает, тает, а-а — хочу спать. Лежа на столе, я умирающей мышью закрываю глаза. Я мышь. Я умер.

Четыре часа дня. Даже с закрытыми глазами я знаю это. Приветствуем присоединившихся к нам после обеда, бла-бла-бла — время и тому подобное возвещает радиоприемник. Как правило, радио пашет сутки напролет. Иначе сложно. Тоска — зеленая, зеленая, зеленющая. Поначалу — бац! — мне казалось, что я стал космическим Робинзоном, итак, теперь радио — мой друг… в общем, я согласен даже на бла-бла-бла. Склонен соглашаться. Снова наваливается сон. Уважаемый ледник, ты уже таешь? Я в тебя верю, пожелай мне сладких снов.

Открываю глаза.

Эй, эй! — чей-то голос затекает мне в ухо, как талая ледниковая вода. «Есть кто живой?» — «Да здесь, здесь я», — поднимаюсь я, вытирая слюну. Уже бегу, уже бегу! Подтягиваю подплывшую к причалу лодку. Выбираю веревку, завязываю. Проверяю узел и оборачиваюсь — людей уже не видать. На берегу треснувшими утиными яйцами лежат два спасательных жилета, скинутые посетителями. Я закуриваю. Мягким утиным пухом поднимается сизый дымок. А еще одна где? Не видать. Твою налево, и вправду нет, исчезла — начинаю думать я, — твою направо, вон она, в самой дали, лежит сверкающим, белым ПЕРОМ. Проморгал. Расстояние нешуточное. Вы еще за пределы Земли выбросьте! — ругаюсь я, выплевывая дым. Вот почему деньги вперед.

До меня не доходит, хоть ты тресни. Ведь, если сказать точнее, у нас не просто прогулочные лодки, а ЛОДКИ-УТКИ. Я никак не могу разгадать натуру людей, которые так далеко заплывают на лодке-утке. Но обязательно находятся такие смельчаки. Это вам не звездолет «Энтерпрайз», это — лодка-утка, уточка! Будь моя воля, я схватил бы за шиворот и окунул бы пару раз в водичку таких любителей дальних плаваний. Но я сдерживаюсь. Вместо этого… я дую в свисток. Свисток надрывается, но реакции ноль. Вы что, на атомоходе?

Сказать точнее, здесь не парк развлечений, а ВОДОХРАНИЛИЩЕ. На мой взгляд. Тринадцать лодок-уток, из аттракционов — «Кран-машина» и сломанный «Кротобой». И все. Судите сами, можно ли назвать это парком развлечений? «Кран-машину» облюбовали тараканы, а у «Кротобоя» из норок высовывается только один крот. Ба-бац, ба-бац — если по незнанию вы решите сыграть на нем, то непременно почувствуете себя болваном. А крот, как назло, еще подмигивает. Я сначала целых пять минут долбил подмигивающего провокатора. Ба-бац, ба-бац! Ничто и никогда в моей жизни так не обескураживало меня, как эти пять минут.

Хозяин парка, повесивший солидную вывеску «Парк развлечений „Лазурный Рай“», тоже был обескураженным, выбитым из колеи человеком. Он управлял торговой компанией, дело не заладилось, он прикрыл свою контору, а на оставшиеся деньги приобрел этот парк развлечений. В общем, выходит, что он прогорел. Проблема была в жене и дочке. По его словам, они жили в Лос-Анджелесе. «Что поделать? Это временно», — говорил он, однако проблема была куда серьезнее. До моего прихода… он жил один в пристройке к административному домику. К этой большой и тихой пристройке было подведено электричество по ночному тарифу. Внутри в угол зеркала была воткнута раскрытая рождественская открытка. Поздравление было написано на английском языке: «Ай лав ю, дэди». А в самом центре открытки была приклеена фотография подмигивающей девочки. «Это ваша дочь?» — «О да». Своим подмигивающим личиком дочь директора напомнила мне кротенка. Ба-бац, ба-бац! — впервые при взгляде на девчонку так сильно колотилось мое сердце.

Я здесь уже третий месяц. Я пришел сюда по объявлению в газете. После выпускных экзаменов я разослал свое резюме в семьдесят три места, однако никто со мной не связался. Семьдесят три места! Семьдесят… три! Уму непостижимо. Я чувствовал себя не иначе как кротом в сломанном аттракционе, который не может высунуть голову. Да, эта страна сломана. Такие меня посещают мысли. Просто беда! Я знаю, что всем приходится туго, но обязательно найдется один крот, который высунет голову. И этот один крот принимает на свою голову все семьдесят три удара кувалдой. Ба-бац! Ба-бац! Слушая в темноте эти звуки, любой почувствует себя оболваненным. И это… парк развлечений?!

