Краткая история быта и частной жизни

Глава 15 Спальня

Спальня — странное место. Здесь мы проводим больше всего времени, почти ничего не делая, однако именно в спальне разыгрывается множество самых драматических сюжетов нашей жизни. Если вы умираете, плохо себя чувствуете, устали, тоскуете, у вас проблемы сексуального характера, если вам хочется плакать или вы чем-то расстроены — так сильно, что хотите укрыться от окружающего мира, — то вас, скорее всего, можно будет застать именно в спальне.

Так было на протяжении многих веков, но примерно в то время, когда преподобный мистер Маршем строил свой дом, к жизни за дверью спальни добавилось совершенно новое измерение — страх. Никогда раньше люди не испытывали столько тревог в маленьком помещении, сколько викторианцы в своих спальнях.

Сами наши тела служили отдельным источником беспокойства. Даже самые чистоплотные люди под покровом ночи превращались в источники токсинов. «Вода, выделяемая во время дыхания, — объясняла Ширли Форстер Мерфи в своей книге «Наши дома и как сделать их «здоровыми»» (1883), — содержит посторонние включения; она осаждается на внутренних поверхностях зданий, стекает зловонными ручейками и… впитывается в стены», причиняя серьезный, но несколько неопределенный вред. Почему же эта вода не причиняет вреда человеку, находясь в его организме? Такой вопрос даже не рассматривается. Достаточно и того, что дышать по ночам вредно.

Женатым парам рекомендовалось спать в отдельных односпальных кроватях — не только для того, чтобы избежать постыдного возбуждения при случайном прикосновении, но и для того, чтобы снизить риск смешения индивидуальной нечистоты друг друга. Ведущие медики того времени мрачно предупреждали: «Воздух, который окружает тело под ночными одеждами, крайне загрязнен и насыщен ядовитыми веществами, которые просачиваются через поры кожи». По подсчетам одного викторианского врача, до 40 % смертей в Америке происходило из-за постоянного пребывания в нездоровом воздухе во время сна.

С кроватями тоже приходилось повозиться. Следовало регулярно переворачивать и взбивать матрасы, что было нелегкой задачей. Обычная перьевая перина содержала сорок фунтов перьев. В подушках и валиках было примерно столько же, и все это требовалось время от времени вспарывать и проветривать, чтобы перья не начали плохо пахнуть.

Многие владельцы загородных домов держали гусей, которых ощипывали по три раза в году, чтобы наполнить свои перины новыми перьями (неприятная процедура как для гусей, так и для слуг). Взбитая перина выглядела божественно, но тот, кто на ней спал, погружался в глубокую душную расщелину между вздымающимися холмами. Перина опиралась на веревочную сетку, натянутую на каркас кровати. Сетку можно было подтянуть, когда она начинала провисать, но она все равно не обеспечивала достаточного удобства. Пружинный матрас изобрели в 1865 году, но сначала он был не слишком надежным: пружины то и дело протыкали обивку и могли коварно уколоть спящего.

Популярная американская «Энциклопедия Гудхолма» XIX века разделила матрасы на десять степеней комфортности в зависимости от их набивки: пух, перо, шерсть, шерстяные очески, волос, хлопок, древесная стружка, морские водоросли, опилки, солома.

Если древесная стружка и опилки попадают в десятку лучших материалов для набивки матрасов, значит, на дворе стоят довольно грубые времена. Матрасы были раем не только для клопов, блох и моли (все они обожали старые перья), но и для мышей и крыс. По ночам люди нередко просыпались от тихого копошения и шуршания в собственной перине.

Дети, которые спали на низких выдвижных кроватях, скорее всего, больше всех страдали от нашествия этих усатых тварей. Где бы ни находились люди, крысы сопровождали их повсюду. Американка Элиза Энн Саммерс вспоминала в 1867 году, как они с сестрой каждую ночь брали с собой в постель охапки туфель, чтобы кидаться ими в крыс, бегавших по полу. Сюзанна Августа Фенимор Купер, дочь знаменитого писателя, рассказывала, что никогда не забудет, как по ее кровати сновали крысы.

Уже Томас Трайон, автор «Книги о здоровье и благополучии» (1683), жаловался на то, что перья привлекают клопов, и советовал набивать матрасы свежей соломой. Кроме того, он полагал (не без основания), что перья обычно бывают испачканы фекалиями несчастных напуганных птиц, из которых эти перья выщипали.

Исторически самым обычным наполнителем была солома, которая, однако, кололась через тиковый чехол, и потому спать на таких матрасах было мучением. Но часто использовали и другие доступные наполнители. В детстве Авраама Линкольна матрасы и подушки набивали сухой листовой оберткой кукурузы — наверное, она громко хрустела и была неудобной. Если человек не мог позволить себе перьевой матрас, он набивал его шерстью или конским волосом, которые были дешевле, но обычно издавали неприятный запах.

В шерсти часто заводилась моль. Для того чтобы от нее избавиться, шерсть вынимали и кипятили — такая процедура была весьма утомительной. В самых бедных домах иногда вешали на столбик кровати коровью лепешку, полагая, что она отпугивает моль.

Летом в жарком климате комнаты наводняли разные насекомые; некоторые просто раздражали, а некоторые были опасны. Иногда кровать защищали сеткой, однако это было рискованно: сетки легко воспламенялись. Один путешественник, побывавший в северной части штата Нью-Йорк в 1790-х годах, писал, что хозяева дома, где он жил, действуя из лучших побуждений, в целях дезинфекции перед сном наполняли его комнату дымом и ему приходилось задыхаясь, на ощупь пробираться к своей кровати. Стальные сетки от насекомых появились довольно рано — они, например, были у Джефферсона в Монтичелло, — но не пользовались большим спросом из-за дороговизны.

