Край, куда не дойдёшь, не доедешь

КАК НАДО ИЗБАВЛЯТЬСЯ ОТ СВОИХ НЕДОСТАТКОВ

На другой день Никлас снова взялся лечить лошадь, закутанную во все имеющиеся одеяла, и вскоре с облегчением убедился, что ей стало намного лучше. Она даже смогла встать на ноги и немного пощипала траву.

— Боюсь только, как бы опять не расхворалась, — вздохнул Никлас. — Старая она, а ночи уже холодные. Вот бы нам поймать ту пегую лошадь...

— Какую пегую лошадь? — встрепенулся Гаспар.

— Да прогулялся я сегодня ночью к лесу, — объяснил Никлас. — Не спалось мне. Иду, луна светит, и вдруг вижу на просеке пегую лошадь — не та ли это самая, что не спросясь увезла тебя из Ломенваля, а, Гаспар? Верно, она давно убежала от хозяев.

Гаспар вспомнил, как они с Жеромом и Людовиком заблудились ночью в лесу, — им тогда послышался далекий стук копыт.

— Красивая лошадь, — задумчиво сказал Гаспар, — но совсем дикая. Никогда нам ее не взнуздать.

Они еще поговорили о лошадях и рано позавтракали в это утро. Сегодня Гаспару предстояло расстаться с друзьями и вернуться в Ломенваль.

Накануне он предупредил их, что отправится сразу после обеда. В дорогу его собирали молча. Когда все поели, Никлас дал мальчику сумку с кое-какой провизией и немного денег. Людовик и Жером подарили ему на память несколько листочков с песнями.

— Границу пересечешь лесом, — напутствовал мальчика Никлас. — Мы проводим тебя до развилки, я теперь знаю там все тропки. Одна ведет к замку, а другая выходит к Маасу близ Вирё. Там сядешь на поезд. Один парень из Трента показал мне эту развилку — ее легко узнать по большой березе. Будь осторожен. Таможенники несут дозор на косогоре, что спускается в долину. Как выйдешь на косогор, сворачивай в лес и иди напрямик. Вообще-то если тебя и задержат, все равно ничего не сделают, разве что отправят к тете в Ломенваль, а тебе только того и надо.

Никлас и мальчики проводили Гаспара до развилки — до нее было полчаса ходу. Они провожали бы его и дальше, но Гаспар сказал, что хочет идти один. Друзья простились.

— Будет еще несколько развилок, — предупредил Никлас, — но парень из Трента говорил, что надо идти все время прямо и только в ельнике взять влево.

Гаспар дважды оборачивался и махал друзьям рукой, но скоро густая листва скрыла их. Он шагал еще минуты две, потом остановился. У него из головы не шло, что вторая тропа вела к замку, и он никак не мог заставить себя уйти от развилки.

Мальчик присел на траву, чтобы поразмыслить. Перед глазами у него стоял маленький светловолосый дикарь, которого он встретил в тот памятный вечер в Ломенвале, — отчаянный, непокорный, исполненный желания во что бы то ни стало

обрести свою семью и свой родной край. Но сегодняшняя Элен была уже иной. Да, она нашла край своего детства, картину, запечатлевшуюся в ее памяти, и не без основания надеялась очень скоро услышать о мамочке Женни — но все же что-то тут было не так. Именно мамочки Женни не хватало в этой идиллии, и если Элен в самом деле хотела встретить ее в этом мире, то, казалось, лучше было бы ей отправиться пешком на край света и познать тяжкую нужду и лишения, чем оставаться в замке г-на Резидора.

Гаспар совсем запутался в своих мыслях. Он не мог ни на что решиться. Как бы то ни было, при всех чудачествах Эммануэля Резидора Элен впервые получила достоверные сведения и правильно сделала, что поверила им; хорошо и то, что она сохранит добрые отношения с г-ном Драпером.

— Все хорошо, все хорошо, — твердил себе Гаспар.

И все же, и все же, несмотря ни на что, не мог он уйти, не увидев еще хотя бы раз лицо, волосы, глаза Элен. Он вернулся к развилке. Никлас и мальчики уже ушли. Гаспар долго прислушивался к лесным шорохам. Не было слышно даже голосов его друзей. Поколебавшись еще немного, он свернул на тропинку, ведущую к замку, и шел по ней добрых два часа.

Тропинка терялась в зарослях акаций — оттуда Гаспар с Жеромом и Людовиком еле выбрались в свою первую ночную вылазку. Как и в тот раз, мальчик пробрался в парк через дыру в ограде, но не свернул к ручью, а пошел вдоль стены в противоположном направлении до облупившейся калитки, от которой начиналась дорожка, едва заметная среди колючих кустов ежевики. Эта дорожка привела его к задней стене замка.

Как мы уже говорили, замок с этой стороны казался нежилым. По водосточной трубе Гаспар добрался до круглого оконца с выбитым стеклом на втором этаже. Он протиснулся в узкое отверстие, и тут ему повезло: руки сразу нащупали перила деревянной лестницы, и мальчик спрыгнул на ступеньки, не наделав шуму. Постоял немного, чтобы убедиться, что никто его не услышал, и спустился вниз.

Лестница вела не на первый этаж, а прямо в подвал. Там стояли рядами корзины, полные всевозможных овощей. Дальше начиналось огромное пустое помещение; низкий потолок опирался на целый лес каменных столбов. Гаспар обошел подвал в поисках другой лестницы, которая вела бы в жилую часть замка. Он хотел спрятаться за углом какого-нибудь коридора, за статуей или за шкафом и подстеречь Элен: когда она будет проходить мимо, он окликнет ее — вот будет ей сюрприз. И он поговорит с нею в последний раз наедине, чтобы никто об этом не узнал — как тогда, в Ломенвале, или на палубе яхты. Лестница, которую Гаспар наконец нашел, оказалась каменной. Он стал подниматься — первый этаж, второй... но повсюду упирался в запертые двери, выходившие на тесные площадки. Только на пятом этаже одна дверь была открыта. Гаспар вошел в комнату, которая, очевидно, служила бильярдной, пересек следующую, где стояли три пианино и нотные пюпитры, и оказался на другой, более широкой каменной лестнице. Спустившись до третьего этажа, он услышал, как кто-то поднимается ему навстречу, и юркнул в первую попавшуюся дверь — за ней был, похоже, музей одежды. Там стояли восковые фигуры в костюмах самых разных стран и эпох — голландские дамы в чепцах, генералы Империи ^сверкающих позументом мундирах и многие другие. Пустые глаза манекенов, казалось, следили за Гаспаром. Он поспешил покинуть эту комнату. Следующую целиком занимали маски — они висели повсюду на стенах и деревянных колоннах. Неприятный холодок пробежал по спине Гаспара. Он поторопился выбраться и отсюда, но вскоре понял, что попал в длинную галерею — выходы из нее, наверное, были скрыты тяжелыми занавесями, на которых тоже висели маски. “Спокойно, — уговаривал себя Гаспар, — ничего страшного”. По правде говоря, маски хоть и пугали черными дырами глаз и зловещим оскалом, но в то же время притягивали какой-то странной красотой. Гаспара бил озноб, но он заставлял себя смотреть на них, не отводя глаз. Были там и совсем иные, на удивление добрые и безмятежные лица из мрамора и еще какого-то камня. Вдруг Гаспар увидел огромную голову, увенчанную шевелюрой из соломы: глаза ее алели, как рубины, широко раскрытый рот словно хохотал. Гаспар взял себя в руки и посмотрел на устрашающую рожу. Изо рта торчала блестящая медная ручка. Преодолевая страх, он осторожно взялся за нее, повернул — и тотчас открылась дверца, выходившая на широкую площадку; судя по всему, это и была центральная лестница замка. Гаспар перевел дух.

Дальше он решил идти еще осторожнее. Лестница была с высокими перилами. Прижимаясь к балясинам, он стал медленно спускаться. Широкий мягкий ковер устилал ступеньки. Гаспар думал, что ничего страшнее масок уже не будет, но, миновав следующую площадку, где лестница плавно поворачивала, увидел такое, что кровь застыла у него в жилах.

Снизу навстречу ему шел какой-то человек. Он уже поставил ногу на лестницу. Лишь дюжина ступенек отделяла его от Гаспара. Человек так и остановился с занесенной ногой. В глазах его вспыхнул злобный, насмешливый огонек. Гаспар узнал его сразу — узнал круглую физиономию Жака Обираля в обрамлении рыжей бороды. Какую-то секунду Обираль и Гаспар стояли неподвижно, глядя друг на друга, потом мальчик круто повернулся и пулей взлетел вверх по лестнице.

Сомнений быть не могло: раз Обираль здесь, в замке, — значит, Элен снова так или иначе станет жертвой его козней. Но сейчас Гаспар думал только об одном — удрать, спрятаться. Долго не раздумывая, он взбежал по лестнице до самой верхней площадки. Толкнул какую-то дверь. За дверью оказалась еще одна лестница — она вела на чердак.

Такого чердака Гаспар никогда в жизни не видел. Настоящие джунгли. Чего тут только не было — шкафы, сундуки, балдахины, штабеля чанов и лоханей, вереницы болванок с париками и даже арфы. С надеждой устремился Гаспар в этот хаос. Уж здесь-то его никто не найдет. Он притаился за большим сундуком, решив выждать немного, а потом обойти чердак: может быть, есть еще один выход, через который можно попасть на нижние этажи или на крышу. Вскоре раздались торопливые шаги Обираля: видимо, он повсюду искал незваного гостя. Затем все стихло. Гаспар пополз на четвереньках, прячась за рядом сундуков, и юркнул в узкий проход между двумя шкафами. Прямо над ним впереди возвышался манекен без головы в изъеденном молью вечернем туалете. Гаспар уже хотел было обойти его, но тут над плечами манекена появилось лицо Обираля — словно у старой восковой куклы вдруг выросла голова. Ощутив неприятное покалывание в пальцах ног, Гаспар попятился. Ему повезло: он наткнулся спиной на занавес и скользнул за него. Вокруг на натянутых проволоках был подвешен добрый десяток тяжелых портьер. Гаспар твердо решил, что будет стоять здесь и не шелохнется хоть до вечера, если понадобится.

На чердаке было по-прежнему тихо. Через полчаса у Гаспара затекли ноги, и он, пригнувшись, осторожно прокрался под занавесями, чтобы хоть немного размяться. Выпутавшись из пыльных портьер, он оказался на тесном пятачке, со всех сторон окруженном узкими шелковыми полотнищами с японской вышивкой. Гаспар толкнул одно из полотнищ как раз в том месте, где была вышита рука японки в кимоно. И вдруг застыл, скованный ужасом: эта рука шевельнулась и схватила его за пальцы. За шелковой картиной стоял Обираль, и мальчик оказался во власти своего врага.

Гаспар отбивался так отчаянно, что проволока оборвалась, портьеры упали на пол, и его противник запутался в них. Воспользовавшись этим, Гаспар сумел высвободить руку. Он укрылся за выстроенными в ряд столами и попытался отползти к стене.

Но Обираль снова настиг его. Добравшись до сломанных стенных часов, Гаспар увидел на месте циферблата лицо, а за стеклянной дверцей, где полагалось быть маятнику, — две руки. Дверца распахнулась, Обираль бросился на Гаспара с криком: “Попался, голубчик!” Гаспар увернулся от готовых схватить его рук и зацепился ногой за упавший карниз, на котором висели портьеры. Он упал навзничь, но Обираль тоже не удержался на ногах. Гаспар вскочил первым. И в этот самый миг прямо перед ним как по волшебству открылся ход на узкую лестницу. Это была та самая деревянная лестница, по которой он сначала спустился в подвал. Гаспар нашел знакомое окошко, протиснулся в него, ухватился за водосточную трубу и соскользнул по ней в густую траву заднего двора.

Но злоключения его на этом не кончились. Он бросился через парк к опушке леса, бегом пересек низкую поросль и нашел наконец тропинку. Лес обступал замок со всех сторон — куда же идти? Гаспар свернул налево — просто наобум. Не прошел он и ста шагов, как увидел бегущего ему наперерез Обираля. Да что же это такое, почему этот человек преследует его с таким упорством? Зачем ему нужен бестолковый мальчишка, которому только и надо, что исчезнуть отсюда поскорее, и, честное слово, никогда больше ноги его здесь не будет. “Не уйдешь!” — кричал Обираль.

Гаспару ничего не оставалось, как снова припуститься со всех ног по тропинке. Свернуть в лес он не решался: если застрянешь в колючих зарослях, будет еще хуже. Но тропинка, казалось ему, никогда не кончится. Обираль не отставал. Он даже как будто бежал вполсилы, словно был уверен, что рано или поздно мальчик не выдержит гонки.

Окружавшие замок леса не уступали в своеобразии самому замку. Тропа закончилась маленькой, совершенно круглой полянкой, которую сплошной стеной обступали молодые грабы — они росли так тесно, что пробраться между ними не было никакой возможности, перелезть — тоже. Гаспар оказался в тупике.

Теперь он надеялся хотя бы оттянуть момент, когда Обираль его сцапает. На этой полянке, которая, наверно, служила когда-то укромным местечком для влюбленных, росли там и сям высокие кусты чертополоха, вздымались купы кипрея. Гаспар попытался сбить противника с толку, кинувшись на эти преграды. Но ничего не вышло: он только сам запутался в кустах, отступая к стене молодых стволов. Ничего не поделаешь — пришлось ему повернуться и оказаться лицом к лицу с ненавистным Обиралем; тот стоял неподвижно шагах в десяти и от души наслаждался своей победой.

— Итак, юноша, пришло время нам потолковать по душам, — произнес он. — Сейчас я срежу хорошую хворостину и буду лупить тебя, пока ты не поймешь, что следует заниматься своими делами и не совать нос в чужие. Запомни, сопляк, запомни хорошенько: если ты сдохнешь под поркой, никто об этом даже не узнает; если очухаешься — можешь убираться на все четыре стороны, хоть к черту на рога. Не думай, что я хочу твоей смерти. Я просто преподам тебе урок, а для тебя рисковать жизнью — сущее удовольствие, ты ведь у нас обожаешь приключения. Вспомни, мальчишка, — нет ничего на свете лучше грез, ты сам это говорил. Теле вот, наша Элен сейчас грезит наяву. И не надо ей мешать.