Пусть я окончил только техникум, я не считаю себя ущербным. Я получил специальность «Менеджер в сфере туризма» и сносно мог изъясняться по-английски. По TOEIC набрал больше 900 баллов. В техникуме был старостой кружка по спортивным танцам. Нет, я… все могу. Это — мое кредо. Я здоров как бык; после службы в инженерных войсках даже черная работа для меня как белая. Нет, я не говорю, что мне обидно, но… по крайней мере, я не заслуживаю того, чтобы меня динамили в семидесяти трех местах. Я так считаю. А вы со мной не согласны? Действительно ли? Действительно, я же уже сказал. Фактически, я был выбит из колеи. Место для работы и место для отдыха — вот в чем я нуждался.

Придя сюда впервые, я потерял дар речи. Дело в том, что, прочитав объявление о наборе сотрудников в парк развлечений, я представил себе что-то вроде «Эверлэнда». Весна была в самом разгаре, поэтому этот парк показался мне еще более ничтожным. К тому же директор все время повторял, что, вообще-то, он был рожден для другого. В этом отношении наши мысли удивительным образом совпали, поэтому я особенно не возражал. Этот парк с названием «Лазурный рай» вдруг вызвал во мне жалость.

«Я согласен». Отличное место для отдыха, — подумалось мне, и одновременно с этим в мою голову влетела почти гениальная мысль, что здесь я смогу совместить приятное с полезным, то есть хорошенько отдохнуть и при этом подготовиться к аттестации на государственную службу. Директор охотно кивнул головой, поэтому я быстро собрал пожитки и перебрался сюда. Поскольку директора практически не бывало на месте, большая и тихая пристройка оказалась почти в полном моем распоряжении. И так потянулись дни, когда я готовил еду, ел рисовую кашу с незатейливыми салатиками, заваривал сублимированную лапшу, слушал радио, стирал, спал, бесцельно пялился на озеро и на далекие горы или готовился к аттестации. Не такая уж плохая это была жизнь. Редкие одинокие вечера неверным светом лампочки освещала моя молодость, грошовая, как электричество по ночному тарифу. В целом, грех было жаловаться.

Ну и кто будет кататься на таких лодках?

Сначала я сильно сомневался. Буквально, это были ЛОДКИ-УТКИ. Сев в такую, испытываешь странные чувства. Утка? Фи, нечем восхищаться. К тому же нужно постоянно крутить педали. Тан-чик-фон, тан-чик-фон — этот звук также был очень странным. Тем не менее я сел в лодку и — тан-чик-фон, тан-чик-фон — поплыл по воде. Вот и все развлечение, другого я, конечно, и не ожидал. Сделав кружок, я почувствовал себя одураченным. «Неужели в двадцать первом веке находятся желающие покататься на этом?» — «Еще как находятся! Я сам в шоке». По директору было видно, что он в самом деле был в шоке. Как ни удивительно, слова директора оказались правдой.

С наступлением выходных от желающих покататься на лодках-утках не было отбоя. Поблизости располагался небольшой городишко, а в некотором отдалении вовсю шло строительство нового города-спутника. Большинство наших посетителей было как раз оттуда. Каждый раз, когда я видел дорожный указатель с надписью: «До Сеула 32 км», мне казалось, что я читаю вывеску техникума, в котором я учился. Само слово «техникум», оно с таким душком, как будто ты всегда будешь на расстоянии 32 км от чего бы то ни было. Тан-чик-фон, тан-чик-фон. Итак, один только вид местных семеек или парочек, катающихся на педальных уточках, вызывал во мне необычайное сочувствие. Как бы это выразить? Такое было чувство, словно между грошовыми жизнями бежал электроток по ночному тарифу.

С понедельника по пятницу директор колесил по всей Корее, а по субботам непременно появлялся в административном домике. И самолично распоряжался выручкой. В воскресные вечера после закрытия мы шли в ресторанчик в парке поблизости и там жарили мясо. Здесь я впервые узнал, что свинина — это не только дорогущий бекон, но и почти даровая шейка. «Сгоняй за кофе». — «Хорошо». Когда я возвращался со стаканчиком кофе, на столе меня ждала зарплата за неделю. «Будничную выручку можешь полностью забирать себе на карманные расходы», — говорил директор. Я улыбался, и он улыбался тоже. Дело в том, что будние дни были смехотворно глухими. Будничные бот пипл…

Все как один были со странностями. К слову, мне было даже немного страшновато. Тем не менее в мире существовали такие люди, которые в будние дни приходили в это забытое богом место и — тан-чик-фон, тан-чик-фон — педалировали на уточках. Неподалеку был лав-отель, он-то и приманивал сюда парочки. Лысеющие толстопузы лет сорока и старше приходили под ручку с фифочками и стучали в кассовое окошко: «На один час!» И заплывали как можно дальше, и там целовались или даже лапали фифочек за грудь. Корпуса лодок-уток практически не закрывали обзор, поэтому даже издали я отлично видел все телодвижения. Бурные поцелуи и ласки — тан-чик-фон, тан-чик-фон — никак не мешали педалированию. Это зрелище, как бы это сказать, вызывало такое чувство, словно мое сердце било грошовым током по ночному тарифу.

