Козельск — могу-болгусун (Козельск — злой город)

Глава четвертая

День подкатывал к полудню, солнце разогнало моросящую хмарь, зависшую над землей урусутов, казалось, навечно, и взялось прогревать крутой склон на краю равнины, на котором стоял походный шатер Бату-хана с входом, охраняемым свирепыми тургаудами с кривыми саблями и пиками с конскими хвостами.

Джихангир восседал на низком троне, отделанном золотом, стоящем в центре шатра, на нем были доспехи, украшенные золотыми накладками, служившие месяц назад защитой владимирскому князю Георгию Всеволодовичу, разбитому вместе с объединенным войском урусутов под улусом Красный Холм. На голове был надет китайский золотой шлем с высоким шишаком, со стрелой, укрывающей нос, и с сеткой на затылке, с которого свисали по сторонам четыре хвоста от чернобурых лисиц. На груди покачивалась на золотой цепи золотая пайцза с головой тигра, на коленях лежал китайский меч с рукояткой с вделанным в нее крупным рубином. Пальцы рук были унизаны массивными перстнями с драгоценными в них камнями. Ноги были обуты в мягкие сапоги красного цвета, в голенища которых слуги запихнули парчевые штанины.

Наступал час, назначенный для приема высоких гостей, спешившихся с коней неподалеку от ставки саин-хана и уже направлявшихся к входу. Каждый из входящих вовнутрь шатра всегда преклонял одно колено и склонял голову в ожидании дальнейших указаний хозяина. Но сейчас тонкости этикета, заведенного при Священном Воителе исполнялись гостями небрежно, никто из них не снимал кожаный пояс и не вешал его себе на шею, отдавая жизнь в руки саин-хана, потому что люди, переступавшие порог, принадлежали к чингизидам или к царственным особам, ветви которых тоже отходили от главного ствола. Всех царевичей было одиннадцать, они вели родословные от пяти линий династии Чингисхана, то есть, от пяти его сыновей — Джучи, Джагатая, Угедэя, Тули и Кюлькана. Но царевичи тоже, все до единого, старались не зацепить носком сапога высокой ступеньки за ковровым пологом, прикрывающим вход, они знали, что хозяин, выбранный курултаем на пост верховного главнокомандующего всего войска, не позволил бы никому показать явное к себе пренебрежение, и его меч в случае нарушения обычая вряд ли остался бы в ножнах.

Бату-хан замечал каждую небрежность в исполнении этикета, но не спешил огорчаться, он просто запоминал ее и откладывал в памяти до наступления благоприятных времен. Потом он отомстит всем этим родным, двоюродным и троюродным братьям с дядьями и племянниками, он поступит с ними так, как поступал с непослушными приближенными его дед — непримиримо и жестоко. Если Священный Воитель и благоволил к кому в те времена, так только к завоеванным племенам с их вождями, поэтому он сумел покорить большую половину вселенной. Его внуку Батыю не суждено было придерживаться золотого этого правила по причине вечного раздора между царевичами, желавшими одного — занять любыми путями место великого кагана и стать повелителями всех монгол и покоренных ими народов. Для того, чтобы заставить их подчиняться себе, требовалась поистине железная воля, помноженная на лисью изворотливость. А пока саин-хан благосклонно кивал головой, приняв умиротворенный вид, и поводил ладонью по сторонам, показывая каждому его место.

По правую руку от него расселись на мягких коврах родные братья: Шейбани, Орду, Тангкут, двоюродные Кокэчу, Хайдар, Кадан и другие, они были внуками Великого Потрясателя Вселенной от родных его сыновей. По левую руку джихангир посадил темников во главе с ханом Бури, незаконнорожденным от кипчакской женщины сыном Хайдара. Это приводило последнего в ярость, которую он не мог скрыть никакими уловками, лицо его было красным, а глаза вылезали из орбит. По ночам Бури, чувствуя свою ущербность, опустошал бурдюки с хорзой и менял женщин до десятка за одну ночь. Но воин он был отменный, по этой причине Бату-хан давал ему поручения, с которыми справился бы не каждый чингизид. Кроме этого, он старался всеми силами сблизить Бури с другими царевичами, видя в нем в будущем большого военачальника.

На стенах шатра висели золотые китайские светильники ввиде обнаженных женщин, держащих в руках небольшие плошки для масла и фитиля, под ними сверкали металлом боевые клинки, собранные из многих стран. С потолка свисали шелковые розовые занавески с вышитыми на них золотом павлинами и цветами, с ними спорили по красоте парчевые и сафьяновые покрывала на подушках, а так-же персидские и шемаханские ковры для гостей. В углу шатра возился у костра кипчакский раб, рассеивавший над ним порошки, от которых распространялся запах амбры, мускуса и алоэ. Бату-хан покосился на старого полководца, который как всегда занял место позади всех и в тени, он старался по выражению его лица понять, все ли сделал так, как подсказывал ему тот, но на лице Субудая, изрытом морщинами, застыла только одна маска на все времена — безразличие ко всему окружающему.

Тогда саин-хан, прислушавшись к возгласам, которыми обменивались гости, властно поднял руку, требуя тишины, ему нужно было вместе с ними решить очень важный вопрос, от которого зависел общий итог похода на страну урусутов. К тому-же нельзя было допустить, чтобы кто-то из царевичей вырвался со своим крылом вперед и первым вошел в Каракорум, принеся монголам весть о победе. Это право принадлежало только ему и он никому не желал отдавать его. Всех крыльев было три, каждое состояло из четырех туменов по десять тысяч воинов, изрядно потрепанных за время ведения военных действий и за переход по густым лесам с прятавшимися в них урусутскими ратниками и беглыми мужиками из небольших селений, налетавших внезапно и метко стрелявших из-за деревьев. Одна из таких дружин под командованием рязанского коназа Калывырата-Неистового, числом в тысячу семьсот воинов, сумела отправить к Эрлику, властителю царства мертвых, пять тысяч воинов орды, в три раза больше, чем было их самих.

Другая дружина во главе с Кудейаром из Тыржика, до сих пор не была найдена разведчиками и не обложена воинами орды со всех сторон, как поступили они с рязанцами. И таких урусутских дружин становилось с каждым днем все больше, они служили как бы напоминанием орде, что ее поход закончился и пора поворачивать обратно. Вот почему Бату-хан, прежде чем вступить с войсками в родные степи, решил собрать царевичей и обсудить с ними проблемы, оставшиеся неразрешенными. Оставлять страну урусутов с набиравшим силу народным сопротивлением было по меньшей мере не умно, кроме того, была покорена только ее северо-восточная часть.

