Краткая история Бразилии

3.1. Годы консолидации

С точки зрения событийной истории переход от Империи к Республике был легким, как прогулка; напротив, последующие годы были отмечены большой неопределенностью. Различные группы, оспаривавшие власть, руководствовались разными интересами и расходились во взглядах на то, как должна быть устроена республика. Политические представители правящих кругов основных провинций — Сан-Паулу, Минас-Жерайса и Риу-Гранди-ду-Сул — отстаивали идею федеративной республики, которая обеспечила бы регионам значительную автономию.

Однако они расходились по другим вопросам организации власти. ПРП и политики из Минас-Жерайса поддерживали либеральную модель. Республиканцы Риу-Гранди-ду-Сул были позитивистами. Не вполне ясны причины, по которым Риу-Гранди-ду-Сул, возглавлявшийся Жулиу ди Кастильясом, стал основным центром влияния позитивизма. Возможно, этому способствовали военная традиция в данной провинции и тот факт, что республиканцы здесь были в меньшинстве и искали доктрину, которая могла бы их сплотить. Им необходимо было противопоставить себя традиционному политическому течению, представленному во времена империи Либеральной партией.

Говоря о республике, нельзя не затронуть вопрос о военных и армии. Военные были весьма влиятельны в первые годы республики. Маршал Деодору да Фонсека стал главой Временного правительства, а несколько десятков офицеров были избраны в Учредительное собрание. Но они не представляли собой однородной группы. Существовало соперничество между армией и флотом. В то время как армия была творцом нового режима, флот считался опорой монархии.

Между сторонниками президента Деодору да Фонсека и вице-президента Флориану Пейшоту были разногласия как личного, так и идейного характера. Вокруг старого маршала объединились ветераны Парагвайской войны. Многие из них не посещали Военной школы Прайя-Вермелья и оставались в стороне от позитивистских идей. Они помогли свергнуть монархию, чтобы «спасти честь армии», и не обладали комплексным видением того, что такое республика; они полагали лишь, что армии надлежало играть более важную роль, чем та, которая была ей отведена во времена Империи.

Хотя Флориану Пейшоту не был позитивистом и сам участвовал в Парагвайской войне, вокруг него объединились военные с другими взглядами. Это были молодые офицеры, посещавшие ранее Военную школу и ощутившие на себе влияние позитивизма. Они полагали, что должны включиться в жизнь общества в качестве солдат-граждан, и миссией их является указать направление развития страны. В республике должны были быть порядок и прогресс[86], который понимался как расширение технических знаний, индустриализация, развитие средств связи и путей сообщения.

Несмотря на серьезное соперничество между отдельными группами внутри армии, в одном отношении они сближались между собой. Они не представляли интересов определенного социального класса, как это было с приверженцами либеральной республики. Прежде всего они были выразителями интересов института, являвшегося частью государственного аппарата. По самой природе своих обязанностей, по внутренней корпоративной культуре, свойственной данному институту, офицеры — неважно, позитивисты или нет — выступали противниками либерализма. В их представлении в республике должна была быть сильная исполнительная власть, или же республика в своем развитии должна была пройти более или менее продолжительный период диктатуры. Автономия провинций выглядела в этой связи подозрительной — не только потому, что служила интересам крупных землевладельцев, но и потому, что могла повлечь риск раздробления страны на отдельные части.

Сторонники либеральной республики, опасаясь того, что функционирование полудиктаторского режима под личным управлением Деодору да Фонсеки затянется, поспешили созвать Учредительное собрание. В Европе к новому режиму в Бразилии отнеслись с недоверием, и необходимо было придать ему конституционные формы, чтобы обеспечить признание новой республики и получить внешние кредиты.

Первая республиканская конституция, одобренная в феврале 1891 г., была вдохновлена примером конституции США и провозглашала федеративную либеральную республику. Штаты — так отныне назывались прежние провинции — негласно получали такие полномочия, как право привлекать внешние инвестиции и организовывать собственные вооруженные силы. Эти полномочия играли на руку крупным штатам и особенно Сан-Паулу. Возможность привлекать кредиты извне была жизненно необходимой для осуществления планов паулистского правительства по повышению доходности производства кофе.

Открыто заявлялось важное для штатов-экспортеров (т. е. и для Сан-Паулу) право вводить налоги на вывоз своей продукции. Так штаты-экспортеры получали важный источник доходов для обеспечения своей автономии. Штаты получали также право самим организовывать правосудие на собственном уровне.

Федеральное правительство («Союз») не осталось вовсе без полномочий. Идея ультрафедерализма, которую отстаивали позитивисты из Риу-Гранди-ду-Сул, встретила сопротивление как у военных, так и у политиков из Сан-Паулу. Ослабление центральной власти представляло собой риск, которому эти группы, по разным причинам, не хотели подвергать страну. Федеральное правительство — «Союз» — получило право определять таможенные пошлины на импорт, учреждать банки-эмитенты национальной валюты, создавать общенациональные вооруженные силы. Оно также имело право вмешиваться в дела штатов для восстановления порядка и поддержания республиканской федеративной формы правления.

По конституции вводилось президентское правление. Исполнительная власть, ранее принадлежавшая императору, осуществлялась президентом республики, избиравшимся на четыре года. Как и во времена Империи, законодательная власть принадлежала двухпалатному парламенту (палате депутатов и сенату), однако сенаторы больше не назначались пожизненно. Депутатов нижней палаты избирали в каждом штате на три года; количество представителей каждого штата определялось в зависимости от численности его населения. Сенаторов избирали раз в девять лет, и их число было фиксированным: по три сенатора от каждого штата и три сенатора от Федерального округа, т. е. от столицы республики.

По конституции закреплялись всеобщие прямые выборы; имущественный ценз отменялся. Правом голоса обладали все граждане Бразилии старше 21 года, за исключением нескольких категорий населения: неграмотных, нищих, рядовых вооруженных сил. В конституции не упоминались женщины, но по умолчанию подразумевалось, что они не могут голосовать. В порядке исключения в первый раз президента и вице-президента избирали непрямым голосованием в Учредительном собрании, преобразованным затем в Конгресс.

Конституция провозглашала право бразильцев и проживавших в стране иностранцев на свободу, личную безопасность и на владение собственностью. Отменялась смертная казнь (впрочем, и в империи она редко применялась). Государство отделялось от церкви. Таким образом, в Бразилии больше не существовало государственной религии. Важные функции, ранее монополизированные церковью, отныне переходили к государству. В республике признавался лишь светский брак; кладбища переходили в ведение муниципальных властей. Разрешалось свободное исповедание любых религий. Эти установления дополнил закон 1893 г., по которому вводилась гражданская регистрация рождения и смерти. Подобные меры отражали светские убеждения республиканских властей, отвечали необходимости пресечь конфликты государства и церкви, а также содействовали облегчению интеграции в обществе немецких переселенцев, большинство из которых были лютеранами. Другой мерой по интеграции иммигрантов стала так называемая всеобщая натурализация, по которой гражданами Бразилии становились все иностранцы, находившиеся в стране в день 15 ноября 1889 г. и не выразившие желания сохранить прежнее гражданство в течение шести месяцев после вступления конституции в силу.

Провозглашение республики, с оговорками признанное в Великобритании, было с энтузиазмом встречено в Аргентине и сблизило Бразилию с США. Смена режима в Бразилии совпала по времени с проведением в Вашингтоне Первой Межамериканской конференции, созванной по инициативе США. Представителя Бразилии на конференции заместил Салвадор ди Мендонса, исторический республиканец, который по многим вопросам разделял точку зрения США.

Явное смещение ориентации бразильской дипломатии с Лондона на Вашингтон еще отчетливее проявилось с приходом в министерство иностранных дел барона Рио-Бранко. Он возглавлял внешнеполитическое ведомство долгие годы, с 1902 по 1912 г.; за это время сменилось несколько президентов. Политика Рио-Бранко не являлась автоматическим соглашательством с США, но значительным сближением с ними с целью обеспечить для Бразилии статус первой южноамериканской державы.

Времена эйфории во взаимоотношениях Бразилии и Аргентины прошли, и обе страны вступили в открытое соперничество в военной сфере. Чтобы ограничить влияние Аргентины, Бразилия постаралась заручиться поддержкой таких малых стран, как Уругвай и Парагвай, а также сблизиться с Чили. Даже в этих условиях (особенно в последние годы своего пребывания на посту министра иностранных дел) Рио-Бранко безуспешно пытался добиться устойчивого договора между Аргентиной, Бразилией и Чили, известного под названием АВС [87].

В период деятельности Рио-Бранко на посту министра иностранных дел Бразилия урегулировала пограничный вопрос с Уругваем, Перу и Колумбией. В Акри (Амазония) произошел вооруженный конфликт между Бразилией и Боливией; подспудной причиной столкновения стал рост цен на местный каучук. Акри считался территорией Боливии, но заселен был преимущественно иммигрантами из Бразилии. Конфликт был улажен подписанием в 1903 г. в Петрополисе договора, по которому Боливия признавала переход Акри к Бразилии, а взамен получала денежную компенсацию в размере 2,5 млн фунтов стерлингов.

Первый год существования республики в Бразилии был отмечен лихорадочной предпринимательской и финансово-спекулятивной деятельностью, что стало следствием массированной денежной эмиссии и доступности кредитов. Действительно, циркулировавшая до той поры в стране денежная масса совершенно не соответствовала новым реалиям, связанным с распространением наемного труда и массовым притоком иммигрантов. Стали во множестве создаваться фирмы — как настоящие, так и фиктивные. Росла биржевая спекуляция, и значительно выросла стоимость жизни. В начале 1891 г. разразился кризис: цены на акции упали, банки и предприятия стали разоряться. Стоимость национальной бразильской валюты, привязанной к фунту стерлингов, стала падать. Этому, возможно, способствовал новый приток британского капитала в Латинскую Америку после серьезного финансового кризиса в Аргентине в 1890 г.

В самый разгар кризиса Конгресс избрал президентом страны Деодору да Фонсеку, а вице-президентом — Флориану Пейшоту. Деодору вступил в конфликт с Конгрессом, желая усилить исполнительную власть и ориентируясь на пример «посреднической власти» времен Империи. Он распустил Конгресс, обещая в будущем новые выборы и пересмотр конституции в сторону усиления исполнительной власти и уменьшения полномочий штатов. Успех планов Деодору да Фонсеки зависел от единства в рядах армии, но этого не произошло. 23 ноября 1891 г., перед лицом противодействия со стороны поборников Флориану Пейшоту, гражданской оппозиции и некоторой части флота, Деодору подал в отставку с поста президента. Во главе страны встал вице-президент Флориану Пейшоту.

Маршал Флориану воплощал видение республики, не связанное с правящими экономическими кругами. Он хотел создать устойчивый, централизованный, отчасти проникнутый национализмом режим, опиравшийся в первую очередь на армию и на молодежь из гражданских и военных училищ. Это представление противоречило идее так называемой «республики плантаторов» — либеральной и децентрализованной, к которой с подозрением относились к усилению армии и к волнениям городского населения Рио-де-Жанейро.

В противоположность тому, что можно было бы ожидать, в годы правления Флориану Пейшоту сложился тактический союз президента и ПРП. Основными причинами для этого стали как реальные, так и мнимые опасности, подстерегавшие республиканский режим. Политическая элита Сан-Паулу видела в фигуре Флориану наиболее надежную гарантию обеспечения существования республики. Он же в свою очередь полагал, что без ПРП у него не будет политической базы.

Одним из самых неустойчивых в политическом отношении регионов в первые годы республики был Риу-Гранди-ду-Сул. В период между провозглашением республики и избранием Жулиу ди Кастильяса на пост главы штата в ноябре 1893 г. там сменилось семнадцать правительств. Друг другу противостояли, с одной стороны, республиканцы и сторонники позитивизма, объединившиеся в Республиканскую партию Риу-Гранди-ду-Сул (РПР — Partido republicano Riograndense, PRR), а с другой — либералы. В марте 1892 г. последние основали Федералистскую партию, призвав в качестве лидера Силвейру Мартинса, влиятельного деятеля Либеральной партии времен Империи.

Социальной базой федералистов были в первую очередь владельцы обширных поместий в Кампанье, области на юге штата на границе с Уругваем. Они представляли традиционную политическую элиту, корни которой уходили во времена Империи. Республиканцы же опирались на население прибрежной части штата и на жителей района Серра, где было много иммигрантов. Они лишь недавно стали элитой, вторгавшейся в сферу традиционной политики и стремившейся монополизировать власть.

Гражданская война между обеими группами, получившая название «Федералистской революции», началась в феврале 1893 г. и закончилась два с половиной года спустя, уже во время президентства Пруденти ди Мораиса. Борьба велась не на жизнь, а на смерть, жертвами ее пали тысячи человек. Многие погибли не в бою, а на эшафоте: их обезглавили после того, как они попали в плен.

С начала конфликта Флориану Пейшоту располагал финансовой поддержкой Сан-Паулу и опирался на хорошо организованные военизированные подразделения этого штата. Одновременно с этим влияние военных в федеральном правительстве уменьшалось. Министром экономики стал Родригис Алвис, выходец из паулистской семьи из долины Параибы; при Империи он был советником, но затем примкнул к сторонникам республики. Председатели палаты депутатов и Сената также были представителями ПРП.

Тактическое соглашение между Флориану Пейшоту и политической элитой Сан-Паулу прекратило свое существование в момент выборов нового президента. Флориану Пейшоту не располагал обширной базой поддержки; среди его сторонников были шумные, но малоэффективные «якобинцы»[88], и он не мог назначить кандидата себе в преемники. Возобладала кандидатура уроженца Сан-Паулу Пруденти ди Мораиса, который был избран президентом 1 марта 1894 г. Маршал Флориану выразил свое неодобрение, не явившись на церемонию вступления в должность. Согласно хронике, он предпочел остаться в своем скромном жилище и ухаживать за розами в саду.

Приход нового президента обозначил конец эпохи, когда во главе государства стояли представители военного сословия (исключением здесь будет президентство маршала Эрмиса да Фонсеки в 1910–1914 гг.). Помимо этого, политическая активность военных, выступавших как единое целое, стала снижаться. Военный клуб, координировавший их действия, в период 1896–1901 гг. был закрыт.