Были и такие, кто втихаря угонял лодку. И — тан-чик-фон, тан-чик-фон — они преспокойненько курсировали по водоему. Я, руки в боки, дул в свисток, тогда уткозайцы отчаянно педалировали на противоположный берег, бросали там лодку и кидались наутек. Кто это был, откуда взялся, — у меня не было возможности узнать. Кто это был, откуда взялся, — пылал желанием я знать.

Однажды пришла мамаша с близнецами. Дети были похожи друг на друга как две капли воды, на вид им можно было дать года три или четыре, что-то в лице мамаши подсказывало, что она много училась. Женщина дотошно расспросила меня о времени, о плате, о правилах, а потом как спросит: «А вы соблюдаете технику безопасности?» Я сильно удивился (потому что даже не догадывался о существовании такого понятия), но ответил, что да, соблюдаем. «Малышам по четыре года». — Она говорила, все время глядя прямо перед собой, поэтому я не мог посмотреть ей в глаза. «Хорошо, хорошо». — Я обыскал ящик и нашел-таки пару детских спасательных жилетов. К счастью, они оказались как раз в пору, да и швы были на редкость прочными. Итак, я перевел дыхание, а она как выдаст: «Дядя сказал, что сначала надо сделать зарядку. Кто не сделает, тот бука. Понятно? А сейчас дядя покажет вам упражнения». Сказав это, женщина посмотрела прямо… мне в глаза. Делать нечего, итак, я был вынужден провести зарядку. Я не знал ничего, кроме статической спецназовской гимнастики, но разбираться было некогда. Через минуту детские мордочки пожелтели, как цветы форзиции.

Однажды к нам пожаловала парочка гастарбайтеров: то ли муж и жена, то ли любовники. «Вы из какой страны будете?» — «Из Бангладеш». Они взяли лодку и — тан-чик-фон, тан-чик-фон — поплыли вокруг озера, фон-фон-фон-тан-чик — вдруг звук оборвался. Через некоторое время лодка вернулась, женщина была вся в слезах. Слезы на ее больших выразительных глазах казались еще более печальными. «Вам чем-нибудь помочь?» — спросил я. «Нет, спасибо», — ответил ее спутник и сам пустил слезу. Время было обеденное, однако было такое чувство, что солнцу отключили электричество. В этот день свирепствовала песчаная буря.

Я не могу помочь им, не знаю, кто они и откуда, но на задворках мира есть люди, которые берут на прокат прогулочные лодки на педальном ходу. Танчик-фон, тан-чик-фон — словно электроток по ночному тарифу.

Это и есть бот пипл.

Летят перелетные птицы

Тот мужчина пришел спустя неделю после окончания сезона дождей. Это было в среду утром. Он молча протянул мне деньги. В первую очередь, он был в аккуратном деловом костюме. Он был ровесником директора парка, в таком костюме, какой был на нем, мне было бы жалко педалировать на уточке. «Мне на полчаса». Ху-ху — я поставил печать на талончик и протянул его мужчине, тот безучастно взглянул на книгу «Английский язык: чтение. Вторая часть. Издание новое и исправленное», которая лежала на моем столе.

— Вы студент?

— Нет. Собираюсь пройти аттестацию на государственную службу.

— Девятый разряд?

— Девятый разряд.

На мой кивок мужчина ответил безмятежной улыбкой. Буквально, это была безмятежная улыбка. И не проронив ни слова, он сел в лодку и — тан-чик-фон, тан-чик-фон — медленно направился к центру озера. И там… остановился. Я сидел за столом, к тому же от воды сильно отсвечивало, поэтому я точно не видел, но, кажется, он развернул газету или что-то вроде того. И начал читать. Под легким летним ветерком, склонив голову, тихонько стукались друг о друга уточки. Обстановка эта почему-то навевала на меня дремоту.

И время истекло. Как обычно, всего лишь истекло положенное время, однако мне показалось, что прошло очень много времени. Я захлопнул учебник и потянулся, в этот самый момент у меня появилось дурное предчувствие. Мир, он был слишком тих. И я посмотрел на ослепительную уточку, которая покачивалась на волнах вдалеке. Лодка двигалась как пустая.

