Козельск — могу-болгусун (Козельск — злой город)

Глава десятая

Пошла шестая седмица, как крепость Козельск продолжала держать оборону, не получая военной помощи ни от родственного племени голядь, селившегося рядом, ни от новгородских словенов во главе с молодым семнадцатилетним князем Александром, которого не отпустили бояре, огрузневшие на торговле с ганзейскими и варяжскими купцами. Князь правил Новгородом Великим только год, он сумел, несмотря на давление знати, снарядить отряд ратников числом около трехсот и уже вышел с ним за ворота города, направляясь в сторону Козельска. Но малую рать вскоре нагнал посыльный от думских бояр, сообщивший о нападении крестоносцев на земли вольной республики.

Александр, сын Ярослава Всеволодовича, не замедлил повернуть обратно, помыслив, что с мунгальской тьмой Русь вряд ли справится, пока она раздроблена, честолюбием же народной славы не обретешь. Не пришла помощь от дреговичей с древлянами с близкими Брянском и Черниговом, не объявилась она от радимичей со Смоленском, от северян за Киевом, с которыми вятичи не раз отбивались от половецких орд. Ни от кого, будто вымерла большая половина русской земли, не стало ее, собранной за несколько веков умами великих князей. Другая часть затаилась, решив довольствоваться малым, но без новых междоусобиц, успевших единое государство разодрать на враждебные друг к другу удельные клочки. За все время к городу не прорвался ни один купеческий поезд, от повозок которых полтора месяца назад невозможно было пройтись по улицам— так плотно они их забивали. Не было лазутчиков, чтобы узнать обстановку в государстве и принять решение, облегчающее положение осажденных, город превратился в остров, будто с наступлением весеннего половодья его отрезало от остального мира и принудило надеяться только на себя. Такого еще не бывало за всю историю вятичей с момента их поселения на берегах Жиздры.

Но жители не думали смиряться с участью, уготованной им судьбой, они со стойким упорством отбивали наскоки ордынских полков, нанося нехристям ощутимые потери, и выходили на охоту, вырезая их как запаршивевших от грязи овец. Но на место убитых ордынцев объявлялись новые полчища, стремившиеся с прежней алчностью на плоских лицах взобраться на стены крепости и проникнуть внутрь, чтобы напиться свежей крови. Это походило на мунгальскую карусель, когда несколько отрядов поганых подбегало под стены и образовав кольца пускали стрелы в защитников до захода солнца, не прекращая вращения по кругу. Даже старые ратники разводили руками, хотя слышали о фанатизме ордынцев при достижении ими цели, а некоторые видели его в редкие стычки с ними.

Основным направлением штурма стала напольная сторона, она выходила на пологий безлесый бугор, за которым открывались половецкие степи, другие три стороны надежно прикрывала вода. А это место просохло и покрылось молодой травой, которую степные лошади выедали под корень, выбивая и сами корни без остатка острыми копытами. Козляне с тревогой качали головами, ждать новых всходов не приходилось, а значит, приплода от домашних животных тоже. С других сторон надо было прогонять стада по мостам через реки, что доставляло много неудобств, к тому же луга там в мирное время занимал скот посадских.

Вятка успел набить руку на арбалетах, с которых дружинники пускали тяжелые болты, несколько самострелов воевода Радыня велел переместить со стены, выходящей на полноводные Другуску с Клютомой, на напольную сторону, ближе к проездной башне с воротами. Они сумели нанести вместе с праштами, метавшими каменья, немалый урон в живой силе ордынцев и разбить еще две осадные машины с площадками наверху для стрельбы из луков. Эти машины на колесах, увязавшие в грязи, пытались подтащить к воротам хашары из русских, нещадно избиваемые погаными, они напрягали тощие тела с веревочными лямками на шеях и плечах и перебирали ногами в ледяном месиве распутицы, но стенобитные сооружения почти не двигались с места. Заметив, что хашары не слишком стремятся работать, нехристи отобрали десяток самых дохлых и порубили в куски на глазах остальных, это делу не помогло, тараны продолжали ползти к воротам крепости медленнее речных улиток.

Когда они приблизились на расстояние выстрела из арбалетов, Вятка забегал возле самострелов, закручивая одни детали и отпуская другие, затем взял несколько кусков пакли, окунул в смолу и обмотал ими болты, положенные на направляющие станин. Снова возле него закрутился тысяцкий Латына, надеясь дать совет, но в этот раз Вятка слушал только себя, он присел перед арбалетом на корточки и прищурил глаз, затем постучал по одному боку, похлопал по другому, налаживая прицел, и приказал помощникам запаливать паклю. Она вспыхнула живым огнем от наконечника до торца, роняя горящие капли на деревянную станину. Тысяцкий с тревогой хлопнул себя ладонями по животу, защищенному байданой, но сказать ничего не решился, опасаясь языка Вятки, а тот, прячась от вражеских стрел за деревянным щитом, зашел сбоку арбалета и ударил что есть силы по клину, удерживавшему ворот. Ратники приникли кто к расщелинам между плахами, кто к бойницам в заборолах, тысяцкий опустил личину и укрылся щитом, в который впилось несколько стрел. Болт шумнул в воздухе толстым древком и полетел в сторону рва, до которого хашары, выбившиеся из сил, докатили высокие машины с тараном посередине в виде бревна с наконечником, висящего на цепях и окованного железом.

Он ударил в помост с колесами по бокам, древко задрожало, удерживаемое на весу глубоко вошедшим наконечником, на доски посыпались тысячи брызг от горящего мазута. Хашары попадали на землю, а мунгалы бросились врассыпную, но тут-же они вернулись и взялись стегать их плетями по спинам и головам, заставляя тушить огонь. Настало время показать умение и праштникам, пока ордынцы не пришли в себя, они накидали камней в ковш, оттянутый назад, и с шумом его отпустили. Град из булыжников пронесся над осаждающими крепость и через несколько моментов застучал по шлемам и малахаям, не разбирая кто свой, а кто чужой. К визгам кипчаков, штурмующих стены, прибавились вопли побитых камнями ордынцев, суетящихся вокруг осадных сооружений.

А Вятка переметнулся к другому арбалету, он понимал, что успех надо закрепить, иначе более расторопный присвоит его себе. Второй болт легко снялся с ложа и отправился вслед за первым, он воткнулся во вторую машину, едва не опрокинув ее набок, поливая бревенчатые стойки, настил и всех, кто оказался рядом, огненным дождем. К нему прибавился дождь из камней, доделавший дело, начатое огненной стихией. Скоро два факела взметнулись в пасмурное небо, осветив человеческий муравейник внизу и тяжелые тучи вверху. И не было силы, могущей их загасить, потому что те, кто хотел этого, умывались кровью от булыжников, разбивших им лица, а те, кто поджег осадные машины, купались в радости от совершенного ими. Козляне вновь сумели отодвинуть наступление смертного часа, а может, приблизили конец осады крепости ордами хана Батыя, которому никто из жителей не сделал ничего плохого и которого никто из них никогда не видел. Но мир был соткан из противоречий, в нем добро стояло рядом со злом, а зло все равно порождало добро, и надо было кому-то начинать, неважно с чего, чтобы жизнь продолжалась вечно.

И все-таки природа, как ни стремилась она в этот год задержать весенний разлив, не изменила своему правилу, к концу шестой седмицы небо начало очищаться от туч, беременных дождями, деревья обнеслись зелеными дымами от проклюнувшихся листьев, а земля поменяла черный цвет на разноцветный. У Жиздры и у других рек вокруг крепости обозначились берега, вслед за сходом воды стали приближаться к стенам тугарские полки, истощенные — что люди, что лошади — недоеданием и злые от долгого стояния под стенами непокорного города. Они сжимали кольцо осады, не оставляя защитникам надежды на чудесное избавление, козляне поняли, что если ничего не поменять, то придет их последний час, от этого взрослели на глазах отроки с юнцами и мужественнее становились лица ратников. В княжьей гриднице собрались на совет, объявленный воеводой Радыней, пестуном князя Василия, бояре, купцы, мастеровые и военные люди, по другую сторону стола на лавках расселись митрополиты в лиловых бархатных камилавках и другие священнослужители в черных куколях и в фелонях с крестами из драгоценных металлов на толстых цепях.