О чем это толковал Обираль? Гаспар заставил себя посмотреть ему прямо в глаза. Лицо, обрамленное рыжей бородой, расплылось в медоточивой улыбке. Но вдруг выражение его в мгновение ока изменилось. Глаза округлились от удивления, потом наполнились страхом, и в этот же миг Гаспар услышал, как зашелестела листва и захрустели ветки за его спиной — словно шквал пронесся по лесу. Длинная тень взмыла над кустами, и прямо перед собой Гаспар увидел пегую лошадь: она приземлилась на все четыре копыта и ринулась на Обираля.

Секретарь г-на Драпера бросился наутек, но лошадь в два прыжка настигла его и укусила сначала за плечо, а потом — ниже спины. Обираль взвыл и опрометью кинулся бежать по тропе. Он во все горло звал на помощь, но никто его, разумеется, не слышал. Лошадь не отставала и то и дело кусалась, отрывая клочья от его костюма. Гаспар тоже побежал следом: надо же было узнать, чем это кончится.

Обираль совсем обезумел от ужаса; не разбирая дороги, он свернул в лес и вскоре вместе с лошадью скрылся в чаще. Поплутав полчаса, Гаспар вышел на развилку и там увидел пегую лошадь — она преспокойно щипала траву. Обираль исчез. Мальчик тихонько приблизился к лошади: он, конечно, сразу узнал ее. Вообще-то, лошадь как лошадь, ничего особенного. Просто диковатая и с капризами. Верно говорил Никлас: давно убежала от хозяина или заблудилась.

Лошадь между тем подняла голову и встряхнула длинной гривой. Глаза ее поблескивали, словно два ласковых огонька. Она спокойно подпустила мальчика к себе. Гаспар обхватил руками ее шею и зарылся лицом в шелковистую гриву. Если бы она понимала человеческий язык, он сказал бы ей: “Лошадка моя, я никогда больше не увижу Элен. Умчи меня снова, покажи мне прекрасные края, покажи мне леса и Маас, а потом отвези меня к Элен”.

Лошадь не двигалась, словно говоря: я жду, я готова везти тебя. Была не была, решился Гаспар. Но в тот миг, когда он уже занес ногу и оперся руками о спину лошади, та вдруг увернулась и потрусила мелкой рысью по просеке. Мальчик грустно смотрел ей вслед.

В сотне шагов от него лошадь остановилась и повернула голову, будто поджидая его. Гаспар подошел ближе, но она опять побежала рысью, потом снова остановилась поодаль. Так они прошли километра два или три среди высоких стволов. Вдруг лошадь заржала и понеслась галопом напрямик через чащу.

Теперь у Гаспара не было никакой надежды настичь ее, однако он зачем-то продолжал эту бесполезную уже гонку. Даже потеряв лошадь из виду, он все бежал и бежал. Наконец на опушке леса мальчик, запыхавшись, рухнул в траву, а вдали еще слышался топот копыт, глухо отдававшийся от влажной земли тенистой рощи.

Гаспар пролежал долго. День начал клониться к вечеру, солнце уже коснулось верхушек деревьев.

— Ладно, — сказал он себе, — пойду искать тот косогор, про который говорил Никлас, и спущусь к Маасу. Переночую в зале ожидания на вокзале в Вирё.

Сумку свою Гаспар где-то потерял и теперь умирал от голода. В зарослях ежевики на опушке он нашел немного спелых ягод и поел их, а потом попытался сообразить, где находится.

Он стоял на краю луга, длинным, узким языком вдававшегося в лес. Всевозможные цветы росли здесь в изобилии. На другом конце луг расширялся, за ним начинались поля, а вдали стоял какой-то дом. Гаспар пошел в ту сторону и, дойдя до края луга, узнал ферму Теодюля Резидора, родного сына богача Эммануэля.

Как же он раньше о нем не подумал? Пусть Резидор-старший поселил свое чадо отдельно, видимо, не надеясь, что Теодюль способен сделать блестящую карьеру, отвечающую его, Эммануэля, амбициям, — но ведь наверняка отец и сын привязаны друг к другу; недаром оба были так добры и гостеприимны. Кто же, как не Теодюль, мог в трудный момент поддержать Гаспара и помочь советом? Когда мальчик подошел к дому, уже темнело.

Хозяин и сам только что вернулся. Остановившись у крыльца, Гаспар увидел, как из леса выехал грузовичок, затормозил, и оттуда вышли Теодюль и его старый слуга Марваль. Теодюль встретил Гаспара без особого радушия.

— Добрый вечер, Гаспар Фонтарель, — только и сказал он. — Как ты поздно.

— Да я здесь случайно, — ответил Гаспар. — Просто проходил мимо. Я возвращаюсь в Ломенваль.

Он убедился, что Теодюль все так же глух, как и при их первой встрече.

— Заходи, — сказал Теодюль. — Почему не передал мне весточку о мальчике из Антверпена?

— Я могу рассказать тебе про него сейчас.

— Поздно, — отвечал Теодюль, — слишком поздно. Электрики уже в замке.

Озадаченный Гаспар ломал голову над тем, какое значение могла иметь эта новость, Теодюль же позвал служанку и велел тотчас подать им ужин. Гаспар не смог скрыть своей радости, увидев, как знакомая ему женщина поставила на кухонный стол дымящуюся супницу. Теодюль ничего больше не говорил, и Гаспар тщетно пытался хотя бы вкратце рассказать ему о своих приключениях. Это было все равно что обращаться к стенке. Может быть, юный Резидор и улавливал отдельные слова, но, видно, эти слова не возбуждали его любопытства.

Когда они покончили с омлетом, служанка принесла целую миску крыжовника.

— Я сейчас из замка, — проговорил наконец Теодюль все тем же фальцетом. — Мой папаша — безмозглый дурак. У нас в семье вообще все безмозглые. Целый час мы с ним толковали. Но сегодня я побывал в его гостиной в последний раз, кончено! Я узнал всю эту историю еще три дня назад. Один из слуг мне рассказал. Вот я и поехал, чтобы расспросить папашу; он, конечно, был очень мил, как всегда. Знаешь, хоть

я и не оправдал его надежд, он все равно хорошо ко мне относится. У него даже хватило терпения написать мне на бумажке все, чего я не понял по губам и знакам.

- Что же произошло? — прокричал Гаспар без всякой надежды быть услышанным.

- Что произошло? — повторил Теодюль.

Каким-то чудом эти слова пробились сквозь

свинец, закупоривший его уши.

— Я догадывался, что тот мальчик из Антверпена — на самом деле девчонка, — начал он. — Мне удалось увидеть ее издали, когда она гуляла в парке. Я сразу узнал того беглеца, что прятался здесь в лесах. Ну вот, и отец соблаговолил наконец мне объяснить, что некий Гаспар Фонтарель привел девочку по имени Элен Драпер к нему в замок, где она надеялась отыскать следы своих родных. Но ты не знаешь, он позвонил господину Драперу сразу же после того, как ты приходил в первый раз. Господин Драпер через своего секретаря посоветовал ему принять Элен и наговорить ей всяких небылиц, чтобы она поверила, что сможет узнать в замке что-нибудь про свою семью. В общем, они будут заговаривать ей зубы, сколько понадобится, пока она сама не выкинет из головы свои нелепые фантазии, этот свой край, которого нет на свете, и семью, которая неизвестно где, если вообще кто-нибудь остался в живых. Еще я узнал, что Обираль шпионил за вами, когда ты говорил с Элен в саду в Темсхене. Он даже пошел на риск и дал Элен убежать с тобой, чтобы она наверняка попалась на приманку. А сам приехал в замок отца еще до вас.

Теодюль стукнул кулаком по столу:

— Да, взрослые правы. Может, и не нам решать, что надо делать и чего не делать. Но они неправы, что считают наши желания детскими фантазиями и не придают им значения. Есть же на свете край, где Элен родилась, — значит, она должна его найти. Даже моего папашу проняло, когда Элен рассказывала про свой край. Но он говорит, что она чересчур эмоциональна и надо уберечь ее от опрометчивых поступков.

— Про какой край речь? — спросил Гаспар. — Мы нашли парк, озеро, пальмы и березы — чего же еще? И я правда видел на ставне имя Женни.

Теперь Теодюль ловил каждое слово Гаспара. Имя Женни он разобрал.

— Женни жива, слышишь? Голову даю на отсечение. Мы ее найдем, только не в замке моего отца. Тут есть что-то такое, чего никто еще не понял.

Теодюль объяснил, что Эммануэль Резидор пообещал осуществить честолюбивые замыслы г-на Драпера в отношении Элен, употребив для этого все свои таланты и опыт антрепренера, не говоря уже о том, что он и сам надеялся не остаться внакладе, рассчитывая на успех девочки в задуманных им фильмах. Ему не потребовалось много времени, чтобы увлечь этой идеей Элен. И то сказать: вместо суровой атмосферы и размеренной жизни в доме г-на Драпера — волшебный мир кино. Она уже хотела сниматься, а кроме того, верила, что именно там встретит мамочку Женни.

Элен была теперь узницей более, чем когда-либо, сама того не подозревая. С утра до вечера она репетировала роли, занималась гимнастикой, училась водить гоночный автомобиль. В довершение г-н Резидор намеревался впредь занимать ее в ролях, требующих сложнейших акробатических трюков. Почему — он и сам не знал.

Каждый день Элен отвозили в машине на киностудию. Километрах в двадцати к югу акционеры кинобизнеса основали целый городок, где к услугам постановщиков были просторные павильоны, а также окружающий ландшафт во всем его многообразии. Теодюль хорошо знал этот городок, выросший на окраине поселка Шеми. Нельзя не отметить, что усилия г-на Резидора и его единомышленников, стремившихся создать наилучшие условия для постановки фильмов, заслуживали всяческих похвал. Как бы то ни было, это поистине сказочное место не могло не очаровать Элен. Она присутствовала на съемках, и ей уже обещали дать роль в фильме, как только она изучит азы актерского мастерства, которые взялся ей преподать один старый артист под чутким руководством самого г-на Резидора.

За каждым шагом Элен неусыпно следили, хотя она об этом и не догадывалась. В новой среде ее все больше отгораживали от внешнего мира. Никто не мог поговорить с девочкой без разрешения г-на Резидора. А сегодня, продолжал Теодюль, Жак Обираль явился в замок в самом плачевном виде. Он рассказал, что едва не поймал в лесу Гаспара Фонтареля, но у того оказался сообщник — мужчина огромного роста, прискакавший на пегой лошади. Он будто бы первым напал на Обираля, и тот божился, что это матерый бандит: задумал-де ограбить замок, а Гаспар служил ему наводчиком.

— Вот такие новости, — заключил Теодюль. — Отныне даже мне запрещено бывать в замке, и мой папаша с его страстью ко всяким сногсшибательным техническим диковинкам привез сегодня из киностудии электриков, чтобы они установили сигнализацию во всех уголках его хором.

Бедная Элен! Она никогда не узнает, какая паутина лжи плетется вокруг нее...

— Если бы она только знала... — вздохнул Гаспар.

— Я видел глаза Элен еще тогда, когда она появилась здесь в первый раз, — отозвался Теодюль. — Ни за что не поверю, чтобы она забыла свою семью и все, что ей дорого, ради того, чтобы ломать эту дурацкую комедию с кино.

Теодюль позвал старого Марваля и служанку. Он попросил их послужить Гаспару переводчиками, чтобы тот рассказал ему все, что знал об Элен. Отчаянно жестикулируя, слуги передавали ему рассказ Гаспара о детстве Элен, о книжке с картинками, из которой она узнала, что дальний край существует, о путешествии на Бермудские острова, о неудавшемся побеге Элен, ее падении и долгой болезни, о странствиях Гаспара с Никласом, Людовиком и Жеромом по дорогам Бельгии и, наконец, о прощании Элен и Гаспара и о болезни старой лошади Никласа.

— Надо скорее разыскать Никласа и ребят! — воскликнул Теодюль. — Мы вылечим его лошадь здесь.

Теодюль заранее радовался при мысли о встрече с Людовиком и Жеромом, с которыми он когда-то так весело проводил время на Шельде, пока злосчастный взрыв не лишил его слуха — тот же взрыв, что поселил в душе Жерома неизбывный страх, а в Людовике — неистребимую злобу на весь свет.

— Как я счастлив, что смогу наконец пожать им руки, — повторял Теодюль.

— Да, еще эта пегая лошадь, — вспомнил Гаспар.

Снова прибегнув к помощи слуг, он рассказал о пегой лошади, которая объявилась в окрестных лесах.

— Удивительная история, — сказал Теодюль. — Эта самая пегая лошадь увезла тебя из Ломенваля, разнесла посудную лавку, а сегодня она же обратила в бегство Обираля. Может, она бешеная?

И Гаспар, и Теодюль говорили о лошади с некоторой опаской — так всегда бывает, когда мы сталкиваемся с необъяснимым.

— Как же предупредить Элен? — вернулся Теодюль к волновавшему обоих вопросу.

— Но, в конце концов, она ведь счастлива, разве не так? — возразил Гаспар. — Стоит ли нам вмешиваться? Наверно, надо мне вернуться в Ломенваль. Что ни говори, все кончилось к лучшему.

На этот раз Теодюль не понял ничего, как ни жестикулировали Марваль и служанка. Однако от его глаз не укрылась печаль на лице Гаспара.

— Одному богу известно, что еще может случиться, — сказал он. — Давай сначала разыщем Никласа.

Гаспар переночевал в той же комнате, что и в прошлый раз. Наутро Теодюль велел старому Мар-вал ю вывести из гаража грузовичок. Уже собираясь сесть в машину, Гаспар окинул взглядом огромный луг, на котором там и сям во множестве раскинулись палатки. Лето было еще в разгаре, и с каждым годом все больше туристов приезжало в эти места, где гостеприимный Теодюль предоставлял в их распоряжение свои земли.

— Может быть, кто-нибудь из них знает про дальний край, — задумчиво произнес Гаспар.

Теодюль тоже смотрел на палатки. Он сказал:

— Все может быть, надо только надеяться.

Мальчики уселись в грузовичок рядом с Марвалем, который уже сидел за рулем. Они спустились в долину и поехали через Ажимон к Тренту.

До Трента было еще далеко, когда навстречу им попалась бричка Никласа. Жером и Людовик шли по обочине, а Никлас сидел на козлах, держа вожжи, но не подгонял усталую кобылу.

Теодюль кинулся к своим друзьям.

— Как это мы раньше о тебе не подумали? — радовались Жером и Людовик. — Гаспар говорил нам, что ты не живешь в замке.

— Если бы я знал, что вы так близко! — твердил Теодюль, не слыша их.

— Вот мы и снова встретились, — сказал Никлас Гаспару. — Какими судьбами? Разве ты не уехал в Ломенваль?

— Есть новости, — ответил Гаспар.

