Краткая история Бразилии

2.1. Упрочение независимости и создание государства

Упрочение независимости в Бразилии заняло всего несколько лет. Португальские войска еще оказывали сопротивление в Сисплатинской провинции, но в ноябре 1823 г. они были оттуда окончательно выведены. С этого момента началась долгая война за независимость будущего Уругвая: война, которая отныне велась не с португальцами, а с бразильцами. Еще один очаг противостояния находился в Байе, где бразильцы нанесли португальцам поражение.

На международной арене США признали независимость Бразилии в мае 1824 г. Неофициальным образом независимость государства была признана и Великобританией, заинтересованной в поддержании порядка в бывшей португальской колонии. Таким образом, Великобритания сохраняла свои торговые преференции в стране, которая на тот момент была для нее третьим по величине зарубежным рынком. Официальное признание откладывалось лишь по той причине, что Лондон пытался добиться от Бразилии немедленного прекращения работорговли. При этом англичане сыграли свою роль — и прямо, и косвенно — в упрочении независимости страны, выступив посредниками в деле признания нового государства Португалией.

Это признание произошло в августе 1825 г. и было закреплено в договоре, по которому Бразилия соглашалась выплатить своей бывшей метрополии 2 млн фунтов стерлингов в качестве компенсации потери колониального владения, а также обязалась не вступать в союз с какой бы то ни было другой португальской колонией. Необходимость выплаты компенсации Португалии явилась причиной первого внешнего заимствования Бразилии: кредитором стал Лондон. Второе условие данного договора поначалу кажется странным, однако объясняется тем, что интересы бразильских работорговцев были тесным образом связаны с определенными регионами африканского побережья. Когда до Анголы дошли известия об отделении Бразилии от Португалии, в административном центре колонии г. Бенгела появились напечатанные в Бразилии памфлеты с призывом «последовать бразильскому примеру». Таким образом, упреждающие меры, предпринятые Португалией, имели под собой определенные основания.

В бразильской историографии стало традицией противопоставлять сравнительно легкое обретение независимости Бразилией и сложный процесс освобождения из-под власти метрополии испанских колоний в Америке. Историки также подчеркивают, что Бразилия сохранила при этом единство страны, в то время как на территории Испанской Америки образовались различные государства. Оба этих соображения связаны между собой. Тем не менее в последующем изложении мы рассмотрим их по очереди, так как бразильский способ сохранения территориального единства станет яснее при анализе событий, произошедших в период между 1822 и 1840 гг.

Впрочем, с самого начала стоит задаться вопросом, остается ли правомочной упомянутая историографическая традиция. Возражения против нее весьма многочисленны. Критики этой традиции подчеркивают, что независимость страны как союза провинций, объединившихся вокруг Рио-де-Жанейро, была обретена в результате борьбы, а не благодаря общему согласию. В ходе этой борьбы в провинциях потерпели поражение как местные движения за автономию, так и те движения, которые выступали за сохранение союза с Португалией (так, в частности, произошло в провинции Пара).

Подобные возражения справедливо привлекают внимание к тому факту, что обретение независимости Бразилией не было сугубо мирным процессом. Однако они не отменяют того обстоятельства, что становление независимости произошло всего за несколько лет и не повлекло большого кровопролития, несмотря на использование военной силы и связанные с этим потери. Более того, освобождение Бразилии из-под власти метрополии не привело к значительным изменениям сложившегося к тому моменту социально-экономического строя или формы государственного управления. В истории Латинской Америки XIX в. Бразилия осталась единственным примером монархии среди республик.

Одной из основных причин этой относительной преемственности эпох является переезд королевской семьи в Бразилию и форма, которую принял процесс провозглашения независимости. Открытие бразильских портов установило своего рода мост между метрополией и влиятельными группами в самой колонии, которые были сосредоточены в Рио-де-Жанейро, Сан-Паулу и Минас-Жерайсе. Доходы провинции Рио-де-Жанейро, возросшие в связи с пребыванием в Бразилии королевского двора, способствовали бурному экономическому развитию региона, связанному с производством сахара и кофе, а также с работорговлей.

Конечно, недовольство королевским двором в Рио-де-Жанейро сохранялось, но оно не шло ни в какое сравнение с неудовлетворенностью некоторых северо-восточных провинций, где стали набирать силу республиканские идеи. Политическая элита, ставшая движущей силой провозглашения независимости, не была заинтересована в том, чтобы провоцировать слом системы, способный подвергнуть риску стабильность устоявшихся форм жизни в прежней колонии. Важно напомнить, что борьба за автономию, вылившаяся в дальнейшем в движение за независимость, концентрировалась вокруг фигуры короля (Жуана VI. — Примеч. пер.), а в дальнейшем — принца-регента (будущего Педру I. — Примеч. пер.). В первые годы после получения независимости монархия стала символом власти, даже когда фигура императора превратилась в мишень для выражения недовольства.

Утверждение, что обретение независимости произошло в краткие сроки и без значительных потрясений, не должно привести нас к двум ошибочным выводам. Одним из них было бы положение об отсутствии изменений, поскольку на смену косвенной (через Португалию) зависимости от Великобритании Бразилия перешла к прямой зависимости от нее. Другим ошибочным выводом стало бы предположение о наличии в Бразилии однородной политической элиты, опирающейся на структурированную социальную базу и выражающей четко сформулированные цели развития молодого государства.

Первый вывод ошибочен по двум причинам. Новый тип зависимого положения, сформировавшийся после открытия портов в 1808 г., представлял собой нечто большее, чем просто смена названий; речь шла о том, каким именно образом бывшая колония включится в международную экономическую систему. Кроме того, обретение независимости вызвало к жизни необходимость создания национального государства для устройства страны и гарантии ее целостности. Второй упомянутый выше вывод также ошибочен, ведь даже среди узкого круга вдохновителей независимости во главе с Жозе Бонифасиу не было единства по вопросу об основных направлениях государственного устройства. Напротив, период с 1822 по 1840 гг. стал временем значительных политических колебаний и непостоянства, был отмечен целым рядом восстаний и характеризовался противоречивыми попытками консолидировать власть.

Основные политические дискуссии в первые два года после провозглашения независимости были сосредоточены вокруг принятия конституции. Выборы в Учредительное собрание были намечены еще до провозглашения независимости. Они состоялись после 7 сентября 1822 г., а с мая 1823 г. в Рио-де-Жанейро начались заседания Учредительного собрания. Затем возникли разногласия между Учредительным собранием и императором Педру I (которого поначалу поддержал его министр Жозе Бонифасиу), по вопросам разделения полномочий исполнительной власти (в данном случае императора) и законодательной власти.

Депутаты Учредительного собрания не желали, чтобы император получил право роспуска будущей палаты депутатов, что позволяло бы ему самостоятельно объявлять новые выборы. Они также не хотели, чтобы он обладал правом абсолютного вето, т. е. возможностью отклонить любой закон, предварительно принятый депутатами. Императору же и поддерживавшим его политическим кругам было необходимо создать сильную исполнительную власть, способную противостоять «демократическим и центробежным» тенденциям, что оправдывало максимальное сосредоточение власти в руках императора. То были времена политической неопределенности. Не прошло и года с момента провозглашения независимости, как в июле 1823 г. Жозе Бонифасиу был смещен с поста министра. Он оказался как мишенью для критики со стороны либералов, так и объектом недовольства консерваторов: последних раздражало, что Жозе Бонифасиу лишал их прямого доступа к императору.

Распри между будущими двумя ветвями власти закончились тем, что Педру I при опоре на армию распустил Учредительное собрание. Некоторые депутаты были арестованы, в том числе трое представителей семейства Андрада. После этого император лично занялся подготовкой проекта конституции; она была принята 25 марта 1824 г. Эта конституция не сильно отличалась от проекта, предложенного Учредительным собранием перед своим роспуском. Однако нужно указать на одно важное отличие: первая конституция страны рождалась не «снизу», а была спущена «сверху» королем, который навязал ее «народу» (под самим словом «народ» следует понимать то меньшинство белых и метисов, которое обладало правом голоса и тем или иным способом участвовало в политической жизни).

Положение значительной доли населения страны — рабов — в статьях конституции не оговаривалось. В лучшем случае о них упоминалось вскользь, когда заходила речь о вольноотпущенниках. Кроме того, необходимо принимать во внимание и значительное расхождение между провозглашенными принципами и действительностью. Конституция, предусматривавшая порядок действия ветвей власти, определявшая полномочия и гарантировавшая права индивидуума, представляла собой шаг вперед. Но проблема заключалась в том, что область ее применения, особенно в части гарантии прав и свобод, оставалась весьма ограниченной. Декларации прав противостояла действительность, когда массы даже свободного населения зависели от крупных сельских землевладельцев, а образование имела лишь малая часть жителей страны, в которой существовала авторитарная традиция.

С некоторыми изменениями Конституция 1824 г. просуществовала до конца Империи. Она определила политическое устройство страны как наследственную конституционную монархию. В стране существовало благородное сословие, но не аристократия: иными словами, император мог жаловать титулы, но они не переходили по наследству, что могло бы положить начало формированию «аристократии по крови». Римско-католическая религия по-прежнему оставалась официальной; отправление других культов разрешалось лишь в частном порядке.

Законодательная власть распределялась между палатой депутатов и Сенатом. Обе палаты были выборными, но между ними имелись существенные различия: если мандат депутата нижней палаты был временным, то избранный сенатор оставался таковым пожизненно. Кроме того, при выборах сенатора в каждой провинции избирались три кандидата, из которых император сам выбирал сенатора. На практике эти ограничения привели к тому, что сенат стал органом, пожизненных членов которого назначал император.

Голосование не было прямым, существовал имущественный ценз. Непрямой характер выражался в том, что на выборах, получивших название первичных, имеющие право голоса (что по меркам сегодняшнего дня соответствует массе избирателей) избирали коллегию выборщиков, а те избирали депутатов. В первичных выборах имели право участвовать жители Бразилии с годовым доходом не менее 100 милрейсов[58] (источником дохода могли быть недвижимость, промышленность, торговля или занимаемая должность). Они имели право голоса, а также избирали коллегию выборщиков. Кандидаты в коллегию выборщиков должны были обладать годовым доходом не менее 200 милрейсов и не являться вольноотпущенниками. Для кандидатов в депутаты имущественный ценз поднимался до 400 милрейсов в год; помимо прочих требований необходимо было исповедовать католическую религию. Участие женщин в выборах специально не оговаривалось, но существовавшие общественные нормы не признавали за женщинами политических прав. Удивительно, но до 1882 г. обычной практикой было участие в выборах большого числа неграмотных, так как в конституции ничего не говорилось на этот счет.

Страна делилась на провинции, главу каждой назначал император. Провозглашались индивидуальные права и свободы, в частности, равенство перед законом, свобода вероисповедания (за исключением упомянутых выше ограничений), свобода мысли и свобода собраний.

Важным элементом политической структуры страны являлся Государственный совет. Его члены — жители Бразилии, назначавшиеся императором на пожизненный срок, — должны были быть не моложе 40 лет (почтенный возраст для той эпохи), обладать доходом не менее 800 милрейсов и являться «мудрыми, дееспособными и добродетельными мужами». В Государственном совете должны были рассматриваться «важные дела и общегосударственные меры управления», такие, как объявление войны, изменение налогов, ведение переговоров, в которых император прибегнул бы к своим полномочиям носителя «посреднической власти» (Poder Moderador).

Идея подобной власти принадлежала французскому писателю Бенжамену Констану[59]; его книги читал как сам Педру I, так и многие политики той эпохи. Бенжамен Констан отстаивал принцип разделения исполнительной власти, осуществляемой королевскими министрами, и собственно императорской власти, которую он обозначал как «нейтральную» или «посредническую». Король не должен был вмешиваться в политику и в повседневные дела управления страной; ему полагалось выступать посредником в дискуссиях по самым серьезным и общим проблемам и истолковывать «волю нации и ее интересы».

В Бразилии «посредническая власть» не была столь четко отделена от исполнительной, что привело к сосредоточению многих полномочий у императора. Согласно определению «посреднической власти», данной в конституции, фигура императора объявлялась неприкосновенной, священной и никому не подвластной. Среди прочего, император получал право назначать сенаторов, распускать палату депутатов, объявлять новые выборы, а также утверждать постановления как палаты депутатов, так и Сената, либо накладывать на них вето.

Действия Педру I, который распустил Учредительное собрание и собственным декретом ввел в действие конституцию, символизировали политическое превосходство императора и входивших в его ближний круг сановников и негоциантов, многие из которых были португальцами. В Пернамбуку эти действия подлили масла в огонь, и без того тлевший с 1817 г. или даже раньше.

В неспокойной провинции ширилось распространение республиканских и антипортутальских идей, а также идей провозглашения федерации. Среди главных критиков империи выделяется фигура брата Жоакима ду-Амор-Дивину[60], вошедшего в историю под именем брат Канека. Это имя указывает на его скромное происхождение и род занятий: мальчиком он продавал кружки[61] на улицах Ресифе. Получив образование в семинарии Олинды — города, ставшего центром распространения либеральных идей, — он стал эрудированным интеллектуалом и человеком дела. Недовольство, охватившее провинцию Пернамбуку после назначения неугодного губернатора, открыло путь к восстанию. Явным главой его стал Мануэл де Карвалью, провозгласивший 2 июля 1824 г. создание «Конфедерации Экватора». Карвалью представлял собой весьма любопытную фигуру: он был женат на американке и являлся горячим поклонником США. В день принятия Конституции 1824 г., т. е. еще до восстания, он отправил госсекретарю США депешу с просьбой направить небольшую эскадру американских кораблей в Ресифе, чтобы нейтрализовать угрозу свободе Бразилии, связанную с присутствием в порту английских и французских военных кораблей. В депеше Карвалью ссылался на недавно провозглашенную президентом США Монро доктрину о недопущении вмешательства европейских держав в дела стран американского континента.

Конфедерация Экватора должна была объединить в форме федеративной республики провинции Пернамбуку, Параиба, Риу-Гранди-ду-Норти, Сеара и возможно также Пиауи и Пара. Движущими силами мятежа стали городские и шире — народные слои, в отличие от пернамбуканской революции 1817 г., которая носила характер широкого регионального движения под предводительством землевладельцев и некоторых коммерсантов. Английская путешественница Мэри Грэхэм, находившаяся в Ресифе и пытавшаяся примирить противоборствующие стороны, сравнила (с поправкой на масштаб событий) атмосферу, царившую в губернаторском дворце, который заняли восставшие, с обстановкой Национального Конвента во время Французской революции. Она видела, что народные массы — настоящие санкюлоты — заняли дворцовые службы, предполагая предательства и ловушки; путешественница смотрела на происходящее широко раскрытыми глазами и ловила каждое слово.

«Конфедерация Экватора» не смогла в достаточной мере укрепиться и противостоять правительственным войскам; она потерпела поражение в нескольких провинциях и была окончательно разгромлена в ноябре 1824 г. Наказание революционеров оказалось более суровым, чем ожидалось. Суд, которым манипулировал император, приговорил к смерти брата Канеку и других участников восстания. Брата Канеку, приговоренного к повешению, в результате расстреляли, так как палач отказался вздернуть его на виселицу.

Следы революции 1824 г. не удалось с легкостью стереть. Фактически она может рассматриваться как составная часть целой серии восстаний и бунтов в Пернамбуку в 1817–1848 гг., что сделало эту провинцию центром прорывающегося наружу недовольства всего Северо-Востока.

Недавно созданная бразильская империя получила в наследство проблемы, связанные с оккупацией восточного берега Рио-де-Ла-Платы. В 1825 г. в ходе происшедшего там восстания было объявлено о выходе этой территории из состава Бразилии и присоединении ее (фактически речь шла о будущем Уругвае) к Объединенным провинциям Рио-де-Ла-Платы[62]. Это ускорило войну между Бразилией и Буэнос-Айресом, начавшуюся в декабре 1825 г.

Для бразильской стороны конфликт в военном отношении обернулся катастрофой (поражение при Итузаинго в 1827 г.); в финансовом же плане противоборство стало разорительным для обеих враждующих сторон. Мир был заключен при посредничестве Англии, которая была заинтересована в восстановлении условий для прерванных войной нормальных торговых сношений. Положивший конец конфликту мирный договор гарантировал возникновение Уругвая как независимого государства, а также свободную навигацию по Рио-де-Ла-Плате и впадающим в нее рекам. В этом последнем пункте были заинтересованы европейские державы, особенно Англия, а также Бразилия. Для нее соображения геополитики соединялись с экономическими расчетами, так как речной путь был главным способом добраться до провинции Мату-Гроссу.

Во внутриполитическом отношении война привела к непопулярному и вызывавшему страх рекрутскому набору среди населения, проводившемуся насильственными способами. Кроме того, император решил набрать солдат извне — в дополнение к уже имевшимся войскам. Эти солдаты были в большинстве случаев бедняками, не имевшими ничего общего с профессиональными военными; их набирали в Европе, обещая сделать их в Бразилии мелкими собственниками. Как и следовало ожидать, такие подкрепления никак не способствовали тому, чтобы склонить чашу весов в войне в пользу империи. Более того: в июле 1828 г. несколько сотен немецких и голландских наемников взбунтовались в Рио-де-Жанейро. События приняли серьезный оборот, и правительство было вынуждено прибегнуть к унизительной защите со стороны английских и французских судов.

Военные расходы углубили уже существовавшие финансово-экономические проблемы. На протяжении 1820-х гг. значительно увеличивался физический объем экспорта некоторых видов продукции, например кофе. Однако цены на хлопок, кожу, какао, табак и тот же самый кофе снижались. Доходы центрального правительства, в значительной мере зависевшие от налога на импорт, были недостаточными. В августе 1827 г. Англия навязала Бразилии торговый договор, по которому таможенная пошлина на английские товары удерживалась на уровне 15 %. В дальнейшем эта мера была распространена на другие страны-импортеры.

Банк Бразилии, основанный королем Жуаном VI в 1808 г., с 1821 г. стал испытывать затруднения после того, как монарх перед возвращением в Португалию изъял хранившееся там золото. В результате в 1829 г. банк закрылся. Педру I прибегнул к массированному выпуску медной монеты, что привело к подделкам и росту цен, особенно в городах. В те времена еще не употреблялся термин «инфляция», но речь шла именно об этом; современники намекали на «вздутие» находившейся в обращении денежной массы.

Бумажные банкноты, выпускавшиеся Банком Бразилии и казначейством, нё пользовались доверием за пределами Рио-де-Жанейро. В 1829 г. бумажные деньги принимались в Сан-Паулу за 57 % от номинала. С другой стороны, бразильская национальная валюта в 1820-е гг. обесценилась по отношению к фунту стерлингов. Это благоприятствовало экспорту, но одновременно с этим приводило к подорожанию импортируемых товаров, столь желанных для элит и нарождающихся городских слоев.

Недовольство разного рода усиливало трения между бразильцами и португальцами. Португальцы, контролировавшие большую часть розничной торговли, были излюбленной мишенью патриотов. Политические же противоречия, хоть и отражали раскол в обществе, все же не сводились только к противостоянию с португальцами. В эпоху Педру I политическая элита разделялась на либералов и абсолютистов — сторонников абсолютной власти монарха. Они защищали порядок и собственность, гарантом которых выступал император; его сторонники хотели видеть его сильным и уважаемым. Они опасались, что «излишняя свобода» подвергнет риску их привилегии, и во имя сохранения порядка признавали за императором право поступать вопреки имеющимся законам. Как и абсолютисты, либералы также защищали порядок и собственность. Однако способом их обеспечения они полагали конституционную свободу. Кроме того, они являлись сторонниками «новаций», в особенности в том, чтобы быть в оппозиции к правительству и к самому монарху.