Мать князя Василия княгиня Марья Дмитриевна восседала на стольце посреди гридницы, она перестала тупить взор, а смотрела на всех ясными глазами, в которых чувствовалась внутренняя сила. Под стать ей выглядел сын, заметно подросший за полтора месяца стояния и почти сравнявшийся с матерью, он по прежнему держался рядом с княжеским троном, положив руку на яблоко меча, но теперь это был отрок с открытым взглядом и властно сомкнутыми губами. Его фигуру ладно облегала байдана из плоско раскованных колец, поверх которой был накинут плащ корзно с золотой застежкой на плече, на голове была мисюрка с бармицей сзади, обшитая по низу собольим мехом, а на красных сапогах посверкивали серебряные шпоры.

Малолетний князь часто объезжал крепость по периметру в сопровождении матерых дружинников, бывших при нем телохранителями, но со своими советами и указами никогда не влезал ни к воеводе, ни к тысяцким, ни тем более к ратникам на стенах. Все были рады его появлению, отвешивая поклоны едва не до земли, на что князь отвечал открытой улыбкой и приветственным жестом, он знал, что является своего рода идолом для горожан, поэтому стремился всеми силами оправдать надежды людей, связанные с ним. Вот и сейчас он изображал из себя власть, на которую нужно оглядываться, но прежде всего думать своей головой. Боярин Матвей Глебович Мечник, рассевшийся на лавке первым к княжеской семье, смурил кустистые брови, положив обе руки на Т-образный посох — символ боярской власти, на лице у него отражалась усталость, так-же чувствовали себя другие бояре в медвежьих высоких столбунах и в широких одеждах. А купцы во главе с неунывающим Воротыной не потеряли блеска в глазах, они даже в такой момент не переставали искать себе выгоду.

— Свет ясный Федор Савельевич, неужто Козельск все-таки падет под напором поганых и нас ждет участь жителей других городов государства Русского? — обратилась княгиня к воеводе, золотая коруна на ее голове сверкнула холодным блеском драгоценных камней. — Как мне поведал тиун, припасов у нас осталось дней на десять, а к Серёнску вряд ли возможно теперь будет пробиться, по берегам реки скачут поганые и посылают стрелы в бобров на их плотинах и даже в куниц, добывающих пропитание рыбой. Разве их мясом можно питаться?

— Так и есть, княгинюшка Марья Дмитриевна, — поднялся с лавки воевода, громыхнув железными доспехами. — Косоглазые не брезгуют ничем, они употребляют в пищу все, на что срамно было бы покуситься русским людям, и на охоту в кладовые уже не пробиться, вестей оттуда мы давно не получали. Смурное время настало, матушка, как бы наши припасы не разнюхали отряды нехристей, рыскающие по их поиску во всех направлениях.

Боярин Мечник огладил широкую бороду и повернулся к нему:

— Надо бы снова снарядить на ловитву отряд под началом Вятки, — раздумчиво сказал он. — Этот вой пройдет все посты нехристей, как кладбищенское видение, и возвернется обратно.

— Оно-то так, боярин, правда твоя, — не стал спорить Радыня. — Но ежели приключится какая беда, козельская рать опять недосчитается самых лучших воев.

— Тогда что ты предлагаешь?

— Надо не отправлять малый отряд за припасом, а пока есть силы, выйти на охоту к поганым числом поболе, чем было это в первый раз, и навести среди них страху, какого они не знали до сей поры. Тогда в орде может что-то сдвинуться и обнажить наконец тугарский замысел.

— Воевода, ихний замысел известный с начала обстояния, мы надеялись на весеннюю распутицу, но вышло, что радовались рано. Теперь стало ясно, что Батыга не уйдет от стен города до тех пор, пока не добьется от нас покорности, или пока не получит зуботычину, которую еще не получал, — включился в разговор купец Воротына. — Ты забыл присказку — мал золотник да дорог, Вятка тем всегда и брал, что не числом а умением, хоть на охоте, хоть в походе в Серёнск за гостинцами. Нонче тоже надо если снаряжать воев на ловитву, то отряд, одинаковый с тем, тогда проку станет куда больше.

Боярин Матвей Глебович покосился на купчишку, решившего выказать ратное разумение, но все же признал правоту его выводов:

— Верно сказывает Воротына, в крепости за время осады погибло от мунгальских стрел немало воев, а ежели располовинить оставшихся и отпустить их на охоту, то кто будет держать оборону? — он пристукнул посохом о пол, проложенный по краям темными дубовыми плахами, а в середине белыми сосновыми, отчего в гриднице было светлее, и вскинул бороду, закрывающую его грудь до пояса. — Поганые подошли к стенам со всех сторон, того и гляди они полезут на них оттуда, где стоят. У них орды, да за ними орды, а у нас от начала обстояния не набралось и двух тысяч ратников, а теперь разве что тысяча с лишком, в заборолах уже сидеть некому.

Воевода покосился на княгиню и на малолетнего князя, внимавших речам собравшихся со строгостью на лицах, особенно впитывал каждое слово князь Василий, видно было, что он давно был готов встать с ратниками в один ряд и драться с нехристями до последнего вздоха, но воспитание и пытливый ум не давали ему высказывать мнение до тех пор, пока не станет ясной вся картина и пока его об этом не попросят. И все-таки по выражению глаз можно было догадаться, какое решение он принимает как правильное, а какое отвергает как неумное. Вот и сейчас князь скользнул взглядом в сторону боярина Мечника и чуть приспустил уголки губ в знак несогласия с его доводами.

— Правильно ты подметил, Матвей Глебович, теперь в наш город не то что сбег не проскользнет — муха не пролетит, пока не получит ханскую пайцзу, — потянулся к шлему Радыня, он обернулся на Вятку, сидевшего после тысяцких Латыны и Бугримы, словно призывая его в сообщники. — А если собрать большой отряд и сделать вылазку сразу в разные стороны, чтобы показать ордынцам, что защитников много и что брать нас в полон не пришло ихнее время?

В гриднице смолкли оживленные голоса, княжьи гости начали переглядываться друг с другом, примериваясь, с какой стороны обсудить предложение, князь Василий с любопытством осмотрелся вокруг, задумка показалась дельной и ему. Наконец голос подал Вятка, поставивший ножны с мечом между ног, он встряхнул плечами и спросил:

— А руководить кто будет всеми отрядами, Федор Савельевич? Это ж они разбредутся в разные стороны от крепости и станут каждый сам по себе чинить ловитву, а случись какая оказия, помощи ждать будет не откуда.

— А ты на что? — не замедлил воевода с ответом. — Вы, когда ходили в Серёнск на ушкуях, тоже были не в одной упряжке, а управлялись как надо, даже помогли дружинникам, высланным из ворот вам на подмогу, наддать как следует нехристям, наскочившим на вас.

— Все так, — не сдавался Вятка. — Но там была река, волчиный вой разносился над водой как по равнине, ажник поганых всполошил, а тут рек несколько, да все они вкруг города, — он пощипал бороду. — Кабы на стенах поставить сигнальщиков с факелами, с какой стороны они загорятся, значит там среди мунгал сполох, пора возвертаться к воротам. А если на проездной башне будет светиться только один факел, тогда ошкуривай нехристей, пока рассвет не зардеется.