— Новости? — повторил Никлас. — Сынок, что бы ни случилось, не надо усложнять себе жизнь. Видишь, у нас тоже новости. Лошадь уже ходит — видно, в оглоблях ей полегче. Сколько продержится, столько продержится, дальше и загадывать нечего.

Когда Никласу рассказали о двурушничестве Резидора-старшего, он только пожал плечами:

— Не знаю, не знаю, ребятишки, боюсь, что это ничего не меняет. Если вы хотите раскрыть Элен глаза, в этом нет ничего дурного. Только вряд ли у вас получится. Как бы вы не сбили ее с дороги, по которой ей суждено идти.

Теодюль объяснил Никласу, что приехал за ним прежде всего для того, чтобы пригласить погостить некоторое время на ферме — хотя бы до тех пор, пока лошадь не поправится окончательно. У Никласа были бумаги, необходимые для перехода границы, а имя Резидора знали на таможне достаточно хорошо, чтобы дело обошлось без волокиты.

Однако Никлас хотел дать лошади отдых, и они сделали привал у какой-то деревушки. Гаспар и Теодюль остались с ними. Мальчики болтали без устали весь остаток дня и почти всю ночь. Спать легли в бричке Никласа. Старый Марваль один вернулся в грузовичке на ферму. На другой день они все вместе пересекли границу. Никлас был тронут до глубины души добрым отношением и заботой Теодюля и потому, пока они жили на ферме, довольно благосклонно слушал, как мальчики наперебой строили планы.

Подходил к концу август. Лошади Никласа был обеспечен самый лучший уход; к ней даже пригласили ветеринара. Никлас и мальчики помогали Теодюлю во всех работах на его маленькой ферме. С жатвой покончили уже давно и теперь занимались заготовкой кормов. Вечерами друзья подолгу беседовали, сидя на крыльце и глядя на звезды. И вот наконец однажды было решено хотя бы попытаться поговорить с Элен.

Киногородок представлял собой скопление наспех сооруженных павильонов на вершине холма рядом с поселком Шеми. Коль скоро пробраться в замок Эммануэля Резидора не было возможности, оставалось разведать, в какое время Элен приезжала на студию, и проникнуть в городок в то время, когда она приобщалась к таинствам мира кино. Чтобы не насторожить церберов, предпринять первые шаги поручили Жерому и Людовику, которых ни Эммануэль Резидор, ни Обираль, ни слуги не знали в лицо. Для начала братья постараются передать Элен записку.

Никлас озабоченно хмурился:

— Ох, зря я обнадеживал Гаспара, не надо мне было помогать ему искать этот самый край Элен, — говорил он. — Но уж коли все так повернулось, попытайтесь еще раз, ребятишки. Боюсь только, что ничего у вас не выйдет.

В Шеми мальчики отправились на грузовичке Теодюля. Оставили машину в переулке и пошли дальше пешком. Павильоны киногородка — снаружи они выглядели довольно скромно — возвышались на холме сразу за поселком. К ним вела бетонная дорожка. Но мальчики по ней не пошли, а сделали крюк и вышли к городку с другой стороны, где глухие стены складов чередовались с маленькими домиками с круглыми окошками, напоминавшими соты. Промежутки между строениями были надежно защищены бетонной оградой, усеянной сверху осколками стекла. Там и сям над стенами высились мачты электропередач и какие-то декорации. С этой стороны киногородок выходил на крутой берег узкого глубокого оврага, сбегавшего среди лугов к лесу. Продвигаясь вдоль ограды, мальчики услышали мощный львиный рык. Очевидно, Эммануэль Резидор держал здесь небольшой зверинец для съемок какого-то фильма с экзотическим сюжетом. Наверняка были у него и пальмы — может быть, картонные, а может, и настоящие, выращенные в больших кадках и ожидающие своего часа где-нибудь в оранжерее.

— Через эти стены не перебраться, — вздохнул Теодюль. — Надо кому-то из нас попробовать пройти через главный вход.

Жером задрожал от страха, а Людовик не преминул по обыкновению накричать на брата. Но, прежде чем что-либо предпринять, друзья решили понаблюдать за входом, чтобы узнать, есть ли хоть какая-то возможность незаметно проникнуть в городок. Три дня они не спускали глаз с ворот: Жером и Гаспар с одной стороны от входа, Теодюль и Людовик — с другой, притаившись за посаженными вокруг красиво подстриженными кустами. Результаты наблюдения никак не обнадеживали.

Слева от ворот была маленькая гостиница — строение из бетонных плит, окруженное галереей, на которую выходили окна. Должно быть, там во время съемок жили актеры и все, кто работал над фильмами. Справа располагались административные здания. К воротам то и дело подъезжали машины — грузовики поставщиков, легковые автомобили; оттуда выходили люди самого разного обличья. В ворота никто не мог войти без разрешения привратника в синем мундире с золотыми пуговицами. Людовик, подкравшись ближе, увидел за воротами проходную, разделенную внушительного вида стойкой, за которой восседал чиновник, — он, очевидно, исполнял здесь роль цербера. Короче говоря, это была святая святых, которую тщательно ограждали от праздно любопытствующих. Каждый день около трех часов длинный зеленый автомобиль на бешеной скорости подкатывал к воротам и резко тормозил. Открывалась дверца, и выходила Элен в сопровождении Синипуза. Она изменилась: отработанное изящество походки и манер было явно рассчитано на публику. Но лицо и некоторая скованность в движениях говорили о том, что ей еще не по себе в новой роли. Взгляд казался отсутствующим.

Оценив обстановку, друзья решили действовать. Первым послали на разведку Жерома. Он должен был сказать привратнику, что ему надо поговорить с Синипузом, а когда его впустят — затеряться в лабиринте городка, постараться разыскать Элен и передать ей записку, в которой мальчики вкратце обрисовали истинное положение вещей. Они рассчитывали на то, что Жером с его вечно испуганным видом не вызовет у охраны никаких опасений. Но их план потерпел крах даже раньше, чем можно было ожидать. Привратник отвел Жерома к стойке, где чиновник буквально засыпал его вопросами, велел заполнить какой-то бланк и при этом держался так холодно и надменно, что мальчик не выдержал и удрал.

— Вы не можете себе представить, — рассказывал Жером. — Это такая система! Туда и муха не пролетит.

Людовик гордо объявил, что его брат просто сдрейфил и что завтра он это всем докажет. На следующий день он предстал перед привратником со всей самоуверенностью, на какую только был способен. Его и вправду пропустили, и мальчики уже радовались удаче, так как прошел час, а Людовика все не было. Но вот он появился — да не один: Синипуз собственной персоной тащил его за шиворот и тряс так, что не приходилось сомневаться в том, какой прием был ему оказан. На прощание Синипуз наградил Людовика пинком в зад.

— Ну и люди! С ними просто невозможно иметь дело, — признался друзьям Людовик. — Я им там такого наплел: как будто Синипуз наш лучший друг, он спас жизнь мне и моему брату, ну и всякое такое в том же роде. Они меня отвели в какую-то комнату, я там проторчал целый час, но смыться так и не удалось. А потом сами знаете, что было.

Итак, волшебным миром кино управляла отлаженная и беспощадная машина. Никлас, выслушав рассказы мальчиков, ничуть не удивился.

— Не стоит нам тревожиться за Элен. Гаспар вернется в Ломенваль. Мы снова отправимся странствовать по дорогам, а Теодюль будет, как и прежде, трудиться на своей ферме. А когда-нибудь вы увидите Элен на экране, если вам случится пойти в кино. Она будет неплохой актрисой, каких много, так же, как и мы с вами, — скромные труженики, каких очень и очень много. Зачем отнимать у нее надежду? Что мы можем дать ей взамен? Пройдет время, и она сама поймет, что ей делать.

Но эти слова, несомненно разумные, не убедили мальчиков. Уже стемнело, и все, как обычно, сидели на крыльце. Так тихо и спокойно было вокруг, что маленькая ферма Теодюля казалась затерянной среди бескрайних лесов, и каждое слово улетало, замирая вдали, подобно звукам печальной песни.

— Разве мы плохо провели время? — продолжал Никлас. — Ты, Гаспар, побывал аж на Бермудах, а потом мы с тобой исходили все дороги Бельгии. Ты узнал много нового, и тебе будет над чем поразмыслить, когда ты, как и мы, вернешься к своим обыденным делам.

— Да я бы и рад, — отозвался Гаспар. — Что может быть общего у меня с Элен? Но не могу я, чтобы это кончилось вот так, не могу, и все.

— Чего же ты хочешь? — спросил Никлас.

— Если бы мы знали больше, — произнес Гаспар, — если бы мы были умнее, лучше, мы догадались бы, что надо делать, и нашли бы то, что ищем.

В темном небе над кронами леса то и дело падали звезды.

— Говорят, когда падает звезда, нужно загадать желание, — тихо сказал Никлас. — Давайте пожелаем прежде всего, чтобы вы избавились от своих недостатков, — тогда и жизнь вам покажется краше. Может быть, тут-то вы и поймете, что надо делать, а чего не надо, и мы еще встретимся с Элен и поговорим с ней о чем-нибудь повеселее.

Но мудрых советов Никласа никто как будто не слышал. Мальчики не хотели сдаваться. Они были готовы сделать что угодно, лишь бы повидаться с Элен. Избавиться сперва от своих недостатков? Да зачем? Да что им это даст?

— Ну что ж, — вздохнул Никлас, — воля ваша, хоть побудем все вместе еще какое-то время, и то хорошо. Тоже занятие, ничем не хуже рыбалки, например. Если Теодюль не против, мы останемся с ним еще на несколько счастливых дней, и может, они прибавят нам мудрости.

— На неделю? На две недели? — нетерпеливо спрашивал Гаспар.

Но Никлас не спешил с решением; он хранил верность своей заповеди: торопись медленно. Так они беседовали еще долго. Жером признался, что его самое заветное желание — ничего больше не бояться, а Людовик — что он мечтает жить в мире со всем светом и с самим собой. Но оба знали: это еще труднее, чем отыскать дальний край. Теодюль, который, по обыкновению, не слышал и четверти сказанного, вдруг воскликнул, что, желай не желай, никакие силы не избавят его от глухоты, и в этом его самое большое горе. Гаспар же до поры помалкивал. Как бы ему избавиться от своего рокового невезения? Вот уж напасть, которая никого в жизни не минует.

В эти дни лошадь Никл аса, уже совсем оправившаяся, паслась, свободно разгуливая по лугам, пока все работали в поле и в огороде и проводили долгие часы за беседами. Изредка на ферму наведывались туристы — в основном для того, чтобы попросить воды, молока или купить какую-нибудь провизию. Друзья тоже время от времени ходили к ним поболтать, а однажды вечером Никлас с Людовиком и Жеромом устроили для них маленький концерт. Еще стояло лето, пора каникул. Как хорошо было в полях, в лесу! Недоставало только Элен. И именно потому, что ее так недоставало, хотелось что-то сделать для нее, ради памяти о ней. Это было убедительнее всех речей Никласа, и Жером первым начал бороться со своим недостатком. То один, то другой из мальчиков повторял:

— Будь мы другими, стань мы лучше, все бы изменилось. И мы бы нашли дальний край.

Может быть, это были просто слова. Однако с некоторых пор Жером каждую ночь один отправлялся в лес. Он бродил там среди зловещих теней и таинственных шорохов, и волосы у него на голове вставали дыбом. Друзья видели, как он возвращался с вытаращенными глазами, весь дрожа, словно побывал в леднике. Людовик же — и Гаспар охотно взялся ему в этом помочь — учился обуздывать свой гневливый нрав. Гаспар по его просьбе дразнил его, говорил обидные вещи, а он прилагал все усилия, чтобы парировать колкости спокойно и с достоинством. Конечно, внутренне Людовик кипел от ярости, но отвечал сдержанно. Правда, все такие разговоры неизменно кончались дракой: каждый раз Гаспар говорил Людовику, что у того от злости уши краснеют, как маки, а уж этого мальчик снести не мог.

Что-то необычное творилось и с Теодюлем: однажды друзья заметили, как он, задрав голову, внимательно смотрит на птиц.

— Если я прислушаюсь хорошенько, — сказал он, — то, наверно, смогу разобрать песенку дрозда, только пока не получается. Был бы я поумнее, а то я такой же безмозглый, как мой папаша...

Но однажды Теодюль радостно объявил, что слышал высоко в небе крик сарыча.

— Крик сарыча, — задумчиво повторил Никлас. — К чему бы это?

Гаспар вздрогнул от его слов. Он давно уже решил, что лучше умрет, чем станет причиной новой катастрофы.

— Решения ваши разумны, — говорил Никлас, — и усилия ваши похвальны. Но что, в сущности, остается нам, кроме того, чтобы ждать озарения с небес?

И вот наконец настал последний день, который им предстояло провести вместе, — так было решено — ничего не поделаешь, все хорошее когда-нибудь кончается. Это было воскресенье; стоял уже сентябрь. Теодюль несколько раз пытался поговорить с отцом, но тщетно. Г-н Резидор отвечал, что у него зреет замысел нового фильма и что в такой момент никому на свете, даже родному сыну, не позволено отвлекать его.

В это воскресенье друзья доехали на грузовичке до Вирё и прослушали мессу в тамошней церкви, а потом отправились на прощальный пикник. В кузов загрузили всевозможную провизию, Никлас сел за руль, и машина покатила по лесной просеке к высоким берегам Мааса. Они остановились на краю полянки, откуда между стволами старых дубов открывался прекрасный вид на реку в долине, и принялись раскладывать на салфетках свои припасы.

— Красивая долина, — сказал Никлас, откупоривая бутылку, — немного найдется таких на свете.

Кроны деревьев, зелеными уступами спускавшихся по склону, колыхались под ветром; по дну глубокого оврага, ласково журча, сбегал к реке ручеек, и голубая вода просвечивала сквозь листву. Вдали, где-то за лесом, загудела на реке баржа.

— Я хорошо знаю эти места, — продолжал Никлас. — Исходил их когда-то вдоль и поперек. Выйдешь из чащи наобум и видишь заводы или затерянные среди лесов города. Люди в этой долине трудятся не покладая рук. Нам, ребятишки, повезло, что мы можем странствовать по свету. И это справедливо, что мы трудимся как весь здешний люд. И нашей Элен предстоит немало трудов.

Они ели, болтали, и чем дальше, тем яснее становилось каждому, что пришло время возвращаться к обыденной жизни. Но мальчики не думали о повседневных трудах и вполуха слушали назидания Никласа. Они полной грудью вдыхали чистый и прохладный сентябрьский воздух. Этот воздух и зелень лесов словно обладали живительной силой: краски казались ярче, жизнь — полнее. Друзья знали, что никогда не забудут этот день.

