Крепость Бреслау

Бреслау, четверг 22 марта 1945 года, час дня

Мок свернул с широкого туннеля в последний узкий участок, направляющий к складам Линднера. Длиной около двухсот метров, очень неудобный, был на самом деле железнодорожным тоннелем, по его дну бежали рельсы. Мотор натыкался поэтому постоянно о шпалы, а внутренние органы Мока попали в такую вибрацию, что чуть не вырвало.

Проехал в конец и остановил с облегчением машину в конце туннеля. Двое часовых в бронированной дежурке улыбнулись при виде затвердевшего лица Мока — по-видимому, не в первый раз столкнулись с такой реакцией.

— Перед въездом в железнодорожный тоннель горел знак запрета въезда? — спросил один из охранников, просмотрев удостоверение Мока.

— Ничего не горело, — прошептал капитан.

— Опять сломалось, Курт. — Караульный утратил юмор. — Исправь это, в конце концов, черт побери! Кто здесь электрик?

— Так точно, господин лейтенант! — ответил отруганный Курт.

— Простите, капитан, что я завелся, — усмехнулся командир блокпоста. — Но это очень опасно. Если свет не горит, то люди въезжают в туннель так, как вы. А если бы с противоположного ехала эта разгоряченная дрезина, то что бы было? — Он указал рукой на машину, стоящую за постом.

— Это должно быть исправлено до восьми часов вечера, понимаешь, баран! — заорал он снова на Курта. — В это время комендант лагеря возвращается домой дрезиной, — добавил он, видя удивленный взгляд Мока.

— Прошу, господин капитан, за дрезиной есть подъемник, которым вы можете поехать вместе с мотором.

Мок, сбитый с толку подскакиванием на железнодорожных шпалах и быстрым, как пулемет, произношением лейтенанта, махнул рукой в знак благодарности и двинулся дальше. За дрезиной въехал на подъемник и заглушил мотор. Солдат, обслуживающий подъемник, закрутил рукоятку и запустил мотор. Через некоторое время Мок оказался в одном из фабричных цехов. Проехал через зал к выходу.

Пришлось остановиться, так поразило его солнце. Уже издалека он увидел ворота фабрики, а за ней лагерь. Проследил в его направлении. Мок хотел оставить мотор перед воротами, но охранник поднял шлагбаум, показывая ему дорогу между проволокой, ведущую к бараку, где находилась комната свиданий, медицинский пункт и комендатура лагеря.

Мок был удивлен вежливым и неуставным поведением охранника, который даже не потребовал удостоверения и не выдал никакого пропуска. В конце концов впустил меня только между проволоки, подумал он, паркуя мотоцикл около кустов черной бузины, окружающих бараке. Ты очень осторожный и педантичный; думаешь, что все такие, как ты? Мир сошел бы с ума, если бы был населен индивидами типа Мока. Ты хочешь, чтобы какие-то мелкие несоответствия с твоими представлениями о правильном действии других испортились тебе прекрасное мгновение, в котором передашь этой несчастной женщине сообщение о справедливой мести — блаженство богов?

— Дорогой профессор! — крикнул он при виде Брендла. — Я отдаю вам мотор с сердечной благодарностью! Мне больше не понадобится! Сегодня ночью русские отмерили кару убийце панны Флогнер! Поймали его на Викторияштрассе в мундире СС! Я кинул его большевистским бестиям на съедение. — Мок шел в сторону профессора с протянутыми руками, как будто хотел его обнять. — Как вы думаете, что ему могли сделать? Или его душу уже окунули в смолу, или его тело мерзнет в Сибири! Tertium non datur[21], профессор!

— У нее была бархатная дырочка. — Из-за спины профессора вынырнул комендант Гнерлих.

Мок не расслышал и уставился на двух мужчин, из которых первый, одетый в заляпанный серый костюм, присел под стеной барака, маленькое личико уткнул в открытые ладони, а второй, в распахнутом на мощной груди черном мундире СС, стоял на широко расставленных ногах и усмехался, показывая белые, ровные зубы. Маленькие, плотно втиснутые в голову, глаза были окружены серыми ореолами и бросали иронические вспышки. Мок при виде коменданта напрягся.

— У нее бархатная тесная дырочка, — повторил Гнерлих, и это уже явно дошло до Мока. — Красивая пизда, которая была плотная, как колечко.

Мок почувствовал отвращение во рту.

Гнерлих закатил глаза и высунул язык. Потом схватился за промежность и начал тяжело дышать.

— О, какая сладкая была эта маленькая Флогнер! — сопел он, изображая движения фрикции.

Мок посмотрел на Брендла, ища ответа на один страшный вопрос. Слезы философа были ответом.

— Командир блокпоста на Викторияштрассе, — Гнерлих перестал изображать сексуальный экстаз; теперь между черными перчатками напрягся хлыст, — сказал тебе о эсэсовце и его заспанном адъютанте. Этим адъютантом была сладкая Берта, маленькая Бертуша. А кто был эсэсовцем? Ну кто им был, Мок? Действительно ли тот, которого ты оставил русским?

Мок понял, что не может вернуться домой. Ведь там ждет его Карен. Сидит теперь на упакованных коробках коробках и смотрит выжидательно на входные двери.

Кого увидит Карен в дверях? Своего мужа, храброго истребителя убийц, который с чувством хорошо выполненного долга скажет ей: «Ну, кончено, Карен. Мы едем в Копенгаген, мы будем там, чтобы полюбоваться морем и инеем на листьях»?

Нет, он увидит старого неудачника, который скажет: «Я еще не закрыл это дело, Карен. Никогда не будет справедливости. Каждый полицейский осужден на вечное неисполнение».

У Мока закололо в груди. Он почувствовал горячий картофель в пищеводе, который медленно, закупоривая пищевую трубку, проваливался в живот. Это не был сердечный приступ. Это был гнев. Гнев на человека, который ему не позволяет вернуться домой. Открыл рот и чувствовал, как легкие переполняет воздух, который резко разрывает голосовые связки.

Рев Мока потряс лагерь на Бергштрассе. Он бросился на Гнерлиха, держа очки в правой руке.

Хотел их воткнуть в шею коменданта. Тот рассмеялся и повернул, избегая беспомощных, неточных ударов старого человека.

— Молодая была лучше старой, — смеялся Гнерлих. — Старая имеет дырку, как голенище, а молодая, как обручальное кольцо!

Мок атаковал поднятым сапогом голень Гнерлиха. Тот отскочил перед ударом и, смеясь, закричал:

— Беги из города, дедок. И не скачи так, потому что тебя придется забрать отсюда медсестре!

Мока осенило. Нужно убрать препятствие, которое отделяет его от дома и от Карен, все еще достойной любви и жертвы. Полез в кобуру. Тогда Гнерлих зарычал, как животное, и махнул ногой. У Мока было впечатление, что его голень выскакивает из сустава. Боль позвонил ему стопу. Он наклонился к земле. Второй сапог Гнерлиха упал ему на шею и распластал его в пыли под бараком.

— Спи, старый мудак, и не говори по латыни! — крикнул Гнерлих, махнул еще раз ногой и лишил Мока сознания.