Долгое время кровать была для большинства домовладельцев самым ценным имуществом. Например, в эпоху Уильяма Шекспира приличная кровать с балдахином стоила пять фунтов стерлингов, половину годового заработка школьного учителя. Поскольку они были так ценны, самая лучшая кровать часто стояла на первом этаже, иногда в гостиной, чтобы ее могли увидеть гости и даже случайные прохожие, заглянувшие в открытые окна. Обычно такие кровати берегли для особо важных гостей и сами почти ими не пользовались. Вот почему Шекспир в своем завещании оставил свою «вторую, лучшую» кровать жене Анне.

Наши современники могли бы расценить подобное завещание почти как оскорбление, однако «вторая, лучшая» кровать почти наверняка была супружеской, а значит, с ней были связаны самые нежные воспоминания. Почему Шекспир решил упомянуть в своем завещании эту кровать — загадка, ведь вдова в любом случае получала в наследство все кровати в доме, но это никак нельзя расценивать как знак пренебрежения.

В былые времена уединение понималось совсем не так, как сегодня. Даже в XIX веке улечься спать с незнакомым человеком в одной кровати в гостинице было обычным делом, и авторы дневников часто писали, как они были разочарованы, когда к ним в постель забирался поздно прибывший незнакомец. В 1776 году Бенджамину Франклину и Джону Адамсу пришлось делить постель в гостинице Нью-Брансуика, штат Нью-Джерси, и они всю ночь ссорились из-за того, надо ли открывать окно или нет.

Слуги нередко спали в изножье хозяйской кровати, чтобы можно было легко исполнить любую просьбу хозяина. Из письменных источников становится ясно, что камергер и шталмейстер короля Генриха V присутствовали в спальне, когда король спал с Екатериной Валуа. В дневниках Сэмюэла Пипса сказано, что служанка спала на полу его супружеской спальни в качестве живой сигнализации на случай ограбления. В подобных обстоятельствах прикроватный полог не обеспечивал нужного уединения; к тому же он был убежищем для пыли и насекомых, а сквозняки легко его раздували. Помимо прочего, прикроватный полог мог быть пожароопасен, как, впрочем, и весь дом целиком: от тростникового напольного покрытия до соломенной крыши. Почти каждый справочник по домоводству предупреждал, что нельзя читать при свечах в постели, но многие пренебрегали этим советом.

В одной из своих работ Джон Обри, историк XVII века, рассказывает смешную историю, касающуюся свадьбы дочери Томаса Мора Маргарет и некоего Уильяма Ропера. Ропер пришел как-то утром к Мору и заявил, что хочет жениться на одной из его дочерей — все равно на какой. Тогда Мор привел Ропера к себе в спальню, где дочери спали в низкой кровати, выдвинутой из-под отцовской. Нагнувшись, Мор ловко взялся «за угол простыни и вдруг сдернул ее с постели». Девушки спали абсолютно голыми. Сонно выразив неудовольствие тем, что их потревожили, они перевернулись на живот и снова заснули. Сэр Уильям, полюбовавшись открывшимся видом, объявил, что осмотрел «товар» со всех сторон, и легонько постучал своей тросточкой по попе шестнадцатилетней Маргарет. «И никакой мороки с ухаживанием!» — восторженно пишет Обри.

Правда ли все это, неизвестно: Обри описал случившееся спустя столетие. Очевидно, однако, что в его время никого не удивил тот факт, что взрослые дочери Мора спали рядом с его кроватью.

Серьезная проблема с кроватями, особенно в викторианский период, состояла в том, что они были неотделимы от самого проблемного занятия той эпохи — секса. В браке секс, конечно, иногда бывает необходим. Мэри ВудАллен в популярной и влиятельной книге «Что необходимо знать молодой женщине» уверяет своих юных читательниц в том, что с мужем позволительно иметь физическую близость при условии, что она совершается «при полном отсутствии сексуального желания». Считалось, что настроения и мысли матери во время зачатия и на протяжении всей беременности глубоко и непоправимо влияют на плод. Партнерам советовали заниматься сексом только при взаимной симпатии, чтобы не произвести на свет неполноценного ребенка.

Чтобы избежать возбуждения, женщинам предлагалось больше бывать на свежем воздухе, не заниматься ничем стимулирующим, в том числе не читать и не играть в карты, и прежде всего — не утруждать свой мозг сверх необходимого. Считалось, что образование для женщины всего лишь напрасная трата времени; кроме того, оно крайне опасно для их хрупких организмов.

В 1865 году Джон Рескин написал в одном своем очерке, что женщин следует обучать до тех пор, пока они не станут «практически полезными» для своих мужей, и не более. Даже американка Кэтрин Бичер, которая была, по стандартам того времени, радикальной феминисткой, горячо отстаивала право женщин на полноценное образование, но просила не забывать: им все же нужно время для того, чтобы привести в порядок свою прическу.

Для мужчин основной задачей считалось не обронить ни капли спермы за пределами священных уз брака, но и в браке им следовало соблюдать умеренность. Как объяснял один уважаемый специалист, семенная жидкость, оставаясь в организме, обогащает кровь и укрепляет мозг. Тот же, кто бездумно расходует этот природный эликсир, становится слабым и духовно, и физически. Поэтому даже в супружестве необходимо беречь свои сперматозоиды, так как из-за частого секса сперма разжижается и получается вялое, апатичное потомство. Половой акт с периодичностью не чаще одного раза в месяц считался оптимальным вариантом.

Онанизм, разумеется, исключался категорически. Были хорошо известны последствия мастурбации: практически все известные медицине хвори, включая безумие и преждевременную смерть. Онанисты — «несчастные, дрожащие, бледные существа на тощих ножках, ползающие по земле», как описал их один журналист, — вызывали презрение и жалость. «Каждый акт мастурбации подобен землетрясению, взрыву, смертельному паралитическому удару», — заявлял другой. Практические исследования наглядно доказывали вред мастурбации. Медик Сэмюэл Тиссо описал, как один из его пациентов постоянно пускал слюни, из носа у него текла сукровица, а еще он «испражнялся прямо в постели, не замечая этого». Последние три слова производили особенно сильное впечатление.