В период правления Пруденти ди Мораиса обострилось существовавшее еще в эпоху Флориану Пейшоту противостояние между политической элитой крупных штатов и республиканцами-«якобинцами», сосредоточенными в Рио-де-Жанейро. «Якобинцы» были выходцами из низшего среднего класса; некоторые из них были рабочими или военными. Они страдали от дороговизны и плохих условий жизни, но их взгляды диктовались не только материальным положением. «Якобинцы» верили в сильную республику, способную одолеть монархическую угрозу, мерещившуюся им повсюду. Выступая против идеи либеральной республики, они унаследовали старую патриотическую и антипортугальскую традицию.

Португальцы, контролировавшие значительную часть торговли Рио-де-Жанейро, служили мишенью для яростных нападок «якобинцев». Они поддерживали Флориану Пейшоту, а после его смерти в июне 1895 г. сделали его имя своим флагом.

Годы правления Пруденти ди Мораеса были отмечены событием, произошедшим очень далеко от Рио-де-Жанейро, но имевшим важные последствия для политического курса Первой республики. В 1893 г. на севере внутренних засушливых областей Баии, на заброшенной плантации возникло поселение, ставшее известным под названием Канудус. Предводителем его стал Антониу Висенти Мендис Масиэл, более известный как Антониу Конселейру[89]. Он предположительно родился в штате Сеара; его отец-торговец хотел сделать из сына священника. Финансовые затруднения и проблемы в семье вынудили его перепробовать разные профессии (учителя, бродячего торговца и т. п.), пока он не превратился в «блаженного», т. е. нечто среднее между жрецом-проповедником и предводителем наемных солдат-жагунсу[90].

Конселейру скитался по сертанам, призывая строить и ремонтировать церкви, воздвигать кладбищенские стены, вести аскетический образ жизни. Обосновавшись в Канудусе, он привлек своими проповедями жителей сертанов: население поселка составило от 20 до 30 тыс. человек.

Проповеди Конселейру совпадали с тем, что говорили католические священники. Малозначительный эпизод, связанный с заготовкой древесины, побудил губернатора Баии принять решение «проучить фанатиков». Ко всеобщему удивлению, вооруженные силы штата были разбиты. Губернатор призвал на помощь федеральные войска. Две экспедиции с пушками и пулеметами также оказались разгромлены, а командующий одной из этих экспедиций убит. Это породило волну протестов и волнений в Рио-де-Жанейро.

«Якобинцы» усмотрели в событии, связанном с условиями жизни в сертанах и с особенностями мировосприятия жителей этих краев, скрытые происки монархистов, что подкреплялось тем фактом, что Конселейру проповедовал возвращение монархии. Он считал, что республика могла быть делом рук лишь безбожников и масонов, что в его глазах подтверждалось введением светского брака и предполагавшимся запретом ордена иезуитов.

Экспедиция из 8 тыс. человек под командованием генерала Артура Оскара, вооруженная современной техникой, после полутора месяцев ожесточенной борьбы сумела разгромить поселение Канудус в августе 1897 г. Защитники поселения погибли в бою либо были казнены после захвата в плен. Для офицеров-позитивистов и республиканских политиков речь шла о столкновении варварства и цивилизации. На самом деле «варварства» хватало с обеих сторон, и не в последнюю очередь среди тех просвещенных людей, которые оказались неспособны по меньшей мере попытаться понять менталитет жителей сертанов.

Консолидация либерально-олигархической республики завершилась с избранием на смену Пруденти ди Мораиса другого представителя штата Сан-Паулу — Кампуса Салиса (1898–1902). Движение «якобинцев» ослабло и пошло на спад после того, как некоторые из них оказались замешаны в покушении на Пруденти ди Мораиса. Военные по большей части вернулись в казармы.

Политическая элита крупных штатов, в первую очередь Сан-Паулу, одержала победу. Однако не хватало еще необходимых инструментов по превращению олигархической республики в устойчивую политическую систему. Значительные полномочия штатов привели в некоторых из них к борьбе соперничающих между собой групп. Федеральное правительство вмешалось в этот процесс, используя свои оспариваемые, но все же закрепленные по конституции права. Это делало контроль над властью в некоторых штатах неустойчивым и сокращало возможности долговременного соглашения между «Союзом» (федеральным центром) и штатами. Кроме того, исполнительной власти сложно было добиться желаемого превосходства над законодательной властью (невзирая на то, что по конституции «ветви власти в отношениях между собой гармоничны и независимы»).

Учитывая все эти проблемы, Кампус Салис разработал соглашение, известное как «политика правителей». Искусственно изменив внутренний регламент палаты депутатов, он добился того, что парламентское представительство каждого штата соответствовало местным правящим группам. Это гарантировало также большее подчинение палаты депутатов исполнительной власти. Целью подобного курса (достигнутой лишь отчасти) было прекращение разногласий между соперничавшими группами в штатах и укрепление исполнительной власти, которую президент рассматривал как «преимущественную».

В финансовом отношении серьезные проблемы, тянувшиеся со времен монархии, лишь усугубились. Республиканское правительство унаследовало от империи внешний долг, на погашение которого ежегодно уходила значительная часть прибыли от торговли. В течение 1890-х гг. возрос дефицит госбюджета. Проведение военных операций в это неспокойное время также увеличивало государственные расходы. Правительство часто прибегало к внешним заимствованиям, и в 1890–1897 гг. внешний долг страны вырос на 30 %, что привело к новым обязательствам по его погашению.

С другой стороны, увеличение кофейных плантаций дало обильный урожай в 1896 и 1897 гг. Увеличение предложения на мировом рынке вызвало снижение цен и сокращение притока в страну денежных средств. В конце своего президентского срока, когда обслуживание внешнего долга стало невозможным, Пруденти ди Мораис начал переговоры с зарубежными кредиторами. В Рио-де-Жанейро было достигнуто соглашение с «Лондон энд Ривер Плейт Бэнк», в то время как Кампус Салис — избранный, но еще не вступивший в должность президент — отправился в Лондон на переговоры с домом Ротшильдов. Ротшильды со времен провозглашения независимости Бразилии выступали в качестве финансовых агентов страны в Европе.

В конце концов в июне 1898 г., уже при правлении Кампуса Салиса, было принято непростое решение о займах для финансирования государственного долга; речь шла о схеме, при которой выплата основной части кредита и процентов по нему осуществляются с помощью нового кредита. В качестве залога Бразилия предоставила кредиторам доходы от таможни Рио-де-Жанейро; правительство запретило брать новые кредиты до июня 1901 г. Кроме того, оно обязалось проводить жесткую политику уменьшения денежной массы, выводя из оборота часть бумажных ассигнаций. Страна избежала тем самым банкротства, однако в последующие годы из-за этих и других подобных мер, принятых во время правления Кампуса Салиса, ей предстояло нести тяжкое бремя в условиях спада экономической активности и банкротства банков и предприятий.

3.2. Олигархи и «полковники»

Республика очертила пределы автономии штатов, предоставив регионам полную возможность выражения своих интересов. В политическом плане это отразилось в образовании в рамках каждого штата республиканских партий. Попытки сформировать общенациональные партии либо носили незавершенный характер, либо вообще терпели неудачу. Находясь под контролем узкого круга элит, республиканские партии определяли судьбы национальной политики и заключали между собой соглашения для выдвижения кандидатов в президенты.

Что же представляли собой олигархии различных штатов? Что означало выступать от имени Сан-Паулу, Риу-Гранди-ду-Сул или Минас-Жерайса (если брать наиболее выразительные примеры)? Хотя в том, как эти олигархии монополизировали политическую власть, были общие черты, их отношения с обществом складывались неодинаково. В штате Сан-Паулу олигархическая политическая элита в большей степени отражала интересы правящих групп, связанных с «кофейной экономикой», а со временем — и с промышленностью. Это, однако, не означало, что она была простым дополнением этих групп. Паулистская олигархия сумела весьма эффективным образом организовать функционирование штата Сан-Паулу, имея при этом в виду более общие интересы правящего класса.

Как олигархия Риу-Гранди-ду-Сул, так и олигархия Минас-Жерайса, контролировавшие республиканские партии своих штатов (соответственно РПР и РПМ), выступали по отношению к обществу как самостоятельная политическая сила. РПР утвердилась себя как мощная политическая структура, черпавшая идеи в авторитаристской версии позитивизма и выступавшая в качестве арбитра при согласовании интересов таких активно развивавшихся социальных групп, как скотопромышленники и иммигранты. Олигархия штата Минас-Жерайс также не была «манной небесной» у владельцев кофейных плантаций или скотоводов.

Осознавая необходимость принимать во внимание интересы данных социальных слоев, эта олигархия создала организацию профессиональных политиков, которая по большей части и превратила ее в источник власти, назначая чиновников, принимая решения об инвестициях в систему образования, в транспорт и др.

На первый взгляд могло бы показаться, что участие в выборах широких масс населения способно положить конец господству олигархий. Однако участие в выборах не было обязательным, а народ, как правило, представлял себе политику как междоусобные игры «сильных мира сего» или как «обмен услугами» по принципу «ты — мне, я — тебе». Отсутствие интереса со стороны народа становилось все более явным по мере того, как в ходе президентских выборов партии штатов вступали между собой в сговор с целью выдвижения единой кандидатуры или когда кандидаты от оппозиции не имели никаких шансов на победу. Процент участвовавших в голосовании колебался от минимального уровня в 1,4 % от общей численности населения страны (например, на выборах Афонсу Пены в 1906 г.) до максимального показателя в 5,7 % (на выборах Жулиу Престиса в 1930 г.).

Другой важный аспект заключался в том, что результаты выборов не отражали реальную действительность. Голосование не было тайным, а большинство избирателей находилось под давлением политических предводителей, которым они еще и пытались угодить. Весьма обычной была практика фальсификаций результатов выборов, которые производились путем подмены избирательных протоколов, включения в избирательные списки умерших, иностранцев и т. п. Подобные искажения, впрочем, не были в новинку, будучи продолжением сложившегося еще при монархии порядка вещей.

Несмотря на все это, по сравнению с эпохой Империи явка на выборы возросла. Сопоставление выборов в парламент последнего созыва периода Империи (1886) с выборами первого президента Республики, в которых участвовали избиратели из всех штатов (1898), показывает, что участие в выборах возросло на 400 %. Кроме того, не все президентские выборы эпохи Республики были нужны лишь для возведения в должность какого-либо кандидата. Выборы 1910, 1922 и 1930 гг., когда были избраны, соответственно, Эрмис да Фонсека, Артур Бернардис и Жулиу Престис, были отмечены острой борьбой.

Уже вошло в обиход определение Первой республики как «республики полковников», когда термин «полковники» употреблялся по аналогии с полковниками старой Национальной гвардии, большинство из которых были землевладельцами, обладавшими властью на местах. «Коронелизм»[91] представлял собой вариант более общей системы социально-политических отношений, а именно клиентелизма, который существовал как в деревне, так и в городе. Отношения подобного рода проистекали из социального неравенства, из невозможности граждан реализовать свои права, из слабой помощи со стороны государства или вообще ее отсутствия и из невозможности сделать карьеру на государственном поприще. Все эти черты уходили своими корнями во времена колонии, но именно Республика создала условия для концентрации наибольшей власти в руках местных политических предводителей. Подобная ситуация стала результатом как увеличения налоговых отчислений муниципиям, так и выборов мэров.

С точки зрения избирательного процесса, «полковник» осуществлял контроль над избирателями в своей «зоне влияния». Он обменивал голоса за нужных ему кандидатов на широкий спектр услуг — от пары обуви до объявления вакансии в больнице или назначения на должность учительницы. Но «полковники» отнюдь не монополизировали политическую арену Первой республики. Имелись и другие группы, которые отражали разнообразные интересы городских слоев и оказывали значительное воздействие на общий политический курс. Кроме того, хотя «полковники» и были важным элементом устойчивости олигархической системы, они для поддержания своей власти зависели от других институтов, среди которых в крупных штатах особенно выделялось правительство штата, отнюдь не являвшееся аналогом контролировавшихся «полковниками» муниципалитетов. «Полковники» обеспечивали голоса избирателей политическим лидерам соответствующего штата, но, в свою очередь, и сами зависели от них, когда речь заходила о предоставлении различных благ. Избиратели ждали этих благ, тем более, что они предназначались не отдельным личностям, а большим группам населения.

«Коронелизм» имел свои особенности, связанные с социальнополитическими реалиями каждого региона. Наиболее яркий пример власти «полковников» — глубинка Северо-Востока, район бассейна реки Сан-Франсиску, где возникли настоящие «государства полковников», обладавшие собственными вооруженными силами. В более же значимых штатах «полковники» зависели от более разветвленных структур, т. е. от правительства штата и от республиканской партии.

3.3. Отношения между федеральным центром и штатами

Обычно Первую республику называют эпохой «кофе с молоком». В этом выражении обыгрывается тот факт, что в описываемую эпоху политика всего государства вырабатывалась в рамках альянса штатов Сан-Паулу (кофе) и Минас-Жерайс (молоко). Реальность, впрочем, была более многообразной. Для ее понимания необходимо вплотную рассмотреть отношения между федеральным центром и как минимум тремя весьма различными штатами — Сан-Паулу, Минас-Жерайс и Риу-Гранди-ду-Сул.

Не покушаясь на федеральную власть, штат Сан-Паулу стремился утвердить свою автономию, которая зиждилась на доходах от растущей экономики и на серьезной военной силе. Но паулисты не могли позволить себе роскошь рассчитывать только на собственные ресурсы. Вот наиболее яркий пример: проведение денежной политики и установление обменного курса (что не только определяло финансовое положение страны, но и отражалось на дальнейшей судьбе кофейного бизнеса) являлось прерогативой федерального центра.

Именно на этих проблемах и сосредоточились паулистские политики, которые, выходя на федеральный уровень, стремились добиться поддержки центральным правительством своих планов по повышению стоимости кофе. Получалось так, что, хотя экономика штата Сан-Паулу в годы Первой республики приобрела диверсифицированный характер, политическая элита штата действовала в основном в интересах кофейной буржуазии, из которой, впрочем, происходили многие ее представители.