Он снова обвел властным взглядом царевичей с темниками, некоторые из чингизидов поглядывали на него с откровенными усмешками, ведь джихангир прервал поход к последнему морю не дойдя до богатого Новагорода одного конского перехода и повернув обратно возле какого-то придорожного улуса под названием Игнач-Крест. Никто в орде не знал, почему он так поступил, вызвав своим поступком массу сомнительных рассуждений. Они с той поры не прекращались никогда, а только лишь усиливались. Вот и сейчас царевичи выжидали, что им объявит джихангир на этот раз, а он продолжал требовать полной тишины, чтобы начать обсуждение главных вопросов, и был доволен тем, что среди сановных военачальников нет Гуюк-хана, сына Угедэя, кагана всех монгол, и его правой руки темника Бурундая. Ведь если бы они узнали о тайном совете чингизидов, который джихангиром и старым полководцем было решено провести без их участия, и примчались сюда, события разворачивались бы совсем в ином направлении.

Гуюк-хан нашел бы способ обвинить саин-хана во всех грехах, в том числе в непокорности защитников крепости Козелеск, и затеял бы с ним драку, которая закончилась бы неизвестно чем. Теперь же можно было проводить свою линию без оглядки на них. Крыльями командовали Шейбани-хан, двигавшийся правым флангом, сам Бату-хан, шедший посередине, и Гуюк-хан, этот сын ядовитой змеи, занимавший левый край. Но существовало еще четвертое крыло, которое было под личным началом Субудая, надежно спрятанное от всех, численность его была вполовину меньшей — полтора тумена, или пятнадцать тысяч воинов. Эта орда была вооружена лучше других полков, она выходила из тени только в исключительных случаях. Джихангир возлагал на нее особые надежды, потому что она играла роль палочки-выручалочки во всех непредвиденных случаях, в том числе тогда, когда какое-нибудь крыло вышло бы из подчинения. Это была задумка Субудай-багатура, смотрящего на несколько лет вперед.

— Шейбани, сколько зерна ты везешь в своих обозах? — спросил джихангир, окидывая родного брата властным взглядом.

Начальник правого крыла криво усмехнулся и высокомерно задрал жирный подбородок. Это был монгол лет тридцати с круглым лоснящимся лицом, посаженным прямо на жирные плечи, и вертлявыми черными зрачками. Короткий нос, едва выступающий над высокой верхней губой, имел подвижные как у собаки ноздри, а за толстыми губами скрывались кривые зубы с наклоном к середине. Он был в китайской кольчуге, выкованной из мелких колец, и в кипчакском шлеме с гребнем посередине, маленькие толстые ноги в зеленых сапогах были скрещены и поджаты под рыхлый зад.

— Джихангир, тебе известно, что зерно и другие припасы мы в стране урусутов раздобыть не смогли, потому что они поджигали хранилища и засыпали землей погреба, — Шейбани обвел взглядом сидящих по обе стороны трона, как бы приглашая их в свидетели. — В моем обозе зерна и других продуктов хватит разве что на два конных перехода, а это значит, что если весенняя распутица задержится, мы не сможем перевалить через Каменный Пояс и направить копыта своих коней в родные степи.

Царевичи дружно поддержали высказывание старшего среди них из чингизидов одобрительным гулом, было видно, что им понравился ответ Шейбани. Но Бату-хан не собирался сдавать позиций, он снова обвел пристальным и властным взглядом собравшихся и резко сказал:

— А почему ты решил, что копыта наших коней должны быть направлены к родным очагам? — джихангир чуть наклонился вперед и сузил зрачки. — Разве мы уже завоевали все урусутские земли, дошли до края земли и омыли сапоги в последнем море?

Это восклицание заставило царевичей согнать с лиц усмешки и настороженно обернуться к повелителю на время похода. В глазах появился неподдельный интерес, связанный с тем, что никто не знал планов верховного главнокомандующего над войском, власть которому доверил курултай. А саин-хан тем временем продолжал сверлить взглядом начальника правого крыла. И тот не выдержал напряжения, откинувшись назад, он вопросительно приподнял плечи:

— Джихангир, мы ничего не слышали о твоих замыслах, — Шейбани гулко проглотил клубок слюны. — Скажи нам, куда мы сейчас направляемся, чтобы знать, к чему быть готовыми.

— Вам нужно быть готовыми ко всему и всегда, — резко оборвал его Бату-хан, он почувствовал, что сумел переломить атмосферу высокомерия царевичей в свою пользу. — Вы уже устали воевать, что спешите разбежаться по юртам и укрыться в гаремах под женскими грудями?

— Мы не торопимся по домам и нам не нужны женщины, которые есть везде, — с вызовом бросил Тангкут, еще один родной брат Бату-хана. — Если ты ставишь вопрос так, тогда объясни нам, почему мы не пошли на Новагород и дальше, в страны заходящего солнца, а повернули назад?

Джихангир снова откинулся на спинку трона и незаметно оглянулся на старого полководца, сидящего за спинами чингизидов, он словно заручался его поддержкой:

— Потому что здесь наши потери оказались больше, чем в кипчакских улусах, завоеванных Священным Воителем и платящих нам дань по сей день, — с нажимом сказал он. — Если бы мы продолжали углубляться в страны заходящего солнца, мы бы растворились в их землях раньше, чем достигли бы берегов последнего моря. — Он подождал, пока сказанное им осядет в головах военачальников, призванных на совет, и продолжил. — Великий Потрясатель Вселенной сказал, что глубина несет в себе смерть, я сейчас объяснил вам, почему нас ждала бы там смерть. А теперь дополню высказывание моего деда своей мыслью, к которой пришел сам в этой стране: Чтобы глубина покорилась, к ней нужно привыкать постепенно.

Наступило напряженное молчание, и вдруг закрытое пространство шатра прорезало громкое восклицание, заставившее царевичей обернуться, они увидели Субудай-багатура, приподнявшегося на ковре и воздевавшего руки к потолку:

— Уррагх, джихангир! — хрипло повторил он. — Да будешь ты благословен в веках, и пусть Тенгрэ, бог Вечного Синего Неба, и бог войны Сульдэ не обойдут вниманием весь твой род. Дзе, дзе! Ты истинный продолжатель дела своего великого и мудрого деда!

Бату-хан подождал, пока смолкнут одобрительные отклики, вызванные неоднозначной реакцией старого полководца на его ответ, обычно сдержанного при любых обстоятельствах, и поставил точку в вопросе, считавшемся до этого момента позором для джихангира всей орды:

— Вот почему я отдал приказ войску поворачивать обратно. Теперь вы понимаете, что нужно сначала привыкнуть к завоеванным пространствам, а заодно набраться сил, и только потом обновленной ордой неудержимо хлынуть вперед, гася еще тлеющие очаги сопротивления в землях урусутов и зажигая новые пожары в других странах, которые мы поставим на колени так-же, как сделали это с урусутами.

И снова послышались одобрительные голоса, которых прибавлялось все больше, лишь отдельные из царевичей продолжали напускать на себя заносчивый вид, говорящий больше о их непримиримости к самому саин-хану, нежели к решениям, принимаемым им. Среди противников оказался Бури, к которому Бату-хан относился с большим уважением, он ударил ладонью по доспехам на груди и спросил:

— Джихангир, ты не ответил на вопрос Шейбани, куда ты решил повести войско, если сейчас копыта наших коней не будут повернуты в сторону Каменного Пояса и реки Улуг-Кем — Енисея, за которыми раскинулись родные монгольские степи?