Мало того, привычка мастурбировать автоматически передавалась детям и заранее ослабляла здоровье еще не рожденного потомства. Самый тщательный анализ опасностей, связанных с сексом, был предложен сэром Уильямом Актоном в его работе «Функции и заболевания репродуктивных органов у детей, юношей, взрослых и стариков, рассмотренные с точки зрения их физиологических, социальных и нравственных отношений», впервые опубликованной в 1857 году. Именно он решил, что мастурбация приводит к слепоте. Именно Актону принадлежит часто цитируемая фраза: «Должен сказать, что большинству женщин практически недоступны сексуальные переживания».

Подобные представления на удивление долго господствовали в обществе. «Многие из моих пациентов рассказывали мне, что впервые совершили акт мастурбации во время просмотра музыкального шоу», — мрачно и, скорее всего, не без преувеличения сообщает доктор Уильям Робинсон в своей работе 1916 года, посвященной сексуальным нарушениям.

Рис. 15. Кольцо с шипами для полового члена

Наука всегда была готова прийти на выручку. В книге Мэри Роуч «Любопытные параллели в науке и сексе» описывается одно из средств борьбы с вожделением, разработанное в 1850-х годах, — кольцо с шипами, которое надевалось на пенис перед сном (или в любое другое время); его металлические острия кололи пенис, если он нечестиво набухал. Другие устройства использовали электрический ток, который неприятно, но действенно отрезвлял вожделеющего мужчину.

Стоит отметить, что не все разделяли эти консервативные взгляды. Уже в 1836 году уважаемый французский врач Клод Франсуа Лаллеман опубликовал трехтомное исследование, в котором связывал частый секс с хорошим здоровьем. Это так впечатлило шотландского медика Джорджа Драйздейла, что он в своей работе «Физическая, сексуальная и естественная религия» сформулировал философию свободной любви и безудержного секса. Книга была опубликована в 1855 году тиражом 90 000 экземпляров и переведена на одиннадцать языков, «включая венгерский», специально отмечает «Национальный биографический словарь», обожающий акцентировать внимание на пустяках. Ясно, что в обществе жаждали большей сексуальной свободы. К сожалению, общество в целом приняло эту свободу только спустя столетие.

Пожалуй, неудивительно, что в такой напряженной атмосфере удачный секс для многих людей являлся недосягаемой мечтой — например, для того же Джона Рескина. В 1848 году великий художественный критик женился на девятнадцатилетней Юфимии Чалмерс Грей, и дела у них не заладились с самого начала. Они так и не вступили в брачные отношения. Позже Юфимия рассказала, что, по признанию Рескина, он представлял женщин совсем не такими, какими они были на самом деле, и что она в первый же вечер произвела на него отталкивающее впечатление, и поэтому он не сделал ее своей женой.

Не получив желаемого, Эффи подала на Рескина в суд (подробности ее заявления о признании брака недействительным стали достоянием бульварной прессы многих стран), а потом сбежала с художником Джоном Эвереттом Милле, с которым жила счастливо и от которого родила восьмерых детей.

Правда, ее побег был совершенно некстати, потому что Милле как раз в это время писал портрет Рескина. Рескин как человек чести продолжал позировать Милле, но двое мужчин больше никогда друг с другом не разговаривали.

Сочувствующие Рескину, которых было немало, сделали вид, что никакого скандала нет и в помине. К 1900 году вся эта история была успешно позабыта, и У. Г. Коллингвуд смог, не краснея от стыда, написать свою книгу «Жизнь Джона Рескина», в которой нет даже намека на то, что Рескин когда-то был женат и что он в панике выбежал из спальни, увидев волосы на женском лоне.

Рескин так и не преодолел свои ханжеские предрассудки; похоже, он и не сильно старался. После смерти Уильяма Тернера в 1851 году Рескину поручили разобрать работы, оставленные великим художником, и среди них оказалось несколько озорных акварелей эротического содержания. Объятый ужасом Рескин решил, что Тернер написал их в «состоянии безумия», и ради блага нации уничтожил почти все акварели, лишив потомков нескольких бесценных работ.

Между тем Эффи Рескин, вырвавшись из оков несчастливого замужества, зажила счастливо. Это было необычно, поскольку в XIX веке бракоразводные дела всегда решались в пользу мужей. Для того чтобы получить развод в викторианской Англии, мужчине было достаточно просто заявить, что его жена изменила ему с другим. Однако женщине в аналогичной ситуации следовало доказать, что ее супруг совершил инцест, предавался скотоложству или какому-либо еще тяжкому греху, список которых был весьма короток.

До 1857 года у разведенной жены отбирали все имущество и, как правило, детей. По закону такая женщина была совершенно бесправной; степень ее свободы и несвободы определял муж. По словам великого теоретика в области права Уильяма Блэкстоуна, разведенная женщина отказывается от «самой себя и от собственной индивидуальности».

Некоторые страны были чуть более либеральными. Во Франции, к примеру, женщина могла развестись с мужем, если имел место адюльтер, но только при условии, что измена свершилась в супружеском доме.

Английское же законодательство отличалось крайней несправедливостью. Известен случай, когда некую женщину по имени Марта Робинсон годами избивал жестокий, психически неуравновешенный супруг. В конце концов он заразил ее гонореей, а потом серьезно отравил лекарствами от венерических заболеваний, без ведома жены подсыпая порошки ей в пищу. Сломленная и физически, и морально, Марта подала на развод. Судья внимательно выслушал все аргументы, а потом закрыл дело, отправив миссис Робинсон домой и посоветовав ей быть более терпеливой.