Политика валоризации[92] кофе является одним из наиболее красноречивых примеров роли штата Сан-Паулу в масштабах федерации и отношений между различными штатами. Начиная с 1890-х тт. кофейное производство штата необычайно выросло, что породило проблемы с получением доходов от кофейных плантаций. Причины их были двоякими: во-первых, из-за большого предложения цены на кофе на мировом рынке снижались, а во-вторых, имевшее место начиная с правления Кампуса Салиса повышение стоимости бразильской национальной валюты не позволяло компенсировать падение мировых цен за счет большей выручки в национальной валюте.

Для того чтобы гарантировать доходность кофейных плантаций, в штате Сан-Паулу в начале века разрабатывались различные планы государственного присутствия на кофейном рынке. В конечном счете в феврале 1906 г. был составлен договор под названием «Соглашение Таубатё», по наименованию города в штате Сан-Паулу, где оно было заключено. Договор был подписан штатами Сан-Паулу, Минас-Жерайс и Рио-де-Жанейро.

Данное соглашение содержало два главных пункта: договоренность о получении займа размером 15 млн фунтов стерлингов для обеспечения интервенционистской политики государства на рынке кофе путем его покупки по той цене, которая устроила бы владельцев кофейных плантаций, и создание механизма стабилизации обменного курса с целью остановить рост стоимости бразильской национальной валюты. Правительству рекомендовалось скупить богатые урожаи кофе при опоре на внешние источники финансирования и создать запасы этой продукции с целью их последующей продажи на мировом рынке в подходящий момент. Таким образом, данный план основывался на правильной идее чередования плохих и хороших урожаев и на ожиданиях, что госзакупки сократят предложение кофе, стимулировав тем самым рост цен на него.

Неприятие данного плана правительством и неопределенная позиция остальных штатов — участников договора вынудили штат Сан-Паулу действовать самостоятельно, объединившись с группой американских импортеров во главе с Германом Зилькеном. Предоставленное ими финансирование, а также банковские кредиты позволили уменьшить предложение кофе на рынке. Однако надолго продлить такое положение без получения долгосрочного и более объемного финансирования было невозможно.

Во второй половине 1908 г. президент Афонсу Пена получил согласие Конгресса на то, чтобы федеральный центр выступил поручителем по займу размером почти 15 млн фунтов стерлингов, который рассчитывал получить штат Сан-Паулу. С этого момента штат Сан-Паулу мог самостоятельно производить операции по валоризации кофе, передав контроль над ними иностранным банкам. Первые результаты этих действий появились в 1909 г. Мировые цены на кофе начали расти и держались на высоком уровне до 1912 г. вследствие сокращения предложения, которое, в свою очередь, стало возможно благодаря наличию запасов кофе и уменьшению его урожаев. В июне 1913 г. заем был погашен.

До 1924 г. были произведены еще две операции по валоризации кофе, в которых федеральный центр выступал поручителем. В 1924 г. президент Артур Бернардис, обеспокоенный состоянием федерального бюджета, перестал принимать меры по защите кофейного производства; тогда штат Сан-Паулу сам стал осуществлять данную политику на постоянной основе.

В этом кратком обзоре показан тип отношений, сложившихся между штатом Сан-Паулу и федеральными властями. Паулисты обладали средствами для обеспечения своей автономии и — до определенного предела — для реализации своих экономических планов без поддержки федерального правительства. Ио проводившаяся центром политика по формированию обменного курса, особенно в связи с принятием мер по повышению стоимости национальной валюты, весьма невыгодным образом отражалась на паулистском кофейном производстве. Вместе с тем гарантии федерального правительства могли быть крайне необходимыми для получения иностранных займов или, по крайней мере, облегчать этот процесс.

Иным было положение политиков штата Минас-Жерайс — «минейрус»[93]. В их штате не было какой-то доминирующей экономической отрасли, экономика развивалась по разным направлениям — производство кофе, скотоводство и, до известной степени, промышленность. Кроме того, Минас-Жерайс не обладал экономическим потенциалом Сан-Паулу и зависел от щедрот федерального центра. Подобная ситуация заставила политическую элиту штата в определенной степени дистанцироваться от интересов групп, связанных с «кофе» и «молоком», и сосредотачивать в своих руках власть, оставаясь при этом профессиональными политиками. «Минейрус» оказывали большое влияние на палату депутатов Конгресса, где они располагали фракцией, насчитывавшей 37 депутатов против 22 у паулистов. Подобная пропорция была установлена в соответствии с переписью 1890 г. После переписи 1920 г., выявившей крупный прирост населения в штате Сан-Паулу, паулисты безуспешно пытались добиться пересмотра этой пропорции.

Политики штата Минас-Жерайс держали под своим контролем доступ к получению многих должностей на федеральном уровне и добились успеха в осуществлении одной из своих приоритетных целей, отвечавшей наиболее существенным интересам штата: строительстве на его территории железных дорог. В 1920-е гг. на территории штата было сконцентрировано почти 40 % всех новых федеральных железных дорог. Одновременно с этим политики-«минейрус» стремились разработать защитные меры для продукции своего штата на внутреннем рынке и выступали — в соответствии с обстоятельствами — в поддержку валоризации кофе.

Особенностью участия политиков штата Риу-Гранди-ду-Сул — «гаушус» — в общенациональной политике была их связь с военными. Сближение «гаушус» с военными не означало, что последние и РПР были тождественны друг другу. В 1894–1910 гг. ни «гаушус», ни представители армейской верхушки почти не участвовали в деятельности федеральных властей. И те и другие вновь появились в федеральной администрации только после избрания президентом маршала Эрмиса да Фонсеки.

Отмеченная близость политиков и военных данного штата была обусловлена рядом причин. Еще со времен Империи на территории Риу-Гранди-ду-Сул концентрировались наиболее крупные воинские подразделения, которые в период Первой республики составляли от 1/4 до 1/3 численности национальной армии. Созданный в 1919 г. III-й военный округ стал трамплином для попадания в высшую военную администрацию; ряд командующих этим округом именно таким образом перешли в федеральное военное министерство. Важная роль военного сословия побуждала тех «гаушус», которые занимали определенное социальное положение, выбирать военную карьеру; тем самым именно штат Риу-Гранди-ду-Сул стал «поставщиком» наибольшего количества военных министров и президентов Военного клуба времен Первой республики.

С другой стороны, постоянно возобновлявшиеся в регионе вооруженные действия способствовали установлению контактов между офицерским корпусом и политическими партиями. Например, в ходе Федералистской революции возникли связи ряда офицеров с РПР.

Этому сближению способствовали и некоторые идеологические тенденции и политические особенности. Главным идеологическим направлением был позитивизм, который имел широкое распространение среди военных. РПР проводила такую экономическую и финансовую политику, которая, как правило, в наибольшей степени соответствовала их взглядам. Партия поддерживала консервативные позиции федерального правительства в отношении бюджетных расходов и выступала за ценовую стабильность, так как инфляция могла создать проблемы для рынка вяленого мяса. Поскольку этот продукт потребляли в основном представители бедных слоев Северо-Востока и Федерального округа, любое сокращение покупательной способности этого населения имело бы своим результатом сужение спроса. Подобные взгляды РПР, несмотря на различные мотивации, лежавшие в их основе, способствовали установлению контакта с военными, которые одобряли консервативную финансовую политику.

Весьма влиятельным на поле национальной политики мог бы стать союз олигархий Северо-Востока. Но формированию коалиции северо-восточных штатов препятствовали противоборствовавшие между собой интересы. Например, в силу скудности средств, поступавших в штаты от налогов на экспорт, они конкурировали между собой в борьбе за получение благ и уступок от федерального правительства; также они вступали между собой в нескончаемые споры по поводу права каждого из них взимать междуштатные налоги на товары, перемещавшиеся из одного штата в другой.

Союз олигархий штатов Сан-Паулу и Минас-Жерайс (паулистов и «минейрус») стал основополагающим элементом политической истории Первой республики. Союз зиждился на поочередном перевесе той или иной олигархии. С течением времени между ними возникли споры, а в конце концов все закончилось разладом.

Несмотря на влияние военных, в первые годы Республики главенствующее положение занял штат Сан-Паулу: заручившись поддержкой «минейрус», паулисты добились своих целей в Учредительном собрании и подготовили почву для прихода к власти гражданских президентов. В 1894–1902 гг. один за другим были избраны три президента-паулиста (чего никогда больше не повторилось): Пруденти ди Мораис, Кампус Салис и Родригис Алвис. Политическое господство штата Сан-Паулу в этот период объясняется не только его экономическим весом, но и объединением его элиты на партийной основе. Большая часть паулистской элиты быстро забыла о своих прежних внутренних разногласиях и сплотилась вокруг ПРП.

Иной была ситуация в штате Минас-Жерайс, где разногласия между различными группировками внутри элиты стихли только с так называемым вторичным образованием РПМ в 1897 г. С этого момента роль олигархии штата в общенациональной политике постоянно возрастала.

Соглашение между штатами Сан-Паулу и Минас-Жерайс, заключенное при Кампусе Салисе, действовало вплоть до 1909 г., когда между ними возник раскол, облегчивший временное возвращение к власти военных и способствовавший окончательному возврату на общенациональную политическую арену штата Риу-Гранди-ду-Сул. Президентская кампания 1909–1910 гт. ознаменовала собой первые реальные выборы эпохи Республики. Кандидатом в президенты стал племянник Деодору маршал Эрмис да Фонсека, получивший поддержку штатов Риу-Гранди-ду-Сул и Минас-Жерайс, а также военных. Ему противостояла кандидатура Руя Барбозы, выдвинутая штатом Сан-Паулу в альянсе со штатом Баия.

Отстаивая демократические позиции и принцип тайного голосования, Руй Барбоза сумел привлечь на свою сторону городской средний класс. Свою предвыборную кампанию он провел под лозунгом неприятия вмешательства военных в политику. Он выступил против лидеров из числа военных и противопоставил федеральной армии военизированные подразделения штатов (Força Pública), которые рассматривались им как пример для подражания. Хотя в тот период главной политической опорой Руя Барбозы была паулистская олигархия, он позиционировал свою кампанию как борьбу интеллигенции за политические свободы, за развитие культуры, за традиции либерализма, против необразованной, олигархической и авторитарной Бразилии. Победа Эрмиса да Фонсеки сильно разочаровала весьма малочисленную в те времена интеллигенцию.

Звезда штата Риу-Гранди-ду-Сул начала восходить на политическом небосклоне на фоне соглашений, которые привели к выдвижению кандидатуры представителя штата Минас-Жерайс Афонсу Пены (1906). Начиная с правления Эрмиса да Фонсеки, звезда «гаушус» стала третьей в созвездии «кофе с молоком». Это заставило штаты Сан-Паулу и Минас-Жерайс избегать новых раздоров. В 1913 г. в г. Оуру-Прету (штат Минас-Жерайс) был заключен негласный пакт, согласно которому «минейрус» и «паулисты» должны были стремиться поочередно занимать пост президента Республики. Однако «гаушус» не ушли с общенациональной политической арены. Хотя они и не играли ключевой роли в процедуре смены президентов, восхождение олигархии штата Риу-Гранди-ду-Сул все же состоялось после 1910 г., когда ее представители заняли многочисленные посты в министерствах, в то время как паулистская олигархия вынуждена была «окопаться» в пределах собственного штата.

В конечном счете несоблюдение правил игры президентом Вашингтоном Луисом, который в 1929 г. назначил своим преемником паулиста Жулиу Престиса, стало главным фактором политического разрыва (двух штатов: Сан-Паулу и Минас-Жерайс. — Примеч. пер.), происшедшего в 1930 г.

Анализ соглашений между олигархиями показывает, что федеральное правительство отнюдь не представляло собой некий клуб кофейных плантаторов. Центральная власть позиционировала себя как выразитель общенационального единства, которое хотя и было слабым, но все же существовало. Федеральная власть должна была обеспечить определенную степень стабильности, примирять различные интересы, привлекать иностранные капиталовложения, держать под контролем объем внешнего долга.

Но краеугольным камнем экономики того времени было кофейное производство. На протяжении всего периода Первой республики кофе долго удерживал первое место в списке бразильских экспортных товаров, давая в среднем до 60 % поступлений от общей экспортной выручки. К концу этого периода данный показатель достигал в среднем 72,5 %. От кофейного производства зависели экономический рост и занятость в наиболее развитых регионах страны. Кофе обеспечивал и поступление большей части валюты, необходимой для импорта и для обслуживания внешнеэкономических обязательств, особенно по внешнему долгу.

Определяя основные направления своей политики, федеральное правительство, из какого бы штата ни происходил президент, не могло игнорировать влияние и вес производителей кофе. Но самое главное состояло в том, что правители, которые, возможно, и были связаны с интересами кофейного производства, не всегда выступали в его защиту. Любопытно, что три президента, происходившие из штата Сан-Паулу, — Кампус Салис, Родригис Алвис и Вашингтон Луис, — не покровительствовали кофейному бизнесу, а иногда даже вступали с ним в столкновение. Подобное странное на первый взгляд поведение было связано по большей части с тем, что президент должен был заботиться о том, что он считал общими интересами страны. А эти интересы пролегали в области стабилизации финансовой системы и заключения соглашений с иностранными кредиторами, в частности, с Ротшильдами — главными финансовыми контрагентами Бразилии за рубежом.

3.4. Социально-экономические перемены

Одной из самых значительных социально-экономических перемен, происшедших в Бразилии с последних десятилетий XIX в., стала массовая иммиграция. Бразилия приняла у себя миллионы европейцев и азиатов, отправившихся в Америку в поисках работы и социального продвижения. Наряду с Бразилией переселенцев принимали у себя США, Аргентина и Канада.

В 1887–1930 гг. в страну въехали примерно 3,8 млн человек. На период 1887–1914 гг. пришлось больше всего въездов (2,74 млн чел. или около 72 % от общего числа прибывших иммигрантов). Такой наплыв объясняется, помимо других факторов, тем, что в эти годы на кофейном производстве требовалось большое количество рабочих рук. Первая мировая война значительно сократила приток иммигрантов. После нее вновь возникает волна иммиграции, продлившаяся до 1930 г.