Под куполом шатра воцарилось молчание, в котором ощущалось кроме любопытства желание опять включиться в спор. Ведь решение курултая могло быть изменено в любой момент, достаточно было обладателю высшего военного поста допустить ошибку, которую сочли бы непростительной. Его немедленно лишили бы звания и заменили бы благосклонность смертной казнью через отделение головы от туловища, или ломанием хребта, а может быть насаживанием на кол. Была бы причина, а приемов умерщвления провинившихся в Золотой Орде существовало множество.

— Разве мало мест, где мы можем отдохнуть и пополнить ряды наших войск новыми кипчакскими воинами вместе с запасом фуража? — ответил саин-хан вопросом на вопрос. — Священный Воитель наградил хана Джучи, своего сына, а моего отца, богатым улусом с центром в куманском Сыгнаке, я тоже хочу иметь свой улус, поэтому я повелеваю. — Джихангир вздернул подбородок вверх, взгляд его черных глаз, отливающих свинцовыми отблесками, остановился на мгновение на каждом из царевичей и темников, присутствующих на совете. — Как только мы возьмем крепость Козелеск, орда повернет в куманские степи к берегам царя всех рек Итилю. Таково мое решение.

На этот раз Субудай-багатур не издал ни звука, потому что новость была неожиданной не только для царевичей, но и для него. Он угнул голову, увенчанную собачьим малахаем, и стал напряженно думать о том, что даст войску поворот на берега Итиля, и какую из этого выгоду можно будет извлечь.

По берегам великой реки жили булгары, татары, буртасы и множество других племен, завоеванных монголами и примкнувших добровольно к орде, там была сочная трава, тучные стада и много женщин. Там протекала жизнь, мало чем отличавшаяся от жизни в монгольских степях. Но главное, там было спокойно, потому что вокруг не было врагов. Если бы джихангир повел войско в родные степи, ему пришлось бы услышать немало насмешек от каракорумских родовых ханов, которые нашли бы к чему прицепиться. А если бы он повернул на Сыгнак, столицу вотчины своего отца, то войско окружали бы враждебные кипчакские ханы с народом, резко отличавшимся обычаями от степняков. Значит, саин-хан предпочел вечным разборкам с единокровниками и постоянному напряжению в среде кипчакских ханов спокойствие и сытую жизнь в итильских улусах.

Старый полководец метнул на хозяина шатра пристальный взгляд единственного глаза, складки на лице начали разглаживаться от самодовольной улыбки. Хорошего кагана готовил он на трон в Каракоруме, и полководец из него получался отменный. Он с нескрываемым сожалением посмотрел в сторону царевича Шейбани, не оставлявшего надежды унизить своего более удачливого брата, Субудай уже точно знал, что ни один из чингизидов не обладает таким блистательным умом, какой достался Бату-хану от его великого деда, непобежденного никем.

— И когда Гуюк-хан обещал взять эту маленькую крепость Козелеск? — с издевкой спросил Шейбани у джихангира, поигрывая рукояткой плети. — Нам известно, что он стоит под ней уже третий день.

— Я думаю, что все дело в разливе рек, окружающих городок, хотя не исключаю, что доблестный сын великого кагана всех монгол прозевал время, когда его можно было захватить врасплох, — небрежно изрек саин-хан, давая окружающим понять, что так оно и есть на самом деле. — Я отдал Гуюк-хану приказ, если он не возьмет крепость в два дня, придется оповестить курултай о его неудаче. И пусть тогда высший совет решает, как поступать с ним дальше.

— Этот приказ вряд ли будет ему под силу, — с сомнением покачал головой Орду, молчавший с самого начала совещания. — Мне о Козелеске рассказывал урусутский купец, который торговал со страной Нанкиясу еще при коназе Мастиславе, порубившем послов Священного Воителя и сдохшим за эту провинность как собака под ногами наших воинов. Купец говорил, что Мастислав укрепил крепость, окруженную водой с трех сторон, высокими стенами, глубокими рвами с крутыми валами, и прорыл между реками каналы, чтобы они соединились.

— Но мы не можем стоять здесь до тех пор, пока Повозка Вечности не повернется к нам своим боком, — вскинулся Шейбани. — Коням не хватает зерна, а воины все чаще обращают взор на заводных лошадей.

— И такое положение наблюдается во всех туменах, — поддержал его Бури, не знавший, на кого выплеснуть ярость, всегда клокотавшую у него в груди.

Джихангир обхватил пальцами концы подлокотников на троне, отчего золотые перстни с многочисленными в них драгоценными камнями брызнули во все стороны разноцветными искрами. Он прекрасно понимал, что каждый лишний день, проведенный в неприветливой стране урусутов, облюбованной несметными полчищами злых духов — мангусов, дыбджитов, лусутов, сабдыков и туйдгэров, отнимал у войска не только силы, но и жизни. Но уходить из этой страны, оставляя за спиной рассадник сопротивления, грозящий потерей всего смысла похода, он не помышлял. Бату-хан помнил, что говорил ему в детстве великий дед — любое дело должно иметь свой конец. Не покосившись на старого полководца, как делал это всегда, когда обсуждались главные темы, он чуть подался вперед и жестко сказал:

— Завтра с наступлением утра Непобедимый с тысячей кешиктенов выдвинется к стенам Козелеска и выяснит обстановку на месте. Если Гуюк-хан со своим любимцем темником Бурундаем допустили оплошность, на смену им пойдут тумены Кадана и Бури…

Старый полководец медленно продвигался на саврасом коне вдоль русла реки Другуски, тело его наклонилось вперед, одна рука с плетью висела вдоль туловища, вторая была прижата как обычно к груди, а единственный глаз сверлил все, что вызывало у него интерес. Впереди шел отряд разведчиков во главе с джагуном, за ним качались в седлах Непобедимые, отборные воины охраны, вооруженные до зубов и с тугом полководца над головами, они были и сзади, отсекая разноцветный хвост из сиятельной свиты.

Вскоре показалось место, где защитники крепости сумели разбить плотину точным попаданием болта и потопить в воде многих воинов из тумена Бурундая. Дальше виднелись следы от подъемного моста, притянутого канатами к воротам на проездной башне, а ближе к месту бывшей плотины сохранились следы от постоянного моста, снесенного половодьем или же столкнутого в воду самими защитниками. Другуска не успела войти в берега, она не успокоилась, продолжая закручивать водовороты и нести к Жиздре, с которой была соединена искусственным каналом, бревна, коряги, трупы животных и людей. Луг тоже не просох, представляя из себя пропитанную водой равнину с первыми зелеными ростками травы, к которым тянулись мордами оголодавшие кони. Всадники то и дело поддергивали уздечки или кололи холки наконечниками стрел. Субудай остановил жеребца возле воды, завертел головой, впитывая картину, открывшуюся ему.

