Крепость Бреслау

Бреслау, четверг 22 марта 1945 года, десять утра

Карен надрезала кожу зельца, и на тарелку потекла бурая, густая лава, а на ее поверхности плавали бляшки жира и комочки каши. Вилка прижала ломтик ржаного хлеба, который впитал, как промокательная бумага, липкие выделения из зельца. Мок отделил дрожащий белок вареного яйца, посыпал его перцем, солью и растертой в порошок горчицей. Потом легким движением ножа проткнул поверхность желтка, и оно потекло узкая струйкой, которая закрутилась рядом с восьмеркой маринованного огурца. Глотнул зернового кофе, крепость которого был приправлена горечью цикория и сахарином.

За столом господ Моков только напиток на завтрак отдавал сегодня горечью. Оба чувствовали еще сладость раннего утра, когда Эберхард пришел в пять часов домой и разбудил свою жену так, как она больше всего любила.

Карен в очередной раз, не известно уже который в их пятнадцатилетней жизни, поверила своему мужу, когда он уверял ее после любовной эйфории, что как раз завершил дело, которое в последнее время вел, и что сегодня отправится в больницу Всех Святых.

Там он встретится с другом врачом, который сделает так, что тяжело раненные супруги Мок окажутся в больничных кроватях. Потом один из самолетов, садящихся в Гандау, забирающий известных раненых, заберет супругов Мок из осажденного города. Затем они окажутся в Копенгагене, где Карен имела многочисленную родню.

— Сегодня я поговорю с доктором Боком. Он со всем разберется. Прежде чем к нему поеду, — Мок проглотил кусок хлеба, жесткие которого края залиты были основой глазурью из желтка и зельца, — я должен навестить графиню фон Могмиц. Вчера в справедливые руки я отдал убийцу ее племянницы. Я вернусь на обед около шести.

— Хорошо. — Карен отодвинула тарелку, закурила папиросу и дохнула дымом, не затягиваясь, что ее муж всегда называл расточительством.

— Ты знаешь, что в Копенгагене есть замечательный концертный дом? Туда мы будем ходить по вечерам. Ты оденешь фрак, а я лососевое платье. Все говорят, что оно мне к лицу.

— А которое это? — Мок тоже закурил, но без расточительства. После еды его организм жадно втягивал никотин каждой своей тканью.

— Ну то, которое ты привез мне в подарок из Парижа.

— Ах, ты говоришь об оранжевом! — Он опознал с улыбкой платье, купленное в салоне Коко Шанель. — Ну да, действительно тебе к лицу.

— Ну нет, ну что мне делать с этим типом? — Смех Карен разнесся по столовой. — Лососевый — это не оранжевый! Это совершенно другой цвет!

— Пусть будет так. — Мок поправил маску и шелковый платок, который выглядывал у него в расстегнутой рубашке. — А что еще мы будем делать в Копенгагене?

— Летом мы будем ходить на пляж в Амагер. — Голос Карен звучал все более мечтательно, когда мыслями она возвращалась в свой родной город, из которого когда-то уехала на учебу в Берлин и Бреслау.

— А зимой мы будем любоваться инеем на листьях в садах Тиволи. Ты можешь вернуться к своим интересам языкознания со времен молодости. Когда-то ты сказал мне, что об этом мечтаешь. Научная библиотека в моем городе прекрасная. Ты представляешь себе пенсию в читальном зале университета? Там, где парит дух Раска? Постоянно ведь мечтаешь, чтобы изучать лингвистические вопросы.

— Я уже ничего не помню. — Мок затушил папиросу и задумался. — Когда-то интересовали меня, например, какие-то изменения гласных в латинских слогах. А теперь даже не знаю, какие изменения имел в виду.

— Все вспомнишь — Карен снова впала в патетичный тон. — Мы никогда не забываем то, что когда-то любили. Я, например. — Она умолкла.

— Что ты хотела сказать? — Мок не любил пафоса и боялся, что он сейчас падет какое-то признание. — Закончи, прошу.

— Я, например, — повторила Карен, — не забуду никогда твоей улыбки в день свадьбы. Она была искренней и радостной, хотя несколько ироничной. Эта улыбка много обещала.

— Да ладно, старая история. — Мок чувствовал себя так, будто наелся сахара и запил его медом. — Мне нужно идти.

— Не притворяйся другим, чем ты есть. — Карен схватила мужа за рукав домашней куртки и прижалась к сильной руке, украшенной кольцом. — Да, я знаю, какой ты неуверенный и раздробленный внутренне. Ты не должен передо мной одеваться в какие-то чужие костюмы. Именно поэтому ты так любим, что есть в тебе эта чувствительность. Я не могу жить с типом с тонкостью гориллы. А твоя чувствительность почти женская.

Мок вырвал руку из ее рук. Перстень оставил на коже ее лице красный след. Она зашипела от боли и посмотрела на мужа жалобным взглядом. Его обдала волна сострадания. Он наклонился над ней и погладил ее густые волосы, покрытые дорогой довоенной краской, запасы которой продавали за астрономические суммы наследники знаменитого косметического завода Маргарет фон Валленберг.

— Больше ничего нам не мешает уехать отсюда, — сказал он, гладя ее волосы. — Даже мой брат Франц.

— Ну да, уже его нет неделю. А что с ним случилось? Он мертв? — спросила Карен, не пытаясь даже скрыть радости в голосе.

— Нет его, и конец! — ответил Мок, выходя из столовой. К своему удовлетворению, он не чувствовал уже во рту послевкусия обильного меда.