С 1930 г. мировой экономический кризис, начавшийся в 1929 г., а также политические изменения в Бразилии и в Европе привели к тому, что приток приезжавших на работу иммигрантов практически иссяк. Единственным исключением здесь была иммиграция из Японии: если рассматривать динамику процесса по десятилетиям, наибольший приток японцев в Бразилию пришелся на период с 1931 по 1940 г.

Иммигранты массово приезжали в центральные, южные и восточные регионы страны. В 1920 г. здесь проживало 93,4 % иностранцев. Среди принимавших переселенцев областей выделяется Сан-Паулу: на один этот штат приходилось большинство всех иностранных граждан, проживавших в стране (52,4 %). Подобное предпочтение объяснялось политикой штата (оплата проезда и проживания), а также возможностями найти работу в условиях бурно развивавшейся экономики.

Наиболее многочисленной группой иностранцев в 1887–1930 гг. были итальянцы (35,5 %), за ними следовали португальцы (29 %) и испанцы (14,6 %). Были также не столь многочисленные группы, которые, однако же, были важны не в количественном, а в качественном отношении.

Самый яркий пример этого — японцы, которые приезжали в основном в штат Сан-Паулу. В 1920 г. 87,3 % японцев жили именно здесь. Первая волна переселенцев прибыла в Сантус в 1908 г.; пунктом назначения для них стали кофейные плантации. Несмотря на то что устроить японцев на плантациях оказалось нелегко, администрация штата многие годы (до 1925 г.) субсидировала японскую иммиграцию. Во время Первой мировой войны, когда приток переселенцев из Европы прекратился, существовало опасение, что «на полях не хватит рабочих рук». С 1925 г. оплату проезда для иммигрантов из Японии взяло на себя правительство этой страны. В это время японцев уже не привозили работать на плантациях. Они закрепились в сельской местности (и оставались там дольше, чем представители других национальностей), но не как рабочие, а как мелкие земельные собственники, и сыграли значительную роль в диверсификации сельскохозяйственного производства.

Другими немногочисленными, но важными в качественном отношении группами иммигрантов были сирийцы, ливанцы и евреи. Эти группы имели некоторые черты сходства между собой. В отличие от японцев, итальянцев и испанцев, они сразу после приезда оставались в городах. Они также представляли собой пример спонтанной (т. е. не субсидируемой) иммиграции, так как правительство поддерживало только тех, кто ехал работать на плантациях.

Итальянцы приезжали в основном в штаты Сан-Паулу и Риу-Гранди-ду-Сул. В 1920 г 71,4 % всех проживавших в Бразилии итальянцев находились в штате Сан-Паулу и представляли собой 9 % его населения. С течением времени изменилось происхождение этих «бразильских итальянцев»: если до XX в. преобладали в основном итальянцы с севера, то в XX столетии стали приезжать в основном итальянцы с юга (уроженцы Калабрии и Неаполя).

Из всех иностранных переселенцев именно итальянцы поставляли больше всего рабочих на плантации. В 1897–1900 гг. 73 % иммигрантов, приезжавших в Сан-Паулу, были итальянцами, хотя и не все они устроились на работу именно в сельском хозяйстве. Бедность этих людей у себя на родине проявлялась, в числе прочего, в том, что субсидии правительства штата Сан-Паулу являлись для них весьма привлекательными. Проблемы в этой области напрямую отражались на числе иммигрантов.

Плохие условия для новоприбывших побудили итальянское правительство принять меры против рекрутирования переселенцев. Подобный временный запрет действовал с марта 1889 по июль 1891 г. В марте 1902 г. решением итальянских властей, известным как «декрет Принетти» (по имени министра иностранных дел Италии), субсидируемая иммиграция в Бразилию была запрещена. Отныне те, кто хотел уехать в Бразилию, могли свободно делать это, но за свой счет, не используя оплаченные билеты и иное вспомоществование подобного рода. Итальянцы, жившие в Бразилии, постоянно жаловались консулам на нестабильность своего положения, что усугубилось кризисом в кофейной отрасли; это и привело к принятию упомянутого решения. Возможно, оно было связано и с улучшением социально-экономического положения в Италии.

Приток иммигрантов из Италии не прекратился, хотя «декрет Принетти», кризис кофейного производства и положение на родине способствовали его уменьшению. Если проанализировать въезд и выезд иммигрантов (вне зависимости от национальности) через порт Сантуса, то можно увидеть, что на протяжении нескольких лет количество выехавших превышало количество прибывших. В разгар кризиса в кофейной отрасли (1900) въехали около 21 тыс. человек, а выехали 22 тыс. человек. После принятия «декрета Принетти» в 1903 г. въехали 16 500 человек, а выехали 36 400 человек. На следующий год продолжала отмечаться отрицательная динамика.

В 1901–1930 гг. распределение иммигрантов в штате Сан-Паулу по национальному составу стало более равномерным. Доля итальянцев упала до 26 %; за ними шли португальцы (23 %) и испанцы (22 %). Португальские иммигранты сосредотачивались в основном в Федеральном округе и в штате Сан-Паулу. Самый большой контингент португальцев (если сравнить данные по штатам) находился именно в столице республики (Рио-де-Жанейро). Отличием переселенцев из Португалии было то, что они оседали в городах. В 1920 г. в городе Сан-Паулу насчитывалось 65 тыс. португальцев, что составляло 11 % всего населения города. В Рио-де-Жанейро этот показатель был равен 172 тыс. человек (15 % от общей численности населения города). Подобные цифры не означают, что португальские иммигранты не были заняты на кофейных плантациях или в сельском хозяйстве в целом. Просто их роль оказалась более заметной в мелкой и крупной торговле и в промышленности, в первую очередь, в Рио-де-Жанейро.

Наибольший приток переселенцев из Испании пришелся на период с 1887 по 1914 г. Здесь нужно отметить следующее: если количество итальянских иммигрантов значительно превосходило число испанских в 1887–1903 гг., то в 1906–1920 гг. соотношение было обратным. После японцев именно испанцы больше всего сосредотачивались в штате Сан-Паулу. Так, в 1920 г. там проживали 78 % всех испанцев в Бразилии. В некотором отношении испанская иммиграция была схожа с японской. В обоих случаях в Бразилию приезжали целые семьи с детьми, а не холостые мужчины. Обе категории переселенцев объединяла также длительность работы в сельском хозяйстве и предпочтение в качестве места жительства небольших городов во внутренних районах штата, а не в столице, г. Сан-Паулу.

Повышение социального статуса иммигрантов в городах не вызывает сомнений; об этом свидетельствуют их успехи в торговле и промышленности таких штатов, как Сан-Паулу, Риу-Гранди-ду-Сул, Паранá, Санта-Катарина. В случае с сельским хозяйством все сложнее. Возьмем в качестве примера штат Сан-Паулу. В первые годы массовой иммиграции приехавшим предстояло непростое существование, что было связано с общим отношением к работникам в стране, где их считали практически рабами. Об этом свидетельствует большое число вернувшихся обратно, жалобы консулов, меры, принятые итальянским правительством.

С течением времени многие переселенцы добились более высокого положения в обществе. Единицы стали крупными плантаторами. Большинство перешло в категорию мелких и средних землевладельцев, обеспечив своим потомкам возможность в будущем стать значительными фигурами в сельскохозяйственном производстве штата. Сельская перепись Сан-Паулу 1934 г. свидетельствует о том, что 30,2 % земель находились в руках иностранцев: 12,2 % — у итальянцев, 5,2 — у испанцев, 5,1 — у японцев, 4,3 % — у португальцев, а остальное у представителей других национальностей. Эти цифры лишь частично показывают возвышение иммигрантов, ведь землевладельцы — дети иностранцев рассматривались уже как бразильские граждане.

В последние десятилетия XIX в. и до 1930 г. Бразилия оставалась преимущественно сельскохозяйственной страной. Согласно переписи 1920 г., из 9,1 млн человек трудоспособного населения 6,3 млн (69,7 %) были заняты в сельском хозяйстве, 1,2 млн (13,8 %) — в промышленности и 1,5 млн человек (16,5 %) — в сфере услуг.

Категория «услуги» включает в себя такую городскую малопроизводительную деятельность, как, например, оплачиваемая работа по дому. Наиболее показательным фактором является рост занятых в промышленности (по переписи 1872 г. их было всего чуть больше 7 % трудоспособного населения). Отметим, однако, что многие «производства» не выходили за пределы небольших мастерских.

В годы Первой республики доминирование занятий, связанных с агроэкспортом, не было абсолютным. Речь идет не только о значительных объемах сельскохозяйственного производства для внутреннего рынка, но и о том, что быстрыми темпами росла и укреплялась промышленность. Штат Сан-Паулу шел во главе процесса капиталистического развития, характеризовавшегося диверсификацией сельскохозяйственного производства, урбанизацией и промышленным скачком. Производство кофе продолжало оставаться стержнем экономики штата и обеспечило начальный этап этого процесса. Стабильность кофейного производства достигалась благодаря выработанному с течением времени решению таких проблем, как обеспечение рабочей силой и гармонизация трудовых отношений. Первая часть формулы была связана с иммиграцией, вторая — с системой колоната.

Колонат был призван прийти на смену провалившемуся эксперименту с артелями работников[94]. Колоны — семья работников-иммигрантов — брали на себя уход за кофейными деревьями и сбор урожая, а взамен, как правило, получали два рода денежных выплат: первая выплата (один раз в год) — за уход за столькими-то тысячами кофейных деревьев, а вторая (после сбора урожая) — за полученный результат, т. е. за количество собранного кофе. Плантатор предоставлял работникам жилье и небольшие наделы для выращивания продовольственных культур. Система колоната отличалась от артельной системы, так как в первом случае не предусматривалось участия работников в прибыли от продажи кофе. С другой стороны, колонат не был и в чистом виде наемным трудом, так как подразумевал иные формы вознаграждения за труд.

На новых плантациях, где заключался так называемый учебный контракт, колоны сами сажали кофейные деревья и ухаживали за ними от четырех до шести лет (как правило, первый урожай можно было собирать через четыре года). Заключившие учебный контракт работники практически не получали жалования, но могли заниматься выращиванием продовольственных культур прямо на кофейной плантации, между рядами кофейных деревьев. Из того факта, что колоны предпочитали такого рода трудовые отношения, можно сделать вывод, что выращивание продовольственных культур шло не только на пропитание работников, но и на продажу на местных рынках.

Система колоната способствовала большей устойчивости трудовых отношений, но не устранила проблем между колонами и плантаторами. Постоянно возникали личные трения и даже забастовки. Кроме того, колоны не были рабами и постоянно перемещались: с одной плантации на другую, с фазенды в город — в поисках лучших условий. Тем не менее в целом наличие рабочей силы в лице иммигрантов и определенные возможности заработка через систему колоната обеспечивали кофейное производство и относительную устойчивость трудовых отношений в этой области.

Одновременно с увеличением производства кофе в Сан-Паулу шли процессы диверсификации сельского хозяйства, которая была связана с приездом и закреплением в стране иммигрантов. Благодаря увеличившемуся спросу со стороны растущих городов выросло производство риса, бобов и кукурузы. В начале XX в. Сан-Паулу ввозил эти продукты из других штатов (в частности, рис поставлялся из Риу-Гранди-ду-Сул). К началу Первой мировой войны штат полностью покрывал свои потребности в таком продовольствии и сам начал его экспортировать. Сравнивая средние показатели за период 1901–1906 гг. и 1925–1930 гг., можно убедиться, что производство риса выросло почти в семь раз, бобов — в три раза, кукурузы — в два раза.

Развивалось и производство хлопка. К 1919 г. Сан-Паулу стал ведущим штатом-производителем хлопка: на его долю приходилась примерно треть всего производства хлопка в стране. Тем самым он обеспечивал сырьем текстильную промышленность. Кроме того, настоящей находкой для плантаторов стало комбинированное выращивание хлопка и кофе (с упором на кофе). Когда в 1918 г. заморозки погубили кофейные деревья, многие плантаторы избежали банкротства именно благодаря посадкам хлопка.

Все бразильские города рассматриваемого периода росли, но наиболее впечатляющим был рост столицы штата Сан-Паулу. Основной причиной этого роста стал приток упоминавшихся выше «спонтанных» иммигрантов и тех, кто стремился покончить с работой в сельском хозяйстве. Город давал возможность заниматься ремеслом, уличной торговлей, устраивать заводики буквально во дворе дома, заниматься строительством (подвизавшиеся в этой области сами называли себя «итальянскими мастерами») или работать в сфере свободных профессий. Менее привлекательной была возможность устроиться на возникавшие фабрики или наняться работать по хозяйству. Столица штата была еще и крупным центром распределения ввозимых товаров, звеном, соединявшим кофейные плантации с портом Сантуса и местом пребывания правительства штата. В Сан-Паулу находились головные конторы крупнейших банков и основные правительственные учреждения.

С 1886 г. начался ускоренный рост Сан-Паулу. Большой скачок пришелся на период 1890–1900 гг., когда население города с 64 тыс. человек увеличилось до 239 тыс. человек, что представляло собой прирост в 268 % за 10 лет или ежегодный прирост в 14 %.

В 1890 г. Сан-Паулу был пятым по величине городом Бразилии — вслед за Рио-де-Жанейро, Салвадором, Ресифе и Белемом. В начале XX в. он стал вторым, хотя до столицы страны с населением 688 тыс. человек ему еще было далеко. В сравнении с Рио-де-Жанейро Сан-Паулу оставался не более чем столицей крупного штата.

Развитие промышленности в рассматриваемый период требует освещения в широкой географической перспективе, включающей в себя различные регионы Бразилии, в первую очередь штаты Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу.

Редкие фабрики, появившиеся в стране в середине XIX в., производили в основном хлопчатобумажные ткани низкого качества, которые расходились среди бедняков и рабов. Первым центром подобного производства стала Баия: здесь находились 5 из 9 существовавших в 1866 г. фабрик. К 1885 г. промышленное производство переместилось в центральные и южные регионы. Если оценивать количество фабрик, то на первом месте был Минас-Жерайс, однако наиболее важные предприятия располагались в Федеральном округе[95]. В 1889 г. на него приходилось 57 % промышленного капитала Бразилии (не считая сельскохозяйственного сектора и производства сахара). Устройство фабрик в г. Рио-де-Жанейро объяснялось различными факторами, среди которых можно отметить концентрацию капитала, разумных размеров рынок потребления, а также доступ к паровым двигателям, пришедшим на смену прежним механизмам, приводившимся в движение силой воды.

