Краденая магия. Часть 1

Глава 17

в которой за моими будущими успехами обещают следить на весьма высоком уровне

Тела усопших из числа одаренных в этом мире было принято сжигать и развеивать пепел над морем или озером, а если поблизости таковых не было — то хотя бы над рекой или ручьем. Как я понял из скупых объяснений Морозовой (любые вопросы, напрямую связанные со смертью Сергея Казимировича, обсуждались ею с нескрываемой неохотой, причем, чем дальше — тем большей), считалось, что так отдается дань всем пяти стихиям, из которых соткана магия. Сначала свое забирает Огонь, затем к праху приобщается Ветер (почему-то не вообще воздух, а именно ветер), тот бросает его в Воду, и под конец пепел оседает на дно, уходя в Землю. Душа же, типа, уносится в Пустоту, которая признавалась пятой стихией.

Было в этой хитрой схеме, на мой взгляд, что-то нерусское, ну так ведь и магия пришла сюда не то из Китая, не то из Японии…

К месту, где на закате должна была состояться церемония — за город, на высокий берег Москвы-реки — нас подвез на служебном «манамобиле» офицер III Отделения, бывший подчиненный Огинского, представившийся поручиком Петровым-Бошировым. Его синий мундир и золотые эполеты позволили нам почти без задержек преодолеть кордоны, отсекавшие прочие экипажи. В итоге наша скромная жандармская колымага приткнулась в одном ряду с куда более шикарными колясками. В основном — отечественными «Руссо-Балтами», но попадались здесь и английские «Роллс-Ройсы», а также, изредка — «Майбахи». Марку первых мне подсказала Надя, вторые и третьи я опознал самостоятельно — по надписям латиницей на шильдиках. Кстати, когда я при этом походя назвал «Майбах» немецким, спутница меня не поняла — слова «немец» в ее лексиконе не оказалось. Экипажи же с двумя наложенными друг на друга буквами «М» на эмблеме, по словам девушки, делались в Герцогстве Баварском.

Коляски попроще, а также длинные многоместные дилижансы — транспорт, доступный мастеровым и черни — останавливались метров за пятьсот от холма, где должна была состояться церемония. Далее их водителям и пассажирам требовалось топать на своих двоих — да еще и в обход, на площадку для непритязательной публики. Нам же оставалось лишь подняться по широким ступеням в этакую ВИП-зону.

Народу, впрочем, и здесь обреталось немало: похоже, проститься с Сергеем Казимировичем съехалась вся дворянская Москва. Мужчины были в основном в мундирах, лишь немногие — в штатских костюмах, тогда непременно черных. Дамы — как правило в длинных закрытых платьях, также черных или хотя бы темно-серых или темно-синих тонов, в шляпках в цвет платьев.

Встречались, правда, и нечастые, но и не сказать чтобы по пальцам руки пересчитать, исключения. Так, в какой-то момент мой взгляд зацепился за яркое пятно в одноликой толпе. На автомате в мозгу отложилось, что это, наверное, очередной парадный мундир, но, приблизившись, я распознал впереди стройную спину девицы в красном с серебром платье. Черной у нее была разве что длинная, до пояса, коса — да и в той имелась алая лента. Словно почувствовав, что на нее смотрят, брюнетка оглянулась — и, вздрогнув, я узнал Милану Воронцову. На миг глаза молодой графини яростно вспыхнули, но, быстро совладав с собой, девица тут же придала лицу равнодушное выражение и отвернулась.

— Как бесцеремонно… — проследив за моим взглядом, пробормотал так и державшийся возле нас с Морозовой поручик Петров-Боширов. — Явиться на погребальную церемонию в платье цвета пламени — как сие бесцеремонно! — пояснил он — а то я уже было подумал, что жандарм упрекает меня за то, что пялюсь на брюнетку.