Многие представители бразильской элиты приняли сторону Педру I, так как либерализм не внушал им доверия, и, кроме того, они заняли высокие посты в администрации и получили почетные титулы, щедро раздававшиеся императором. В то же время, по мере разворачивания событий, среди бразильцев ширилась критика режима со стороны либералов, а португальцы все более завладевали помыслами императора. При этом среди городского населения и в войсках антипортугальские настроения служили мощным мобилизующим началом. В воздухе носилось подозрение, что Педру I может вернуться к временам Объединенного королевства Португалии, Бразилии и Алгарви, в особенности в связи с тем, что после смерти Жуана VI в 1826 г. он как старший сын мог претендовать на португальский престол.

Армия отдалялась от императора. Основная часть вооруженных сил рекрутировалась в среде бедняков-горожан, в большинстве своем мулатов, недовольных низким уровнем жизни, задержками выплаты жалования, навязанной дисциплиной. Верхушка же армии была недовольна военными неудачами и тем, что командные посты занимали португальские офицеры.

С середины 1830 г. события стали сменять друг друга в ускоренном темпе. Падение Карла X во Франции и начало Июльской монархии, воспринимавшейся как либеральный режим, отозвались в Бразилии; эти события обсуждались даже в Государственном совете. В марте 1831 г. в Рио-де-Жанейро резко подскочила «политическая температура». Император возвращался из поездки в Минас-Жерайс, где был весьма сдержанно принят. Португальцы же решили продемонстрировать ему свою поддержку и устроить празднества в его честь; их организовало тайное общество «Столп престола». Последовала реакция со стороны бразильцев, переросшая в беспорядки, которые продолжались пять дней. Были предприняты попытки сформировать новое министерство, встреченные новыми акциями протеста. Пользовавшиеся наибольшим престижем в войсках высшие офицеры, как, например, братья Лима-э-Силва (один из них станет отцом будущего герцога де Кашиаса), примкнули к восстанию. В конце концов 7 апреля 1831 г. Педру I был вынужден отречься от трона в пользу своего сына, Педру II.

В стране появился шанс короновать монарха, родившегося на бразильской земле, но прошло почти десятилетие, и этого так и не произошло. Педру II было от силы пять лет, когда его отец отрекся от трона и отправился в Англию, мечтая вернуть себе другой престол — португальский, который занимал его брат, дон Мигел.

Последовавший за отречением Педру I период получил название Регентства: в это время страной от имени императора управляли различные политические деятели. Это продолжалось до 1840 г., когда императора досрочно объявили совершеннолетним. Поначалу регентов было трое, но с 1834 г. остался один.

Период Регентства стал одним из наиболее неспокойных в истории Бразилии. В те годы на карту была поставлена территориальная целостность страны, а в центре политических дебатов были такие проблемы, как централизация и децентрализация власти, степень автономии провинций, организация вооруженных сил. Проведенные регентами реформы являют собой хороший пример того, с каким трудом приживалась либеральная практика, которая не повторяла бы пороков абсолютизма. В условиях Бразилии многие меры, нацеленные на придание политической системе хоть какой-то гибкости и обеспечение индивидуальных свобод, в результате привели к яростным столкновениям в среде элит и к возобладанию интересов местных групп. Не все было решено в период Регентства; централизованная монархия окрепла лишь приблизительно с 1850 г., когда закончились последние восстания в провинциях.

Для оценки сложностей этого периода важно подчеркнуть то обстоятельство, что элиты не пришли к согласию, на основе которого было бы возможно выработать наиболее адекватные институциональные принципы. Неясной оставалась и роль государства как проводника общих интересов, жертвующего для этого в определенных обстоятельствах специфическими интересами какой-либо социальной группы.

После 7 апреля 1831 г. восторжествовала политическая линия умеренных либералов, которые, в соответствии с масонской традицией, организовали «Общество защиты свободы и национальной независимости». Среди них было много политиков из Минас-Жерайса, Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро. Присутствовали также священники и некоторые выпускники университета Коимбры. Многие владели землями и рабами. Среди выдающихся представителей этого течения назовем таких деятелей, как Бернарду Перейра де Васконселуш, магистрат из Минас-Жерайса, получивший образование в Коимбре; падре Диогу Фейжб, уроженец Сан-Паулу и будущий регент; Эваристу да Вейга, издававший в Рио-де-Жанейро самую влиятельную либеральную газету «Аурора Флуминенсе».

В оппозиции оставались, с одной стороны, так называемые «восторженные» («экзалтадус»), а с другой — абсолютисты. «Восторженные» защищали идею федерации, индивидуальные свободы и в некоторых случаях выступали за республику. Абсолютисты, получившие прозвище «карамуру»[63] (многие из них были португальцами и занимали посты в управлении, армии и крупной торговле), боролись за возвращение на престол Педру I. Однако мечты о реставрации продлились недолго: Педру I умер в Португалии в 1834 г.

Реформы периода Регентства были направлены на то, чтобы уничтожить или ограничить полномочия органов власти монархии и создать новую структуру вооруженных сил, уменьшив значение уже существовавшей армии.

В 1832 г. вошел в силу Уголовно-процессуальный кодекс, установивший нормы применения Уголовного кодекса 1830 г. По нему большие полномочия получили мировые судьи, которых еще во времена Педру I выбирали на местах; теперь же они могли, к примеру, арестовывать и судить обвиняемых в мелких правонарушениях. Одновременно с этим для принятия решений по большинству дел создавались суды присяжных по американскому и английскому образцу; незаконно арестованным лицам или тем, чья свобода находилась под угрозой, разрешалось требовать распоряжения суда, подтверждающего законность ареста (habeas corpus).

Закон от августа 1834 г., названный «Дополнительным актом» (он дополнял и изменял положения Конституции 1824 г.) предусматривал, что «посредническая власть» не может осуществляться в период регентства. Кроме того, упразднялся Государственный совет. Глав провинций продолжало назначать центральное правительство, однако на смену прежним Генеральным советам провинций были созданы Ассамблеи провинций с большими полномочиями.

Помимо этого, законодательным образом решался вопрос о распределении доходов между центральным правительством, провинциями и муниципалитетами. Ассамблеи провинций получили право устанавливать уровень расходов провинций и муниципалитетов, а также взимать налоги, необходимые для покрытия подобных трат (с условием, что такие сборы не отразятся на налогах, предназначенных для центрального правительства). Эта обтекаемая формулировка позволила провинциям обзавестись собственными источниками доходов ценой ослабления центральной власти. Одним из наиболее важных полномочий, данных Ассамблеям провинций, стала возможность назначать и смещать государственных служащих. Таким образом, в руках региональных политиков оказывалось сильное оружие как для получения голосов в обмен на назначения, так и для преследования политических противников.

В начале Регентства армия была плохо организована, и правительство относилось к ней с изрядным подозрением. Даже после отречения Педру I количество португальских офицеров продолжало оставаться значительным. Однако наибольшие хлопоты доставляла основная часть армии — плохо оплачиваемая, недовольная и готовая примкнуть к народу во время городских восстаний.

Законом от августа 1831 г. взамен прежних ополчений была образована Национальная гвардия. Идея заключалась в том, чтобы создать вооруженный корпус из внушающих доверие граждан; этот корпус мог бы, с одной стороны, уменьшить «эксцессы» центральной власти на местах, а с другой — противостоять угрозе, которую представляли «опасные классы». На практике новый институт был призван поддерживать порядок в том округе, в котором он был создан; в отдельных случаях его призывали для подавления восстания в других областях или для охраны границ под командованием регулярной армии.

В Национальную гвардию в обязательном порядке входили, как правило, все граждане, имевшие право голоса на первичных выборах, в возрасте от 21 года до 60 лет. Обязательный призыв в Национальную гвардию уменьшил ряды армии, так как те, кто проходил службу в гвардии, освобождался от набора в регулярную армию. До 1850 г. нижние чины Национальной гвардии избирались членами всей корпорации; председательствовал на выборах мировой судья. Однако местные реалии и необходимость иерархии вытеснили принцип выборности. Выборы превратились в пустую формальность и исчезли из обихода еще до того, как был изменен соответствующий закон.

Восстания периода Регентства не укладываются в единую схему. Они были связаны с трудностями повседневной жизни и неопределенностью политического устройства. При этом каждое восстание проистекало из местных специфических реалий, будь то в масштабах провинции или отдельной области. Многие волнения, особенно в период до середины 1830-х гг., происходили в крупных городах, и их основными участниками были войска и народ. В Рио-де-Жанейро в 1831–1832 гг. беспорядки вспыхивали пять раз. В 1832 г. ситуация стала настолько серьезной, что в Государственном совете стали обсуждаться необходимые меры по спасению малолетнего императора, в случае если в городе воцарится анархия и северные провинции страны отделятся от южных.

По контрасту с этими волнениями в Пернамбуку в 1832–1835 гг. разразилась так называемая «война неимущих» (Guerra dos Cabanos). Это было преимущественно сельское движение, которое при этом отличалось по своему содержанию от предшествующих восстаний в Пернамбуку. Среди «неимущих» были мелкие собственники, сельскохозяйственные рабочие, индейцы, рабы и поначалу даже некоторые владельцы сахарных заводов-энженью. В определенных аспектах это движение стало предтечей восстания в Канудусе в первые годы существования Республики (1890-е гг.). Участники движения неимущих боролись за религию и за возвращение императора с так называемыми «якобинскими карбонариями» (в этом обозначении переплелись названия как французских революционеров, так и членов подпольных освободительных обществ в Европе XIX в.).

Именно таким образом беднейшие слои сельского населения выражали свой протест против перемен, которых они не понимали и которые были чужды тому миру, в котором они жили. Учитывая непосредственные цели восстания, «неимущие» получили неожиданную поддержку со стороны португальских коммерсантов из Ресифе и политиков из Рио-де-Жанейро, выступавших за возвращение Педру I.

После серии военных столкновений в форме герильи восставшие были разбиты. По иронии судьбы, победителем их был Мануэл де Карвалью Паиш де Андраде, тот самый человек, который в 1824 г. провозгласил создание Конфедерации Экватора, а теперь стал главой провинции.

После принятия Дополнительного акта произошло несколько восстаний в различных провинциях Бразилии: «Кабанада» в Пара (несмотря на сходство названий «Cabanagem» и «Guerra dos Cabanos», не следует путать эти движения: первое произошло в провинции Пара в 1835–1840 гг., а второе — в Пернамбуку в предшествующий период); «Сабинада» в Байе (1837–1838), «Балайяда» в Мараньяне (1838–1840), «Фарроупилья» в Риу-Гранди-ду-Сул (1836–1845).

Так как известно сколько давнишних жалоб провинций и проявлений их недовольства обрушивалось на центральное правительство, возникновение стольких протестных движений в один и тот же период кажется удивительным, ведь в период Регентства Ассамблеям провинций старались предоставить определенную автономию и обеспечить распределение доходов между органами власти в центре и на местах. Однако, действуя в этом направлении, регенты в результате разожгли соперничество региональных элит за контроль над теми провинциями, значение которых возрастало. Кроме того, правительство утратило ту ауру легитимности, которая худо-бедно окружала власть, когда на троне находился один-единственный император. Дело довершили некоторые неудачные назначения на должность главы провинции.

Движение «Кабанада» возникло в провинции Пара, относительно слабо связанной со столицей Рио-де-Жанейро. Ее социальная структура не отличалась устойчивостью, в отличие от других провинций; кроме того, там отсутствовал укорененный слой землевладельцев. Это была область, населенная индейцами, метисами, рабами и зависимыми работниками; белые составляли меньшинство и были представлены португальскими купцами и немногочисленными англичанами и французами. Подобное белое меньшинство было сосредоточено в маленьком городке Белем, насчитывавшем всего 12 тыс. жителей. Сюда стекались скромные плоды земледелия и собирательства: табак, какао, каучук и рис.

Поводом для народного восстания стал спор между представителями местных элит о кандидатуре главы провинции. Была провозглашена независимость провинции. Войско, состоящее из негров, метисов и индейцев, атаковало Белем и после ожесточенной борьбы захватило город. Оттуда восстание перекинулось на внутренние районы провинции. Среди предводителей восставших выделялся Эдуарду Анжелим, уроженец провинции Сеара всего двадцати одного года от роду; он переехал в Пара после обширной засухи, поразившей его родную провинцию в 1827 г. Анжелим попытался организовать правительство, а в свои секретари взял священника — одного из немногих, умевших свободно писать.

Участники движения «Кабанада» не смогли предложить альтернативного способа политического устройства провинции; их усилия были сосредоточены на нападении на иностранцев и масонов, а также на защите католической религии, бразильцев, Педру II, провинции Пара и свободы. Хотя среди участников движения было много рабов, рабство не отменили. Анжелим даже подавил восстание рабов.

После блокады устья Амазонки и ряда затяжных и кровавых столкновений с верными правительству войсками «Кабанада» была разгромлена. Белем был практически полностью разрушен, экономика провинции понесла значительный ущерб. Считается, что жертвами конфликта стали 30 тыс. человек, или около 20 % всего населения Пара.

Название другого движения — «Сабинада» — происходит от имени его основного лидера, Сабину Баррозу, журналиста и преподавателя медицинского училища. Движение развернулось в Байе, которая со времен провозглашения независимости Бразилии стала местом действия нескольких городских восстаний, включая восстания рабов или мятежи с их участием. Движение «Сабинада» получило широкую поддержку, в том числе со стороны некоторых представителей среднего класса и торговых кругов Салвадора, выступавших за идею федеративной республики.

По отношению к рабам восставшие выработали определенный компромиссный подход. Тех, кто родился на территории Бразилии и участвовал в движении, следовало освободить; остальные должны были оставаться рабами. Участникам «Сабинады» не удалось выйти за пределы Салвадора, так как сахарозаводчики соседних с городом областей поддерживали правительство. После того как Салвадор был окружен с суши и с моря, правительственные войска отбили город в результате рукопашной схватки с восставшими; погибло около 1800 человек.

Движение «Балайяда» в Мараньяне началось с череды конфликтов внутри местной элиты. Соперничество обернулось народным восстанием. Оно сосредоточилось на юге провинции Мараньян, на границе с соседней провинцией Пиауи, где жили мелкие производители хлопка и скотоводы. Во главе движения встали Раймунду Гомеш, вовлеченный в местную политику, и Франсишку душ Анжуш Феррейра, ремеслом которого было производство и продажа плетеных корзин[64]. От этого слова произошло название всего движения. Феррейра примкнул к восстанию, чтобы отомстить за честь дочери, над которой надругался капитан полиции. Одновременно с этим возник еще один лидер движения — негр по имени Косме (его фамилии в исторических хрониках не сохранилось), который встал во главе трех тысяч беглых рабов.

Восставшим удалось занять город Кашиас, второй по величине в провинции. В немногочисленных печатных прокламациях движения содержатся здравицы католической религии, конституции, Педру II и «святому делу свободы». Социальные и экономические темы не поднимаются, однако сложно себе представить, чтобы Косме и его люди не боролись бы за свою личную свободу, вне зависимости от того, святым было это дело или нет.

Различные устремления, существовавшие среди восставших, привели к недопониманию и разногласиям. Действия же правительственных войск оказались скорыми и эффективными. Движение было подавлено в середине 1840 г. За разгромом последовала амнистия, условием которой было возвращение восставших рабов в их прежнее состояние. Косме был повешен в 1842 г. Среди командующих имперскими войсками фигурировал офицер, чье имя будет постоянно встречаться при упоминании политических столкновений и военных действий времен Второй империи — Луиш Алвеш де Лима-э-Силва; по случаю разгрома «Балайяды» ему был присвоен титул барона Кашиаса.

В тысячах километров от Севера и Северо-Востока в 1835 г. разразилось еще одно восстание — «Фарроупилья» или «война оборванцев», ареной которой стала южная провинция Бразилии Риу-Гранди-ду-Сул. Два определения восставших («фарроупилья», «фаррапуш») синонимичны и обозначают оборванцев, людей, одетых в лохмотья. Таким презрительным прозвищем наделили восставших их противники. Но если низовых участников движения еще и можно было так охарактеризовать, то к руководителям его это явно не относилось: они принадлежали к цвету местного общества, к элите в среде скотоводов и скотопромышленников.

С колониальных времен Риу-Гранди-ду-Сул занимал особое место среди бразильских провинций. По своему географическому положению, экономическому развитию и социальным связям этот регион тяготел к Рио-де-Ла-Плате и в особенности к Уругваю. Предводители военизированных группировок в пограничных областях — каудильо, которые также занимались скотоводством, обладали широкими связями в Уругвае. Они владели там землями и путем заключения браков входили в состав многих местных влиятельных семей.

С другой стороны, с точки зрения сбыта производимых товаров, экономика Риу-Гранди-ду-Сул была традиционно ориентирована на внутренний рынок. Здесь разводили мулов, которым до эпохи железных дорог отводилась важная роль в перевозке товаров в центральных и южных регионах. В период возрождения и оживления сельскохозяйственной деятельности конца XVIII в. прибывшие сюда с Азорских островов колонисты стали выращивать пшеницу, которую потребляли в основном в Бразилии. После получения независимости рост производства пшеницы стал сходить на нет, так как посевы губили вредители, а другие американские производители зерна обостряли конкуренцию.

Основным занятием жителей провинции, которых называли «гаушу»[65], стало скотоводство. Другим важным видом деятельности являлась заготовка вяленого мяса — жизненно важного продукта питания, предназначенного для бедняков и рабов южных и центральных регионов. Скотоводы и производители вяленого мяса представляли собой две разные группы: первые действовали в области Кампанья, на границе с Уругваем, а вторые — на побережье, в районе лагун, где находились города Риу-Гранди и Пелотас и где они располагали свои предприятия. И скотоводы, и производители вяленого мяса использовали помимо зависимых работников еще и рабов.

Недовольство жителей провинции центральным правительством уходило своими корнями в прошлое. Уроженцы Риу-Гранди-ду-Сул считали, что, несмотря на вклад их региона в бразильскую экономику, сам он является объектом эксплуатации посредством непомерного налогообложения. Требования автономии или даже отделения имели долгую историю и часто выражались как консерваторами, так и либералами.

Регентство и принятие Дополнительного акта не смягчили недовольства. Провинции, которые не могли самостоятельно покрыть все свои расходы, получали субсидии от центрального правительства; субсидии эти частично состояли из отчислений других провинций. Так было до Дополнительного акта, так происходило и после него. Риу-Гранди-ду-Сул последовательно отчислял средства для покрытия расходов Санта-Катарины и других провинций.

Между тем в восстании принимали участие не все социальные группы провинции. «Фарроупилью» подготовили скотопромышленники приграничных областей и некоторые представители городского среднего класса; движение получило поддержку в основном именно в приграничье и в городах. Производители же вяленого мяса, которые зависели от Рио-де-Жанейро как важнейшего центра сбыта их продукции, а также кож, остались на стороне центрального правительства.

Помимо уже указанных поводов для недовольства, у скотопромышленников были особые причины для раздражения. Они хотели покончить с налоговым и таможенным обложением перегоняемого скота на границе с Уругваем или уменьшить выплаты, чтобы добиться свободного перемещения своих гуртов (которыми они владели как в Бразилии, так и в Уругвае) по обе стороны границы. Кроме того, располагая собственной военной организацией (настоящими маленькими частными армиями, командование которыми основывалось на безоговорочном подчинении), скотоводы полагали создание Национальной гвардии с ее принципом выборности офицеров опасным новшеством.