Индустриальный рост штата Сан-Паулу начинается после отмены рабства, хотя контуры этого развития намечаются еще с 1870-х гг. Двумя взаимосвязанными источниками промышленного развития Сан-Паулу стали производство кофе и иммиграция. Последняя относилась не только к штату Сан-Паулу, но и к другим регионам, в частности, к Риу-Гранди-ду-Сул.

У истоков первого промышленного скачка находился кофейный бизнес, так как, во-первых, через стимулирование денежного обмена и роста доходов он создал рынок сбыта для промышленных товаров; во-вторых, он способствовал инвестициям в железные дороги, расширив и дополнив этот рынок; в-третьих, увеличив экспорт и импорт, он содействовал появлению системы распределения промышленных товаров; в-четвертых, через поощрение иммиграции он обеспечил наличие рабочей силы. Наконец, благодаря экспорту кофе стало возможным ввозить оборудование для промышленности.

Иммигранты появились в промышленности в двух противоположных ипостасях: и как хозяева предприятий, и как рабочие. Многие из них были квалифицированными специалистами. История иностранных рабочих в Бразилии — это часть истории иммигрантов, которые приехали «покорять Америку» и в дальнейшем увидели, как их мечты рассеиваются. Иммигрантам принадлежит ключевая роль в промышленном производстве г. Сан-Паулу, где в 1893 г. 70 % рабочих были иностранцами. Данные по Рио-де-Жанейро не столь красноречивы, но и здесь в 1890 г. иммигрантами были 39 % рабочих.

Превращение иммигрантов в промышленников шло разными путями. Одни начинали практически с нуля, пользуясь возможностями развивавшегося капитализма в Сан-Паулу и Риу-Гранди-ду-Сул. Другие, изначально специализируясь на импорте, угадали в промышленности большой потенциал. Занятия торговлей облегчали установление связей для импорта оборудования и позволяли узнавать, какие именно инвестиции принесут наибольший доход. Двое самых крупных промышленников-итальянцев в Сан-Паулу начинали с импорта.

В том, что касается показателей промышленного производства, отметим, что в 1907 г. на Федеральный округ приходилось 33 % этого производства, и среди всех штатов он занимал первое место. За ним следовали Сан-Паулу (17 %) и Риу-Гранди-ду-Сул (15 %). В 1920 г. штат Сан-Паулу вышел на первое место (32 %), а доля Федерального округа упала до 21 %; Риу-Гранди-ду-Сул по-прежнему был третьим (11 %). Приводя эти цифры, мы сравниваем штаты (Сан-Паулу, Риу-Гранди-ду-Сул) с городом (Федеральным округом, т. е. г. Рио-де-Жанейро). Для сравнения одних лишь городов данные недостаточно точны. В любом случае не подлежит сомнению, что г. Сан-Паулу превзошел г. Рио-де-Жанейро примерно между 1920 и 1938 гг.

Основными отраслями промышленности в то время была легкая (в том числе пошив одежды) и пищевая (включая производство напитков). Текстильная отрасль, особенно производство хлопчатобумажных тканей, находилась на первом месте по объему вложений и по количеству рабочих. На некоторых фабриках трудилось более тысячи человек. Уже к началу Первой мировой войны 80 % всех используемых в стране тканей были собственного производства; отмечалось также улучшение их качества. Однако, несмотря на относительные успехи легкой промышленности, ощущалась большая нехватка базовых отраслей (производство цемента, железа, стали, станков и оборудования), и, таким образом, промышленный скачок во многом зависел от импорта оборудования.

Широко распространено мнение о том, что развитие промышленности в Бразилии стимулировала Первая мировая война, так как во время войны прекратилась конкуренция импортных товаров с местными.

Но 1920-е гг. были не менее важны, чем 1914–1918 гг., так как именно в это десятилетие были отмечены попытки значительно увеличить промышленный рост. При содействии правительства были созданы два крупных предприятия: совместный с Бельгией комбинат цветной металлургии в Минас-Жерайсе (Siderúrgica Belgo-Mineira) (начал работу в 1924 г.) и цементная компания «Портланд» в Сан-Паулу (начала работать в 1926 г.). Одновременно с этим, используя опыт и прибыли, полученные во время войны[96], владельцы небольших ремонтных мастерских преобразовали их в предприятия по выпуску станков и оборудования.

Какова была роль государства в промышленном развитии страны: облегчило ли оно его или затруднило? Основное внимание государства в тот момент было обращено не на индустрию, а на агроэкспортную деятельность. Однако нельзя сказать, что правительство занимало антипромышленную позицию. Долговременные тенденции развития финансовой системы Бразилии и снижение комиссии при обменных операциях имели для промышленности противоречивые последствия. Обесценение национальной валюты удорожало импорт товаров потребления и уменьшало их конкуренцию с собственным производством. Одновременно с этим импорт станков, от которого зависело состояние промышленного парка, обходился дороже. В отдельные периоды правительство поддерживало импорт оборудования, снижая таможенные пошлины. Иногда правительство предоставляло займы и освобождало от налогов при создании предприятий базовых отраслей. Иными словами, если государство и не было противником промышленности, ему однако же было далеко до осуществления осознанной политики индустриального развития страны.

В Риу-Гранди-ду-Сул в годы Первой республики явственнее проявилась диверсификация экономики и ориентация ее на производство для нужд штата и для внутреннего рынка в масштабах страны. Основную роль в этом сыграли иммигранты, которые обосновались в качестве мелких землевладельцев в районе Серра и уже оттуда расселились по другим областям штата. В сельском хозяйстве они занимали лидирующие позиции в производстве риса, кукурузы, бобов и табака.

Как и в других регионах Бразилии, по объему вложений среди отраслей промышленности на первом месте было текстильное производство; на втором месте находилось производство напитков. Отметим здесь производство вина, которое шло с колониальных времен, но получило новый импульс с приездом итальянских и немецких иммигрантов.

Внедрение холодильных камер значительно изменило прежний достаточно кустарный способ заготовки и хранения мяса. В 1917 г. в Риу-Гранди-ду-Сул обосновались американские компании «Армур» и «Вильсон». Попытка самих скотоводов штата содержать собственные холодильные камеры не увенчалась успехом из-за нехватки средств; в 1921 г. предприятие было продано фирме «Фригорифику Англу».

Все эти инициативы пришлись на время относительного спада животноводства, производства солонины и в особенности кож. В 1890 г. вяленое мясо, солонина и кожи совокупно составляли около 55 % от стоимости экспорта. В 1927 г. этот показатель не превышал 24 %; стоимость же экспорта кож упала с 37 % до 7 %. В том же отдельно взятом 1927 г. среди предметов сельскохозяйственного экспорта на первом месте был свиной жир (20 %), затем следовали вяленое мясо и солонина (18 %) и рис (13 %).

Хотя диверсификация экономики происходила и в Сан-Паулу, и в Риу-Гранди-ду-Сул, в первом случае основой экономики являлся агроэкспорт, в то время как во втором случае развитие практически полностью было ориентировано на внутренний рынок.

Благодаря каучуку Амазония некоторое время жила как в волшебном сне: на нее пролился золотой дождь. В предыдущие десятилетия уже наметился прогресс в сборе каучука, однако значительный импульс был придан с 1880 г. Мода на велосипеды, ставшая настоящей манией в 1890-е гг., и постепенная популяризация автомобилей с начала столетия еще больше подстегнули его производство.

В период всего каучукового бума этот продукт занимал второе место в бразильском экспорте; своего максимума вывоз каучука достиг в 1898–1910 гг. В этот период каучук представлял 26 % стоимости экспорта; его опережал лишь кофе (53 % всего экспорта). Следом за каучуком шли кожи, но они составляли всего 4 % стоимости всего экспорта.

Каучуковый бум повлек за собой значительную миграцию населения в Амазонию. Подсчитано, что в 1890–1900 гг. в регион переехали около 110 тыс. человек, в большинстве своем жители штата Сеара, который периодически страдал от засухи.

Экономика, связанная со сбором и продажей каучука, вызвала к жизни рост городского населения и улучшение условий жизни по крайней мере в отдельных городах — Белеме и Манаусе. В 1890–1900 гг. население Белема практически удвоилось, увеличившись с 50 тыс. до 96 тыс. человек. Два самых крупных города Амазонии могли похвастаться электрическим трамваем, телефоном, канализацией, электрическим освещением на улицах, в то время как во многих городах все это было роскошью. При этом упомянутые изменения не привели к улучшению ужасных условий существования сборщиков каучука во внутренних районах штата. Они не привели и к диверсификации экономики, способной обеспечить развитие и в условиях кризиса.

Кризис разразился с 1910 г.; первым его симптомом стало резкое падение цен из-за иностранной конкуренции. Каучук из Бразилии всегда страдал от конкуренции со стороны каучука из Центральной Америки и из Африки, но по крайней мере превосходил соперника по своему качеству. С момента, когда англичане и голландцы заложили плантации в своих азиатских колониях, ситуация изменилась. Азиатский каучук был хорошего качества и дешев; каучуконосные растения можно было выращивать на больших площадях. Напротив, собирать каучук в отдаленных районах Амазонии становилось все дороже.

В 1910 г. азиатский каучук представлял чуть больше 13 % мирового производства; в 1912 г. его доля увеличилась до 28 %, а в 1915 г. дошла до 68 %. Попытки устроить плантации каучуконосов в Амазонии немедленного результата не дали, так как растения часто поражались вредителями. Примером этого стал эксперимент Форда (так называемая Фордландия[97]), начатый в конце 1920-х гг. и закончившийся сокрушительным провалом.

Во время Первой республики произошли важные изменения, связанные с положением Бразилии в международных финансово-экономических отношениях. Большинство инвестиций и кредитов по-прежнему исходили от Великобритании; США продолжали удерживать позиции основного рынка сбыта для главной статьи бразильского экспорта — кофе. Однако с течением времени наметилась тенденция к установлению более тесных отношений с США; эта тенденция стала более явной в 1920-е гг. После Первой мировой войны стоимость импорта из США уже превосходила стоимость импорта из Великобритании.

В 1928 г. Бразилия возглавляла список латиноамериканских стран с самым большим внешним долгом: ее долг составлял 44 % ВВП, за ней шла Аргентина (27 %) и Чили (12 %). Подсчитано, что в 1923 г. на обслуживание внешнего долга уходило 22 % доходов от экспорта. Причинами долга были расходы на государственные нужды, на финансирование инфраструктуры портов и железных дорог или же необходимость погашения предыдущих долгов.

В последние годы существования империи иностранные инвестиции шли в основном в железные дороги. При Республике подобные вложения отошли на второй план; их превзошли объемы первоначального капитала в страховые компании, банки и предприятия по производству и сбыту электроэнергии.

Основные отрасли городского хозяйства в крупных городах находились в руках иностранных компаний. Самым ярким примером здесь является канадская фирма «Лайт энд Пауэр», основанная в Торонто в 1899 г. Вначале она действовала в г. Сан-Паулу, а с 1905 г. — и в г. Рио-де-Жанейро. Компания основала в г. Сан-Паулу местное транспортное предприятие, которое занималось эксплуатацией трамваев, а также контролировала снабжение города электроэнергией. Промышленный скачок в г. Сан-Паулу был тесно связан с инвестициями канадской компании в инфраструктуру.

В области экспорториентированной экономики иностранных инвестиций в производство было немного, но они присутствовали в таких сферах, как финансирование сбыта, а также контролировали часть железнодорожных перевозок и почти весь экспорт, морской транспорт и страхование товара.

Точных данных о прибыли иностранных компаний в Бразилии нет. Судя по всему, наибольшие прибыли получали банки — на спекуляциях с нестабильным курсом бразильской валюты или на рецессии экономики. После получения правительством займа для финансирования государственного долга (1898) многие национальные банки обанкротились, что усилило позиции иностранных банков. Самый крупный английский банк — «Лондон энд Бразилиэн Бэнк» располагал большими ресурсами, чем Банк Бразилии. Данные 1929 г. показывают, что на долю иностранных банков приходилась половина всех операций.

Иностранные инвесторы стремились контролировать отрасли, в которые вкладывался их капитал, и вытеснить оттуда бразильский капитал. Они получали прибыли, связанные со значительным объемом своих инвестиций, нанимали самых лучших адвокатов и пренебрежительно поглядывали на отсталую страну. Впрочем, их действия мало отличались от поведения местной элиты. Как бы то ни было, иностранный капитал сыграл важную роль в создании базовой структуры в сфере услуг и на транспорте, способствуя тем самым модернизации Бразилии.

3.5. Социальные движения

В период Первой республики стали набирать силу социальные движения трудящихся — как в сельской местности, так и в городах. Сельские социальные движения можно подразделить на три большие группы: 1) движения, в которых религиозное содержание сочеталось с убогим существованием их участников; 2) движения, в которых религиозное содержание сочеталось с социальными требованиями; 3) движения, которые выражали социальные требования без религиозного содержания.

Восстание в Канудусе, история которого уже была кратко изложена выше, является примером социальных движений первой группы. Ко второй группе относится движение Контестаду[98]. Контестаду — название пограничной области между штатами Паранá и Санта-Катарина, владение которой они оспаривали друг у друга. Однако возникшее в этом регионе в 1911 г. движение не ставило целью разрешить данный спор. Оно появилось как союз последователей некоего «полковника», которого считали другом бедняков, и людей различного происхождения, затронутых происходившими в тех местах переменами. Среди этих людей были и сельские работники, согнанные с земли из-за строительства железной дороги и деревообрабатывающей фабрики, и те, кто был нанят для строительства железной дороги, а по окончании контрактов остался без работы.

Восставшие объединились вокруг человека по имени Жозе Мария, который погиб в первых же столкновениях с военизированными подразделениями штата и в сознании участников движения стал святым. Повстанцы разбили несколько лагерей, основанных на идее равенства и братства между живущими там. Они требовали землю, одновременно надеясь на воскрешение Жозе Мария. Военные подразделения штатов и федеральные армейские соединения разогнали мятежников розгами, и в 1915 г. с ними было покончено.