Князь Василий громко пристукнул каблуком по полу, заставив собравшихся обернуться к нему и увидеть, как по его лицу растекается довольная улыбка. Марья Дмитриевна тоже бросила на сына внимательный взгляд и откинулась на спинку кресла.

— Свет наш Матвей Глебович, и ты Федор Савельевич, нам с сыном кажется, что сейчас мы услышали мудрые мысли не молодого ратника, но зрелого мужа. Вы сами сказали, что нам необходимо сбить мунгалам их животный пыл, иначе они никогда не уйдут от стен города, а здесь может выйти замешательство, которое поспособствует ихнему уходу в степи.

— Матушка Марья Дмитриевна, вряд ли ордынцев испугает вылазка козлян, какой бы удачной она ни была, под их хоругвями собраны несметные тьмы, — с сожалением покачал воевода головой. — На место одних поганых придут полчища других, еще алчнее, такое уже было на русской земле не однажды.

— Федор Савельевич, ты предрекаешь нам готовиться принять судьбину? — напряглась княгиня, она вскинула голову, заставив дорагоценные каменья на коруне брызнуть в свете лучин ледяной радугой, ей отозвались морозным отсветом ажурные колты в розовых ушах, отделанные крупным жемчугом. Она повторила. — Ты не оставляешь нам и народу Козельска никакого выхода из кольца мунгальской осады?

В большой комнате с низкими потолками снова наступила напряженная тишина, она продолжалась так долго, что князь Василий не утерпел и пристукнул ножнами от меча по возвышению, на котором стояло кресло. Но его лицо выражало теперь не мальчишеское нетерпение, а негодование человека, с рождения облеченного властью. Видно было, что ему не терпится высказать свое слово, да власть над собственным мнением отобрал у него малый возраст. И тогда в разговор вступил митрополит, сидевший во главе священников, молча тискавших между пальцами золотые, серебряные и медные кресты на груди, положенные им в зависимости от сана. Он чуть склонил бархатную камилавку по направлению к княгине и ее сыну, и заговорил рокочущим басом, которым читал псалтирь на амвоне главной в городе церкви Спаса на Яру:

— Заступница Марья Дмитриевна, Господь всегда дает надежду пастве, каким бы сложным ни был вопрос, разве может он оставить своих агнцев в беде, не явив божественный свет в конце пути?

— И какой же путь подсказывает нам Иисус Христос? — вежливо повернулась княгиня к нему.

— Вы забыли о тайном ходе, прорытом козельскими монахами к чудотворному источнику на другой стороне Жиздры, пробившем себе выход на поверхность земли в глубине соснового бора.

— Но этот ход, если он еще существует, должен быть заполнен полой водой! — приподняла брови княгиня. — И вряд ли она уйдет до начала лета, ведь так было всегда.

— Так было в самые снежные зимы и долгие весны, когда стада выпускали на пастбища лишь с наступлением теплых дней, а в этом году разлив был бурным, таким же стал и отлив, — вежливо поправил ее митрополит. — Свет наш Марья Дмитриевна, вода из церковных подземелий почти ушла, значит, скоро она уйдет и из подкопа.

— А разве он не разрушился? Я полагала, что стены у подкопа земляные.

— Так и есть, матушка, только промазаны они толстым слоем глины, обожженной огнем костров на всем протяжении. Подкоп сделан по ганзейскому образцу, подсказанному Вольганом, зодчим из тех западных стран, козельскому князю Мстиславу Святославичу, ставшему потом во главе Черниговского княжества. Хороший был князь, он укрепил крепость трехрядными стенами из мореного дуба и заставил прорыть канал между Клютомой и Другуской, а потом между Другуской и Жиздрой, чем не преминул воспользоваться сотник Вятка, когда там случился затор из бревен и другого мусора.

Слова священнослужителя поддержал одобрительный гул голосов не только бояр и купцов, но и мастеровых людей, представлявших каждый свой район.

— Хват-ратник Вятка попал тогда болтом в самую цель.

— Потопил поганых не меньше пяти сотен, а то и поболе.

Княгиня признательно улыбнулась сотнику, но сейчас ее больше волновал подземный ход, она перевела взгляд на первого боярина, затем на воеводу и на остальных, выискивая подтверждения словам церковника, но большниство собравшихся не были посвящены в тайны митрополичьего двора. Люди знали о подземном ходе к чудодейственному колодцу не только от монахов да калик перехожих, считавших это место священным, о нем не раз говорили старые дружинники, проходившие тем путем, но вернувшиеся обратно по верху. И все равно подкоп считался каким-то чудом, составляющим единое целое с колодцем, известным по всей Руси, в ледяной его купели избавления от недугов во время купания случались и среди граждан Козельска, хотя они собирались чаще в группы и отправлялись за здоровьем на капище в лесном урочище с истуканом на вершине холма. Там действительно происходили чудеса исцеления, по силе воздействия превосходившие случаи у священного колодца, приписанного церковниками к христианской святыне. И все— таки к нему тоже была протоптана дорога, хотя он не нес в себе особой тайны, сравнимой с тайной подкопа, потому что был на виду. Мало кто понимал, как можно было прорыть под землей пещеру длиной не менее версты, да еще под широкой Жиздрой, хотя народ видел, что монахи проводят дни не в праздном веселии, а в праведных трудах.

— Я знаю про тайный ход, им однажды воспользовались ратники во главе с князем Мстиславом Святославичем, когда решили зайти в спину половецкому хану Яндыге, тогда козляне одержали победу, отбившую на несколько лет охоту у степняков нападать на вятичей, — нарушил молчание воевода. — Но с тех пор, как я слышал, пещерой никто не пользовался, даже церковные служители.

— Радыня, ты плохо знаешь жизнь монашеских обителей, — мягко перебил его митрополит. — Каждый год после паводка мы заново укрепляем не только стены церквей и монастырей с хозяйственными постройками, но и все строения, отписанные властью и паствой в наше пользование.

Князь Василий улыбнулся, он впервые за время совещания переступил с ноги на ногу, одобрительно прищурилась и его мать, укрепляя общее мнение, что они являют собой единое целое. Напряжение спало, по рядам мужей, расположившихся вдоль стен, пошло гулять расслабление, кто-то шумно перевел дух, кто-то громко воскликнул, кто-то выпустил из под лавки ноги в новых сапогах надеясь услышать похвалу от соседей. Только церковники продолжали сидеть с лицами, похожими на лики святых, написанные на дубовых досках царьградскими живописцами, лишь глаза выдавали их внутреннее состояние, они стали светиться добром еще сильнее.

— Я рада, что подтвердилась древняя мысль о том, что из каждого тупика имеется выход, это заставляет отнестись к нашему священному праву на свободу от любых посягательств на нее с еще большим вниманием, теперь мы можем меньше волноваться за жизнь жителей города, — облегченно вздохнула княгиня. — Остается решить вопрос, как оттянуть сроки нападения ордынцев на крепость, чтобы полая вода успела схлынуть в реки, подземный ход очистился от мусора и мы смогли бы в нужный момент им воспользоваться.

Боярин Мечник пристукнул посохом об пол, упреждая собравшихся о том, что он будет говорить, но тишина в гриднице еще долго не могла установиться, словно с сообщением митрополита о пещере с плеч каждого защитника крепости свалилось тяжкое бремя, мешавшее дышать и думать. Пришлось княгине поднять правую ладонь, призывая всех к вниманию:

— Я еще не слышала предложения боярина Мечника, — насмурила она светлые бровки. — Уймитесь, наконец, граждане вольного Козельска, батыевы орды не ушли пока от стен, а мы не переместились в безопасное место.