Позже на глаза мне попалось еще несколько подобных беспардонных особ — в основном, подобно змеюке Воронцовой, юных девиц, но нашлась и пара дам в возрасте. Среди мужчин в штатском диссидентов замечено не было, ну а мундиры есть мундиры, в них, как я понимаю, особо не поэпатируешь…

Отмечу, что Надино платье было непритязательно-серым и совсем простым — ни одной лишней складочки, ни одной оживляющей образ оборочки. Лицо моя спутница прятала под плотной вуалью. Я же облачился в позаимствованный из гардероба Огинского черный как смоль костюм. На меня его, правда, пришлось перешивать. Морозова взялась было за это дело сама, но, провозившись добрый час, только изуродовала исходник — пришлось спешно звать портниху из «синих воротничков». Та управилась с делом за десять минут, пять из которых заняли примерки.

Что касается самой погребальной церемонии, то она оказалась неожиданно короткой — впятеро больше времени заняла у нас дорога из дома на место. Единственную речь произнес мужчина лет тридцати пяти в зеленом мундире с золотыми эполетами, про которого Надя мне шепнула:

— Сам Светлейший князь Всеволод Романов, московский наместник! Бывший Глава Кабинета министров!

«В таком возрасте — и уже бывший?» — подумалось еще мне.

Из выступления же в памяти отпечаталась только концовка:

— …Да, времена ныне не таковы, что были еще недавно. Мирные времена. Пробои, подобные унесшему жизнь князя Сергея — редки, на границах тоже спокойно. И кому-то может показаться, что так теперь будет всегда. Что можно расслабиться. Сократить, а то и вовсе распустить армию. Начать дружить с Китаем. Некоторые даже грезят о посольстве в Северо-Американские Штаты — уж не знаю, с кем они там собираются разговаривать, с дýхами? Если бы так оно и было — да я бы первый сменил мундир на мантию книгочея и переселился бы в Университет, изучать тайны астрала. Но увы! Нет никаких сомнений, что сие — всего лишь недолгое затишье перед новой грозной бурей! Которую мы обязаны встретить во всеоружии. И, когда сия буря разразится, нам с вами будет сильно не хватать таких соратников, как князь Сергей!..

Потом возгорелось пламя, разорвавшее начавшие сгущаться подмосковные сумерки, пролетел над рекой черный вихрь, навстречу ему поднялась волна — и отзвенела минутная тишина Пустоты.

А затем толпа ручейками потекла по склону холма вниз, к дожидавшимся пассажиров экипажам. Мы с Надей и Петровым-Бошировым тоже двинулись было вместе со всеми, как вдруг на пути у нас вырос статный офицер в светло-зеленом мундире.

— Молодой князь, сударыня, — приветствовал он нас, вежливо склоняя голову. Короткого кивка — но уже без слов — удостоился и жандармский поручик. — Я ротмистр Муравьев, адъютант наместника Его Императорского Величества в Московской губернии Светлейшего князя Романова. Его светлость желает лично высказать вам свои соболезнования в связи с кончиной князя Сергея. И просит вас оказать ему честь и возвратиться в город в его экипаже. Будьте так любезны проследовать за мной, — и, как видно, нисколько не сомневаясь в нашей готовности «быть любезными и проследовать», офицер молодцевато развернулся на каблуках и зашагал с холма — по уходящей чуть в сторону выложенной каменной плиткой тропинке, на которую, в отличие от основной дороги вниз, не свернуло кроме него ни души.

— Надо идти? — шепотом уточнил я у спутницы.

— Разумеется, — слегка кивнув вуалью, столь же тихо ответила Морозова. — Благодарю вас за помощь, господин поручик, — уже в полный голос проговорила она, обернувшись к Петрову-Боширову.

— Всегда к вашим услугам, — поклонился жандарм сперва девушке, затем мне.