Принадлежность к женскому полу автоматически считалась патологическим состоянием. Мужчины почти повсеместно думали, что по достижении половой зрелости женщины заболевают. Развитие молочных желез, матки и других репродуктивных органов «забирает энергию, которой каждому человеку отпускается в ограниченном количестве», по словам одного авторитетного специалиста. Менструация описывалась в медицинских текстах как ежемесячный акт умышленной небрежности. «Если женщина испытывает боль в какой-либо момент месячного периода, это происходит из-за нарушений в одежде, питании, личных или социальных привычках», — писал один обозреватель (разумеется, мужчина).

По иронии судьбы, женщины и впрямь часто болели, поскольку правила приличия не позволяли им получить необходимую медицинскую помощь. В 1856 году, когда молодая домохозяйка из Бостона, из респектабельной семьи, со слезами призналась своему лечащему врачу, что иногда невольно задумывается не о муже, а о других мужчинах, доктор прописал ей ряд суровых средств лечения, в том числе холодные ванны, клизмы и тщательное спринцевание бурой, порекомендовав исключить все возбуждающее — острую пищу, легкое чтение и так далее.

Считалось, что из-за легкого чтива у женщины появляются нездоровые мысли и склонность к истерикам. Как мрачно заключил один автор, «у юных девушек, читающих любовные романы, наблюдаются возбуждение и преждевременное развитие половых органов. Ребенок физически становится женщиной за несколько месяцев или даже лет до срока, назначенного природой».

В 1892 году Джудит Фландерс пишет про одного мужчину, который повел свою жену проверить зрение; врач сказал, что проблема заключается в выпадении матки и что ей необходимо удалить этот орган, иначе зрение так и будет ухудшаться.

Огульные обобщения далеко не всегда оказывались верными, поскольку ни один доктор не умел проводить правильное гинекологическое обследование. В крайнем случае он осторожно прощупывал пациентку под одеялом в темной комнате, но такое случалось нечасто. В большинстве случаев женщины, у которых были жалобы на органы, находящиеся между шеей и коленями, стыдливо показывали свои больные места на манекенах.

В 1852 году один американский терапевт с гордостью написал, что «женщины предпочитают страдать от опасных болезней, из щепетильности отвергая полное медицинское обследование». Некоторые врачи отказывались налагать щипцы при родах, объясняя это тем, что женщины с узким тазом не должны рожать детей, ибо подобная неполноценность может передаться их дочерям.

Неизбежным последствием всего этого стало почти средневековое пренебрежение женской анатомией и физиологией со стороны мужчин-врачей. В анналах медицины нет лучшего примера профессионального легковерия, чем знаменитый случай с Мэри Тофт, невежественной женщиной-кролиководом из Годалминга, графство Суррей, которая осенью 1726 года в течение многих недель дурачила авторитетных медиков, в том числе двух королевских терапевтов, уверяя всех, что может рожать кроликов.

Это стало сенсацией. Несколько медиков присутствовали при родах и выразили полное удивление. Только когда еще один королевский врач, немец по имени Кириакус Алерс, тщательно обследовал женщину и объявил, что все это — просто мистификация, Тофт в конце концов призналась в обмане. Ее ненадолго отправили в тюрьму за мошенничество, а потом — домой, в Годалминг; больше про нее никто не слышал.

До понимания женской анатомии и физиологии было еще далеко. В 1878 году British Medical Journal вел оживленную длительную дискуссию с читателями на тему: может ли прикосновение кухарки, у которой в данный момент менструация, испортить ветчину?

По словам Джудит Фландерс, одного британского врача исключили из медицинского реестра за то, что он заметил в своей печатной работе: изменение окраски слизистой оболочки вокруг влагалища вскоре после зачатия — надежный индикатор беременности. Это заключение было совершенно справедливым, но крайне неприличным, ведь чтобы определить степень изменения окраски, следовало сперва ее увидеть. Врачу запретили практиковать. Между тем в Америке уважаемого гинеколога Джеймса Платта Уайта выгнали из Американской медицинской ассоциации за то, что он позволял своим студентам присутствовать при родах (разумеется, с разрешения рожениц).

На этом фоне действия хирурга Айзека Бейкера Брауна кажутся еще более неординарными. Браун стал первым хирургом-гинекологом. К несчастью, им руководили заведомо ложные идеи. В частности, он был убежден, что почти все женские недомогания — результат «периферического возбуждения нерва в наружных половых органах с центром в клиторе».

Проще говоря, он полагал, что женщины мастурбируют и это приводит к безумию, эпилепсии, каталепсии, истерии, бессоннице и множеству других нервных нарушений. Для решения проблемы предлагалось удалять клитор хирургическим путем, тем самым исключая самую возможность неуправляемого возбуждения.

Бейкер Браун также был убежден, что яичники плохо влияют на женский организм и их тоже лучше удалять. До него никто не пытался вырезать яичники; это была крайне сложная и рискованная операция. Первые три пациентки Брауна умерли на операционном столе. Однако он не остановился и прооперировал четвертую женщину — собственную сестру, которая, по счастью, выжила.

Когда обнаружилось, что Бейкер Браун в течение многих лет вырезал женщинам клиторы без их ведома и согласия, медицинское сообщество отреагировало бурно и яростно. В 1867 году Бейкера Брауна исключили из Общества акушеров Лондона, положив конец его практике. Врачи наконец-то приняли, как важен научный подход к интимным органам пациенток. Ирония заключается в том, что, будучи плохим доктором и, по всей видимости, очень плохим человеком, Бейкер Браун, как никто другой, посодействовал продвижению женской медицины.

Надо отметить, что в XIX веке люди боялись секса также и по вполне рациональной причине: они боялись заразиться сифилисом. В то время не было более страшной болезни, по крайней мере для тех несчастных, у кого уже развилась третья стадия недуга. Никто не хотел для себя подобной участи. Страх сифилиса вызывал неприятие секса. Многим казалось, что Господь таким образом карает за внебрачные связи.