Мужчина был мертв.

«Должно быть, он, читая газету, принял принесенный с собой яд. Предположительно, дело обстояло так», — впоследствии сказал полицейский. Неисповедимы пути Господни. Если бы мое сердце не было закалено семьюдесятью тремя отказами в работе, возможно, я бы умер там на месте. Так я подумал. Мужчина улыбался, улыбка мертвеца была и не безмятежной, и не печальной, она была странной. Она напоминала утиный клюв с облупившейся краской. Тан-чик-фон, тан-чик-фон — я на всех парах примчался в административный домик и позвонил директору парка. «Что?!» — Директор подробно расспросил меня об обстоятельствах случившегося, а потом невозмутимо дал указания. «Он в спасательном жилете?» — «Нет». — «Тогда одень его в жилет, потом сообщи в полицию, я сейчас приеду». Тан-чик-фон, тан-чик-фон — я вернулся к лодке и с титаническими усилиями натянул на мужчину спасательный жилет. Я не осмеливался смотреть на мертвеца, поэтому проделал все как в тумане, как будто выполнял упражнения спецназовской статической гимнастики. Раз-два-три, раз-раз, два-три-два — и на повороте в прыжке в полуприседе упражнение было кое-как закончено. Я пропотел до последней нитки, словно весь летний сезон дождей обрушился на меня одного.

Полицейское расследование закончилось просто. В кармане мужчины была обнаружена предсмертная записка. Мужчина имел свой небольшой бизнес, обанкротился, подался в бега, семья его рассыпалась как карточный домик. Он делал все возможное, но тщетно. Он просил его извинить. Полицейские особо нас не мурыжили, но и не отлипали: а имеется ли лицензия, а устав, а техника безопасности, а управленческая халатность, а… а… — пока в конце концов не получили причитающийся магарыч от директора парка. И директор стал другим человеком. Он все больше отрешенно вглядывался вдаль либо смолил одну сигарету за другой, а ведь он собирался завязать. Он перестал колесить по Корее и допекать своих преуспевающих друзей: риелторов там, дистрибьюторов. «Теперь вы постоянно будете здесь?» — спросил я, заваривая сублимированную лапшу. «Пора сказать „нет“ самотеку», — так ответил директор.

И многое изменилось. Во-первых, присутствие директора мешало моему отдыху, а во-вторых, когда приходили посетители, у меня душа была не на месте. «А здесь хорошее место для самоубийства», — такие слова оставил один детектив, и чем дальше, тем больше я был склонен думать: «Ишь ты, и впрямь». К тому же ни один посетитель не светился жизнерадостностью. Катание на лодках в 32 км от столицы. Не от радости, а от безрадостности это катание, — так думал я. У директора парка — рожденного вообще-то для другого — дела, для которых он был рожден, по всей видимости, не клеились. Я — тан-чик-тан-чик — хотел хотя бы бросить камень. Ведь по количеству соискателей на одно место конкурс на госаттестации который год подряд переписывал рекордные показатели. Тан-фон, тан-фон, фон-тан — принимай, вода!

Видимо, директор перебрался в пристройку насовсем. Оставив заявки в разных местах, однажды он разжился кофейным автоматом. «На выбор цитрон или кукушкины слезы», — так сказал монтажник из лизинговой компании. «Давайте цитрон», — так сказал я. А еще директор установил на крышу административного домика громкоговоритель и фонарь, который хоть и относился к разряду легкого оборудования, но существенно освещал округу. Да, нас сразу стала заедать немилосердная мошкара, но на душе как-то посветлело, посвежело и похорошело. Обрабатывая друг другу укусы противовоспалительной мазью, вечером того дня мы разговорились о делах парка.

— Шеф, я думаю завтра починить «Кротобоя».

— Кротов?

— Да.

— Не стоит. Давай просто выбросим.

На следующее утро мы с шефом подлатали все тринадцать лодок-уток. Заменили семь педалей, замазали силиконом трещины. Отмыли всю грязь и напоследок прошлись полиролью, и наконец утки стали похожи на уток. С особым старанием я отдраил лодку под номером «ЛА-47». Облезлый и оттого ставший плюгавым клюв подкрасил свежей желтой краской. Это была та уточка, на которой мужчина свел счеты с жизнью. В отличие от масляной краски, ощущения кончиков пальцев, надевавших на мертвеца спасательный жилет, не смывались из памяти.

«Да ты на все руки мастер», — сказал директор, закуривая. «Я служил в инженерных войсках». — «Понятно». — «А что стало с вашим новым бизнесом?» — поинтересовался я. «А у меня по жизни ничего не получается». — «Неужели?» Вспомнив дочку директора, похожую на подмигивающего кротенка, я покачал головой. Ба-бац, ба-бац. А на взбаламученной мутной поверхности озера упражнялись в телепортировании водомерки.