Матвей Глебович снова было поднял посох, но вместо стучания им о пол, начал собираться с мыслями:

— Матушка Марья Дмитриевна, я думаю, ты сама указала нам ратника, который сможет утихомирить мунгал на время, нужное природе для полного очищения, когда назвала его слова речью зрелого мужа, — боярин указал пальцем по направлению к дружинникам, занимавшим места после боярской знати по правую руку от него. — Это сотник Вятка, имя которого на слуху у козлян с начала ордынского обстояния.

— Истинная твоя правда, Матвей Глебович! — воскликнул купец Воротына под вновь нарастающий гул голосов. — Иного походного воеводы нам не сыскать.

Княгиня подождала, пока сойдет первая волна одобрения, затем едва заметно взглянула на сына и распрямилась в кресле. Было видно, что решение она приняла твердое, продиктованное общей волей, и вносить в него изменения не собирается:

— Так тому и быть.

Вятка шел впереди отряда из пяти самых дерзких дружинников, успевших пройти насквозь ордынские полки, окружившие город, и порубиться с ними в злых сечах, он вытягивал вперед руку с лучиной, горящей неровным огнем из-за слабого сквозняка, возникавшего неизвестно откуда. Подземный ход был нешироким, и узким его назвать было бы нельзя, стены, промазанные толстым слоем глины, еще не просохли, они плакали ручейками воды, собиравшейся на полу в речушку, под ногами чавкала грязь. Было темно, сыро и душно, никто из ратников не знал, что ожидало впереди, монахи успели прочистить проход до того места, откуда начинался подъем к поверхности земли, а от него до святого колодца оставалось саженей сто, не меньше. На совете прозвучало предложение выйти на охоту этим путем, но Вятка, а за ним оба тысячника во главе с воеводой, решительно запротестовали, пояснив боярам, купцам и остальным гражданам, что раскрывать секрет подкопа раньше времени означает загнать себя в угол.

Если в ходе сечи с погаными придется отступать назад, то кто-то из ратников может побежать не к стенам крепости, а ко входу в пещеру, приведя за собой полчища врагов. Тогда оборона города примет другой оборот, потому что внутри останутся защищать его считанные сотни. Вятка прошел вперед еще немного и почувствовал, как вместо спертого воздуха, насыщенного сыростью, в грудь влилась свежая его струя, едва не затушившая пламя на лучине. Он прикрыл ее ладонью и остановился, ощутив, что пол подкопа начал подниматься вверх, рядом тяжело засопел Бранок, немного погодя к ним прибился Охрим, тоже шумно переводивший дыхание. Он потянул носом воздух и сипло спросил:

— Дошли, Вятка? Штой-то холодком повеяло с запахом молодой травицы.

— Кажись так, — откликнулся тот, передвигая оба ножа в кожаных чехлах к середине пояса. — Где там Темрюк с Якуной, надолго отстали?

— А вота хлюпают обувкой, не слыхать? — Охрим махнул рукой за спину. — Видать, Темрюк пробовал крепость потолка под Жиздрою, там было воды поболе всего.

— Если бы там надумало прорвать, давно бы прорвало — вона какая толща половодья давила, — высморкался Вятка. — А теперь если где сбоку зачервоточит, так и тот подземный ключ, но много он не порушит, если то место не тревожить до поры, до времени.

Охрим коротко взглянул в его сторону, хотел было что-то спросить, но смолчал. Наконец из темноты прохода показались квадратные фигуры двух дружинников в сапогах и в лопоте, подвязанной кожаными поясами с ножами на них. По их лицам катился обильный пот, а за отворотами одежды посверкивали золотые ордынские цепочки с нацепленными на них царьградскими медными крестами и костяными изображениями бога Перуна, сделанными на заказ у мастеров из страны Нанкиясу, до осады нередких гостей в крепости. Оба разом остановились и оперлись о посохи в руках, хватая воздух раззявленными ртами, чернеющими дырками из усов и бород. Когда они отдышались, Вятка сбил с лучины пламенеющий тлен, отчего огонь стал ярче, и объявил решение:

— Я пойду теперь до конца подкопа, покуда не увижу небо над головой, а вы растянитесь в цепочку, ежели что случится, бегите к тому месту, где на дне было больше воды и где в стену толкается ключ.

Охрим вскинул бороду и уставился на него немигающим взглядом, он понял, о чем не договорил друг, когда объяснял про потеки на стенах.

— Такая наша судьба, на охоту мы напросились сами, — усмехнулся Вятка в ответ. — Ломайте там ножами глину и пускайте поток в пещеру. Если нехристи в нее прорвутся, тогда пускай их натолкается побольше.

— Как на том заторе на Другуске, — невесело ухмыльнулся Бранок. — Мы поняли, Вятка, иди на ловитву, ежели что пойдет не так, мы сделаем как ты наказал.

Сотник достал из-за пояса еще одну лучину и поджег конец от Вяткиной, когда она разгорелась, взглянул на товарищей и твердой походкой устремился вперед. Под ногами все чаще стали попадаться завалы из земли и мусора, оставленного схлынувшей водой, которые не успели убрать монахи, скоро пол подкопа заторопился вверх и наконец уперся в стену, обмазанную так-же глиной. Вятка поводил лучиной по сторонам, стремясь осмотреться получше, это был узкий колодец глубиной в полторы сажени с верхом, накрытым досками, по бокам которого тоже текли ручейки. Он снова огляделся вокруг в поисках подставки или лестницы, подняв голову, заметил кусок веревки, свисавший до середины колодца, ухватившись за него, подергал на себя, веревка оказалась крепкой, свитой из льняных стеблей с вплетенными кожаными ремешками.

Вятка взял лучину в зубы, затем уперся сапогами в стену колодца и ловко заперебирал ногами, подтягиваясь на руках и касаясь плечами противоположной стены. Когда добрался до верха, вытащил нож и коротким ударом вогнал в крайнюю доску едва не наполовину, потянул его за ручку сначала в одну сторону, затем в другую. На лицо посыпалась сырая земля вместе с песком, доска сдвинулась с места, поток воздуха проник в щель, а когда она расширилась, стал виден клочок неба с тучами, освещеными лунными лучами. Загасив лучину, сотник сунул ее за голенище сапога и уперся руками в доску, она подалась, обсыпав его потоком земли и песка. Вятка выдернул нож и сдвинул доску вбок, за нею столкнул еще одну и высунулся наружу, не выпуская ножа из руки. Глаза, успевшие привыкнуть к темноте, различили голые ветки кустов, а за ними стволы огромных сосен, между которыми сверкали огни костров, они были саженях в тридцати, освещая неспокойным пламенем островерхие юрты и мунгальских воинов, лежащих на земле, с конями поодаль. Лаз находился на вершине бугра, поросшего будыльем и кустарником, вряд ли какой ордынец надумал бы заглянуть сюда без надобности.

Сотник вылез из колодца и распластался возле него, не переставая прислушиваться к каждому звуку, но вокруг было тихо, лишь где-то далеко голосили голодные волки да рычал медведь шатун, изгнанный нехристями из своего поместья. Вятка поднялся на ноги, рядом должен был находиться колодец со святой водой, к нему вела дорога, протоптанная между вековыми стволами, а сразу за этим местом начинался смешанный лес, соединявшийся с дебрянскими чащобами. В той стороне, если не слишком отдаляться от правого берега Жиздры, находился Серёнск, а недалеко от него капище Перуна, куда он вместе с ратниками сопроводил малое поколение вятичей под присмотром дядек и мамок. Они там наверное обустроились и успели огородиться тыном от набегов зверья, значит, пришла пора посылать гонцов с предупреждением, что к ним могут присоединиться козляне, которые покинут крепость через потайной ход в случае сдачи ее поганым. Вятка сделал несколько шагов по склону бугра, он хорошо знал эти места, поэтому шел уверенно, еще через десяток сажен слуха коснулось журчание ручья, выбегавшего из колодца на луг перед Жиздрой.