Как мы уже знаем, сифилис появился в Европе давно. Еще в 1495 году, всего через три года после плавания Христофора Колумба, на кораблях которого и прибыла в Старый Свет эта болезнь, у некоторых итальянских солдат по всему лицу и телу выступили прыщики, «похожие на просяные зернышки». Считается, что это первое медицинское упоминание сифилиса в Европе.

Он быстро распространялся — так быстро, что люди не успевали понять, от кого подцепили болезнь. В английском языке сифилис поочередно называли «французской оспой» (1503), «испанской болезнью», «кельтской причудой», «неаполитанской оспой» или — пожалуй, наиболее красноречиво — «христианской болезнью». Слово «сифилис» было изобретено итальянцем Джироламо Фракасторо в 1530 году (в его поэме имя Сифилис носил заразившийся болезнью пастух), но в английский язык оно пришло только в 1718-м. История происхождения более вульгарного термина clap неизвестна, но он употребляется в английском по крайней мере с 1587 года.

Сифилис был крайне неприятным заболеванием, потому что не только передавался половым путем, но и имел три стадии, каждая хуже предыдущей. Первая стадия обычно проявлялась в виде шанкра на гениталиях, уродливого, но безболезненного образования. Спустя время наступала вторая стадия, характеризовавшаяся самыми разными симптомами, от более или менее сильных болей до выпадения волос. Как и первая стадия, вторая заканчивалась примерно через месяц даже в том случае, если пациент не лечился.

Для двух третей заболевших все на этом заканчивалось благополучно, однако оставшаяся треть сталкивалась с настоящим кошмаром. Инфекция могла протекать в скрытой форме в течение двадцати лет, а потом вдруг наступала третья стадия сифилиса. Болезнь методично и безжалостно разрушала кости и ткани организма. Одно время в Лондоне существовал «Клуб безносых». Больной мог лишиться неба. Смерть нервных клеток превращала жертву в развалину. Симптомы варьировались, но один был ужаснее другого. Несмотря на все это, люди на удивление смело шли на риск. Джеймс Босуэлл за тридцать лет девятнадцать раз переболел венерическими болезнями.

Лечение сифилиса было тяжелым. В качестве лекарства использовали ртуть; это токсичное вещество оставалось в арсенале врачей до XX века и перестало употребляться лишь с изобретением антибиотиков. После приема ртути у больных появлялись все симптомы отравления: кости делались губчатыми, зубы выпадали, — но альтернативы не было. «Ночь с Венерой — вся жизнь с Меркурием[79]», — говорили в те времена. Между тем ртуть не полностью вылечивала сифилис, а всего лишь ослабляла его симптомы.

В отличие от нынешнего времени, медицина в XIX веке была поразительно неэффективной и крайне неприятной. Врачи могли справиться лишь с малым количеством недугов. Зачастую их лечение только усугубляло состояние больного. Больше всего везло тем, кто не обращался за помощью к докторам и выздоравливал без их вмешательства.

Самыми несчастными были те пациенты, которым требовалась операция. За несколько веков до появления анестетиков испытывались разные методы снижения боли. Одним из них было кровопускание: в задачу врача входило обескровить пациента настолько, чтобы он потерял сознание. Некоторые доктора вводили в прямую кишку раствор табака (наверное, это на некоторое время и в самом деле отвлекало пациента). Самым распространенным средством были опиаты, главным образом в виде опийной настойки, однако даже самые большие дозы не могли заглушить сильную боль.

Ампутация конечности обычно длилась меньше минуты, так что самая мучительная боль была не слишком долгой, но затем врач должен был перевязать сосуды и зашить рану, и это тоже надо было выдержать. Приходилось работать быстро. В 1658 году Сэмюэлу Пипсу удалили камень в почках; хирургу понадобилось всего пятьдесят секунд, чтобы добраться до почки, найти и вырезать камень размером с теннисный мяч (имеется в виду теннисный мяч XVII века, который был намного меньше современного, но все же не совсем уж крошечный). Пипсу здорово повезло, как отмечает Лайза Пикард, потому что в тот день хирург оперировал его первым и его инструменты были относительно чистыми. Несмотря на быстроту операции, для выздоровления Пипсу понадобилось больше месяца.

Сейчас трудно понять, как пациенты выносили дикую боль при более сложных операциях. В 1806 году писательница Фанни Берни, жившая в Париже, почувствовала боль в правой груди, которая постепенно стала такой невыносимой, что она уже не могла поднимать руку. Медики диагностировали рак груди и назначили мастэктомию. Операцию должен был делать знаменитый военный хирург Жан-Доминик Ларрей, слава которого основывалась не только на его мастерстве и множестве спасенных человеческих жизней, но и на его молниеносной скорости. Позже он прославился тем, что в 1812 году, после Бородинского сражения, выполнил двести ампутаций за двадцать четыре часа.

Берни испытала чудовищные мучения, а затем на удивление спокойно их описала. Почти таким же болезненным, как сама операция, было ее ожидание. Шли дни, тревога все усиливалась, и вдобавок утром назначенного дня Берни узнала, что хирурги задерживаются на несколько часов. Она записала в своем дневнике:

В этот момент она услышала, как к ее дому быстро подъехали четыре кареты. Спустя несколько мгновений в комнату вошло семеро серьезных мужчин в черном. Берни дали выпить успокоительное — она не пишет, что именно, но обычно в таких случаях употребляли вино, смешанное с лауданумом. Кровать передвинули в центр комнаты; чтобы не испачкать хороший матрас и простыни, кровать заранее застелили старым бельем. Берни пишет:

Но операция продолжалась. Берни чувствовала и слышала, как скальпель скребет по кости и как хирурги удаляют больную ткань. Вся процедура длилась семнадцать с половиной минут, а потом пациентка выздоравливала в течение нескольких месяцев. Но операция спасла ей жизнь. Она прожила еще двадцать девять лет, и рак больше не давал о себе знать.