— Хорошая песня.

Директор неожиданно закрыл глаза: «В молодости я очень любил эту песню». Из громкоговорителя на крыше, на который мы вывели звук с радио, текла песня с печальной мелодией. Директор стал подпевать, и у него прилично получалось. «Что это за песня?» — «Это песня Пола Саймона и Артура Гарфанкела „Летят перелетные птицы“ (El Condor Pasa)». — «Летят перелетные птицы»? — «Летят… перелетные птицы».

В этот момент из бурьяна рядом с домиком выпорхнула птица и потянула в сторону леса. Я вдруг подумал, что ни разу не видел полет перелетных птиц. Даже не видел частых гостей в наших краях — диких гусей[12]. Я ничего не знал о том, почему они мигрируют, что едят и где гнездятся. А что, если на государственной аттестации мне попадется такой вопрос? — залетела мне в голову шальная мысль. Ну, конечно, не из-за этого, однако у меня невольно вырвался вопрос: «А почему перелетные птицы улетают?» Директор перестал напевать и, прикурив новую сигарету, сказал: «А что им еще делать? Когда холодает, они просто летят туда, где тепло».

Песня закончилась.

СГМЛУ (Союз Граждан Мира на Лодках-Утках)

И друг за дружкой налетели Элла, Мэри и Эллис. Три тайфуна подряд — это было очень редкое явление. Элла угасла, Мэри повернула на Японию, однако Эллис всю свою южную страсть обрушила на Корею. Мощные ливневые струи, как длиннющие шпильки на женских туфлях, отбивали чечетку, точно танцевали ча-ча-ча. Цок-цок ча-ча-ча, цок-цок ча-ча-ча. До самой ночи… я и директор связывали друг с другом тринадцать лодок-уток. «Ты тянешь?» — «Да!» — «Говорят же, что стоит помыть машину, как пойдет дождь. Но чтобы такое!» — «Да уж». — «Тяни!» — «А я что делаю!» Вверх-вниз, вверх-вниз — перед глазами маячил желтый клюв «ЛА-47», утка снова кивнула и посмотрела на меня как живая. Ливень припустил во всю мощь. Ветер, вода, ча-ча-ча, человеческое сопротивление — все смешалось в этот, похожий на сон, вечер.

Проснулся я ни свет ни заря. Все проклятый мочевой пузырь. Низ живота раздулся, как водохранилище в паводок. Эх, не надо было хлестать пиво на ночь глядя. Надоедливым щенком до самого туалета за мной увязался храп директора. Ча-ча-ча. Снаружи не умолкал дождь. Затяжным и парящим сезоном дождей моча по канализационной трубе утекала внутрь Земли.

У меня пересохло во рту. Я открыл холодильник: там сиротливо жались друг к другу три бутылки пива. Когда я взглянул на коричневые бутылки, моя голова чуть не раскололась. Решив, что лучше выпить кофе, я стал искать монетки. Кофейный автомат стоял под навесом, то есть в отлично защищенном от дождя месте. Я отрешенно пил кофе. Отрешенно, отрешенно, отрешенно стоял я, и так моя жизнь — такое было чувство — стала проясняться. Смогу ли я стать чиновником? — спросил я у себя и… этот вопрос вместе с бумажным стаканчиком смял и швырнул в урну. Композитный снаряд ударился в ободок урны и шлепнулся на пол. Ободок… Какой-то звук, скопившийся где-то там, на ободке водохранилища, какой-то шепоток в этот момент выплеснулся через край и сквозь шум дождя достиг моих ушей. Этот слабый, тихий звук определенно был человеческой речью. Сквозь темноту… пристально вглядывался я. Никого не было видно, однако шепот доносился отчетливо. Я напряг слух. Перешептывание велось на каком-то иностранном языке. Шептунов было несколько.

Я тут же захлопнул дверь и закрыл замок. Разбудил директора. Резко подскочив, директор стал нести какую-ту околесицу: мол, как же так, забыл в этом месяце перевести деньги. К своему стыду, я засвидетельствовал испарину на его лбу. «Я дико извиняюсь, но…» — и я поведал обо всем пришедшему в себя директору. Закурив, он сморщил лоб, как Дональд Дак. Неподалеку была мебельная фабрика, иностранные рабочие которой не могли несколько месяцев получить свою зарплату, слухи о чем взбудоражили весь район. И директор, и я сразу вспомнили эти слухи. «Пойдем посмотрим», — сказал директор, затаптывая окурок. Накинув дождевики и вооружившись деревянными брусками, мы обогнули заросли бурьяна и крадучись двинулись в обход озера. В темноте снова послышался шепот. По размокшей глине, по грязи мы карабкались вверх по дамбе, задумав обойти шепот сзади. Проскальзывая ногами в глиняном месиве, вместе с бледным желтком солнца мы грузно, грузно начали восхождение к вершине дамбы.