Луг позади него был заболоченным, с глубокими канавами и рытвинами, заполненными водой, он не годился не только для нападения на город лавой, но даже для того, чтобы протащить по нему стенобитные машины, и конца весеннему разливу не было видно. А без машин взять стены крепости высотой до десяти, а кое-где до пятнадцати сажен, сложенные из вековых дубов с землей между ними, не представлялось возможным. Кроме того, бревна были обмазаны глиной, а по низу укрыты дерном, чтобы в нем гасли горящие стрелы. Это были не каменные стены и башни, как в кипчакских городах, которые раскалывались орехами от снарядов, пущенных метательными машинами, от этих они должны были отскакивать как от железных.

Вдобавок, стены имели вогнутую конфигурацию и стояли на холме с вогнутым основанием, подмытым рекой, что позволяло защитникам не только посыпать нападавших спереди и сверху стрелами и дротиками и поливать их горячей смолой, но и расстреливать с обеих боков. Особенно это удобно было делать с надвратной и угловых башен, до них было примерно три четверти полета стрелы, и это означало, что если у защитников имелись хорошие луки, они могли вести по отряду полководца прицельную стрельбу. Но старый воин не боялся урусутских стрел, он знал, что его жизнь находится в руках бога войны Сульдэ, который хранит ее всегда и везде от любого посягательства. Если бы это было не так, то его давно бы уже не было. Теперь он начал понимать, почему тумены Гуюк — хана до сих пор не добились успеха, успев положить у основания крепости множество не только кипчакских воинов, но и монгол с татарами. Он медленно, шаг за шагом, осматривал местность, изредка смаргивая с глаза влагу, набегавшую на него от напряжения.

На небольшом расстоянии от другого берега реки поднимался над землей пологий вал, на котором еще не растаял лед, сверкавший в лучах солнца между зазорами в наваленных на него ветках, тряпках и неубранных трупах ордынцев и урусутских хашаров. Значит применить турусы — осадные башни на колесах, тоже было нельзя. За валом угадывался глубокий ров, доверху заполненный тоже смердевшими трупами, над которыми кружили тучи кёрмёсов — душ убитых воинов, и чтобы перескочить по нему на другую сторону не требовалось ни досок, ни бревен. И почти сразу за рвом вырастал этот холм, или гора с подточенными весенними водами боками, вернее, это был утес с плоским верхом и конусообразным основанием, на котором высились стены крепости. Ни одна камнеметательная машина не смогла бы перебросить через них снаряды, как не был бы эффективным и обстрел ими дубовых бревен, плотно пригнанных друг к другу. Камни или не долетали бы, или теряли убойную силу, отскакивая от столетних стволов как горох от стола. А без машин осада крепости была бы бесполезной.

Субудай смачно выбил сопли и вытер нос рукавом шубы, затем легонько тронул коня медными шпорами и поехал вдоль реки к месту напротив подъемного моста. Но увидев обгорелые остовы посадских избушек и обугленные колья частокола вокруг, завернул морду коня и закачался в седле в обратную сторону. Он понял, что горожане заранее сожгли внешние укрепления вместе с избами подгородних, чтобы ордынцы не смогли ни укрыться, ни отдохнуть, ни воспользоваться строительным материалом. А еще они сделали это для лучшего обзора местности. Кроме того, с обеих сторон дороги, ведущей к переправе и дальше к главным воротам, из земли торчали затесанные концы врытых в землю бревен-надолбов с наклоном вперед, а сама дорога была очень узкой, как мост через ров, разметанный заблаговременно, следы от которого отпечатались на краях этого рва. То есть, кони могли бы обломать себе на этом участке не только ноги, но и вспороть брюха.

Старый полководец доехал почти до угловой башни с другой стороны крепости и снова удивился тому, как природа постаралась оградить ее от нападений. На этот раз защитники всего лишь прорыли еще один канал, соединив Другуску с другой небольшой рекой под названием Клютома, за которой поднимался все тот-же вал с обледенелыми боками, высотой примерно три сажени, и виднелись края рва, обшитые обрубом — ошкуренными бревнами. А с острожной-посадской стороны вал был насыпан высотой не менее пяти сажен, да еще обмазан глиной, которой было много в этих местах, и хорошенько полит водой. Вряд ли кому из попавших в глубокий ров удалось выбраться из него самостоятельно, тем более, добежать до стены, неприступной как везде.

— Дзе, дзе, кюрюльтю-желанная моя, — пробормотал Субудай себе под нос, признавая и надежность крепостных стен, и удачное расположение крепости на неприступном утесе. И усмехнулся странноватой улыбкой, появлявшейся на его лице только тогда, когда нужно было принять важное решение. — Ты ощетинилась всем, что оказалось возле тебя, как юная девственная дочь кипчакского эмира. Но ведь девственницы все равно становятся женами, а потом матерями, редко какой из них удается укрыться за каменными стенами монастырей и сохранить девственность для бога. Эта участь не для тебя, неприступный Козелеск, если, конечно, ты не предпочтешь смерть насилию над тобой.

Лицо старого воина сморщилось в страшную гримассу, похожую на ухмылку злого дыбджита, когда его не задобрили очередным кровавым жертвоприношением, он потянул уздечку на себя и хотел уже ехать с инспекцией дальше, как вдруг в предплечье, защищенное доспехами, ударил наконечник урусутской стрелы с белым оперением. От неожиданности железный воин застыл на месте и раскрыл рот, ощущая, как по телу разливается мерзкое чувство животного страха, который трудно поддавался укрощению. Он скосил глаз на стрелу, пытаясь понять, насколько глубоко наконечник вошел в тело, и застонал, выдавливая страх через по прежнему открытый рот. Древко под его взглядом медленно опустилось вниз и достало нижним концом до седла, оставалось смахнуть его с груди и зло выругаться, чтобы тут-же вознести хвалу Сульдэ, всемогущему и всевидящему. Субудай так и сделал, утирая рукавом шубы липкую слизь под носом, а потом этим же рукавом не менее липкую влагу на помутневшем от переживаний глазу.

К нему уже спешили тургауды и юртджи с испуганными лицами, на которых проступало вечное раболепие, но он резко махнул правой рукой, чтобы они не приближались, затем хлестнул жеребца плетью и поскакал вдоль реки, подальше от опасного места. Теперь он с еще большим усердием старался впитать в себя увиденное, чтобы потом в спокойной обстановке найти единственный ключик, подходящий к воротам шкатулки, прячущей внутри неизвестное, и оттого более желанное. Остальное доделали бы не знавшие пощады воины орды, которыми командовал. Субудай поднялся по склону бугра напротив угловой башни на его вершину и осмотрел панораму местности, раскинувшуюся под копытами коня.

С южной стороны стены были защищены только валом, здесь он был еще выше — сажен шесть, и глубоким рвом, над которым громоздилась воротная башня. Всех башен было восемь — две главных с воротами и шесть глухих, построенных прямо на стенах для того, чтобы в них укрывались ратники. Третья река — Березовка, тоже стремившаяся к Жиздре, прикрывала лишь один из углов, потом начиналось большое поле с карачевской дорогой по его середине, убегавшей за горизонт. Дальний край словно обрывался, увенчанный зубцами и башнями на стене, за ней сверкала полой водой широкая лента Жиздры, за которой открывалась равнина с темной стеной леса, упиравшегося в небо вершинами деревьев.