Там же обрывалась стена соснового леса, за ней раскинулось стойбище ордынцев с языками пламени от костров, опоясавших огненным кольцом гору с городом на вершине. В нем не было видно ни одного огонька, словно зубцы на башнях и на стенах, черневшие в синей дымке, являлись продолжением лесного массива. Зато на поляне сбоку дороги, на которую он вышел, виднелась клеть, похожая на кладку для погребальных мунгальских костров, видно, какое-то племя приготовило ее для погибших воинов. Он увидел руки и ноги, торчавшие в разные стороны, понял, что убитые не принадлежали по вере к ордынцам, иначе бы их сожгли в день гибели, это скорее всего были воины из горских племен, живших вокруг Русского моря, купцы от которых торговали в Черниговском княжестве оружием и посудой из драгоценных металлов. Мягкая обувь, сшитая из шкур животных, подтвердила догадку, Вятка потеребил бороду и бросил пристальный взгляд вдоль дороги, саженях в десяти от него разбросались вокруг костра ордынцы в островерхих головных уборах и в одежде из шкур. Двое часовых, отложив копья, играли в какую-то игру, передвигая по доске круглые кости, громкие восклицания говорили о том, что они хорошо приложились к бурдюку с хмельным напитком.

— А клеть-то не полная, ажник два ряда бревен сгорят впустую. Как бы эту ошибку исправить!.. — сказал сотник себе в усы, отходя от сооружения, похожего на сруб. Он оглянулся на бугор с лазом в подкоп и досадливо покривился. — Зазря я что-ли полз кротом под землей, лишь бы только полюбоваться на покой нехристей. Они раскидались тут на полянах как у себя дома.

Он снова вильнул глазами назад и нетерпеливо отмахнулся от назойливой мысли, в следующее мгновение подошвы его сапог завернулись вовнутрь и заскользили по сосновым иголкам, мягко пружинящих под ними. Когда до костра с ордынцами вокруг него оставалось сажен пять, Вятка поднял напитанную влагой прошлогоднюю шишку и метнул ее в спину ближнего нехристя, тут-же спрятавшись за ствол. Тот крутнулся на месте как ветряк на крыше от порыва ветра, на бородатом лице отразилось недоумение смешанное со страхом, его товарищ подтащил к себе саадак с колчаном и луком, оба уставились туда, откуда прилетела шишка. Затем первый ордынец подхватил копье и буркнув что-то напарнику, быстро заскакал на карачках к кромке леса, его соратник натянул тетиву лука с насаженной на нее стрелой. Вятка подождал, пока нехристь пересечет границу света и тьмы и доскачет до кустов перед деревьями, потом с силой метнул в него нож, стараясь попасть острием под подбородок.

Бросок получился удачным, у ордынца подогнулись колени и он с хрипом упал лицом вперед. Вятка знал, что если смотреть из света во тьму, то ничего не разглядишь, а если наоборот, то видно все как на ладони, поэтому он вышел из-за дерева и подхватив тщедушное тело чужеродного воина, давно соблюдавшего не по своей воле русский пост, подбросил его к клети, предварительно выдернув лезвие из раны и вытерев его о платье врага. Затем вернулся за ствол и негромко замычал наподобие коровы, заставив второго нехристя вскочить на ноги и забегать глазами по сторонам. Было видно, как тот борется со страхом и с желанием пуститься вдогонку за товарищем, чтобы урвать часть добычи, наконец, желание победило страх, и он бросился в ночь, навстречу своей смерти. Когда тело второго врага упало на землю рядом с первым, Вятка соснул воздух сквозь сжатые зубы и кровожадно осмотрел место лежки незваных пришельцев, зрачки у него заледенели, а челюсти сцепились намертво.

Больше он не видел ничего, его притягивало только хриплое дыхание новых жертв да громкое их бормотание во сне, он наметил первого ордынца и с одного замаха рассек ему горло, раздавив рот каблуком сапога, так-же поступил со вторым и с третьим, не торопясь и не мечась по сторонам. Сотник шел по кругу, тратя на каждого из врагов по нескольку мгновений, кто свернулся клубком, тому вгонял нож под левую лопатку, ощущая, как трепещет на острие сердце, словно это вырывается из рук острозубый хорек. Кони косились на него лиловыми глазами, пламенеющими в отсветах костра, и оставались на месте, нервно переступая копытами, привыкшие ко всему за время похода в страну урусутов. Вятка не думал о том, как бы связать их одним поводком и увести подалее, чтобы не достались поганым, отказался от мысли подрезать им подколенные сухожилия, чтобы не наделать лишнего шума. Он не стал снимать с трупов золотые и серебряные цепочки с другими украшениями, преследуя только одну цель — убить врагов как можно больше, потому что каждый из них был способен убить кого-то из соплеменников или даже родственников, или увести их в полон, откуда возврата не было никому. Кровавый пир в круге, очерченном отсветами догорающего костра, продолжался до тех пор, пока очередной нехристь сыто всхлипнул в последний раз, подавившись кровушкой, и обмяк под жестким каблуком вятича, успевшего за время осады огрубеть и телом, и душой.

— Так ото будет понадежее, — прошипел змеей Вятка, сбивая малахай на затылок рукой с окровавленным ножом. Он разогнулся над последней жертвой и не в силах сдержать эмоций, бросил звериный взгляд на следующий светлый круг с костром посередине, до которого было саженей десять и внутри которого не было даже сторожей. Повторил, ворочая желваками на скулах. — Понадежее вота будя, как-никак, место святое, намоленное, а нехристи пришли его испоганить.

Он было собрался переходить туда, чтобы продолжить казнь мунгалов, томимый ненасытной злобой внутри, проснувшейся ввиде матерого бирюка — вожака волчьей стаи, когда там возникло какое-то движение. Вятка нырнул в темноту и затаился в кустах, наблюдая за происходящим. Какой-то сипай с кряхтением подлез под лошадь, не переставая строчить словами и издавать неприятные звуки, он надолго застрял на одном месте, видимо, сожрал что-то непотребное, хотя желудки у ордынцев были железными. Но и после сидения ему не полегчало, и он поскакал мимо лежбища соратников, порезаных Вяткой, к святому колодцу, не замечая ничего вокруг, поддерживая штаны и пропуская через рот отрывистые фразы.

Среди ордынцев усилилось сонное бормотание, а когда сипай издал на ходу болезненный вой, кое-кто приподнял от потников голову, пытаясь осмотреться. Допускать пробуждения было нельзя, сотник метнулся наперерез воину, страдавшему животом, догнал его на дороге к колодцу и воткнул нож в плоский затылок по самую рукоятку, затем с омерзением стряхнул голову нехристя с острия. Лежбище успокаивалось, снова впадая в сон, больше похожий на обморок, лишь лошади продолжали громко прядать ушами да утробно покряхтывать, сбивая желание Вятки добраться до юрты джагуна через трупы простых сипаев. Пнув ногой убитого ордынца, он прошипел сквозь зубы:

— Тебе бы сталось и подмыть свои ляжки святой водой, как той скотине без ярма, — он сплюнул на кучу тряпья под сапогами. — Все одно вам придется убраться с нашей земли — не ганзеи и не гальцы, от вас поганью несет за версту, ажник наизнанку выворачивает.

Он быстро поднялся на бугор, подобрав по пути охапку сухих веток и выдернув из клети с мертвяками ствол молодого дерева с наполовину обрубленными сучьями. Опустив его в подкоп, сложил ветки на притрушенных землей досках так, чтобы они рассыпались по ним от малого толчка, и слез по сучьям на половину ствола. Затем зажег лучину, поставил на место первую доску, а крайней крепко пристукнул по ней и, услышав, как развалились наверху ветви, укрывая лаз, вошел в подземный ход.