— Ё…

И у меня, и у шефа отвисли челюсти. Перед нами раскинулась совершенно неожиданная картина. Тук-тук-тук — по козырьку дождевика ударили мощные струи. Ё… — и дело было больше не в ливне, а в том мощном зрелище, которое нанесло свой удар под дождевики, что называется, в самую душу. Водохранилище было заполнено множеством уточек. Их было так много, что они закрыли собою всю поверхность озера, а ведь оно раздулось от дождя. Вверх-вниз — кивали они своими клювами, словно колония перелетных птиц, пережидающих ненастье на воде. Крепко сжимая бруски, мы медленно крались к совершенно незнакомому, но определенно нашему водохранилищу.

— Доброе утро.

Первыми заговорили они с нами, а не мы с ними. Незнакомые уточки несли на себе максимум по четыре, минимум по два пассажира. Все они были иностранцами. Заговоривший с нами мужчина был латиноамериканской наружности, однако обратился он к нам на чистом английском языке. Множество глаз следило за нами. Ё… да… как бы это… ваше приветствие… но… поэтому… еще… это не то… — и еще много других смыслов включал в себя ответ шефа на приветствие незнакомца, но звучал он просто: «Доброе утро». Мужчина широко улыбнулся. Почему бы и нет — мы тоже улыбнулись.

«Однако каким ветром вас сюда занесло? И откуда?» — Как торговый агент, шеф отлично шпарил по-английски. Вместо того чтобы ответить нам, мужчина перекинулся парой слов на испанском языке со своими соратниками. Видимо, он хотел заручиться их согласием. Его спутники кивнули головой. «Мы прибыли из Аргентины. Мы члены СГМЛУ, то есть Союза Граждан Мира на Лодках-Утках». — «На лодках-утках? Союз Граждан Мира?» — Лоб директора снова наморщился. Вылитый Дональд Дак, — подумал я. Аргентинцы тоже выглядели ошарашенно.

Нескольких аргентинцев мы пригласили к себе. Мы угостили их горячим кофе из автомата, чем несказанно их обрадовали. «Нас второй день терзает буря», — заговорил другой мужчина. Он был младшим братом того мужчины, который первый заговорил с нами, звали его Хуан. Старшего брата звали Хосе, представился он предводителем этого отряда. «Тайфун сбил нас с пути. Надеемся на вашу благосклонность». — «Вон оно что! Однако я ничего не могу понять». — «Должно быть, вы сильно удивились, но… — Хуан продолжил со всей серьезностью: — Мы направлялись в Китай. В поисках работы». — «Работы?» — «Да». — «Но что там за утки? И что за СГМЛУ?» — «А это… — снова открыл рот Хосе. — Разве нет людей… которые не могут позволить себе авиаперелет? Ведь даже на эконом-класс цены кусачие, к тому же до сих пор существует проблема с визой-шмызой. Вы понимаете?» Это… однако… поэтому… опять же… это же не то, — с таким выражением лица кивнул директор. Хосе просто негодяй, если он не считает, что нужны дополнительные пояснения.

«Вообще мы рабочие с фабрики „Грин бигфут“. Это глобальный производитель консервированных продуктов сельского хозяйства. Мой отец и дядя также работали на той фабрике. Но в один прекрасный день фабрику закрыли. Оказалось, что несколько лет назад американские хозяева построили новую фабрику в Китае. В один момент мы стали безработными. Сначала мы устраивали демонстрации, однако положение наше становилось все хуже, и в конце концов мы дошли до ручки. За какую только работу мы не хватались! Но со временем работы для нас становилось все меньше. И в конце концов мы были вынуждены погрузиться на лодки-утки. Лодки-утки…

Нас научил один перуанский друг». Хуан вновь перехватил слово: «В Аргентине рабочих мест стало мало, но в развитых или других развивающихся странах появляются новые отрасли, новые рабочие места. Вам это должно быть известно. Мы вынуждены перемещаться в эти страны. Но денег на самолет у нас нет. Но Фернандо, наш перуанский друг, который работал с нами на „Грин бигфуте“, он случайно открыл способ эксплуатации лодок-уток. На лодке-утке Фернандо отправился в Нью-Мексико и на тамошней фабрике прилично заработал. И вернулся. Именно он стал первым членом СГМЛУ». — «Вы говорите, что он вернулся. Но как?»

— По небу.