Когда смотришь на такие красоты, вся земля представляется обетованным дальним краем, но нам и этого мало. Так хочется сделать мир еще прекраснее, а это возможно, если дарить людям счастье — да хотя бы просто изо дня в день без конца и без устали рассказывать им о хорошем. Мы ощущаем незавершённость нашей жизни и просим судьбу: дай нам еще хоть один шанс.

Никто не решался завести речь о дальнем крае, который так и не нашла Элен. Даже Никлас не мог выразить словами все, что лежало у него на сердце. В конце обеда друзья, вдруг посерьезнев, подняли стаканы и чокнулись за здоровье Элен и за тот неведомый край, куда не дойти и не доехать.

Почему-то в этот миг все одновременно посмотрели на Гаспара. Словно ждали от него чего-то — это от него-то, считавшего себя ни на что не годным недотепой. И тут Никласа угораздило пошутить:

— Ну, Гаспар, если ты не хочешь возвращаться в Ломенваль, что тебе стоит вызвать еще какую-нибудь катастрофу?

— Нет! — испуганно отшатнулся Гаспар.

В каждой шутке, как известно, есть доля правды: скажешь что-нибудь ради красного словца, а жизнь выдаст в ответ такое, чего никак не ожидаешь. В ту самую минуту, когда Никлас это сказал, что-то зашуршало в ближних зарослях. Все разом обернулись и увидели среди листвы сказочно красивую лошадиную морду в черных и белых пятнах. А они-то и думать забыли о пегой лошади! Всех пробрала дрожь. Гаспар тихо сказал, словно заклиная неумолимую судьбу:

— Мы с ней друзья.

Лошадь стояла неподвижно, как будто только и ждала, чтобы на нее надели узду.

— Я только поглажу ее на прощание.

Гаспар встал и пошел по направлению к деревьям, но тут лошадь вдруг взвилась на дыбы и исчезла среди зелени. Все четверо, не сговариваясь, кинулись к лесу и разбежались в разные стороны, пытаясь окружить хитрюгу лошадь.

Роща, в которой она скрылась, состояла из грабов и кустов орешника, довольно редких. Однако кое-где деревья и кустарник смыкались в густую чащу. Лошадь не успела уйти далеко. Вскоре друзья увидели черные и белые пятна между ветвями. Но когда они начали смыкать вокруг нее кольцо, она опять сумела вывернуться. Погоня продолжалась, и наконец все встретились вокруг лощинки, заросшей густым кустарником.

— Ее там нет! — крикнул Никлас. — Я слышал стук копыт где-то дальше.

— Надо посмотреть в кустах, — отозвался Людовик. — Там что-то шевелится.

Гаспар первым пошел вперед. Раздвигая ветки и длинные побеги ломоносов, он расчищал себе путь. Но вдруг отпрянул — так стремительно, что не устоял на ногах и упал навзничь. Из зарослей вышел огромный медведь.

Глава XII

САМАЯ ДЛИННАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ, В КОТОРОЙ НАШИ ГЕРОИ НАКОНЕЦ-ТО НАХОДЯТ ДАЛЬНИЙ КРАЙ

Никлас, стоявший по другую сторону лощинки, даже не знал, что происходит. Жером и Людовик при виде медведя застыли как вкопанные. Оба были шагах в двадцати от Гаспара. Они могли бы задать стрекача, но им это и в голову не пришло.

Медведь, озираясь, сделал несколько шагов. Под шерстью зверя играли мускулы; он двигался с осторожностью, неторопливо, даже с какой-то пугающей медлительностью. Маленькие глазки блестели. Гаспар, лежа на спине, не решался шевельнуться. Мохнатая морда нависла над ним, и он сжался в комочек. Но вдруг медведь поднял голову. Прямо на него шел Жером.

Стремление избавиться от своих недостатков похвально, и все же преуспеть в этом можно лишь милостью Провидения. А может быть, Жером просто до того перепугался, что сам не знал, что делает? Перед лицом грозной опасности все вокруг становится иным. Ветви деревьев, кусочки голубого неба между ними и безмолвие леса казались какими-то нереальными. Шагах в трех-четырех от зверя Жером остановился. Он стоял неподвижно, превозмогая отчаянное желание пуститься наутек, но и не решаясь подойти ближе. Гаспар между тем успел встать на ноги. Тогда и Людовик присоединился к брату. Гаспар попятился, наткнулся на ствол и прижался к нему спиной; кровь стыла у него в жилах от ужаса. Медведь поднялся на задние лапы.

Все это заняло считанные мгновения. Раздался хруст веток: Никлас пробирался сквозь кустарник. Грузно ступая, медведь пошел на Гаспара. Жером и Людовик оказались теперь за спиной зверя.

Медведь локтя на два возвышался над Гаспаром. Передние лапы уперлись в ствол, когти глубоко вонзились в кору прямо над головой мальчика.

Зверь вел себя странно. Вид у него был свирепый, но в то же время казалось, что медведем двигало скорее любопытство, чем жажда крови; в его повадке чувствовалась какая-то опасливость, хоть он и был во сто раз сильнее всех своих противников, вместе взятых. Жером сделал шаг, другой... Можно было подумать, что он вдруг лишился рассудка. Мальчик уже мог коснуться зверя. Он протянул руку и вцепился в густой мех.

Медведь опустился на четыре лапы, словно повинуясь Жерому, и вот что было самым удивительным, может быть, даже не только в этом приключении, но и во всей нашей истории: Жером улыбался во весь рот. Не менее поразительная перемена произошла и с Людовиком: он вдруг заговорил мягко и кротко, как никогда.

— А может быть, это ручной медведь? — только и сказал он.

Глаза Гаспара стали огромными, как тарелки. Вот и готово: вечное его невезение в очередной раз обернулось катастрофой, и одному богу известно, как они теперь выпутаются. Но медведь насторожился, прислушиваясь к словам Людовика. Жером так и стоял, вцепившись рукой в его мех.

— На нем ошейник, — добавил Людовик.

Поверьте, читатель: голос Людовика звучал в

этот миг нежно и мелодично, как песня. Медведь сел, продолжая с интересом прислушиваться.

— Не трогай нас, — говорил ему Людовик. — Мы не злые, мы хотим со всеми дружить.

И тут появился Теодюль. Пока они гонялись за лошадью, он оказался чуть в стороне от всех и теперь, сделав крюк, вернулся к зарослям. Теодюль видел все, что произошло, но подкрался так бесшумно, что поначалу его никто не заметил. То, что он сказал, было еще удивительнее, чем волшебное преображение Людовика, хотя слова его прозвучали совершенно не к месту. Теодюль был краток:

— Я теперь слышу птиц.

Вероятно, пережитое потрясение чудесным образом излечило и его. Не зная, радоваться ли такой благодати или прощаться с жизнью — положение все-таки было отчаянное, — он добавил еще:

— Я благодарю Всевышнего и всех святых.

Прошло еще несколько мгновений; Теодюль с

наслаждением вслушивался в песенку дрозда, и мальчики тоже расслышали ее, на миг забыв даже, в какой опасный переплет они все попали.

Первым опомнился Теодюль. Он сделал знак друзьям: отступать как можно осторожнее, без резких движений, чтобы не разъярить страшного зверя — правда, тот, казалось, потерял к ним интерес. Жером и Людовик, которые были сзади, попятились; Гаспар скользнул за дерево.

— Машина, — выдохнул Теодюль.

Гаспар, Жером и Людовик тоже заметили

стоявший среди деревьев грузовичок. В самом деле, попетляв по лесу, они почти вернулись к той полянке, где обедали. Если удастся добраться до грузовичка и закрыться в кабине, — они спасены.

Так или иначе, другого выхода не было. С величайшей осторожностью Гаспар сделал несколько шагов. Жером с Людовиком тоже потихоньку отступали. Медведь сидел, мотая своей большой головой. Мальчики замерли, не смея вздохнуть, затем отодвинулись еще чуть-чуть назад и снова остановились. Теодюль подавал им знаки: идти или стоять.

— Бежим! — прошипел он наконец.

Все четверо припустили к грузовичку — наверно, никогда в жизни они не бегали так быстро. Не добежав до машины шагов двадцати, мальчики услышали, что медведь настигает их. Зверь прыгнул, и все съежились: каждый ожидал, что огромная туша навалится ему на плечи. Но у медведя, похоже, вовсе не было агрессивных намерений. Он вихрем пронесся между Жеромом и Гаспаром — оба на миг ощутили прикосновение мохнатой шкуры — и остановился у самого грузовичка. Мальчики, которым, казалось, было уже рукой подать до распахнутых створок крытого кузова, поняли, что этот путь отрезан и надежды на спасение нет. Все замерли. Медведь повернулся к ним, словно поддразнивая. И тут из чащи вышел Никлас.

Не найдя мальчиков за кустами, Никлас тоже вернулся к месту пикника. Он крикнул издали:

— Нет там никакой ло...

И осекся, увидев медведя, который снова сел на задние лапы и смотрел на окаменевших от ужаса друзей.

— Вон оно что! — вырвалось у Никласа.

Почему он произнес именно эти слова, Никлас и сам не знал. В тишине его голос казался громким и резким, и от этого короткое восклицание наполнилось каким-то особым смыслом. Услышав его, медведь приподнялся на задних лапах и, кру-тянувшись, вдруг прыгнул прямо в кузов грузовичка. Теодюль, не теряя ни секунды, бросился к машине и захлопнул створки. Тут и Людовик, Гаспар и Жером поспешили помочь ему закрепить Поперек дверцы железный брус и защелкнуть задвижку. Все эти действия, простые и привычные, дались им с трудом — так дрожали у мальчиков руки.

Когда дело было сделано, друзья рухнули без сил в траву и перевели дух. С несказанной радостью смотрели они на просторы долины и голубую воду Мааса. И даже не слушали Никласа, задававшего им вопрос за вопросом.

Наконец все немного пришли в себя, однако что-либо объяснить оказалось делом непростым. Людовик, например, вроде бы видел на шее зверя узкий металлический ошейник — но слыханное ли дело, чтобы медведи разгуливали по лесам в ошейниках? Теперь мальчик уже не мог с уверенностью это утверждать. Как бы то ни было, скорее всего медведь сбежал из какого-нибудь зверинца — такое порой случается. Самым словоохотливым рассказчиком оказался Теодюль. Еще бы: после этого приключения к нему вернулся слух, и он просто упивался звуками собственного голоса.

— Господь милостив, — улыбаясь, сказал Никлас. — Жером у нас будет бесстрашным героем, Людовик — самым кротким и миролюбивым мальчиком в Бельгии. А ты, Теодюль, скоро сможешь слышать плеск волн в пятидесяти лье от моря.

— Все это замечательно, — отозвался Гаспар, — но что нам делать с медведем?

И правда, что делать с медведем? Можно себе представить, сколько хлопот сулил оказавшийся в их руках свирепый хищник.

— Никлас, — продолжал Гаспар, — вы говорили, что самое время мне влипнуть в очередную передрягу. Ну вот, теперь вы все должны быть довольны. Но если вы думаете, что дело на этом кончится...

— Полно, полно, — отвечал Никлас, — разберемся как-нибудь.

— Что делать с медведем? — повторил Гаспар. — Вы отвезете его в комиссариат? Дадите объявление в газету? Да пока вы что-нибудь решите, он сто раз успеет разнести кузов и растерзает в клочки первого, кто ему попадется.

Да, дела обстояли не столь хорошо, как показалось поначалу. Стенки кузова и впрямь особой прочностью не отличались.

Гаспар предложил сбегать за подмогой. Если они приведут двух-трех охотников с ружьями, то, может быть, удастся без происшествий вывезти медведя и запереть его в более надежном месте.

Никлас покачал головой: зверь мог в любую минуту проломить стенку и пуститься за ними в погоню. Уж лучше рискнуть: сесть в грузовичок и быстрее ехать к ферме. Если медведь и вырвется на свободу, на скорости восемьдесят километров в час уйти от него будет легче. На том и порешили. Если все сойдет благополучно, запереть его лучше всего в гараже.

Никлас, Жером и Теодюль, потеснившись, уместились в кабине, Гаспар и Людовик вскочили на подножки, и перегруженная машина со скрипом тронулась. Сидевший за рулем Никлас вел грузовичок с величайшей осторожностью. Удивительно, но все обошлось. Очевидно, медведь привык к жизни в клетке — недаром он сам прыгнул в кузов, услышав голос Никласа. На ферму они приехали через два часа. Машину завели в гараж; когда была заперта железная дверь, оставалось только запрыгать от радости, но почему-то никому не хотелось этого делать.

— Вот видишь, Гаспар, — сказал Никлас, — ничего с нами не случилось, все мы целы и невредимы и можем теперь вздохнуть спокойно. Ну, пошутил я неудачно, с кем не бывает, но все уже в порядке, и завтра мы расстанемся, как и собирались. Наверное, этот медведь для того и явился, чтобы показать нам, что не следует считать всех извергами и видеть во всем дурные предзнаменования. Теперь-то вы согласитесь, что каждый из нас должен вернуться к своим будням и радоваться тому, что просто живет и видит мир.

Этим было все сказано. Итак, Никласу с мальчиками предстояло с рассветом отправиться в путь. Потихоньку, с остановками, чтобы не утомлять лошадь, они доберутся до Антверпена. Гаспар поедет на поезде в Ревен. Теодюль проводит его до вокзала, а потом займется медведем. Им пришло в голову, что зверь, возможно, сбежал из киногородка — там ведь был зверинец, — и как бы то ни было, отец Теодюля придумает, что с ним делать, пока не отыщется хозяин.

После ужина друзья еще два-три часа просидели на крыльце вместе со старым Марвалем и служанкой. Текла неспешная беседа. Только Гаспар больше помалкивал.

Наутро Никлас и его сыновья запрягли лошадь в бричку, простились со всеми и тронулись в путь. Гаспар с Теодюлем проводили их до дороги, что спускалась к Маасу. Помахав друзьям на прощание, мальчики смотрели вслед бричке, пока она, подскакивая на ухабах, не скрылась в лесу, и еще долго вслушивались в скрип колес, который наконец замер вдали. Только после этого они вернулись на ферму.

— Твой поезд в два часа, — сказал Теодюль. — У нас еще много времени.

В одиннадцать они сели завтракать. Говорили мало. Теодюль без устали вслушивался в малейшие звуки и шорохи. Он то и дело постукивал ножиком по краю своего стакана и радостно улыбался мелодичному звону.