Неудивительно, что люди иногда, страшась боли и докторов, занимались самолечением. Губернатор Моррис, один из тех, кто подписал Декларацию независимости, умер, проталкивая в свой пенис китовый ус, чтобы таким способом прочистить закупоренный мочеточник.

В 1840-х появились анестетики, но они, как правило, не избавляли от болей, а лишь оттягивали их на послеоперационный период. Кроме того, анестетики способствовали росту числа хирургических процедур, так что боли и страданий тоже только прибавилось.

Хирурги по-прежнему не мыли рук и не стерилизовали свои инструменты, поэтому многие пациенты, выжившие после операций, умирали в муках из-за различных инфекций, которые объединялись понятием «заражение крови». Когда в 1881 году стреляли в президента Джеймса А. Гарфилда, его в конце концов убила не пуля, а врачи, которые, ощупывая рану, занесли инфекцию грязными руками.

Даже без хирургического вмешательства люди умирали довольно часто и по разным причинам. Так, в 1758 году в Лондоне в списке умерших было зарегистрировано 17 576 имен и более 80 причин смерти. Большинство умерло от оспы, лихорадки, чахотки или просто «от старости», однако упоминались и менее распространенные причины смерти:

«подавился салом» — 1

чесотка — 2

«замерз до смерти» — 2

эрготизм — 4

летаргия — 4

ангина — 5

глисты — 6

самоубийство — 30

сифилис — 46

лунатизм — 72

утопление — 109

гангрена — 154

«от зубов» — 644

Каким образом «от зубов» погибло столько народу, похоже, навсегда останется тайной. Списки умерших в Бостоне примерно за тот же период показывают, что причины смерти могут быть еще более неожиданными: «выпил холодной воды», «застой жидкости», «нервная лихорадка», «испуг».

Интересно, что многие виды смерти, которые, как нам интуитивно кажется, должны быть представлены в ту эпоху достаточно широко, на самом деле встречаются редко. Из 17 600 человек, умерших в Лондоне в 1758 году, лишь четырнадцать были казнены, пятеро убиты и четверо умерли голодной смертью.

Учитывая краткую продолжительность жизни и высокую смертность, браки в доиндустриальную эпоху длились в среднем всего десять лет, потом один из супругов умирал. Часто считается, что если люди умирали молодыми, то они рано создавали семью, чтобы не упустить отпущенные им короткие годы жизни. На самом деле это не так. Во-первых, люди по-прежнему полагали, что нормальный срок жизни — это библейские три десятка лет и еще десять. Впрочем, до сорока доживали немногие. Во-вторых, шекспировских Ромео и Джульетту все же нельзя считать стандартной парой. Да, Джульетте было всего тринадцать, Ромео — чуть больше, но вымышленные персонажи — это не доказательство. К тому же в поэме Артура Брука, на основе которой Шекспир создал свою пьесу, героям было по шестнадцать лет. Почему Шекспир занизил их возраст, неизвестно, как и мотивы многих других поступков Шекспира. Во всяком случае, столь юный средний возраст вступления в брак не поддерживается реальными документальными свидетельствами.

В 1960-х историк из Стэнфордского университета Питер Ласлетт тщательно исследовал британские записи актов бракосочетания и обнаружил, что в прошлом люди создавали семьи не слишком рано. Так, например, в период с 1619 по 1660 год 85 % женщин выходили замуж в возрасте девятнадцати лет и старше; всего одной из тысячи было тринадцать лет и меньше. Средний возраст невесты составлял двадцать три года и семь месяцев, а средний возраст жениха — около двадцати восьми лет, что не слишком отличается от сегодняшних показателей.

Сам Уильям Шекспир женился в восемнадцать лет, что было необычно, а его жене Анне на тот момент уже исполнилось двадцать шесть лет. Ранние браки по большей части были формальностью, декларацией будущих намерений, а вовсе не лицензией, дающей право сразу прыгнуть в постель.

В то время было много вдов и вдовцов, которые часто заново вступали в брак вскоре после тяжелой утраты. Для женщин это было зачастую обусловлено экономической необходимостью. Мужчины же хотели, чтобы о них кто-то заботился. Коротко говоря, создание новых семей, как правило, основывалось не только на эмоциях, но и на практических соображениях.

В 1688 году в одной деревне, изученной Ласлеттом, было семьдесят два женатых мужчины, тридцать из которых были женаты во второй раз, трое — в третий раз, трое — в четвертый раз и один — в пятый, все в результате смерти жен. Всего примерно в четверти случаев люди заключали браки повторно; эти пропорции оставались неизменными до начала XX века.

Когда смертность была столь высокой, траур был важной частью большинства жизней. Особыми знатоками траура были, конечно, люди викторианской эпохи. Еще никогда люди не были так привязаны к смерти и не придумывали столько разных способов скорби.

Главным практиком была сама королева Виктория. После того как в декабре 1861 года умер ее любимый супруг принц Альберт, часы в его спальне были навсегда остановлены на минуте его смерти и показывали 22:50, однако по распоряжению королевы его комнату продолжали обслуживать, как будто он отсутствовал временно, а не упокоился навсегда в мавзолее недалеко от дома. Лакей каждый день выкладывал его одежду; в должное время в комнату приносили мыло, полотенца и горячую воду, а затем уносили.