Ответил Хосе, даже не моргнув: «Это и есть скрытая функция лодки-утки. Мы также, выслушав Фернандо и оказавшись в такой же ситуации, смогли открыть эту функцию. В случае с Фернандо это было и впрямь очень сложно: он случайно сел в лодку-утку и стал читать газету. Там как раз напечатали статью о плантации в Нью-Мексико, о том, что там не хватает рабочих рук — просто беда. Это при том-то, что в Аргентине беда из-за нехватки рабочих мест. Ах, как же здорово было бы оказаться там, там я смогу прокормиться… И он начал крутить педали. В ту же секунду лодка-утка взлетела. А дальше все было просто».

Директору было нечего сказать. А что можно было сказать на такую историю? Хосе, Хуан, а вместе с ними и директор — все закурили. Сказав, что два месяца назад он работал во Вьетнаме, Хосе протянул мне вьетнамские сигареты. «Спасибо, не надо», — ответил я, тогда он протянул мне японские сигареты: мол, по пути заскочил в Японию. Делать нечего, я угостился сигаретой. «Севен страйк» — такая надпись на английском языке была на сигарете. 7 STRIKE. Между тем дождь перестал. «В Корее много работы?» — спросил Хуан. Выпустив длинную струю дыма, директор ответил: «А как же».

«Спасибо вам за все», — сказал Хосе и в сопровождении Хуана и других родственников вернулся к лодкам. Директор задумчиво спросил у поднявшегося на лодку Хосе: «Как вам такая жизнь?» — «А… да… на ваш вопрос… я мог бы сказать… но… если так… тогда опять же… и так, и эдак… как-то так, — с таким выражением НИЧЕГО НЕ СКАЗАЛ Хосе. «Мир един», — неожиданно подняв палец вверх, подмигнул Хуан. Хосе подал сигнал, и весь отряд начал дружно педалировать. В ту же секунду водохранилище, как хорошо сконструированный оперный театр, подхватило этот звук, сфокусировало, снова рассеяло и вернуло его нам прекрасным хоровым пением. Это была настоящая опера:

Тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон, тан-чик-фон.

И лодки-утки взлетели. Хосе и Хуан помахали руками. Почему бы и нет — мы помахали им в ответ. Мы обалдели. Постепенно лодки-утки уменьшились до размера гусей и начали выстраиваться звеном. В сторону Китая… медленно уменьшаясь, потянулось звено в виде буквы «V». Я молча закурил «Севен страйк».

Громко… скажите: «А»

И прошло три года. Наше водохранилище стало секретным перевалочным пунктом СГМЛУ. Как существует отдельная электросеть, по которой бежит электроток по ночному тарифу, так и у людей, летающих на лодках-утках, была их собственная сеть: буквально, Союз Граждан Мира был переполнен разными людьми из разных стран. Мы встретили шесть вьетнамских семей, направлявшихся в Штаты, а также имели возможность встретиться с двумя иракцами, которые летели в Японию, с семьюдесятью перуанцами, державшими курс на Пекин, а также с девятью гражданами Восточного Тимора, прибывшими в Южную Корею. Последние и вовсе бросили якорь у нас, проработали в Корее год, а потом махнули на Филиппины. И это было неплохо, хотя бы с точки зрения прибыли. Пусть и недорого, мы брали плату за швартовку, а также продавали им разные хозтовары, кофе, доширак, гамбургеры и другие снеки. Для граждан мира английский язык был основой основ, поэтому мы не испытывали особых трудностей. Незнакомая некогда «тан-чик-фон» опера стала для нас привычной. Но…

«Шеф, в мире же много людей, которые не знают английского». — «Конечно». Беседуя с директором, созерцая «тан-чик-фон» оперу, я думал: «А жизнь, оказывается, непростая штука!» Тан-чик-фон, тан-чик-фон — в тот год на аттестации я с треском провалился. Конкурс был 140 человек на место. 140: 1!!! Отрешенно… итак, у меня возникло желание улететь на лодке-утке. И уточка унесла… но директора, не меня. «Больше мне здесь делать нечего», — погрузился на «ЛА-47» директор, а я не стал его отговаривать. Доверив парк развлечений мне, директор — тан-чик-фон — махнул в Штаты. Было это два года назад. И, конечно, произошли небольшие перемены.

В следующем году на аттестации я снова испил горькую чашу. «Что же сломалось в этом аттракционе?» — достал я «Кротобоя» из дальнего уголка склада. Я разобрал его и внимательно осмотрел внутренности. Одно слово — топорщина. Продают же! Ощупав по очереди семерых кротов, я закурил. Севен… страйк. В тот день я поставил крест на мечте о карьере чиновника и, повинуясь новому душевному порыву, перекрасил вывеску парка. Она была грязная, просто грязнущая, как будто семеро кротов протащили ее по всем своим ходам и норам. А еще «Лазурный рай» называется… — итак, я еще раз прочувствовал плачевность дел в парке развлечений.