— Ты и колокола на башне теперь услышишь, — говорил ему Гаспар.

Теодюль со вчерашнего дня совершенно преобразился. Куда только девалась серьезность мальчика, на чьи плечи слишком рано легло бремя недетской ответственности!

— Я отсюда слышу, как поют у палаток, — радовался он.

— Этого не может быть, — не поверил Гаспар.

— И даже слышу, как рычит медведь в гараже.

Гаспар прислушался. В открытое окно действительно долетали отголоски далеких песен, но никакого рычания слышно не было.

— Мне надо позвонить, — сказал Теодюль.

— У тебя есть телефон? — удивился Гаспар.

— Сегодня я буду звонить по нему впервые, — торжественно объявил Теодюль.

— А кому ты хочешь позвонить?

— Отцу.

Теодюль открыл какой-то шкафчик, достал телефонный аппарат и снял трубку. Несколько секунд спустя он уже мог пожелать доброго утра Эммануэлю Резидору. Гаспару не хотелось подслушивать, но обрывки разговора долетали до него.

— Я теперь слышу, — говорил Теодюль. — Мы вчера ездили в лес. За нами погнался медведь. Он прыгнул в грузовичок: мы открыли кузов, чтобы загрузить дрова. Грузовичок стоит теперь в гараже... Да нет, медведь не вырвется, сидит себе смирно... Да-да, договорились, мы с Марвалем привезем его в Шеми в три.

Теодюль повесил трубку и посмотрел на Гаспара.

— Медведь убежал из зверинца киностудии. Его выпустили погулять во двор — думали, он совсем ручной, а он взял да и перепрыгнул через ограду. Мы с Марвалем отвезем его туда на грузовичке. Поедешь с нами?

— Нет, — покачал головой Гаспар.

— Да это не опасно.

— Мне же надо на поезд.

— Мы к шести вернемся. Есть еще один поезд, в семь.

— Мы точно сразу вернемся? — переспросил Гаспар, уже сдаваясь.

Так каждый простодушно обманывает себя, стараясь оттянуть час разлуки: сколько раз подобное уже бывало с нашими друзьями, и еще не раз нам придется с этим столкнуться. Когда разлука представляется неизбежной, так приятно выторговать у судьбы хотя бы несколько лишних часов, да и к чему, если вдуматься хорошенько, сводится любая повесть, как не к рассказу о людях, которые встречаются, делятся новостями, ссорятся, мирятся и долго, слишком долго прощаются друг с другом, лишь бы продлить свою краткую встречу в этом мире, где все мимолетно и все рано или поздно канет в реку быстротекущего времени?

Теодюль велел подать к обеду бутылку мозельского вина, и когда около трех грузовичок выехал с фермы, оба мальчика были настроены по-боевому. Не решаясь себе в этом признаться, они думали о том, что будут в Шеми как раз тогда, когда Синипуз в длинной зелёной машине привезет туда Элен. За рулем грузовичка сидел Марваль.

Он же отправился на переговоры в проходную киногородка.

Все прошло без сучка, без задоринки. Старый Марваль сказал о медведе привратнику — тот был уже в курсе дела. Чиновник за стойкой долго куда-то звонил. Наконец вышел один из ассистентов, чтобы проверить, действительно ли в грузовичке находится медведь. Он заглянул в заднее окошко кузова. Зверь мирно спал.

— Вы все-таки с ним поосторожней, — предупредил Марваль ассистента. — Он тут мне чуть пол бороды не выдрал, когда я хотел поговорить с ним через окошко. Знаете, притворяется, будто спит, а потом как бросится! Может в любую минуту разнести кузов в щепки.

— Ладно, — кивнул ассистент. — Езжайте по этой дороге. Метров через двести будет ограда; вам откроют ворота, и дуйте прямо по аллее. Не сворачивайте ни направо, ни налево. Там есть развилки, можно и ошибиться. Да вы смотрите, справа вывешены таблички с названиями студий.

Последние наставления ассистент выпалил с неимоверной быстротой: медведь в кузове заворочался.

Грузовичок беспрепятственно миновал ворота и медленно поехал по аллее. Навстречу не попалось ни единой машины, ни одного человека. Похоже, в городке была объявлена тревога. В зверинце их, должно быть, уже поджидали, чтобы принять медведя с соблюдением всех мер предосторожности.

Марваль, может быть, и не хотел нарочно никого пугать, но мальчиков это натолкнуло на новую мысль. Еще по пути сюда они втайне надеялись на случайную встречу с Элен. Можно ли было желать лучшего случая — теперь они смогли бы без помех обойти все улочки городка, по крайней мере пока их не хватятся. Да-да, спрятаться есть где, и они поищут Элен в лабиринте павильонов — между нами говоря, вряд ли их поиски могли увенчаться успехом, но мальчики в своем порыве уже не способны были рассуждать здраво. Гаспар до боли сжал руку Теодюля.

Справа наискось тянулся ряд павильонов. На них и в самом деле висели таблички: «Студия “Эммануэль”", «Студия “Джунгли”", «Студия “Элен”". При виде последней таблички Теодюль и Гаспар, распахнув дверцу, спрыгнули на обочину, а грузовичок медленно покатил дальше. “Все это мозельское вино...” — подумал Гаспар, приземлившись и с трудом устояв на ногах.

Увидев имя Элен, написанное свежей краской, оба ни на миг не усомнились, что найдут здесь ту, кого ищут. Правда, едва оказавшись на земле, они поняли, что вовсе не обязательно ей быть именно в этом павильоне и что они, конечно, поступили глупо и неосмотрительно. Но сделанного не исправить, и отступать было поздно.

Недолго думая, они проскользнули в павильон. Он был загроможден мебелью самых разных стилей и эпох, но прежде всего в глаза бросалась роскошная обстановка старинных гостиных. Между декорациями было оставлено свободное пространство для кинокамер и юпитеров. Мальчики увидели две прелестные комнатки и огромный зал средневекового замка с развешанными на стенах рыцарскими доспехами. В одной из комнаток сидел в мягком кресле человек, одетый в рабочий халат. Он встал и пошел прямо на Гаспара и Теодюля, но те попятились и бросились к выходу. Бегом они припустили к соседнему павильону. Человек и не думал их преследовать.

В следующем павильоне, куда они попали, было гораздо оживленнее. Здесь суетились рабочие, устанавливая декорации на различных планах. Мальчики притаились за досками, наблюдая за рабочими. И здесь не было надежды встретить Элен. Еще пару минут друзья рассматривали декорации. На переднем плане установка из картона изображала пустыню — желтый песок, редкие кусты. Позади ощетинились острые скалы, а над всем этим вздымалась горная вершина, увенчанная снежной шапкой, на которую были направлены лучи мощных прожекторов.

Мальчики совершили ошибку, потеряв столько времени. Вдруг, многократно усиленный динамиками, раздался громовой голос: “Внимание! На студию проникли два мальчика. Немедленно перекрыть все выходы и приступить к поискам”. Должно быть, человек, заметивший их в первом павильоне, сразу же сообщил кому следовало. Да, киногородок был отлаженным механизмом, где с помощью одних только телефонных звонков любого непрошеного гостя могли мгновенно обложить, как зверя на псовой охоте. Не успели Гаспар и Теодюль опомниться, как один из рабочих уже кинулся к двери, через которую они вошли, и закрыл ее, отрезав им путь к отступлению. Остальные по знаку старшего принялись обшаривать павильон на случай, если упомянутые мальчики прятались в каком-нибудь темном уголке.

Гаспар и Теодюль втиснулись между двумя декорациями. Прямо над их головами возвышалась снежная вершина, искрящаяся в свете прожекторов. Была бы эта гора настоящей — никто не нашел бы их в снегах среди скал. Кто-то уже шел к их убежищу.

Мальчики побежали, не разбирая дороги, через павильон; рабочие, перекликаясь и размахивая руками, пытались взять их в кольцо за следующей декорацией. Гаспар и Теодюль скользнули под деревянные опоры. Они оказались под горой — на самом деле то была подвешенная на веревках огромная картина.

— Режь веревки, — шепнул Теодюль.

Гаспар вытащил из кармана ножик и наугад

перерезал первую попавшуюся веревку. Что-то заскрипело. Декорация качнулась. Гаспар перерезал еще одну веревку, и мальчики едва успели посторониться; находившийся поблизости рабочий тоже, выругавшись, отскочил.

Декорация рухнула, опоры затрещали; вдребезги разлетелись стекла двух низко расположенных окон.

— Подсади меня, — скомандовал Теодюль.

С помощью Гаспара он взобрался на подоконник и втащил Гаспара за руку. Мальчики спрыгнули вниз.

Они не ожидали, что окажутся в тесном коридоре. Перед ними были натянуты огромные полотнища — виднелась только изнанка. Мальчики побежали по коридору и, обнаружив узкий проход между рамами, юркнули туда. Осторожно, на цыпочках продвигались они вперед и наконец оказались на пороге огромного полутемного зала, по полу и стенам которого скользили расплывчатые пятна света. Сомнений быть не могло: они попали в самое сердце одного из последних творений Эммануэля Резидора.

Под потолком колыхались огромные занавеси из тонкого газа, по которым тоже пробегали лучи прожекторов. Все это изображало голубое небо, по которому плыли белые облака вперемежку с черными тучами; то и дело их озаряли сполохи молнии.

— Я знаю, это его знаменитая гроза над джунглями, — прошептал Теодюль. — Вот уже три месяца он только о ней и говорит.

Но здесь, по крайней мере, они были изолированы от кипучей жизни студии. К тому же, когда Эммануэль Резидор занимался таинствами своей святая святых, он не терпел, чтобы его беспокоили. Бутафорское небо вдруг погасло.

И тут же среди пляшущих теней высветился уходящий вдаль лес; огромные стволы и длинные лианы вырисовывались все отчетливее и казались абсолютно черными. Затем в дальнем конце широкой просеки показалась полянка. На этой полянке стояли полуголые люди, держа в поднятых руках факелы, полыхающие длинными языками пламени.

Мальчики буквально окаменели от неожиданности и ужаса и, быть может, так и остались бы стоять, пораженные, но тут луч прожектора, скользнув по картонному лесу, осветил еще две фигуры. Видение мелькнуло лишь на долю секунды, но Гаспару этого хватило, чтобы узнать их: там стояли Обираль и Элен. На девочке были брюки и блуза — очень красивая белая блуза, на которую падали волной ее пышные, блестящие в свете прожектора волосы. Теодюль толкнул Гаспара локтем в бок.

— Это же Обираль, ты его не знаешь, — прошептал Гаспар. — Это такой человек, он всегда будет приносить Элен несчастье, где бы она ни была.

— Надо пробраться туда, — так же шепотом ответил Теодюль, — мы попытаемся привлечь ее внимание.

Теперь мальчики были готовы на любой самый отчаянный шаг и молились, только чтобы их не обнаружили сразу. Прогремел раскат грома, потом раздался голос — голос Эммануэля Резидора.

— Попробуем еще раз сцену перед грозой. И пусть дикари поднимут факелы повыше.

Хотя из его слов явствовало, что все происходящее — не более чем игра, когда Гаспар и Теодюль начали, крадучись, пробираться к декорациям, обоих пробрала дрожь. Гаспару вспомнились давние грозы в Ломенвале. Когда мальчики уже петляли, пытаясь сориентироваться, между картонными и алюминиевыми деревьями, в павильоне наступила полная тишина. Шли последние приготовления к генеральной репетиции. Нигде не было видно ни кинокамер, ни операторов.

— Первая задача — создать атмосферу! — снова прозвучал зычный голос Эммануэля Резидора.

Атмосфера атмосферой, но среди корней и лиан девственного леса отчетливо виднелись металлические балки.

Об одну такую балку Гаспар и споткнулся. Теодюль попытался поддержать его, но не сумел. Оба даже не представляли, где находятся. Полотнище с намалеванными на нем гигантскими папоротниками заслоняло цель их путешествия — освещенную факелами полянку.

Гаспар упал ничком прямо на полотнище. Натянутая ткань лопнула, и он выкатился на полянку в тот самый миг, когда над ней засверкали первые молнии. Из динамика прогремел новый голос:

— Взять этого болвана!

Кричал Обираль. Затем вступил голос Эммануэля Резидора: отец Теодюля разразился гневной тирадой:

— Взять! Схватить! Всем! Всем! Преступник! Испортить такую сцену!

В первый момент оторопевшие ассистенты, рабочие, актеры и статисты не двинулись с места, хотя все видели мальчика, распластавшегося на первом плане декорации. Воспользовавшись всеобщим замешательством, Гаспар успел встать. Теодюль кинулся ему на выручку, но уже все в павильоне пришло в движение.

Отступать мальчикам было некуда. Они побежали в обход полянки. И тотчас оказались в окружении дикарей с факелами.

— Факелы! — взревел в рупор Эммануэль Резидор. — Деревья не пропитаны огнестойким составом! Оставайтесь на поляне!

Дикари мигом остановились — все, кроме одного, который уже мог достать рукой Теодюля. Мальчики ухитрились проскользнуть в узкий коридор между полотнищами декораций. Факел дикаря осветил балку, и они ловко перепрыгнули через нее. Но сам дикарь этой балки не заметил. Он споткнулся, факел выпал у него из рук, и в тот же миг взметнулся ввысь огромный столб пламени. В считанные мгновения огонь охватил декорации.

Гаспар и Теодюль ожидали в этом сказочном мире чего-то сверхъестественного, но все, что произошло дальше, могло бы произойти в любом месте, где внезапно вспыхнул пожар. Статисты раздирали полотнища и картон, опрокидывали рамы и щиты, пятясь от декораций, которые рушились, выбрасывая снопы искр. Гаспар с Теодюлем, позабыв обо всем на свете, пустились наутек. Взвыла сирена. Надрывались динамики, гремели команды, рабочие суетились вокруг пожарных кранов, разматывали шланги. Мальчики уже завернули за угол павильона. Обогнув его, они оказались да перекрестке аллей, где возвышалось еще одно строение, и вдруг остановились как вкопанные. Навстречу им шла Элен.

— Не так-то трудно вас найти, — сказала она, — но там всем сейчас не до вас. Пошли.

Не поздоровалась, не выразила ни малейшего удивления... Пожар бушевал вовсю. Струи воды из брандспойтов уже обрушивались на пламя, с шипением вздымались клубы дыма.

— Потеха, — усмехнулась Элен и пошла вперед, показывая дорогу.

Вскоре все трое оказались у ограды. Мальчики не могли выдавить из себя ни слова. Чуть подальше они увидели деревянную калитку, запертую на два тяжелых засова.