Весь городок был как на ладони, видны были церкви, детинец, хоромы с деревянными избами, люди, ходившие по просторным, не как в азиатских городах с домами из глины, улицам, ратники, сверкавшие оружием и доспехами. Но ключи можно было подобрать только с одной стороны — с напольной, открытой всем ветрам. Стены остальных трех сторон не нуждались в защитниках, их надежно защищала природа, щедрая в этих краях на проявление во многих видах, и не ласковая к чужакам. Там можно было посадить в башни только лучников, чтобы они стреляли без передыха. Субудай покосился на отметину, оставленную урусутской стрелой на груди, и снова прохрипел о том, чего хотелось душе:

— Дзе, дзе, кюрюльтю-Козелеск, ты сам скоро отдашься в мои железные объятия.

Саврасый конь вскинул высоким задом и ходко пошел отмерять расстояние до походного шатра Гуюк-хана, не предупрежденного о визите Непобедимого к нему. За ним легко снялись лошади кешиктенов-личной гвардии старого полководца с нашивками на рукавах и с умбонами-металлическими выступами на круглых щитах. Головы воинов прикрывали блестящие шлемы, а в руках они держали копья с длинными древками, под наконечниками которых развевались конские хвосты и пятиугольные разноцветные знамена. И только после них пластались над землей кони свиты из наиболее приближенных лиц с пучками цветных перьев над шишаками шлемов, по бокам мотались вместительные саадаки для луков и колчанов. И чем меньше было стрел в колчане, тем знатнее был нойон или хан. Но и к этим людям Субудай-багатур был равнодушен, как ко всем остальным в орде, он терпел их только потому, что кому-то надо было исполнять его приказы и поручения, и двигать многие десятки тысяч нукеров в направлении, нужном ему.

Среди деревьев показался золотистый, покрытый шелковой материей, шатер Гуюк-хана, сына Угедэя, кагана всех монгол, навстречу кешиктенам бросились со свирепыми лицами его тургауды, охранявшие вход. Они наклонили пики вперед и уперлись наконечниками в горла коней телохранителей Субудая, прикрыв свои груди щитами, из глоток вырвался устрашающий рев. Непобедимый натянул повод, перебросив через седло здоровую ногу, он с трудом сполз на землю и сгорбившись заковылял ко входу в шатер, не обращая ни на кого внимания. Поверх шубы у него болталась из стороны в сторону золотая пайцза с головой тигра и квадратными письменами, предупреждающими всех о том, что тот, кто не окажет чести обладателю сего знака, достоин смерти. Тургауды Гуюк-хана подняли острия копий, склонили головы в знак почтения и признания заслуг старого воина.

Субудай откинул полог и, перетащив больную ногу через высокий порог, вошел в полутемный шатер, освещенный несколькими китайскими светильниками. Здоровый глаз у него принялся ощупывать всех, кто сидел на ковриках поверх толстых войлочных подкладок, разложенных вдоль стен. Сын кагана высился напротив входа на небольшом возвышении, покрытом шемаханским ковром, подобрав под себя ноги в зеленых сапогах и набросив поверх кольчуги арабский парчевый халат, расшитый золотыми нитками. На плоском лице с острыми черными зрачками, бегающими между припухших век, отражалось раздражение от неудач последних дней. Правая рука поглаживала рукоятку кипчакского хутуга-кинжала в ножнах, обшитых бархатом и усыпанных драгоценными камнями, левая вертела рукоятку плети о семи хвостах.

Просверлив вошедшего не слишком дружелюбным взглядом, Гуюк-хан напустил на себя удивление, не торопясь с таким-же восклицанием. Субудай не стал ему мешать искать подходящее междометие, он продолжил, стоя у входа, изучать гостей. Здесь были несколько царевичей, трое темников с позолоченными пайцзами на шеях во главе с Бурундаем и его сыновьями, начальниками полков, и вездесущий Бури, занимавший на этот раз место рядом с хозяином шатра по его правую руку. Бури тоже напрягся, не зная, как себя вести. Старый воин снисходительно усмехнулся, ожидая приглашения пройти вглубь шатра и присоединиться к присутствующим, он отлично понимал царевича-полукровку, мечтающего о том, чтобы все чингизиды признали его равным себе. И пока тишина, наступившая с его приходом, не прервалась, первоначальное намерение принять участие в совете уступило у него место совершенно другим мыслям.

— Непобедимый, я рад, что ты решил посетить мой шатер и послушать наши мнения по поводу крепости Козелеск, которую мои тумены не смогли взять сходу, — нарушил тишину Гуюк-хан. Он повел ладонью вокруг себя. — Ты можешь занять среди нас место там, где тебе захочется.

Старый полководец, в ответ на запоздалое приглашение, едва заметно наклонил голову и пробурчал:

— Сиятельный, я признателен тебе за оказанную честь присоединиться к членам твоего военного совета, — он махнул здоровой рукой, показывая, что не стоит о нем беспокоиться. — Но я хотел бы предложить тебе проехаться со мной до крепости и на месте обсудить вопрос о ее штурме.

— Ты нащупал в ее стенах брешь! — подскочил на ковре Гуюк-хан, не в силах справиться с нетерпением, охватившим его. — С какой стороны ты решил нанести удар?

— Не спеши, Сиятельный, талые воды не сошли и сойдут еще не скоро, к тому-же, даругачи-начальник не успел подтянуть сюда камнеметные машины, вместе с этими требюше из страны Окситании, — остановил его Субудай. — Пока мы только примеримся, где лучше разместить машины и самострелы, чтобы одни пробили наконец в стене урусутской крепости нужную брешь, а работа вторых принесла наибольшую пользу нашим воинам.

— Пусть лучше требюше разобьют ворота Козелеска вдребезги, чем они будут бесполезно долбить дубовые бревна вокруг него, — воздел Гуюк-хан руки, он поднялся со своего места. — Тогда нашим воинам не придется карабкаться на его стены.

Царевичи и темники повскакивали вслед за ним на ноги, ожидая, кого из них возьмут с собой два лица, наиболее влиятельных в орде, все они были нацелены только на победу, а какой ценой она достанется, их мало интересовало. Зато за эту победу на поле брани можно было получить право быть первым в разграблении побежденного города и захвата в плен лучших его жителей — мастеровых людей, молодых женщин и детей, не доросших до оси колеса. А еще в награду от курултая принять в свое управление после возвращения из похода богатый улус и власть, настоящую и безграничную. Это было куда лучше, нежели путаться под ногами у своих же удачливых родственников, успевших прорваться к подножию трона, и чувствовать себя всегда униженным, тем более, выпрашивать у них милостей.