Судя по узнаваемой эмблеме с всадником-драконоборцем, экипаж Светлейшего князя Романова оказался не «Майбахом», не «Роллс-Ройсом» и даже не «Руссо-Балтом» — обыкновенным «Москвичом». Ну, как обыкновенным: размерами он уступал разве что многоместным дилижансам. Для водителя здесь имелось отдельное, вынесенное вперед сиденье. В крытом же пассажирском салоне, дверцу которого предупредительно распахнул перед нами ротмистр Муравьев, мог, наверное, полностью поместиться «манамобиль» покойного Сергея Казимировича. Здесь располагались два отделенных друг от друга невысоким столиком диванчика, плюс за приотдернутой шторкой виднелось креслице, которое занимал ливрейный лакей.

Хозяин «Москвича» — а может быть, и всей Москвы — встретил нас стоя на ногах — под крышей его экипажа легко можно было выпрямиться в полный рост. Лицом к лицу Светлейший князь Всеволод показался мне даже еще моложе, чем до того — больше тридцати лет я бы ему теперь никак не дал. Галантно поцеловав руку Наде и обменявшись со мной крепким неформальным рукопожатием, Романов предложил нам присесть на диванчик, сам же опустился на второй, спиной по ходу движения. О том, что таковое движение уже началось, я понял только по промелькнувшему за окном деревцу — впрочем, плавностью хода «Москвичей» меня уже было не удивить.

Тем временем из-за занавеси, где прятался слуга, один за другим выплыли три наполненных рубиновой жидкостью высоких хрустальных бокала. Хозяин поймал свой прямо в воздухе и жестом указал нам на два других, успевших опуститься на столик:

— Прошу, молодые люди. Помянем князя Сергея.

Я пригубил из бокала. Это ожидаемо оказалось вино. Недурное, да что там — великолепное, но за столом у Огинского подавалось не хуже. Знаток из меня, конечно, так себе, но разница между теми напитками и этим была далеко не столь очевидна, как, скажем, между коляской Сергея Казимировича и пафосным экипажем московского наместника.

Светлейший князь Всеволод залпом опорожнил свой бокал. Я постарался от хозяина не отстать, но мне для этого потребовалось сделать пять или шесть больших глотков. Надя за нами гнаться не стала — не отпила и половины.

— Огромная потеря, — проговорил Романов, отпуская бокал — тот сразу же отправился в полет за шторку лакея. Следом за ним упорхнул и мой, который я было поставил на стол. — И для Империи, и для меня лично. К сожалению, с князем Сергеем мы так и не стали близкими друзьями, но единомышленниками являлись без сомнения. Это был незаурядный, я бы даже сказал, великий человек. Образец дворянина. Надеюсь, юноша, что вы не посрамите доставшуюся вам фамилию, — разве что не пригвоздил он меня пронзительным взглядом к спинке сиденья — до этого обращался куда-то в пространство между мной и Морозовой, а тут специально повернул голову.

— Я тоже на это надеюсь, Ваша светлость, — выговорил я, не особо понимая, как тут нужно реагировать.

Впрочем, наместника такой ответ, кажется, вполне устроил.

— Времена грядут суровые, — одобрительно кивнув, снова заговорил Романов. — К сожалению, не все сие понимают — даже в Петрополисе… — в словах Светлейшего князя мне явственно послышались отголоски произнесенной им недавно на церемонии речи. — Как бы то ни было, придет час, когда от каждого из нас потребуется отдать Империи все, что у нас есть — и даже немного больше. Еще, конечно, не нынче. И не завтра. Но однажды сей момент настанет. И нужно оказаться к нему готовым… Как думаете строить свою жизнь, сударь, чтобы гроза не застала вас врасплох? — внезапно спросил он.

А вот на этот вопрос у меня было, что ответить.

— Мы с Надеждой Александровной намерены поступать в Федоровский кадетский корпус, — с некоторым даже апломбом заявил я.

— Похвально, — снова кивнул Романов. — В некоторых кругах сие учебное заведение, возможно, котируется и не столь высоко, как столичная Борисовская Академия, но подготовку дает как минимум не хуже оной. Уж мне-то сие ведомо: как московский наместник я возглавляю попечительский совет Федоровцев и в курсе всех их дел. И скажу, не хвастаясь: отличных офицеров выпускаем!