Участники движения опирались на поддержку некоторых армейских офицеров, недавно переведенных в Риу-Гранди-ду-Сул. В отрядах «оборванцев» выделялись также не менее двух десятков итальянских революционеров, нашедших убежище в Бразилии: самым известным из них был Джузеппе Гарибальди. Наиболее значимой фигурой движения был Бенту Гонсалвеш, сын богатого скотопромышленника, обладавший солидным опытом ведения боевых действий в регионе. Он организовал на границе масонские ложи и использовал пути передачи масонских писем для отправки собственной секретной корреспонденции.

Борьба «оборванцев» была долгой; основой ее были действия кавалерии. Гарибальди и Дави Канабарру вели войну на севере провинции; на некоторое время им удалось взять под контроль Санта-Катарину. На территории, контролируемой восставшими, в 1838 г. в городе Пиратини была провозглашена Республика Пиратини; президентом ее стал Бенту Гонсалвеш.

Позиция центрального правительства по отношению к восставшим сочетала в себе как боевые действия, так и уступки. Руководителями «Фарроупильи» были представители элиты, а область, где разворачивались события, представляла для империи значительную стратегическую важность. К примеру, в начале 1840 г. правительство выполнило одно из основных экономических требований «оборванцев» и ввело пошлину в 25 % на ввозимую солонину из Рио-де-Ла-Платы, которая конкурировала с местной.

Важным этапом на пути преодоления конфликта стало назначение в 1842 г. на пост главы провинции и командующего войсками Риу-Гранди-ду-Сул барона Кашиаса. Он умело сочетал военные действия и меры по умиротворению восставших. В конце концов в 1845 г., добившись сепаратных соглашений с различными предводителями движения, Кашиас подписал мир с Канабарру. Речь не шла о безоговорочной капитуляции: всем участникам восстания была дарована амнистия, офицеры армии «оборванцев» получали соответствующие их званию назначения в имперскую армию, а центральное правительство брало на себя погашение долгов Республики Пиратини.

Невозможно утверждать со всей уверенностью, что участники движения действительно хотели отделиться от Бразилии и образовать новое государство, включающее Уругвай и области Ла-Платы. Как бы то ни было, восставшие сходились в том, чтобы сделать из Риу-Гранди-ду-Сул по меньшей мере автономную провинцию с собственными источниками дохода, избавленную от диктата центральной власти из Рио-де-Жанейро.

Движение «Фарроупилья» заставило Бразилию проводить в районе Рио-де-Ла-Платы внешнюю политику, отличную от традиционной. На протяжении нескольких лет Бразилия была вынуждена воздерживаться от агрессивной политики в регионе и искать соглашений с Буэнос-Айресом, чтобы иметь возможность сосредоточиться на подавлении восстания на границе. С концом «Фарроупильи» вновь активизировались притязания Бразилии на поддержание своего значительного влияния в Уругвае и опасения, что некая иная единая власть будет контролировать оба берега Рио-де-Ла-Платы. Подобные опасения возрастали по мере того, как аргентинский диктатор Хуан Мануэль Росас, вставший во главе Буэнос-Айреса и других аргентинских провинций, стремился укрепить свою власть.

Возникла коалиция, направленная против Росаса; в нее входили Бразилия, ее традиционные союзники в Уругвае — так называемая партия «колорадос» (речь о ней пойдет ниже), а также аргентинские провинции Коррьентес и Энтре-Риос, восставшие против Росаса. В 1851 г., когда Педру II уже взошел на престол, началась война, основную роль в которой играла Бразилия. В конфликте участвовало около 24 тыс. бразильских солдат, набранных главным образом в Риу-Гранди-ду-Сул. После того как в Уругвае была гарантирована власть «колорадос», войска Росаса потерпели поражение на территории Аргентины (сражение при Монте-Касерос, февраль 1852 г.).

Пока Бразилию сотрясали восстания, среди правящего класса страны продолжали оформляться политические течения. Появились зачатки двух крупных партий периода Империи — консервативная и либеральная. Консерваторами были магистраты и сановники, часть землевладельцев, в особенности из Рио-де-Жанейро, Баии и Пернамбуку, а также крупные коммерсанты, среди которых было много португальцев. Либералы объединяли под своими знаменами малочисленный городской средний класс, некоторых священников и землевладельцев из иных, менее традиционных регионов — Сан-Паулу, Минас-Жерайс и Риу-Гранди-ду-Сул.

Однако при этом политическая система не пришла в равновесие. В ходе выборов единственного регента, прошедших в апреле 1835 г., отец Фейжб одержал победу над своим основным соперником, землевладельцем из Пернамбуку Оланда Кавалканти. Чуть более двух лет спустя, в сентябре 1837 г., Фейжб отказался от своего поста. Он испытывал давление со стороны Конгресса, так как его обвинили в том, что он не приложил достаточно сил для подавления восстания «оборванцев», одним из предводителей которых был его двоюродный брат.

В последовавших за этим выборах победу одержал Педру де Араужу Лима, будущий маркиз Олинды, бывший председатель палаты депутатов и сахарозаводчик из Пернамбуку. Победа Араужу Лимы олицетворяла начало «возвращения». Этим термином обозначалась политика консервативного крыла, представители которого хотели «вернуть» политическую централизацию и усилить власть. Одним из первых законов в этом направлении стало «новое толкование» Дополнительного акта (май 1840 г.), по которому провинции лишались различных полномочий, в особенности тех, которые касались назначения госслужащих.

2.2. Вторая империя

Парадоксальным образом (как это случается в политике) восхождение Педру II на престол ускорили не консерваторы, а либералы. Подавленные инициативами по «возвращению» сильной власти, они провели через Конгресс решение о досрочном наступлении совершеннолетия императора, приняв очередную измененную версию Дополнительного акта. Так, будучи подростком, в возрасте 14 лет Педру II взошел на трон в июле 1840 г.

Меры по «возвращению» продолжали реализовываться и после 1840 г. Был воссоздан Государственный совет, в 1841 г. были внесены изменения в Уголовно-процессуальный кодекс. Управление всем административным и судебным аппаратом возвращалось в руки центрального правительства. Исключением оставались мировые судьи, но их значение уменьшилось и перешло к полиции.

В столице каждой провинции был теперь свой глава полиции, назначаемый министром юстиции. В приходах и муниципалитетах создавались должности первого и второго заместителя главы полиции. Они выполняли многие функции, ранее принадлежавшие мировым судьям, включая право судить за мелкие правонарушения. Таким образом, в отдельных случаях полиция занималась не просто расследованием, но и возбуждением судебных дел и наложением наказаний.

Процесс политической централизации и усиление фигуры императора — основные цели политики «возвращения» — дополнились реформой Национальной гвардии. Принцип выборности, переставший действовать на практике, был полностью упразднен. Офицеров гвардии отныне выбирали правительство или главы провинций; был увеличен имущественный ценз для получения этих чинов. Иерархия в рядах гвардии была восстановлена, и набор офицеров отныне гарантированно проходил в более узких кругах. После этого вместо конкуренции между Национальной гвардией и армией возникло разделение функций. Гвардия поддерживала порядок и защищала правящие классы на местном уровне, а армия выступала арбитром в спорах, охраняла границы и поддерживала общую стабильность в стране.

Хотя либералы во время своего нахождения у власти улучшили собственное положение благодаря мерам по укреплению централизации, не все в стране проходило гладко. В начале 1840-х гг. правительству империи все еще не хватало прочной социальной базы поддержки. В мае-июне 1842 г. произошли либеральные восстания в провинциях, слабо охваченных протестным движением, — Сан-Паулу и Минас-Жерайс, откуда протесты перекинулись на долину Параибы в провинции Рио-де-Жанейро. Крупные землевладельцы разделились на два лагеря. В Рио-де-Жанейро лидером восставших был Жоаким де Соуза Бревеш, владелец кофейных плантаций и самый богатый человек в провинции. Он выступил против правительства, так как оно стало предпринимать меры против уклонения от уплаты налогов на кофе, а также шаги по борьбе с работорговлей.

Несколько лет спустя, в 1848 г. в Пернамбуку началась так называемая Революция Прайера. Ее название связано с либеральной газетой «Диариу Нову», которая находилась на улице Прайя[66] в Ресифе. 1848 г. был не простым годом, на протяжении его по Европе прокатилась серия демократических революций. Атмосфера в Олинде и Ресифе была наполнена тем, что за много лет до описываемых событий анонимный автор, отрицательно относившийся к революциям, назвал «зловредным пернамбуканским испарением». Теперь к этому «испарению» добавлялись также социальная критика и социалистические идеи. В качестве последовательного социального критика можно назвать Антониу Педру де Фигейреду, который на страницах своего журнала «Прогресс», выходившего в 1846–1848 гг., клеймил как огромное социальное зло аграрную структуру провинции, при которой земля сосредотачивалась в руках немногих владельцев, а в торговле монополию удерживали иностранцы. Социалистические идеи высказывались такими разными людьми, как Луи Вотье, французский архитектор, которого глава провинции пригласил для украшения Ресифе, и генерал Абреу-э-Лима, позже написавший небольшую книгу под названием «Социализм». В ней говорилось не о социализме Маркса, мало известного в то время и в Европе, а о воззрениях социалистов-утопистов: Прудона, Фурье и Оуэна.

Однако революция Прайера не была социалистической. Ей предшествовали выступления против португальцев, в ходе которых в Ресифе погибли люди. В сельской местности основой движения являлись сахарозаводчики, связанные с либеральной партией. Их недовольство было связано с переходом контроля над провинцией к консерваторам. В городской среде сторонниками движения, среди которых выделялся старый республиканец Боржес да Фонсека, поддерживались лозунги федерализма, упразднения «посреднической власти», изгнания португальцев и национализации контролируемой по большей части именно ими розничной торговли. Новым лозунгом была защита всеобщего голосования с такими ограничениями, как минимальный возраст предоставления права избирать и быть избранным, но без минимального имущественного ценза. Около двух с половиной тысяч человек напали на Ресифе, но были разбиты. Борьба, принявшая форму партизанских вылазок, продолжалась до 1850 г., не доставляя, однако, серьезных проблем имперскому правительству.

Революция Прайера была последним восстанием в провинциях. Одновременно с этим она знаменовала собой конец революционного цикла в Пернамбуку, который начался с войны против голландцев в XVII в., а закончился включением провинции в имперскую систему.

Еще до того как разразилось это восстание, элиты империи стремились упорядочить правила политической игры. Достигнутое наконец важное соглашение основывалось на усилении фигуры императора (восстановление «посреднической власти» и воссоздание Государственного совета) и на комплексе писаных и неписаных норм. Эти последние составляли то, что нарочито расплывчато именовалось «духом режима». Начавшая действовать система управления была схожа с парламентской, но уподобить ее парламентаризму в прямом смысле слова нельзя. Во-первых, в Конституции 1824 г. не было ничего от парламентской системы. Согласно конституции, исполнительная власть возглавлялась императором и осуществлялась министрами, которых он волен был выбирать сам. В период Первой империи и Регентства еще не было парламентской практики, она начала вырисовываться лишь с 1847 г., да и тогда принимала своеобразную, достаточно ограниченную форму. В 1847 г. был опубликован декрет об учреждении поста председателя совета министров, назначаемого императором.

Этому новому действующему лицу предстояло формировать министерство, которое в своей совокупности представляло собой совет министров или кабинет, облеченный исполнительной властью. Функционирование системы подразумевало, что для нахождения у власти кабинет должен был располагать доверием как палаты депутатов, так и императора. Были случаи, когда состав министерства менялся под нажимом палаты депутатов. Но император благодаря «посреднической власти» удерживал в своих руках достаточно важных полномочий, и тем самым система управления империи отличалась от парламентаризма даже в 1850–1889 гг. Император использовал прерогативы «посреднической власти», когда палата депутатов не поддерживала предпочитаемый им кабинет. В этом случае он, используя «посредническую власть», распускал палату, заслушав предварительно мнение Государственного совета, и назначал новые выборы. Так как в деле выборов влияние правительства было весьма велико, императору удавалось избирать такую палату, которая соответствовала предпочитаемому им кабинету.

С помощью вышеописанного механизма за период в пятьдесят лет сменилось тридцать шесть министерств, каждое из которых действовало в среднем год и три месяца. На первый взгляд это могло бы означать значительную нестабильность. Но на деле, несмотря на кризисы, политическая система допускала чередование в правительстве двух основных партий. Тому, кто находился в оппозиции, всегда можно было надеяться на то, что его призовут к власти. Прибегать к оружию для этого оказалось не нужно.

Две основные партии периода Империи — консервативная и либеральная — оформились в конце 1830-х гг. Но существовали ли между ними идеологические или социальные противоречия? Не шла ли в конечном счете речь о практически идентичных группах, разделяемых личным соперничеством? Многие современники утверждали именно это. В ставшей знаменитой фразе, приписываемой политику из Пернамбуку Оланде Кавалканти, утверждалось, что ничто так не похоже на «сакарема», чем находящийся у власти «лузия». «Сакарема» было прозвищем консерваторов в первые годы Второй империи. Оно происходило от названия городского округа Сакарема в провинции Рио-де-Жанейро, где у одного из основных лидеров партии, виконта Итабораи, находилось поместье. Обозначение «лузия» относилось к либералам и было связано с названием городка Санта-Лузия в провинции Минас-Жерайс, откуда началась революция 1842 г. Мысль об отсутствии различий между партиями, казалось бы, подтверждается фактом частого перехода политиков из одного лагеря в другой.

Однако, рассматривая этот вопрос, необходимо иметь в виду, что политика в то время, да и не только тогда, в значительной степени проводилась не для того, чтобы добиться важных идеологических целей. Оказаться во власти означало добиться престижа и выгод для себя и своего окружения. На выборах от кандидата ждали выполнения не программных лозунгов, а того, что он обещал своим сторонникам. Консерваторы и либералы использовали для достижения победы на голосовании одни и те же методы: предоставляли блага друзьям и использовали силу по отношению к еще не определившимся избирателям или противникам. Различие между либералами и консерваторами, таким образом, во многом носило характер противоборства двух клиентелистских групп, которые соревновались за различные блага или за то, чтобы подобрать крошки со стола власти.

В то же время политика не сводилась к личным интересам, так как политической элите империи нужно было работать по таким значительным вопросам, как государственное устройство, публичные свободы, представительство, рабство. Разделялись ли мнения по этому вопросу согласно партийному признаку и если да, то что это означало? Оставим сейчас в стороне вопрос о рабстве, так как он требует специального рассмотрения, и обратимся к другим перечисленным проблемам.

Вопрос о централизации или децентрализации власти разделял консерваторов и либералов. При этом на практике это разделение было значимым в 1830-е гг., когда оба политических течения еще не стали партиями. Политика «возвращения» и провозглашение совершеннолетия Педру II, проводившиеся самими либералами, означали победу централизаторской модели. В дальнейшем к ней присоединились обе партии, хотя либералы продолжали вполголоса защищать децентрализацию.

Защита свобод и более широкого политического представительства граждан были лозунгами либеральной партии. По этим вопросам позиция партии менялась. Только с 1860-х гг. эти вопросы обрели значимость, одновременно с вновь озвученными предложениями децентрализации. У так называемой новой либеральной партии, возникшей в 1870 г. при поддержке известных консервативных политиков Набуко де Араужо и Закариаса де Гоиша, в программе значились прямые выборы в крупных городах, ограничение срока мандата сенаторов, уменьшение полномочий Государственного совета, гарантия свободы совести, образования, торговли и производства, а также постепенная отмена рабства.

Если между двумя партиями и существовала определенная разница в идеологии, рассмотрим, с чем это связано. Историк Жозе Мурилу де Карвалью, проанализировав состав имперских кабинетов, пришел к некоторым важным выводам. По его мнению, в 1840-е и в особенности в 1850-е гг. консервативная партия представляла собой коалицию землевладельцев и правительственных чиновников, к которым примыкал слой крупных коммерсантов, озабоченных волнениями в городах. Либеральная же партия объединяла преимущественно землевладельцев и лиц свободных профессий.

Важное различие коренилось в региональной базе обеих партий. Консерваторы получали свое основное влияние и силу из таких провинций, как Баия и Пернамбуку, а либералы превосходили их в Сан-Паулу, Минас-Жерайс и Риу-Гранди-ду-Сул. Ядром централизаторской политики, которую отстаивали консерваторы, был союз между чиновниками (в особенности судейскими) и крупными землевладельцами Рио-де-Жанейро.

Идея устойчивой и сплоченной империи, исходившая от правительственных сановников, разделялась землевладельцами провинции Рио-де-Жанейро, тесно связанными с делами двора как географически, так и благодаря деловым связям. Землевладельцы Баии и Пернамбуку, принадлежавшие к консервативной партии, уже знали по своему прошлому и нынешнему опыту, что такое борьба за автономию провинции, связанная с народными движениями. Это могло быть их основным мотивом для поддержки идеи центрального правительства, облеченного значительной властью.

В свою очередь, поначалу либеральные предложения о децентрализации исходили из таких областей, как Сан-Паулу и Риу-Гранди-ду-Сул, где у правящих классов была традиция автономии. В случае с провинцией Минас-Жерайс либерализм исповедовался как землевладельцами, так и населением тех старых городов, которые были обязаны своим появлением горнорудной промышленности.

С другой стороны, обращение к теме большего политического представительства и упор на роль общественного мнения были связаны с присутствием в рядах либеральной партии лиц свободных профессий из городов, Подобное присутствие стало значимым лишь с 1860-х гг., когда стали развиваться города и увеличилось число лиц с высшим образованием.

Отметим, наконец, что на рубеже 1870-х гг. в особенности в Сан-Паулу в ходе социально-экономических изменений возникла прослойка производителей кофе, которые со всей последовательноcтью приняли к исполнению один из лозунгов децентрализации — выступление в защиту автономии своей провинции. Одновременно с этим среди таких различных социальных групп, как подобная новая кофейная буржуазия и городской средний класс, возникло новое убеждение: неверие в то, что реформы по децентрализации или увеличение политического представительства могут происходить в рамках монархии. Так зарождалось республиканское движение.

Почему же Бразилия не раскололась на части, а сохранила территориальное единство, унаследованное со времен колонии? Восстания в провинциях и сомнения относительно формы организации центральной власти показывают, что целостность страны вовсе не была гарантирована после провозглашения независимости. Сохранение территориального единства стало результатом разрешения конфликтов как силой, так и ловкостью, а также следствием проводившейся правящими кругами политики, нацеленной на создание централизованного государства. В любом случае, несомненно то, что в этом процессе возможность отделения провинций всегда была менее вероятной, чем поддержание единства.

В бразильской историографии существуют достаточно противоречивые мнения на этот счет; высказываются конфликтующие между собой точки зрения, где упор делается на разных элементах — от социокультурных явлений до природы элит. Но представить себе некий комплексный ответ, учитывающий все подобные объяснения, все же возможно. В структурном плане основой такого объяснения станет указание на систему рабовладения. Стремление сохранить рабовладение побудило наиболее значимые провинции отвергнуть возможность отделения от империи, так как это безмерно ослабило бы их в условиях международного давления в пользу отмены рабства (возглавляла и направляла этот нажим Англия). В то же время Англия поощряла сохранение территориального единства страны, которая представляла собой ее самый обширный латиноамериканский рынок и являлась относительно стабильной монархией, окруженной бурлящими и неспокойными республиками.