Хосе снова прилетел сюда. С ним прибыло несколько сородичей, Хуана не было видно. «Он ждет выдворения. Попал-таки в лапы миграционной службы». — «Ой, как же так?» — «Что поделаешь? Так бывает». — Хосе по-прежнему лишь улыбнулся. Одна из двоюродных сестер Хосе была беременной. Ради ребенка… они направлялись в Штаты. «А шеф тоже сейчас в Америке». — «Да?» — «Да».

Изредка по телефону или по электронной почте директор сообщал о своих делах. Он писал: «Вскоре моя семья из Лос-Анджелеса присоединилась ко мне, теперь мы вместе живем на „ЛА-47“, и эта жизнь не лишена прелестей. А ты как? Многое, должно быть, изменилось?» К письму он приложил фотографию, на которой его семья ела гамбургеры в «Бургер Кинг». Семья выглядела сплоченно и жизнерадостно. А директор… обзавелся пузом, в точности стал королем кротов. Я же всегда отвечал, что на вверенной мне территории полный порядок.

Дела в парке развлечений стали помаленьку налаживаться. На оставленные шефом деньги я развел несколько видов рыб и так понемногу стал готовить почву для того, чтобы к понятию «парк развлечений» добавить понятие «рыбхоз». Соразмерно инвестициям… как бы то ни было, поток посетителей увеличился. И я…

Начал делать взносы в пенсионный фонд. Нет, был вынужден делать. Брызжа слюной, один госслужащий всю плешь мне проел объяснениями о стабильной жизни в старости. «У этого аппарата, оказывается, есть потайная функция!» — Гоняя эту мыслишку, я кивал головой. У меня было двенадцать лодок-уток, готовых унести меня когда и куда угодно. Директор побывал в Канаде, в Бразилии, потом снова вернулся в Штаты, а недавно сообщил мне, что в районе Шанхая для него появилась отличная работенка. Он добавил, что по пути в кои-то веки заглянет на родину, и спросил: «Тебя не затруднит прикупить для меня кое-какие продукты, очки, ну и еще кое-что по мелочи?» Ясное дело, граждане мира были очень чувствительны к разнице цен и валютных курсов. «Будет сделано», — написал я в ответ. Тан-чик-фон, тан-чик-фон — для директора, которому предстоит преодолеть 16 000 километров, я отправился за покупками в Сеул, который находился в 32 километрах. Мчась на микроавтобусе, который был записан на директора, я любовался форзицией и азалией: цветущая волна докатилась до севера. Наконец… до нас добралась весна.

Ни свет ни заря меня разбудил шум, доносящийся с водохранилища. Это был давно привычный, давно знакомый шум. Я вышел из домика. В предрассветных сумерках перед моим взором замаячил одинокий силуэт лодки-утки. У меня в руках было пять огромных пакетов с покупками. У меня странно защемило в груди в ту секунду, когда я увидел номер на корме: «ЛА-47». Однако сама лодка несколько видоизменилась. Во-первых, она стала полностью закрытой, а во-вторых, лицо утки было странным. Пусть клюв по-прежнему был выкрашен в желтый цвет, но его нижняя часть сильно отвисла. Итак, это была скорее не утка, а пеликан. Пока я отмечал про себя произошедшие изменения, крышка люка в пеликаньей спине откинулась и оттуда высунулось чье-то лицо. Это был шеф. «Доброе утро». — «Ха-ха, приветик. Семья еще спит». Вытянув только шею, директор улыбнулся и закурил. Я тоже закурил. Вверх поднимался дымок, похожий на пеликаний пух. Это была весенняя ночь.

— Ваша лодка сильно изменилась!

— Заметил? Холодно, да и нужна большая кладовка для провианта.

— Для провианта?

— И не говори. Если бы ты знал, как много нужно купить.

— Надо же!

— Да. Секундочку, — сказал директор и нырнул внутрь лодки. Мне было неизвестно: то ли проснулась дочурка-кротенок, то ли расхворалась жена, то ли возникла проблема с каким-нибудь оборудованием. Все-таки жизнь частенько преподносит нам сюрпризы со знаком минус, все-таки да… Пока не закурил новую сигарету, я чувствовал, будто под яркой весенней луной я и пеликан — только мы вдвоем — остались сиротами. С увесистыми пакетами в руках, забитыми ветчиной, сыром, сушеной порфирой и разной мелочевкой… и так мне захотелось сказать «ЛА-47»:

— Эй, скажи громко: «А».