А еще поступившим туда сиротам не нужен опекун. Вернее, опекуном их автоматически становится сам кадетский корпус. И никакой граф Воронцов тут ничего уже не поделает — будь он хоть трижды предводителем дворянства!

И да, разумеется, это было не единственным достоинством Федоровского кадетского корпуса. Вне столицы, Петрополиса, он являлся одной из лучших высших школ магии — на этот счет мнения Романова и Нади полностью совпадали. Именно туда, собственно, и готовилась поступать Морозова, еще когда жив был Сергей Казимирович.

Но, как у любой красивой медали, у этой имелась своя оборотная сторона. Популярность подразумевает конкурс. И будь ты хоть новоявленный молодой князь, хоть одаренный сын простого мастерового — изволь пройти через горнило жесткого отбора. И если превратить воду в вино на экзаменах все же едва ли потребуют — разве что в порядке избитой шутки, то продемонстрировать иные магические навыки абитуриентам по-любому придется.

Ну а у меня пока с навыками этими было сами знаете как. Никак — один сплошной потенциал.

Ничего этого говорить Романову я, конечно же, не стал, но в голове оно само собой по-быстрому прокрутилось — должно быть, как-то отразившись на лице… А может, в ауре, фиг его знает! В общем, собеседник меня будто бы услышал — по крайней мере, в части, касавшейся экзаменов.

— Вступительные испытания у Федоровцев, конечно, не из простых, — заметил он. — Ну да что легко достается — то обычно и не ценится. А в этом году мы еще и решили восстановить одну старую традицию… Три абитуриента, набравшие при поступлении лучшие баллы, поедут в Петрополис, где удостоятся личной аудиенции у Его Высочества Цесаревича Иоанна!

— В самом деле? — внезапно оживилась скромно хранившая до сих пор молчание Надя.

Я даже недоуменно на нее покосился: что это она? Подумаешь, какая-то аудиенция — велика важность! Впрочем, мне не то что в число лучших троих не попасть — в принципе бы по конкурсу пройти! А вот Морозова — она действительно может и на что-то большее замахнуться… Даже и в первой тройке оказаться — почему нет? Но аудиенция? Тоже мне приз!

— Так было заведено в позапрошлое царствование, при государе Федоре V, — с энтузиазмом заговорил между тем Светлейший князь. — При его старшем сыне, Императоре Федоре VI, сия традиция прервалась — ну, сами помните, какова была тогда ситуация с наследником престола…

Девушка со знанием дела кивнула — и я поступил точно так же, хотя, разумеется, понятия не имел, о чем идет речь.

— И вот теперь мы ее возвращаем! — продолжил Романов. — Три лучших новоиспеченных Федоровца — как в старые добрые времена — предстанут перед Цесаревичем. За право оказаться среди оных троих стоит побороться, не так ли?

— Истинно так, Ваша светлость, — с готовностью подтвердила Надя.

— Что ж, искренне желаю вам оказаться в числе сих троих счастливчиков, молодые люди, — заявил наместник. — Уверен, князя Сергея сие тоже весьма порадовало бы… Ну, вот и приехали, — добавил вдруг он, бросив взгляд за окно.

— Уже? — вырвалось у меня.

— «Москвич» — экипаж скороходный, не устаю сие повторять, — усмехнулся Светлейший князь. — К тому же, одна из немногих привилегий должности наместника, коей я охотно пользуюсь — быстрая езда по городу.

Тут как раз распахнулась дверца — снаружи нам ее услужливо открыл ротмистр Муравьев.

— Всего доброго, молодые люди, — проговорил Романов. — Обещаю, что стану следить за вашими успехами!

«…юный Скайуокер», — сама собой почему-то достроилась у меня в голове его фраза.

Распрощавшись с наместником, мы вышли из экипажа на улицу — прямиком к воротам нашего особняка.