В свою очередь, формирование однородной элиты, получившей образование сначала на факультете права университета Коимбры, а затем на факультетах учебных заведений Олинды-Ресифе и Сан-Паулу, воспитанной в духе иерархии и консерватизма, способствовало осуществлению такой политики, целью которой было создание централизованной империи. Перемещение этой элиты по стране, занятие ею административных постов в различных провинциях способствовало включению ее в аппарат центральной власти и ослаблению влияния, которое на нее могли оказывать различные региональные интересы.

2.3. Социально-экономическая структура и рабство

Значительным новшеством бразильской экономики в первые десятилетия XIX в. стало возникновение производства кофе на экспорт. Внедрение кофейного дерева в Бразилии связано с именем Франсишку де Мелу Пальеты: в 1727 г. он привез первые семена этого растения в провинцию Пара. Поначалу его использовали для внутреннего потребления; на рубеже 1760-х гг. кофе добрался до Рио-де-Жанейро, где его возделывали на маленьких участках в садах в окрестностях столицы.

При этом необходимые условия для первого значительного распространения производства кофе в рыночных масштабах сложились в обширной долине реки Параиба, пересекающей часть провинций Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу. Эта местность была известна; ее пересекали дороги и пути, которые со времен горнопромышленного бума вели в Минас-Жерайс; здесь наличествовали незанятые земли и благоприятный климат. Кроме того, близость порта Рио-де-Жанейро (несмотря на сложности с транспортом) облегчала вывоз конечного продукта производства и позволяла поддерживать необходимые контакты для получения кредитов, закупки товаров и т. п.

Появившиеся фазенды приняли традиционную форму крупного поместья, использующего принудительный труд рабов. Как в дальнейшем показал опыт Колумбии, производство кофе в рыночных масштабах было возможно и в рамках небольших хозяйств. Однако свойственные Бразилии условия доступа к земле и снабжения рабочей силой предопределили господство именно крупных поместий.

История занятия земель следовала модели, унаследованной из прошлого и затем еще не раз повторявшейся на протяжении всей истории Бразилии. Не делалось никакого различия между границами поместий и многими не введенными в оборот землями. Права собственности (в случае, если они существовали) всегда могли быть оспорены, потому что, в числе прочего, одни права накладывались на другие. В этих условиях господствовал закон сильнейшего. Только у него были условия для того, чтобы силой удерживать землю, изгонять других собственников, лишившихся средств, нанимать хороших адвокатов, воздействовать на судей и узаконивать таким образом владение землей.

Чтобы устроить фазенду с кофейной плантацией, собственник должен был пойти на значительные вложения, включавшие в себя расчистку леса, подготовку почвы, посадки, закупку инвентаря и рабов. Помимо этого, если кофейное дерево и является многолетним растением — по меньшей мере, в краткосрочной перспективе посадки не нужно возобновлять, — первые урожаи можно собирать только через четыре года. Похоже, что средства для устройства плантаций в основном черпались из накоплений, связанных со значительным ростом торговли после переезда короля Жуана VI в Бразилию. Со временем источниками инвестиций стали доходы от собственно кофейного производства, а также — с 1850 г. — капиталы, высвободившиеся после отмены работорговли.

В течение практически всего периода монархии возделывание кофе осуществлялось с помощью достаточно простых способов. Некоторые из таких методов обработки (или в некоторых аспектах истощения) почвы существуют и поныне. Производство было экстенсивным, т. е. никто не заботился о производительности земли. Когда из-за нехватки удобрений и ухода за почвой она истощалась, плантацию переносили на новую территорию, а старую забрасывали или приспосабливали под производство продуктов питания.

Основными и чуть ли не единственными орудиями труда на больших кофейных плантациях были мотыга и серп. Рабам приходилось привыкать к этим традиционным для сельскохозяйственных рабочих Бразилии инструментам; их использованию благоприятствовало топографическое положение долины Параибы. Использование сохи на кофейных плантациях распространится только на рубеже 1870-х гг. в новых областях Сан-Паулу.

Если отбросить исключительные случаи, виды работ на плантации распределялись следующим образом. После расчистки леса часть древесины шла в дело, остальное сжигали. Сажали не семена, а ростки, причем плантаторы даже не делали рядов. По обычаю, завезенному с Антильских островов, между молодыми кофейными деревцами высаживали сельскохозяйственные культуры (фасоль, кукурузу, маниок). Такие посадки давали росткам необходимую тень и снабжали продовольствием плантаторов, их служащих и рабов.

Уход за кофейными деревьями заключался по большей мере в выпалывании сорной травы вокруг них. Когда деревце начинало плодоносить, рабы ежегодно вручную собирали урожай. Подсчитано, что в среднем на плантациях Рио-де-Жанейро один раб обрабатывал от 4 до 7 тыс. кофейных деревьев, что указывает на не слишком тщательный уход за посадками. Способ сбора и обработки урожая были доиндустриальными. Транспортировка после укладки собранных зерен в мешки для дальнейшего экспорта также отличалась ненадежностью. До строительства железных дорог перевозка товаров к портам осуществлялась с помощью караванов ослов с проводником и рабами-погонщиками. Подобные караваны несколько раз в год двигались по дорогам, ведущим из долины Параибы к Рио-де-Жанейро. На пути туда они перевозили товары, произведенные на плантации, а на пути обратно — такие припасы, как треску, вяленое мясо, свиной шпик и металлические инструменты и орудия. С течением времени среди закупавшихся плантаторами в Рио-де-Жанейро товаров стали появляться мебель и предметы роскоши, в том числе стеклянная и фарфоровая посуда.

Важной фигурой в деле продажи кофе был комиссионный агент. Такие агенты жили в портах, в основном в Рио-де-Жанейро (позже также и в Сантусе), и действовали как посредники между производителями и экспортерами. Комиссионный агент получал товар, чтобы продать его экспортерам в наиболее благоприятный момент. В счет полученного кофе (или того кофе, который он получит в будущем) он снабжал владельцев фазенд товарами потребления и инструментами, получая процент от сделки. Тем самым между плантатором и агентом устанавливались доверительные отношения. Агент открывал фазендейро текущий счет, где подсчитывал дебет и кредит. Порой доверительные отношения достигали такой стадии, что агенты направляли и сопровождали своих клиентов, когда те посещали Рио-де-Жанейро, или же помогали сориентироваться в городе их сыновьям, приехавшим на учебу. Производители и агенты, как правило, были бразильцами. Но экспорт кофе с самого начала находился в руках крупных американских или английских компаний.

Хотя в Бразилии и распространился обычай пить кофе, внутреннего рынка для сбыта производимой в больших масштабах продукции не хватало. Кофейный бизнес как тогда, так и теперь продолжает зависеть от внешнего рынка. Рост производства шел рука об руку с расширением привычки пить кофе среди растущего среднего класса США и стран Европы. США превратились в главного потребителя бразильского кофе, который также экспортировался в Германию, Нидерланды и Скандинавию.

Англия, в которой укоренилась привычка пить чай, никогда не была значительным потребителем кофе: то немногое его количество, которое расходилось в стране, привозилось из английских колоний в Карибском бассейне, Центральной Америке и Южной Азии. Получаемый оттуда кофе попадал на английский рынок после уплаты сниженной пошлины, что преграждало доступ для продукции из Бразилии. Это обстоятельство являлось важной характеристикой положения Бразилии в международной финансово-экономической сфере в XIX и частично в XX вв. В деле получения кредитов и займов страна зависела в основном от Англии. Таким образом, ее внешний долг зависел от английских банкиров. Но от торговых сделок с Англией Бразилия не получала той прибыли, которая могла бы покрыть расходы на импорт товаров и на обслуживание внешнего долга.

Увеличение производства кофе и значимость его для внешней торговли Бразилии могут быть проиллюстрированы одним простым фактом: если в 1821–1830 гг. кофе составлял 18 % стоимости бразильского экспорта, то в 1881–1890 гт. он достиг 61 %.

С точки зрения социально-экономического анализа, производство кофе охватывало комплекс хозяйственных занятий, который окончательно переместил центр развития страны в центральноюжные регионы[67]. Оснащались порты, возникали новые механизмы кредитования, создавались новые рабочие места, революционным образом развивался транспорт — и все это в связи с кофе. Конечно, это произошло не в мгновение ока. Речь идет о сравнительно долгом упадке Северо-Востока и укреплении Центро-Юга; этот процесс стал необратимым с рубежа 1870-х гг.

Владельцы крупных фазенд в долине Параибы получали уступки и щедроты от центрального правительства; их тщеславие удовлетворялось пожалованием им дворянских титулов. История крупного фазендейро из Рио-де-Жанейро, Жоакима де Соузы Бревеша, возглавившего либеральное восстание 1842 г., канула в прошлое. В середине XIX в. империя добилась поддержки со стороны крупных коммерсантов и землевладельцев, среди которых выделялись «кофейные бароны» из провинции Рио-де-Жанейро. Это утверждение, впрочем, не нужно понимать как заявление о том, что данные социальные классы «присвоили» себе государство. Между государством и господствующими классами существовали разногласия. На это указывает, в числе прочего, тот факт, что президентов провинций избирали не из среды местных элит. Это предотвращало безусловное сращивание назначаемого главы провинции с местными интересами. С помощью такого приема центральное правительство могло действовать независимо в каждой провинции и проводить там свою политику.

Император и чиновничество империи отвечали основным интересам господствующих классов, поддерживая общий порядок в стране, постепенно решая проблему рабства и т. д. Но действуя в этом направлении, император и его сановники порой противоречили установкам собственной социальной базы. Примером тому может стать принятие «закона о свободном чреве»[68]: император предложил его, несмотря на практически общую оппозицию плантаторов. Согласно представлению упоминавшегося выше историка Жозе Мурилу де Карвалью, советники императора воспринимали империю как гелиоцентричесую систему, главным в которой было солнце (государство), вокруг которого вращались крупные планеты (консервативно настроенные классы), а в отдалении — мириады звезд (основная масса народа).

Бразилия — это кофе, а кофе является черным. Данная фраза, которая нередко звучала в правящих кругах первой половины XIX в., верна лишь отчасти. Бразилия не сводилась исключительно к кофе, как раньше не сводилась и к сахару. Кроме того, в дальнейшем развитие производства кофе будет происходить без использования рабского труда. Однако несомненно, что в рассматриваемый период значительная доля увеличения работорговли приходилась на нужды кофейного производства.

После обретения независимости бразильское правительство находилось в сложном положении. За исключением нескольких отдельных голосов не только крупные землевладельцы и работорговцы, но и все свободное население было уверено, что отмена работорговли в краткосрочной перспективе приведет к коллапсу в обществе. При этом Англия, от которой зависела Бразилия, осуществляла все более жесткий нажим в противоположном направлении. Раздоры и соглашения Англии и Бразилии по этом вопросу показали, что, несмотря на зависимость Бразилии, не все могло немедленно решаться в соответствии с английскими интересами.

В десятилетие, когда была провозглашена независимость, работорговля увеличилась (в сравнении с предшествующим периодом). Согласно официальной статистике, среднегодовое количество ввезенных рабов составляло в 1811–1820 гг. 32 700 человек, а в 1821–1830 гг. — 43 100 человек.

Концентрация ввозимых в страну рабов через порты южных регионов (в особенности через Рио-де-Жанейро) многократно увеличилась. Эти порты принимали 53 % от общего количества ввозимых рабов в 1811–1820 гг. и 69 % — в 1821–1830 гг. Большинство рабов отправляли в дальнейшем на плантации долины Параибы; многие из них оседали в Рио-де-Жанейро. Именно импорт новых рабов, а не перемещение рабов из Минас-Жерайса, как полагали некоторое время назад, служил основным источником притока новых невольников в этой фазе кофейного производства.

В 1826 г. Англия буквально вырвала у Бразилии договор, по которому через три года после ратификации ввоз в Бразилию рабов из любого региона мира должен был быть объявлен вне закона. Англия оставляла за собой право досматривать в открытом море корабли, заподозренные в незаконной перевозке невольников. Договор вошел в силу в марте 1827 г., и эта мера должна была начать действовать с марта 1830 г. Закон от 7 ноября 1831 г. предусматривал выполнение положений договора, вводя суровое наказание для работорговцев и объявляя свободными всех рабов, которых ввезут в Бразилию после этой даты. Закон был принят в период временного спада в притоке рабов. В дальнейшем этот приток вновь стал расти, а нормы закона так и не стали применяться на практике.

Работорговцы пока еще не вызывали отрицательных эмоций у правящих классов, к тому же они воспользовались мерами по децентрализации, которые были приняты в период Регентства. Суды присяжных на местах, которые контролировались крупными землевладельцами, оправдывали тех немногих работорговцев, которые шли под суд. Закон 1831 г. был воспринят как мера «для того чтобы англичане посмотрели и успокоились» («para inglêsver»). В дальнейшем это выражение (ныне вышедшее из моды) стало нарицательным для обозначения какой-либо меры, принимаемой для видимости и для отвода глаз, а не для реального воплощения.

Причины, по которым правящие классы так цеплялись за подневольный труд, различны. Отметим среди них тот факт, что подлинной альтернативы труду рабов на крупных плантациях не существовало, и что всеобщих восстаний рабов не было. Частичным исключением здесь были город Салвадор и окружающая его местность (Recôncavo). С начала XIX в. восстания рабов стали там постоянным явлением и превратились в часть повседневной жизни региона. Однако отсутствие рабов, родившихся в Бразилии, среди участников различных движений показывает их ограниченный характер. Наиболее значительное восстание произошло в 1835 г., когда в Салвадоре взбунтовались сотни африканских негров — как рабов, так и вольноотпущенников, исповедовавших ислам. Негров-мусульман называли «малё»; отсюда происходит название всего восстания. Его жестоко подавили, при этом погибло около семидесяти восставших. На участников (более пятисот человек) обрушилась расправа — от смертных приговоров (правда, немногочисленных) до заключения под стражу, порки и высылки из страны.

Положение Баии было исключительным, но даже там после 1835 г. не произошло других крупных восстаний. В Рио-де-Жанейро, где доля рабов составляла 40 % всего населения, не случалось ничего подобного. Этому способствовали такие факторы, как гонения, надежда получить свободу, разногласия между рабами, находившимися в лучшем и в худшем положении, между невольниками и вольноотпущенниками, между родившимися в Бразилии и африканцами.

Видя инертность бразильского правительства, Англия не опустила рук. Многие суда, перевозившие невольников, были задержаны. В 1846 г. договор, дававший Англии право досмотра кораблей, должен был закончиться, и Бразилия не была расположена его продлевать. Перед лицом этого факта английский парламент одобрил акт, ставший известным в Бразилии как «билль Абердина», по имени лорда Абердина, министра иностранных дел в британском правительстве. По данному биллю английский военно-морской флот получил право поступать с кораблями работорговцев как с пиратскими судами, т. е. захватывать их и передавать нарушителей английским трибуналам. В Бразилии билль Абердина послужил мишенью для националистических по своему содержанию нападок. Даже в Англии многие возвысили голос против того, что страна присвоила себе роль «мирового хранителя морали».

В сентябре 1848 г. к власти в Бразилии пришел консервативный кабинет под председательством маркиза Монте-Алегре (с октября 1849 г.). Правительство представляло собой союз сановников, магистратов и крупных землевладельцев, в особенности кофейных плантаторов провинции Рио-де-Жанейро. Министром юстиции был назначен Эусебиу де Кейрош. Он был сыном лузо-ангольского судьи, родился в Анголе и женился на девушке из семьи, связанной с городским предпринимательством в Рио-де-Жанейро. Из министерства юстиции в парламент был направлен законопроект о более эффективных мерах по борьбе с работорговлей, что усиливало действие закона 1831 г. Среди прочего, Бразилия признавала работорговлю равной пиратству, а также то, что нарушителей должны были судить специальные трибуналы. Законопроект был одобрен в сентябре 1850 г„став законом. И он-то как раз и сработал. Количество ввозимых в страну рабов упало с 54 тыс. человек в 1849 г. до менее 23 тыс. в 1850 г. и до примерно 3,3 тыс. человек в 1851 г.; после чего ввоз невольников практически прекратился.

Что же случилось в период между 1831 и 1850 гг.? Почему второй закон сработал, а первый нет? Ответ на этот вопрос связан с обстоятельствами, сложившимися к концу 1840-х гг., и в первую очередь с усилением давления Англии. Опираясь на билль Абердина, английский военно-морской флот не ограничивался задержанием в открытом море кораблей, заподозренных в перевозке рабов, но проникал в территориальные воды Бразилии и угрожал даже заблокировать основные порты страны. Британская эскадра стала причиной ряда инцидентов на побережье, самым серьезным из которых стала перестрелка английского корабля с фортом Паранагуа в провинции Паранá. Возможность противостоять этому огромному давлению у правительства империи была мала, тем более, что южным регионам страны угрожало вторжение Аргентины, и она нуждалась в защите Англии.

Основным условием прекращения работорговли стал тот факт, что внешнее давление дополнилось отказом от использования рабов внутри страны. После многих лет усиленного ввоза рабов бразильский рынок в конце 1840-х гг. оказался перенасыщен. Плантаторы из Рио-де-Жанейро заложили свои владения крупным работорговцам, чтобы получить средства на покупку рабов. На работорговцев стали смотреть с неудовольствием и обидой. Внутренний антибританский фронт потерял свою целостность.

Помимо этого, усиление центрального правительства, достигнутое при консерваторах, облегчило применение карательных мер. К примеру, Набуко де Араужо, министр юстиции в 1853–1857 гг., добился замены президента провинции Пернамбуку на другого, более решительного человека, когда в провинции была предпринята одна из последних попыток ввезти рабов.

После принятия действенных мер по борьбе с работорговлей само рабство было обречено на отмирание. Рабовладельцы в Бразилии никогда не заботились о естественном воспроизводстве невольников, полагаясь лишь на ввоз. Как только прекратился, количество рабов постепенно стало недостаточным для выполнения всех многочисленных работ, на которых они были заняты. Кроме того, прекращение работорговли явилось водоразделом и в политическом и идеологическом плане. Если ввоз рабов в Бразилию становился незаконным, поддержание рабства в стране теряло легитимность. С этого момента возникали вопросы. В какой срок и в какой форме будет покончено с рабством? Кто заменит подневольную рабочую силу?

Отвечая на эти вопросы, отметим прежде всего закон о земле, принятый в 1850 г. через две недели после закона о прекращении работорговли. В законе предпринималась попытка положить конец неразберихе в вопросах земельной собственности. По закону государственные земли надлежало в будущем не раздавать, а продавать, как когда-то наделы-сесмарии; устанавливались правила легализации владения землей и делались попытки принудительно вести реестр землевладений. Закон задумывался как способ преградить доступ к земле со стороны будущих иммигрантов. Государственные земли должны были продаваться по достаточно высокой цене, чтобы отпугнуть бедных держателей и иммигрантов. Иностранцам, которым оплачивался приезд в Бразилию, запрещалось приобретать землю в течение трех лет после прибытия.

Иными словами, крупные плантаторы хотели привлечь иммигрантов, чтобы заменить рабов, но при этом старались сделать так, чтобы те не превратились в собственников земли. Впрочем, до масштабной иммиграции было еще далеко. Широко используемым методом, к которому будут прибегать плантаторы Центро-Юга, станет покупка рабов на внутреннем рынке, в переживавших упадок регионах.

2.4. Модернизация и расширение кофейного производства

1850 год означал для Бразилии не только приход новой половины века. Он стал годом прекращения работорговли, закона о земле, централизации Национальной гвардии, принятия первого торгового кодекса. Он устанавливал нововведения, но одновременно с этим включал в себя разрозненные установления, шедшие еще со времен колонии. Среди прочего, кодекс определял типы коммерческих компаний, которые разрешалось учреждать в Бразилии, и регулировал их операции. Как и в случае с законом о земле, торговый кодекс отталкивался от прекращения работорговли.