Самый выразительный пример третьей группы сельских социальных движений — забастовки с требованием выплаты зарплаты и улучшения условий труда на кофейных плантациях штата Сан-Паулу. Речь шла о сотнях подобных локальных забастовок, сведения о которых очень скудны. Самая крупная стачка произошла в 1913 г., в ней участвовали тысячи колонов, которые прибыли в область Рибейран Прету для сбора урожая. Требуя пересмотра своих трудовых контрактов, колоны парализовали работу крупных плантаций. Последовало вмешательство полиции, а также консула Италии, который претендовал на роль посредника в переговорах. В конечном счете колоны своих целей не достигли.

Для формирования движения городских трудящихся требовались как минимум такие условия, как рост городов и диверсификация их деятельности. Став местом сосредоточения фабрик и сектора услуг, города привлекали сотни и сотни трудящихся, оказавшихся в одинаковых условиях. В этом отношении разница с положением на крупных кофейных плантациях была невелика. Но в городах было гораздо больше свободы передвижения и циркуляции идей, чему не препятствовали ни серьезные различия в уровне образования, ни отсутствие каналов широкого распространения этих идей.

Но и при этом движения городских трудящихся в годы Первой республики носили ограниченный характер и достигали успехов только в исключительных случаях. Основные причины этого были связаны с экономическими и социально-политическими факторами: в первом случае речь шла о недостаточном развитии промышленности, а во втором — рабочего класса. Забастовки имели значительный резонанс только в том случае, если они были всеобщими или когда они происходили в таких ключевых сферах аграрно-экспортной системы, как железные дороги или порты. Со своей стороны, олигархические кланы вели собственные политические игры, не нуждаясь для этого в симпатиях зарождавшейся рабочей массы. Рабочие были разделены из-за межэтнического соперничества и мало расположены к самоорганизации, так как из-за одной лишь принадлежности к профсоюзу хозяева предприятия уже заносили их в «черный список». Кроме того, многие рабочие были иммигрантами, еще не расставшимися с мечтой «покорить Америку» и вернуться в Европу.

В столице Бразилии уже с конца XIX в., когда возникли первые рабочие партии, преобладали идеи весьма расплывчатого социализма, а также прагматического синдикализма, выступавшего за удовлетворение таких непосредственных требований, как увеличение зарплаты, ограничение рабочего дня, охрана здоровья, а в среднесрочном плане — признание профсоюзов со стороны патроната и государства.

В Сан-Паулу, напротив, преобладал анархизм, вернее, такая его разновидность, как анархо-синдикализм. В своей практической деятельности анархисты, понимая, какая дистанция пролегает между их программами и социальными реалиями Бразилии, оказались вынуждены, несмотря на свою революционную идеологию, сконцентрировать усилия на борьбе за те же требования, которые выдвигали и их противники. Это никак не препятствовало взаимным нападкам представителей обоих течений, что ослабляло и без того слабое рабочее движение.

Различия в идеологии и в методах борьбы в рабочем движении Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу проистекали из целого ряда факторов, связанных прежде всего с характерными чертами обоих городов и с социальным составом трудящихся.

В конце XIX в. социальная структура столицы страны была более сложной, чем в г. Сан-Паулу. В Рио-де-Жанейро были сконцентрированы социальные слои, которые в меньшей степени зависели от землевладельцев; частью этих слоев были профессионалы и чиновники из среднего класса, карьерные военные, слушатели Военной школы, студенты высших учебных заведений. Наличие молодых военных и меньшая зависимость среднего класса от землевладельцев — все это до некоторой степени способствовали проведению политики сотрудничества классов. Для протестных движений Рио-де-Жанейро в период до 1917 г. было в большей степени характерно участие в них народа в целом, чем непосредственно рабочих. Примером этого, помимо «якобинцев»[99], является происшедший в 1904 г., в период правления Родригиса Алвиса, «бунт вакцины», направленный против вакцинации от оспы.

Говоря о социальном составе трудящихся, следует напомнить, что они были сконцентрированы в основном в таких жизненно важных отраслях (железные дороги, морские перевозки, судоремонтные работы в доках), к которым правительство относилось с известной долей осторожности. Также в Рио-де-Жанейро имелся самый крупный отряд именно бразильских, а не приезжих рабочих, отношения которых с хозяевами предприятий и с правительством были проникнуты патерналистской традицией.

Социальная структура трудящихся Сан-Паулу, несмотря на рост его экономики, была менее диверсифицирована. Средний класс вращался вокруг кофейной буржуазии; в его рядах не было неспокойных военных, готовых объединиться с «теми, кто стоит ниже». Наличие большого количества иностранных рабочих, не имевших корней на новой земле, способствовало распространению влияния анархизма, который рассматривал хозяев и особенно правительство как «чужих, как врагов.

Уже с начального периода Первой республики стали формироваться рабочие организации, возникает социальная мобилизация трудящихся: появляются рабочие партии, в рядах которых было, впрочем, мало рабочих (а впоследствии их и вовсе не осталось), профсоюзы, забастовки. Анархисты даже попытались создать рабочую организацию на общенациональном уровне, учредив в 1906 г. Бразильскую рабочую конфедерацию. Но все эти действия носили спорадический характер; весьма редко привлекая внимание элит и уж тем более не вызывая их озабоченности. Своих прав трудящиеся добивались, оказывая давление на патронат, а не потому, что эти права были гарантированы законом. Поэтому, когда давление прекращалось, исчезали и права.

Подобное положение изменилось в 1917–1920 гг., когда по основным городам страны, особенно Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу, прокатилась волна крупных забастовок. В основе этого забастовочного «цикла» лежали два фактора: во-первых, рост дефицита вследствие потрясений, вызванных Первой мировой войной и спекуляцией продовольствием, а во-вторых, — революционная волна в Европе, начавшаяся после Февральской революции и последовавшей за ней Октябрьской революции 1917 г. в царской России. Рабочее движение стало вызывать беспокойство, и информация о нем заняла первые страницы газет.

Трудящиеся не собирались революционизировать общество, они лишь хотели улучшить условия жизни и получить минимальные права. Конечно, это не означает, что многие из них не были заворожены мечтой об эгалитарном обществе. В исторической памяти бразильцев более всего запечатлелась одна из трех всеобщих забастовок того периода, происшедшая в июне-июле 1917 г. в Сан-Паулу; она запомнилась настолько, что все внимание, как правило, приковано лишь к ней, оставляя за кадром более широкую панораму социальных движений.

После 1920 г. стачечная волна постепенно сходит на нет — как из-за трудностей на пути к успеху, так и из-за репрессий, которые обрушились в основном на рабочих лидеров-иммигрантов, игравших важную роль в качестве организаторов забастовок. Многие из них были высланы из страны.

Было бы преувеличением сказать, что накануне стачечной волны 1917–1920 гг. государство демонстрировало полное отсутствие интереса к регулированию трудовых отношений или к процессам синдикализации трудящихся. Однако лишь в ходе забастовочного движения оно серьезно задумалось о необходимости принятия соответствующего законодательства. Основные предложения по этому вопросу возникли в стенах Конгресса и были объединены в единый проект трудового кодекса, предусматривавшего восьмичасовой рабочий день, ограничение труда женщин и подростков, отпуск по беременности. Проект подвергся нападкам и хозяев предприятий, и большинства депутатов. В нем остался лишь один, принятый в 1919 г., закон, который регулировал возмещение ущерба при несчастных случаях на производстве.

В 1920-е гг., на фоне угасавшего рабочего движения, возникли ясные свидетельства того, что государство предприняло действия по регулированию трудовых отношений: было принято законодательство, предоставлявшее трудящимся минимальные права. В этом плане большое значение имели два закона: о предоставлении двухнедельного отпуска работникам, занятым в торговле и промышленности (1925), и об ограничении труда подростков. Однако же применение закона об отпуске зависело от дальнейшей законодательной регламентации, и вплоть до 1930 г. в сфере промышленности он не применялся из-за противодействия хозяев предприятий.

В начале 1920-х гг. в анархистском движении возник кризис. Несмотря на бурный характер забастовок, их весьма незначительные результаты породили сомнения в действенности концепций, отстаивавшихся этим движением. В то же время из-за границы в Бразилию проникали известия о разрыве анархистов и коммунистов, одержавших победу в России.

Казалось, что Октябрьская революция 1917 г. провозгласила «зарю новых времен», и те группировки левых, которые принимали ее не полностью, явно «шли не в ногу с Историей». Именно так в марте 1922 г. возникла Коммунистическая партия Бразилии[100], большинство основателей которой вышли из анархистского движения. Подобное происхождение стало исключением в Латинской Америке, где возникновение практически всех коммунистических партий стало результатом раскола соцпартий. На протяжении почти всей своей истории БКП находилась на нелегальном положении. До 1930 г. членами партии были преимущественно рабочие, число которых никогда не превышало тысячи человек. Партия подчинялась стратегическим установкам находившегося в Москве III Интернационала, который обосновывал для колониальных и полуколониальных стран необходимость осуществления буржуазно-демократической революции как предварительного этапа революции социалистической.

3.6. Политический процесс в 1920-е гг

После Первой мировой войны присутствие городского среднего класса на политической арене стало более зримым. В целом этот социальный слой стремился поддерживать тех лидеров и те движения, которые подняли бы знамя подлинного либерализма, способного реализовать на практике конституционные нормы и законы, трансформировав олигархическую республику в либеральную. Это означало, в числе прочего, необходимость чистых выборов и утверждение принципа уважения прав личности. В кругах городского среднего класса велись разговоры о социальной реформе, но главные надежды возлагались на просвещение народа, тайное голосование, создание электоральной юстиции[101].

Явственным показателем растущего политического участия городского населения стали выборы 1919 г. В них принял участие потерпевший поражение на выборах 1910 и 1914 гг. Руй Барбоза, олицетворявший протестные настроения; ему противостоял Эпитасиу Пессоа. Даже не имея в своем активе какого-либо особого электорального ресурса, Руй Барбоза получил около трети голосов и одержал победу в Федеральном округе.

Соглашения и раздоры между олигархиями на президентских выборах приобрели новые очертания. Ярким примером этого стала борьба за то, кто сменит на президентском посту Эпитасиу Пессоа. В начале 1921 г. кандидатом от альянса паулистов и «минейрус» был выдвинут губернатор штата Минас-Жерайс Артур Бернардис. Против этой кандидатуры возражал штат Риу-Гранди-ду-Сул, губернатор которого Боржис ди Медейрус обличал этот политический сговор как способ обеспечить повышение стоимости кофе в тот момент, когда страна нуждалась в сбалансированной финансовой системе. Кроме того, «гаушус» опасались и пересмотра конституции (осуществленного, впрочем, Бернардисом в 1926 г.), который ограничивал автономию штатов. К Риу-Гранди-ду-Сул присоединились и другие штаты; они образовали альянс под названием «Республиканский ответ» («Reação Republicana») и выдвинули от него в качестве оппозиционного кандидата Нилу Песанью — политика из штата Рио-де-Жанейро, происходившего из бедных слоев и выступавшего в защиту наследия и личности президента Флориану Пейшоту[102].

Именно в ходе президентской кампании проявилось недовольство военных. В армейских кругах получило распространение мнение о том, что Бернардис был настроен против военных. Эти настроения усилились после публикации в октябре 1921 г. в издававшейся в Рио-де-Жанейро газете «Коррейю да Манья» («Correio da Manhã») некоего письма. На самом деле речь шла о письмах (так как их было два), которые были посланы Бернардисом одному политическому деятелю из штата Минас-Жерайс и в которых содержались грубые оскорбления в адрес военных. Фальшивые письма подлили масла в огонь. Цель организаторов данной акции — еще больше настроить армию против кандидатуры Бернардиса — уже была достигнута, когда незадолго до выборов, назначенных на 1 марта 1922 г., оба фальсификатора признали свое авторство этих «документов».

Ситуация еще более осложнилась к июлю 1922 г., когда Бернардис уже был избран президентом, но еще не вступил в должность (это произошло только 15 ноября). Военный клуб выступил с протестом против использования правительством войск для вмешательства в политические перипетии в штате Пернамбуку. Ответом стало закрытие Военного клуба, причем правительство обосновало свои действия законом, направленным против враждебных обществу ассоциаций.

Все эти события ускорили всплеск движения тенентистов, названного так потому, что его основными участниками были представители среднего офицерского корпуса — в первую очередь, лейтенанты[103], а также капитаны.

Первым актом мятежного тенентистского движения стало восстание 5 июля 1922 г. в форте Копакабана в г. Рио-де-Жанейро. Атмосфера ложных или действительно нанесенных оскорблений в адрес армии и гонения на Военный клуб побудили молодых лейтенантов восстать в знак протеста и для «защиты чести армии». Мятеж не распространился на другие армейские подразделения. После первых пушечных залпов, произведенных восставшими, они были обстреляны и взяты в осаду. На следующий день по призыву правительства сотни тенентистов сдались, однако одна группа решила оказать сопротивление. Форт был снова обстрелян с моря и с воздуха. Семнадцать военных, к которым случайно примкнул один гражданский, решили покинуть форт через пляж Копакабана, выйдя навстречу правительственным войскам. В перестрелке погибли 16 человек, а тенентисты Сикейра Кампус и Эдуарду Гомис были ранены. Так «восемнадцать восставших из форта Копакабана»[104] положили начало легенде о тенентизме.

Спустя два года в Сан-Паулу произошло так называемое «второе издание 5 июля». Выбор даты был обусловлен желанием почтить первое выступление, а выбор места — значимостью штата Сан-Паулу. Революция 1924 г. была лучше подготовлена; ее целью было свержение правительства Артура Бернардиса. В 1920-е гг. Бернардис сконцентрировал на себе всю ту ненависть, которую тенентисты испытывали по отношению к господствовавшей олигархии. Формальное лидерство в тенентистском движении принял на себя перешедший на сторону тенентистов генерал Изидору Диас Лопис — офицер из штата Риу-Гранди-ду-Сул, который в эпоху правления президента Флориану Пейшоту сражался на стороне федералистов[105]. Наибольшую активность проявляли офицеры братья Жуарис и Жуаким Тавора, Эдуарду Гомис, Эстилак Леал, Жуан Кабанас, Мигел Коста. Присутствие среди восставших Мигеле Косты — влиятельного офицера из военизированных подразделений штата Сан-Паулу, — обеспечило им поддержку этих и подобных им подразделений штата.