— За стеной овраг, — сказала Элен. — Но теперь, даже когда вы вернетесь домой, не ручаюсь, что вас оставят в покое. Защищайтесь сами, как сможете.

Теодюль и Гаспар переглянулись. Может быть, вообще не стоит ничего говорить Элен. Гаспар потянул один засов, другой, и калитка со скрипом отворилась. За ней был почти отвесный склон. Но вместо того, чтобы выйти, мальчики стояли, как истуканы, глядя на Элен.

— Я пройду с вами немного, — решила она наконец. — Вы, видно, здорово перепугались. Что вам вообще понадобилось в этом дурацком павильоне?

— Потом расскажем, — ответил Гаспар.

Они вышли втроем и закрыли за собой калитку. С грехом пополам скатились по склону и пошли по дну оврага. Здесь был ручей — к концу лета он пересох, а весной сюда стекали талые воды из леса. Русло отлого уходило вверх, к деревьям, которые росли все гуще. Когда друзья наконец оказались в настоящем лесу, Элен остановилась:

— Ну вот, здесь нас уже не найдут. Рассказывайте теперь, что у вас стряслось.

— А как же господин Резидор без тебя обойдется? — спросил Гаспар с какой-то новой для него жесткостью.

— Я сама себе хозяйка. Ну, рассказывайте.

Тогда заговорил Теодюль:

— Помнишь, однажды, не так давно, ты, одетая мальчиком, пришла в мой дом и попросила хлеба? Ты тогда убежала из Антверпена и искала свой край — это все, что я знал о тебе. Но я тебя не забыл. Я всех спрашивал, не знает ли кто о мальчике со светлыми волосами из Антверпена. Потом я встретил Гаспара Фонтареля; он хотел найти тебя, и я ему помог. Я посадил его на баржу, хозяин которой — Эммануэль Резидор. Мой отец хочет быть первым во всех делах. Баржи у него тоже есть.

— Да, теперь я тебя узнаю, — кивнула Элен. — Только, когда я к тебе приходила, ты был глухой.

— Верно, был. А со вчерашнего дня слышу

птиц.

— Все-таки надо бы начать сначала, — вмешался Гаспар.

Мальчики наперебой принялись объяснять, как Эммануэль Резидор и г-н Драпер сговорились обмануть Элен, чтобы заставить ее поверить, будто она жила когда-то в замке с мамочкой Женни и найдет ее, как нашла запомнившуюся с детства картину: пальмы, березы и огромное озеро среди леса. И по мере того как они говорили, лицо Элен вновь озаряла уже знакомая им непокорная красота.

— Они не давали мне даже дух перевести, — сказала она. — Я ни минутки не могла спокойно подумать. Меня учили водить автомобиль, нырять с вышки в озеро, плавать на дальние дистанции. Хотел и сделать меня профессиональной акробаткой. То есть Эммануэль Резидор хотел. Я присутствовала на съемках в студии, учила отрывки ролей. Мне все это нравилось. А по вечерам надо было еще учиться пению. Мне сулили блестящее будущее, куда лучше даже, чем то, о котором мечтал для меня господин Драпер.

— Мы, наверно, не должны были... — пробормотал Гаспар. — Но нам так хотелось еще раз тебя увидеть, поговорить с тобой. А теперь возвращайся к господину Резидору. Нам все равно не найти твой настоящий край. Теперь ты все знаешь, а в твоем новом окружении сможешь разведать больше, чем с нами. Сделаешь вид, будто забыла свои фантазии. Тебя оставят в покое, ты будешь свободна и станешь искать сама.

— Не знаю, — протянула Элен. — А вы куда сейчас?

— Я спущусь в долину — мне надо на поезд. Теодюль вернется к себе на ферму и займется своими делами. Вот и все.

— Я провожу тебя до долины, — решительно сказала Элен.

Она сейчас была совсем такой же, какой Гаспар впервые увидел ее в Ломенвале. Светлые глаза вспыхнули прежним ангельски-непреклонным огнем.

— Ты пойдешь с нами, Теодюль? — спросил Гаспар.

— Нет, — покачал головой Теодюль, — я не пойду с вами.

Ему лучше вернуться сразу на ферму, объяснил он, связаться по телефону с отцом и сказать, что они пробрались в киногородок просто так, из любопытства или на спор. А чтобы окончательно успокоить отца, он добавит, что Гаспар уже сел в поезд.

— А про Элен что ты скажешь7

— Да ничего — ведь Элен к вечеру вернется в замок. Бй никто и слова не посмеет сказать.

— Конечно, я вернусь к вечеру, — подтвердила Элен.

Они пошли через лес, который в этом месте несколько поредел, и вскоре увидели дорогу. Сориентироваться было нетрудно: они стояли на гребне холма, откуда открывался вид на равнину и на Шеми. Дорога проходила прямо по гребню. Элен и Гаспар простились с Теодюлем, и тот свернул на север, а они — на юг. Теперь им надо было на первой же развилке взять влево, чтобы спуститься в долину по тропе, вьющейся между холмами. Хотя столько интересных событий произошло за последние часы, оба почему-то были уверены, что больше никаких приключений не предвидится. Гаспар и Элен шли не спеша, изредка перекидываясь короткими фразами.

— Когда выйдем на шоссе, я с тобой попрощаюсь, — сказала Элен.

Часа три они шагали в низине, потом поднялись на холм и остановились у крутого склона. Уходящий вдаль лес пересекала голубая полоса реки и серая — асфальтированной дороги. Прямо под ногами у них лежал обломок скалы — гранитная плита, гладкая, темная, как оборотная сторона зеркала. Из трещин в камне пробивались пучки вереска. Пришлось сделать большой крюк, чтобы обойти скалу. Спустившись, Гаспар и Элен долго смотрели на нее снизу — черную с розовыми разводами под ослепительно голубым небом. Элен сказала:

— Мне все кажется, будто мой край где-то совсем близко и я вот-вот встречу мамочку Женни.

Гаспар ничего не ответил. Сейчас они выйдут на дорогу, а оттуда рукой подать и до шоссе. Где тут встретить мамочку Женни?

Но послушайте, что было дальше...

* * *

В это утро Никлас и его мальчики, спускаясь по склону к Маасу, увидели, что их лошадь тяжело дышит и еле тащится. Правда, старая кобыла послушно шла в оглоблях, превозмогая усталость, да и путь предстоял недальний. Но откос был крутой, а дорога плохо замощена. Копыта лошади то и дело оскальзывались на камнях. Никлас остановил бричку на повороте, где дорога расширялась, а склон был чуть более пологим, и, пока лошадь отдыхала, пошел взглянуть, долго ли им еще спускаться по крутизне. О том, чтобы распрячь лошадь и спустить бричку самим, нечего было и думать: Никласу одному не справиться, а у Жерома с Людовиком еще силенок маловато, чтобы помочь ему в этом деле. Вернувшись, Никлас сообщил им, что метров через триста дорога выходит на поляну, а оттуда есть пологий спуск. Уже слышно было, как гудят баржи на Маасе. С величайшей осторожностью, поддерживая лошадь под уздцы, они двинулись дальше.

Уже была преодолена треть пути и за деревьями виднелась поляна, как вдруг нога лошади поскользнулась на скрытом травой обломке скалы. Кобыла тяжело рухнула наземь. На этот раз пришлось ее распрячь, и все трое общими усилиями с трудом вытащили бричку, застрявшую между двумя деревьями. Было ясно, что лошадь сломала ногу. Бока ее тяжело вздымались и опускались, она хрипела.

— Теперь ее осталось только прикончить, — печально вздохнул Никлас.

Жером и Людовик обнимали и гладили старую кобылу, а Никлас между тем отправился пешком в ближайшую деревню в надежде отыскать ветеринара. Он хотел все же удостовериться, что надежды не осталось никакой. Через час приехал на своей машине ветеринар и подтвердил, что лошади уже ничем не поможешь и жить ей осталось недолго. Тогда Никлас уехал вместе с ним, чтобы добраться до живодерни. Все это заняло довольно много времени; Никласу пришлось еще вести переговоры по телефону. Наконец прибыл грузовик с двумя рабочими, и Никлас помог им загрузить лошадь в кузов. На душе у него было тяжело, и он только порадовался, что Людовика с Жеромом нет поблизости. Подъезжая на грузовике, он не увидел их у брички и решил, что мальчики пошли прогуляться в лес. Когда машина уехала, Никлас окликнул их, но мальчики не отозвались.

Он даже не встревожился. Все его мысли занимала теперь одна забота: где взять новую лошадь? Однако, прождав с четверть часа, Никлас решил пойти поискать сыновей. С какой стати Людовику и Жерому вздумалось гулять в такой момент? Было уже два часа пополудни.

Никлас сделал довольно большой круг по лесу, стараясь не слишком удаляться от брички. Время от времени он аукал и звал сыновей, но те по-прежнему не откликались. Прошло еще полчаса, и вдруг он услышал в чаще стук копыт — от этого звука у него зашлось сердце. Даже еще ничего не видя, Никлас сразу подумал о пегой лошади. Несколько бесконечно долгих минут он ждал, не решаясь шелохнуться. Снова наступила тишина. Потом до него донеслись голоса Жерома и Людовика, которые звали его, и он увидел сыновей сквозь переплетение веток.

— Быстрее! — кричал Людовик. — “Она” слева!

Никлас обернулся. Пегая лошадь бежала прямо на него, но шагах в двадцати остановилась. Он тихонько пошел к ней. Лошадь стояла спокойно, даже не вздрагивая, словно ждала. Еще не веря своим глазам, Никлас протянул руку и удивился, как этот горячий и капризный скакун дал погладить себя по холке. Тут подошли Жером и Людовик.

— Она сама вышла на дорогу, — рассказывал Жером. — Мы ее погладили, а потом она убежала. Остановилась подальше, подождала нас, мы погладили ее еще, а она опять ускакала.

— Принеси-ка веревку из брички, — сказал Никлас. — Попробуем ее поймать — что мы теряем?

Лошади, казалось, очень нравилась ласка огрубелой руки Никласа. Прибежал Жером с веревкой; Никлас набросил ее лошади на шею, а та и не думала сопротивляться. Это было просто невероятно: они отвели присмиревшую лошадь к бричке, поставили ее между оглоблями. Она спокойно дала себя запрячь. Только шоры ей так и не удалось надеть. Когда дело было сделано, Никлас сказал:

— Вот это удача так удача. Я все думал об этой лошадке. Мы, конечно, попытаемся найти ее хозяина, но, пока он не отыщется, можем ехать дальше.

Никлас и мальчики, еще взбудораженные событиями дня, на этот раз спустились с холма без происшествий. Добравшись до поляны, все уселись в бричку. Никлас взял вожжи. Пегая лошадь шла в оглоблях на удивление послушно. Вскоре они увидели впереди развилку. Одна из дорог уходила вправо, но, чтобы добраться до Мааса, нужно было ехать прямо.

— По-моему, — говорил Никлас, — эта лошадь многому обучена. Она может так же отлично скакать под верховым, как и бежать в упряжке. Одно знаю — ее надо брать лаской, а я, наверно, похож на ее прежнего хозяина. Вот она меня и слушается, хоть норов у нее будь здоров.

Как раз когда Никлас заканчивал свою речь, они подъехали к развилке. Казалось бы, чего проще для лошади — бежать прямо? Но она вдруг рванулась и свернула на дорогу, уходившую вправо. Никлас изо всех сил натягивал вожжи, пытаясь заставить ее повернуть. Но лошадь упиралась, била копытами и ухитрилась пробежать по новой дороге уже с пол сотни метров.

— Я сейчас спрыгну, — сказал Никлас.

— Осторожней! — закричал Людовик.

Воспользовавшись тем, что Никлас чуть ослабил вожжи, лошадь припустила во всю прыть. Сперва она бежала быстрой рысью, и Никлас, как ни старался, уже не мог сладить с ней, а потом понесла, да так, что старую бричку качало, будто корабль в шторм.

По счастью, дорога была пустынна. Им встретились только два велосипедиста, которые едва успели съехать на обочину. Дорога шла по косогору, потом начались овраги: вверх — вниз. Чудо, что бричка еще не перевернулась.

— Подождем, — тихонько пробормотал Никлас. — Она скоро успокоится.

В пегую лошадь словно бес вселился. Бока ее покрылись пеной. На новой развилке, где дорога спускалась в долину, лошадь почему-то свернула на первую попавшуюся, плохо замощенную дорожку. Здесь ей пришлось чуть умерить свою прыть, но все же она бежала еще слишком резво, чтобы Никлас и мальчики могли спрыгнуть на ходу. Да и как было оставить бричку с инструментами и всеми пожитками. Колеса так подскакивали на ухабах, что старые оси могли не выдержать в любой момент. Испуганным пассажирам приходилось изо всех сил цепляться за скамьи. Они едва замечали места, по которым проносилась бричка. Сменяли друг друга заросли вереска и дрока, высокие деревья и мелколесье. Так прошло часа два. Лошадь сворачивала куда ей вздумается, то резво взбегала на холмы, то спускалась в тенистые ложбины.

— Взбесилась, — бормотал Никлас себе под

нос.

Они мчались над крутым обрывом; между стволами росших вдоль дороги вязов далеко внизу был виден Маас. Дорога здесь была такая неровная, что бричка опасно накренилась. Лошадь замедлила бег и перешла на мелкую рысь. Но тут как на грех колесо попало в рытвину, и бричка опрокинулась. Резкий толчок бросил Никл аса и мальчиков на брезентовую крышу. Лошадь рухнула на колени — она упала бы навзничь, если бы не оглобли. Жером первым выбрался из-под груды свалившихся на них вещей; он высунулся из брички и вдруг закричал:

— Элен и Гаспар! Смотрите, это Элен, она идет с Гаспаром по дороге! Вон они!

* * *

Элен и Гаспар уже бежали к бричке. Узнав Никласа и его сыновей, которые пошли им навстречу, Гаспар был так ошеломлен, что лишился дара речи.

— Элен! — только и сказал Никлас.

Они стояли друг против друга на разбитой дороге, не зная, что говорить дальше.

— Как вы здесь оказались? — спросил наконец Гаспар.

— Как? — повторил Никлас.

Он обернулся и показал на опрокинутую бричку. Только теперь Гаспар увидел пегую лошадь, лежавшую в траве между оглоблями. Мальчик кинулся к лошади и опустился возле нее на колени. Он обнял ее за шею, уткнулся лицом в спутанную гриву.

— Лошадка моя, красавица! Как же так? Зачем они тебя запрягли?