Высвобождение капиталов после отмены ввоза рабов породило бурную деловую и спекулятивную активность. Возникали банки, предприятия, пароходные компании и т. п. Благодаря объявленному в середине предыдущего десятилетия (1844) повышению тарифов на импорт, доходы центрального правительства возросли. В 1852–1853 гг. они удвоились по сравнению с 1842–1843 гг.

В политическом отношении либералы и консерваторы временно достигли согласия в масштабах страны, что выразилось в создании «правительства примирения» (1853–1856) во главе с маркизом де Паранá. В определенном смысле соглашение продолжало действовать и в последующих кабинетах до 1861 г.

В наиболее динамично развивавшихся районах страны наметились изменения в русле капиталистической модернизации; иными словами, появились первые попытки создать рынок труда, земельный рынок, а также рынок доступных ресурсов.

Модернизация должна была затронуть отсталую систему транспортного сообщения. В середине XIX в. современный транспорт — это в первую очередь пароходы и железные дороги. Одновременно с этим начинается самое значительное за все столетие дорожное строительство: по инициативе Мариану Прокопиу сооружается шоссе «Союз и промышленность», соединившее Петрополис[69] в провинции Рио-де-Жанейро и город Жуиз-де-Фора в Минас-Жерайсе. Строительство началось в 1856 г., и только в 1861 г. шоссе достигло г. Жуиз-де-Фора; его общая длина составила 144 км.

Это было шоссе, вымощенное дробленым или, как говорили в то время, «макадамизированным» камнем (по имени изобретателя, британского инженера Мак Адама). Оно поражало железными мостами и почтовыми станциями со сменными лошадьми для обслуживания регулярной линии дилижансов. Шоссе «Союз и промышленность» обошлось очень дорого, а поддерживать его в хорошем состоянии оказалось сложно. В дальнейшем его обойдут в конкурентной борьбе железные дороги.

Главный импульс в деле строительства железных дорог был связан с необходимостью улучшить условия доставки основных предметов экспорта к важнейшим портам Бразилии. Необходимо было преодолеть неудобства, связанные с плохим состоянием дорог, с перевозкой товаров на вьючных ослах, т. е. с тем, что удорожало доставку и препятствовало нормальному перемещению товаров.

На Северо-Востоке основное строительство в данной сфере концентрировалось в Пернамбуку, где главной задачей был вывоз сахара. Здесь появились железнодорожные линии, основанные на английском капитале: ставшая пионерской линия Ресифе — Сан-Франсишку, строительство которой началось в 1855 г. и значительно позже, уже в 1880-х гт., — «Грейт Вестерн». В центральных и южных регионах страны главной целью строительства железных дорог был вывоз кофе, что становилось все более насущной проблемой по мере того, как кофейные плантации удалялись от места пребывания двора и смещались в район провинции Минас-Жерайс на границе провинций Рио-де-Жанейро и Эшпириту-Санту (так называемая «лесная зона», Zona da Mata) и затем в область так называемого «Паулистского Запада» (т. е. западной части провинции Сан-Паулу).

Железные дороги и пароходы произвели революцию в экономике Великобритании в 1840–1880 гг., увеличив производство железа, стали и угля. Накопление капиталов позволило осуществлять инвестиции за пределами страны, причем вложения в железнодорожное строительство были наиболее привлекательны. Многие линии в Бразилии были построены с привлечением финансирования, материально-технического обеспечения, оборудования и контрагентов из Англии.

Приблизительно к 1850 г. кофейная экономика долины Параибы достигла апогея. Проблема транспорта была по большей части решена после сооружения железной дороги имени Педру II, позже названной «Центральной бразильской линией». Строительство началось в 1855 г.; в дальнейшем открывались все новые участки дороги, которая лишь в 1875 г. достигла территории штата Сан-Паулу с конечным пунктом в г. Кашоэйра. В будущем созданная в Сан-Паулу компания соединит железной дорогой Кашоэйру и столицу провинции, довершив тем самым систему транспортного сообщения между Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу.

В это же самое время кофейные плантации распространялись в новом районе в глубине провинции Сан-Паулу — на так называемом «Паулистском Западе». Кофейные деревья были завезены туда, чтобы частично заменить сахарный тростник на прежних фазендах. В рамках всей бразильской экономики Сан-Паулу никогда не являлся лидером производства сахара. Тенденция к снижению цен на сахар в условиях роста цен на кофе подтолкнула производителей к смене одной сельскохозяйственной культуры на другую. Успех кофейной экономики «Паулистского Запада» зависел в основном от транспорта и от наличия действующего порта на побережье, так как Рио-де-Жанейро был слишком далеко. Главной сложностью было пересечь горную гряду Серра-ду-Мар и выйти к побережью. Это затруднение было преодолено после сооружения железной дороги от Сантуса до Жундиаи английской концессионной компанией «Сан-Паулу Рэйлуэй Ко. Лимитед» (СПР), которая начала действовать в 1868 г. Кофе, выращенный на побережье провинции Сан-Паулу, в небольших количествах вывозился через Сантус еще с конца XVIII в. Сооружение железной дороги означало большой рывок для утверждения города в качестве центра экспорта.

У СПР была концессия на продолжение железнодорожной ветки от Жундиаи до Риу-Клару. Тем не менее компания не проявила интереса к строительству, ссылаясь на сложности на рынке капиталов в Лондоне. Возможно, при принятии этого решения возобладали соображения стратегического порядка, так как на практике компания монополизировала доступ к порту из внутренних районов провинции. После того как в 1868 г. были предприняты первые меры, возникла «Паулистская компания железных дорог», образованная с помощью бразильских капиталов, имевших отношение к производству кофе. За ней последовали компании «Можиана», «Итуана», «Сорокабана»[70]. Последняя стала исключением, так как капиталы компании были связаны не с кофе, а с хлопком, производство которого стало развиваться в 1860-х гг. в районе г. Сорокаба.

Кофейная экономика двух областей — долины Параибы и «Паулистского Запада» — развивалась в противоположных направлениях. В последние два десятилетия существования империи (т. е. в 1870—1880-е гг.) можно констатировать упадок первой и явно выраженный подъем второй. И там, и там речь шла об экстенсивном сельском хозяйстве. Но на «Паулистском Западе» было значительно больше доступных земель, позволявших постоянно вводить в оборот новые территории, в то время как долина Параибы имела свои географические границы и расширяться дальше определенных не могла. В результате земли там были истощены, почвы подвержены эрозии, что снизило урожайность плантаций и их стоимость. Накануне отмены рабства основные вложения местных плантаторов в производство заключались в рабах, что само по себе свидетельствует о том воздействии, которое произведет на регион прекращение рабовладения.

Помимо наличия доступных земель, существовали и другие обстоятельства, стечение которых обусловило восхождение «Паулистского Запада»; речь идет о природно-географическом положении области, технологии кофейного производства и конкретно-исторических обстоятельствах. На обширном плоскогорье в глубине провинции Сан-Паулу почва и климат оказались самыми благоприятными для возделывания кофе. Местный краснозем обеспечивал высокую производительность плантаций и позволял получать урожай с кофейного дерева до тридцати лет, в то время как на других почвах этот показатель не превышал четверти века. Этот краснозем итальянские эмигранты называли «росса»[71]. Не преувеличивая технологического прогресса на «Паулистском Западе», отметим, что именно здесь стали применять соху и устройство для очистки кофейных зерен, что стало настоящим прорывом в этой области.

Наконец, не будем забывать о конкретно-исторических обстоятельствах. В новом регионе накопление капиталов происходило в тот момент экономического развития Бразилии, когда необходимость найти альтернативу рабскому труду стала очевидной. Кофейное же производство долины Параибы зародилось раньше, когда никаких преград для рабовладения не ожидалось. Регион уже достиг апогея своего развития, и лишь тогда была прекращена работорговля. По мере того, как производительность плантаций падала, все сложнее становилось найти альтернативу подневольному труду рабов, и эта трудность так и не была преодолена.

В этих условиях сформировались два региональных социальных сектора, судьба которых оказалась различной. Плантаторы долины Параибы поддерживали монархию и стали отдаляться от нее по мере того, как начали приниматься меры, нацеленные на постепенную отмену рабства. Этот процесс получил логическое завершение в момент отмены рабства в 1888 г., но тогда кофейные бароны долины Параибы уже не имели значительного политического и общественного веса.

Экономика «Паулистского Запада» породила новый класс, который обычно называют «кофейной буржуазией». С последних десятилетий XIX в. в провинции Сан-Паулу начались трансформации, связанные со становлением капиталистической системы. Это произошло не мгновенно. В отдельных аспектах внедрение капитализма завершилось лишь недавно. На протяжении многих десятилетий происходили процессы накопления капиталов, диверсификации экономики, формирования рынка земель, средств производства и товаров потребления.

Накопление капиталов первоначально происходило в связи с производством кофе и дополнялось инвестициями в железные дороги, банки и торговлю. Экспансия кофе породила сеть небольших городских центров, в которых развивалось мелкое производство и потребление, с чего началась диверсификация экономики. Массовый приток иммигрантов с начала 1880-х гг. в дальнейшем придаст импульс формированию производственного и потребительского рынка, а также рынка рабочей силы.

Было бы ошибочным полагать, что социальные группы долины Параибы и «Паулистского Запада» полностью разнятся между собой и представляют одна — некую «старую» аристократию, приходящую в упадок, а вторая — предпринимательскую буржуазию. Обе группы исходили из одних и тех же убеждений и различались между собой лишь в силу окружавших их природно-географических и социальных реалий. Обе группы вели экстенсивное сельское хозяйство и широко прибегали к труду рабов. Плантаторы Сан-Паулу обратились к найму иммигрантов не потому, что верили в преимущества свободной рабочей силы или в большую производительность труда именно свободных людей, а потому, что альтернатива (т. е. рабский труд) исчезала, и необходимо было найти решение этой проблемы. В 1887 г., менее чем за год до отмены рабства, Сан-Паулу занимал третье место среди провинций по количеству рабов: 107 тыс. невольников (на первом месте был Минас-Жерайс со 192 тыс. рабов, затем следовал Рио-де-Жанейро со 162 тыс. невольников).

После 1850 г. пополнение контингента рабов происходило посредством торговли между провинциями. В Бразилии начались внутренние миграции, принявшие постыдную форму насильственного перемещения рабов из одного региона в другой. Появились новые работорговцы и новая профессия: разъездной скупщик рабов. Он ездил по провинциям и уговаривал наиболее бедных плантаторов или городских жителей продать ему своих рабов. В районы основного производства кофе невольники попадали не только морским путем, но и по суше. Вероятно, для того, чтобы не платить налог, взимаемый в порту назначения, рабов заставляли двигаться своим ходом: чтобы добраться до кофейных регионов, они пересекали внутренние области провинций Баия и Минас-Жерайс.

Точных данных об объеме работорговли между провинциями нет. Общие подсчеты указывают на то, что в 1850–1888 гт. из районов производства сахара на Северо-Востоке в центральные и южные области было перемещено от 100 до 200 тыс. рабов. С 1864 по 1874 г. количество рабов на Северо-Востоке уменьшилось с 774 тыс. человек (45 % всех рабов в Бразилии) до 435 тыс. человек (28 % всех рабов). В тот же период количество рабов в кофейных регионах выросло с 645 тыс. (43 % всех рабов в стране) до 809 тыс. человек (56 % всех рабов). Только в одной провинции Сан-Паулу количество рабов более чем удвоилось — с 80 тыс. до приблизительно 174 тыс. человек.

Так как отмена закупок рабов за пределами Бразилии взвинтила цены на невольников, даже традиционные сельскохозяйственные регионы, такие как Баия и Пернамбуку, экспортировали рабов в значительных количествах. С 1874 г. количество рабов по всей стране стало снижаться; эта тенденция отчетливее проявилась с 1885 г. Даже при этом снижение число рабов на Северо-Востоке было большим по сравнению с Центро-Югом. Если в целом по стране уменьшение числа рабов составило в 1874–1884 гг. 19 %, то в центральных и южных областях этот показатель был равен 9 %, а на Северо-Востоке — 31 %. Южный регион также был затронут значительным снижением количества рабов: первым в этом ряду оказался Риу-Гранди-ду-Сул, где число рабов в данный период уменьшилось на 39 %.

2.5. Начало большой иммиграции

На пути к полной отмене рабства большая или меньшая зависимость регионов от труда рабов получила политическое выражение. В то же время важное значение имела возможность и способность решить проблему альтернативным образом (типичным примером здесь является Сан-Паулу).

Этим альтернативным решением являлось привлечение на кофейные плантации рабочей силы из Европы. Почему же не было попыток превратить в свободных работников бывших рабов или привлечь бедное, но свободное население Северо-Востока?

Ответ на первый вопрос будет состоять из нескольких частей. С одной стороны, убеждения плантаторов затрудняли или же делали откровенно невозможным изменение трудового режима массы рабов. С другой стороны, сомнительно, чтобы после многих лет рабства бывшие рабы захотели бы вновь оставаться в положении, которое не слишком отличалось от их прежних условий жизни. Напомним здесь, что иммигранты были вынуждены оказывать давление на плантаторов (особенно в период до отмены рабства), чтобы получить лучшие условия по сравнению с рабами.

Ответ на второй вопрос связан с первым. Согласно расистским убеждениям, захватившим умы правящих кругов империи и базировавшимся на работах таких авторов, как Бокль и Гобино, презрения заслуживали не только настоящие и бывшие рабы. Смешанное население, появлявшееся за всю историю португальской колонизации Бразилии, также признавалось «низшими существами», которых необходимо было как можно скорее «европеизировать». Помимо этого соображения культурного порядка существовали и другие факторы. Так, владельцы сахарных заводов-энженью и собственники хлопковых плантаций в недавнем прошлом оказались в ситуации, когда количество рабов уменьшалось, и они вряд ли отнеслись бы благожелательно к перемещению рабочей силы в южные и центральные районы страны.

Конечно, некоторые области Северо-Востока периодически страдали от засухи, которая порождала массу обездоленных. Но многие из них так и остались в бедственном положении, а других рекрутировали на сбор каучука на севере Бразилии или на работы на плантациях какао в Байе. Таким образом, в последние годы XIX в. мечты о богатстве или, по крайней мере, о лучшей доле связывались не с далеким Центро-Югом, а с Амазонией на севере или с отдельными областями собственно Северо-Востока.

История массированной иммиграции в кофейные районы провинции Сан-Паулу не соотносится с периодизацией политических событий. Эта иммиграция началась во времена Второй империи, но приобрела наибольшую значимость в годы, последовавшие за провозглашением Республики (1889).

Поощрение трудовой иммиграции шло путем проб и ошибок. В 1847 г. Николау де Кампуш Вергейру, бывший регент Бразильской империи и состоятельный плантатор, богатство которого было нажито в значительной мере благодаря работорговле, предпринял первую попытку. При финансовой поддержке правительства он вывез немецких и швейцарских иммигрантов для работы на своих фазендах и в других хозяйствах на «Паулистском Западе»; этим работникам предстояло образовать подобие артелей.

Первый опыт выявил множество трудностей и помех. Члены товариществ, хотя и происходили из наиболее пострадавших от продовольственного кризиса регионов Европы, не смирились с условиями существования, которые ждали их в Бразилии. Им была навязана строгая дисциплина, включавшая цензуру переписки и запрет на передвижение по фазендам. В конце концов в 1856 г. на фазенде «Ибикаба», принадлежавшей Вергейру, вспыхнул бунт. После этого попытки устроить артели были отброшены.

Новые усилия по привлечению иммигрантов стали предприниматься с 1871 г., что совпало с принятием так называемого «закона о свободном чреве». Теперь, помимо землевладельцев, инициативу проявило и правительство провинции. По закону от марта 1871 г. правительство Сан-Паулу получило право ссужать плантаторов средствами из государственной казны с целью внедрить на фазендах труд свободных сельскохозяйственных рабочих. Для привлечения иммигрантов предусматривалась оплата их приезда в Бразилию. Так началась иммиграция, субсидируемая Сан-Паулу, т. е. приезд иммигрантов на средства государства. На протяжении времени размер субсидии менялся; в нее включалось проживание в течение недели в столице (в здании, построенном на государственные средства) и проезд к фазендам.

До начала 1880-х гг. количество въехавших в Сан-Паулу иммигрантов было небольшим. С 1875 по 1879 г. было зарегистрировано всего 10 455 человек, прибывших в этом качестве; подобная цифра далеко не удовлетворяла потребностей кофейного производства. Итальянцы, которые с 1874 г. мало-помалу начали приезжать в Бразилию, не могли смириться с условиями жизни в стране, и многие из них уезжали обратно. В 1885 г. итальянское правительство распространило циркуляр, в котором Сан-Паулу рисовался как негостеприимный, вредный для здоровья регион, и рекомендовало не ехать в Бразилию.

Наиболее значительные представители элиты Сан-Паулу отреагировали на подобное положение вещей в переломный момент, когда разложение системы рабовладения становилось очевидным. «Общество поощрения иммиграции», основанное в 1886 г. по инициативе, в числе прочих, братьев Мартинью Праду Жуниор и Антониу да Силва Праду, предприняло ряд мер дая привлечения мигрантов на кофейные плантации.

Общество опубликовало брошюры на португальском, немецком и итальянском языках, превозносившие преимущества иммиграции в Сан-Паулу. Оно проводило сравнения в пользу Бразилии с другими странами, принимавшими иммигрантов (США, Аргентина) и являвшимися более привлекательными. О существовании рабства, равно как и о прочих недостатках, не упоминалось. Мартинью Праду Жуниор съездил на север Италии, чтобы изучить способы, которыми можно было бы прельстить иммигрантов. В Генуе было открыто представительство «Общества по поощрению иммиграции в Сан-Паулу».

В конечном счете массовому притоку иммигрантов способствовали обстоятельства, сложившиеся как по одну, так и по другую сторону Атлантического океана. Основополагающим фактором был кризис в Италии, последовавший за объединением страны и капиталистическими преобразованиями; он с наибольшей силой обрушился на беднейшие слои населения. В этих условиях оплата проезда и возможность бесплатного проживания представляли более или менее действенный стимул.

Большинство иммигрантов, прибывших в Сан-Паулу до начала XX в., составляли сельскохозяйственные рабочие и мелкие земледельцы с севера Италии (в основном из Венето и Ломбардии), которые не могли прокормиться со своего клочка земли.

В последние годы существования империи иммиграция в Сан-Паулу (из любой страны мира) резко возросла с 6,5 тыс. человек в 1885 г. до почти 92 тыс. человек в 1888 г. В этот год итальянцы составляли практически 90 % всех приезжих. Это означало, что для сбора урожая кофе 1888 г., последовавшего за отменой рабства в мае того же года, было достаточно рабочих рук.

2.6. Парагвайская война

Пока кофе шел победным маршем по «Паулистскому Западу», а предложения по постепенной отмене рабства только набирали силу, произошло событие международного масштаба, которому суждено будет наложить важный отпечаток на историю Второй империи. Этим событием стала Парагвайская война, продолжавшаяся более пяти лет: с 11 ноября 1864 г., когда начались военные действия, до 1 марта 1870-го.