Начавшись со взятия ряда казарм, движение переросло в сражение за Сан-Паулу: революционеры взяли в свои руки управление городом и удерживали его вплоть до 27 июля. После этого они оставили столицу штата и направились вглубь его территории, двигаясь в западном направлении. Таким образом возникла так называемая «паулистская колонна», которая закрепилась на западе штата Паранá в местечке неподалеку от устья реки Игуасу. Там прибывшие из Сан-Паулу тенентисты в ожидании другой колонны, двигавшейся из штата Риу-Гранди-ду-Сул, столкнулись с верными правительству войсками.

Что же касается штата Риу-Гранди-ду-Сул, то там восстание тенентистов вспыхнуло в октябре 1924 г.; особую роль в нем сыграли лейтенант Жуан Алберту и капитан Луис Карлос Престес[106]. Восстание было поддержано оппозиционными ПРР силами; тем самым тенентизм оказался втянут в местные политические разногласия. После нескольких сражений тенентисты-«гаушус» переместились в направлении штата Паранá, двигаясь навстречу тенентистам-паулистам. В апреле 1925 г. обе группы соединились и приняли решение пересечь всю Бразилию, распространяя революционные идеи и поднимая население на борьбу против олигархии. Они рассчитывали также привлечь к себе внимание правительства, способствуя возникновению новых восстаний в городах.

Так возникла колонна по руководством Мигела Косты и Луиса Карлоса Престеса, которая в конечном счете стала известной под именем «колонны Престеса». Колонна совершила невероятный поход по внутренним районам страны, пройдя до февраля-марта 1927 г. около 24 тыс. км; после этого последние участники движения объявили его завершенным и переместились на территорию Боливии и Парагвая. Колонна никогда не насчитывала более 1500 человек, и это количество сильно колебалось в зависимости от прихода и ухода случайных участников и «попутчиков». Колонна избегала прямых столкновений с серьезными военными силами, быстро переходя из одного населенного пункта в другой. Поддержка со стороны сельского населения оказалась иллюзией. Возможность достичь военных успехов была у колонны практически нулевой. Вместе с тем она стала символом для некоторых слоев городского населения, разочарованных правящей элитой. Как бы ни разворачивались события, им казалось, что еще оставалась надежда на изменение судеб Республики, как это продемонстрировали герои, которые ради спасения страны подвергали себя всевозможным опасностям.

Тенентизм был по преимуществу движением военных из сухопутных сил. Что же касается военно-морского флота, то там единственным откликом на это движение стало восстание во главе с лейтенантом Эрколину Каскарду на броненосце «Сан-Паулу» в ноябре 1924 г., вовлекшее в свои ряды представителей среднего офицерства. Обменявшись выстрелами с береговой артиллерией крепостей, расположенных в заливе Гуанабара, броненосец вышел в открытое море и дошел до Монтевидео, где восставшие и нашли себе пристанище.

В самом крупном за годы Первой республики восстании на флоте основными участниками стали матросы — преимущественно негры и мулаты, которых набирали из беднейших слоев населения. Это был так называемый «бунт плетей» (Revolta da Chibata), начавшийся 22 ноября 1910 г. Его участники не стремились к свержению правительства, но хотели положить конец плохому обращению и жестоким телесным наказаниям. Бунт вспыхнул почти одновременно на нескольких военных кораблях, стоявших на якоре в заливе Гуанабара, и начался с неожиданной смерти нескольких офицеров. Одним из главных лидеров восстания был матрос Жуан Кандиду. Под угрозой мятежа эскадры Конгресс декретировал амнистию, если восставшие подчинятся властям; было достигнуто решение изъять порку плетьми из арсенала постоянных телесных наказаний, фигурировавших в дисциплинарном уставе военно-морского флота.

Участники движения приняли эти условия, и мятеж закончился. Затем взбунтовались морские пехотинцы, восстание которых было жестоко подавлено; репрессий не избежали и Жуан Кандиду вместе с другими руководителями «бунта плетей», несмотря на то, что они не участвовали в выступлении морских пехотинцев. «Корабль смерти» под названием «Спутник» вышел из Рио-де-Жанейро в направлении Амазонии, на его борту были мятежные матросы, воры, сутенеры и проститутки. В пути многие умерли или были расстреляны. Участники ноябрьского «бунта плетей» были осуждены под предлогом их участия в восстании морских пехотинцев. В конце концов их оправдали, но они провели полтора года в тюрьме, без связи с внешним миром и подвергаясь физическому насилию.

Что же представлял собой тенентизм? Каковы были его цели? Для ответа на этот вопрос вспомним о процессах, происходивших и внутри армии, и в обществе.

По сравнению с начальным периодом Республики в системе подготовки офицеров произошли многие изменения. Военная школа Прайа-Вермелья[107] была окончательно закрыта в 1904 г., когда в ее стенах произошло последнее восстание. До 1911 г. правительство располагало только Военной школой в Порту-Алегри. В 1911 г. в Рио-де-Жанейро была создана Военная школа Реаленго[108]. Обучение там сильно отличалось от того, которое давалось ее предшественницей. Преподавание концентрировалось вокруг военных дисциплин, в нем не было того разнообразия, которое отличало прежнюю Военную школу, находившуюся под влиянием позитивизма. Целью Военной школы Реаленго было не воспитание солдат-граждан, которые, находясь в армии, одновременно были бы включены в гражданское общество и в политику; здесь же речь шла о подготовке профессиональных военных.

Подготовка офицеров улучшилась, когда в 1906–1910 гг. три группы были направлены на обучение в Германию. Президент Эрмис да Фонсека, присутствовавший на крупных военных маневрах 1910 г. в Германии, был горячим поклонником немецкой системы организации армии. Годы спустя, уже в 1920 г., обновление армии стало значительнее, что было связано с прибытием французской военной миссии. Германия проиграла Первую мировую войну, и было необходимо искать новую модель армейской организации.

Несмотря на большую профессионализацию офицеров, они не могли не иметь собственных взглядов на общество и на существовавшую систему власти. В годы президентства маршала Эрмиса да Фонсеки группа военных и гражданских лиц создала в президентском окружении некую «группу давления». Ее члены были названы «спасателями», поскольку намеревались спасти республиканские институты. В чем же состояло это «спасение»? Речь шла об ослаблении власти олигархии в тех местностях, где, как представлялось, это можно было сделать с наибольшей легкостью и где социальное неравенство было наиболее шокирующим. В контексте обострения проблем внутри и вне армии тенентистов можно рассматривать как наследников «спасателей». Кроме того, когда возник тенентизм, президентами были уже не военные, а гражданские лица, опутанные множеством ограничений.

Что же касается армии, то одной из главных причин недовольства среднего офицерского состава была негибкость и жесткость военной системы, затруднявшая возможность продвинуться по служебной лестнице и занять более высокие посты. Критиковались и высшие офицеры: их обвиняли в том, что они были заодно с коррумпированными правительствами. Таким образом, тенентисты стремились очистить не только все общество, но и тот институт, из которого они сами происходили.

В 1920-е гг. восставшие военные не имели ясного видения политических перемен. Они предполагали дать стране централизованную власть, которая воспитала бы народ и проводила бы некую смутно очерченную националистическую политику[109], — и с связи с этим говорили о необходимости перестроить государственный аппарат для того, чтобы «созидать Нацию». Они обосновывали тезис о том, что одно из самых больших зол, которые несло с собой господство олигархии, заключалось во фрагментации Бразилии, в ее превращении в «двадцать феодальных владений», хозяева которых отобраны правящими политиками.

Хотя в тот период тенентистам и не удалось сформулировать антилиберальную программу, они не считали «подлинный либерализм» инструментом укрепления страны. Они выступали за ограничение прямых выборов и всеобщего избирательного права, стремясь провести мысль о полезности авторитарного пути развития для реформирования государства и общества.

Являлся ли тенентизм, как это принято считать, репрезентативным движением среднего класса? Хотя он и снискал себе в 1920-е гг. широкие симпатии этого социального слоя, было бы упрощением сводить это движение лишь только к самовыражению среднего класса. С точки зрения социального происхождения, тенентисты в своем большинстве были выходцами из военных семей или из семей обедневшей элиты Северо-Востока. Очень немногие из них происходили из городских слоев Рио-де-Жанейро или Сан-Паулу. Кроме того, необходимо напомнить, что тенентисты были лейтенантами[110], т. е., иными словами, военными. На их мировоззрение наложило свой отпечаток главным образом то, что осознавать себя социальной силой они стали, будучи частью армии. Подобные представления были свойственны именно им, и столь же специфическим было и их недовольство тем институтом, к которому они сами же и принадлежали.

Если не принимать во внимание определенную поддержку, которой располагали тенентисты, в конечном счете они противостояли правительству практически в одиночку. Им не удалось привлечь армию на свою сторону. До 1930 г. ни одна весомая группа из числа гражданской элиты не была расположена разыграть столь радикальную политическую карту. Радикализм же проистекал не из содержательного наполнения действий тенентистов, а из методов их борьбы, главным из которых был путь вооруженного противостояния.

Президент Артур Бернардис (1922–1926), выходец из штата Минас-Жерайс, управлял страной в тяжелой ситуации; ему не раз приходилось прибегать к введению осадного положения. Будучи крайне непопулярным среди городского населения, особенно в Рио-де-Жанейро, он развязал весьма суровые по меркам той эпохи репрессии. Население было недовольно сложной финансовой обстановкой. В результате массированной денежной эмиссии, неоднократно производившейся Эпитасиу Пессоа в 1921–1923 гг. в целях реализации уже третьей операции по повышению стоимости кофе, упал обменный курс и возросла инфляция.

В годы правления Бернардиса произошло важное событие, связанное с «кофейной политикой». Среди основных забот президента было обслуживание внешнего долга; платежи по нему росли по мере того, как с 1927 г. возобновились выплаты не только процентов, но и основной части внешней задолженности. В конце 1924 г. прибывшая в Бразилию английская миссия по финансовым вопросам во главе с лордом Монтегью изучила ситуацию в стране. В докладе, направленном в администрацию президента Бразилии, указывалось на серьезные риски, связанные с операциями по повышению стоимости кофе и с эмиссией бумажных денег. Очевидно, что международные кредиторы опасались, что Бразилия не сможет выполнить свои обязательства.

В этой обстановке федеральное правительство было не очень расположено отстаивать интересы производителей кофе. В то же время последние усиливали критику кабинета за то, что он оставил в стороне проблемы, связанные с кофейным производством. Выход был найден в том, чтобы перевести «защиту кофейного сектора» с федерального уровня на уровень штата Сан-Паулу, который всегда стоял на страже его интересов. Подобная протекция приводила к постоянному изменению вектора «кофейной политики». Начиная с этого момента, федеральное правительство уже не раскрывало защитный «зонтик» для кофейного сектора, делая это лишь в кризисной ситуации. Этот «зонтик», однако же, должен был быть раскрыт постоянно. Правительство штата Сан-Паулу взяло под свою ответственность организацию процесса доставки кофе в порт Сантус, а также в случае необходимости обязалось его скупать. Казалось, что федеральный центр больше никогда не будет действовать в этой области или, в крайнем случае, будет лишь смягчать кризисы кофейного производства.

Передача власти от Бернардиса к следующему президенту протекала спокойно. Ротация претендентов на президентский пост от штатов Сан-Паулу и Минас-Жерайс нашла свое выражение в избрании Вашингтона Луиса, хотя он и был не «чистым паулистом», а «паулистом из Макаэ» — уроженцем данного города в штате Рио-де-Жанейро. Главной задачей нового президента стала стабилизация национальной валюты, что в итоге позволило бы добиться конвертируемости всех находившихся в обращении бумажных денег.

В 1920-е гг. политическое развитие штатов Риу-Гранди-ду-Сул и Сан-Паулу носило разнонаправленный характер. В то время как различные группы элиты штата Риу-Гранди-ду-Сул, пройдя через крупный военный конфликт, стремились к сближению, в штате Сан-Паулу ПРП закончилась партийная монополия. В 1927 г., после гражданской войны, в штате Риу-Гранди-ду-Сул был избран губернатором Жетулиу Варгас — бывший министр финансов в правительстве Вашингтона Луиса. Варгас предпринял шаги по достижению окончательного соглашения между ПРР и оппозицией, что отразилось на положении штата в составе федерации: оно серьезно укрепилось, что и продемонстрировали события 1929–1930 гг.

В штате Сан-Паулу процессы дифференциации общества, помимо прочих факторов, привели к тому, что ПРП больше не могла отражать все интересы (многие из них носили личный характер) и все политические концепции. В существовании несогласных внутри партии не было ничего нового, но до 1920-х гг. их влияние было весьма ограничено. А в 1926 г. возникла Демократическая партия (ДП — Partido Democrático, PD), имевшая либеральную программу. Основной целью партии было проведение политической реформы, которая включала бы в себя такие положения, как обязательное участие в выборах, тайное голосование, политическое представительство меньшинства, независимость трех ветвей власти, передача контроля над выборами в руки судебной власти.

Руководящие кадры ДП в основном состояли (по крайней мере, до 1930 г.) из авторитетных профессионалов, придерживавшихся либеральных взглядов, и молодежи — сыновей кофейных плантаторов. Руководителем партии был избран снискавший всеобщее уважение советник Антониу Праду — представитель крупной паулистской буржуазии и старый противник ПРП и ее идеологии. ДП привлекла в свои ряды и иммигрантов, но редакционная политика ее печатного органа — «Диариу насионал» («О Diário Nacional») — указывала на то, что основой партии был традиционный средний класс. Иммигранты же, особенно «плутократы от индустрии», становились мишенью для резкой критики.

ДП отличалась от правящей ПРП либеральной идеологией, которую последняя отвергала, а также своим относительно более молодым составом. ДП пробудила энтузиазм значительной части среднего класса, не избалованной благами и щедротами от партии власти, которая стремилась расширить свое присутствие и в обществе, и в органах управления штата. Неверным было бы считать, что ДП представляла собой современную партию крупных городов в отличие от архаичной ПРП, сферой влияния которой была деревня. ДП также имела ряд оплотов в сельской местности, где она применяла те же коронелистские методы, что и ее противники.