Лошадь мотала головой и тщетно пыталась встать. К Гаспару подошла Элен. Она протянула руку и погладила морду лошади. Тут пришел черед Гаспару объяснить, как он оказался на этой дороге, да еще вместе с Элен.

— Вот видишь, — заключил Никлас,— все эти медведи и пожары до добра не доведут, так что пора кончать с глупостями.

— Да я бы рад, — вздохнул Гаспар. — Давайте мы поможем вам поднять бричку.

Все склонились над опрокинутой бричкой. Верх ее уперся в откос. Правые колёса увязли в глубокой колее, а левые приподнялись сантиметров на двадцать над землей.

— Оси целы, — сказал Никлас. — Нам бы только веревки...

— Можно нарезать стеблей ломоносов, — отозвался Гаспар, — они длинные, крепкие, как лианы. Их много тут рядом, пониже на склоне.

Действительно, ниже по склону они увидели довольно большую лощину, густо заросшую кустарником; среди переплетения колючих ветвей там и сям торчали тонкие, но высокие деревца, обвитые толстыми стеблями ломоносов. Распутать и отрезать эти лианы оказалось задачей не из легких, а дотащить до брички — еще труднее, такие они были длинные и тяжелые. С грехом пополам их удалось продеть между спицами колес, намотать на оглобли и на косяки брички. Дальше дело пошло легче. Как только бричка встала на все четыре колеса, лошадь сразу вскочила и одним рывком вытянула ее на дорогу.

— Смотрите, как бы опять не понесла! — предупредил Никлас.

Гаспар обхватил лошадь за шею. Та стояла спокойно. Тут Никлас рассказал наконец о смерти старой кобылы и о том, как они встретили пегую лошадь.

— Наверно, ей мой голос понравился, — говорил он, — но только мы все сели в бричку, как милая лошадка вдруг показала норов, понесла, не разбирая дороги. Уж и не знаю теперь, как нам быть.

— Давайте мы поедем с вами, — предложил Гаспар. — Если нас в бричке будет больше, лошадь быстрей устанет, присмиреет и будет слушаться вожжей.

— Нечего тебе, Гаспар, с нами бродяжничать, тебе давно пора быть в Ломенвале, — нахмурился Никлас. — Да и Элен Драпер тоже надо бы вернуться туда, где ее ждут.

Гаспар и Элен принялись наперебой уверять Никласа, что вовсе не собираются пускаться в странствия, просто им, как и ему, нужно добраться до долины Мааса.

Близился вечер; погода стояла прекрасная. Воздух казался таким прозрачным, что деревья вырисовывались в нем четкими линиями. Ярко голубело небо. Свет его словно стал каким-то далеким, но то были еще не сумерки.

— Что ж, у нас есть еще часа два до темноты, — кивнул Никлас.

— Из первой же деревни я позвоню и вызову такси, — сказала Элен. — Высажу Гаспара в Ревене и буду у Резидора еще до того, как стемнеет.

Все пятеро сели в бричку. Пегая лошадь, видно, устала: она еле передвигала ноги. Никлас передал вожжи Гаспару, и на первой развилке лошадь послушно свернула, куда нужно.

Но дважды они сами ошиблись. Сначала их сбила с толку дорога, упиравшаяся в уступ скалы над отвесным обрывом. Пришлось вернуться назад и поехать по тропе, которая увела их далеко в лес и кончилась широкой просекой, со всех сторон окруженной густой чащей, — это тоже был тупик. Снова развернувшись, они уже наугад выбрали на развилке старый проселок, заросший с обеих сторон ежевикой, долго тряслись между крутыми откосами, как в зеленом туннеле, и вдруг, словно по волшебству, перед ними открылась широкая дорога, тянувшаяся вдоль реки.

На все это ушло много времени. Уже темнело. Никлас решил свернуть на юг, хотя поначалу намеревался поскорее добраться до Бельгии: сейчас они находились между Фюме и Ревеном, причем до Ревена было ближе, как они узнали, прочитав надпись на первом же дорожном указателе. Пожалуй, сказал Никлас, стоит сразу отвезти Элен и Гаспара в Ревен, откуда им так или иначе будет проще добраться до своих краев.

— Господи! — воскликнула Элен. — Одному богу ведомо, где он — мой настоящий край!

Ей никто не ответил. Всем давно было ясно, что края Элен им не найти. К чему же еще говорить об этом? Последние километры они ехали в грустном молчании. Медленно проплывали мимо деревья; в сгущающихся сумерках лес казался угрюмым и враждебным. Наконец показались первые дома Ревена.

— Доедем уж до вокзала, — решил Никлас. — Гаспар переночует в зале ожидания, если последний поезд уже ушел. Д Элен там скорее найдет такси.

— Н-но, лошадка моя! — причмокнул Гаспар. — Вперед!

Он тряхнул вожжами, совсем легонько хлестнув лошадь по спине. До сих пор мальчик не подгонял ее — остерегался. Он сделал это машинально — и в тот же миг лошадь, как ужаленная, вздрогнула всем телом и понеслась бешеным галопом. Пассажиры едва успели ухватиться за скамьи или косяки.

Улица была почти пустынна, и лошадь мчалась по мостовой, не встречая никаких препятствий. Лишь одинокий автомобиль вынужден был съехать на тротуар, чтобы избежать столкновения с этим смерчем о четырех ногах. Улица кончилась; лошадь свернула на другую, где стоял на углу грузовик. Бричка с грохотом зацепила его кузов.

“Это все я виноват”, — подумалось Гаспару.

К счастью, улица выходила на дорогу, которая вела к лесу, где они вскоре и оказались. Дорога шла из долины вверх по отлогому склону.

Пегая лошадь всегда казалась Гаспару каким-то колдовским существом — так же, впрочем, как и Никласу и его сыновьям. Но за резвость и веселый нрав все успели полюбить ее и потому не боялись. Даже когда днем она понесла, умчав в бричке Никласа и мальчиков, те хоть и растерялись, но втайне восхищались ею: ну с фокусами лошадка, горячая, но это простительно. Теперь же, ночью, было совсем другое дело. Страх захлестнул всех ледяной волной. Пегая шкура блестела в сумраке, как снег под лунным светом. Лошадь яростно встряхивала головой, и непомерно длинная тень скользила рядом.

Скоро совсем стемнело. Они не проехали по лесу и километра, когда сквозь листву дубов, смыкавшуюся над головой в огромный шатер, замерцали звезды. С обеих сторон к Дороге подступала непроходимая чаща. Изредка попадались узкие, едва различимые просеки. Стук копыт и скрип колес эхом разносились среди холмов и, казалось, долетали до усеянного звездами неба.

— Устанет — остановится, — повторял Никлас.

Все знали, что он сам не верит в то, что говорит, и ломает голову над тем же вопросом, который мучил юных друзей: в какие неведомые края завезет их окаянная лошадь на этот раз? Ни одного дома не было у дороги. Ни машины, ни телеги не попалось навстречу. Ничего — только лес, бесконечный лес справа и слева.

Время от времени лошадь умеряла свой бег и переходила на рысь. Можно было бы, воспользовавшись такой минутой, соскочить с брички, но поди знай, когда этой бестии снова вздумается понестись неистовым галопом? Прыгать было опасно, да и, по правде говоря, каждому хотелось узнать, куда же все-таки скачет странная лошадь.

Тонкий серп луны пролил слабый свет на дорогу и кроны деревьев. Лес теперь казался еще загадочнее.

— Лиса пробежала через дорогу, — прошептал Гаспар.

Лиса проскользнула бесшумно, как тень.

— Косуля смотрит на нас, — так же шепотом отозвался Жером.

В темноте сверкнули глаза. Изящные головки косуль вырисовывались в лунном свете в глубине прогалин. Над бричкой бесшумно проносились ночные птицы. Шурша ветвями, разбегались потревоженные лесные жители. Огромные бабочки ударялись о лица. Прямо под копытами лошади прошмыгнула ласка. Как из-под земли вырос посреди дороги олень и тотчас исчез, словно призрак.

Казалось, что этому лесу не будет конца. Наши путешественники давно потеряли всякое представление о времени. Они молчали, глядя во все глаза на дорогу через голову лошади, а та все неслась вскачь. Вдруг на очередном повороте ей как будто надоела дорога, и она помчалась дальше прямо напролом через лес. Теперь чернота стеной обступила их со всех сторон. Вот сейчас бричка врежется в дерево — и конец... Никлас зашептал молитву. Но лошадь благополучно миновала темную чащу и выбежала на новую дорогу.

И тут все раскрыли от удивления глаза: впереди забрезжил слабый свет, будто первый проблеск зари, только куда более далекий. Лес вдруг расступился. Бричка выехала на равнину.

Где они находились? Этого никто не знал. Луга, пески, а над ними раскинулось усеянное звездами небо. Лошадь все бежала, то переходя на рысь, то снова припускаясь во всю прыть. Равнина казалась пустынной и необитаемой. Где, в каком краю они встретят утро? Элен сжала руку Гаспара.

Мрак лесной чащи сменился однообразным, плохо различимым во тьме ковром лугов. Он казался столь же бесконечным, что и лес. Лошадь свернула с дороги влево, на боковой проселок. Сделав крюк, она снова выбежала на дорогу, но вместо того, чтобы придерживаться прежнего направления, вернулась назад и устремилась на тот же проселок снова. Ее бег превратился в какой-то непонятный, лишенный смысла ритуал. Пять раз она описала одну и ту же петлю среди черных лугов, которые еще невозможно было разглядеть.

— Неужели никогда не наступит день? — шептал Гаспар.

Наконец, когда лошадь в шестой раз вернулась на большую дорогу, ей, видно, надоел бег по кругу, и она ринулась вправо. И тут вдали, где-то за лугами, замерцали огоньки.

— Там дома, — выдохнул Гаспар.

Вскоре они въехали в проход между двумя полуразрушенными каменными стенами — видимо, остатками старой крепости — и оказались в маленьком городке. На первой же улице лошадь сбавила прыть и вышагивала теперь степенно, даже с некоторой медлительностью.

— Можно слезть, — сказал Жером, — и повести лошадь под уздцы.

Но никто из путешественников не решался, да и не имел особого желания спрыгнуть с брички.

— Там видно будет, — пробормотал Никлас.

Что же им предстояло увидеть? В конце улицы светились огни — они были поярче обычных уличных фонарей. Слышались звуки музыки.

— И что это за край такой? — спросил Людовик, сам не зная кого.

— Там вроде праздник, — сказал Гаспар.

Бричка выехала на маленькую круглую площадь, на которой стояли ярко раскрашенные палатки; там были площадка для танцев и карусель. Народу было немного, лишь редкие зеваки еще бродили между палатками. Час был поздний, праздник, наверное, уже закончился.

— Что это за город? — подхватил за братом Жером.

— Может быть, Рокруа, — неуверенно ответил Никлас.

Гаспар тихонько потянул на себя вожжи: не хватало только, чтобы лошадь выбежала на площадь. Но та уже сама повернула и потрусила в обратную сторону, обходя палатки сзади. Наконец она остановилась возле одной из них — это был обыкновенный парусиновый навес, натянутый перед выкрашенным в серый цвет фургоном. На парусине и на стенках фургона красовались два слова, при виде которых и мальчики, и Элен, и даже Никлас остолбенели, — два слова, выведенных большими темно-синими письменными буквами: “Мамочка Женни”.

* * *

Все выскочили из брички; они так спешили, что позабыли о лошади, — впрочем, та стояла спокойно, только нагнула голову и принялась щипать росшие между булыжниками мостовой травинки. Путешественники обошли фургон и оказались перед маленьким прилавком под навесом из парусины, где были разложены посыпанные сахарной пудрой пирожки, коврижки, сладкие лепешки и вафли. Пылал огонь в плите, уставленной формочками и сковородками, в которых шкворчало масло. Не очень старая женщина с красивым лицом и тяжелым узлом светлых волос поджидала покупателей. Взгляд у женщины был добрый и кроткий. Однако мгновениями в ее голубых глазах вспыхивало то же непокорное пламя, что так поразило Гаспара, когда он впервые увидел его во взгляде Элен. Девочка, задрожав, нерешительно шагнула вперед, а Никлас и мальчики остались стоять в сторонке.

Хозяйка едва взглянула на них — и на подошедшую Элен тоже посмотрела равнодушно. Но вот женщина опустила глаза. Взгляд ее упал на руки Элен.

— Браслет, — прошептал Гаспар. — Она увидела браслет.

— Не может быть, — медленно произнесла женщина.

А потом сказала еще - эти слова вырвались у нее как будто сами собой:

— Браслет Элен.

Она подняла голову и всмотрелась в лицо девочки. Несколько долгих минут обе стояли неподвижно, молча глядя друг на друга.

— Этот браслет... — начала женщина.

— Он был на мне, когда я лежала больная в Стонне. — Голос Элен дрогнул от волнения.

— В Стонне, — повторила женщина. — Верно, та деревня называлась Стонн. Я и сама была тогда при смерти.

Снова наступило долгое молчание. Главное было сказано — и женщина, и девочка уже поняли все. Но обе еще не решались признать друг друга. Им хотелось просто смотреть друг на друга долгодолго. Детская память Элен сохранила лишь смутный образ матери, а мамочка Женни нашла Элен столь изменившейся, что с трудом находила в этой почти взрослой девушке черты своей маленькой дочки. Нескольких лет разлуки достаточно, чтобы самый близкий человек показался нам чужим. И только глаза, только взгляд... Мамочка Женни приподняла занавеску, отделявшую ее от покупателей, и вышла из-за прилавка. Она подняла руки и сжала плечи Элен.

— Не может быть, — снова повторила она. — Мне кажется, я узнаю твои глаза. А ты?

— Твой голос, — ответила Элен.

Они обнялись. Шли минуты; казалось, мать и дочь никогда не смогут разомкнуть объятия.

— Идем ко мне в фургон, — сказала наконец мамочка Женни. — Нам о многом надо поговорить. Я так долго ждала тебя.

— А я тебя искала, — прошептала Элен.

— Ты меня искала!

Никлас и мальчики скромно стояли поодаль. Элен указала на них.

— Вместе с ними. Мы все искали тебя.

— А как вы попали сюда? — спросила мамочка Женни.

— Случайно, — сказала Элен.

— Идемте все в фургон, — пригласила хозяйка. — Поговорим обо всем.

Они снова обогнули палатку.

— Бог ты мой! — воскликнула мамочка Женни. — Пегая лошадь!

— Ты ее знаешь? — удивилась Элен.