Но старый полководец, не спрашивая согласия Сиятельного, поманил за собой только царевича Бури, внука Джагатая, еще двух царевичей, внуков хана Тули, и темника Бурундая с двумя его сыновьями. Избранные вышли вслед за Субудаем из шатра, вскочили на коней и надели на левые руки китайские металлические щиты с умбонами, украшенные иероглифами, которые до этого были приторочены сбоку седел. Царевичи и темники ждали, пока старый полководец с помощью своих кешиктенов заберется в удобное седло с изодранными попоной и потником, служившими с тех времен, когда он совершал набеги на южные и восточные страны вместе со своим другом Священным Воителем. Поезд неспеша тронулся к выходу из леса, за которым раскинулась равнина, наполовину затопленная полыми водами. Это была пойма реки Жиздры, ее нужно было объехать кружным путем, чтобы приблизиться к стенам крепости с южной стороны на максимально близкое расстояние.

— Сиятельный, мне рассказали, что когда река была под снегом, один из твоих десятников повел воинов на штурм Козелеска, — переходя на крупную рысь, с издевкой напомнил Субудай скакавшему рядом с ним Гуюк-хану. — Говорят, что за ним едва не последовали остальные сотни.

— Ему сразу же отрубили голову, — поморщился Гуюк-хан, для которого этот случай стал началом позора в неудачной осаде города. — А его десяток разоружили и приставили к машинам, чтобы они тащили их через леса вместе с боолами-рабами.

— Боолов надо беречь, они дороже урусутских хашаров, не желающих работать на новых нойнонов.

— Непобедимый, как только их пригонят живыми в монгольские улусы, с них уже никогда не снимут цепей и деревянных колодок, надетых здесь наспех, — сын кагана передернул плечами и постарался замять неприятную для него тему. — Сначала нам нужно расколоть крепкий орешек, тогда мы пополним ряды хашаров, погибших во рвах и на валу от стрел своих же соплеменников, новыми их толпами.

— Это так, — согласился Субудай, поджимая морщинистые губы.

Отряд вырвался из леса на поле с южной стороны крепости и поскакал к ее стенам, под копытами лошадей чавкала не просохшая земля, успевшая покрыться зелеными ростками травы. Они стремились вверх под лучами подобревшего солнца как тесто для лепешек в глиняном горшке, замешанное сброженным молоком. Но на удивительно синем низком небе, в отличие от степного, бледно-голубого и высокого, продолжали ворочаться темные космы туч, обремененные морями воды и прошиваемые насквозь огненными всполохами. Урусутские дыбджиты и мангусы копили ярость, чтобы обрушить ее в один прекрасный момент на воинов орды и заставить отступить в степи. Но многочисленные шаманы, состоящие при каждой тысяче и сотне, не прекращали камлания ни днем, ни ночью, они били в бубны и катались по земле, исходя потоками пены, призывая степных лусутов разогнать тучи и вешние воды, и осушить земляной покров, чтобы тумены коней с всадниками на них не вязли копытами в урусутской грязи, а скакали по зеленым равнинам как по желтым степям с каменной землей.

Результата пока не было, страна урусутов не спешила признавать силу орды, сопротивляясь не только каждой крепостью, но и маленькой весью. Субудай подскакал к земляным укреплениям, направил коня вдоль них к городским воротам, стараясь держаться подальше от башен и заборол с лучниками. Пробоина в доспехе на груди заставляла коситься на нее, наводя на мысль, что защитники успели обзавестись ордынскими луками, делая вылазки не только ко рву с валом, заваленным трупами нападавших, но и вглубь войска. Он остановился напротив воротной башни, оглядывая в который раз мощные ряды дубовых стволов, плотно лежащих друг на друге.

Это было единственное место, достойное внимания, потому что сюда можно было согнать много воинов, чтобы они вели непрерывную атаку, подкрепив боевой порыв работой камнеметательных машин, бросающих огромные валуны по воротам. В то время как защитникам мешали бы нарастить численность рядов узкие проходы внутри стен и тесные башни с узкими бойницами. Непобедимый подождал, пока Гуюк-хан с тремя царевичами и темник Бурундай с сыновьями осмотрятся и в головах начнут зарождаться самостоятельные мысли о штурме, чтобы было чем уравнивать в споре противные стороны, и указал здоровой рукой на место перед рвом, через который был когда-то перекинут мост:

— Там нужно установить два окситанских требюше, они мощнее стенобитных машин, привезенных нами из страны Нанкиясу, и бьют камнями прицельнее, — он потянулся пальцами к подбородку, украшенному редкими седыми волосами, и продолжил. — А китайские камнеметы можно перестроить с помощью китайских мастеров под метание горшков с горящей смолой, солнце начало пригревать сильнее и мокрые крыши на избах внутри крепости стали сохнуть быстрее. Когда начнется пожар, тогда защитники будут менее собранными из-за дум о своем хозяйстве, а значит, менее сильными. Камнеметы можно будет разместить вдоль стены на равном расстоянии, чтобы они навели среди населения больше паники.

— Ты прав, Субудай-багатур, нам нужно сосредоточить удары требюше только на воротах, чтобы разбить камнями дубовые плахи, и чтобы обе половинки развалились на части как можно быстрее. Тогда в прорыв бросятся неудержимые сотни воинов и сопротивление защитников будет сломлено, — согласился Сиятельный, не преминув высказать свое мнение. — Но я считаю, что с западной стороны, где протекают две реки, соединенные между собой каналом, стены нужно атаковать тоже камнеметательными машинами. Там находятся главные ворота крепости, которые урусутам необходимо защищать, а значит, им придется распылять силы.

— Сиятельный, на той стороне у войска будет очень маленький участок для атаки на город, потому что луг, во первых, в канавах и рытвинах, к тому же до сих пор заболоченный, — попытался возразить старый полководец. — Во вторых, река Другуска впадает там в Жиздру, образуя широкое устье, через которое невозможно метать камни из машин. Пока воины и хашары перекинут мосты, от урусутских стрел их может погибнуть тысячи. В третьих, стены там намного выше, чем в других местах из-за того, что обе реки подмыли берег холма, на котором стоит крепость, увеличив, соответственно, его высоту.

Гуюк-хан нетерпеливо передернул плечами, он не желал мириться с положением ведомого, в которое его хотели поставить, ведь он был сыном великого кагана всех монгол, обойденного курултаем в значимости, когда джихангиром войска, уходившего в поход к последнему морю, был назначен презренный Бату-хан, у которого в жилах текла меркитская кровь.

— Непобедимый, я несколько дней приступал к северо-западной стороне крепости, начиная атаки именно с луга, и помешало мне завершить приступ весеннее половодье, начавшееся не вовремя, — раздраженно сказал он. — Если бы у меня была еще пара дней, и если бы урусуты не разбили плотину тяжелой стрелой, пущенной из арбалета, мои воины уже грабили бы город и насиловали бы молоденьких девушек, которых там так много.