Разделение на партийные кланы в штате Сан-Паулу способствовало ослаблению его присутствия на общенациональной политической арене, в отличие от Риу-Гранди-ду-Сул.

3.7. Революция 1930 г.

В начале 1929 г., на заключительном этапе относительно спокойного президентства Вашингтона Луиса, среди элит крупных штатов возник раскол, который привел к окончанию Первой республики.

Разногласия начались в тот момент, когда Вашингтон Луис неожиданно стал настаивать на кандидатуре паулистского кандидата на следующих президентских выборах. Более того, не ограничившись этим, он прямо указал на кандидатуру губернатора штата Сан-Паулу Жулиу Престиса. Подобное поведение Вашингтона Луиса толкнуло «минейрус» и «гаушус» к заключению договора, который до некоторой степени воспроизводил расстановку сил времен президентской кампании 1909–1910 гг.

В середине 1929 г. после многочисленных переговоров оппозиция (в лице «минейрус» и «гаушус») выдвинула кандидатуры Жетулиу Варгаса на пост президента и Жуан Пессоа — на пост вице-президента. Жуана Пессоа был племянником Эпитасиу Пессоа и губернатором штата Параиба[111]. Был сформирован Либеральный альянс, который и должен была вести президентскую кампанию. Жетулиу Варгас получил поддержку от паулистской ДП, а Жулиу Престис — от политического течения, отколовшегося от ПРМ.

Программа Либерального альянса отражала устремления тех региональных правящих группировок, которые не были связаны с кофейным производством и целью которых было воздействовать на средний класс. В программе говорилось о необходимости стимулировать национальное производство в целом, а не только кофейную отрасль, с позиций поддержания финансовой стабильности критиковались способы валоризации кофе, и именно в этом пункте предложения Либерального альянса не противоречили политике Вашингтона Луиса. В программе содержались некоторые меры по защите трудящихся. Но особый упор был сделан на защите индивидуальных свобод, требовании амнистии (в том числе для тенентистов) и политической реформы для обеспечения так называемой «электоральной истины»[112].

Несмотря на некоторые недомолвки и умолчания со стороны Жетулиу Варгаса, который на определенном этапе стремился к соглашению с президентом[113], президентская кампания набирала обороты. Молодежные «караваны»[114] Либерального альянса побывали во всех основных городах Северо-Востока. Самого же кандидата в президенты с энтузиазмом встречали на митингах в Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу.

В октябре 1929 г., в самый разгар избирательной кампании, разразился мировой экономический кризис, поставивший кофейную отрасль в сложное положение. Постоянная защита кофейного бизнеса порождала у производителей кофе ожидания твердой прибыли, гарантированной государством. Вследствие этого в штате Сан-Паулу расширялись кофейные плантации, и многие брали займы под высокие проценты для выращивания кофе. Кризис же 1929 г. спровоцировал резкое падение мировых цен. Поскольку за этим последовало сокращение потребления кофе, стало невозможно компенсировать падение цен расширением объема продаж. Плантаторы, набравшие долги в расчете на будущие прибыли, оказались в безвыходном положении.

Наступило взаимное непонимание между производителями кофе и федеральным правительством. Первые требовали от Вашингтона Луиса противостоять кризису путем предоставления им новых финансовых ресурсов и введения моратория на их долги. Поглощенный реализацией плана поддержания стабильности обменного курса, что в результате оказалось напрасным, президент отказался выполнить эти требования. В штате Сан-Паулу поднялась волна недовольства. Однако разрыва между кофейными плантаторами и федеральным правительством не произошло. На результатах выборов кризис почти не отразился. Хотя ДП и стала частью Либерального альянса, это не означало, что победа оппозиции могла бы привести к большему учету интересов кофейного сектора.

1 марта 1930 г. на выборах победил Жулиу Престис. Либеральный альянс, на словах осуждая использование им властного административного ресурса, на деле и сам его использовал. «Электоральные машины» штамповали голоса во всех штатах, включая Риу-Гранди-ду-Сул, где предполагалось, что Жетулиу Варгас одержал победу 298 627 голосами против 982.

Результат выборов не был одобрен молодыми представителями оппозиции. Они избрали путь, которому практически в одиночку прошли тенентисты. Хотя движение тенентистов и потерпело поражение, оно продолжало оставаться важной силой ввиду как военного опыта своих участников, так и авторитета, который оно снискало внутри армии. Теперь создались условия для сближения молодых политиков и мятежных военных, и, несмотря на некоторые взаимные ограничители, оно состоялось.

Единственным серьезным исключением стал Луис Карлос Престес. В мае 1930 г. Престес, наиболее уважаемая фигура тенентистского движения, выступил с манифестом, в котором провозглашал себя революционным социалистом и осуждал оказание поддержки «оппозиционным» олигархиям. По его мнению, противоборствовавшие силы были не более чем игрушкой в более масштабной битве между британским и американским империализмом за контроль над Латинской Америкой.

После встречи Престеса во время его изгнания в Боливии с одним из основателей БКП Астрожилду Перейрой он попал под влияние коммунистов. Это влияние росло через чтение литературы и контакты с коммунистическими лидерами Аргентины и Уругвая. Однако Престес не сразу вступил в БКП. С небольшой группой соратников он основал Лигу революционного действия (Liga da Ação Revolucionaria). На протяжении нескольких лет БКП осуждала «персонализм Престеса» — до тех пор, пока в 1934 г. он не вступил в эту партию по распоряжению из Москвы.

В середине 1930 г. подготовка революционного заговора шла плохо. Она обрела второе дыхание в связи с совершенно неожиданным событием. 26 июля Жуан Дантас — один из политических противников Жуана Пессоа — убил последнего в кондитерской в Ресифе. В этом преступлении переплелись и частные, и государственные интересы. Акцент в тот момент был сделан на государственных мотивах, поскольку афиширование частных мотивов произошедшего нанесло бы ущерб образу Пессоа как мученика революции. Смерть Пессоа имела большой резонанс и была использована в политических интересах. На похоронах Пессоа в столице страны, куда было доставлено его тело, присутствовало множество людей. Это стало подарком для оппозиционеров, которые получили в свои руки серьезное оружие: с этого момента им стало легче разворачивать революционную деятельность.

Важным обстоятельством стали и выигрышные перестановки внутри армии: так, общее командование вооруженным движением оказалось в руках человека, который считался представителем высшего эшелона руководства вооруженных сил. Это был Гоис Монтейру (тогда он находился в звании подполковника). Он родился в штате Алагоас, но его карьера была связана со штатом Риу-Гранди-ду-Сул. Еще с 1906 г., в бытность свою слушателем Военной школы, Гоис Монтейру был знаком с Жетулиу Варгасом и с другими политиками Риу-Гранди-ду-Сул; с ними вместе он участвовал в перипетиях внутренней борьбы в этом штате. В 1920-е гг. он не был революционером, а напротив, сражался против «колонны Престеса» в северо-восточных штатах.

3 октября 1930 г. в штатах Минас-Жерайс и Риу-Гранди-ду-Сул вспыхнула революция. В штате Сан-Паулу ДП практически не участвовала в формулировании революционных требований, находясь на обочине событий, и ситуация там оставалась без изменений. В штате Минас-Жерайс было отмечено некоторое сопротивление. На Северо-Востоке движение под командованием Жуариса Таворы выступило на рассвете 4 октября; центром операций стал штат Параиба. Для закрепления успеха революции в штате Пернамбуку Жуарис Тавора опирался на население столицы штата — Ресифе. Народ занял здания представительств федеральной администрации и оружейный склад, в то время как железнодорожные служащие британской компании «Great Western» начали забастовку.

После этого ситуация на Северо-Востоке оказалась для революционеров неопределенной, и внимание было перенесено на те воинские подразделения, которые, поставив под свой контроль южные регионы страны, вели подготовку для вторжения в штат Сан-Паулу. Однако 24 октября 1930 г., до решающего сражения, члены армейской верхушки, выступив в Рио-де-Жанейро от имени сухопутных и военно-морских сил, сместили с должности президента страны и образовали Временное правительство (правительственную жунту).

Временное правительство стремилось остаться у власти, но отступило перед лицом народных выступлений и действий пришедших с Юга революционеров. Жетулиу Варгас прибыл на поезде в Сан-Паулу, а оттуда проследовал в Рио-де-Жанейро, где его уже ожидали 3 тыс. солдат-«гаушус». Человек, который, став лидером страны, будет обосновывать необходимость национального единства, в тот момент постарался как можно более явственно продемонстрировать свою региональную принадлежность. Он прибыл в столицу Республики в военной форме, выставляя напоказ свою широкополую шляпу, какие носят в пампе. Символический смысл этого триумфа «регионализма» был дополнен тем, что «гаушус» привязали своих лошадей к обелиску на авениде Риу-Бранку. Вступление Жетулиу Варгаса в должность президента 3 ноября 1930 г. ознаменовало конец Первой республики и начало новой эпохи, которая в тот момент еще не обрела четких очертаний.

Революционное движение 1930 г. в Бразилии вписывается в общий контекст нестабильности, спровоцированной мировым экономическим кризисом 1929 г. и характерной для всей Латинской Америки. В 1930–1932 гг. в странах континента произошли 11 революционных выступлений, в основном военного характера. Военный переворот генерала Урибуру в Аргентине (сентябрь 1930 г.) произвел демонстрационный эффект в Бразилии; оппозиция приветствовала его и выставляла в качестве примера для подражания.

Революция 1930 г. не была совершена представителями некоего нового социального класса, будь то средний класс или промышленная буржуазия. Средний класс стал опорой Либерального альянса, но был слишком разнородным и зависимым от землевладельцев, чтобы суметь сформулировать собственную политическую программу.

Что же касается промышленников, то необходимо напомнить, что при становлении социальной организации Первой республики поначалу на первый план вышли региональные черты различных групп, составлявших этот класс. Если взять пример Сан-Паулу, то можно проследить, как на протяжении долгих лет шел процесс постепенного отделения промышленной буржуазии от аграрного сектора, что выразилось в образовании в 1928 г. Центра промышленников штата Сан-Паулу (Centro das Indústrias do Estado de São Paulo). Но это размежевание не дошло до того, чтобы подорвать согласие внутри правящего класса во имя интересов паулистов. Крупные промышленники опирались на протекцию ПРП, в которой они были представлены. У них не было никаких резонов симпатизировать оппозиции, так как они были одной из мишеней ее критики. Поэтому неудивительно, что ассоциации промышленников открыто поддержали кандидатуру Жулиу Престиса.

В Рио-де-Жанейро промышленники имели свою организацию в лице Центра промышленников Бразилии (ЦПБ — Centro Industrial do Brasil, CIB). В конце 1920-х гг. крупные представители промышленной буржуазии столицы занимали правительственные посты. Например, в 1929 г., в разгар экономического кризиса, текстильный магнат Мануэл Гильерми да Силвейра был избран президентом Банка Бразилии (Banco do Brasil). Когда вспыхнула революция 1930 г., ЦПБ выразил свою солидарность президенту Вашингтону Луису и расценил восстание как «событие, наносящее значительный ущерб экономическому положению страны». Конечно, нельзя не признать, что вскоре после победы революционеров промышленники Рио-де-Жанейро стали стремиться к сближению с правительством. Однако это вовсе не говорит о том, что Жетулиу Варгаса можно было бы считать представителем класса предпринимателей. Напротив, это показывает, что сам факт сближения с государством — будь то до или после 1930 г. — являлся решающим фактором укрепления промышленной буржуазии.

Победители 1930 г. были весьма разнородны как в социальном, так и в политическом отношении. Они объединились в борьбе против одного и того же противника, но цели их были разными: старая олигархия как типичный представитель региональных господствующих классов стремилась к большему учету своих интересов, выражала желание получить больше личной власти при минимуме перемен; более молодые политики стремились перестроить политическую систему и пошли на временный союз с тенентистами, образовав группу так называемых «гражданских лейтенантов»; движение тенентистов, которое в глазах высшего армейского руководства являло собой угрозу, отстаивало принцип централизации власти и проведение ряда социальных реформ; Демократическая партия претендовала на то, чтобы контролировать правительство штата Сан-Паулу, и намеревалась проводить в жизнь принципы либерального государства, которые зримо обеспечивали бы ее господство.

После 1930 г. элиты чередовались у власти, но это не означало серьезного разрыва с предшественниками. Традиционные олигархические группы сошли со сцены, началось политическое восхождение таких слоев, как военные, дипломированные специалисты, молодые политики, а позже и промышленники.

С самого начала новое правительство стремилось сосредоточить в своих руках принятие решений как в финансово-экономической области, так и в сфере политики. Тем самым оно стало арбитром в столкновении различных интересов. Олигархический тип власти, основанный на силе штатов, терял свою базу и опору. Олигархии не исчезли, как не прекратила свое существование и клиентелистская модель отношений, но импульс теперь исходил из центра к периферии, а не из периферии к центру. После 1930 г. возник новый тип государства, который отличался от олигархического не только централизацией, с одной стороны, и большей степенью автономии[115] — с другой, но и рядом других черт: 1) деятельностью в экономической области, направленной на последовательное достижение целей индустриализации; 2) деятельностью в социальной области, направленной на предоставление определенной социальной защиты городским трудящимся и одновременно на их классовую интеграцию по модели, разработанной верховной властью; 3) приданием центральной роли вооруженным силам, особенно сухопутным войскам, как опоре в деле создания базовых отраслей промышленности и гаранту порядка внутри страны.

Жетулистское государство[116] продвигало национальный капитализм, опираясь внутри госаппарата на вооруженные силы, а в обществе — на союз промышленной буржуазии и некоторых слоев городских трудящихся. Именно таким образом, а отнюдь не в силу своего участия в революции 1930 г., промышленная буржуазия получала возможности для своего продвижения, постепенно обретая голос и силу внутри правительства. Да и сам проект индустриализации в гораздо большей степени исходил из кабинетов правительственных чиновников, чем от предпринимателей.

Все описанные выше преобразования не произошли в мгновение ока, не осуществлялись они и в соответствии с неким коллективно разработанным революционным правительством планом. Эти реформы проводились в течение долгих лет, во время которых акцент делался на том или ином их аспекте. Таким образом, только с высоты прошедшего времени можно получить ясное представление обо всей их совокупности.