Бог, которого не было. Красная книга

Люди забыли слово и поэтому говорили слова

Казалось, что вода – не вода, или вода умерла. ГУМ был безводен и пуст, а вставшая на дыбы лужа лежала на сохранении. Слова людей носились над водой – той водой, которая не вода. Той, что уже умерла. Вода была мертвая, а люди забыли слово. И поэтому говорили слова:

Не доверяйте автосервису, где на стенах нет календарей с голыми телками…

Человек слаб и грешен, и именно этим он и привлекателен…

Можно не верить в Бога, но верить в высшие силы. Для меня это – шопинг…

Попа без приключений – это не попа. Это так – унылые булки…

Вас когда-нибудь просили почистить тыкву? Уверен, что в аду только и делают, что чистят тыкву…

Мама меня не рожала. Меня нарисовал Тим Бертон…

А меня кто-то постоянно щекочет за ноги под столом. Но в комнате кроме меня – никого…

Плохо умирать наощупь…

У кого сиськи – тот и прав…

Даже гусеницы уже не хотят превращаться в бабочек…

Кто первый скажет «люблю» – тот и проиграл…

А твой Костик? – Костик?! Он – недостаточно альденте…

Мир изменился, мы теперь можем заламинировать брови. И недорого, кстати…

Огурец всегда едят бодро. А помидор – задумчиво…

«…когда перед постелью

Их разговор становится пастелью…»

А я бы хотел сняться в порнофильме. Ну чтобы уже никто не распускал слухи, что у меня маленький член…

И тогда я заплакала. Промокла от слез по самые стринги…

Оруэлл был оптимистом…

Она даже в молодости была старой сукой…

Как же сильно нужно любить людей, чтобы разговаривать с ними по телефону…

Чтобы поймать маршрутку, ты должен думать как маршрутка…

Чтобы найти очки – надо их надеть. А чтобы их надеть – надо их найти…

Ты запомни этот костюм – я хочу умереть в таком…

Расставаться надо красиво. Но красиво расстаться нельзя. Один уходит – а другой ревет в уголке…

Нельзя доверять женщине только потому, что с ней спишь. – Ну а мужчине? – Мужчине вообще нельзя доверять…

Объективная реальность – это бред, вызванный недостатком алкоголя в крови…

По этому козлу все бабы убиваются. Интересно, кто он по гороскопу? – По гороскопу он блядь…

В тот самый миг, когда ты соберешься стать великим, к тебе обязательно придет мигрень…

Только новые грехи избавят нас от старых угрызений совести. – Это ты на собственном опыте понял? – Нет, в интернете прочитал.

Ученые измерили, что душа весит двадцать один грамм…

Самое большое, что может дать женщина, – не себя, а мечту о себе…

Я хочу дышать, а не задыхаться…

А потом темнота стала еще более темной, голоса ГУМа растворялись в этой еще более темной темноте; предложения распадались на отдельные слова; слова на буквы, а буквы на тишину. И эта тишина становилась музыкой. Не знаю, как это объяснить. Это – как черный квадрат Малевича. Который вовсе не квадрат. Его стороны не равны друг другу. И противоположные стороны не параллельны друг другу. А еще он – этот самый черный квадрат, который на самом деле не квадрат, – он не черный.

Малевич рисовал черный тремя цветами. Первый – жженая кость. Второй – черная охра. А третий – какая-то непонятная хрень темно-зеленого оттенка. И еще мел. Но это неважно. Ну, то, что не квадрат и не черный. Потому что «Черный квадрат» – это не картина. «Черный квадрат» – это музыка. Немая. Оглушающе немая. Как крик. И «Крик» Мунка, и вообще крик.

Я опустил руку в фонтан, и немая музыка текла у меня сквозь пальцы, расползалась по всему ГУМу, кричала, отражаясь эхом по всем линиям ГУМа. На ощупь музыка была ледяная и какая-то шероховатая, словно кубики льда. Черного. «Черный квадрат» – который вовсе не квадрат и вовсе не черный – рассыпался на мазки. Вернее, на ноты. Немые черные ноты тяжелыми волнами топили в себе слова, закручивались в черную квадратную воронку и проваливались вниз; нет, не так – они проваливались вверх: в Иерусалим, на Дорот Ришоним, 5; а оттуда стекали в Геенну; туда, где растут два тутовника – белый и черный.

Судьба букв неисповедима. Буквы – это такие же люди, только умеют летать. Хотя и не все. Некоторые буквы даже в молодости были старой сукой, а некоторые были оптимистами. Как Оруэлл. Некоторые умирали на ощупь, а у некоторых были сиськи. Некоторые были слабы и грешны, а некоторых нарисовал Тим Бертон. Некоторыми буквами писали на заборах, а некоторые приручались шаманами, и они становились заклинаниями. Некоторыми буквами стонали, а некоторыми молились. Некоторые – те, у кого мама или бабушка были евреями, – эти буквы совершали алию, шли в ульпан, какие-то даже проходили обрезание и становились буквами Торы, заново воссоздавая ее. Буквы искали сакральный язык, что был до строительства Вавилонской башни, – той самой башни, на которую похож ГУМ, только положенной набок. Кто-то из букв шел в армию, кто-то следил, чтобы рыб в Эйлате не третировали – штраф семьсот шекелей; кто-то развозил проституток, а кого-то развозили те, кто развозил проституток; кто-то неправильно верил в Бога, а кто-то пел All You Need Is Love на улице Бен-Йехуда. Буквы знакомились, влюблялись, рожали другие буквы, разводились, убивали друг друга. Буквы строили башню. Буквы искали слово. То, что было в начале. То, что было у Бога. То, что было Бог. Бог – это ты. Ну если ты, конечно, есть. Буквы – они точно есть. И люди – они точно есть. И они искали слово. Люди забыли слово и поэтому говорили слова. Хотя это ты виноват. Ты – это Бог. Ты забрал у них слово, и поэтому люди говорили слова.