Новый день только начинался, а несметные орды Батыги уже пошли на приступ крепости, заводя себя визгом и боевыми кличами, теперь ордынцы лезли со всех сторон, переплывая на конях Жиздру и другие реки, вошедшие в берега, с бурдюками при седлах, наполненных воздухом. Они подтащили к стенам камнеметные и стенобитные машины и заставили обслугу, узкоглазых выходцев из страны Нанкиясу, поставленных погонять русских пленных, крутиться при них от утренней зари до вечернего заката, разбивая ворота под проездными башнями крепости на противоположных ее сторонах и забрасывая градом камней истобы и терема с другими строениями внутри ее, не давая защитникам поднять головы. Тучи стрел и копий с горящей паклей превращали светлый день в темный вечер с обрывками пламени в дымном воздухе, несущимися в одном направлении, которые пронизывали каленые жала железных наконечников.

Сотни веревочных лестниц впивались крюками в навершия стен, они обвисали под тяжестью ордынских воинов, лезущих по ним с алчно сощуренными глазами и сцепленными скулами, внизу метались взад-вперед не менее злобные всадники, пускающие стрелы во все живое и неживое, если оно двигалось. Кому-то из осаждающих удавалось взобраться наверх и завязать бой с защитниками на пряслах, стремясь продержаться до подхода подмоги. И тогда на маленьком участке стены разгоралась жестокая битва со сверканием клинков, звоном щитов, с визгами и криками, с отрубленными головами и другими частями тел, мелькающими в кровавом дожде, орошающем вековые стволы. Она продолжалась до тех пор, пока одна из сторон не уничтожала противников или не рвалась дальше за смертью, поджидающей ее уже на взбегах и на улицах городка в лице баб и отроков с луками в руках. Но чаще получалось так, что защитники рубили штурмующих на куски или накалывали на длинные копья с толстыми древками и длинными наконечниками, и сбрасывали кривляющиеся тела вниз, под копыта лошадей соплеменников, в пылу боя ненавидящих ни чужих наверху, ни своих под ногами, растаптывая еще живых недавних товарищей в кровавое месиво, укрывающее толстым слоем основание стен. С каждым днем слой подрастал, распространяя зловоние, от которого осажденным нечем было дышать, и которое не являлось препятствием для новых орд осаждающих, приходящих на смену нашедшим смерть.

Вятка вместе с сотней держал оборону на участке рядом с проездной башней с воротами, выходящими на посадскую сторону и на луг за Другуской. Он подправил меч у кузнеца Калемы, подточив с обеих сторон лезвия мелкозернистым камнем с красными прожилками, которым хорошо было выправлять серпы и засапожные ножи с рукоятками из корней вяза, и теперь мог рассечь любой ордынский доспех, если его ковали даже кузнецы, придумавшие булат. Он давно перестал гоняться за каждой лестницей, впивавшейся крюками в навершие, осознав, что ордынцы только и ждут, когда кто-то из ратников высунется из-за укрытия, чтобы поразить его стрелой либо дротиком, а дожидался за башней или за зубцами, пока она покроется гроздьями поганых, и срубал веревки удлиненной секирой с толстой жердиной вместо ручки. Это приспособление он смастерил после того, как едва не нахватал ордынских стрел при попытке обрубить лестницу мечом, скоро его пример взяли на вооружение многие ратники, что уменьшило потери в живой силе козлян.

Вот и сейчас Вятка примостился за углом вежи, наблюдая как нехристи, оставив коней на одного из коноводов, прыгают с разбега на ступеньки лестницы и устремляются вверх, держа кривые сабли в зубах. Когда первый достиг основания башни и нацелился схватиться руками за края бойницы, чтобы проникнуть внутрь ее, сотник поднял секиру за конец жердины и, прикрывшись щитом, рубанул длинным лезвием по веревкам, оскалившись на моментально возникший визг поганых, полетевших вниз. Оттуда взметнулась туча стрел с черным оперением, намереваясь изрешетить его скошенными наконечниками, но сотник был уже недосягаем за рядом бревен, пригнанных друг к другу впритык. Как раз в это время к нему подскочил один из дружинников и скороговоркой зачастил:

— Вятка, тебя затребовал к себе воевода Радыня.

— А что там такого? — насторожился тот. — Мунгалы индо прорвались с напольной стороны?

— Хуже, Вятка, поганые порешили тысяцкого Бугриму.

— Вота еще новость незваная! Стрелой?

— Сулицей мунгальскою, ее успел метнуть нехристь, прятавшийся за спиной другого, проскользнувшего промеж княжеских отроков на прясло и завязавшего с ними бой.

— А куда подевались дружинники, что оставили отроков на стене одних? — насмурил сотник крутые брови. — Ужель за городнями отсиживались?

— Дружинников на том краю почти не осталось, разве что два десятка на сотню отроков, недорослей да баб с девками, — вестовой увернулся от дротика, влетевшего в бойницу и воткнувшегося в противоположную стену глухой башни, и договорил. — Сбирайся Вятка до Радыни, а я останусь заместо тебя.

Сотник шевельнул плечами, закрытыми кольчужкой, набранной из мелких колец, и протянул княжескому вою необычную свою секиру, успевшую окраситься кровью ордынцев:

— Тогда вот тебе оружье, с ним не надо лезть на рожон, оно достанет поганых даже из-за угла вежи.

— Видал я такую секиру, Калема наковал их не один десяток, — ухмыльнулся вестовой, прикидывая в руке боевой секач. — Беги, сотник, воевода сказал, чтобы ты прискакал в княжьи хоромы на одной ноге, там собрался совет.

— А Бугриму куда отнесли?

— В церковь Параскевы Пятницы, там его отпевают.

Вятка надвинул поглубже шлем и поспешил к взбегам, пока добежал до них и начал спускаться вниз, насчитал до двух десятков трупов ратников вперемешку с ордынцами, убирать которые стало некому. Бабы с девками носились взад-вперед с горшками расплавленной смолы, с пучками стрел, охапками сулиц и лукошками с большими камнями, за их подолами мотались как привязанные мальцы от десяти до тринадцати весей, прогибаясь под тяжестью тех же камней и древков копий. Старики старались подкатить поближе к взбегам бревна, защитники подхватывали их и сбрасывали на головы ордынцев, и дотянуть до полатей дубовые бадьи с кипятком, которые опрокидывались опять на поганых. А старухи на месте мазали дружинникам раны пахучими мазями, перевязывая их лоскутами льняного полотна, они помогали покалеченным покинуть поле боя.

Все крутилось и вертелось, словно колесо со спицами, собранное из людей, из которого они периодически выпадали, пораженные вражескими стрелами или убитые камнями, пущенными из ордынских камнеметных машин, придуманных не мунгалами. Улицы города тонули в дымах от пожарищ, они были пустынны, будто горожан разогнал по щелям крупный град, только он был не ледяной и не круглый, а огненный и длинный, с острыми жалами на конце. Вятка пересек небольшую площадь перед детинцом, обнесенным забором, хоронясь за стенами истоб, и завернул в калитку рядом с воротами, направляясь к княжескому терему на другом конце подворья. Во рту скопилась горечь, нос забивала сажа, летавшая по воздуху ввиде крупных ошметьев, рядом впивались в землю стрелы с горящей паклей, пущенные нехристями наугад, они падали с неба отвесно, отчего представляли большую опасность, поэтому сотник не опускал правой руки со щитом, которым прикрывался.