Во всех социальных слоях существовали строгие и утомительно подробные правила траура, учитывающие все возможные отношения с покойным. К примеру, если усопший был дядей по мужу или жене, его следовало оплакивать в течение двух месяцев при условии, что супруга пережила усопшего, или всего один месяц, если он был неженатым либо вдовцом. Все происходило в соответствии с установленными канонами. Человек мог даже никогда не встречаться с тем, кого оплакивал. Если мужчина был женат, овдовел, а затем женился во второй раз — вполне обычная ситуация — и скончался кто-то из близких родственников его первой жены, то вторая жена должна была тоже носить траур.

В зависимости от родственных отношений строго оговаривалось, сколько времени и каким образом носить траурные одежды. Вдовы, затянутые в удушающие черные одежды, должны были дополнительно повязывать черные креповые ленты. Креп, разновидность гофрированного шелка, царапался и шуршал. Если на него попадали капли дождя, то на ткани оставались белесые пятна. В свою очередь, сам креп пачкал одежду и тело. Эти пятна не отстирывались и с трудом смывались с кожи. Количество крепа, который следовало носить в знак траура, четко регламентировалось. По тому, сколько креповых лент повязано на рукава женщины, можно было сразу сказать, как давно она потеряла мужа. Спустя два года после утраты вдова переходила во вторую фазу, известную как «полутраур»; теперь ей разрешалось носить серую или бледно-лиловую одежду.

Слугам требовалось оплакивать своих умерших господ, а когда умирал монарх, в стране наступал национальный траур. Когда в 1901 году умерла королева Виктория, люди растерялись. С того момента, как умер последний король, прошло больше шестидесяти лет, и в обществе забыли, какой траур полагается в данном случае.

Иногда создается впечатление, что у викторианцев не было других забот, кроме как тревожиться по поводу смерти. В том числе они боялись быть похороненными заживо — этой фобии посвящен рассказ Эдгара Аллана По «Преждевременное погребение», написанный в 1844 году.

Каталепсия — паралич, жертва которого выглядит мертвой, но на самом деле находится в полном сознании, — стала модной болезнью тех дней. Газеты и популярные журналы изобиловали историями о людях, переживших такое состояние. Один хорошо известный случай произошел с Элеанорой Маркем из северной части штата Нью-Йорк; ее чуть не похоронили в июле 1894 года, когда в самый ответственный момент из ее гроба донеслись тревожные звуки. Крышка поднялась, и мисс Марчем возопила:

— О боже, вы хороните меня живьем!

Своим спасителям она сказала:

— Все то время, что вы занимались подготовкой к моим похоронам, я была в сознании. Ужас моего положения не описать словами. Я слышала все, что происходит вокруг, даже шепот за дверью.

Она силилась крикнуть, но не могла издать ни звука.

Согласно одному отчету, из 1200 тел, по той или иной причине эксгумированных в Нью-Йорке в период с 1860 по 1880 год, у шести были обнаружены признаки того, что они шевелились в гробу.

В Лондоне, когда натуралист Фрэнк Бакленд пошел взглянуть на гроб анатома Джона Хантера в церкви Святого Мартина, «что в Полях», он увидел три гроба, покойники в которых явно пытались выбраться наружу. В народе ходили бесчисленные рассказы про преждевременные похороны. Корреспондент популярного журнала «Заметки и запросы» в 1858 году написал следующее:

По меньшей мере в течение одного поколения подобные истории появлялись даже в серьезных периодических изданиях. У многих людей развилась так называемая тафофобия: они боялись быть погребенными заживо. Романист Уилки Коллинз каждую ночь оставлял на своем прикроватном столике записку с указаниями: что надо делать в случае, если его найдут в состоянии, похожем на смерть, и какие действия следует произвести, чтобы убедиться в том, что он действительно умер.

Другие даже оставляли распоряжения перед погребением отрезать им голову или вынуть сердце. Один автор предложил выдерживать покойников в морге в течение нескольких дней, дабы убедиться в том, что они действительно умерли, а не просто обрели неподвижность. Еще один предприимчивый человек спроектировал устройство, которое позволяло (если вы вдруг проснулись в гробу) потянуть за шнурок, который открывал дыхательную трубку и подавал воздух внутрь, одновременно с этим начинал звонить колокольчик и над поверхностью земли начинал развеваться флажок.

В 1899 году в Британии была учреждена Ассоциация по предотвращению преждевременных похорон, а в следующем году сформировалось и аналогичное американское общество. Оба общества составили ряд тестов, которые следовало выполнить лечащим врачам, прежде чем объявить о смерти пациента, — например, надо было приложить к коже горячее железо и посмотреть, появятся ли волдыри. Некоторые из этих тестов были даже включены в учебный план медицинских колледжей.

Разграбление могил было еще одним частым явлением, так как в XIX веке потребность в трупах была велика. В одном только Лондоне имелось 23 медицинских и анатомических колледжа, и каждый нуждался в непрерывных поставках материала для анатомического театра. До принятия Анатомического акта в 1832 году для экспериментов и препарирования можно было использовать только тела казненных преступников, а казни в Англии случались гораздо реже, чем обычно думают.

В 1831-м (обычный год) в Англии были приговорены к смерти 1600 человек, но только 52 были казнены. Поэтому спрос на трупы значительно превышал предложение. Разграбление могил сделалось весьма доходным делом, тем более что кража мертвого тела считалась, по странной прихоти закона, мелким уголовным преступлением. В то время, когда зарплата рабочего в один фунт стерлингов в неделю считалась хорошей, за свежий труп давали от 8–10 до 20 фунтов, и это почти ничем не грозило, во всяком случае поначалу. Но следовало похищать из могилы только труп и не трогать саван и гроб, чтобы не попасть под более серьезную статью уголовного кодекса.

Рынком правил не только патологический интерес к препарированию. При отсутствии анестетиков хирурги должны были тщательно изучить человеческое тело. Невозможно спокойно исследовать органы и артерии, когда пациент вопит от боли и истекает кровью. Приходилось действовать быстро, а скорость зависела от того, насколько хорошо врач знаком с анатомией, поэтому практика на трупах была крайне важна. Холодильников еще не было, и тела быстро портились, так что хирургам постоянно требовались свежие поступления.