— Она была нашей, еще когда ты жила с нами. В те времена — молоденький жеребенок, может, ты вспомнишь. Три года назад я ее продала. Куда мне ее держать — надо заниматься лавочкой, переезжать с места на место — видишь, у меня есть старенькая машина. Но эта упрямица не хочет оставаться у нового хозяина — он из Ревена. Она все время убегает в лес и бродит, пока не отыщет меня. Сколько раз я отводила ее в Ревен — удирает, и все тут. Так, значит, она привезла тебя сюда? Думаешь, это просто капризы? Нет, поверь, есть в этой лошади что-то такое, чего нам, людям, никогда не понять.

— Гаспар встретил ее в первый раз в лесу близ Ломенваля, — вспомнила Элен.

Пегая лошадь спокойно стояла в оглоблях. Она подняла голову и смотрела на всех своими удивительными глазами.

— Надо бы ее распрячь, — сказал Никлас.

Жером и Людовик занялись лошадью, а Никлас с Гаспаром вошли вслед за Женни в фургон.

Внутри фургон оказался довольно просторным. В глубине стояла низкая кровать, вокруг громоздились ящики, коробки, всевозможная утварь.

Никлас и Гаспар уселись на скамью, а Элен мамочка Женни подвинула табуретку. Сама она присела на краешек кровати.

Лицо Женни носило отпечаток бесконечной усталости, и все же она выглядела молодой.

— Твой отец умер тогда, в войну, когда мы бежали из этих мест, — рассказывала она Элен. — До войны у нас было несколько фургонов и лошади, мы разъезжали по городам, давали представления, пантомимы. С нами были двое двоюродных братьев твоего отца и две мои сестры. А еще у тебя есть два брата, немного постарше тебя. Все они теперь разбрелись по свету. Фургоны, реквизит — все погибло под бомбежкой в самом начале войны. Когда я выздоровела, у меня оставалась только тележка, одна лошадь да жеребенок. Уже почти десять лет прошло с тех пор. Родственники отца и мои сестры занялись кто чем, чтобы прокормиться. Твои братья уехали искать счастья в колонии. А я устала, смертельно устала, но нынче ночью мне открылся рай на земле.

Женни говорила ровным голосом. Когда она осталась одна с двумя мальчиками на руках, чем только ей не пришлось заниматься, чтобы заработать на хлеб. Она ходила по домам стирать белье, ночами плела корзины на продажу, а потом стала печь пироги и торговать ими.

— Я все время искала тебя, — говорила она Элен. — Побывала в Стонне, но мне не удалось найти следов той женщины, что приютила нас. Я давала объявления в газеты, обращалась в разные конторы. Объехала всю округу, потом разыскивала и по всей Франции. Где же ты была?

Элен объяснила, как ее спас, вылечил и воспитал г-н Драпер.

— Просто не верится, что ты все помнила и хотела найти меня.

Тогда Элен рассказала о том, сколько препятствий ей чинили, как никто не хотел ей верить.

Упомянула она и о книжке с картинками, где было написано: “Мамочка Женни в дальнем краю”.

— Дальний край! — воскликнула мамочка Женни. — Мы-то с тобой знали, что это значит.

Элен призналась, что пока еще толком не понимает, что это за дальний край. Женни задумчиво посмотрела на дочь:

— Ничего удивительного, что ты не помнишь, — так давно это было. Но я надеялась, что даже если ты забыла об этом, то хотя бы меня вспоминала.

— Я забыла, но я так хотела снова увидеть наш дальний край, — сказала Элен. — Объясни мне скорее, где он, этот край?

Женни снова ненадолго задумалась и наконец сказала:

— Я все объясню тебе завтра.

— Почему завтра?

— Завтра, — повторила Женни. — Сегодня нам еще столько нужно друг другу сказать. А твои друзья — кто они такие?

Она указала на Никласа, на Гаспара и на Жерома с Людовиком, которые как раз появились на пороге. Элен сказала ей то, что знала сама. Остальное рассказал Гаспар. Женни хотела узнать все — и о путешествии на Бермудские острова, и о причудах Эммануэля Резидора. Выслушав все до конца, до последней встречи Элен и Гаспара с Никласом на лесной дороге, когда перевернулась бричка, Женни вздохнула:

— Сколько интересного с вами произошло! Но не пожалеешь ли ты, дочка, что покинула господина Драпера и господина Резидора? Бели тебе улыбнулась удача, стоит ли отказываться от нее ради меня? Не лучше ли тебе продолжать свои занятия и сделать блестящую карьеру, а ко мне будешь приезжать время от времени повидаться? Ну сама посуди, что я могу тебе дать?

— Я хочу всегда быть с тобой и жить в нашем дальнем краю, — твердо ответила Элен.

— Об этом мы поговорим завтра, — снова сказала Женни.

Уже светало, когда они обо всем наконец наговорились — обо всем, кроме дальнего края. Гаспар узнал, что Женни часто встречала на ярмарках и праздничных гуляньях его родителей и его мать предсказала ей, что Элен явится нежданно-негаданно летней ночью. Все переменилось, мальчик это чувствовал. Наступала новая жизнь.

Под утро решили хоть немного поспать. Никлас ушел с мальчиками в бричку, а Элен и Женни остались в фургоне.

Наутро все стали собираться в дорогу. Что ни говори, а надо было Гаспару возвращаться в Ломенваль, а Никласу с сыновьями — добраться до Бельгии. Но никому не хотелось об этом вспоминать, и они решили проводить Женни — та собиралась на ярмарку в соседний городок.

Женни попросила Гаспара поехать с ней и с Элен в фургоне. Никлас взялся вести ее старенький автомобиль. Ехать надо было медленно, чтобы лошадь, которую снова запрягли в бричку — решили, что Жером и Людовик поедут на ней следом, — не разгорячилась и не вздумала опять понести. Впрочем, лошадь казалась теперь совершенно спокойной. Женни обещала, что по дороге расскажет Гаспару и Элен про дальний край.

В фургоне справа и слева было два маленьких низких оконца. Женни усадила Элен и Гаспара на лавку у правого оконца и заговорила. Никлас ехал не спеша, и вереница выстроившихся вдоль дороги деревьев медленно проплывала мимо.

— Та книжка с картинками — ты хорошо ее смотрела? Не сохранились ли в ней какие-нибудь листья? — начала с вопроса Женни.

— Да, там были листья и цветы, — кивнула Элен. — Листья дуба, березы, пальмы, и, глядя на них, я видела березы и пальмы, и даже море я все это помню.

Ветер свистел над крышей фургона и раздувал занавески на приоткрытом оконце.

— Когда тебе было пять лет, — говорила Женни — Ты у нас заболела. Это была тяжелая болезнь, очень тяжелая. Только чудо могло спасти тебя и чудо случилось, ты выздоровела. Мы тогда делали все, что было в наших силах, чтобы поставить тебя на ноги. Мы поехали с нашим театром в горы, потом к морю. У тебя был жар, ты часто бредила. Всюду, где мы проезжали, я срывала цветы и листья и приносила их тебе. Твоя кроватка стояла у оконца — вот такого, как это, и ты видела березы, пальмы, море.

— Дальний край, — прошептал Гаспар.

— Вы сейчас в дальнем краю, — сказала Женни.

— Яблони! Черная земля! — воскликнула

Элен.

За окошком показались яблони, сгибающиеся под тяжестью спелых яблок вдоль черной ленты заасфальтированной дороги.

— Скоро мы увидим и море, и пальмы, если только захотим, — продолжала Женни. — Но и это не все.

— Не все? — удивилась Элен. — Что же еще будет?

Из Рокруа они добралйсь до Лонуа. Там пробыли всего один день. Затем двинулись на восток, к верховьям Мааса, а оттуда спустились к Аргонну.

На третий день, под вечер, маленький караван остановился в Верзье, где готовились к большому празднику. Друзья помогли Женни поставить прилавок и натянуть навес, а потом все расселись в фургоне, чтобы отдохнуть и поболтать. Гаспар знал: вот сейчас Никлас заговорит о возвращении в Бельгию, и ему самому тогда придется наконец сказать, что пора ехать к тетке в Ломенваль.

А Элен опять спрашивала:

— Это не все? Что же еще будет?

— Одному богу ведомо, — отвечала Женни.

Итак, в этот вечер Никлас сказал, что возвращается с сыновьями в Бельгию, а Гаспар — что завтра же уедет на поезде в Ломенваль. Все были в сборе. Подвешенная к потолку керосиновая лампа освещала фургон. В открытое оконце врывался свежий сентябрьский ветер. Элен и Женни сидели на кровати, прижавшись друг к другу. Они пристально смотрели на Никласа и Гаспара,но ничего не сказали, когда те сообщили, что уезжают. Людовик и Жером чуть не плакали. Элен просительно взглянула на Женни. Та в ответ улыбнулась и пожала плечами.

— Одному богу ведомо, что может произойти в дальнем краю, — только и сказала она.

И тут заржала пегая лошадь. Почти в тот же миг раздался стук в дверь. Все замерли, никто почему-то не решался двинуться с места. Стук повторился, и Женни крикнула: “Войдите!” Дверь распахнулась. На пороге стоял мужчина со светлыми взъерошенными волосами. Гаспар узнал вошедшего —это был его отец.

— Гаспар, — произнес Шарль Фонтарель, ничуть не удивившись. — Я так и знал, что когда-нибудь и ты придешь к нам в дальний край.

Гаспар бросился к отцу.

— Откуда ты знал?

— Предсказания моей супруги не всегда сбываются, —- отвечал Шарль, — но не далее как сегодня она сообщила мне, что ты где-то поблизости, а вечером уверяла, что ты приехал именно в этом фургоне.

— Вот как? — произнес Никлас.

— Вот так, Гаспар, — кивнул Шарль. — Я знаю, что теперь ты будешь путешествовать вместе с нами.

Шарль Фонтарель, который всегда робел, приезжая в Ломенваль к свояченице Габриэль Берлико, здесь, в своей стихии, был просто неузнаваем. У него обнаружился незаурядный дар красноречия — и то сказать, ведь ему всю жизнь приходилось расхваливать на ярмарках свой товар, — и любой пустячок мог превратиться в его устах в восьмое чудо света. Он разразился целой речью, которая вкратце сводилась к тому, что, во-первых, ни он, ни его супруга никогда не забывали о Гаспаре, а во-вторых, он берется, если Женни ничего не имеет против, восстановить ее театр, в чем ему помогут жена, Гаспар, Никлас и его мальчики.

— Ибо, кто бы вы ни были, — говорил он, обращаясь к Никласу, — я знаю,что вы — лучшие друзья Женни, да и Гаспар не захочет теперь расстаться с ней. Я знаю: Гаспар уже и не надеялся быть с нами, как и Элен не надеялась быть с Женни. Он потому так захотел отыскать край Элен, что отчаялся когда-нибудь обрести свою семью, с которой достойнейшая Габриэль Берлико разлучила его. И он искал, не ведая, что край Элен — это и его край.

И было еще много, много слов. Когда посреди этой речи в фургон вошла мать Гаспара, Шарль Фонтарель и не подумал прерваться хоть на минуту. Мать прижала сына к груди, и мальчик понял: новая жизнь наступила. Так вот почему мамочка Женни все повторяла, что в дальнем краю всегда можно ожидать чего-то! В этот вечер, когда все уже договорились продолжать путь вместе, она опять сказала:

— И это еще не все.

А Элен спросила:

— Что же еще будет?

Текли дни, недели; наши путешественники уходили все дальше на юг, и на смену березам, дубам и рябинам пришли апельсиновые деревья, оливы и пальмы. И вот наконец друзья увидели море.

Таков дальний край: граница его вечно отступает, как недостижимый горизонт, и время в нем течет иначе, чем везде. Там пускаются в далекий путь вместе и никогда — в одиночку, там добираются до мест, где никто еще не бывал, и, не задерживаясь, отправляются к новым, которые еще прекраснее.

Как был создан театр, сколько событий произошло после этого в жизни наших друзей, — все это мы с вами когда-нибудь узнаем, дайте только срок. О чем еще стоит упомянуть — ив этом сбылись загадочные слова Женни, — что во время странствий по бесконечным дорогам все чаще и чаще можно было видеть, как Гаспар и Элен идут рядышком по обочине чуть впереди каравана. И всем уже было ясно, что так им и идти рука об руку всю жизнь.

Женни написала письмо г-ну Драперу, чтобы сообщить ему, что сталось с Элен, и высказать свою безмерную благодарность. Тот ответил, что никогда не поймет, как Элен могла променять богатство и славу на трудную жизнь и прозябание в безвестности. Габриэль Берлико, узнав о судьбе племянника, посетовала, попричитала и больше, чем когда-либо, утвердилась в своем мнении, что от чудаков все беды. Но и антверпенский миллионер, и хозяйка гостиницы не раз потом признавались, что не могут забыть эту историю.

* * *

И в те осенние дни под лучезарным небом юга Гаспар понял наконец, что за странный свет сиял в глазах Элен с их первой встречи, — и девочка сказала ему, что тот же свет она увидела и в его взгляде. Это удивительное и неугасимое пламя живет в душе каждого, кто мечтает в жизни о чем-то большем, чем просто богатство, большем, чем череда удач и неудач, большем, чем даже сама жизнь; оно не дает нам покоя и вечно влечет из краев, уже виденных, в края, еще незнакомые, будь то Арденны или Прованс, Европа или Новый Свет, Греция или Сибирь.

А мамочка Женни повторяла изо дня в день:

— И это еще не все.

— Это еще не все! — возглашал вслед за ней Шарль Фонтарель, обращаясь к пестрой толпе горожан и демонстрируя развешенные в ряд на вытянутых руках галстуки. — Это еще не все, ибо жизнь идет, и мы должны идти с ней в ногу. Вы хотите купить у меня один галстук? Нет, купите десять галстуков, двадцать галстуков, и тогда вы неизменно будете уверены, что у вас есть галстук на любой случай, пусть даже вы его выбрали вопреки здравому смыслу. И главное, главное: к вашей коллекции возьмите в придачу — о цене смешно и говорить, всего-навсего семьдесят четыре франка, — возьмите вот этот блестящий, искрящийся и фосфоресцирующий галстук, последнюю новинку нашего века, и тогда вам будут светить солнце темной ночью и звезды среди бела дня!

Какие бы новые приключения ни ожидали нас вместе с нашими друзьями и пегой лошадью, в которую не иначе как полыхнувшая в лесной чаще молния вселила тот же неукротимый огонь, я твердо знаю: МЫ НАВСЕГДА ОСТАНЕМСЯ В ДАЛЬНЕМ КРАЮ.