Чтобы правильно представить этот конфликт в контексте эпохи, рассмотрим основные характеристики вовлеченных в него стран и их взаимоотношения. В первые десятилетия XIX в., когда в Южной Америке рухнула испанская колониальная система, прекратило свое существование в качестве политического образования и вице-королевство Рио-де-Ла-Плата[72]. На этой территории после долгих конфликтов возникли Аргентина, Уругвай, Парагвай и Боливия. Рождение Аргентинской республики произошло после многих колебаний, откатов назад и конфликтов между унитариями и федералистами.

Унитарии были представлены в основном коммерсантами из Буэнос-Айреса: они отстаивали модель централизованного государства под управлением столицы бывшего вице-королевства[73]. Контролируя порт Буэнос-Айреса, коммерсанты смогли бы осуществлять контроль над внешней торговлей Аргентины и присваивать себе доходы от таможенных пошлин на импорт.

Федералисты объединяли в своих рядах представителей региональных элит, крупных собственников, мелких производителей и коммерсантов, более обращенных в сторону внутреннего рынка. Они защищали идею децентрализованного государства, чтобы гарантировать свои доходы и не зависеть от налогов, установленных торговой буржуазией Буэнос-Айреса.

Уругвай возник как государство в 1828 г., после трех лет борьбы между сторонниками независимости, аргентинцами, бразильцами. К созданию страны благосклонно отнеслась Англия, так как возникновение Уругвая должно было стабилизировать обстановку в районе Рио-де-Ла-Платы, где у англичан были свои торговые и финансовые интересы. История Уругвая в XIX в. была бурной. Группировки «бланкос» и «колорадос»[74] огнем и мечом оспаривали друг у друга власть. «Колорадос» были связаны с торговыми кругами и с европейскими державами, их привлекали либеральные идеи. «Бланкос», состоявшие в основном из сельских собственников, унаследовали испанскую властную традицию и с недоверием относились к проникновению в страну новых европейских держав.

Жители бывшей провинции Парагвай, многие из которых происходили от индейцев гуарани, не согласились на то, чтобы ими управляла буржуазия Буэнос-Айреса, и с 1810 г. стали действовать самостоятельно. Эта автономия не была признана Буэнос-Айресом, который в 1813 г. практически перекрыл внешнюю торговлю Парагвая. Аргентинцы перекрыли доступ в открытое море через Рио-де-Ла-Плату, к которой из Парагвая можно было добраться по рекам Парагвай и Паранá. Блокада заставила парагвайского лидера Жозе Гаспара де Франсиа изолировать страну от внешнего мира и стать пожизненным диктатором. Государство провело экспроприацию земель, принадлежавших церкви и тем представителям элит, которые выступали за соглашение с Буэнос-Айресом; именно государство стало главным действующим лицом в сфере производства и торговли.

Определение Парагвая как страны мелких собственников, управляемых прозорливым государством (распространенное в левой историографии 1970-х гг.), относится в основном именно к эпохе Франсии. Действительно, в контексте всей Латинской Америки он принял исключительные меры. Но было бы упрощением назвать их прогрессивными. На конфискованных землях правительство организовало так называемые «поместья родины», которые управлялись либо им самим, либо мелкими арендаторами. В хозяйствах, управлявшихся государством, использовался труд рабов или заключенных. В экономике перестало действовать денежное обращение: как доходы с земли, так и налоги выплачивались продуктами, а не деньгами.

После смерти Франсии президентом был назначен Карлос Антонио Лопес, который формально провозгласил независимость Парагвая в 1842 г. Лопес добился преодоления изоляции страны: при нем появилась железная дорога и стала стимулироваться внешняя торговля. Его сын Франсиско Солано Лопес был приглашен в Англию, где закупал военное оборудование и набирал европейских специалистов для помощи в модернизации страны. Постепенно Парагвай стал развиваться, получив доступ к внешнему рынку. Выросла его заинтересованность в контроле за речным сообщением по рекам Парагвай и Паранá и в свободном перемещении товаров через порт Буэнос-Айреса. В этих условиях Солано Лопес пришел к власти в 1862 г., после смерти отца.

Политику Бразилии по отношению к своим соседям в первой половине XIX в. можно определить следующим образом. Основное беспокойство и озабоченность правительства империи вызывала Аргентина. В Бразилии опасались объединения страны и того, что она сможет стать сильной республикой, способной свести на нет бразильскую гегемонию в регионе и привлечь на свою сторону неспокойную провинцию Риу-Гранди-ду-Сул.

Проводимая в отношении Уругвая политика исходила из поддержания влияния Бразилии в этой стране. Скотоводы из Риу-Гранди-ду-Сул — «гаушу» — имели собственные экономические интересы в Уругвае и болезненно реагировали на попытки пресечь контрабанду на границе. Бразилия встала на сторону «колорадос», чья политика была созвучна ее интересам. Правительство империи даже заключило секретный договор с «колорадос» — противниками Росаса, по которому обязывалось оказывать им поддержку в виде ежемесячных выплат.

Отношения Бразилии и Парагвая в первой половине XIX в. зависели от состояния отношений Бразилии с Аргентиной. Когда соперничество обеих стран обострялось, правительство империи склонялось к сближению с Парагваем. Когда отношения налаживались, становились более заметны разногласия Бразилии и Парагвая. Эти разногласия были связаны с вопросами границы и с настойчивостью Бразилии в требовании гарантий свободного плавания по реке Парагвай — основному каналу доступа в провинцию Мату-Гроссу.

На первый взгляд, возможность создания альянса Бразилии, Аргентины и Уругвая против Парагвая и, более того, перспектива войны с таким составом участников казались далекими и маловероятными. Однако все произошло именно так. Сближение будущих союзников началось в 1862 г., когда к власти в Аргентине пришел Бартоломео Митре, одержавший верх над федералистами. Страна была вновь объединена под названием Аргентинская Республика, и Митре был избран ее президентом. Он начал проводить политику, которую положительно оценили бразильские либералы, в этом же году пришедшие к власти. Митре сблизился с уругвайскими «колорадос» и превратился в защитника свободных переговоров о режиме судоходства по рекам.

Эти успехи привели к оживлению соперничества между Бразилией и Парагваем. Обе страны конкурировали за рынки мате[75], но с точки зрения бразильского правительства противоречия носили по преимуществу геополитический характер (граница, свобода судоходства по рекам). Стремясь преодолеть изоляцию Парагвая и одновременно с этим заявить о себе в масштабах региона, Солано Лопес примкнул к «бланкос» и к противникам Митре — лидерам аргентинских провинций Энтре-Риос и Коррьентес.

Отказываясь действовать в начале 1860-х гг. в качестве проводника английских интересов, правительство империи оказалось замешано в нескольких инцидентах с Великобританией, получивших название «вопрос Кристи» (по имени британского посла в Бразилии). После того как корабли британского военного флота, стоявшие в порту Рио-де-Жанейро, захватили несколько торговых бразильских кораблей, Бразилия в начале 1863 г. разорвала дипломатические отношения с Англией. В стране воцарилась атмосфера патриотической экзальтации, которая подогревалась сообщениями о том, что бразильские подданные терпят притеснения в Уругвае, где у власти находились «бланкос». В сентябре 1864 г. правительство империи вторглось в Уругвай с целью помочь «колорадос» получить бразды правления.

В этот момент Солано Лопес решил перехватить инициативу. 11 ноября 1864 г. парагвайская канонерка захватила на реке Парагвай бразильское судно «Маркиз Олинды»; за этим действием последовал разрыв дипломатических отношений. Военные действия начались 23 декабря 1864 г., когда Солано Лопес начал наступление на Мату-Гроссу. После этого он направил запрос Аргентине на право переброски своих войск через провинцию Коррьентес, чтобы атаковать бразильские силы в Риу-Гранди-ду-Сул и в Уругвае. Запрос был отклонен.

Существует множество предположений относительно причин, побудивших Солано Лопеса начать конфликт, рискуя спровоцировать объединение против Парагвая двух старых соперников — Бразилии и Аргентины. По видимости, он надеялся нейтрализовать угрозы, исходившие от его могущественных соседей, и превратить Парагвай в игрока на политической арене в масштабах континента. Дая достижения этой цели в его активе была победа в лишенном гарнизона Мату-Гроссу (что побудило Бразилию заключить с ним договор) и поддержка уругвайских «бланкос» и аргентинских противников Митре.

Эти ожидания не оправдались. Поддержка аргентинских провинций провалилась; в Уругвае бразильское правительство силой привело к власти представителя «колорадос» Венансио Флореса. В марте 1865 г. Парагвай объявил войну Аргентине, а первого мая правительства Аргентины, Бразилии и Уругвая подписали договор о тройственном союзе. Командование союзными войсками возглавил аргентинский президент Митре.

Экономический и демографический потенциал трех участников альянса во много раз превосходил возможности Парагвая. В Бразилии и Аргентине полагали — как часто бывает в начале многих вооруженных конфликтов, — что война станет прогулкой. Но этого не произошло. В отличие от своих противников, Солано Лопес хорошо подготовился в военном отношении. По всей вероятности (точных данных нет), в начале войны численность войск составляла 18 тыс. человек в Бразилии, 8 тыс. в Аргентине и 1 тыс. человек в Уругвае, в то время как в Парагвае численность доходила до 64 тыс. человек, не считая резервистов-ветеранов (28 тыс. чел.). Правда, у Бразилии был солидный перевес во флоте в случае сражений на реках.

С течением времени численность войск тройственного союза увеличилась; бразильские соединения составляли по меньшей мере две трети от общего состава. В Бразилии было мобилизовано от 135 тыс. до 200 тыс. человек (численность всех мужчин в стране в 1865 г. оценивалась в 4,9 млн человек). Эти соединения состояли из частей регулярной армии, батальонов Национальной гвардии, а также отрядов рекрутов, которых в большинстве случаев забирали насильно, по старой традиции, шедшей еще с колониальных времен. Кроме того, многие записывались в корпус «волонтеров Родины».

Рабовладельцы передавали своих рабов, чтобы те служили в войсках в качестве солдат. Законом 1866 г. таким «рабам нации» предоставлялась свобода. Закон распространялся также на негров, которых незаконно ввезли в страну после запрета работорговли и которые были «конфискованы» и находились под охраной имперского правительства.

В ходе войны бразильская армия постепенно консолидировалась. До этого в империи был ограниченный по численности корпус профессиональных офицеров, и пополнение личного состава было сопряжено со значительными трудностями. Обязательной военной службы не существовало, вместо этого практиковалась жеребьевка, по результатам которой шли в армию. Служившие в Национальной гвардии (т. е. подавляющее большинство белого населения), от службы в армии освобождались. До Парагвайской войны ополчение из Риу-Гранди-ду-Сул уже имело опыт военных кампаний в районе Рио-де-Ла-Плата, но оно оказалось неспособным сражаться с современной армией, такой как парагвайская.

В истории войны военные свершения с обеих сторон соседствуют с картинами лишений, смерти в бою или от болезней, особенно от холеры. В начале кампании (июнь 1865 г.) бразильский флот разбил парагвайский на территории Аргентины (битва при Риашуэло). В результате союзники блокировали Парагвай, отрезав ему единственный путь сообщения с внешним миром по реке Паранá. Однако союзники не сумели в полной мере воспользоваться этим преимуществом. Парагвайские укрепления вдоль реки Паранá (особенно крепость Умайта) внушали им опасения, и они на несколько лет оказались скованными системой оборонительных сооружений противника.

В то же самое время (июнь 1865 г.) парагвайские силы, укрепившиеся в аргентинской провинции Коррьентес, вторглись на территорию Риу-Гранди-ду-Сул, после чего оказались разбиты. С ноября 1865 г. военные действия разворачивались на территории Парагвая (исключением являлась бразильская провинция Мату-Гроссу, ставшая второстепенным театром войны). В Тиуити в мае 1866 г. произошло самое масштабное сражение за всю войну. Хотя парагвайцы потерпели поражение, союзники не смогли воспользоваться ситуацией, после чего парагвайцы взяли над ними серьезный реванш при Курупаити. Оба сражения имели целью захватить крепость Умайта.

Важную роль в развитии событий сыграло назначение герцога Кашиаса на пост командующего бразильскими войсками в октябре 1866 г. Оно состоялось благодаря усилиям консервативной партии, находившейся в тот момент в оппозиции и обвинявшей либералов в том, что исход войны так и остается неясным. В начале 1868 г. Кашиас также принял командование всеми союзными войсками. Митре был вынужден вернуться в Буэнос-Айрес, чтобы уладить проблемы во внутренней политике, самой серьезной из которых было нежелание провинций отправлять войска в Парагвай. С этого момента Бразилия вела войну практически самостоятельно.

Перед тем как идти на штурм крепости Умайта, Кашиас сосредоточился на организации необходимой инфраструктуры для армии. Только после этого он отдал приказ к наступлению. Умайта сдалась в августе 1868 г., и в январе 1869 г. бразильская армия вошла в Асунсьон. Больной Кашиас, желавший заключить мир, так как продолжение войны в этих условиях могла преследовать лишь цель окончательного разгрома, подал в отставку с поста командующего. На смену ему пришел граф д'Э[76], супруг наследной принцессы Изабеллы.

После нескольких сражений бразильская армия разбила последнее малочисленное парагвайское войско, состоявшее из стариков, детей и больных. Солано Лопеса окружили в его лагере; он был убит бразильскими солдатами 1 марта 1870 г.

Парагвай вышел из войны полностью обескровленным; он потерял часть территории, отошедшей к Бразилии и Аргентине, и собственное будущее. Модернизация страны осталась в прошлом, и Парагвай превратился в экспортера малозначимых товаров. Наиболее убедительные подсчеты говорят о том, что погибла половина всего населения страны: в 1864 г. численность его была 406 тыс., а в 1872 г. — 231 тыс. человек. Большинство выживших составляли старики, женщины и дети.

Бразилия закончила войну, оказавшись еще большим должником Англии (обе страны восстановили дипломатические отношения в начале кампании). Но самым значительным последствием войны стало то, что армия превратилась в институт с собственными взглядами и собственными целями. Давнее недовольство правительством получило новое воплощение. В конечном счете, армия сражалась на передовой и испытывала на себе все превратности войны, а в это время гражданские элиты — «сюртуки», как их стали презрительно называть, — оставались целыми и невредимыми, а иногда еще и обогащались на поставках в войска.

2.7. Кризис Второй империи

С 1870-х гг. появились признаки кризиса Второй империи, такие как начало движения за республику и конфликты правительства с армией и церковью. Кроме того, политика по вопросу о рабовладении породила конфликты в отношениях государства с поддерживавшими его социальными группами. Все эти факторы имели различное влияние на падение монархического строя, которое можно объяснить совокупностью причин, среди которых будут социально-экономические изменения, породившие новые социальные группы, а также восприимчивость общества к идее реформ.

Меры по отмене рабства предпринимались в несколько этапов, вплоть до конца в 1888 г. Наибольшая сложность в осуществлении законодательных мер пришлась не на 1888 г., а на 1871 г., когда правительство предложило так называемый «закон о свободном чреве». Законопроект объявлял свободными тех детей рабынь, которые родились после вступления закона в действие; эти дети оставались в распоряжении владельцев их матерей до 8 лет, после чего хозяева могли выбрать из двух вариантов — получить от государства компенсацию или продолжать пользоваться трудом таких рабов, пока им не исполнится 21 год.

Законопроект исходил от консервативного кабинета, который возглавлял виконт Рио-Бранко; тем самым консерваторы перехватили у либералов знамя борьбы за отмену рабства. Что же побудило их предложить закон, который, вовсе не будучи революционным, создавал проблемы во взаимоотношениях правительства со своей социальной базой?

Наиболее разумным объяснением данного факта может являться то, что эта инициатива отталкивалась от решения императора и его советников. Хотя крупных восстаний рабов пока не было, после Парагвайской войны в правящих кругах бытовало убеждение, что Бразилия уязвима изнутри, так как не может рассчитывать на верность и лояльность значительной части населения. Решение вопроса об отмене рабства, даже ущемляя важные экономические интересы, рассматривалось как меньшее зло по сравнению с этой проблемой и возможным риском восстаний рабов.

Правящий же класс, напротив, усмотрел в законопроекте серьезную угрозу ниспровержения порядка. Освобождение рабов по доброй воле хозяина обязывало тех к признательности и послушанию. Освобождение в силу закона порождало у рабов идею права, что привело бы страну к межрасовой войне.

Отношение депутатов к принятому в конце концов закону достаточно красноречиво. Если представители Северо-Востока в массе проголосовали «за» (39 голосов «за» и 6 «против»), то депутаты Центро-Юга приняли противоположное решение (30 голосов «против» и 12 «за»). Эти результаты отчасти отражают тот факт, что работорговля между провинциями ослабила зависимость Северо-Востока от рабочей силы невольников.

Важным фактором также являлись профессии голосовавших депутатов. По преимуществу речь шла о государственных чиновниках, в особенности о членах судейского сословия. Они в большинстве своем происходили с Северо-Востока или с Севера[77], следовали курсу правительства и голосовали с ним заодно. С точки зрения распределения по партиям, четкого раздела между голосованием либералов и консерваторов не было. Депутаты обеих партий голосовали как «за», так и «против» законопроекта. В действительности эффект от применения закона 1871 г. был невелик. Лишь немногих детей после 8 лет передали государству, а в основном рабовладельцы продолжали использовать труд своих рабов.

С 1880-х гг. движение за отмену рабства (аболиционизм) набирает силу: появляются ассоциации и газеты, растет уровень пропаганды в целом. В кампаниях аболиционистов принимают участие люди разного происхождения и различных убеждений. Среди представителей элиты выделяется Жоаким Набуко, видный парламентарий и писатель, выходец из семьи политиков и крупных землевладельцев с Северо-Востока. Центральными фигурами движения за отмену рабства были также негры и метисы из бедняков, такие как Жозе де Патросиниу, Андре Ребоусас и Луиш Гама.

Родителями Ж. Патросиниу был священнослужитель, владевший плантациями и рабами, и негритянка, торговавшая фруктами. Ж. Патросиниу владел изданием «Газета да Тарде», органом аболиционистов Рио-де-Жанейро, и прославился своими эмоциональными выступлениями.

Инженер Ребоусас представлял собой противоположный тип личности: он был замкнутым человеком и преподавал ботанику, арифметику и геометрию в политехнической школе при императорском дворе. Он связывал отмену рабства с установлением «сельской демократии», отстаивая необходимость распределить землю между освобожденными рабами и ввести земельный налог, который побудит продавать и разделять на части обширные латифундии.

Биография Луиша Гамы достойна романа. Его отец принадлежал к богатой португальской семье из Баии, а мать, Луиза Майн, по горделивому утверждению сына, была «свободной негритянкой, которая всегда отвергала крещение и христианское вероучение». Обедневший отец незаконно продал Гаму как раба; его отправили в Рио-де-Жанейро, а затем в Сантус. Вместе с сотней других рабов, босой и голодный, он пересек горную гряду Серра-ду-Мар. Он сбежал от своего хозяина, стал солдатом, а затем, уже позднее, — поэтом, адвокатом и журналистом в Сан-Паулу.

По мере того как ширилось движение за отмену рабства, северные провинции утратили заинтересованность в сохранении рабовладения, вплоть до того, что Сеара заявила в 1884 г. о прекращении рабовладения по собственной инициативе и за свой счет. В этих условиях в 1885 г. был принят «закон о шестидесятилетних», также названный законом Сарайвы-Котежипе. Законопроект был предложен либеральным кабинетом во главе с советником Сарайвой, а затем одобрен в Сенате после того, как к власти вернулись консерваторы во главе с бароном Котежипе. В общих чертах суть закона заключалась в предоставлении свободы рабам старше 60 лет и в установлении норм по постепенному освобождению всех рабов за выкуп. Закон задумывался как мера по сдерживанию радикального аболиционизма, но не достиг своей цели.