Для того чтобы предотвратить разграбление могил, люди часто предпочитали не расставаться с усопшими близкими до тех пор, пока их тела не начинали разлагаться и вследствие этого не теряли свою ценность. «Отчет о санитарных условиях жизни рабочего класса Великобритании» Эдвина Чадвика полон отвратительных и шокирующих подробностей. Чадвик отмечает, что в некоторых районах страны родственники держали покойников в своих гостиных в течение недели или даже дольше, дожидаясь, когда признаки разложения станут явными. Нередко личинки червей падали на ковер, и среди них играли дети. Само собой, запах стоял невыносимый.

Кладбища тоже принимали меры безопасности, нанимая вооруженных ночных охранников. Это сильно затруднило промысел похитителей тел, и некоторые из них предпочли заняться убийствами. Самыми скандально известными из убийц — поставщиков трупов были Уильям Берк и Уильям Хэйр, ирландские иммигранты в Эдинбурге, которые меньше чем за год, начиная с ноября 1827 года, убили по меньшей мере пятнадцать человек.

Их метод был жесток и крайне эффективен. Они знакомились со скучающими бездельниками, поили их, а затем душили. Коренастый Берк садился жертве на грудь, а Хэйр затыкал ей рот и нос. Труп они сразу же передавали профессору Роберту Ноксу, который платил за каждого свежего, еще теплого покойника от 7 до 14 фунтов стерлингов. Нокс наверняка понимал, что дело неладно, но не задавал лишних вопросов двум ирландским алкоголикам, непрерывно снабжавших его трупами мужчин, умерших при неясных обстоятельствах.

Когда дело открылось, Нокс был подвергнут общественному осуждению, но под суд его не отдали и вообще никак не наказали. Хэйр избежал повешения, дав показания против своего сообщника. Но это оказалось даже лишним, так как Берк и так полностью признал свою вину и вскоре был повешен. Его тело тоже доставили в анатомический колледж для препарирования; фрагменты его кожи обработали кислотой и выдубили и в течение нескольких лет раздавали важным посетителям тюрьмы в качестве сувениров.

Хэйр же провел в тюрьме всего пару месяцев, потом вышел на свободу, но жизнь его не сложилась. Он устроился работать на печи для обжига извести; рабочие опознали известного убийцу и макнули его лицом в негашеную известь. Он навсегда потерял зрение и стал нищим бродягой. Ходили слухи, что он вернулся в Ирландию, что он уехал в Америку, но достоверно про него (и про то, где он похоронен) ничего не известно.

Подобные истории были одной из причин, подтолкнувших общество к поиску альтернативного способа избавления от мертвых тел. Таким способом стала кремация. Движение за популяризацию кремации не имеет ничего общего с религией или какими-либо духовными исканиями. Это был сугубо практический метод: от большого количества покойников можно теперь было избавиться гигиенично, эффективно и не слишком загрязняя окружающую среду.

Сэр Генри Томпсон, основатель Общества поддержки кремации в Англии, в 1874 году продемонстрировал в Уокинге возможности своих печей, кремировав лошадь. Демонстрация прошла безупречно, но вызвала шумный протест у тех, кого возмутила сама идея сжигания туши лошади (или любого другого тела).

Тем временем некий капитан Ханем из Дорсета построил собственный крематорий и с его помощью в нарушение всех существующих законов избавился от тел умерших жены и матери. Другие англичане, опасаясь судебного преследования, отправляли своих покойников в те страны, где кремация была разрешена. Писатель и политик Чарльз Уэнтуорт Дилк в 1874 году отвез тело своей умершей в родах жены в Дрезден, где ее кремировали.

Одним из первых сторонников кремации был Огастес Питт-Риверс, один из ведущих археологов XIX века, который не только сам пожелал быть кремированным, но и настаивал на кремации своей жены, несмотря на ее постоянные возражения. «Черт возьми, женщина, тебя сожгут!» — орал он, когда она робко пыталась завести разговор на эту тему. Питт-Риверс умер в 1900 году и был кремирован, хотя это еще не было официально разрешено законом. Миссис Питт-Риверс пережила мужа и в конце концов была погребена в земле в соответствии со своей волей.

В Британии особенно долго сопротивлялись кремации. Многие считали подобное уничтожение мертвого тела аморальным актом. Другие приводили практические соображения: если было совершено убийство, то в печи вместе с жертвой будут сожжены и все улики. Кроме того, движение в поддержку кремации несколько дискредитировал тот факт, что один из главных его активистов был сумасшедшим. Его звали Уильям Прайс, он работал врачом в валлийской деревне и отличался крайней эксцентричностью. Прайс был друидом, вегетарианцем и воинствующим чартистом; он принципиально не носил носков и отказывался притрагиваться к монетам. В восемьдесят с лишним лет он сделал ребенка своей экономке и назвал сына Иисусом Христом.

В начале 1884 года ребенок умер, и Прайс решил устроить погребальный костер на своем земельном участке. Когда односельчане увидели огонь и пришли посмотреть, что же это такое горит, они увидели Прайса, одетого в наряды друида, танцующего вокруг костра и поющего странные песни. Возмущенные и встревоженные, они решили остановить эту дикость. Прайс выхватил наполовину обгоревшее тело сына из огня и убежал в дом, где спрятал труп в коробке под кроватью. Через несколько дней Прайса арестовали, однако судья отпустил Прайса на свободу, решив, что он не совершил ничего противозаконного, так как мальчик фактически не был кремирован. Стоит ли говорить, что этот эпизод еще больше ожесточил противников кремации.

В Британии ее формально узаконили лишь в 1902 году. Как раз в это время умер наш мистер Маршем, но он предпочел, чтобы его погребли по старым канонам.