Пока бежал, навстречу попалось всего несколько вестовых из княжеских отроков, спешивших с донесениями в разные концы крепости. Юнцы ловко увертывались от камней и стрел, почти не загораживаясь деревянными щитами, обтянутыми бычьей толстой кожей, они были похожи на летних увилистых мальков в прибрежных водах Жиздры. Вятка доспешил до крыльца терема и привычно соскреб грязь с сапог о железную скобу, вкопанную возле ступеней, лаптей в городе после того, как зима отступила, никто не надевал, на них налипало столько грязи, что невозможно было оторвать ноги от земли. Он легко взбежал наверх и надавил на массивную входную дверь, в нос ударил запах жилого помещения с поварами, с мамками, няньками и малыми детьми, от которого сотник успел отвыкнуть за время обстояния с ордой. Он подумал о том, что давно не заглядывал в свою истобу на Большой Черниговской, обходясь сведениями от сестры, крутившейся тоже на стене, и успокоился тем, что с матерью было все в порядке, а младшего брата призвал в услужение малолетний князь Василий Титыч. Так он и мотался за ним в поезде, похваляясь княжьей лопотью и поглядывая с затаенной завистью при редких встречах на старшего брата, ему тоже хотелось защищать крепость от басурманов меткой стрелой и острым мечом.

Вятка прошел коридором до входа в гридницу, отвечая на поклоны домочадцев, и потянул ручку двери на себя. На лавках сидели бояре и купцы, они будто никуда не уходили, хотя теперь облачились в доспехи, на поясах висели мечи и засапожные ножи в чехлах. Столы были сдвинуты, во главе восседала на стольце княгиня, рядом с ней примостился на высоком стуле малолетний князь, столешницы были чистые, без льняных скатертей и без намека на пиршество. Вятке хватило взгляда, чтобы увидеть в князе разительную перемену, лицо его поменяло молочно-розовую окраску на смугловатую, оно успело загореть на весеннем жарком солнце, черты стали резче и выразительнее, в глазах появился властный блеск, присущий избранным от народа. Но когда наследник козельского престола заметил сотника, то едва не превратился в обычного ребенка, дождавшегося прихода человека, к которому тянулся. Он вскинул голову и подался вперед, со значением оглядывая собрание.

— Вятка, проходи к столам, — громыхнул воевода басом, делая рукой приглашающий жест, но не предлагая сотнику места на лавке. Он сидел сразу за боярским рядом, по правую руку от него положил тяжелые кулаки на стол тысяцкий Латына. — Тебе донесли, что поганые порешили тысяцкого Бугриму?

— Донесли, — подтвердил тот, придвигаясь ближе к началу столов. — Я когда проходил днешним градом не зашел в церковь Параскевы Пятницы, где его отпевают, а поспешил сразу сюда.

— Уже отпели, вечером похороним всех убиенных на кладбище за Усмариной улицей, — Радыня оглянулся на княжью семью и снова повернулся к ратнику. — Что ты молвишь нам по этому случаю?

— Бугрима был смелым воем, и ему надо отдать ратные почести.

За столами одобрительно загудели, бояре, купцы и горожане неумело наложили на себя, под присмотром княгини, корявые двуперстия, поминая вместо имени Христа языческого бога Перуна и всех его помощников. Кто-то из купцов пояснил:

— Как только закончится дневная ордынская круговерть и нехристи уйдут от стен Козельска на ночевку, мы помянем тысяцкого по нашему обычаю, прежде чем опустить его в землю.

— Так и будет, — поддержал его Латына.

— Так было всегда, — подтвердили собравшиеся.

Княгиня Марья Дмитриевна опустила руки на подлокотники стольца и посмотрела на Вятку испытующим взглядом, в котором чувствовалось уважение:

— Ратник Вятка, мы ведаем о твоих подвигах, ты сам недавно перешагнул порог парубков, а уже стал сотником, — она помолчала, дожидаясь, пока подданные усвоят сказанное ею, затем продолжила. — Мы пожелали узнать твое мнение смелого воя, стоявшего на защите города от мунгалов плечом к плечу и с воеводой Радыней, и с тысяцким Латыной, и с тысяцким Бугримой.

— Это так, матушка Марья Даниловна, — наклонил голову сотник. — Дело у нас общее, потому мы держались все вместе.

— Кого бы ты предложил назначить на место убиенного Бургимы, оставлять без главы его дружинников и участок стены от одной проездной башни до другой по правую сторону крепости никак нельзя.

Вятка вскинул было брови, смутившись и за высокую оценку ратного своего труда, данную княгиней, и за оказанное доверие, он обернулся на воеводу и на тысяцкого Латыну, подбодривших его одобрительными кивками. Такое же расположение было написано на лицах бояр во главе с Мечником, на лицах остальных горожан, но больше всех ждал его ответа князь Василий Титыч, сцепивший руки перед подбородком. Вятка переступил с ноги на ногу, нащупал рукоять меча, словно хотел добрать от него уверенности, затем расправил плечи:

— Пресветлая княгиня, в козельской рати добрых дружинников без счета, взять Темрюка, Прокуду, того же Якуну, который из сбегов, а тем паче Курдюма со Звягой. Они пока десятские, но их можно назначать сотниками, а с того звания возвышать кого-то одного до тысяцкого, — он обвел собравшихся убедительным взглядом. — Вои проверенные, я много раз ходил с ними на охоту в мунгальское самое логово, и всегда опирался на них как на себя. Такое мое слово.

Сотник заметил, как заулыбались после его слов граждане города, как потянулись они ладонями к лопатистым бородам и густым усам, перекидываясь друг с другом короткими усмешками. Этой всезнающей улыбки не удержал и малолетний князь, у которого не было пока ни бороды, ни усов, но который последовал примеру остальных. Лишь Марья Дмитриевна сдержала чувства, она со значением посмотрела сначала на боярина Мечника, потом на воеводу Радыню. Последний завел за плечо конец бармицы, прикрепленной к мисюрке, и повернулся к говорившему:

— Про отвагу воев, которых ты назвал, у нас знают от мала до велика, но вот какое дело, — Радыня выдержал паузу и развел руками. — Эти ратники как один пожелали, чтобы место тысяцкого занял ты.

Вятка поджал губы и приподнял плечи, ему стало неудобно от того, что он похвалил тех, которые ратовали за него, но больше на высокий пост никого назвать не мог, потому что хорошо знал только верных друзей. Отступив на шаг, он положил руку на грудь:

— Я сказал так, как думаю, у меня есть два друга, с которыми я вырос на одной улице, это Бранок и Охрим, они тоже могли бы стать воеводами ратей, но если бы я их назвал, вы подумали бы, что я восхваляю своих друзей. А те ратники только мои боевые товарищи, — Вятка опустил руку и взялся за яблоко меча. — Больше ничего сказать не могу, все дружинники познали ратное искусство не только на подворье воеводы, а в сшибках с мунгалами.

Молчание в гриднице длилось так долго, что сотнику показалось, он высказался путанно, а главное, с умыслом, не выделив из названных им воев ни одного достойного на пост тысяцкого. Собравшимся должно быть почудилось, что это место он приберег для себя, поэтому он снова подошел к краю стола и четко произнес:

— Но если дело дошло до высокого назначения, первым номером у меня стал бы дружинник Темрюк, есть у него и волчиная хватка, и неспешные рассуждения в особо опасные моменты. Я видал его на ловитве, когда мы порешили за одну ночь почитай шесть сотен нехристей, я стоял с ним рядом на стене, а потом был в одном поезде во время похода в Серёнск.

— И это нам ведомо, — как бы отмахнулся тысяцкий Латына под те же общие усмешки. — Вот и Темрюк, матерый вой, бил себя кулаком в грудь перед Радыней, пестуном нашего князя, доказывая обратное и в твою пользу.

— Он крест на моих глазах целовал, — ухмыльнулся воевода.

— А Перуну не изменяет, — поспешил Латына с уверениями.

Вятка потоптался на месте, затем развел руками в стороны:

— Тогда какой вопрос, сами тысяцкого и выбирайте, — он снова подобрался и отошел от стола на пару шагов. — Я назвал дружинников, достойных этого высокого места.

— А мы его выбрали, — боярин Мечник встал с лавки.