В 1885–1888 гг., после непродолжительного перерыва, кампания за отмену рабства получила новый импульс. Теперь наиболее важным фактом стала дезорганизация работы на плантациях Сан-Паулу, вызванная массовыми побегами рабов. Активисты во главе с Антониу Бенту, выходцем из богатой семьи из Сан-Паулу, отправлялись на фазенды и в города во внутренних районах провинции и подстрекали рабов к бунту. В скором времени Сантус превратился в центр, где укрывались беглые рабы. В это же время кофейная элита провинции, понимая, что система рабовладения быстро разлагалась, поспешила принять меры для поощрения иммиграции.

В 1888 г. за рабство цеплялись лишь представители старых кофейных районов долины Параибы, чьи расстроенные состояния были основаны на владении рабами. В проекте, который предложил консервативный сенатор из Сан-Паулу, связанный с «Паулистским Западом», была предпринята попытка приспособиться к ситуации. Предлагалось немедленно освободить рабов за выкуп, но они должны были отработать на плантациях еще 3 месяца, чтобы гарантировать сбор ближайшего урожая. В условиях оппозиции со стороны либералов глава кабинета консерватор Жуан Алфреду решил предложить отмену рабства без дополнительных ограничений. Инициативу поддержало широкое парламентское большинство; 13 мая 1888 г. ее утвердила принцесса Изабелла, выполнявшая в тот период регентские функции. Из девяти депутатов, проголосовавших против законопроекта, восемь представляли провинцию Рио-де-Жанейро. В Сенате робкое сопротивление закону возглавил барон Котежипе, заявивший о нависшей угрозе: «Совсем скоро зазвучат требования раздела земель, и государство сможет постановить провести экспроприацию без выкупа».

Дальнейшая судьба бывших рабов была различной и зависела от региона. На Северо-Востоке они, как правило, стали зависимыми работниками крупных землевладельцев. Исключением стала провинция Мараньян: там освобожденные рабы ушли с плантаций и начали хозяйствовать на незанятых землях, превратившись в их владельцев.

В долине Параибы бывшие рабы стали членами артелей, работавших на приходивших в упадок кофейных плантациях, а позже — работниками в небольших поместьях или пеонами в скотоводческих хозяйствах. На «Паулистском Западе» характерным явлением стало массовое бегство рабов, но это происходило еще до отмены рабства. Приток негров в столицу провинции — г. Сан-Паулу — ив другие регионы продолжался еще по меньшей мере десять лет. В таких городах, как Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро, ситуация была различной. В Сан-Паулу постоянная работа доставалась в основном иммигрантам, а бывшим рабам приходилось довольствоваться нерегулярными и плохо оплачиваемыми подработками. В Рио-де-Жанейро, напротив, у работников из числа бывших рабов было сравнительно больше перспектив, так как в городе традиционно использовали рабов и свободных негров в ремесленном и мануфактурном производстве, а иммигрантов было меньше. К примеру, около 30 % фабричных рабочих в Рио-де-Жанейро в 1891 г. были неграми, в то время как в 1893 г. в Сан-Паулу среди рабочих на производстве было 84 % иммигрантов.

В Риу-Гранди-ду-Сул, как и в Сан-Паулу, иммигранты заменили рабов и вольноотпущенников на постоянных рабочих местах.

Несмотря на то что положение бывших рабов различалось в разных провинциях, отмена рабства не разрешила проблемы с неграми. Привлечение иммигрантов в качестве рабочей силы в наиболее динамично развивавшихся регионах и ограниченность возможностей по поиску работы для бывших рабов в других областях породили огромное социальное расслоение в среде негров. Подобное расслоение частично проистекало из предубеждения против негров, и в результате оно же усилило это расслоение. Так, в районах, куда активно стекались иммигранты, негров считали существами низшего порядка, способными приносить пользу только в закрепощенном состоянии, опасными по своей природе, склонными к бродяжничеству и совершению преступлений.

Никакая другая проблема бразильской истории не вызвала столько обсуждений и исследований, как рабство. Уровень смертности рабов во время перевозки через Атлантический океан, возможность для рабов создать семью, значение предоставления рабам вольных грамот (т. е. освобождение до 1888 г.), оценка практики выделения рабам небольших участков земли в рамках плантации, чтобы они сами выращивали себе продовольственные культуры (так называемая «сельская брешь»), занятость рабов в различных профессиях — все это вызывает острые споры.

Подобные дискуссии позволили ярче высветить тот факт, что система рабовладения не сводилась к открытому насилию (хотя оно и являлось основополагающим). Рабовладение просуществовало так долго еще и по причине своей всеохватности, из-за дифференциации между рабами, из-за реальных ожиданий или воображаемых путей получения свободы. В этой связи особо выделяются два вопроса: так называемая «сельская брешь» и проблема вольных грамот.

Существование на практике «сельской бреши» отстаивается авторами (в первую очередь Сиру Кардозу), которые подчеркивают важность внутреннего рынка в экономике Бразилии колониального периода и XIX в. Их аргументация основывается на констатации того факта, что на плантациях сахарного тростника и особенно кофе рабы получали разрешение обрабатывать небольшие наделы рядом со своими хижинами или возделывать маленькие клочки земли, чтобы выращивать продовольственные культуры для собственного потребления и для продажи на внутреннем рынке. Из этого делается вывод, что раб, производящий собственными силами продукцию для рынка, становится также крестьянином, что пробивает брешь в системе рабовладения. Подчеркивается и то обстоятельство, что если с юридической точки зрения раб являлся вещью, то на практике в процессе социальных отношений он получал некоторые права, проистекавшие из обычаев и традиций.

Проблема вольных грамот связана с тем, что в испанских колониях и в Бразилии было больше вольноотпущенников, чем в английских и французских колониальных владениях. Мы уже затрагивали этот вопрос в главе о колониальной Бразилии, особо выделяя Минас-Жерайс и горное дело. Несмотря на неполноту цифр, мы отмечали, что к концу колониального периода вольноотпущенники и свободные представляли 42 % всех негров и мулатов и 28 % всего населения страны. Рабы же составляли 38 % всего населения. Согласно данным переписи 1872 г., вольноотпущенники и свободные представляли 73 % всех негров и мулатов и 43 % всего населения страны, а рабы — 15 % всего населения.

Рабу давали вольную, когда он сам или третье лицо выкупали его свободу, или же когда его хозяин решал его освободить. То обстоятельство, что рабы чаще выкупали себя сами в городах, указывает, что там у них было больше возможностей скопить необходимую сумму.

Самым простым объяснением освобождения рабов самими владельцами станет то, что на волю отпускали лишь старых и больных, что связано с экономическими причинами. Тем не менее некоторые исследования подвергают сомнению данную гипотезу. Так, изучение положения 7 тыс. вольноотпущенников в Салвадоре, освобожденных в 1684–1785 гг., показало, что их средний возраст составлял всего 15 лет.

Все это не означает, что нужно исключить экономические мотивы из числа причин большого количества освобождений рабов. Существующие исследования позволяют сделать вывод, что при сравнении развивавшихся регионов с регионами, находившимися в упадке, количество освобожденных рабов больше именно в последнем случае. На решение об освобождении могли значительно повлиять и доводы из области чувств и эмоций: среди вольноотпущенников отмечалось явное преобладание женщин. К примеру, в г. Рио-де-Жанейро в 1807–1831 гг. женщины составляли 64 % отпущенных на волю. Этот показатель достаточно высок, если иметь в виду, что в целом среди рабов было намного больше мужчин, чем женщин.

Наконец, не будем забывать, что положение вольноотпущенников не было таким же, что у свободных. До 1865 г. акт выкупа на волю или безвозмездного дарования свободы мог быть оспорен бывшим владельцем, которому достаточно было всего лишь заявить о «неблагодарности» бывшего раба. Помимо этого, как на бумаге, так и на практике освобождение во многих случаях связывалось с ограничениями и обязательствами, в особенности с обязательством работать на бывшего хозяина. Этот обычай вошел в принятые после 1870 г. законы, что выразилось в оговаривании условий освобождения детей и стариков.

Хотя среди участников восстаний рабов мы можем встретить вольноотпущенников, в целом эта категория занимала промежуточное положение между свободными и рабами, приближаясь в социальном отношении к статусу белых бедняков. Предоставление и получение воли смягчали тем самым прямое столкновение двух рас. Кроме того, в условиях большой концентрации негритянского населения вольноотпущенники играли важную роль в сохранении традиций общины. Самый типичный случай представляет собой Баия, где в XIX в. благодаря вольноотпущенникам сохранялась община, сочетавшая в себе африканскую и европейскую культуру.

2.8. Республиканизм

С конца XVIII в. республиканизм присутствовал в двух освободительных движениях в Бразилии, смыкаясь с идеей революции и переустройства общества. Некоторые участники движения за республику, зародившегося в Рио-де-Жанейро в 1870 г., унаследовали такое понимание республиканизма. Деятели, подобные Лопешу Тровану, подписавшему «Республиканский манифест» 1870 г., и Силве Жардиму уже в последние годы существования империи, отстаивали идею народной революции как пути к установлению республики. Большинство же республиканцев следовали мнению Кинтину Бокаювы, сторонника мирной смены режима, по возможности после смерти Педру II.

Социальной базой республиканизма в городах являлись в основном лица свободных профессий и журналисты (эта группа появилась в связи с развитием городов и распространением образования), а также военные. Республиканцы из Рио-де-Жанейро связывали республику с большим политическим представительством, с правами и свободами индивида, с федеративным устройством страны и с отменой рабства.

Новым явлением стало зарождение в 1870-х гт. консервативного республиканизма в провинциях, что нашло свое наибольшее отражение в создании Паулистской республиканской партии (ПРП — Partido Republicano Paulista, PRP), основанной в 1873 г. Члены ее происходили в основном из кофейной буржуазии. Основной пункт программы партии заключался в защите федеративного устройства, при котором у провинций была бы широкая автономия. Хотя один из видных деятелей республиканизма — Тавареш Бастуш — поддерживал идею федеративной монархии, республиканцы Сан-Паулу были убеждены в том, что принцип федерации несовместим с империей. Федеративное устройство, в числе прочего, означало бы контроль провинций над местной банковской сферой и над иммиграцией, а также децентрализацию доходов.

Республиканизм Сан-Паулу отличался от движения за республику в Рио-де-Жанейро большим упором на идею федерализма, меньшим вниманием к защите гражданских и политических свобод и формой решения проблемы рабства. Учитывая социальный состав ПРП, не случайным стало то, что партия избегала принятия каких-либо определенных решений относительно рабовладения или даже просто обсуждения этой проблемы вплоть до последнего момента перед отменой рабства. Недовольство республиканцев Сан-Паулу центральным правительством относилось, в числе прочего, к недостаточному представительству провинции в Сенате и в органах исполнительной власти. Нарекания вызывали также установленные правительством налоги. Подчеркивалось, что активно развивавшаяся провинция Сан-Паулу с каждым годом платила в казну империи все больше, не получая взамен тех выгод, которые соответствовали бы ее вкладу.

Несмотря на большую активность в ведении пропаганды и в издании газет, республиканское движение Рио-де-Жанейро не смогло организоваться в политическую партию. Из более или менее значительных республиканских партий отметим партии в Сан-Паулу (уже упоминавшуюся ПРП) и в Минас-Жерайсе (Partido Republicano Mineiro, PRM). В 1884 г., присоединившись к находившимся в оппозиции консерваторам, ПРП добилась избрания в палату депутатов Пруденти ди Мораиса и Кампуса Салиса, которые в дальнейшем будут двумя первыми гражданскими президентами Бразилии. По оценкам 1889 г., четверть электората Сан-Паулу (3600 чел.) была республиканской; во главе шли либералы (6600 чел.), за ними консерваторы (3900 чел.).

В 1870-е гг. отношения между государством и церковью оказались натянутыми. Союз «трона и алтаря», предусмотренный Конституцией 1824 г., сам по себе скрывал потенциальный источник конфликтов. Католицизм был государственной религией, но право утверждать или не утверждать церковные декреты (в зависимости от того, противоречили они конституции или нет) было закреплено за государством.

Конфликт был связан с новыми указаниями Ватикана, появившимися с 1848 г., в период понтификата Пия IX. Папа заклеймил «современные свободы» и попытался утвердить духовное владычество католической церкви в мире. В 1870 г. власть папы укрепилась после того, как на Ватиканском соборе была принята догма о его непогрешимости[78]. Подобная позиция церкви вызвала различную реакцию к мире. К примеру, в США она совпала с массовой иммиграцией в страну ирландцев-католиков, и в правящих кругах, состоявших из протестантов, опасались, что США превратятся в католическую страну. В Бразилии позиция церкви содействовала тому, что священнослужители стали проявлять большую строгость в вопросах религиозной дисциплины и в выражении самостоятельной позиции перед лицом государства.

Конфликт разгорелся, когда епископ Олинды дон Витал, в соответствии с распоряжениями папы, решил запретить масонам вступать в религиозные братства. Хотя масоны были немногочисленны, они обладали влиянием в правящих кругах. Виконт Рио-Бранко, который в то время был главой кабинета, являлся масоном. Цепочка недопониманий привела к тому, что с доном Виталом обошлись как с «мятежным чиновником»: его арестовали и осудили, после чего схожие меры были приняты в отношении другого епископа. Буря улеглась благодаря соглашению сторон (1874–1875), что выразилось в отставке кабинета Рио-Бранко, амнистии епископов и приостановке папой запретов, касавшихся масонов.

Участие военных в правительстве оставалось значительным вплоть до отречения Педру I, после чего оно стало сокращаться. То, что военные принимали участие в народных волнениях после провозглашения независимости, способствовало подозрительности, с которой стали относиться к армии. Либералы эпохи Регентства, и в первую очередь регент Диогу Фейжо, сократили армию и создали Национальную гвардию. Это обосновывалось тем, что многочисленная регулярная армия породит маленьких Бонапартов, как произошло в Аргентине и Мексике.

В отличие от армии, флот пользовался большим престижем; его рассматривали как аристократическую корпорацию, в том числе и потому, что в первые годы после получения независимости там служили английские офицеры.

Несмотря на различное отношение к себе со стороны государства и общества, офицеры как армии, так и флота оставались до 1850 г. элитным сообществом. В последующие десятилетия его социальный состав значительно изменился. Низкое жалование, плохие условия жизни и медленное продвижение по иерархической лестнице отвращали отпрысков богатых и знатных семей от военной карьеры. Одновременно с этим выросло количество сыновей военных и чиновников, которые претендовали на офицерское звание.

С точки зрения происхождения из того или иного региона, большинство новых офицеров были выходцами из внутренних районов Северо-Востока и из Риу-Гранди-ду-Сул. Как правило, военные с Северо-Востока происходили из обедневших традиционалистских семей, которые не могли оплатить учебу своих сыновей. В Риу-Гранди-ду-Сул, который был пограничным районом, где концентрировались воинские части, военная служба являлась достаточно престижной. На это указывает тот факт, что именно здесь в 1853 г. правительство основало Военную академию для офицеров пехотных и кавалерийских войск.

Изменение социального состава армии способствовало ее размежеванию с политической элитой империи и в особенности с «бакалаврами» — выпускниками юридических факультетов. «Законники» («легисты», как их прозвали военные) служили для последних воплощением бесполезной культуры и тормозили развитие страны своей паутиной законов и постановлений.

В 1850-е гг., ставшие временем процветания и благоденствия, правительство приняло несколько мер по реформированию армии. В сентябре 1850 г. был принят закон, изменивший структуру офицерского корпуса: по нему выпускники Военной академии получали преимущество перед всеми остальными, особенно в технических областях. В Военной академии, созданной при дворе еще в 1810 г., преподавалось гражданское инженерное дело, в дополнение к сугубо военному образованию. В 1858 г. министр обороны разделил оба эти направления, переведя военное образование в Военную школу Прайя-Вермелья[79] (до 1904 г.).

До Парагвайской войны среди офицеров уже раздавалась критика в адрес правительства. Она относилась как к сугубо внутренним делам (критерий производства в чин и дальнейшей выслуги, право вступать в брак, не испрашивая согласия министра обороны), так и к более общим вопросам, связанным с развитием Бразилии. Молодые военные отстаивали развитие образования и поощрение промышленности, строительство железных дорог и отмену рабства.

После реорганизации Военной академии и окончания Парагвайской войны армия как корпорация усилилась. Начиная заниматься политикой, многие офицеры позиционировали себя именно как военных, а не как военных, которые одновременно являлись политическими деятелями. Наиболее яркими примерами, иллюстрирующими разницу в поколениях, служат Кашиас и Флориану Пейшоту[80]. Кашиас, несомненно, обладал большим престижем в армии, но также был одним из лидеров Консервативной партии, который еще до Парагвайской войны возглавлял кабинет министров. Флориану Пейшоту, несмотря на свои связи с верхушкой Либеральной партии, которые помогали ему в военной карьере, изъяснялся как военный и как гражданин. В основе своей он присягал на верность именно армии.

Военная школа Прайя-Вермелья, задуманная поначалу как военное образовательное учреждение, превратилась на практике в центр изучения математики, философии и гуманитарных наук. Именно здесь нападки на правительство превратились в критику самого монархического строя. Распространялись республиканские идеи. Этому очень способствовало влияние позитивизма, который приобрел все большую значимость с 1872 г., когда преподавать в военной школе Прайя-Вермелья стал Бенжамен Констан[81].

Взгляды родоначальника позитивизма Огюста Конта[82] широко распространились в Латинской Америке — в Мексике, Чили, Аргентине и Бразилии. Казалось, что доктрина Конта дает научный ответ и рационально упорядочивает реальность в условиях политических и социальных тупиков, в которые завел олигархический либерализм. Подчеркивая ценность технических нововведений и развития промышленности, контианство особенно привлекало нарождающиеся элиты, которые критиковали сухое формальное знание выпускников юридических училищ.

В Бразилии позитивизм включал в себя формулирование идеи консервативной модернизации, основанной на действиях государства и на нейтрализации традиционных политических сил; подобные представления были весьма созвучны взглядам военных. В военных кругах влияние позитивизма редко было связано с безоговорочным принятием его принципов. В основном офицеры армии воспринимали те идеи, которые больше всего отвечали их собственным убеждениям. Республиканская диктатура приняла форму защиты сильной исполнительной власти, вмешивающейся в дела государства и способной модернизировать страну, т. е. просто форму военной диктатуры.

Помимо отмены рабства, одним из наиболее значительных преобразований, проведенных империей в 1880-х гг., стала реформа избирательного законодательства, известная также как «закон Сарайвы» (январь 1881 г.). Было введено прямое голосование на выборах в законодательные органы, что покончило с разграничением (и ограничением) полномочий между голосующими и выборщиками. Сохранился имущественный ценз (требование минимального дохода для права голоса), а с 1882 г. к нему добавился образовательный ценз (неграмотные не могли голосовать). Право голоса было предоставлено некатоликам, натурализованным подданным и вольноотпущенникам.

«Закон Сарайвы», который был представлен как мера по приданию выборам большей моральности и по расширению гражданских прав, начал с успехом применяться на выборах 1881 г. Казалось, с единогласным голосованием было покончено: Консервативная партия, хоть и оставалась в меньшинстве, сумела сформировать впечатляющую фракцию из 47 депутатов. Впрочем, в последовавшие годы вернулись старые пороки: фальсификации и давление на избирателей. Надежда добиться «электоральной истины», к которой стремились в городских и просвещенных кругах империи, угасла. В то же время нельзя не отметить, что запрет голосовать неграмотным в стране неграмотных привел к резкому сокращению числа тех, кто принимал участие в выборах. К примеру, на выборах 1872 г. голосовало 10,8 % всего населения страны. На выборах 1886 г. голосовало лишь 0,8 % всего населения.