Субудай почмокал губами, он не стал высказывать мысли вслух, которые могли рассорить его с сыном кагана, а подумал о том, что если бы у Сиятельного, получившего это звание из рук Судьбы, было побольше ума, он никогда бы не стал нападать на крепость со стороны главных ворот, защищенных от внешних врагов природой. Но на то она была судьба, признающая только естественный отбор — из всех семян, порожденных деревом, только одно или два становятся снова деревьями, остальное несметное количество затаптывается обратно в землю подошвами человеческой обуви и копытами скота. Вслух же он сказал:

— Но там негде поставить окситанские требюше с другими камнеметами и с турусами, с которых так удобно поражать защитников крепостей, если подкатить их поближе к стенам. Я осматривал ту сторону и пришел к выводу, что она самая неприступная из всех.

Гуюк-хан вскинул подбородок и с вызовом ответил:

— Если такого-же мнения начнут придерживаться другие высокородные военачальники, сопровождающие нас, тогда я не стану спорить, — он кинул на старого воина высокомерный вгляд. — А пока предлагаю проехать к главным воротам Козелеска и на месте принять решение по дальнейшей судьбе непокорного города.

Субудай молча наклонил голову в знак согласия, ничто не выдавало в нем чувств, которые раздирали изнутри, он десятилетиями старался обуздать их всеми силами, чтобы не потерять места, достигнутого военным талантом. Ведь он был выходцем из бедной монгольской семьи, имевшей в распоряжении лишь несколько овец и собаку, теперь же его род владел несметными стадами, а оба сына командовали туменами воинов, не знавших поражения, они боролись за власть в Великой Монгольской Орде наравне с чингизидами.

Вот и сейчас он только мазнул рукавом под коротким носом и потянул на себя повод. Небольшой отряд монгол в богатых доспехах пересек поле на конях со сбруями, отделанными золотыми бляхами, и снова скрылся в лесу, чтобы через некоторое время стремительно появиться уже на равнине, покрывшейся летучими вечерними тенями. Теперь впереди всех скакал Сиятельный, он уверенно правил к проездной башне с воротами, выходящими на посадскую дорогу. Когда до нее, помеченной обгорелыми кольями городни, оставалось с десяток сажен, он натянул повод и резко повернул коня к реке, крутившей мутные водовороты. Субудай-багатур зябко поежился, до бойниц в надвратной башне и в вежах было не больше двух сотен сажен, тогда как монгольский лук посылал стрелу на все триста сажен, без потери убойной силы. И снова старый полководец промолчал, желая выслушать до конца родного сына Угедэя, чтобы или всегда пропускать его слова мимо ушей, или иногда к ним все-же прислушиваться. Тем временем Гуюк-хан вытянул руку и, дождавшись, пока подъедут остальные царевичи и темники, указал в сторону ворот:

— Ты видишь, Непобедимый, что здесь так-же можно установить стенобитные машины и направить полет камней точно в цель. Эти ворота к тому же шире ворот, расположенных на южной стороне, и сама башня не такая массивная, — он со знанием дела принялся объяснять то, что было ясно без слов. — Урусуты не построили здесь более мощных стен и башен потому, что никогда не ожидали нападения врага с этой стороны, понадеявшись на широкие реки и высокие обрывы.

Субудай-багатур лишь пожевал сморщенными губами, ему не хотелось указывать Сиятельному на тот факт, что прежде чем разбить камнями ворота, нужно уничтожить подъемный мост, загораживающий их. Кроме того, расстояние до них было больше, чем до ворот с напольной стороны. Но главное заключалось в том, что по лугу, представлявшему из себя сейчас болото, вряд ли можно было протащить стенобитные машины, пока он не просохнет. Он понимал, что Гуюк-хана не покидала надежда проявить себя в военном деле, чтобы тем самым унизить Бату-хана, сына Джучи, сумевшего заполучить должность джихангира над войском. Но общее дело требовало и общего решения проблемы, поэтому старый полководец еще раз привел хриплым голосом свои аргументы и добавил:

— Здесь даже камней нет для стенобитных машин, — он осмотрелся вокруг, начиная догадываться, что хитрые жители Козелеска заранее очистили от них пространство вокруг города. — Я подозреваю, что урусуты затащили камни вовнутрь крепости и построили из них второе кольцо стен.

— Да, здесь нет камней для камнеметов, — включился в разговор и Бури, приблизившийся к собеседникам. Он тоже со вниманием оглядывал окрестности, словно предчувствуя, что во взятии города ему придется сыграть не последнюю роль. — Это может осложнить нам задачу.

— Я так не думаю, потому что в этой лесной стране камней везде встречалось мало, — усмехнулся Сиятельный. — Зато в нашем обозе на повозках их достаточно, чтобы разбить ворота урусутской крепости.

— Их надо еще сюда доставить, как и стенобитные машины, — не сдавался старый полководец, он снова покосился на недалекие бойницы в башнях на стене. — Нам нужно отъехать от этого места подальше.

— Чтобы показать урусутам свою слабость? — язвительно поинтересовался у него Гуюк-хан.

— Чтобы лучше обозреть подходы к главным воротам Козелеска, — угрюмо буркнул Субудай, не торопясь втягиваться в свару. — Здесь под копытами наших скакунов одни канавы.

И снова в ответ на свои слова он увидел снисходительную усмешку, покривившую жирные щеки сына кагана.

— Разве вокруг мало бревен, которые можно подкладывать под машины? — повернулся тот к нему. — Если же требюше будут плохо по ним скользить, бревна можно смазать жиром, вытопленным из животных и хашаров.

Теперь пришла очередь старого полководца одобрительно усмехнуться, он был доволен тем, что потомки его лучшего друга, ушедшего в иной мир, растут остроумными и беспощадными, они не остановятся ни перед чем для достижения цели. Но в данном случае вставал вопрос о цене, а она была очень велика, тем более, что после похода намечалось его продолжение в страны заходящего солнца. Субудай-багатур не успел привести в противовес утверждениям Сиятельного новые факты, указывающие на то, что с этой стороны крепость взять будет невозможно, он вдруг заметил на стенах какое-то движение и невольно потянул за повод, чтобы отъехать на безопасное расстояние.

Его действие не осталось незамеченным, Гуюк-хан презрительно фыркнул и кинул на хана Бури многозначительный взгяд, будто приглашая того в свидетели. Переглядывание сказало о многом, и о том, что Непобедимый постарел, что он уже не может управлять войсками с дерзкой безрассудностью, как это было раньше, и что пришло время прислушиваться к его советам вполуха и присматриваться к указаниям вполглаза. И Субудай взорвался, всегда сдержанный, он приготовился перечислить промахи самих молодых полководцев, которых было немало, чтобы поставить их на место. Курултай наделил его таким правом, негласно назначив попечителем над заносчивыми царевичами, начавшими переходить нормы допустимого. Но ему не удалось этого сделать, в воздухе раздался тонкий характерный свист урусутских стрел, они пролетели не только над головами военачальников левого крыла ордынского войска, но и между их телами, закованными в броню.