— Вота диво дивное! — опешил сотник. — А чего от меня добивались, в пересуд только втянули?

Вслед за боярином поднялся воевода, за ним остальные граждане по обе стороны столов, не заставили себя ждать и княгиня с сыном.

— Считай, что это было твое честное слово, навроде клятвы гражданам Козельска, — успел пояснить воевода. — Клятва у тебя, Вятка, оказалась верной и крепкой.

— И к месту, — добавила княгиня Марья Дмитриевна под одобрительную улыбку сына. — А посему, сотник, с этого момента ты заступаешь на место убиенного тысяцкого Бугримы и получаешь от нас знаки отличия — доспех и шелом с серебряными накладками, а еще меч в ножнах с серебряным узором.

Она хлопнула в ладони, из боковой двери в гридницу вошли отроки в ратной справе, они несли перед собой куяк — пластинчатую бронь, украшенную серебряными накладками, и прямой меч с рукояткой из кости с вделанными в нее драгоценными камнями и в ножнах с серебряным узором. Сотник, еще не пришедший в себя, принял дар, затем внимательно осмотрелся вокруг, и с достоинством поклонился княжьей семье и гражданам:

— Матушка Марья Дмитриевна и пресветлый князь Василий Титыч, вольные бояре, ратные люди и купцы, а так-же граждане города Козельска, премного вам благодарен за высокую честь, оказанную мне, — он сглотнул слюну и распрямил плечи. — Даю истинное слово оправдать доверие на поле брани.

Вятка снял свой колонтарь без рукавов, отцепил от пояса меч и примерил дар, сверкавший в лучах солнца, залетавших в окна, серебряно-матовым отсветом. Доспех пришелся впору, а меч был по руке, тысяцкий надел на голову шлем с высоким шишаком и опустил на нос серебряную стрелку, превратившись в былинного богатыря с ясными синими глазами и русой окладистой бородой.

— Слава доброму ратнику! — оглядев Вятку, крикнул воевода, воздевая правую ладонь.

— Слава Вятке! Слава нашему тысяцкому!!!

Из дверей, из которых отроки выносили ратную справу, вышли теперь служки в длинных одеждах и с подносами в руках, на которых стояли тарелки с яствами и кубки с хмельными брагой и медовухой. Они поставили все на столы и удалились, бросая на виновника торжества восторженные взгляды, словно он один мог спасти город от нашествия поганых, клубившихся за стенами день и ночь. Вятка лишь смурил брови, чувствуя, как вливается в него неведомая сила, как распирает она бока и проясняет сознание. Теперь под его началом числилась половина городской рати и половина крепостной стены, которую нужно было удерживать не одной сотней воев, иначе враг мог прорваться и повырезать малых и старых, угнав в полон мастеров да молодых девок. Но это послабление для них было равно медленной смерти, потому что в рабстве никто долго не жил, а мог не пощадить никого за упорство, с которым козляне защищали родной дом. Когда возгласы улеглись и граждане расселись по лавкам, княгиня указала перстом за правое плечо Латыны:

— Занимай, Вятка, место тысяцкого и принимай участие в совете по защите крепости от ордынских полков. Отныне оно твое.

Радыня вместе с Латыной придвинулись ближе к боярскому ряду, новый тысяцкий уместился после них и взял в руки кубок, отлитый из серебра с чернением. Снова со всех сторон посыпались здравицы, заставившие его опрокинуть кубок в рот и выпить, растягивая наслаждение. Напиток оказался справным, выдержанным несколько лет в дубовых бочках, закрытых крепкими пробками, от него по жилам потекла теплая волна, вернувшая долгожданное томление напряженному телу. Когда Вятка вернул кубок на столешницу и огладил ладонью усы с бородой, он почувствовал себя уверенно, готовый решать проблемы города наравне с избранными Тут и подкатился воевода, поставивший перед ним задачу, назревшую вместе с присвоением чина:

— На неделе намечалась большая охота и ты, Вятка, должен был ею руководить, я знаю, что ты уже наметил, кто и каким путем пойдет в мунгальский стан, и кому там что делать. Но тебе, тысяцкий, теперь не до охоты, забот прибавилось поболе и поважнее, — он посмотрел на притихших горожан и прямо спросил. — Кого ты поставишь заместо себя во главе охотников и есть ли теперь в ней нужда? Не забывай, ратник, что твой голос стал весомее во много раз.

Вятка ощутил на себе множество взглядов, которые сошлись на его лице и стали давить так, что невольно захотелось загородиться руками, будто поднялся сильный ветер и начал дуть в трубу, направленную одним концом только на него. Но вместо этого он распрямил спину и вскинул голову, встречая невидимую силу стальным взором из-под сомкнутых на переносице бровей. Он уверенно сказал:

— Наша охота в становище ордынцев назрела как гнойный чирей, который уже не возьмешь прикладыванием к нему подорожника, пришла пора выдавливать его вместе с кровью, иначе жар поднимется во всем теле, — он рубанул рукой по воздуху. — В крепости ратных людей осталось наперечет, а нехристи прибывают под стены несчетными отрядами, они пришли на Русь тремя ордами и сколько их всего — неведомо никому. Мунгалы вырезали и обожрали всю округу, их кони выщипали траву и добрались до корешков, они не считаются с потерями и не уходят в степи, а это означает одно — ордынцы решили взять Козельск во чтобы то ни стало.

— Правильно молвит тысяцкий, — поддержал боярин Мечник его слова. — Если мы не нанесем им большого урона в живой силе, нам придется держать оборону до последнего ратника.

— Все равно мунгалы возьмут город, — высказал свое мнение один из купцов. — Потому что их — тьмы, а нас — наперечет.

Снова гридница наполнилась шумом голосов, в которых слышались гнев и одновременно вопрос, как быть дальше. Многие горожане настаивали на том, что нужно держаться до конца, чтобы мунгалы положили под стенами как можно больше воев, потом устроить на них ночную охоту, и если они не уйдут после этого восвояси, а примутся за штурм с еще большим усердием, воспользоваться подземным ходом, оставив крепость на милость победителя. Ведь брань на этом не закончится и даст бог придется встретиться на широких дорогах, которых на Руси много. Другие предлагали уйти сразу, унеся с собой самое ценное и спалив крепость дотла, пусть ордынцы поживятся объедками, а когда они сгинут в степях, отстроить город заново. Главное, сохранится ядро вятичей и будет кому вспахивать поля и сажать в землю зерно.

Споры длились долго, служки обнесли гостей кубками с медовухой и пивом по третьему разу, успели заменить горячие блюда на холодные закуски, поставив рядом с тарелками глиняные кружки со студеным квасом и морсом из замороженной в липовых кадках морошки и клюквы с брусникой, чтобы было чем остужать разгоряченные головы. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь окна с византийским разноцветным стеклом, перебрались с пола на деревянный потолок и разлиновали его косыми линиями, а возле темных образов в серебряных окладах завозился иконник с трутом и лучинами. В конце концов перевесило мнение тех, кто ратовал за продолжение брани и за выход половины рати за стены, в их числе были бояре и купцы, переживавшие за справные терема, до которых еще не добрался огонь, и за добро в них.

— Твое последнее слово, тысяцкий, сколько дружинников ты отберешь на ловитву и кто их поведет? — воевода опять развернулся к Вятке. — И сколько воев останется на стенах для защиты города от ворога?

Вятка потрогал шлем с серебряной стрелкой, опущенной на нос, встал, загремев оружием, из-за стола, кинув взгляд на княгиню, остановил его на князе Василии Титыче, напрягшемся на высоком стуле. Их глаза встретились и каждый понял, что думы у обоих одинаковые.

— Ратников на охоту поведу я, — объявил тысяцкий спокойным голосом. — Одна половина козельской дружины останется на стенах, а другая пойдет со мной. Такое мое слово.