С 1883 г. начались разногласия между правительством, депутатами и военными. Одной из наиболее значительных размолвок стал случай с подполковником по имени Сена-Мадурейра, влиятельным военным и другом самого императора. Он пригласил одного из лодочников, который участвовал в борьбе за освобождение рабов в провинции Сеара, посетить возглавляемую им стрелковую школу в Рио-де-Жанейро. После того как Сена-Мадурейра был переведен в Риу-Гранди-ду-Сул, он опубликовал в республиканской газете «Федерация» статью с рассказом о событиях в Сеара.

Помимо случая с Сена-Мадурейра, были и другие; все они вызывали полемику в прессе. Тогда министр обороны издал приказ о запрете военным обсуждать в печати вопросы политики или дела, касающиеся их корпорации.

Офицеры, расквартированные в Риу-Гранди-ду-Сул, устроили большое собрание в г. Порту-Алегри[83], протестуя против запрета министра. Возглавлявший в то время провинцию Деодору да Фонсека отказался их наказать и был вызван в Рио-де-Жанейро. В конце концов стороны пришли к соглашению, оказавшемуся благоприятным для военных. Запрет на высказывания в печати был снят, а кабинет был подвергнут критике со стороны Конгресса.

Приблизительно в это время (июнь 1887 г.) офицеры основали Военный клуб — постоянную ассоциацию для защиты своих интересов. Президентом его был избран Деодору да Фонсека. Одновременно с этим Деодору да Фонсека обратился к министру обороны с прошением о том, чтобы армия более не использовалась для облав на беглых рабов. Хотя министр отказался удовлетворить прошение, оно стало применяться на практике.

Недовольство военных и республиканская пропаганда возросли, когда в июне 1889 г. император поручил сформировать правительство либералу, виконту де Оуру-Прету. Он предложил ряд реформ, но взволновал умы тем, что на должность главы провинции Риу-Гранди-ду-Сул назначил личного врага Деодору да Фонсеки.

Встречи лидеров республиканского движения Сан-Паулу и Риу-Гранди-ду-Сул для обсуждения планов свержения монархии происходили с 1887 г., но они были единичными. 11 ноября 1889 г. военные и гражданские деятели, такие как Руй Барбоза, Бенжамен Констан, Аристидеш Лобу и Кинтино Бокаюва, собрались на встречу с маршалом Деодору да Фонсекой, чтобы убедить того возглавить движение против действующего строя. Слухи, распространенные молодыми офицерами об аресте Деодору, о сокращении численности армии или даже о ее расформировании, побудили маршала к тому, чтобы решиться выступить по меньшей мере против главы кабинета Оуру-Прету.

Ранним утром 15 ноября 1889 г. он принял командование войсками и направился к министерству обороны, где находились лидеры монархистов. Дальнейшие события не вполне ясны, так как существуют различные версии произошедшего, и точно неизвестно, провозгласил ли в этот день Деодору республику или просто счел низложенным министерство. Как бы то ни было, на следующий день падение монархии стало свершившимся фактом. Спустя несколько дней императорская семья отправилась в ссылку.

2.9. Падение монархии

Падение монархии произошло в силу ряда факторов, каждый из которых имеет большее или меньшее значение. В первую очередь необходимо выделить действие двух весьма различных сил: армии и той части кофейной буржуазии, которая нашла свое политическое выражение в ПРП. События 15 ноября 1889 г. были связаны с практически единоличной инициативой армии, которая произвела небольшой, но значимый толчок, ускоривший падение монархии. С другой стороны, кофейная буржуазия дала провозглашенной республике устойчивую социальную базу, которой ее не могли обеспечить сами по себе ни армия, ни городское население Рио-де-Жанейро.

Необходимо также учитывать и «человеческий фактор». Болезнь императора, страдавшего от диабета, лишила общество важной примиряющей и стабилизирующей силы в политических разногласиях. Личный авторитет Педру II вкупе с престижем его положения смягчали раздоры военных. Отсутствие императора привело к открытому противостоянию офицеров и представителей элиты империи, на которых военные накладывали множество ограничений. Элита же, со своей стороны, не желала отказаться от убеждения в превосходстве гражданской власти, что выражалось, в числе прочего, в назначении гражданских лиц во главе военного ведомства, когда благоразумнее было бы воздержаться от такого выбора.

Еще одной проблемой было отсутствие вдохновляющей перспективы Третьей империи. После смерти Педру II на трон взошла бы принцесса Изабелла, чей муж — граф д'Э — был французом и по меньшей мере спорной личностью.

В прошлом было принято придавать важную роль в падении монархии двум другим факторам: конфликту церкви и государства и отмене рабства. Первый из этих факторов в той или иной мере способствовал ослаблению режима, но его роль не стоит преувеличивать. После падения монархии он свелся к разногласиям среди правящих элит, а влияние церкви не было особенно сильным ни среди монархистов, ни среди республиканцев. Напротив, позитивисты — как убежденные, так и умеренные — от нее дистанцировались.

Что же касается отмены рабства, то инициативы императора по постепенному отказу от рабовладения вызвали сильное недовольство среди землевладельцев, и не только них. Обладатели кофейных плантаций в долине Параибы также разочаровались в Империи, от которой ожидали защиты своих интересов. Так режим потерял свою основную социальную базу поддержки. Но сама по себе отмена рабства как событие не имела большого значения для падения монархии. Бароны из провинции Рио-де-Жанейро — единственные непримиримые противники отмены рабства — в 1888 г. не имели уже веса и влияния в качестве социальной силы.

2.10. Экономика и демография

В рассматриваемый период были проведены две всеобщие переписи населения — в 1872 г. и в 1890 г. При всех их недостатках они стали давать более точные и заслуживающие доверия результаты, чем существовавшие до той поры данные. Население страны, оцененное в 1819 г. в 4,6 млн человек (из них 800 тыс. индейцев), выросло до 9,9 млн в 1872 г. и до 14,3 млн человек в 1890 г. По данным 1872 г., Минас-Жерайс продолжал оставаться самой густонаселенной провинцией (2,1 млн чел.); за ним следовала Баия (1,38 млн чел.). Численность населения провинций Пернамбуку и Сан-Паулу была примерно одинаковой — около 840 тыс. человек. Самыми заметными изменениями стали рост населения Сан-Паулу и переход Рио-де-Жанейро со второго на пятое место в списке.

В расовом отношении мулаты составляли около 42 % населения, белые 38 %, негры 20 %. Таким образом, численность белых возросла (в 1819 г. они составляли менее 30 % населения), что связано с притоком иммигрантов. С 1846 по 1875 г. в страну въехали чуть более 300 тыс. человек, в среднем 10 тыс. человек в год (половину из них составляли португальцы).

Первые общие данные об образовании показывают огромные провалы в этой области. В 1872 г. уровень неграмотности среди рабов достигал 99,9 %, а среди свободного населения — около 80 % (данный показатель возрастает до 86 %, если рассматривать только женщин). Даже принимая во внимание, что эти данные относятся ко всему населению, и сюда входят, в том числе, малолетние дети, показатели неграмотности все равно остаются достаточно высокими. Подсчитано также, что лишь 17 % населения в возрасте от 6 до 15 лет посещали школу. В средние учебные заведения были записаны всего 12 тыс. учеников. Высшее образование имели 8 тыс. человек.

Просвещенную элиту и огромную массу неграмотных или малограмотных людей с начатками образования разделяла подлинная пропасть. Хирургические школы и другие медицинские училища возникли в Байе и Рио-де-Жанейро с приездом в Бразилию Жуана VI. Эти заведения, как и инженерные училища, были первоначально связаны с военными учреждениями. Наиболее важным шагом в деле формирования национальных элит стало создание юридических факультетов в Сан-Паулу (1827) и Олинде/Ресифе (1828). Выпускниками их стали бакалавры права, которые затем стали магистратами и адвокатами, из числа которых выходили политические деятели времен Империи.

Бразилия продолжала оставаться преимущественно сельскохозяйственной страной. В 1872 г. из всего трудоспособного населения 80 % было занято в сельском хозяйстве, 13 % — в сфере услуг и 7 % — в промышленности. Отметим, что в категории «услуги» более половины данных относятся к домашним слугам. Приведенные цифры указывают также на то, насколько робкими были шаги промышленности: в общие показатели занятости в данной сфере включались и горные разработки.

Рио-де-Жанейро с 522 тыс. жителей в 1890 г. представлял собой единственный крупный городской центр. В столице империи были сосредоточены политическая жизнь и развлечения; здесь вкладывались средства в транспорт, освещение и украшение города. Вслед за Рио-де-Жанейро шли Салвадор, Ресифе, Белем и лишь затем — Сан-Паулу со скромными 65 тыс. жителей. Однако в этом городе, который постепенно превращался в центр кофейного бизнеса и привлекал все больше иммигрантов, начинался стремительный рост населения: в период с 1872 по 1886 г. ежегодный прирост составлял 3 %, а в 1886–1890 гг. — 8 %.

На рубеже 1870-х гг. укрепилась тенденция роста экономики Центро-Юга и упадка Северо-Востока. Во многом это было связано с разнонаправленным внешним спросом на сельскохозяйственную продукцию. В странах-потребителях кофе значительно возросли число жителей и их доходы. С 1850 по 1900 г. население основного потребителя — США — почти утроилось; привычка пить кофе распространилась среди большего количества людей. Это обстоятельство, вкупе с другими факторами, позволяло производителям переносить колебания цен: перед лицом все возраставшего спроса стало возможным нести некоторые убытки в те периоды, когда цены на кофе на мировом рынке падали.

Основному сельскохозяйственному продукту Северо-Востока — сахару — не суждена была та же судьба, хотя роль его продолжала оставаться заметной. В структуре бразильского экспорта сахар находился на втором месте (после того как его опередил кофе, а в 1861–1870 гг. — хлопок).

Однако положение бразильского сахара на мировом рынке было непростым. С ним конкурировали два серьезных соперника: свекловичный сахар, который с середины XIX в. стали в больших объемах производить в Германии, и сахар с Карибских островов (особенно с Кубы). В отличие от Бразилии, Куба страдала от недостатка рабочей силы. Однако плодородие почвы и приток инвестиций (испанских и затем североамериканских) вывели Кубу в лидеры не только в сфере производства, но и в деле модернизации процесса изготовления сахара. Другой заслуживающий упоминания фактор заключается в географической близости Кубы к центрам потребления. На рубеже 1860-х гг. 70 % сахарных заводов на Кубе использовали паровые машины, в то время как в Пернамбуку — только 2 %.

На Северо-Востоке Бразилии модернизация производства, проводившаяся с помощью правительства, шла медленно, и результаты ее носили ограниченный характер. Неудивительно, что к 1875 г. доля Бразилии в поставках сахара на мировой рынок, традиционно составлявшая 10 %, упала до 5 %.

Еще с колониальных времен возделывание хлопка в Бразилии распространилось на Севере и Северо-Востоке (в основном в Пернамбуку, Мараньяне, Алагоасе и Параибе). Хлопок выращивали мелкие и средние производители, сочетая это с возделыванием продовольственных культур — для собственного пропитания и для продажи на местных рынках.

С начала XIX в. конкурировавший с бразильским американский хлопок начал теснить бразильский товар на главном рынке — в текстильной промышленности Великобритании. Гражданская война в США (1861–1865) привела к значительному росту поставок из Бразилии — настолько, что в 1861–1870 гг. хлопок даже вышел на второе место среди предметов национального экспорта.

Однако этот подъем был недолгим, и за ним последовал спад. Дальнейший импульс производству хлопка был связан с внутренним рынком и развитием бразильской легкой промышленности.

В Амазонии начало приобретать значимость производство натурального каучука[84]: этим стали заниматься местные жители, рассеянные по огромной территории, и работники с Северо-Востока. Мировой спрос на каучук возник после 1839 г., когда Чарльз Гудьир усовершенствовал процесс вулканизации, благодаря которому каучук становится устойчивым к жаре и холоду и используется в дальнейшем в различных областях (в изготовлении шин, шлангов, обуви, водонепроницаемых плащей и т. п.).

До 1850 г. экспорт каучука был несущественным. С течением времени он начал расти, а в 1880-е гг. вышел на третье место и стал представлять собой 8 % от стоимости всего бразильского экспорта, приближаясь по этому показателю к сахару (10 %). В это время начинается каучуковый бум. Речь идет не только о росте экспорта, но и о формировании регионального экономического полюса развития. До этого момента бизнес в данной области был сосредоточен в руках небольшой группы португальских посредников и, в отдельных случаях, — иностранных экспортеров. Бум породил возникновение сети банков, увеличилось число посредников и фирм, занимавшихся ввозом товаров потребления; результатом всего этого стало развитие городов Белем и Манаус. Лишь участь работника и сборщика каучука не стала лучше.

До 1870-х гг. среди основных получателей товаров из Бразилии лидировала Великобритания (хотя главным потребителем бразильского кофе являлись США). В 1870–1873 гг. на долю Великобритании приходилось почти 40 % стоимости бразильского экспорта, затем шли США, на которые приходилось 29 %. Взяв для наглядности те же годы, но обратившись к анализу импорта в Бразилию, мы убедимся, что иностранные товары ввозились преимущественно из Англии (53 % от общей стоимости импорта), а второе место со значительным отставанием приходится на Францию (12 %).

Как и во времена колонии, не весь объем производимой продукции предназначался для экспорта. Различные регионы страны специализировались на скотоводстве и производстве продовольствия, как для потребления, так и для сбыта на внутреннем рынке.

В этом отношении особенно выделяются две области: провинция Минас-Жерайс и юг Бразилии, в особенности Риу-Гранди-ду-Сул.

Территория Минас-Жерайса включала в себя различные, весьма отличавшиеся между собой области, слабо связанные между собой путями сообщения, которых к тому же не хватало. На побережье (уже упоминавшаяся «лесная зона») возделывали кофе и были связаны с Рио-де-Жанейро. В долине реки Сан-Франсишку выращивали скот и были теснее связаны с Баией и Пернамбуку, чем с соседними областями собственной провинции. На юге провинции поддерживали связи с Сан-Паулу и со столицей страны.

Несмотря на рост производства кофе, который вывозился через Рио-де-Жанейро, Минас-Жерайс не был ориентирован преимущественно на внешний рынок. Основу экономики провинции составляли скотоводство и производство продуктов питания. Похоже, что основная часть растительных культур (кукуруза, фасоль и маниок) потреблялись внутри провинции, а говядина, свинина, кожи и иные продукты скотоводства представляли собой основную статью экспорта в другие регионы страны.

До отмены рабства Минас-Жерайс был наиболее густонаселенной провинцией Бразилии с наибольшим количеством рабов (хотя в соотношении числа рабов к числу жителей Рио-де-Жанейро выходил вперед). Расширение производства кофе поглотило значительную часть подневольной рабочей силы, но в тех областях провинции, которые не были связаны с кофе, продолжала отмечаться самая высокая концентрация рабов. Таким образом, сохранялась отличительная особенность экономики Минас-Жерайса, шедшая еще с колониальных времен: сочетание рабовладения и ориентации на внутренний рынок.

На юге Бразилии производство для внутреннего рынка связано с традиционным скотоводством и притоком иммигрантов. Этот регион стал привлекать переселенцев раньше, чем Сан-Паулу, и интерес этот носил иной характер. Если в Сан-Паулу задачей было обеспечить рабочими руками крупное сельскохозяйственное производство, то на Юге речь шла о колонизации и освоении незанятых земель на основе мелкой собственности.

Незадолго до провозглашения независимости Жозе Бонифасиу и тогда еще наследный принц Педру, исходя из социоэкономических и военных задач, предприняли первые шаги по привлечению переселенцев из германских земель на юг Бразилии, особенно в провинции Санта-Катарина и Риу-Гранди ду-Сул. Жозе Бонифасиу надеялся стимулировать подобным образом появление в стране сельского среднего класса.

Вблизи от г. Порту-Алегри возникла самая успешная из всех переселенческих колоний — немецкая колония Св. Леопольда (1824). В дальнейшем немецкая колонизация распространилась на северо-восток провинции Санта-Катарина, где возникли колонии Блюменау (1850), Бруске и Дона Франсишка (нынешний г. Жоинвиль).

Иммигранты занимались разведением свиней, кур, молочных коров, выращивали картофель, овощи и фрукты, ранее не известные в Бразилии (например, яблоки). Они также сыграли важную роль в основании фирм и разного рода производств. Так появились поначалу скромные по масштабам производства по переработке свиного сала, изготовлению молочных продуктов, мясных консервов, пива и других напитков.

Благодаря притоку переселенцев на юг Бразилии, в 1846–1875 гг. немцы занимали второе место среди иммигрантов. Однако после 1860 г. приток начал уменьшаться. Среди прочих причин это было связано с плохим обращением с новоприбывшими, особенно со швейцарцами и немцами, нанятыми в качестве эксперимента в хозяйство сенатора Вергейру из Сан-Паулу. В 1871 г. в объединенной Германии правительство приостановило помощь тем, кто собирался выехать в Бразилию. Данные по Риу-Гранди-ду-Сул наглядно показывают разницу между двумя периодами: немцы составляли около 93 % иммигрантов, приехавших в 1824 — 1870-х гг., и всего лишь 15 % переселенцев в 1889–1914 гг.

После 1870 г. бразильское правительство стало поощрять приезд в Риу-Гранди ду-Сул итальянцев. Мелкие фермеры, преимущественно из Тироля, Венето и Ломбардии, основали ряд поселений, из которых наиболее значительным была колония Кашиас. В своей экономической деятельности итальянцы последовали путями, схожими с теми, что наметили немцы, но помимо всего прочего стали специализироваться на выращивании винограда и производстве вина. В период с 1882 по 1889 г. из 41 тыс. иммигрантов, въехавших в провинцию, 34 тыс. составляли итальянцы.

Единственным сходством между экономикой, основанной на труде иммигрантов, и традиционным скотоводческим хозяйством было то, что оба работали на внутренний рынок. В остальном все было различным, начиная со времени освоения территорий и кончая структурой собственности. Обширные скотоводческие хозяйства-эстансии сосредотачивались (и продолжают быть сосредоточенными и в наши дни) в области Кампанья в Риу-Гранди ду-Сул и на территории Уругвая. От скота получали кожи, которые затем дубились, и в особенности мясо, которое шло на потребление или заготавливалось в виде вяленого мяса или солонины в специальных мастерских на побережье. Такой продукт предназначался для бедняков и рабов Центро-Юга. Скотоводы и производители солонины и вяленого мяса работали таким образом преимущественно на внутренний рынок. Их головной болью была конкуренция аргентинского и уругвайского мяса, способного соперничать с бразильской продукцией на бразильском же рынке.

Слабость внутренних связей между регионами и в целом экономической интеграции страны (несмотря на относительное развитие транспорта), унаследованная со времен колонии, сохранилась и в получившей независимость Бразилии. Как и в колониальную эпоху, центральная власть была сильна по соседству с резиденцией двора[85] и в некоторых столицах провинций, ослабевая в более отдаленных районах. Даже в рамках отдельных провинций существовали различные не всегда связанные между собой области. При организации своего политического управления Первая республика приняла во внимание эти региональные различия, которые легли в основу федеративного устройства.