Второй рой был точнее, кто-то из всадников вскрикнул и схватился за стрелу, воткнувшуюся в тело, кто-то рванул на себя уздечку, поднимая коня на дыбы и заворачивая его на задних ногах в обратную сторону, чтобы с места взять в карьер, а кто-то перекинул в левую руку лук, намереваясь проучить урусутов. Пространство вдруг огласил яростный рев Бурундая, бросившегося к одному из своих сыновей, медленно оседавшему на бок, темник подхватил его у стремени и перетащил безвольное тело на холку своего коня. Его окружили телохранители, царевичи и другие военачальники, второй сын никак не мог пробиться сквозь них к своему брату, но отогнанный резкими воплями родителя, он отъехал подальше, не смея нарушить приказа отца. А тот продолжал оглашать воздух звериным рычанием, пытаясь вырвать стрелу, торчащую из груди своего отпрыска, и сопротивляясь натиску всадников, оттиравших его вглубь равнины, сверкавшей окнами многочисленных стариц и озерков в лучах заходящего солнца.

— Сын Бурундая убит, — глухо сказал один из царевичей, крутившийся на жеребце рядом с Субудаем. — У урусутского стрелка оказался меткий глаз и прекрасный лук.

Старый полководец повернул к нему лицо, искаженное негодованием, затем кинул раскаленный взгляд в сторону Сиятельного и хрипло сказал:

— Сын темника Бурундая погиб от монгольской стрелы, пущенной урусутами из монгольского лука, гнутого из рогов монгольского степного тура, — он зло ощерил морщинистый рот с парой гнилых зубов. — И упрекать за это мы должны свою беспечность, которая стала обходиться нам очень дорого.

Еще несколько стрел защитников крепости нашли свои жертвы среди телохранителей и отряда разведчиков, бросившихся на помощь царевичам, без которых в этой стране не обходился ни один выезд за пределы становища высокопоставленных лиц, пока наконец не начал проступать какой-то порядок. Ордынцы перестроились по пять всадников в ряд, воины первого ряда выставили вперед металлические и плетеные щиты, а второго вскинули луки и начали искать цели на навершии крепостной стены и в проемах бойниц. Тетивы зазвенели одновременно, подчиняясь приказу джагуна, отданного им негромким голосом.

Никто из монголов не думал отступать назад, пока смерть их товарища не была смыта кровью врага, так было записано в своде законов «Ясе», в книге книг для каждого монгола, составленной Великим Потрясателем Вселенной, имя которого после его с мерти нельзя было произносить. Вскоре на лугу закружились в бесконечной карусели два круга, вертящиеся в разные стороны, они соприкасались с кромкой воды. Лучники пускали тучу стрел и шли на новый круг, накладывая на тетивы очередное древко со скошенным наконечником и черным оперением. Царевичи, остановившиеся в стороне от карусели вместе с Гуюк-ханом и ханом Бури, вскоре убедились в правоте старого полководца о том, что начинать новый штурм ворот и стен с луга, еще подтопленного полыми водами, не представляется возможным. Копыта лошадей тонули в вязкой грязи, не давая набрать нужную скорость, кони срывались с краев стариц, сбрасывая всадников в воду. Субудай молча наблюдал за сценой, на лице, похожем на лоскут кожи, сморщенный от солнечных лучей, все резче проявлялась холодная усмешка, от которой у многих стыла кровь. Ее не смог стереть с впалых губ даже безрассудный поступок Бурундая, бросившегося с конем в реку и попытавшегося переплыть поток с обнаженной саблей.

Старый воин покривился еще больше, когда аркан, брошенный по приказу Бури вдогонку темнику одним из тургаудов, захлестнулся петлей на его плечах. Веревка натянулась, квадратное тело военачальника плюхнулось с седла в воду и потащилось к берегу бурдюком с прокисшим кумысом. На этом месть Бурундая за сына закончилась, он снова обхватил его мертвое тело и зашелся в долгом визге, вздымая вверх грязные конечности. Но это мстительное чувство не давало покоя Гуюк-хану, осознавшему, что он вновь сыграл роль дурака, которому судьба подарила царскую корону и власть, а он не знает что с ними делать. Некоторое время сын кагана молча наблюдал за стенаниями темника Бурундая, жирные щеки подергивались, а губы кривились, показывая желтые клыки. Затем он повернулся к Субудай — багатуру и одарил его таким взглядом, от которого любой другой ордынец превратился бы в пепел.

— Я не приглашал Бурундая и его сыновей для поездки сюда, и не снабжал урусутов монгольскими луками, — процедил он сквозь побелевшие губы в ответ на оскорбление, брошенное старым воином в его сторону. — А вылазки защитников за стены крепостей были всегда.

Великий полководец сощурил глаз, словно прицелился во врага, собравшегося вцепиться ему в горло, и прошипел:

— А я не стремился безрассудно подъезжать поближе к бойницам крепости, осознавая, что в них сидят прекрасные урусутские лучники с луками, отобранными у твоих воинов, — он распрямился в седле. — Я предупреждал тебя, Сиятельный, что с этого места нам нужно отъехать как можно дальше, но ты не захотел показывать перед врагом свою слабость.

Гуюк-хан скрипнул зубами, плеть в его руке взметнулась вверх, казалось, он готовился огреть ею великого стратега, но повисев в воздухе, она мягко легла на холку лошади. И все-таки щеки сына кагана продолжали дрожать от ярости, клокотавшей у него внутри:

— Непобедимый, ты прав, нам нужно начинать штурм стен крепости с южной стороны, не забывая нападать на защитников с западной и северной сторон, — прошипел он ядовитой змеей, промахнувшейся по цели. — С этого момента мы будем штурмовать Козелеск днем и ночью, пока мои нукеры не окажутся на его улицах и не напьются там свежей крови урусутов.

Субудай-багатур еще некоторое время сверлил огненным зрачком собеседника, он имел возможность послать в Каракорум гонца с донесением, что сын кагана всех монгол не справился с управлением левого крыла ордынского войска, и он просит разрешения заменить его другим царевичем. Те только и ждали момента, когда ближайший родственник допустит ошибку и его скинут с трона, чтобы занять высокое место. Затем он посмотрел на хана Бури, державшего во время спора нейтральную позицию, и осел в седле наполовину опустошенным старым бурдюком.

— Сиятельный, ты принял правильное решение, достойное похвалы, — сказал он, подбирая поводья. — Пусть будет благосклонен к тебе бог войны Сульдэ.

Гуюк-хан рванул на себя уздечку и, не обернувшись больше на наставника, поскакал вдоль кромки воды к пологому склону вдали, поросшему густым лесом. За ним сорвалась с места свита, оставив темника Бурундая с сыновьями на попечение его тургаудов с прислугой. Старый полководец, проводив всадников в богатых доспехах долгим взглядом, завернул в другую сторону, больше здесь делать было нечего. Он взял направление в ставку Бату-хана, джихангир ждал от него вестей, чтобы или продолжить путь войска на берега Итиля, или завернуть часть его на подмогу сыну кагана всех монгол, давнему недоброжелателю. Весенняя распутица, наступившая так внезапно, не давала возможности расслабиться, диктуя условия, никогда не совпадавшие с желаниями людей.